Пять дней в Париже Стил Даниэла

Питер увидел, как в двери отеля входит следующая группа спасателей, и подчинился приказу отойти от здания еще дальше. Потом он повернулся и внезапно наткнулся взглядом на нее. Энди Тэтчер, окруженный, как всегда, помощниками и телохранителями, выглядел так, как будто все происходящее его нисколько не занимает. Он был погружен в оживленную беседу со своими спутниками: все это были мужчины, кроме единственной женщины, в которой без труда можно было распознать матерого волка от политики. Она яростно курила, и Тэтчер с явным интересом прислушивался к ее словам. Питер заметил, что Оливия стояла за ними и никто с ней не общался. На нее не обращали вообще никакого внимания, и Питер принялся разглядывать ее с нескрываемым восхищением. Рядом с Оливией не было даже телохранителя; одетая в белый хлопчатобумажный джемпер и джинсы, делавшие ее похожей на школьницу, она рассеянно потягивала гостиничный кофе. Тэтчер и один из его людей попытались заговорить со спасателями, стоявшими в оцеплении, но те только покачали головами. Они явно еще не выяснили, в чем дело. Кто-то вынес раскладные стулья, и официанты стали усиленно предлагать гостям сесть. Принесли вино, люди по-прежнему переносили это неудобство весьма благосклонно. Постепенно вся сцена превращалась в ночной праздник на Вандомской площади. И, не пытаясь даже бороться с собой, Питер продолжал разглядывать Оливию Тэтчер с нескрываемым интересом.

Через некоторое время она незаметно отделилась от группы своего мужа. Телохранители явно потеряли ее из виду и даже не пытались разыскать. Сенатор стоял, повернувшись к ней спиной; за все время после того как они вышли из отеля, он ни разу не заговорил с ней. Он вместе со своей свитой уселся на стулья, а Оливия отошла назад, чтобы взять еще одну чашечку кофе. Она была совершенно спокойна и не проявляла никаких признаков раздражения по поводу того, что муж столь явно игнорировал ее. Питер чувствовал, как она все больше и больше завораживает его, и был не в состоянии отвести от нее взгляд.

Усадив пожилую американку на стул и погладив ее собаку, Оливия поставила пустую чашечку на стол. Официант предложил ей еще кофе, но она с улыбкой отказалась, покачав головой. В ней было что-то очень нежное и светящееся, как будто она спустилась на землю с небес и действительно была ангелом. Питеру трудно было смириться с мыслью о том, что перед ним обыкновенная женщина. Она казалась такой мирной, такой спокойной, безупречной и загадочной, а когда к ней приближались люди – такой испуганной. Было совершенно очевидно, что под пристальными взглядами она чувствует себя крайне неловко; казалось, она только тогда могла быть счастлива, когда на нее никто не обращал внимания. И этим вечером ее действительно никто не замечал. Оливия была так неприхотливо одета, что даже американцы, которых в толпе было предостаточно, не узнавали ее, хотя ее фотографии сотни раз появлялись в газетах и журналах. В течение многих лет она была мечтой обывателей: они цеплялись к ней и пытались застать ее врасплох, особенно в те мучительные месяцы, когда у нее умирал ребенок. Но даже сейчас она вызывала в них любопытство, словно своего рода легендарная мученица.

Постепенно Оливия стала отходить все дальше и дальше от основного ядра толпы, и через некоторое время Питер уже с трудом различал ее. Интересно, была ли на это какая-нибудь причина или она просто бездумно отодвинулась в тень? Ее муж и не смотрел в ее сторону. К отелю подходили припозднившиеся постояльцы, которые возвращались из ресторанов, театров или ночных клубов или просто с вечеринок с друзьями. На площади столпилось немало зевак, бурно обсуждавших происходящее. Они склонны были сваливать все на короля Халеда, хотя в гостинице в это же время находился британский министр, и поэтому прошел слух, что это ирландцы. Приказ полиции запрещал кому бы то ни было входить внутрь, пока не будет найдена бомба или не будет доказано, что ее там нет.

Было далеко за полночь; Иствуд уже давно спал в кабине своего съемочного грузовика, не желая проводить оставшиеся у него четыре часа на Вандомской площади. Питер огляделся и заметил, что Оливия Тэтчер незаметно оторвалась от стоявших кучками постояльцев и перешла на другую сторону площади. Повернувшись спиной ко всем остальным, она так же быстро двинулась к углу. «Интересно, куда это она?» – спрашивал себя Питер. Он посмотрел, пошел ли за ней телохранитель, но женщина была, казалось, предоставлена самой себе. Она ускорила шаги и шла не оборачиваясь. Не отрывая от нее глаз, Питер, не успевший даже задуматься над тем, что он делает, медленно пошел за ней следом. Вокруг отеля была такая суета, что их исчезновение никто не заметил. Правда, Питер не обратил внимания на то, что за ними двинулся какой-то мужчина, быстро, впрочем, потерявший к ним интерес и вернувшийся в самую гущу толпы, где снова началась какая-то суматоха: на глазах у начинавших нервничать спасателей две хорошо известные модели включили CD-плейер и принялись танцевать друг с другом. В это же время прибыли журналисты Си-эн-эн; часть из них немедленно окружила сенатора Тэтчера, расспрашивая о его отношении к терроризму за границей и в Америке. Сенатор отвечал вполне недвусмысленно. Учитывая то, что случилось с его братом несколько лет назад, он решительно осуждал подобного рода практику. Тэтчер произнес небольшую, но довольно пылкую речь, и окружавшие его люди зааплодировали, когда он закончил; после этого репортеры начали обращаться с вопросами к остальным. Интересно было то, что они даже не спрашивали, можно ли поговорить с его женой, словно бы сенатор выступал от имени обоих Тэтчеров. Потом настал черед моделей давать интервью. Девушки заявили, что получают огромное удовольствие от этого вечера и что подобные вещи должны происходить в «Ритце» как можно чаще. Они обе приехали сюда для трехдневных съемок в журнале «Харперс Базар», им очень нравится Париж. Потом они спели небольшую песенку и устроили маленькое шоу на Вандомской площади. Это была очень оживленная группа… Несмотря на возможную опасность, ночь получалась на редкость праздничной.

Но Питера все это уже не интересовало: он следовал за женой сенатора, скрывшейся за углом Вандомской площади. Казалось, она знала, куда идет, и шла очень уверенно, размашистым шагом, так что Питер поспевал за ней с некоторым усилием. Он понятия не имел, что скажет ей, если она остановится, обернется и спросит его, зачем он за ней идет. Он сам не знал зачем. Просто он должен быть здесь. Его словно кто-то позвал в путь, и он шел за Оливией, подчиняясь неслышному приказу. Питер говорил себе, что хочет лишь уберечь ее от возможной опасности в такой поздний час, но не смог бы ответить на вопрос, почему именно он должен быть ее телохранителем.

К его удивлению, она дошла до площади Согласия и остановилась там, с улыбкой глядя на фонтаны и сияющую поодаль Эйфелеву башню. Здесь сидел какой-то старый бродяга, проехал на роликах молодой парень, две парочки целовались на скамейках, не обращая никакого внимания на Оливию, которая, казалось, была счастлива своим одиночеством. Питеру захотелось подойти к ней и, обняв ее, вдвоем смотреть на фонтаны. Но вместо этого он остановился на почтительном расстоянии, не сводя с нее глаз. И вдруг она, к полному смущению Питера, обернулась и вопросительно посмотрела на него, как будто внезапно почувствовала его присутствие, как будто она знала его причину, но все равно собиралась потребовать у него объяснений. Ей было ясно, что он преследовал ее, но она, казалось, ничуть не разозлилась и не испугалась. Питер страшно смутился, когда она повернулась и медленно подошла к нему. Оливия узнала в нем человека, плававшего вчера вместе с ней в бассейне, но Питер покраснел, когда она подошла совсем близко. К счастью, в темноте этого не было видно.

– Вы фотограф? – Вопрос был задан очень тихим голосом. Оливия казалась совсем беззащитной и неожиданно грустной. Это уже случалось с ней раньше – сотни, тысячи раз. Фотографы преследовали ее всюду, торжествуя всякий раз, когда им удавалось поймать момент из ее частной жизни. Теперь она к этому привыкла и неохотно приняла это неудобство как неотъемлемую часть своего существования.

Но Питер покачал головой, почувствовав, что она должна ощущать. Ему было стыдно, что он невольно помешал ее одиночеству.

– Нет, я не фотограф. Простите меня… Я… Мне просто хотелось знать, что вы… Сейчас уже поздно.

Отважившись поднять на нее глаза, он вдруг почувствовал, как смущение уходит, уступая место желанию защитить эту невероятно хрупкую женщину – женщину, какой он никогда раньше не встречал.

– Вы не должны ходить одна в такое время – это опасно.

Оливия взглянула на молодого человека и пожилого клошара и пожала плечами, переведя на Питера заинтересованный взгляд.

– Почему вы пошли за мной? – прямо спросила она, глядя на него своими карими бархатными глазами.

Питеру захотелось протянуть руку и дотронуться до ее лица.

– Я… я не знаю, – честно сказал он. – Любопытство… рыцарство… восхищение… глупость… – Ему хотелось сказать ей, что он ошеломлен ее красотой, но это было невозможно. – Я хотел удостовериться в том, что с вами все в порядке. – И вдруг он решил быть с ней честным. Обстоятельства были несколько необычные, а Оливия казалась человеком, с которым можно разговаривать откровенно. – Вы ведь просто ушли, никому не сказав, да?

Может быть, сейчас телохранители уже обнаружили исчезновение Оливии и повсюду ищут, но ей явно было все равно. Когда она подняла глаза на своего собеседника, Питер подумал, что она похожа на шаловливого ребенка. Он был единственным свидетелем ее поступка, и Оливия это знала.

– Возможно, их это совершенно не интересует, – так же прямо и без всякого сожаления ответила она полным озорства голосом – к немалому удивлению Питера. Без труда можно было сделать вывод, что она совершенно заброшенная женщина. Ни один человек из ее группы не обращал на нее никакого внимания, даже ее муж. – Мне нужно было уйти. Иногда очень тяжело… быть в моей шкуре.

Она снова взглянула на Питера, явно неуверенная в том, что он знает, кто она такая, и не желая раскрывать инкогнито.

– В любой шкуре иногда бывает тяжело, – философски заметил Питер. Ему тоже временами бывало несладко, хотя с ее положением это было не сравнить. Он посмотрел на Оливию с сочувствием. Раз уж он позволил себе этот экстравагантный поступок, не будет никакого вреда, если он зайдет еще дальше. – Можно ли угостить вас кофе?

Оба улыбнулись этому старомодному приему. Оливия заколебалась, не зная, насколько честны его намерения, и Питер, видя, что она сомневается, тепло улыбнулся.

– Это вполне искреннее предложение. Я хорошо воспитан, поэтому вы можете совершенно спокойно принять от меня чашечку кофе. Я бы пригласил вас в ресторан в своем отеле, но у них, к сожалению, сегодня вечером не все в порядке.

Оливия рассмеялась, и ее напряжение явно спало. Она ведь встречалась с ним в отеле, в лифте и бассейне. На нем была дорогая и безупречно чистая рубашка, брюки от костюма и хорошая обувь. Нечто в его глазах заставляло предполагать, что он приличный и добрый человек. В конце концов она кивнула.

– Я бы хотела выпить кофе, но только не в вашем отеле, – чопорно ответила она. – Сегодня там что-то слишком людно. Что вы скажете насчет Монмартра?

– Замечательная идея. Проедемся в такси?

Оливия кивнула, и они отправились на ближайшую стоянку такси. Сев в машину с его помощью, она назвала адрес бистро, которое работало допоздна. Столики там были выставлены на тротуар. Этой теплой ночью им совершенно не хотелось возвращаться в отель, хотя сложившаяся ситуация обоих явно смущала. Первой сломала лед она, посмотрев на него насмешливо.

– И часто вы это делаете? Я имею в виду: преследуете женщин? – Внезапно она почувствовала, что все это ее очень забавляет.

Питер покраснел в темноте кабины и покачал головой:

– Я никогда на самом деле раньше ничего подобного не вытворял. Это со мной впервые, и я до сих пор не понимаю, зачем я это сделал.

Он не стал объяснять ей, что ему по какой-то неведомой причине захотелось защитить ее.

– На самом деле я очень рада, что вы это сделали, – ответила Оливия, чувствуя себя неожиданно хорошо и спокойно в его обществе. Они доехали до ресторана и спустя мгновение уже сидели за столиком на воздухе, попивая горячий кофе. – Наверное, вы поступили правильно, – с улыбкой добавила она. – А теперь расскажите мне о себе.

Она положила подбородок на руки и стала удивительно похожа на Одри Хепберн.

– Рассказывать особенно нечего, – с легким смущением сказал он. То, что он испытывал, было похоже на блаженство.

– А я уверена, что это не так. Откуда вы? Из Нью-Йорка?

Надо же, она почти угадала. Ведь работал он в Нью-Йорке.

– В некоторой степени. Я работаю в Нью-Йорке, а живу в Гринвиче.

– Вы женаты, и у вас двое детей.

Она сама рассказывала ему о нем, задумчиво улыбаясь. Наверное, его жизнь по сравнению с ее полным трагедий и разочарований существованием казалась очень счастливой и заурядной.

– Трое сыновей, – поправил он. – И жена, вы правы.

Питеру вдруг стало отчего-то стыдно. У него – три сына, у нее – маленький мальчик, умерший от рака… Это был единственный ее ребенок, и Питер, как и весь мир, знал, что больше у нее детей не было.– Я живу в Вашингтоне, – тихо сказала она, – почти все время.

Она ничего не сказала ему о том, есть у нее дети или нет, и Питер, естественно, не стал спрашивать.

– Вам нравится Вашингтон? – мягко спросил он, и Оливия пожала плечами, сделав еще один глоток кофе.

Да нет. Когда я была молодая, я его ненавидела. А теперь, когда я об этом думаю, мне кажется, что я должна ненавидеть его еще больше. Дело не в самом городе, а в том, что он делает с людьми, живущими в нем. Я терпеть не могу политику и все, что стоит за этим словом.

Питер видел, с какой страстностью она произнесла эти слова. Но политикой занимались ее отец и брат, ее муж, наконец, и едва ли у нее была возможность избежать ее цепких клешней. Потом Оливия подняла на него глаза, вдруг осознав, что она еще не представилась ему. Хорошо бы он не догадался, кто она такая, и думал, что она обыкновенная женщина – в джинсах, мокасинах и спортивном джемпере. Но по его взгляду можно было понять, что он ее узнал. Скорее всего он пьет с ней кофе в два часа ночи не из-за этого, но все равно ее имя не является для него секретом.

– Я думаю, глупо с моей стороны предполагать, что вы не знаете мое имя, – полувопросительно-полуутвердительно сказала Оливия, глядя на него широко распахнутыми глазами.

Питер кивнул, испытывая к ней острое сочувствие. Конечно, она предпочла бы анонимность, но ее судьба была иной.

– Я знаю, и вы правы: наивно думать, что люди на улицах вас не узнают. Но это ничего не меняет.

Вы вправе ненавидеть политику, вправе делать все, что вам заблагорассудится, например, пойти гулять на площадь Согласия или говорить своим друзьям все, что вам вздумается. Каждый человек нуждается в этом.

Он почти физически ощущал, как ей тяжело переносить свою известность.

– Спасибо, – тихо сказала она. – Вы говорили, что во всякой шкуре иногда бывает тяжело. В вашей тоже?

Временами, – честно ответил он. – Всем нам иногда бывает тяжело. Я возглавляю крупную фирму, и иногда мне хочется, чтобы об этом никто не знал и я мог делать все, что мне заблагорассудится. Как сейчас, например. – На мгновение ему захотелось быть свободным и забыть о том, что женат. Но он знал, что никогда не сможет поступить так с Кэти. Питер ни разу не изменял ей и не хотел делать этого и сейчас, с Оливией Тэтчер – даже с ней. Впрочем, и она об этом совершенно не думала. – Вероятно, все мы время от времени устаем от жизни и от возложенных на нас обязанностей. Как и вы, наверное, – с сочувствием сказал он. – И ещё мне кажется, что каждому человеку временами хочется вот так уйти на площадь Согласия, скрывшись от окружающих. Как Агата Кристи.

– Меня всегда интересовала эта история, – смущенно улыбаясь, призналась Оливия, – и все время хотелось сделать что-нибудь подобное.

На нее произвело впечатление то, что он об этом знал. Поступок Агаты Кристи, в один прекрасный день просто исчезнувшей, всегда вызывал у нее восхищение. Ее разбитую машину вскоре обнаружили, а сама знаменитая писательница как сквозь землю провалилась. И появилась только через несколько дней, никак не объяснив свое исчезновение. В свое время это вызвало настоящую сенсацию, и все газеты Англии – да и всего мира тоже – только и писали об этом.

– Ну что ж, теперь вы это сделали – по крайней мере на несколько часов. Вы покинули свою жизнь, как и она. – Питер улыбнулся ей, и Оливия снова посмотрела на него своими озорными глазами.

– Но Кристи-то ушла надолго, – засмеявшись, произнесла она. – А я – только на несколько часов. – В ее голосе слышалось явное разочарование.

– Вполне возможно, что в «Ритце» все с ума сходят, разыскивая вас. Наверное, думают, что вас похитил король Халед.

Оливия расхохоталась еще звонче, став совсем похожей на девочку. Питер заказал обоим по сандвичу. Когда их принесли, они оба набросились на них, внезапно почувствовав дикий голод.

– А вы знаете, я не думаю, что они меня вообще ищут. Я уверена в том, что если я действительно исчезну, никто даже не заметит этого, если только в этот день не будет собрания или программной речи в женском клубе. В подобных случаях я могу оказаться очень полезной. В остальное же время моя персона мало кого интересует. Я словно искусственные деревья, которыми украшают сцену. Их не нужно ни удобрять, ни поливать – их просто выкатывают на сцену, когда надо ее украсить.

– То, что вы говорите, ужасно, – упрекнул ее Питер, хотя по тому, что он видел сам, можно было понять, что она права. – Неужели вы именно так воспринимаете свою жизнь?

– Да, скорее всего так, – сказала Оливия, сознавая, как она рискует. Если окажется, что он журналист или, хуже того, репортер бульварной газеты, к утру вся Америка будет перемывать ей косточки. Но в какой-то степени ей было на это наплевать. Временами ей очень хотелось кому-нибудь довериться, а в Питере было что-то невероятно доброе и привлекательное. Она никогда не беседовала ни с кем так, как сейчас с ним, и ей совершенно не хотелось останавливаться и возвращаться в свою жизнь, даже в отель «Ритц». Если бы можно было сидеть с ним на Монмартре вечно…

– Почему вы вышли за него замуж? – осмелился спросить он, когда Оливия положила на тарелку остатки сандвича.

Некоторое время она задумчиво смотрела во тьму, а потом опять перевела глаза на Питера:

– Он был другим. Но все очень быстро меняется. С людьми происходят перемены к худшему. Мы очень нежно любили друг друга, и он клялся мне, что никогда не будет заниматься политикой. На примере карьеры своего отца, из-за которой моя мать страдает всю жизнь, я прекрасно знала, что делает с людьми этот вид деятельности. Энди собирался быть адвокатом. Мы хотели иметь детей, лошадей, собак и жить в сельском доме в Виргинии. Так продолжалось полгода, а потом все кончилось.

В семье уже был политик – брат Энди. Том со временем собирался стать президентом, и я была бы рада видеть Белый дом только раз в году, на Рождество. Но Тома убили через полгода после того, как мы поженились, и Энди совершенно переменился. Я не знаю, что с ним произошло, – возможно, он чувствовал себя обязанным принять знамя, выпавшее из рук брата, и сделать «что-нибудь нужное для страны». Он долго вел такие разговоры, и в конце концов мне надоело их слушать. Постепенно он влюбился в политику. Политические амбиции – это очень тяжелая штука. По-моему, это требует от тебя больше времени и сил, чем любой ребенок, больше любви и преданности, чем любая женщина.

Политика пожирает любого, кто с ней соприкасается. Нельзя любить политику и выжить. Это просто невозможно – я это знаю. Постепенно она съедает всю вашу душу, всю любовь, достоинство и честь, и вы превращаетесь из человека, которым были когда-то, в политика. Недостойная замена, прямо вам скажу. Тем не менее с моим мужем произошло именно это. Энди ринулся в политику и потянул за собой меня. Он обещал мне, что у нас будут дети, и родился Алекс, хотя Энди этого не особенно хотел. Он появился на свет, когда мой муж проводил очередную кампанию, так что его даже не было рядом со мной. Он был далеко, и когда мой малыш умер, – добавила Оливия, и лицо ее словно окаменело. – Такие вещи все меняют. Том… Алекс… политика. Большинство людей этого просто не могут перенести. Мы не смогли. Я не знаю, почему мне казалось, что когда-нибудь все встанет на свои места. По-моему, когда Том погиб, он забрал с собой в могилу лучшую часть Энди. То же самое произошло со мной, когда не стало Алекса. Иногда жизнь становится очень тяжелой. И бывает так, что победить невозможно, как бы ты ни старался, как бы много денег ни было у тебя в сейфе. Я много поставила на эту игру, я участвовала в этом слишком долго. Мы женаты уже шесть лет, и трудности начались сразу.

– Почему вы остались с ним?

Это была странная беседа для двух только что познакомившихся людей. Они оба были удивлены прямотой его вопросов и искренностью ее ответов.

– А что бы вы сделали на моем месте? Я не могу его покинуть. Что я ему скажу? «Мне очень жаль, что твоего брата убили и твоя жизнь пошла наперекосяк… Мне очень жаль, что наш единственный ребенок…» – Она не смогла продолжать, и Питер взял ее руку, которую Оливия даже и не подумала убрать.

Еще вчера ночью они плавали рядом в бассейне, так и не познакомившись, а днем позже, в кафе на Монмартре, вдруг стали почти друзьями.

– A y вас могут быть еще дети? – осторожно спросил Питер. Никогда не знаешь, что происходит с людьми, что они могут и чего не могут себе позволить, но ему хотелось спросить ее и услышать ответ.

Оливия печально покачала головой:

– Я могу родить, но не буду. Не сейчас. Я не хочу, чтобы это повторилось снова. Мне страшно еще раз так привязаться к другому человеку. И я не хочу больше иметь детей в той жизни, которой я живу. Не от этого человека. Не от политика. Это почти разрушило мою жизнь и жизнь моего брата, когда мы были маленькими…. и, что еще важнее, это почти убило мою мать. Она жила так почти сорок лет и ненавидела свое существование. Мать никогда в этом не признавалась, но теперь она испытывает постоянный страх за каждое свое движение, за то, как его истолкуют другие люди. Она боится быть, что-то делать, думать или говорить. Энди хочет, чтобы и я была такой же, и я не могу больше принадлежать себе. – Когда она произносила эти слова, на лице ее отражался искренний ужас, и он понял, о чем она подумала.

Я не причиню вам вреда, Оливия. Я никогда никому не передам того, что вы мне сказали. Это останется между нами и Агатой Кристи. – Питер улыбнулся, и Оливия осторожно подняла на него глаза, гадая, может она верить ему или нет. Как ни странно, она чувствовала, что ему можно доверять. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что он ее не предаст. – Сегодня ночью ничего не произошло, – почти ласково сказал он. – Мы вернемся в отель по отдельности, и никто даже не узнает, где мы провели это время и что мы были вместе. Я никогда с вами не встречался.

– Хорошо, – с облегчением и благодарностью произнесла Оливия. Она поверила своему собеседнику.

– Вы можете писать, правда? – спросил он, вспоминая то, что он читал о ней несколько лет назад.

– Я раньше писала, как и моя мать. Она была очень талантлива и написала роман о Вашингтоне, когда карьера моего отца только начиналась. Он был издан, но отец не разрешил печататься, хотя ей стоило это сделать. Я не настолько одарена и никогда не публиковалась, но в течение долгого времени хотела написать книгу о людях и компромиссах и о том, что происходит, когда ты слишком часто идешь на компромисс.

– Почему же вы этого не сделали? – искренне удивился Питер, но Оливия только рассмеялась и покачала головой.

– А как вы думаете, что бы произошло, если бы я это сделала? Пресса бы просто с ума сошла. Энди сказал бы, что я хочу подвергнуть опасности его карьеру. Книга никогда бы не дошла до читателя: ее спрятали бы где-нибудь на складе люди из его окружения.

Птичка в золотой клетке, вдруг подумал Питер об Оливии. Ей нельзя было делать то, что она хотела делать, она жила в постоянном страхе причинить вред своему мужу. И все равно она сейчас покинула его и сидела в кафе на Монмартре, раскрывая свое сердце перед незнакомцем. Да, Оливия вела странную жизнь, и Питер, наблюдая за ней, понял, как близка она была к тому, чтобы отказаться от нее. Ее ненависть к политике и та боль, которую общественная деятельность ее мужа причинила ей, были совершенно очевидны.

– А вы? – Она подняла на Питера свои прекрасные карие глаза, желая узнать о нем как можно больше. Ей было известно только то, что он был женат, имел троих сыновей, занимал видное положение и жил в Гринвиче. Но еще она знала, что он был хорошим слушателем, и когда держал ее за руку и смотрел на нее, Оливия чувствовала, как внутри нее оттаивает что-то давно отмершее.

Питер долго молчал, все еще держа ее за руку и глядя ей в глаза. Он не любил рассказывать о себе, но Оливия доверилась ему, и теперь он хотел поделиться с ней своими проблемами. Питер чувствовал, что ему необходимо высказаться.

– Я здесь по делам фармацевтической фирмы, которой управляю. В течение четырех лет мы разрабатывали очень сложный препарат, и, несмотря на то что иногда лекарства создаются еще дольше, нам очень хотелось с ним поторопиться. Мы потратили на это огромное количество денег. Этот препарат может произвести настоящую революцию в химиотерапии, и для меня лично это очень важно. Я хочу компенсировать этим вкладом в историю мира все глупые и эгоистичные поступки, которые я совершил за свою жизнь. Для меня эта разработка означает все, и во всех странах, где проходили тестирования, все было благополучно. Последние исследования должны были проводиться здесь, и я приехал, чтобы лично узнать результаты.

Основываясь на данных этих тестов, мы намеревались просить у ФДА разрешения на проведение испытаний на людях. Наши лаборатории уже осуществляют последние шаги по разработке препарата, и вплоть до сего момента он проявлял себя безупречно.

Но тесты парижских лабораторий показывают нечто совсем другое. Они еще не закончены, но, когда я приехал сюда вчера, глава нашего французского филиала объявил мне, что с лекарством могут быть серьезные проблемы. Грубо говоря, вместо панацеи, способной спасти человеческую расу, оно может стать убийцей. Подробности я узнаю только в конце недели, но я боюсь, что это будет крушение мечты или начало нового витка многолетних испытаний. И если все сложится именно так, мне нужно будет, вернувшись домой, рассказать директору нашей компании, который волей обстоятельств еще и мой тесть, о том, что наша разработка либо ляжет на полку, либо вообще уйдет коту под хвост. Надо ли говорить, что это будет малоприятный разговор?

Заинтригованная его рассказом, Оливия взглянула на него и кивнула:

– И сомневаться не приходится. А вы сказали ему о том, что услышали вчера?

Она была уверена, что он уже всем поделился со своим шефом, и для нее это был почти риторический вопрос, поэтому она особенно удивилась, когда он с виноватым видом покачал головой.

– Я не хочу рассказывать что-либо, пока у меня не будет полной информации, – ответил Питер уклончиво, глядя ей прямо в глаза.

– Да, вам придется ждать целую неделю, – сочувственно промолвила Оливия, понимая, насколько важно для него все это. – А что сказала ваша жена? – Она произнесла эти слова так, словно считала само собой разумеющимся, что другие люди в отличие от нее наслаждаются своими супружескими отношениями. Каким образом она могла знать о том, что именно этот человек, Питер Хаскелл, не может сказать своей жене ни слова без того, чтобы это не стало известно ее отцу? Ответ Питера поразил ее.

– Я не говорил ей, – тихо ответил он, и Оливия с изумлением посмотрела на него.

– Не говорили? Почему? – Вообразить причину было трудно.

– Это долгая история. – Он смущенно улыбнулся Оливии, все еще разглядывавшей его с любопытством. В его глазах мелькнул слабый отблеск одиночества и разочарования. – Она очень близка со своим отцом, – продолжал он, тщательно подбирая слова. – Ее мать умерла, когда она была совсем маленькой, и он вырастил ее один. Кэти рассказывает ему все.

Снова посмотрев на Оливию, Питер увидел, что она прекрасно понимает его.

– Даже то, что вы говорите ей по секрету? – недоверчиво переспросила она.

– Даже это, – улыбнулся Питер. – У Кейт нет тайн от отца.

Сердце его сжалось, когда он произносил эти слова. К его собственному удивлению, сейчас это раздражало его больше, чем когда-либо.

– Вам, наверное, это не слишком-то приятно?.. – сказала Оливия, пытаясь по его глазам понять, счастлив он или нет. Казалось, он хотел продемонстрировать ей, что преданность его жены своему отцу была не только приемлема для него, но и совершенно нормальна. Но взгляд его свидетельствовал о другом. Интересно, об этом ли он думал, когда говорил о том, что в любой шкуре иногда бывает тяжко? Оливии, ставившей неприкосновенность частной жизни, скромность и верность превыше всего, обстоятельства Питера казались совсем несладкими.

– Не знаю, так сложилось, – столь же откровенно сказал Питер. – Я уже давно с этим смирился и не считаю, что они в каком-то заговоре против меня. Но это означает, что временами я просто не могу поделиться с ней всем, что меня волнует. Они чрезмерно привязаны друг к другу.

Оливия вдруг решила перевести разговор на другую тему, щадя его чувства. У нее и в мыслях не было снимать этот защитный слой или причинять ему боль, указывая на то, насколько недопустимым было поведение его жены. В конце концов, она совершенно его не знала и не имела на это никакого права.

– Наверное, сегодня, когда вы весь день волновались, как пройдут ваши тесты, и не имели возможности поделиться своими тревогами с кем бы то ни было, вам было очень одиноко?

Она смотрела на него с сочувствием. И те слова, которые она говорила, проникали Питеру прямо в сердце. Они обменялись теплыми, понимающими улыбками – ведь каждый из них нес на своих плечах тяжкое бремя.

– Я пытался занять себя целый день, – тихо сказал он. – Я отправился в Булонский лес и наблюдал там за играющими детьми, прогулялся вдоль Сены, побывал в Лувре, потом вернулся в отель и работал, пока не началась тревога. – Питер усмехнулся: – А теперь-то уж я точно могу сказать, что день прожит не зря.

Между тем начинался новый день. Было почти пять часов утра, и оба понимали, что уже давно должны были вернуться в отель. После этого они проговорили еще полчаса и лишь в полшестого неохотно поднялись из-за столика и отправились искать такси. Взявшись за руки, словно подростки на первом свидании, они брели по Монмартру: она – в своем спортивном джемпере, он – в рубашке с короткими рукавами. Им было удивительно хорошо друг с другом.

– Как странно иногда складывается жизнь, правда? – сказала Оливия, и счастье играло у нее в глазах, когда она посмотрела на него, думая об Агате Кристи и спрашивая себя, совершала ли та подобные или даже еще более смелые поступки во время своего исчезновения. После своего возвращения знаменитая писательница не дала никаких объяснений. – Ты думаешь, что совершенно одинок, а потом вдруг из тумана неожиданно выходит кто-то, и одиночеству приходит конец.

Она никогда даже и не мечтала о том, чтобы встретить такого человека, как Питер. А он, в свою очередь, чувствовал, как она нуждается в понимании и тоскует по простой человеческой дружбе.

– Как хорошо будет вспоминать это в трудные моменты! Никогда не знаешь, что ждет тебя за углом, – сказал Питер, улыбаясь ей.

Я больше всего боюсь, что за углом окажутся президентские выборы или, хуже того, еще одна пуля маньяка. – Это была ее самая тайная мысль, связанная с мрачными воспоминаниями об убийстве ее деверя. Было ясно, что в свое время она очень любила Энди Тэтчера, а теперь ее чрезвычайно угнетало то, что жизнь так жестоко обошлась с ними, заставив их испытать столько ужасных потрясений. В какой-то степени Питеру было жалко их обоих, но особенно Оливию. Он никогда не видел, чтобы кто-нибудь игнорировал другого человека так, как Энди Тэтчер игнорировал свою жену. Он был совершенно равнодушен к ней, как будто ее вообще не существовало. И еще он, казалось, заражал этим безразличием своих помощников. Может быть, она и на самом деле была для них всего лишь украшением.

– А вы? – спросила она Питера, вспомнив все, что он ей рассказал. – Что будет, если в ходе тестирования выяснится, что ваш продукт не оправдал себя? Что с вами сделают в Нью-Йорке?

– Повесят за ноги и освежуют, – мрачно усмехнулся Питер, а потом снова посерьезнел: – Да, мне будет нелегко. Мой тесть собирается в этом году оставить свой пост – отчасти из-за того, что он мне очень доверяет, – но я не думаю, что он сделает это, если мы вынуждены будем отказаться от разработки этого препарата. Будет тяжело, но я знаю, что должен это выдержать.

Он не договаривал, что больше всего ему хотелось спасти людей, которые умирали той же смертью, что его мать и сестра много лет назад. И именно это, а не прибыль и не реакция Фрэнка Донована было для Питера самым важным. А теперь они могли потерять все. Его убивала одна мысль об этом.

– Хотела бы я иметь вашу смелость, – печально произнесла Оливия, и выражение ее глаз было таким же, как в день их первой встречи, – это была скорбь, которой не было предела.

– Нельзя убежать от того, что вы должны пережить, Оливия.

– А что, если ваше выживание будет зависеть от того, сможете ли вы убежать? – спросила она, серьезно глядя на него, и Питер положил ей руку на плечо.

– Вы должны все как следует взвесить, прежде чем пойти на такое, – столь же серьезно ответил он, изо всех сил желая ей помочь. Она явно отчаянно нуждалась в друге, и Питеру очень хотелось бы стать ей другом больше, чем на несколько часов. Но он прекрасно сознавал, что, как только они расстанутся у отеля, он никогда не сможет позвонить ей, не говоря уже о том, чтобы увидеть ее.

– Я думаю, что уже все взвесила, – тихо произнесла она. – Но я еще не готова.

Это было болезненно честное заявление. Но она должна была принять решение.

– И куда вы направитесь? – спросил Питер, останавливая такси. Он решил ехать в отель окружным путем, через рю Кастильоне, потому что никто не знал, вошли ли люди внутрь или они все еще ожидают на площади.

Для Оливии последний вопрос ее спутника оказался на удивление простым. Она знала место, где ей всегда будет хорошо.

– Много лет назад я в течение года училась в колледже рядом с небольшой рыбацкой деревушкой на юге Франции. Я обнаружила ее в первый же свой приезд, а потом неоднократно уезжала туда на выходные. Там нет никакой роскоши, там все очень просто, но это именно то место, где я всегда чувствую себя собой. После того как умер Алекс, я провела там целую неделю, но страх быть обнаруженной журналистами заставил меня уехать оттуда. Я бы очень не хотела терять эту возможность. Если бы можно было туда сбежать и некоторое время пожить там – может быть, осуществить свою давнюю мечту и написать книгу! Это – волшебное место, Питер. И мне хочется вам его показать.

– Может быть, когда-нибудь это и произойдет, – откликнулся он, обнимая ее за плечи жестом друга. Питер и не пытался как-то приблизить ее к себе или поцеловать. Конечно, он не отказался бы от этого, но из уважения к Оливии и своей жене он запретил себе даже думать об этом. В какой-то степени Оливия была для него фантазией, и он прекрасно понимал, что даже этот ночной разговор станет для него событием, которое он будет носить в себе в течение долгого времени. У него было такое ощущение, как будто это кино. – И как называется это место? – спросил он, и Оливия с улыбкой сказала ему название, словно даря свою величайшую тайну, свой секретный пароль.

– Ла-Фавьер. Это на юге Франции, недалеко от Ка-Бена. Съездите туда, если почувствуете в этом необходимость. Это самое лучшее, что я могу дать кому бы то ни было, – прошептала она, откидывая голову ему на плечо.

Они провели так остаток пути, и Питер без всяких слов понимал, что именно это ей сейчас и нужно. Ему хотелось сказать Оливии, что он всегда будет ее другом, что в любой момент придет ей на помощь, если она будет в нем нуждаться, что она всегда может позвонить ему, но у него не хватало на это смелости, и вместо этого он просто нежно обнимал ее. В какой-то момент его вдруг охватило что-то вроде безумия, и он чуть было не сказал ей, что любит ее. Интересно, когда она в последний раз слышала эти слова? Когда с ней в последний раз обращались с такой же заботой и интересом, какие проявлял сейчас Питер?

– Вы счастливый человек, – тихо произнесла Оливия, когда такси остановилось на рю Кастильоне, в квартале пути от Вандомской площади.

– Почему вы так думаете? – удивленно спросил Питер. Конечно, это было счастье, что он провел с ней почти всю ночь, выслушав ее исповедь и раскрыв свою душу.

– Потому что вы довольны своей жизнью, вы верите в то, что вы сделали, и не сомневаетесь в том, что человек – это достойное создание. Я бы тоже хотела так думать, но у меня уже давно совсем другое мнение на этот счет.

И действительно: ей никогда не везло. Питера сопровождала в жизни удача, Оливию Тэтчер жизнь нещадно била. Впрочем, она поняла, что его брак далеко не такой успешный, как он пытался ей внушить, – может быть, он и сам этого не осознавал. Счастливы слепцы, которые не замечают очевидного, но у ее нового друга нельзя было отнять того, что он был искренним, душевно щедрым человеком, что много и самоотверженно работал, что пытался закрыть глаза на то равнодушие, которое питала к нему его жена, и на недопустимое вмешательство в их жизнь его тестя. В глазах Оливии он был везучим человеком, потому что не видел той пустоты, которая его окружала. Возможно, он чувствовал какую-то неудовлетворенность, но не более того. И он был очень добрым и порядочным. От него исходило столько тепла, что даже сейчас, когда над Парижем вот-вот должно было взойти солнце, она не хотела расставаться с ним.

– Мне совершенно не хочется возвращаться, – сонно прошептала она, уткнувшись носом в его белоснежную рубашку. Только сейчас они почувствовали, что их обоих клонит в сон.

А мне совершенно не хочется с вами расставаться, – честно признался Питер, заставляя себя вспомнить о Кейт. Однако сейчас он хотел быть вместе с этой женщиной, а вовсе не с Кейт. Он никогда не разговаривал ни с кем так откровенно, как сейчас с Оливией: она была такая милая и так хорошо все понимала. Одинокая, израненная, изголодавшаяся по душевному теплу… Как он сможет оставить ее одну? Питер с трудом вспомнил, почему он должен это сделать.

– Я знаю, что должна вернуться, но я не помню почему. – Оливия сонно улыбнулась, думая о том, как повезло бы репортерам, если бы они застали ее с Питером. Трудно было поверить в то, что они столько времени провели вдвоем на Монмартре. Теперь вернуться в прошлую жизнь было трудно, почти невозможно, но оба понимали, что обязаны это сделать. Питер вдруг понял, что никогда не говорил с Кейт так, как с Оливией. Хуже того, он готов был влюбиться в нее, хотя ни разу пока не поцеловал.

– Нам обоим нужно вернуться, – печально сказал он. – Там, наверное, все сходят с ума и ищут вас. А я должен ждать результатов тестирования по «Викотеку».

Если бы это было не так, он с радостью убежал бы вместе с ней.

– И что дальше? – спросила Оливия. – Ваш мир и мой мир – они пересеклись только на мгновение, и мы должны идти дальше – каждый своим путем. Зачем же строить из себя храбрецов? – Она выглядела и говорила как обиженный ребенок, и Питер не смог сдержать улыбку.

– Я думаю, потому, что мы не можем сойти с пути. И знаете, Оливия, вы гораздо сильнее, чем я.

Питер действительно почувствовал это сегодня ночью, и в глубине его души зародилось глубочайшее уважение к этой хрупкой женщине.

– Нет, – просто сказала она. – Я же не сама себе все это выбрала – просто все сложилось так, как сложилось. Это не храбрость, а просто судьба. – Оливия подняла на него глаза, желая, чтобы он был ее мужем, и сознавая, что этого не будет никогда. – Спасибо, что сегодня пошли за мной… и за чашку кофе.

Она улыбнулась, и Питер коснулся пальцами ее губ.

– Запомните это, Оливия… Всегда, когда вам захочется кофе, я буду с вами. В Нью-Йорке… Вашингтоне… Париже… – Так он предлагал ей свою дружбу, и она это понимала. К сожалению для обоих, это было единственное, на что они могли рассчитывать.

Я желаю вам удачи с вашим «Викотеком», – сказала Оливия, когда они наконец вышли из машины. – Знаете, если вам суждено помочь всем страдающим от этой болезни, то у вас все получится. Я верю в это.

– Я тоже, – печально откликнулся он, чувствуя, что уже теряет ее. – Берегите себя, Оливия.

Ему хотелось сказать ей столько всего, пожелать ей добра, обнять ее, сбежать с ней в ее рыбацкую деревушку около Ка-Бена. Почему жизнь иногда бывает так несправедлива? Почему она не может просто исчезнуть, как это сделала Агата Кристи?

Они долго стояли на углу, не в силах расстаться, но потом Питер в конце концов сжал ее руку. Оливия свернула к отелю и быстро пересекла площадь – маленькая фигурка в белом джемпере и голубых джинсах. Интересно, встретит ли он ее еще когда-нибудь, думал Питер, следя за ней взглядом. Вполне возможно, что даже в отеле им не суждено больше увидеться. Он медленно пошел за ней и увидел, как Оливия, задержавшись в дверях «Ритца», в последний раз махнула ему рукой. Питер готов был проклинать себя за то, что так и не поцеловал ее.