Шотландская любовь по-французски Семченко Николай

– Твой колокольчик теперь об этом мне напоминает, – он посмотрел на цепочку на её запястье. – Тебе без него не скучно?

– Мне никогда не бывает скучно, – ответила она и зачем-то уточнила: Не то, что некоторым. Даже удивляюсь: как это может быть скучно, если жизнь такая удивительная, странная, неожиданная, прекрасная и ужасная – в ней всё время что-то происходит, и когда же скучать?

– А для разнообразия разве нельзя немножко поскучать? – не согласился Сергей. – Ну, например, по какому-нибудь человеку, который вдруг куда-то пропал, и не звонит, и «эсмээски» не шлёт, и случайно не встречается…

– Наверное, можно, – легко улыбнулась Алина. – Такие скучания – тоже жизнь, – и неожиданно процитировала: «Если только я тебе не в тягость, То окрой мне, прошу, куда ты скрылся…»

– Ахматова? – спросил Сергей. Из всех женщин-поэтесс он знал только два имени – Ахматова и Цветаева. Правда, дома на книжных полках стояли томики и других дам, упражнявшихся в изящной словесности, но ему как-то всё недосуг было открыть их. Мать порой вздыхала: «Столько книг! Ах, как я их собирала, охотилась за ними, заводила дружбу с букинистами, выпрашивала у знакомых. И вот – библиотека собрана, в ней есть всё, чего душа просит. Но сын, единственный сын, этого не ценит…»

– Нет, – по губам Алины скользнула ироничная улыбка. – Это Катулл. Он тоскует в стихотворении по своему другу Камерию: «Я бродил под портиком Помпея, Всех там останавливал девчонок, но они ни капли не смущались. Я просил их: «Тотчас же верните Мне Камерия, гадкие девчонки!»

– Он что, голубой был, этот Катулл? – наивно удивился Сергей. – С чего вдруг такая тоска?

– А любовь, она такая разная, – покачала головой Алина. – И цвета у неё разнообразные, а смысл один: человек находит человека, только и всего.

– Всё равно я этого не понимаю, – пожал плечами Сергей. – Развелось всяких извращенцев…

– Катулл жил давным-давно, и он любил жизнь, а в жизни – красивых женщин и мужчин, – уточнила Алина. – Древние не считали это извращением, они считали это чувствами.

– С ориентацией у них, видно, не всё в порядке было, – не согласился Сергей. – Не понимаю, как красивой девушке можно предпочесть волосатого, потного мужика? Фууу…

– Можно не понимать, но при этом уважать чувства другого человека, – сказала Алина. – Не кажется ли тебе, что ощущения – свойства мозга, а он работает по той программе, которую в него закладывают природа, воспитание, среда?

– Ну, может быть, и так, – уклончиво согласился Сергей. – Я в этом не особо разбираюсь. Я – «технарь», мне ближе компьютеры…

– Вот-вот! – оживилась Алина. – Сравни мозг с компьютером: какую программу в него заложишь, так он и будет работать. Но не свидетельствует ли это о некоторых ограничениях? Возможностей-то у компьютера предостаточно, но они не задействованы. Точно так же и с мозгом, который ориентируют на что-то определенное.

– Как-то всё слишком просто, – не сдавался Сергей. – Человек – не машина!

– Тебе бы с Декартом поспорить, – рассмеялась Алина. – Он считал, что тело – это машина. Нервы в ней можно сравнить с трубами фонтанов. Управляемые моторами, они пронизывают всего человека. Но у этой биомашины есть разумная душа, которая, по Декарту, находится в мозгу. Она, как рабочий при фонтане, управляет всем механизмом. А душа, между прочим, бесполая: она – частичка божественного огня, вдыхаемого в тело при рождении. И чем развитее человек, тем тоньше его нервы и, следовательно, тем полнее он воспринимает мир, не обращая внимания на всякие табу и ограничения.

– Спасибо, что объяснила теорию Декарта, – Сергей почувствовал себя уязвленным: он не любил признавать чьего-то превосходства. – Всё это, конечно, устарело, но любопытно. Наверное, Декарт порадовался бы, если бы ему показали фильм «Матрица». Вот где наворочано!

– Ага, – кивнула Алина и как-то поскучнела. – Весь мир – компьютерная игра. Декарту такое и не снилось. Но мы, кажется, совсем не о том говорили…

– А может, вообще не о том говорим?

– Зато не молчим…

– Но молчание – золото!

– Давай копить его! Помолчим?

– А мне почему-то хочется говорить и говорить, пусть даже – чепуху, лишь бы слышать твой голос…

– Даже так?

– Сам не знаю, почему…

– И я хотела услышать тебя, часа два назад даже звонила, но трубку никто не взял.

– Я как раз ушёл. Дела всякие. Но я ждал звонка…

– Хорошо, что я пошла именно этой дорогой. Хотела ведь дворами пойти – так короче. Но что-то заставило меня выйти именно на эту улицу.

Они заговорили совсем на другую тему, и эта беседа была столь же естественной и непринуждённой, как и диалог о книгах. Сергею снова показалось, что они давным-давно знакомы, просто давно не виделись – и наконец-то встретились, и хочется им наговориться, и рассказать друг другу как можно больше, – это было новое, ранее не изведанное чувство. С Катей он тоже говорил довольно откровенно, но это была, скорее, болтовня, чаще всего эротическая – пожалуй, очень даже откровенная, и это его возбуждало, заводило, но не более того. Алина объяснялась совсем по-другому, и то, чего она касалась даже вскользь, было для него порой чем-то новым, неожиданным, с ней хотелось спорить, обдумывать какую-то мысль, удивляться неожиданным суждениям и, даже не соглашаясь с ними, уважать её мнение.

Она была интересна не только внешне. Ещё никогда он не встречал девушку, которая цитировала бы стихи Катулла: его, быть может, не знают наизусть даже студентки педагогического университета. Во всяком случае, Трамвайщик как-то знакомил его с одной девицей из этого вуза – она, не стесняясь, призналась, что ей по фигу все эти литературоведческие премудрости, лишь бы диплом получить и устроиться в какую-нибудь крутую фирму: без высшего образования в приличные места не берут. Ещё она говорила, что многие её однокурсницы точно так же думают, и вообще, мол, канули в Лету те времена, когда по зову сердца и души «институтки из педа» отправлялись куда-нибудь в Тмутаракань сеять разумное, доброе, вечное, уж как-нибудь и без них обойдутся в пьяных, запущенных деревнях, да там ведь и парней нормальных не осталось: либо уроды, либо дебилы – с кем зажигать-то?

С Мишкой, надо сказать, она покувыркалась неплохо и со знанием дела. Может быть, рассчитывала на длительные отношения, а то и на большее. Но Трамвайщик, не изменяя своим привычкам, ласково объяснил ей, что он ни с кем писать роман не хочет, так что соавторша ему не нужна, да и не герой он вовсе, а так – второстепенный персонаж: вот был, и нету. На что студенточка вдруг разразилась таким отборным матом, что портовые грузчики наверняка бы обзавидовались. Трамвайщик даже обомлел. Какой уж тут, к чёрту, Катулл?

Сергей, конечно, не стал рассказывать Алине об этом случае. У них нашлись другие темы для разговора. А ещё он хотел выглядеть в её глазах лучше, и ему могло навредить упоминание о знакомствах с какими-то сомнительными девицами. Про Мишку он тоже на всякий случай пока не рассказывал, да, впрочем, и нужды в этом не было.

Они сидели в небольшом кафе, где было всего шесть столов, каждый на четыре человека. Всё чистенько, уютно, на окнах – цветущие кактусы, в углу, рядом со стойкой бара, висела клетка с парой волнистых попугайчиков. Пахло свежеобжаренными зёрнами кофе. Бармен в строгом сером костюме молол его на глазах посетителей, щедро клал длинной ложечкой в серебряную джезву и ставил в горячий песок, который калился в специальном корытце-приспособлении. Но Алина захотела кофе-экспрессо, и непременно с тёртым мускатным орехом, а если можно, то и кардамона, совсем чуть-чуть, на кончике ножа. Бармен осветился улыбкой:

– У леди хороший вкус!

– И, пожалуйста, два творожных пирожных с цукатами, – попросила Алина. – И плитка горького шоколада, пожалуй, не помешает.

Бармен вопросительно глянул на Сергея:

– А вам какой кофе?

– Любой, – ответил он. – Но если у вас чашечки маленькие, то сразу две.

– Чашечки у нас обычные – кофейные, – вежливо подчеркнул бармен. – Молодой человек, видимо, любит классический крепкий кофе, и побольше?

– Именно так.

Попугайчики в клетке оживленно переговаривались, прыгали с жёрдочки на жердочку, ощипывались. Но как только бармен включил кофемолку, они, испугавшись резкого звука, прильнули друг к другу и затихли.

– Их тут недавно завели, – сказала Алина. – Видимо, никак не могут привыкнуть к новым звукам.

– Один мой знакомый завёл котёнка, – поддержал тему разговора Сергей. – Зовут его Михаилом.

– Необычное имя для котёнка…

– Да нет! Это парня зовут Михаилом, а котенка – Максимом Геннадиевичем, у него кота-папу Геной кликали. Так вот, Мишка решил приучить Макса ходить по нужде в туалет: поставил там специальную плошку, песочку насыпал, всё такое. Ну, Максик вроде как начал привыкать к своему нужнику, но однажды, когда он там делал свои маленькие дела, Михаил составил ему компанию и, как обычно, в завершении спустил воду в унитаз. Боже, что тут случилось с Максиком – это надо было видеть! Он соскочил со своей плошки, распушил хвост трубой, зашипел и опрометью кинулся вон. А всего-то и было – шум льющейся воды!

– Мой котик до сих пор так реагирует на звук включенного пылесоса, – рассмеялась Алина. – Казалось бы, давно должен привыкнуть к нему, ан нет, как услышит – хвост трубой и прячется под диван.

– А вообще, Мишка большой приколист, – продолжал Сергей. – Он выдал своему котёнку удостоверение последнего кошачьего девственника.

– Что? – Алина удивлённо приподняла бровь.

– Ну, он решил, что не будет его кастрировать, а чтобы котенок в марте не орал, как другие коты, вынес решение: никаких знакомств с противоположным кошачьим полом, будешь, мол, сидеть дома, вот и «корочки» тебе, котяра, соответствующие выписаны: Котов Максим Геннадиевич – последний кошачий девственник, – рассказывал Сергей. – В этом удостоверении, кстати, для порядка есть графа: «Переаттестация проведена…» Ну, мало ли. Вдруг котик всё-таки начнёт выть любовные серенады, терпение хозяина кончится и придётся либо к ветеринару его нести на известную операцию, либо пусть уж оскоромится мурлыка с какой-нибудь мохнатой чаровницей. Но этот факт должен быть засвидетельствован.

– Веселый человек твой друг, – хмыкнула Алина. – Не удивлюсь, если он считает себя сексуальным.

– О! Себе он тоже выписал удостоверение, – рассмеялся Сергей и хлопнул себя по колену. – «Имя, фамилия, отчество… соответствует эротическим стандартам…» И фото вклеено, и печать поставлена!

– Между прочим, психологи выделяют любовников трех типов, – Алина глотнула кофе из принесенной барменом чашечки. – Они бывают чувственные, сексуальные и эротичные.

– А в чем разница-то? – не понял Сергей. – Разве в одном человеке всё это не может совместиться?

– Считается, что разница – в глубине переживания, – Алина разломила плитку шоколада надвое. – Хочешь? Обожаю хороший кофе и горький шоколад!

– А поподробнее можно? – не успокаивался Сергей. Его на самом деле заинтересовала классификация, которую вскользь упомянула Алина.

– Чувственному хотеть стать эротичным так же бесполезно, как посредственности – Эйнштейном, – Алина снова глотнула кофе и даже чуть прижмурилась от удовольствия. – Хороший кофе тут готовят! В других кафе, кажется, и зёрна те же, и кофеварка такая же, а вкус напитка – обычный. Вот и в любви так же: кажется, все мужчины одинаково устроены, а разница есть…

– Ты так говоришь, будто у тебя большой опыт, – заметил Сергей. Специально заметил, чтобы если не смутить её, то хотя бы вызвать на откровенность.

– О себе помолчу, – деликатно ушла от предложенной темы Алина. – Мы, кажется, о классификации любовников говорили. Как это психологи понимают.

– Ах, да-да! – Сергей изобразил на лице преувеличенное внимание и даже подпер голову кулаками. – Я весь во внимании, госпожа профессорша!

– В общем, эти типажи можно сравнить с напитками, – Алина подняла глаза к потолку, будто именно там находились эти сравнения. – Ну, скажем, чувственный – это как шампанское, сексуальный – хорошее выдержанное вино, а эротичный – дорогой коньяк, не ниже «Хеннеси»…

– Ого! – сказал Сергей. – Я «Хеннеси» всего три раза пробовал: первый – на день рождения отца, второй – когда мать какую-то свою монографию издала, устроила дома званый ужин, третий – на Новый год, когда родители решили немного покутить: батя получил дивиденды на свои акции…

– Надеюсь, понял его отличие от обычного хорошего коньяка? – усмехнулась Алина. – Эротичный любовник – это высший пилотаж, не в смысле всяких там поз и способов, а в смысле глубины…

– Извини, у него длинный член, что ли?

– Не пошли, – нахмурилась Алина. – А то я тебе, как уличная девчонка отвечу: «Не в размере дело – главное: вводить умело»…

Сергей сконфузился, и от смущения проглотил целиком маленькое творожное пирожное. Во всяком случае, создалась видимость, что он ест и, следовательно, его молчание вполне объяснимо.

– Чувственные – это мужчины, легкие на подъём, игривые, беззаботные, доступные, в каком-то смысле кокетливые, но поверхностные, – как ни в чём не бывало продолжала Алина. – У сексуальных глубина иная, это не просто «хочу – не хочу», они часто холодные, продуманные, включают интеллект даже в сексе: прекрасно знают, чего от них ждёт партнёр и знают, как доставить ему наслаждение. Ну а эротичные – не обязательно мускулистые красавцы, и с размерчиком, – она усмехнулась, наблюдая, как смущенный Сергей запивает пирожное кофе, – у них даже могут быть проблемы, но в отношениях с ними задействовано всё – и тело, и голова, и сердце. Они мыслящие и интересные, высший пилотаж, настолько индивидуальны, что вторых таких просто нет в природе.

Сергей вдруг подумал, что Алина, возможно, – тоже «высший пилотаж». Она умеет выделяться даже с помощью одежды. Пока они шли к кафе, навстречу им двигались бесчисленные девицы – длинноногие, с дорогим макияжем, но все, как на подбор, максимально обнаженные: мини-декольте, шортики-трусики, кофточки-бюстгалтеры, и что-то кружевное, чёрное, похожее на оборки нижнего белья, и само нижнее бельё, выглядывающее из-под юбочек-призраков, – вся эта рать демонстрировала неплохие формы, дорогую косметику, и над ней пульсировало удушливое облако из ароматов духов, дезодорантов и прочей парфюмерии.

От них, таких разных и в то же время одинаковых, исходил один импульс – свободного отношения к сексу, но это уже казалось настолько обычным, что взгляд холодно и ровно скользил по ним, чтобы опять обратиться на Алину. Под её скромным нарядом угадывалось красивое тело, но оно вовсе не обещало доставить сумасшедшее удовольствие. Каждое её движение подчеркивало лёгкость, изящество плоти, которая может свести с ума, но это ещё нужно заслужить.

– Ну что? – Алина вздохнула. – Лекция закончена. Пора двигаться дальше. У меня еще кое-какие дела на работе.

– Кстати, где ты работаешь?

– Любопытной Варваре нос отломали, – покачала головой Алина. – Секрет фирмы не разглашаем. У нас подписка!

– Такая строгая конспирация?

– Ага, – легко улыбнулась она. – Не люблю говорить о работе. И сама никогда не спрашиваю, кто где учится или работает. Извини, мне человек интересен как человек, а не в связи с его социальным статусом…

– Ох, как ты меня отбрила! На полном серьёзе, – изумился Сергей. – А всего-то был невинный вопрос…

– Больше не буду, – она примирительно положила ладонь на его руку. У него даже мурашки пошли по коже: теплая, ласковая ладонь, казалось, излучала какую-то особую энергию. Ему захотелось, чтобы она сейчас же, немедленно обняла его. И чтобы эта ладонь неторопливо спускалась по его спине, и гладила его, и ласкала бы, а другая рука обхватила бы его за пояс и, чуть надавливая, заставила бы его прижаться к её телу плотнее, и чтобы она полуоткрыла губы, и в них влажно блеснули её зубки, и она, чуть прикусив язык, смотрела бы на него прямо, не закрывая странно посветлевших глаз, и там, в глубине зрачков, вдруг вспыхнул бы огонёк…

Ему хотелось, чтобы она не убирала ладонь, но Алина, легонько пожав его плечо, отстранилась от него.

– Кстати, я тут в пяти минутах ходьбы живу, – сказал Сергей, сглотнув накопившуюся слюну и подумав: «О, чёрт! Вот уж действительно: слюнки текут…

– Хороший у тебя район – зеленый, чистый, уютный.

– Хочешь, зайдём ко мне, и я верну тебе колокольчик…

– Колокольчик – это предлог? – Алина легко сощурилась и подмигнула. – Предлог, чтобы заманить в постель неопытную, ничего не подозревающую девушку?

Он смутился и кашлянул:

– Да что ты!

А сам подумал: «Надо же! Она говорит прямо, не стесняясь».

– Нормальное желание, – сказала Алина. – Ты не стесняйся его. Было бы странно, если бы не хотел понравившуюся тебе девушку заманить в постель.

– Ну, не сразу же! – смущаясь ещё больше, выпалил Сергей и тут же мысленно осадил себя: «Тише! Ты что, дурачок? Она же намекает, что, типа, не против».

– Правила приличия устанавливают сами люди, – ответила Алина. – Сразу – не сразу – это всего лишь ритуал. Мне не нравятся ритуалы. Что предосудительного в том, если девушка на минутку зайдёт к молодому человеку, даже не в гости, а по делу? Ты вроде как вполне благовоспитанный человек и не станешь сразу, как повернешь ключ в двери с обратной стороны, набрасываться на меня и делать свое мужское дело. Тебе для этого нужно какое-то время, ты соблюдаешь приличия. Так что, пожалуй, я зайду…

Он вздрогнул, и сладкие мурашки поползли по его спине, а в груди похолодело и вдруг – бум, бум! – оглушительно забилось сердце.

– Кстати, ты когда-нибудь встречал такого человека, которого тебе сразу же хотелось узнать поближе? – вдруг спросила Алина.

Сергей кивнул и хотел сказать, что это была Катя, но Алина, не ожидая ответа, продолжила:

– Это желание появляется глубоко внутри, вызывает какое-то сладкое, до покалывания в сердце, волнение и что-то вроде предвкушения радостей и

сюрпризов, которые будут у тебя, когда ты лучше узнаешь вот этого, только что впервые увиденного человека. Бывало у тебя такое?

Он снова кивнул, но сказать ничего не успел, потому что Алина улыбнулась и, приложив указательный палец к своим губам, полушепотом сказала:

– Тсс! Я знаю, что ты вспомнил какую-то девушку. Но считается неприличным в присутствии одной девушки говорить о другой. Я-то, правда, так не считаю, но всё же надлежит соблюдать правила ритуала. Знаешь, мне просто интересно, что у тебя появляется сначала: представление о том, как приятно быть с этим человеком, а потом желание познакомиться с ним поближе или, наоборот, сначала возникает желание познакомиться поближе, а потом ты начинаешь представлять себя вместе с этим человеком?

– Никогда не задумывался об этом, – признался Сергей. – Но у меня было такое чувство, будто какая-то сила невольно потянула меня…

– Это твой демон, – Алина встряхнула волосами и легким движением ладони поправила прическу. – У каждого человека, по восточным поверьям, есть демон, который охраняет его. И когда он встречает демона другого человека и тот ему нравится, то он подталкивает своего подопечного навстречу…

– Ах, вот оно что! – Сергей дурашливо поморщился и схватился за голову. – Во всём виновата демоническая сила! А я-то, лох, считал, что это – чуйства, – он скорчил недоуменную гримасу, – но это, оказывается, мой чёртик виноват…

– Не чёртик, а демон, – с важным видом поправила Алина и, не удержавшись, расхохоталась. – Чёртик – это, извини, из другой оперы: он заведует чисто мужским оружием, – она слегка смутилась и прикусила губу. – Демон действует намного тоньше.

– Ты прямо демонолог какая-то! – подначил её Сергей. – И как же ты обходилась без своего колокольчика, отгоняющего злых духов?

– Я тебе потом расскажу – как, – Алина таинственно улыбнулась, её глаза сверкнули. – Но ты так и не ответил на мой вопрос.

– Правду сказать? – Сергей пристально посмотрел ей в глаза.

– Если будет неправда, то я почувствую это, – улыбка тенью скользнула по её лицу. – А вообще не люблю, когда врут…

– Ладно, – он изобразил на лице полную обреченность и нарочито глубоко вздохнул, – от тебя ничего не скроешь. Сначала я представляю себя с незнакомой девушкой, а уже потом хочу познакомиться. Или не хочу. А если даже и не хочу, то всё равно захочу, если она загорится желанием. Но это ничего не значит. По крайней мере, для меня.

Он привирал, потому что на самом деле был довольно скромным, но ему хотелось изобразить из себя эдакого Казанову: если женщина хочет, то её вожделение должно быть удовлетворено.

– Хочу – не хочу, – передразнила его Алина и мило улыбнулась. – Ты представляешь себя с незнакомкой в интимной ситуации?

Сергей снова смутился, но вида не подал.

– Наверное, каждый мужчина, глядя на женщину, думает, стал бы он или не стал бы заниматься с ней любовью, – уклончиво ответил он. – А у вас разве не так?

– У нас не совсем так, – Алина вздохнула. – Иногда мы думаем, например, хотели бы иметь от этого мужчины детей или нет. И вообще, давай сменим тему. Не люблю говорить о страсти и всяком таком. Иногда это выше нас, не так просто, как ты объяснил: хотел бы – не хотел…

– А о чем тогда поговорим? – спросил Сергей. – Может, о погоде? Ах, леди, какое солнце сегодня яркое, и на небе ни облачка, – он дурашливо изобразил чопорность. – У нас, в Англиях, завсегда говорят о погоде, если поговорить больше не о чем…

– Сэр, мы можем поболтать о последних кинофильмах, – в тон ему ответила Алина. – Или, например, о модных книгах – скажем, тех, что пишет японец Мураками. Вы, сэр, читали его «Норвежский лес»?

– Нет, леди, я лишь слышал о таком писателе, – смутился Сергей. – Но у нас дома его книги есть. Маман обожает Мураками.

– А у меня их нет, – вздохнула Алина. – Я у знакомых беру Мураками. Мне нравится, как пишет о жизни: у него люди – живые, настоящие, они тоскуют, слушают музыку, ходят в кафе, пьют кофе или что покрепче, занимаются любовью, встречаются-расстаются, разговаривают обо всём и ни о чем, и всё это – жизнь, одна-единственная, неповторимая и потому прекрасная.

Они вошли во двор дома, где жил Сергей. Над палисадником с кустистыми рябинками и чахлыми березками вилась стая мух: кто-то сбросил с балкона пакет с рыбьей требухой – ну что за соседи такие, ленятся к мусоропроводу сходить! На неухоженном газоне с пыльной светло-зелёной, рахитичной травой валялись скомканные полиэтиленовые пакеты, старые газеты, поломанные детские игрушки, пластиковые бутылки и даже использованные презервативы: это надо же, не полениться подойти к окну, чтобы выбросить их. Зато над клумбой с разноцветной, пышной космеей, желтыми ноготками и темно-зелеными, ещё не расцветшими георгинами весело порхали бабочки и гудели пчелы, а может быть, и осы: по крайней мере, над кухонным окном квартиры Сергея у них было гнездо в виде серой бумажной розочки.

За клумбой ухаживала баба Ксеня, жившая в однокомнатной квартирке на первом этаже. Можно сказать, что это была её собственность: она сама вскапывала клумбу, рыхлила почву, готовила рассаду цветов, холила-лелеяла их всё лето. Если кто-то из расшалившихся детишек нечаянно запузыривал в клумбу мячиком или, не дай Бог, ломал веточку георгина, то баба Ксеня, дежурившая у окна, тут же выскакивала во двор, ловила нарушителя, выспрашивала, как его зовут, в какой квартире живёт, и непременно вечерком являлась к его родителям. А поскольку она была донельзя занудливой и не меньше часа рассказывала, как она, бедная и одинокая старушка, глубоко страдает из-за поруганной красоты клумбы, то папаши, обезумевшие от её стенаний, непременно брались за ремень и вкатывали мальцам по первое число, чтоб впредь неповадно было играть около бабуськиных зеленых питомцев. Сергею, кстати, тоже в своё время из-за бабы Ксени досталось. Зато клумба и вправду была дивной, настоящее украшение их полузапущенного двора.

К удивлению Сергея, возле неё, согнувшись в три погибели, копошилась Марго: она занималась прополкой.

– О! Юная тимуровка помогает престарелым цветоводам-селекционерам! – воскликнул Сергей.

– О! – в тон ему откликнулась Марго и засияла улыбкой. – А вы, сир, возвращаетесь с прогулки, и с прекрасной дамой!

Алина непринужденно улыбнулась и, явно дурачась, посмотрела по сторонам:

– А где она, эта ваша, Сережа, прекрасная дама?

Марго распрямилась и, тыльной стороной ладони отбросив прядку волос со лба, бесцеремонно оглядела Алину с ног до головы.

– Мне баба Ксеня разрешила травку прополоть, – сообщила Марго. – У неё что-то вроде радикулита приключилось – вся скрюченная, стонет, но, надо же, всё равно с утречка возле клумбы ползала. Мне её стало жалко. Она же и для нас всех старается: цветы – украшение двора…

Всё то время, что она говорила, Марго не сводила глаз с Алины. Кажется, она пыталась найти в ней какой-нибудь изъян, чтобы сделать колкое замечание. Когда надо, соседка Сергея была настоящей язвой.

– А что? – вдруг спросила она. – Сейчас в моде скромные училки начальных классов?

– Чего? – не понял Сергей.

– Твоя дама выглядит как моя первая учительница – Татьянпаловна, – пояснила Марго и как-то слишком нагло подмигнула ему. – Скромная, наверное. Не то, что я.

– Девочка, – ледяным тоном произнесла Алина, – а не пойти ли тебе в куколки поиграть? Молодой человек, девочка, – это не игрушка. От контактов с ним могут быть неприятные последствия. Разве мама тебя этому не учила?

Марго сконфузилась и отвернулась.

– А ты, оказывается, Казанова местного масштаба, – пошутила Алина, поднимаясь с Сергеем по лестнице. – Эта девочка явно в тебя влюблена…

– Малявка, – отмахнулся он. – Фантазии одни в голове! Напридумывала себе что-то…

– А что? – не унималась Алина. – У вас, кажется, неплохая разница в возрасте – лет пять. Так? Она, наверное, в выпускной класс перешла, да?

– Ну да, – подтвердил он. – Круглая отличница, кстати. На золотую медаль тянет.

– Вот и будет тебе невеста, медалированная – засмеялась Алина. – Симпатичная девчонка. Со временем красавицей обещает стать. Может, ещё и Мисс Ха станет, если, конечно, захочет в эти игрушки играть. Умные девушки в миссы обычно не идут. Но девчонка она симпатичная, поверь мне. У меня глаз-алмаз.

– Верю, – вздохнул Сергей. – Но я сам как-нибудь разберусь…

Он открыл дверь. Алина прошла вперед и, не разуваясь, села в коридоре на пуфик у телефона.

– Может, хочешь холодной воды или, напротив, чая? – неловко спросил он.

– Спасибо, не откажусь от воды, – сказала она. – Есть газированная?

– Проходи в комнату, – предложил он. – Я сейчас.

На кухне через вентиляционную решетку снова слышались эти странные, ритмичные постукивания, напоминавшие скрип пружин панцирной сетки. Сергей уже давно не обращал на них внимания: эти звуки раздавались в любое время суток. Сначала он решил, что соседи наверху неутомимо любят друг друга, и звуки вроде как подтверждали эту версию: пружины пели то нежно, чуть слышно, то вдруг срывались на резкий, нервный перестук, то, на несколько мгновений замерев, взрывались какофонией бешеных ритмов, после чего снова слышалось медленное, ленивое перестукивание, будто бы кто-то нехотя раскачивался в гамаке, висящем на скрипучих сучьях. Но поскольку ни одному, даже самому крепкому и выносливому мужчине, навряд ли под силу заниматься круглосуточным сексом, да ещё каждый день, то Сергей разгадал эту загадку по-другому: наверняка в вентиляционную шахту попала какая-то хренотень, которую шевелят потоки воздуха, недаром же в ветреную погоду эти чёртовы постукивания усиливаются. А впечатление такое, будто бы в ненастную погоду в любовников вселялись неистовые демоны, заставлявшие их отдаваться друг другу безоглядно.

Он прислушался. Сквозь перестук пружин явственно донёсся женский протяжный смех, в него ворвался тяжелый бархатистый голос мужчины – слов не было, лишь что-то похожее на лошадиное торжествующее ржанье. И тут он вспомнил, что Трамвайщик рассказывал ему, как однажды во время оргазма неудержимо разразился конским гоготом, даже сам не ожидал, что так выйдет, что уж говорить о партнерше, которая, впечатлившись, вцепилась в его спину острыми ногтями.

– Ё! Да когда же они насытятся? – подумал Сергей. – Если это, конечно, звуки секса, а не какой-нибудь железячки в вентиляции…

Мужской голос смолк, и женский, вскрикнув, тоже затих, но медленные ритмичные звуки не прекратились.

Сергей налил в высокий стакан боржоми, положил на любимый материн мельхиоровый поднос два розовобоких персика, с нежным пушком, как у шариков для бадминтона. Когда вгрызаешься в мягкую плоть такого персика, из него брызгает мутный сок и бежит по губам.

Когда он вернулся в комнату, Алина стояла у книжного шкафа и перелистывала небольшую изящную книгу в яркой обложке.

– А знаешь, – сказала она, – я, пожалуй, снова оставлю тебе колокольчик. В залог. За «Призраки Лексингтона». Если ты мне, конечно, разрешишь взять книгу. Я еще не читала эти рассказы Мураками.

Ненавижу Мураками! Все как с ума сошли: «Мураками, ах-ах, Мураками!» Ну и что? Писатель как писатель. Разве что культовый. До того культовый, что уже и майки с его портретами продают, и «сидюшники» с любимой муракаминой музыкой штампуют, и сайты фанов в Интернете заводят, и чуть ли не каждое его слово комментируют и трактуют…

Меня тошнит от всякой культовости. Потому что это чем-то похоже на толпу, которая восторженно марширует колоннами мимо предмета своего обожания. Восторженная до того, что ничего и никого не замечает вокруг.

А мне надо, чтобы Алина заметила меня. Но она пока что замечает в моём доме Мураками.

А как же я?

4.

«Снова решил вести записи. Что-то вроде дневника. А может, это самоотчет? Или что-то другое – например, попытка понять себя. Или не себя? Может, я хочу постигнуть Алину. Хотя иногда мне кажется, что другого человека незачем разгадывать (не то слово, но другое пока на ум не приходит). Человек – шарада. Пусть и остаётся шарадой. Потому что если её отгадаешь, то, возможно, станет скучно: всё ясно и понятно, нет никаких загадок – конец: если просто и понятно, то стоит ли продолжать? Уже ничего нового не будет, только – то, что было, всегда – одно и то же. Или я не прав? Может, это я – скучный и ясный, как пять копеек? А тот человек, которого считаю разгаданным, на самом деле не постигнут: в его шараде скрываются другие загадки, только я их не вижу или не хочу видеть. Потому что так мне удобнее.

Какую-то чушь пишу. Упражняюсь в логике, что ли? Или играю в слова? Я и сам себя не понимаю. Как же я тогда пойму другого человека?

Трамвайщик сказал: «Не загружайся! Будь проще. Всё на самом деле гораздо проще, чем мы себе придумываем».

Может, он прав?

Я ему не рассказываю, как и что у нас с Алиной. О Катьке – рассказывал. Всё! Об Алине, вернее, о том, как мы любим друг друга, – нет, не могу почему-то рассказать Мишке. Может, потому что у нас с Катькой был всего лишь трах, а с Алиной – совсем другие отношения: у меня сердце замирает (серьёзно, не вру!), когда я её вижу, только вижу – и уже всё, дыханье перехватывает, и сердце будто останавливается, и я даже соображать перестаю… Ха! Если маман случайно найдет эти записи, она же с ума сойдет: её благовоспитанный сыночек знает такие слова – из жаргона подворотни, и мало того, что знает, так ещё и … ха-ха! Маман, не читай, пожалуйста, дальше, сама знаешь: разбирать чужие письма и дневники – занятие, недостойное интеллигентного человека… ха!

Но Мишка, кажется, и так всё понял. «Смотри! – сказал он и как-то слишком снисходительно глянул на меня. – Не закрывай глаза! Мужчина должен видеть, куда идёт. Иначе можешь так упасть, что костей не соберешь. На свете нет ничего глупее, чем влюблённый мужчина. Смотри!»

Я смотрю. Наверное, не так, как надо бы. Мне нравится смотреть на Алину. На её лицо, глаза, нос, на эти легкие завитки волос над её ушами, и на шею, на которой бьются две голубые жилки, и на руки, на грудь (ещё больше мне нравится трогать розовые пуговки сосков: проведешь мизинцем – и они почти моментально твердеют, становятся тугими как горошины) … А еще мне нравится смотреть, как лёгкая ладонь Алины скользит по моей груди, задерживается в ложбинке, где, наверное, находится душа: она сладко замирает, до дрожи под сердцем, и мне кажется, что вот-вот, сию минуту я поднимусь в воздух – лёгкий, как перышко, но Алина ведет ладонь дальше, к животу, и тут во мне будто бы что-то включается: тело напрягается, следует резкий, почти болезненный удар – какой-то мощный поток (крови? энергии? или чего-то еще?) вливается в давно полунапрягшийся член, и он превращается в копье, которое, кажется, стремится оторваться от меня – так велико напряжение, и оно вздрагивает, и розовое сердечко древка окропляется прозрачными капельками: оружие готово к бою… (Зачем, ах, зачем, я пытаюсь писать красиво? Мишка бы сказал проще: «Х*й встал». И это было бы правдивее, чем мои описания? Но мне почему-то не хочется писать о физиологии. Потому что я вижу не её, а что-то другое? Хотя… ну, конечно же, Трамвайщик прав: я в это время закрываю глаза, и всё, что вижу потом, – это моё воображение, не более).

Нет, не могу писать дальше. Иначе не усну.

***

Пусть что-нибудь произойдёт. Ну, хотя бы дождь пошёл. Или грянул гром!

Ничего не происходит.

Четвертый день жду, когда распустится бутон розы. Она растет в горшке на окне в моей комнате.

Но бутон словно застыл.

И ничего не происходит.

***

Сегодня мне показалось, что Алина – лисица.

Нет, я не сошёл с ума. Женщина может оказаться лисицей!

Алина рассказала мне, что в Древнем Китае считали, что лиса может принимать образ женщины. Она обольщает мужчину, пьёт соки его жизни и, насытившись, бросает умирать. Ни один человек не способен противиться любви лисицы, и никому не удавалось уйти от её пагубных чар. Появление яркой красавицы в серой убогой жизни – это, конечно, само по себе чудо, и мужчина без оглядки погружается в мир счастья, которое он считает самым что ни на есть настоящим. Под неистовым шквалом чувств он теряет голову и ни о чём не жалеет, даже если начинает догадываться, что идёт на верную погибель. Интересно, если бы мужчина знал, что такая любовь – это всего лишь мираж, иллюзия, то стал бы он продолжать свои отношения с прекрасной лисицей-женщиной?

Наверное, стал бы. Любовь – возвышающий обман. И пусть нас обманывают, только бы это было нечто прекрасное и неземное! Впрочем, почему – неземное? Я часто употребляю в речи штампы, особо не задумываясь о их смысле. Проще сказать какую-то банальность, которая понятна всем, чем придумать для обозначения того же самого нечто новое, своё. Так и тут: «нечто неземное»… Ха! Если это происходит на земле, то как раз и является самым что ни на есть земным, просто такое не часто случается.

Не верю сам себе, что у меня есть такая женщина. Алина – чудо! Я боюсь сглазить то, что у нас происходит. И когда Трамвайщик снова спросил меня: «Ну, как она в постели?», я суеверно сунул руку в карман и показал ему фигу. «Да никак, – равнодушно сказал я. – Баба как баба!»

А она – лисица!

После неё во мне не остаётся ни капельки спермы. Я абсолютно пустой! Такое ощущение, будто из меня, как соломинкой, высосали всё. Стерильно чист!

Мать сегодня сказала: «Ты какой-то бледный. Нездоровится?» А отец расхохотался: «Наш молчун, наверное, опять влюбился. Сохнет по какой-то девахе. Ну что, Сергей, разве не так?»

Догадливый!

***

Просто так:

Помнишь, как ты увидела меня, и я даже не знаю, что ты подумала, ты посмотрела на меня и зачем-то закрыла глаза. А до этого я бродил в парке стадиона «Динамо» по ярко-зелёной траве, сочной от ежедневных поливов (хотя делать это было нельзя, везде стояли таблички «По газонам не ходить, штраф – 500 руб.», но у меня таких денег всё равно не было и потому мне было не страшно их терять, а походить по мураве, как это делали герои многих американских фильмов, очень хотелось: им почему-то можно, а мне – нельзя? Но один-единственный раз не считается, разве нет?). Я смотрел по сторонам и видел тигриц, лисиц, гусынь, волчиц, куриц, кошек… Среди них, особенно в гусиных стайках, были довольно симпатичные особи, может быть, потому что – молодые, свеженькие, смешливые и не такие унылые, как курицы, которые постоянно озирались, чего-то пугались, квохтали, но, впрочем, одна цыпушка тоже была хорошенькая: рябенькая, аккуратненькая, чистенькая. Я смотрел на них, они смотрели на меня, а одна тигрица даже специально остановилась, чтобы вглядеться в меня получше. Пришлось сделать вид, что я не тигр, а всего-навсего котик, к тому же очень-очень домашний. И тигрица, презрительно фыркнув, прошествовала мимо. А ты остановилась. Ты не была ни тигрицей, ни курицей, ни лисицей, ни гусыней – ты была девушкой. И ты, посмотрев на меня, закрыла глаза.

Я сошёл с газона и взял твою руку, ты попробовала освободить её, но я сжал свою ладонь крепче и почувствовал, что твои пальцы слабеют… Твоя рука – теплая, приятно пахнет свежей зеленью, лимоном и солнцем. Тебе, наверное, было интересно, куда я тебя веду. Но ты не открывала глаз… А я и сам не знал, куда иду – просто шёл и шёл, легонько прикасаясь плечом к твоему плечу, и ты тоже прикасалась ко мне. А потом ты споткнулась, оступилась и, повернувшись лицом ко мне, открыла глаза и…

И, конечно, я тут же проснулся и обнаружил: мы гуляем по мокрому асфальту, моросит мелкий дождь, к плащу липнут листья вяза, навстречу идут люди, а весь этот зверинец из лисиц, тигриц и прочей живности куда-то исчез. Но ты сказала, что всё еще только начинается, и я понял, что спал, но больше не хочу закрывать глаза. Хотя, впрочем, иногда стоит смежить веки и…

***

Странно. Антон Лапенков сказал, чтобы я ничего не выдумывал: девушка, похожая на Алину, в его доме не живёт.

«Впрочем, – добавил он, – есть вариант. По описанию одна блядёжка похожа на твою девчонку. Она из крутой фирмы, якобы эскортные услуги оказывает, но один фиг – всё равно за деньги трахается. Явно не твоя Алина…»

***

Алина провела мизинцем по моим бровям:

– Они у тебя вразлёт, – сообщила она и тихонько засмеялась. Будто её колокольчик зазвенел. Тот самый, который так и остался у меня. Она мне его подарила.

– Из тебя можно сделать настоящего мачо, – Алина подмигнула мне. – Имею в виду: внешне. В постели-то ты и так мачо, не волнуйся…

Она провела указательным пальцем по моей небритой щеке, губам и шее:

– Хорош, ничего не скажешь! Прикасаюсь к тебе и, мне даже стыдно в этом признаться, снова хочу тебя.

– Давай…

Она, улыбнувшись, стремительно провела указательным пальцем от шеи вниз живота и, внезапно остановившись, шепнула:

– Я не кажусь тебе слишком вульгарной?

– Нет, что ты! Разве может быть вульгарной девушка, читающая «Листья травы»?

– Может, – серьёзно ответила она. – Очень даже может! Ты даже не представляешь, до какой степени может.

– Не верю!

– Хочешь – верь, хочешь – нет, – она притворно зевнула. – Мне скучно объяснять тебе в который раз, что женщины всегда стремятся выглядеть намного лучше, чем есть на самом деле.

– Ну и пусть, – я приобнял ее за плечи. – Должен же хоть кто-нибудь из двоих стремиться к лучшему…

– А ну тебя! – Алина пожала плечами. – Тебя не переспоришь…

Она замолчала и принялась сосредоточенно водить пальцем по моему торсу, приговаривая:

– Узкие бёдра, приличный член, воон он какой у тебя! А почему ты носишь узкий ремень? Тебе пошел бы широкий с квадратной массивной пряжкой. Очень хорошо смотрелось бы: мужественный торс, характерная выпуклость – там, где гениталии…

– И что?

– А то, что ты пользовался бы еще большим успехом у женщин.

– Мне это не надо. У меня есть ты.