Штрафники Василия Сталина Кротков Антон

Глава 11

Как командующий столичным округом ВВС Василий Сталин отвечал за организацию воздушных парадов в Тушино и над Красной площадью. При подготовке к очередному такому событию Нефёдов выполнял функцию правой руки своего патрона, помогая отбирать экипажи для выполнения ответственного задания, тренируя их. Очень многие заслуженные лётчики стремились попасть в заветный список. У Нефёдова вдруг появилось множество друзей. Прежние знакомые, которые когда-то отказывались помочь ему остаться в армии, теперь наперебой зазывали в гости или в ресторан. Возле Бориса толпилось много людей, которые вели себя подобострастно подхалимничали, заискивали. Но Нефёдов не слишком верил в искренность тех, кто слишком настойчиво искал его дружбы…

Во время ежегодных парадов Борис непременно лично участвовал в показательных полётах на пилотаж и воздушный бой. Многие ему завидовали, ведь мало кому из лётчиков выпадал шанс блеснуть мастерством перед самим «Хозяином» и полубогами из ЦК Партии. Стоило Иосифу Виссарионовичу осведомиться: «Что это за лётчик в истребителе? Как фамилия?», и недавний капитан мог взлететь на такие карьерные высоты, где обитают лишь самые избранные. Такое уже неоднократно случалось в прошлом, например, после войны в Испании. Правда, для многих героев такое внезапное возвышение закончилось в расстрельной яме…

Но об оборотной стороне успеха мало кто из завистников задумывался, как и о степени ответственности за возможную ошибку. Верный сын своего отца Василий Сталин точно бы не пощадил виновного в срыве парада. А уж стрелочников в этой стране умели находить быстро. Между тем опыта в применении только недавно появившихся реактивных самолётов ещё было накоплено мало. К тому же чрезвычайно скоростные самолёты предназначались для боя, показывать их в парадном строю, как танки и самоходки было крайне рискованно. Существовал большой риск штурманской ошибки, особенно в плохую погоду при ограниченной видимости. Участвовавшие в параде тяжелые поршневые бомбардировщики Ту-4, реактивные бомбардировщики Ил-28 и истребители МиГ-15 должна были появиться над красной площадью одновременно, при этом взлетали они с разных аэродромов и шли к точке встречи, естественно, на разных скоростях. Целая команда штурманов пыталась синхронизировать этот процесс.

Но всё равно мчащиеся на скорости свыше тысяча километров в час истребители могли запросто пройти над Красной площадью не строго вдоль мавзолея, как полагалось, а, например, «черкануть» по горизонтали, а то и вообще разминуться с местом парада. Это вполне могло быть расценено главными зрителями, как разгильдяйство, саботаж или того хуже – диверсия. Не говоря уже о вероятности столкновения самолётов над Кремлём, которое невозможно было стопроцентно исключить, и падения обломков, страшно подумать – на мавзолей! За такое преступление расстрел виновных выглядел бы самым мягким наказанием.

Поэтому накануне очередного парада Нефёдов практически не бывал дома, проводя теоретические занятия с экипажами в классах, либо отрабатывая встречный пилотаж, перед тем как лично продемонстрировать его над Тушинским аэродромом. На одном из парадов он даже занял место второго пилота бомбардировщика Ту-4. Машина Борису очень понравилась. Он даже впервые не испытал свойственного всем истребителям чувства превосходства над коллегами из других видов авиации.

Бомбардировщик сделали специально для транспортировки первой советской атомной бомбы. Бомбу то наши учёные сделали и испытали быстро, чтобы выйти на паритет с американцами. А вот самолета, способного ее нести в Советском Союзе вначале не было. Андрей Николаевич Туполев хотел создать новый бомбардировщик Ту-64. Но Сталин решил, что получится быстрее и лучше, если скопировать американский В-29 «Суперкрепость». Три таких самолета, совершивших вынужденную посадку после бомбежки Японии в 1945-м, находились в Приморском крае. Один из них специалисты КБ Туполева разобрали до винтика и сделали чертежи. Затем машина была запущена в серию. Получился великолепный самолет. И вот на одном из парадов Нефёдов в качестве второго пилота вёл лидирующую «тушку». Строй бомбардировщиков и сопровождавших их истребителей шел очень красиво, четко, без сучка и задоринки. Перед этим лётчики парадной группы много тренировались. И Борис вместе со всеми чувствовал себя именинником. После приземления на аэродроме в Чкаловске участников воздушного парада пригласили на прием в Кремлевский дворец. Во время банкета Сталин произнёс речь. Но Борису больше запомнились некоторые пьяные генералы, которые под конец застолья обнимали и целовали взасос мраморные женские фигуры, украшающие банкетный зал…

Помимо выполнения своих прямых обязанностей Нефёдову ещё необходимо было успевать посещать лекции в Академии ВВС, куда его заставил поступить Василий Сталин:

– Чтобы раз и навсегда закрыть лот разным шавкам, повышай статус.

– Я готов повышать «градус», только постепенно. А то за всеми заботами вскоре забуду, как жена выглядит.

Нефёдов не боялся шутить в приватных разговорах с генералом, а тот прощал ему некоторые вольности в общении, особенно после истории на охоте, когда Нефёдов спас Василию жизнь. Сталин-младший был чрезвычайно заводной насчёт организации охотничьих вылазок, часто довольно экстремальных.

В 1943 году, командуя одним из лучших в ВВС – 32-м гвардейским полком, он сумел «отличиться» не только в боях. Когда полк временно вывели с фронта для отдыха и переформирования командир в компании своего заместителя и инженера полка по вооружению от скуки отправились глушить рыбу… реактивными авиационными снарядами. По какой-то причине один из снарядов взорвался в руках инженера. В этот момент рыбаки находились в лодке на середине озера. Инженера убило на месте. Василия и его заместителя ранило. Через месяц в полку был зачитан приказ Верховного главнокомандующего о снятии Василия с должности командира за «порчу военного имущества и разложение полка, пьянство и разгул». Командующему ВВС Новикову предписывалось не давать Василию каких-либо командных постов впредь до особого распоряжения. С апреля 1943 по январь 1944 года отставной комполка находился не у дел, маясь от безделья в своей квартире в знаменитом «Доме на набережной». Говорят, тогда Василий совершил один из своих легендарных «подвигов», въехав в здание генштаба на жеребце английской породы. Бравый гусар сумел миновать растерявшихся часовых, поднялся верхом по мраморной лестнице и въехал в комнату, где шёл военный совет. Не покидая седла, Василий потребовал от руководства Красной армии немедленно отправиться себя на фронт, пусть даже в качестве рядового лётчика или даже простого пехотинца. Маршалы и генералы, конечно, не посмели наказать хулигана. Вдребезги пьяного конника успокоили обещаниями и отправили домой под опёкой нескольких офицеров. Гораздо труднее оказалось водворить обратно в конюшню жеребца. Лошадь ни в какую не соглашалась спускаться вниз по лестнице. Пришлось даже занавесить огромное зеркало на площадке между лестничными пролётами, чтобы коняга не испугалась собственного отражения, и не понеслась кавалерийским галопом по штабным коридорам. Но жеребец всё равно упирался. Его подковы скользили по скользким мраморным ступенькам, отчего конь ещё больше начинал волноваться. Тогда комендант вызвал специалистов из зоопарка и пожарных. Ко всему прочему выяснилось, что любимый скакун под стать своему наезднику, мягко говоря пьян. Выяснилось, что по приказу Василия, конюхи на его личной конюшне часто добавляли в корм хозяйского любимца пиво. Якобы какой-то знакомый ветеринар посоветовал это Сталину в качестве своеобразного допинга. Лошадь стреножили, завязали ей глаза, подвели ей под брюхо скрученную жгутом ковровую дорожку и несколько брезентовых пожарных шлангов и спустили в лестничный пролёт…

Кстати, Василий считал, что в 1943 на него настучал отцу Берия. Командование ВВС эту историю пыталось замять, выдать трагедию на охоте за несчастный случай на учениях. Но Лаврентий Павлович, разумеется, быстро выяснил, что произошло с сынком «Хозяина» на самом деле.

На очередном докладе у Сталина Берия преподнёс ему эту историю в крайне невыгодном для Василия свете. С тех пор «Принц» люто ненавидел Берию. А характер у сына вождя был неуравновешенный, взрывной. Часто находясь в раздражённом состоянии, Василий не ограничивался устным разносом чем-то провинившегося перед ним человека, и пускал в ход кулаки. Однажды на глазах Нефёдова пьяный командующий вместе с несколькими своим охранниками-грузинами жестоко избивал привязанного к стулу офицера своего штаба, обвиняя его в тайной работе на Лаврентия.

Впрочем, пережитые неприятности не охладили страсти Сталина-младшего к охоте в самых разных её проявлениях.

Охотничьи выезды «Принца» организовывались с феодальным размахом. Местные военные и партийные князьки сгоняли солдат или десятки колхозников в качестве загонщиков. Отстрелянную дичь раскладывали аккуратными рядами на лужайке перед охотничьим домиком или на месте пикника важных гостей. Рога убитых оленей обычно особым образом украшали веточками и полевыми цветами, придавая туше «подарочный» вид.

Напоминающий в своём щеголеватом охотничьем костюме германского кайзера начала века, генерал-лётчик в окружении приближённых любовался трофеями и отдавал распоряжения, кому из своих друзей и родственников отослать кабана или фазана в качестве подарка. Затем опытные повара готовили знатное угощение, и начинался пир, обычно переходивший в грандиозную пьянку или оргию, а часто то и другое одновременно.

В округе существовало специальное подразделение, для обеспечения охотничьих мероприятий первого лица. Официально данная команда числилась, как авиационно-техническая. Но служили в ней большие доки именно по егерской части. Их стараниями в средней полосе России было создано несколько образцовых охотхозяйств – закрытых для посторонних природных «оазисов» с богатым поголовьем ценного зверя, со стрелковыми вышками, искусно замаскированными в сосновых посадках, уютными, комфортабельными охотничьими резиденциями. Но время от времени Василию наскучивало участвовать в идеально организованных «сафари». Его пресыщенная удовольствиями душа начинала требовать чего-то нового, неожиданного, щекочущего нервы.

Василий бил дичь по всему Союзу. Когда охотится в собственных подмосковных угодьях этому советскому аристократу надоедало, он звонил кому-нибудь из многочисленных друзей, садился в самолёт и через несколько часов промышлял серну или кавказского улара высокого в горах, бил косуль и кабанов в Бзыбской долине, преследовал по среднеазиатской пустыне – в открытом автомобиле или в кабине низко летящего По-2 перепуганное стадо сайгаков.

Нефёдов теперь везде сопровождал шефа. Охота ему тоже была по душе. Раздражало только лизоблюдство приближённых генерала. Вообще-то Сталин-младший был метким стрелком, но и ему иногда случалось промахиваться. Но кто бы ни завалил зверя, свита хором твердила, что попал именно Василий.

Глава 12

Однажды Василию сообщили о крупном медведе, терроризирующим население глухой деревеньки. Косолапый хозяин тамошних лесов повадился воровать коров у крестьян. По словам рассказчика, медведь был просто гигантский и обладал выдающейся силой. Однажды ночью он пробрался на колхозный скотный двор, задавил бурёнку. После этого мохнатый исполин взвалил добычу себе на спину и с такой ношей перепрыгнул обратно через забор. Высота же изгороди составляла ни много, ни мало почти три метра. В корове же веса – килограммов триста.

– Вот это силища! – восхитился Василий. Он сразу загорелся ехать. В чём, в чём, а в храбрости ему нельзя было отказать. Если бы в начале войны старший сын «Хозяина» – Яков не попал в плен к немцам, и Иосиф Виссарионович не запретил младшему сыну летать на боевые задания, Василий наверняка бы сбил гораздо больше фашистских самолётов, чем те два, которые числились на его счету.

В эту вылазку Василий решил отправиться без охраны и многочисленных «клиентов» – на пару с Нефёдовым. Поехали на подаренной Сталиным Борису «Победе». Но накануне прошли сильные дожди. Застрявшую на просёлке машину пришлось бросить за пятнадцать километров от села. Председатель колхоза выслал им навстречу трактор.

Опекать важных гостей председатель поручил своему счетоводу, имевшему в округе репутацию первого охотника. Это был кряжистый мужик с окладистой бородой. Он походил на старовера. Вечером проводник отвёл гостей к границе овсяного поля, куда интересующий их зверь часто наведывался. В подтверждении слов охотника было видно, что овёс во многих местах намят. Потом старик показал гостям медвежьи следы и помёт. После этого Василий, которого переполнял азарт, начал украдкой прикладываться к своей фляжке, чтобы немного успокоиться.

На опушке леса в верхушках сосен имелись два искусно построенных лабаза29.

– Перед тем, как распределить роли стрик пояснил, что плохо стал видеть в последнее время и потому займёт позицию в паре с тем, кто лучше стреляет. Разумеется, Василий считал себя непревзойдённым снайпером.

– Ну что ж, – кивнул мужик и обратился к напарнику: – Значит, так тому и быть, только ты уж тогда будь внимателен. Медведь наверняка на нас первых выйдет. Промашку давать опасно. Больно хитрющий бурый бес!

Потом дед ещё раз проинструктировал московских гостей, чтобы находясь в засаде, не вздумали курить или греметь чем, дабы не спугнуть резким звуком или запахом осторожного зверя.

После этого Сталин со счетоводом забрались на один лабаз, а Борис отправился на свой, который был спрятан в ветках разлапистой сосны. Если его спутникам досталось толково сделанное укрытие с полом из толстых крепких брусков, то это явно мастерили не слишком сведущие в данной области люди или же по пьяному делу: тонкие брёвна предательски трещали под охотником. Между тем лабаз располагался метрах в пятнадцати над землёй. В случае падения костей не соберешь. Какое там стрелять! Поначалу все мысли Нефёдова были лишь о том, как удержаться на чёртовом пятачке. С трудом Борису удалось как-то приспособиться к своему положению. Однако, пообвыкнув, даже с удовольствием стал вдыхать речную прохладу – в полукилометре отсюда, среди лугов змеилась речка с небольшими омутами на поворотах. Борис, не раздумывая, поменял бы сейчас охотничью засаду на умиротворённое сидение с удочкой на её берегах. Стрельбы ему и на работе хватало…

Начало смеркаться. Где-то за лесом мычала корова. Дурёха! Она словно напоминала о себя косолапому разбойнику. Рядом с Нефёдовым приземлилась крупная лесная птица. Принялась важно расхаживать по ветке, затем, внезапно обнаружив человека, оторопело уставилась на него чёрными глазками-бусинками, не понимая, что это за зверь такой. Борис отвлёкся на пернатую гостью и пропустил появление медведя. Он чуть не свалился от неожиданности, когда лесную тишину вспороли два произведённых дуплетом выстрела. Ещё не отгремело громовое эхо, как раздался победный возглас Василия.

– Готов! Наповал уложил!!!

– Куда! Назад, разорвёт!!!

Но Сталин, не слушая старого охотника, словно с табуретки соскочил с дерева и побежал к медведю. В синеватом свете взошедшей высоко над полем луны заваленный хищник тёмной горой возвышался среди колосьев овса. Борис тоже слез с лабаза и первым делом проверил оружие. Его неприятно удивило, что Василий бросился к огромной туше без ружья. Обе двустволки нес едва поспевавший за «барином» дед.

Вдруг со стороны «убитого» зверя донёсся тихий, какой-то сонный рык. Василия замер, как вкопанный и испуганно попятился. Рык перешёл в разъярённый рёв. Лесной исполин поднялся на дыбы. Борису он показался неестественно огромным: метра три высотой, очень широким в корпусе. Перепуганный счетовод бросил ружья и помчался к лабазу. А живая гора стремительно надвигалась на парализованного ужасом человека, который теперь казался маленьким и жалким перед этим воплощением величия дикой природы.

Борис поспешил на выручку напарнику. Правда, у него самого стали ватными ноги от страха и плохо слушались руки. Элементарная осторожность требовала стрелять по зверю с максимально возможной дистанции, чтобы в случае промаха успеть взобраться на лабаз. Но стоило Борису прицелиться по медведю издали, как ему сразу стало ясно: «Нет, похоже, придётся лезть чёрту в зубы!». Даже надёжный карабин Мосина, с которым он сюда приехал, требовал должного навыка обращения с ним. Борис же был в охотничьих делах почти новичок. Между тем требовалось произвести гарантированно точный выстрел. Если немедленно не остановить зверя, через считанные мгновения он сгребёт безоружного «Принца» в охапку, подомнёт под себя и пустит в ход свои страшные челюсти и когти.

Борис подбежал к Сталину и встал плечом к плечу с ним. Медведь в этот момент находился в каких-нибудь десяти шагах от них. Более не мешкая, Нефёдов аккуратно выцелил в то место, где у медведя должно находиться сердце и нажал на спуск. Гром выстрела, страшный рёв. Медведь опустился на четыре лапы, развернулся, и побрел через поле к дальнему лесу, то и дело оглядываясь на людей. Борис стоял ни жив, ни мёртв.

На следующий день деревенские мужики нашли тушу медведя в лесу – в нескольких километрах от места стычки. Его прекрасно выделанную шкуру они через месяц преподнесли Сталину, но тот отдал её Нефёдову. Этот случай чрезвычайно укрепил их отношения. Василий не любил вспоминать об этом эпизоде, как не красящем его. Но Нефёдов чувствовал по отношению патрона, что тот понимает, кому обязан жизнью.

С того дня Нефёдов сделался фактически тенью своего шефа, везде сопровождая «Принца». Так хотел Сталин, а его желания не обсуждались. Вдвоём они уезжали в калмыцкие или придонские степи и жили несколько дней вольными казаками. Брали коней у табунщиков, – тех, которые лишь недавно узнали седло, и весь день весело летели по безлюдной степи, подбадривая друг друга лихими улюлюканьями. Вечером прямо в степи разжигали костёр и под донское вино и сыр местной выделки вели долгие задушевные беседы. Потом ложились спать, укрывшись одной шинелью.

Сталину нравились длинноногие, высокие скакуны донской или английской породы. Но Борис предпочитал низкорослых, зато невероятно крепких и выносливых калмыцких коньков-горбунков. По своему опыту Нефёдов знал, что красота далеко не всегда функциональна. К примеру, самым красивым самолётом, который ему довелось видеть, был итальянский истребитель «Macchi MC. 200 Saetta». Хотя некоторые называли самолёт данной марки за своеобразный дизайн «выблюдком, помесью верблюда и арабской кобылы». Этой машине действительно было далеко до аэродинамической безупречности чистых линий «Спитфайра». И всё-таки, итальянская машина обладала своеобразной мужественной красотой, воплотить которую в металле мог лишь авиаконструктор с родины Леонардо да Винчи и Микеланджело. Правда, не смотря на своё суровое очарование, «Саетта» оказалась неудачной машиной. Англичане часто сбивали эти истребители в Греции и в Африке.

Зато, оказавшись на степной лошадке, Борис сразу вспоминал, как в Испании ему приходилось пилотировать поликарповский истребитель И-153 – знаменитую «Чайку». Вот уж эту «барышню» с коротким бочкообразным телом московской купчихи при всём желании трудно было назвать даже хорошенькой, не то, что красоткой! Многих поначалу удивляло, как могла появиться эта этажерка-биплан с полотняной обшивкой крыльев и фюзеляжа в наступившую эпоху цельнометаллических монопланов. Новый «ишачок» казался молодящимся стариканом, обманом пробравшимся на молодёжную вечеринку. Но после первых же боёв голоса скептиков смолкли. Более манёвренного, скороподъёмного и вообще выдающегося по всем статьям истребителя Борису не приходилось видеть вплоть до середины войны…

В степи всегда вспоминалось самое лучшее, что было в твоей жизни. Такова природа этого уникального места. Здесь ты оказываешься один на один с собой и испытываешь настоящий полёт души! Конь под тобой почти дикий, только недавно объезженный загонщиками. Вольный зверь дрожит от страха, норовит сбросить или укусить. Это похоже на первый испытательный вылет на новом – незнакомом тебе самолёте, который предстоит испытать на прочность. Чтобы подчинить его собственной воле, ты должен быть строг, но при этом не злоупотреблять своей властью. Как и новую машину, дикого скакуна можно превратить в тупое покорное животное, лишить природной мощи и красоты, если злоупотребить шпорами и плетью. Но если ты вёл себя с животным, как с равным тебе партнёром, то к вечеру вы с ним уже друзья. В багряных пляшущих отблесках костра дико косит конь на тебя круглым вишнёвым глазом, опасливо шевелит ноздрями и всё же осторожно, деликатно принимает мягкими губами из твоих рук сахар или хлебный мякиш в знак особого доверия…

Душа отдыхала в таких побегах от мира обычных людей. Привстанешь на полном скаку в стременах: только зелёный океан под копытами твоего скакуна и безбрежная синева над головой! Ветер свистит в ушах, как когда-то в открытых кокпитах30 довоенных истребителей; рассекаемой волной шуршит внизу высокая степная трава. Голову дурманит от свежести ветра и пряного аромата напоенных солнцем трав. Жаль, что такие выезды бывали нечасто!

Многие из окружения Нефёдова с нотками плохо скрываемой зависти в голосе поздравляли Бориса. Быть любимчиком сына вождя – разве может быть более верное средство добиться в жизни всего, о чём только можно мечтать! Но обратной стороной такой удачи была обязанность принимать участие не только в делах важных и отрадных для души, но также и во всех кутежах своего патрона, фактически жить его жизнью. Вместе с Василием Сталиным Борис стал вхож в высший свет московской богемы и партийной элиты. В их компании часто бывали первые красавицы Москвы. Некоторые из этих дам предпринимали попытки закрутить роман с любимчиком Сталина-младшего.

Со временем богемный образ жизни, особенно начавшийся роман с Зинаидой Красовской, осложнил отношения Нефёдова с женой до такой степени, что Ольга решила от него уйти.

И на службе Борис стал регулярно появляться в сильном похмелье и даже навеселе, чего ранее никогда себе не позволял. Одним словом, он вошёл в крутое пике, грозящее жизненной катастрофой…

Необходимо было срочно круто поменять собственную жизнь. Ему стоило немалых усилий уговорить жену дать ему ещё один шанс. И вот теперь было неясно, что с ней…

Борис взглянул в иллюминатор. «Дуглас» шёл на посадку…

Глава 13

После прилёта из Сочи в Москву беглому курортнику не удалось сразу же отправиться на поиски жены. Увидеться и поговорить с могущественным шефом тоже не вышло. Прежде Бориса двое суток продержали, – словно под домашним арестом, – в расположенном в черте аэродрома генеральском коттедже. Правда, обходились с ним действительно по-генеральски. Офицеры из личной охраны командующего развлекали Нефёдова игрой в бильярд, вечером из города привозили какой-нибудь фильм и солдат-киномеханик крутил его прямо в столовой, превращаемой на время сеанса в уютный кинозал на несколько персон. Кормили «арестанта» тоже, как в ресторане.

Только вся это роскошь Нефёдова лишь раздражала. Все мысли Бориса крутились лишь вокруг одного: как бы улизнуть из-под опёки предупредительных сторожей в город, чтобы поскорее выяснить судьбу Ольги. В первую же ночь он по водосточной трубе спустился из окна своей комнаты, расположенной на втором этаже дома в сад и… лицом к лицу встретился с охранниками. Проинструктированные своим хозяином, они знали, чего ожидать от своего предприимчивого «клиента». С шутками, да прибаутками весёлые абреки водворили «парашютиста» обратно в «золотую клетку», и до утра пили с Нефёдовым вино, не спуская с него глаз.

Тем не менее, в эту же ночь Борис предпринял ещё одну отчаянную попытку сбежать. Он отпросился в туалет. Один из охранников пошёл с ним и даже встал за спиной Нефёдова, когда тот подошёл к писсуару. Расстегивая штаны, Борис как бы случайно выронил из кармана ключи от своей коммунальной комнаты. Неспешно, с демонстративной ленцой нагнулся за ними и вдруг стремительным движением попытался схватить конвоира за ноги пониже колен, рассчитывая рывком на себя опрокинуть противника на землю. Но бывший офицер-смершевец казалось только этого ждал. Словно мангуст, охранник мгновенно разорвал дистанцию и прыжком отскочил на несколько метров. Впрочем, покушение на себя он воспринял с поразительным благодушием:

– Ай-ай, дорогой! Как нехорошо! Пьёшь с нами вино, ешь хлеб, а сам кинжал за спиной точишь. Некрасиво…

– Извини, генацвале, погорячился. Только мне позарез в город надо. Понимаешь, друг: с женой у меня беда приключилась.

– Знаю, дорогой, знаю. Вот молодой Хозяин приедет, обязательно поможет. Один в городе ты всё равно только дров наломаешь. В этом деле очень серьёзные люди замешаны. Мы тебя тут для твоей же пользы пасём. Потерпи ещё немного, Хозяин, как освободиться от дел, сразу приедет…

Василий появился только через двое суток. Он подъехал к гостевому домику в открытом армейском «виллисе». Сам сидел за рулём. За джипом следовал кортеж из машины охраны, зелёного аэродромного автобуса и нескольких крытых грузовиков.

– Садись – коротко бросил генерал Нефёдову. Ехали молча. Лишь однажды, удивлённо покосившись на синяки и ссадины, оставшиеся на лице Нефёдова после тёплого общения с сочинской милицией, Сталин поинтересовался:

– Где это тебя так ласково принимали?

– В санатории, – невозмутимо пояснил Борис, шумно, с наслаждением втягивая носом утреннюю прохладу. – У них это называется «массаж морды». Говорят: последнее новшество в курортологии и косметологии.

– Всё хорохоришься – хохотнул Сталин. – Значит, яйца не всмятку. Молодец! Мне сейчас крутой парень нужен, а не расклеившийся нытик.

Они подъехали к огромному бомбардировщику Ту-4. Все четыре его мотора работали, издавая низкий вибрирующий сип, который вскоре перешёл в оглушительный рёв. Перед самолётом выстроился экипаж из двенадцати человек во главе с гвардии майором. Перед взлётом экипаж получал от своего командира последний инструктаж, следовавший за проверкой личного снаряжения и парашютов.

При появлении командующего майор чеканным шагом подошёл к джипу и, стараясь перекричать «голос» собственной крылатой машины, доложил генералу о готовности к взлёту. Выслушав рапорт, Василий огорошил лётчика новой вводной:

– Задание вам отменяю. Приказываю садиться в автобус и ехать отдыхать.

В это время из грузовиков уже выпрыгивали солдаты. Дробно гремя коваными подошвами сапог по бетонным плитам, рота автоматчиков стремительно брала бомбардировщик в кольцо оцепления.

Вместо экипажа в кабину Ту-4 по опущенной из люка лесенке-трапу взобрались Сталин с Нефёдовым.

– Здесь нас никакая сволочь не подслушает, – заговорщицки подмигнул Борису генерал, когда они разместились в креслах первого и второго пилотов. Грохот двигателей, который снаружи с большим трудом позволял разобрать слова человека на расстоянии всего двух шагов, внутри самолёта не мешал разговору…

Накануне Василий имел разговор с отцом. Иосиф Виссарионович был очень зол на сына. Берия снова подсунул Сталину-старшему отборный компромат на первого гуляку и прожигателя жизни страны. Пожилого родителя очень раздражал роман сына со спортсменкой Капитолиной Васильевой, особенно после того, как Василий бросил и фактически оставил без материальной помощи свою вторую жену Екатерину Тимошенко с двумя детьми. Впрочем, помимо Капитолины, тридцатилетний генерал имел ещё множество неофициальных любовниц.

Имелись у Берии и факты, показывающие Василия в крайне неприглядном свете, как командующего крупнейшим военным округом.

Иосиф Виссарионович увидел документы, свидетельствующие о серьёзных коррупционных преступлениях, к которым был причастен его сын.

После разговора с Берией отец был очень раздражён. Он даже пригрозил сыну вновь отстранить его от командной должности, выселить из роскошного особняка на Гоголевском бульваре, где сынок по нескольку раз в неделю закатывал грандиозные шабаши, и запереть под охраной на даче. Тогда Василий ловко перевёл разговор на тему, которая давно волновала Верховного главнокомандующего. Он сообщил, что как командующий столичным округом ВВС готов оперативно решить чрезвычайно важную для повышения обороноспособности страны задачу. Причём ценный трофей его лётчики добудут без участия органов Госбезопасности. Василий уже решил, что его опергруппу возглавит лучший неофициальный ас Военно-воздушных сил. Таким образом, для Сталина-младшего ставкой в начавшейся игре являлось возвращение доверия отца и обретение сильного козыря в игре против своего заклятого врага…

– Не скрою, задача сложная, – говорил Василий Нефёдову. – Из прошлых охотников, которых в Корею за этим чёртовым «Сейбром» посылали, мало кому удалось назад вернуться. Их командир генерал Крымов где-то за линией фронта пропал без вести… Ты про Абакумова слыхал? Так вот, говорю это тебе, Борис, по секрету, чтобы ты понимал обстановку: когда решался вопрос об аресте Министра госбезопасности СССР, ему и эту историю припомнили. Операцию то курировал его департамент… Ну ничего мы им всем нос утрёт! И в первую очередь этому упырю-Лаврентию.

Опухшее после вчерашней очередной гулянки лицо «Принца» исказилось злобной гримасой. Сделав несколько глотков из фляжки, он принялся за психологическую обработку подчинённого. Василий прямо заявил Нефёдову, что судьба его жены и сына будут напрямую зависеть от того, выполнит он задание Родины или нет:

– Если сумеешь отличиться, я смогу сказать отцу: «Этот человек – герой! Он добыл для страны важную техническую разработку. А подлец Берия держит его жену у себя в подвале!». Представляю себе, как у Лаврентия от ужаса вытянется его иезуитская физиономия и запотеют стёкла пенсне.

Откинувшись в кресле, Василий рассмеялся.

– Ха, ха! Да у чёрта лысого штаны станут мокрыми от страха, едва отец спросит его о твоей жене!

Довольный Василий даже предложил собеседнику хлебнуть коньячка из своей фляги.

– Но только, Борис, прежде надо пригнать «Сейбр» в Союз. Ты меня понял? Срочно начинай формировать команду, бери кого хочешь… Кого-то сам подберёшь, я тебе тоже прекрасных лётчиков подкину. Лучших, можно сказать форвардов и хавбеков от сердца оторву ради такого матча.

Нефёдов вежливо, но твёрдо отказался. Нет, он возьмёт с собой на задание только людей, которых давно проверил в деле.

– Ну как хочешь, – обиженно пожал плечами генерал. – Всё равно тебе одному отвечать в случае провала – головой! Ну а в случае успеха обещаю тебе Героя. А твоим людям – повышение сразу на два звания и всем орден Ленина.

– Мне для выполнения задания придётся нескольких человек вытащить из-за колючей проволоки – напрямик заявил генералу Нефёдов.

Василия покоробило.

– Уголовников что-ли?

– По всякому, – уклончиво ответил Борис.

– По-ня-ятно… А без «врагов народа» никак нельзя обойтись?

– Мы же штрафники, гражданин начальник – задорно осклабился Борис, обнажив недавно вставленную на шальные барыши золотую фиксу. – Народ всякий, по большей частью сброд первостатейный, одно слово – отбросы общества, шваль!

– Но-но, не забывай, с кем разговариваешь! – прикрикнул на подчинённого генерал, впрочем, тут же смягчился. – И вообще, Борис, бросай ты эти свои уголовные замашки. Хватит тебе общаться со всякими мерзавцами. Всё-таки благодаря мне солидным человеком стал: подполковника получил, в академию на лекции ходишь, люди по имени отчеству стали обращаться. Вспомни, как тебя раньше называли: Борька-анархист, будто ты шпана какая-то.

– А я и есть шпана! – Борис продолжал скалить зубы, но в глазах его тлели злые угольки. – И если потребуется, буду со своими корешами из особой штрафной авиагруппы лагерную баланду из одной миски хавать…

Этот разговор раздражённый Сталин заканчивал официальным ледяным тоном. Он сообщил подчинённому, что охотники ради сохранения секретности отправятся на задание под видом группы инженеров, якобы, для строительства на границы Китая с Кореей новых аэродромов. Прибыв на место, Нефёдов и его лётчики без особой необходимости не должны ввязываться в бои с американцами и их союзниками по контингенту ООН. Только если это напрямую потребуется для выполнения особого задания:

– Ладно, в конечном счёте мне решительно плевать, с какой помойки ты будешь доставать людей, чтобы укомплектовать свою банду! – нервно бросил Василий. – Главное, чтобы через два, максимум три месяца «Сейбр» был в Москве.

Напоследок Василий ещё раз намекнул, что в случае неудачи Нефёдову и его людям лучше обратно в Союз не возвращаться, а прямо в Корее пустить себе пулю в лоб, ибо он уже дал слово отцу.

Глава 14

В таком безнадёжном положении Константин не оказывался даже в тот день на Курской дуге, когда его истребитель сбили прямо над полем, где разворачивалось грандиозное танковое сражение. А ведь тогда Рублёв из пекла воздушного боя, в котором одновременно участвовали несколько сотен самолётов с каждой стороны, угодил в сущий ад встречного танкового боя. Армада новейших фашистских тяжёлых танков «Тигр» и «Пантера», самоходных артиллерийских установок «Фердинанд» наступала боевым клином на наши Т-34 и «самоходы».

Парашютист приземлился практически в тот момент, когда боевые порядки смешались. Началось жуткое побоище. Противоборствующие машины в упор расстреливали друг друга из мощных дальнобойных орудий. В горящих танках детонировал боекомплект, и они в секунды превращались в груды металлолома. Экипажи некоторых Т-34-рок в отчаянии на полной скорости шли на таран германских бронемастодонтов…

Даже находившиеся за толстой бронёй своих машин люди чувствовали себя уязвимыми, что уж говорить о лётчике, свалившемся с неба в самую гущу побоища. Чтобы не быть раздавленным гусеницами Константин укрылся в небольшом болотистом пруду. Хотя, скорее его укрытие напоминало большую лужу, образовавшуюся посреди полей. Тем не менее, танки её обходили, дабы не застрять в вязком иле.

Рёв сотен моторов, лязг гусениц, канонада, взрывы, иногда пробивающиеся сквозь «голоса» машин крики людей – создавали ощущение хаоса, конца света. Костя быстро оглох от оглушительного грохота, разворачивающегося вокруг боя. Густой угольно-чёрный дым от сотен горящих машин окутал окружающее пространство такой плотной пеленой, что не стало видно неба. Как будто наступила ночь. Продолжая истреблять друг друга, танки зажгли фары. Теперь в кромешной мгле были видны сотни пар жёлтых глаз, выслеживающих врага, чтобы вспышкой выстрела выплюнуть в него убийственный металл…

От едкой копоти с отчётливо ощущаемой примесью запаха горелой человеческой плоти слезились глаза и трудно было дышать. Но самое страшное началось, когда из облаков дыма стали возникать тёмные силуэты. Они появились вдруг сразу со всех сторон. Их было много, – словно обугленных в своих чёрных комбинезонах с перепачканными маслом и копотью лицами. Многие из танкистов лишь в самый последний момент успели вырваться из топки своих пылающих стальных коробок. А иногда к спасительной воде устремлялись живые факелы. Петляя, пытаясь на бегу сбить пламя с одежды, несчастные кричали так, как только может кричать человек, сжигаемый заживо…

Оказавшись в воде, выжившие после гибели своих машин люди в первые минуты думали лишь о том, как сбить огонь с одежды, напиться, перевести дух. Все дружно радовались, что избежали ужасной гибели, даже обнимались, не разбирая нашивок на форме. Эта лужа на какие-то минуты стала общим спасительным ковчегом. Но затем, звучащая в нескольких шагах от тебя чужая речь вновь заставила выживших счастливчиков в остервенении наброситься друг на друга. Завязалась рукопашная. Танкисты стреляли в упор друг в друга, резали ножами, безжалостно топили раненных, рвали зубами горло врагу…

Константину чудом удалось выжить в той схватке и пробиться к своим.

Воспоминания о том дне часто посещали Рублёва ночными кошмарами. И всё же теперь его положение было гораздо хуже, ибо на этой войне, которую он вёл и проиграл, не существовало линии фронта, к которой можно пробиться.

Константин Рублёв был приговорён к смерти, и только небольшая отсрочка перед казнью ещё позволяла бывшему лётчику осмыслить прожитую жизнь, вспомнить дорогих его сердцу людей и приготовиться мужественно встретить грудью воровскую заточку. Надежды избежать грозящей ему участи у Константина не было никакой. Поэтому на душе у него не осталось страха, беспокойной надежды на чудо. Что толку суетиться, искать выход из мышеловки, если его попросту нет!

Люди, которые приговорили бывшего лётчика, – хотя этих двуногих крыс трудно было назвать людьми, – никогда не щадили своих врагов. Рублёв был ещё жив только лишь потому, что после смерти своего последнего союзника – вора по кличке Черкес администрация лагеря посадила Константина в БУР31. Но Рублёв прекрасно понимал: рано или поздно враги достанут его и здесь…

Говорят характер человека, это его судьба. Что ж, с этим не поспоришь. Благодаря своему прямому бескомпромиссному нраву Костя попал в штрафбат, когда в блокадном Ленинграде пытался устроить самосуд над вором-интендантом, жирующим за счёт чужого горя. Правда, затем его судьба как-будто наладилась.

В 1945-м штрафная авиагруппа была расформирована, но Константин остался служить в Германии. Как первоклассного лётчика, Рублёва перевели в другой полк и сразу назначили на должность командира эскадрильи. Всё шло прекрасно до тех пор, пока однажды из-за ошибки руководителя полётов над аэродромом не столкнулись два истребителя. Правда, погибшие лётчики служили в другой эскадрилье и напрямую этот инцидент вроде бы Рублёва не коснулся. Но Костя не мог спокойно стоять в стороне, когда на его глазах творилась несправедливость. На похоронах истинный виновник случившегося – заместитель командира полка майор Кривошеин с надрывом в голосе говорил о том, что командование и весь личный состав части возьмут на себя заботу о семьях погибших товарищей. Но прошло всего десять дней и на комиссии, разбирающей причины катастрофы, Кривошеин уже не вспоминал о клятве, данной им на могилах сослуживцев. Теперь он делал всё возможное, чтобы спихнуть собственную вину на мёртвых, обвинив разбившихся офицеров в грубом нарушении лётной дисциплины. Изображая принципиальность, Кривошеин потребовал выселить вдов людей, которых он теперь посмертно объявил преступниками из казённых квартир. Мерзавцу было недостаточно того, что он лишает потерявших кормильцев женщин и детей их святого права на пенсию.

Тогда Константин взял слово и перед комиссией и сослуживцами предельно откровенно высказал всё, что он думает о негодяе. Вслед за Рублёвым против Кривошеина выступили и другие. В конечном итоге комиссия во всём разобралась. Правда, Кривошеину удалось непонятным образом избежать суда. Он отделался сравнительно легко: получил выговор по партийной линии, понижен в звании и в должности. С бывшего майора так же удержали месячное жалование и лишили возможности поступать в академию, в которую он очень стремился.

Получивший хорошую оплеуху негодяй затаил злобу на виновника своего карьерного падения. Кривошеин ждал лишь удобного случая, чтобы поквитаться с Рублёвым. И вскоре такая возможность ему представилась.

Однажды вечером Константин приехал на аэродром, чтобы проверить, как техники подготовили его самолёт. Предстояли ответственные полёты, а накануне на истребителе Рублёва барахлила бортовая радиостанция. Своего авиамеханика Константин найти не смог, поэтому залез в кабину своего истребителя, включил радиостанцию и попытался самостоятельно настроить её. Всё это время он не замечал, чтобы за ним кто-то наблюдал. Но через несколько дней лётчика неожиданно вызвал к себе особист полка: поинтересовался настроением, зачем-то расспрашивал о жизненных планах, интересах. Разговор оставил очень неприятный тревожный осадок на душе. Просто так контрразведчик не станет любопытствовать: посещает ли офицер местные пабы, имеет ли знакомых среди немцев, и нравятся ли ему американские фильмы и автомобили? Недавний штрафник почувствовал, как его потихоньку начинает затягивать в жернова оперативной разработки. Пока было только неясно, какое обвинение ему собираются «пришить».

Правда, после этого разговора лётчика на некоторое время оставили в покое. Хотя вряд ли это можно было так назвать. Пытка ожиданием не менее страшна, чем побои на допросах. Первые недели Константин ни на минуту не забывал о зависшем над его головой топоре. Так прошёл месяц, второй, третий. За ежедневными служебными заботами душевная тревога постепенно рассеивалась. А тут произошло радостное событие: за успешное участие в крупных манёврах полк был отмечен благодарностью Главкома ВВС, а командир особенно отличившейся эскадрильи – старший лейтенант Рублёв представлен к повышению в звании.

И этой же ночью Константина арестовали. На допросе выяснилось: его обвиняют в намерении перелететь на боевом самолёте в американскую зону оккупации.

– Чушь какая-то! – было первой реакцией Рублева.

Но в уголовном деле имелись показания Кривошеина, который состряпал донос. ОН утверждал, что Рублёв через знакомых ему немцев достаёт западногерманские и американские газеты и журналы и тайно их читает. При обыске в комнате Рублёва оперативники контрразведки действительно обнаружили толстую пачку иностранной прессы за книжным шкафом. Была также найдена авиационная карта с проложенным маршрутом до ближайшей американской авиабазы. Кто-то предварительно подбросил эти улики в комнату комэска.

Так же следователь ознакомил обвиняемого с показаниями авиатехника Василия Шорохова, который утверждал, что видел, как однажды поздно вечером, когда полётов не было, Рублёв тайно слушал по самолётной радиостанции американцев. Константин знал, что этот Шорохов когда-то обслуживал самолёт Кривошеина и с тех пор является дружком бывшего майора. Какой именно интерес связывает этих типов, Константин точно не знал. Правда, до него доходили слухи, что будто бы у Шорохова имеется тайная немецкая любовница – жена местного коммунистического «партайгеноссе». И через эту свою симпатию механик будто бы снабжает Кривошеина свежими деревенскими продуктами, качественной европейской одеждой, предметами обихода с местного «чёрного» рынка.

Рублёв назвал следователю однажды услышанную им фамилию той самой немки. В ответ чекист грубо наорал на лётчика, запретив ему клеветать на честных людей. Тогда Константин попытался опровергнуть показания авиамеханика, резонно поинтересовавшись у следователя: каким образом Шорохов мог слышать, что именно слушает лётчик через надетые наушники. Но чекист не стремился к объективности. Ему важно было как можно скорее отрапортовать руководству о предотвращённом угоне самолёта к американцам. Константин в этом довольно быстро убедился: разбирательство продолжалось меньше месяца. Военный трибунал лишил Рублёва офицерского звания и орденов. Он был приговорён к четверти века каторжных лагерей.

Помотавшись по пересыльным тюрьмам, Константин насмотрелся до тошноты на «благородство» так называемых «честных воров». Лихие, основательно тёртые жизнью, они чем-то напомнили Рублёву товарищей по штрафной эскадрилье. Но это было первое обманчивое впечатление. Оказалось, что худшей мрази ему встречать не приходилось. Уголовники были даже омерзительней тех солдатиков на вышках, что устраивали между собой соревнование: кто первый подстрелит неосторожно приблизившегося к колючке зэка и получит в награду от командования дополнительную порцию сливочного масла на ужин, а если повезёт, то и месячный оклад в виде премиальных или даже внеочередной отпуск! Причём стреляли часовые запрещёнными женевской конвенцией разрывными пулями, рвущими в клочья внутренние органы человека… Но часовые могли неделями караулить свой шанс, и в повседневной жизни об их существовании на вышках как-то забывалось.

Урки же всегда находились рядом. От их наглых цепких взглядов ничто не могло ускользнуть. Как только появлялась малейшая возможность чем-то поживиться, блатари по-хозяйски отбирали пайку у едва держащихся на ногах от систематического недоедания доходяг. И нельзя было даже намеком выдать своё несогласие с таким беспардонным грабежом средь бела дня. Каждый политический заключённый знал: достаточно хотя бы взглядом выразить немой протест и стальное жало немедленно вонзиться тебе в печень.

В суровый северный мороз эти люди-крысы под угрозой ножа раздевали в ледяных бараках немощных стариков-интеллигентов, обрекая их на мучительную смерть, проигрывали «фраеров» в карты, ломами выкорчевывали золотые зубы у «врагов народа», насиловали попавших к ним в руки женщин, «опускали» мужчин.

Блатные любили с озорной ухмылкой пырнуть ножом в живот первого встречного, если он не принадлежал к их касте. Просто так без всякого повода – заради развлечения любой из этих выродков мог, походя, раскроить лихим взмахом арматурного прута череп какому-нибудь чудаковатому профессору и ещё цинично пошутить по поводу предсмертных судорог несчастного.

Впрочем, в основном они убивали ради какой-нибудь выгоды, например, для того, чтобы пересидеть зиму в тёплом следственном изоляторе или перевестись подальше от прессующего блатных лагерного кума32.

И при этом урки обожали разговоры о справедливых законах своего воровского ордена. Они любили сентиментальные песни и атрибутику. Косте приходилось видеть на волосатом предплечье одного двуного зверя, задушившего сокамерника ради ещё крепких ботинок, татуировку «Помню материнские ласки».

Откормленные, мускулистые, полные неистраченных сил от постоянного безделья, сбившиеся в крысиные стаи уголовники чувствовали себя полными хозяевами зоны. Даже лагерные администрации долгое время боялись эту тёмную злобную силу, заигрывая с ней: называя откровенных бандитов «социально близким элементом» и натравливая их на «врагов народа».

Но наступил момент, когда руководство ГУЛАГа решило покончить с сильными конкурентами в борьбе за контроль над лагерным миром.

На Колыме Рублёв попал в особую зону, куда из пересыльных лагерей согнали много бывших фронтовиков. В одних бараках вдруг оказались те, кто брал Берлин и пускал немецкие эшелоны под откос и те, кто служил по ту сторону линии фронта – в немецкой полиции и у генерала Власова. Очень много было молодых хлопцев-бандеровцев, воевавших и против Гитлера и против Сталина за «вильну Украину». Общий враг в лице блатных быстро примерил недавних военных противников и заставил объединиться.

Против чинящих беспредел урок выступили и их недавние кореша – так называемые «ссученные воры».

Для любого блатного служба государству – западло. В первые годы войны в лагеря стали наезжать вербовщики. Больше миллиона советских солдат уже находились в немецком плену, сотни тысяч пропали без вести в «котлах» многочисленных окружений, блуждали по лесам за линией фронта. В огромной стране вдруг обнаружилась нехватка мужского населения призывного возраста. В этой ситуации власть вспомнила об огромной криминальной армии, зазря жующей хлеб в далёком тылу. Из тянущих срок урок можно было не только сформировать десяток стрелковых дивизий, но и освободить для фронта значительную часть конвоя.

Вербовщики с пафосом призывали социально близких рабоче-крестьянской власти заключённых, отбывающих сроки по уголовным статьям, добровольно вступать в Красную армию. В ответ урки передразнивали ораторов: «Ваше дело правое, а наше левое – стыбзить у кого, что плохо лежит».

Тем не менее, некоторое количество осуждённых профессиональных преступников всё же прошли фронт. После войны между ворами-фронтовиками или, как их ещё стали называть – «польскими ворами» («до Польши дошли»), и теми, кто сохранил верность традиции, – «ни в какой форме не сотрудничать с государством», – произошёл раскол. Прошли воровские сходки в Ростове, Одессе, Новочеркасске, где решался вопрос – считать ли ворами тех, кто участвовал в войне, или нет. В итоге «правильные» уголовные авторитеты объявили войну отошедшим от традиции «польским» или «ссученным» ворам.

В лагере, где сидел Рублёв, у местного «польского вора» по кличке Черкес не хватало собственных людей для того, чтобы схватиться с бывшими дружками-подельниками, и он объявил себя союзником «вояк». Администрация тоже увидела в сплотившихся вокруг Рублёва и Черкеса боевиках мощную опору против вконец обнаглевших блатарей, и стала оказывать «мятежникам» поддержку. Правда, в основном содействие лагерной власти сводилось к соблюдению дружественного нейтралитета. Когда кого-нибудь из убеждённых противников лагерного режима находили зарезанным, то следствие проводилось лишь для проформы и убийц не выявляло. Хотя через своих «сук» – информаторов оперуполномоченные, конечно, прекрасно знали: кто и когда выполнил ту или иную акцию.

Закрывая глаза на очевидные преступления, начальство давало понять своим союзникам: можете действовать решительно, не боясь наказания. Вскоре началась жуткая рубиловка. Несколько раз в день между блатными и вояками вспыхивали ожесточённые схватки, после которых в лагерном морге прибавлялось трупов, а в лазарете людей с тяжелыми увечьями. Убийства стали нормой. И вскоре урки утратили прежнюю уверенность, ведь им приходилось иметь дело с людьми, обладающими большим опытом снятия часовых, рукопашных, «добывания» языков за линией фронта. Блатные же привыкли иметь дело с покорной массой мирных обывателей, осуждённых в основном по политической 58 статье.

Костя лично руководил многими акциями возмездия. Особый трибунал, состоящий из выбранных по демократическим принципам представителей лагерного народа, выносил прославившемуся своими зверствами выродку смертный приговор. Перепуганный блатарь, сразу забыв о своём презрительном отношении к администрации, бросался к оперуполномоченному, слёзно умоляя гражданина начальника запереть себя в каменную тюрьму БУРа. Но это обычно не помогало. На рассвете следующего дня охрана карцера куда-то отлучалась, «забыв» запереть стальные двери. Пользуясь этой «случайностью», несколько человек в масках проникали в камеру, где приговорённая к смерти жертва мирно досматривала утренний сон – абсолютно уверенная в собственной безопасности. Палачи в три-четыре ножа резали визжащего и вопящего урку, словно свинью, и деловито уходили, чтобы уже через несколько дней утопить в параше или повесить на оконной решётке следующую гниду. Человеколюбивый толстовский принцип в этом жестоком мире был переиначен следующим образом: «Если тебя ударили по одной щеке, бей ножом!».

Так продолжалось больше месяца. Даже воздух в лагере казалось стал чище! Константин чувствовал себя, как на войне, где у штрафных лётчиков тоже был сильный коварный враг. И вот-вот должна была быть одержана победа.

Урки сделались тише воды ниже травы. Теперь эти плотоядные шакалы изображали из себя убеждённых вегетарианцев, всячески демонстрируя лояльное отношение к «политическим» и прочим «фраерам». Так продолжалось, пока в лагерь не пригнали новый этап, в котором оказалось много блатных, придерживающихся традиций. Было непонятно, как лагерная администрация, вроде бы поддерживающая «вояк», допустила это. Возможно, начальство испугалось набравших силу военных, которые в отличие от уголовников могли поднять восстание против власти. В результате измены союзника соотношение сил кардинально изменилось буквально за несколько часов. Фронтовиков начали выбивать десятками. Многие дрогнули и пошли на поклон к набравшим силу «законникам».

Рублёв для себя такую возможность исключил, хотя с каждым днём рядом оставалось всё меньше приверженцев. Вскоре погиб Черкес. Его вместе с четырьмя телохранителями подкараулила многократно превосходящая ватага «торпед» – крепких боевиков, выполняющих приказы своих криминальных хозяев. С тринадцатью ножевыми ранениями Черкеса принесли в больницу. Там его прооперировали, перевязали. Но через сутки медсестра вколола в вену недорезанного вора вместо лекарства полный шприц бензина. Потом она вроде бы объяснила оперуполномоченному, что её заставили это сделать заключённые, угрожая групповым изнасилованием.

Костя остался один. Администрация посадила единственного уцелевшего лидера оппозиции в БУР, или в «яму», как говорили зэки. Видимо, начальство ещё надеялось как-то использовать его в борьбе с блатарями. Но сам Костя понимал, что в самое ближайшее время ему предстоит последний в жизни бой. И он стал готовиться: пошагово – от одной стены до другой – просчитал и многократно отрепетировал каждый свой манёвр. Днём обитатель крошечного тюремного бокса до отказа в мышцах отжимался и приседал, качал пресс. Даже во сне воспалённый мозг продолжал продумывать план боя: «Вот они войдут… Человек пять… вряд ли их будет больше. Непременно сразу броситься им навстречу, пока толпятся в дверях. Бить снизу, без замаха, короткими тычковыми ударами, и постоянно перемещаться, не давая сбить себя с ног и повалить на пол…». Не однажды за ночь Рублёв вскакивал в жарком поту и бросался к спрятанной в тайнике «пике»33. Эту тонкую полоску остро заточенной стали с импровизированной ручкой в виде изолентной обмотки Косте тайно передал через надзирателя один из последних верных ему людей. При ежедневных шмонах34 нож никогда не находили, хотя проводили обыски большие специалисты. Правда в этих энергичных проверках – с вытряхиванием матраса и тщательным осмотром одежды раздевшегося догола узника чувствовалась инсценировка. Это наводило на мысль, что заточку обитателю БУРа передали с ведома администрации. По этой же причине её и не находят. Похоже, лагерное начальство, использовав «вояк» в своих целях, умывало руки, милостиво позволяя своему последнему легионеру самостоятельно спасать собственную жизнь.

Что ж, Константин был готов и только ждал, когда придется пустить в ход нож. Вскоре в миске с перловкой он обнаружил скрученную в тонкую папироску записку. В ней говорилось: «Придём сегодня ночью. Быстрой смерти не жди, падла. За корешей наших посчитаемся. Первым делом гуляш по почкам тебе устроим, да отбивные по рёбрам. Потом собственные кишки жрать заставим, распишем так, что на слепую свинью станешь похож. До скорой встречи!».

Глава 15

На проходной психиатрической больницы Нефёдова первым делом вежливо попросили выложить всё из карманов. Борис подумал, что сейчас его, видимо, ещё и обыщут дежурящие на КПП охранники. Но вместо этого вышедший к визитёру грузный санитар внимательно посмотрел Нефёдову в глаза, после чего удовлетворённо кивнул:

– Хорошо, пойдёмте.

Путь от проходной больницы до кабинета главврача был разбит на десятки отрезков. Каждый из них, словно непроницаемый отсек корабля, изолировался от остальной территории лечебницы особыми дверями-переборками с секретными замками и смотровыми глазками. Выкрашенные в однообразный серый цвет стены и хмурые лица сотрудников невольно настраивали на минорный лад. Пару раз в зарешёченных окошках запертых палат мелькнули безумные глаза местных пациентов. «В такой невесёлой обстановочке точно окончательно свихнёшься» – подумал Борис.

Однажды ему в руки попала любопытная книжка, она была снабжена иллюстрациями жутких приспособлений, которыми вплоть до начала XX века пытались лечить душевные недуги. Все эти обручи для сжатия черепных коробок, кресла системы Бенжамина, в которых несчастные больные чувствовали себя словно похороненными заживо, являлись настоящими пыточными орудиями. Нефёдову казалось, что здесь он непременно должен увидеть нечто подобное, возможно даже вот за этой самой дверью… Идущий впереди посетителя провожатый в очередной раз вынул из кармана руку с особым ключом, напоминающим открученную дверную ручку и отработанным до автоматизма быстрым движением повернул замок.

Но вместо современных пыточных застенков, где через тела душевнобольных людей пропускают сильнейшие разряды электрического тока или погружают несчастных блаженных связанными по рукам и ногам в бассейн с ледяной водой, Нефёдов попал в довольно уютный кабинет. Полные солнца и воздуха пейзажи в лёгких фанерных рамках на стенах, диван, небрежно застеленный цветастым пледом, безделушки на заваленном бумагами рабочем столе дополняли первое впечатление о его хозяине, как о человеке немного рассеянном, но довольно добродушном и по-настоящему увлечённом своим делом.

Когда Борис вошёл розоволицый толстяк, нижнюю часть лица которого скрывали сросшиеся между собой седые усы и борода, заботливо поливал цветы герани на подоконнике, подпевая (если так можно было назвать его мурлыкающее мычание) опереточной певичке, чей голос изливался из круглой тарелки настенной радиоточки. Нефёдова он встретил с неожиданной радостью, причина которой вскоре Борису открылась.

Главврач уже был в курсе, что ему предстоит временно под расписку передать Нефёдову одного из своих пациентов. При этом он считал своим долгом снабдить Бориса некоторыми рекомендациями:

– Вообще-то, данный больной не относиться к категории социально опасных, – словно раскачиваясь от сомнений к уверенности, начал психиатр. – Но ведь у нас тут, знаете ли, не просто лечебное заведение, а клиника особого типа. Все наши пациенты совершили какие-то преступления и только благодаря своему диагнозу вместо тюрьмы находятся у нас.

Оседлав любимого конька, врач сразу оживился. С упоением заговорил о самых интересных случаях шизофрении, паранойи и маниакально-депрессивного синдрома, которыми в данный момент занимается.

– Значит, доктор, мой клиент тоже шизофреник? – пряча прорвавшийся смешок в покашливаниях, поинтересовался Нефёдов.

– Да как вам сказать… – озадаченно протянул «душевед». – Наши представления о том, что есть безумие, а что гениальность – весьма условны. В чём-то данный пациент, безусловно, весьма талантливая личность, а в чём-то, хм…

Тут выяснилось, что, едва поступив в стационар, Красавчик организовал из местных больных самодеятельность – хор и театральный кружок. Затем его творческая и жадная до жизненных удовольствий натура развернулась во всю ширь.

– Как бы вам это сказать, – смущённо замялся толстяк, протирая платком свои большие залысины. – Этот человек наделён просто невероятным либидо. Это феноменально! Кто он: гений или безумец – я не знаю. Но свою сексуальную энергию он явно не пытается подавлять и сублимировать в нечто благородное и общественно-полезное, например, в творчество… Должен вам прямо сообщить, что ваш знакомый, как бы это помягче сказать, обладает просто ненормальными сексуальными аппетитами. За свою практику мне ещё ни разу не приходилось наблюдать подобного феномена! И всё это было бы очень любопытно и даже вероятно полезно в научном смысле, если бы только оставалось в рамках врачебной этики… Но у меня уже состоялся крайне неприятный разговор с доктором Беркович, старшей медсестрой Тарасюк и другими моими сотрудницами.

Доктор покраснел и запнулся. Всю свою жизнь занимаясь изучением человеческих инстинктов, этот врач и учёный явно пребывал в замешательство от примера столь разнузданного в своём открытом бесстыдстве и распущенности полового разбоя. От волнения голос почтенного эскулапа сбился, поэтому последовавшее вскоре восклицание прозвучало на чересчур высокой для мужчины его комплекции ноте:

– Это просто немыслимо! Данный тип развёл здесь настоящий восточный сераль. Наши дамы из ревности перессорились между собой. Тащат этому самцу из дома что-нибудь вкусненькое. Ублажают его, понимаете ли, разными подарками. При этом каждая следит, чтобы ухажёр не принимал дары от соперниц. И это люди с высшим медицинским образованием, многие имеют мужей и детей! Я боюсь, что однажды узнаю, что в моё отсутствие состоялась оргия с участием персонала. Это возмутительно! Откровенно вам признаюсь: я счастлив, дорогой товарищ Нефёдов, что вы снимаете с меня этот непосильный груз. Сейчас вы напишите мне расписку и скорее забирайте это исчадие ада…

В феврале 1946 года Лёне удалось демобилизоваться из армии. Вернувшись в родную Одессу, бывший лётчик в качестве пробы пера организовал «дикий» джаз-банд из безработных музыкантов. Правда, по закону музыканты были обязаны вначале зарегистрироваться в областной филармонии, получить разрешение на свой репертуар от худсовета, соблюсти ещё множество необходимых формальностей.

«Забив болт»35 на это дело, Лёня сразу отправился со своим джазом на гастроли по приморским городкам и посёлкам. Играя на танцах и сценах приморских кафешек и открытых театральных площадок, музыканты зарабатывали весьма хорошие деньги. Если же вдруг сотрудники милиции или администраторы заведений задавали ловкому импресарио неудобные вопросы, Лёня платил наличными. В особо сложных случаях Красавчик с апломбом совал в морду проверяющего липовую справку. Когда и это не помогало, делал со своим музыкантами ноги.

Заработав энную сумму, Лёня распустил свой джаз. Теперь вечно чешущийся от новых идей мозг прирождённого комбинатора задумал более масштабное предприятие. Но для его реализации требовалось провести серьёзную подготовку. «Одесса» сумел втереться в доверие к крупной шишке из местного Потребсоюза, быстро став при нём чем-то вроде ординарца по особым поручениям. В интересах дела, как выражался Лёня: «Приходилось бить „хвостом по полу“36». По первому желанию босса Лёня мог достать всё что угодно, например, привезти к нему на дачу девочек, организовать цыганский хор, «накрыть поляну» изысканным вином и снедью. А чтобы приглашённые барышни случаем не вздумали отказать нужному человеку во взаимности, Лёня доставлял их к месту пикника в шикарном трофейном «Хорьхе», на всякий случай предупреждая девиц, что злить могущественного хозяина лимузина опасно. Машину он арендовал за сумасшедшие деньги у знакомого механика из горкомовского гаража. Рассчитывая в ближайшем будущем сделать состояние, приходилось пока без счёта тратить гастрольные денежки.

Естественно, что вскоре чиновник уже представить не мог свою жизнь без расторопного порученца. Но и Леня зря времени не терял. Свою должность «золотой рыбки на посылках» он использовал для сбора нужных сведений и справок. Вскоре Красавчик свободно ориентировался в штатном расписании многих госучреждений Одесской области и владел портфелем с полным набором нужных бланков, снабжённых подлинными гербовыми печатями и авторитетными подписями. Можно было начинать собственный бизнес…

Большая игра требовала артистизма, а уж этого товара у «красы и гордости Одессы-мамы» всегда водилось в изобилии. Была учреждена артель под вывеской хорошо теперь знакомой Красавчику потребительской кооперации. В качестве работников свежеиспечённый начальник предпочитал брать фронтовиков-инвалидов. После войны многие потерявшие конечности, челюсти и глаза солдаты не получали от государства пенсию, либо имели от казны такие копейки, что прожить на них было совершенно невозможно. Зато вышло секретное указание местным властям выселять калек из городов, дабы своим жалким обликом они не портили вид улиц и не занимались сбором милостыни.

Леня собирал этот народ в свои мастерские, обеспечивал постоянной работой и вообще заботился о своих людях, словно о родных детях. Когда пошла хорошая прибыль, лучшие сотрудники артели стали получать зарплаты на уровне пассажиров персональных «Побед» и «Зимов». Передовики «капиталистического труда», как шутливо выражался Красавчик, регулярно поощрялись премиями и ценными подарками.

Правда, сам Леня часто называл своё предприятие «артелью напрасный труд», объясняя, что, мол, только соберёшься отдохнуть «до упора»37, так монеты сразу заканчиваются:

– Вот жизнь! На фронте на призовые за сбитых немцев нечего было купить, а здесь, чуть что, так уж «нечем стрелять»38.

Но, конечно, это было кокетством. Предприятие приносило всем работником, включая своего отца-основателя, баснословные барыши. И всё благодаря умению «пана директора» использовать ради достижения цели нестандартные методы.

Леня довёл до совершенства свой артистический дар. Когда требовалось решить очередную производственную головоломку, он просто снимал трубку и набирал номер нужного начальника. Выдавая себя то за высокопоставленного профсоюзного деятеля, то за ответственного сотрудника горкома или даже республиканского ЦК, этот нахалкер с неслыханной дерзостью и одновременно с моцартовской лёгкостью получал все необходимые разрешения, выгодные подряды, пробивал дефицитные лимиты. И хотя официально его конторы не существовало, в заветном портфельчике талантливого дельца хранился полный комплект необходимых бумаг с печатями и серьёзными подписями на случай внезапного визита проверяющих.

Почувствовав размах и перспективу, коммерсант открыл вдобавок к существующему предприятию ещё несколько подпольных мастерских по изготовлению «французской» парфюмерии, американской косметики и прочих страшно дефицитных предметов роскоши. Приторговывал Лёня и контрабандным товаром, получая его от знакомых моряков.

– Надо бить полным обормотом, чтобы жить в Одессе и не выпускать европейский шик-товар! – говорил Лёня, объясняя свой новый карьерный виток

Как верно поется в одной местной песенке: «Но нет Одессы без контрабанды, а контрабанды без нашей банды». Благодаря своей банде Красавчик каждое новое дело организовывал с размахом. Вся парфюмерия из-под полы реализовывалась по доступным ценам через сеть торговцев на знаменитом одесском Привозе и других рынках, а также развозилась в чемоданах коммивояжеров «фирмы» по всему Советскому Союзу.

Также Лёня открыл – уже легально несколько кооперативных чайных, продукты для которых закупал у колхозников и колхозов по рыночным ценам. Кормили в этих заведениях очень вкусно и недорого. Особенно охотно захаживали в новые закусочные вчерашние фронтовики. По распоряжению хозяина им всегда здесь готовы были открыть небольшой кредит, а первые «100 грамм» с мясистой сарделькой людям с нашивками за ранения и боевыми наградами отпускались за счёт заведения. Многих удивляла такая расточительность коммерсанта, но Леня с неподражаемым обаянием объяснял:

– Одно из пяти. Или немного пожить на широкую ножку, ни в чём себе не отказывая, или отправиться в камеру с узелком честно выданных следствию сбережений в вытянутых лапках.

Постоянно расширяя свой бизнес, Лёня неизбежно приближал печальный финал, но остановиться уже не мог.

Имея хорошие деньги, Леня попытался зажить на широкую ногу, а больше по-купечески зачадил от шальных капиталов. Для начала Красавчик сменил в паспорте фамилию на более благозвучную – «Великханов-Черноморский». Водителем на персональный «Мерседес» взял парня, который в войну возил члена военного совета фронта, нанял двух секретарш – миниатюрную блондинку и фигуристую брюнетку.

Иногда, когда после очередного загула душа бывшего пилота переживала приступ острой ностальгии, соратники по бизнесу устраивали любимому шефу «воздушный бой». Для этого в стельку пьяного Красавчика доставляли на лётное поле местного аэроклуба. Там дружки нежно укладывали тело босса в кресло пилота «кукурузника», арендованного ради такого случая у аэроклубовского сторожа. После этого бригада наёмных «мальчиков», дружно взявшись за крылья аэроплана, начинала катать «этажерку» по всему аэродрому. Во время такого «маневрирования» мертвецки пьяный Красавчик обычно начинал подавать признаки жизни. Спустя какое-то время, наглотавшись свежего морского воздуха (аэроклуб располагался у самого моря), он и вовсе приходил в себя: начинал энергично двигать штурвалом и «обстреливать» пробегающих мимо наёмных статистов с фанерными силуэтами вражеских самолётов в руках. То, что каждое такое шоу обходилось Красавчику в целое состояние, его нисколько не смущало. Лёня вполне отдавал себе отчёт в том, что рано или поздно его бизнес прикроют, а нажитый капитал попробуют конфисковать.

Впрочем, так просто отдавать нажитое Лёня не собирался. Когда милиция всё-таки прикрыла его бизнес, талантливый фармазонщик39 на первом же допросе ошарашал следователя неожиданным заявлением: произошла чудовищная ошибка, он является кадровым контрразведчиком, а все его предприятия всего лишь прикрытие для проведения агентурной работы по вербовке моряков с заходящих в одесский порт иностранных судов. Заработанные же деньги все до копейки исправно сдавались «представителю центра».

Вешая следователю лапшу на уши, Лёня руководствовался принципом: чем невероятней ложь, тем охотней в неё верят. И пока шла переписка между ведомствами, подследственного действительно на всякий случай (мало ли что, а вдруг действительно он заслуженный чекист!) перевели из камеры, где сидели одновременно восемнадцать человек, в «двухместный номер». Надзиратель стал приносить «разведчику» обед и ужин из офицерской столовой.

Правда через неделю всё выяснилось, и Красавчика отправили на психиатрическую экспертизу, где его и нашёл Нефёдов. Борис, конечно, не одобрял «подвигов» Лёни, но вынужден был принимать боевого товарища таким, каков он есть.

Глава 16

Далеко внизу под серебристым крылом сверкала на солнце река. Её змеиное извилистое русло отливало на солнце иссиня-чёрной чешуёй. Но ещё больше завораживали рисовые поля по речным берегам. Серые и унылые вблизи, с высоты они напоминали разноцветное витражное стекло с причудливыми футуристическими пейзажами. По мосту в обоих направлениях сновали крохотные коробочки автомашин. Отдельные человеческие фигурки с такой высоты глазом не воспринимались, только серые колонны марширующей пехоты.

Игорь поправил кислородную маску и огляделся: нигде так остро не ощущается ничтожность отдельного человека и одновременно безграничное непостижимое величие окружающего мира, как здесь – на высоте десяти километров, среди белоснежных островов и материков облаков, не прекращающих своё таинственное движение с самого основания мира.

Ещё более завораживала уходящая в бесконечность ледяная бездна над головой.

Каждый новый полёт никогда не был похож на предыдущий. Небо всегда открывается тебе с новой, ещё неизведанной стороны.

И невозможно себе представить более необычного поля боя, чем воздушный океан. Никогда в человеческой истории войны не велись в столь странных декорациях – без крепостей и дорог, только безбрежное пространство вокруг и земная твердь далеко внизу, как кладбище для проигравших свою битву падших крылатых ангелов…

Младший лейтенант Игорь Коробов воевал чуть больше месяца, и всё для него было в новинку. Фронтовая работа ещё не стала привычной, поэтому перед каждым вылетом лейтенант испытывал и возбуждение, и волнение, и страх. Правда, в воздухе естественный для новичка мандраж быстро проходил. Тем более что рядом всегда находились более опытные товарищи по эскадрилье, готовые в любой момент снять «Сейбр» с твоего хвоста, подсказать, что делать в трудной ситуации.

С наземного командного пункта управления поступил приказ: паре МиГов, пилотируемых капитаном Саниным и младшим лейтенантом Коробовым, покинуть зону патрулирования над долиной реки Ялуцзян и следовать от границы с Китаем вглубь северокорейской территории. Из района, названного американцами и их союзниками «Аллеей МиГов» или «Долиной смерти» предстояло переместиться ближе к сухопутной линии фронта, где господство советской авиации было не столь очевидным. Но русских лётчиков вызывали китайские союзники из передовой пехотной дивизии. Не откликнуться на их призыв было нельзя. При этом с земли лётчикам напомнили о запрете залетать на вражескую территорию, где лётчиков могли сбить и взять в плен после катапультирования. Они должны были быстро выполнить задание и сразу уходить из опасного района.

Вслед за командиром Игорь Коробов энергично перевернул свой истребитель через крыло и понёсся с нарастающей скоростью с десятикилометровой горы навстречу очередному заданию. На душе стало весело. От вылета к вылету у вчерашнего курсанта росло чувство уверенности в собственных силах. Так накануне их звено сумело отличиться, разгромив группу «Глостер-метеоров». Австралийцы так увлеклись штурмовкой забитой поездами северокорейской железнодорожной станции Сенсен, что прозевали атаку четвёрки МиГов. В результате командир и друг Игоря – Санин записал на свой счёт сразу две личные победы. Командир мог увеличить свой послужной список и на три самолёта, если бы не позволил своему юному ведомому добить один из повреждённых им «Глостеров».

Правда, на этот раз, судя по сообщению с земли, боевым товарищам предстояло выполнить довольно необычное задание. Оно как будто не требовало от лётчиков особого мастерства и даже не было связано с обычным для фронтовой работы риском. Китайские добровольцы просили русских лётчиков наказать обнаглевшего американского вертолётчика, который на своей стальной стрекозе с самого утра действовал им на нервы. Маленькая этажерка с пропеллером марки «Белл-47» была оснащена громкоговорителями, через которые сидевший рядом с пилотом вертолёта пропагандист на китайском языке призывал доблестных воинов Мао Цзэдуна сдаваться в плен к американцам. Перебежчикам гарантировался максимально радушный приём и даже предоставление американского гражданства. Китайские солдаты отвечали на эти призывы шквалом огня, обстреливая вертолёт из десятков пулемётов «Максим» и тысяч старых, главным образом трофейных японских винтовок. Патронов было приказано не жалеть. А чтобы никто не поддался на вражескую провокацию, по окопам расхаживали коммисары в бесформенных «фуражках Мао», с красными повязками на рукавах, вместо знаков различия и в такой же, как и у рядовых военнослужащих, простой форме грязно-желтого цвета. Они объясняли беспрерывно палящим по вертолёту пехотинцам, что нельзя верить не единому слову лживых империалистических скотов, которые живьём закапывают в землю любого попавшего к ним в плен коммуниста. Периодически командиры и комиссары приказывали своим солдатам во всё горло орать революционные гимны. Но лживые речи воздушного агитатора невозможно было ничем заглушить. Тогда из штаба китайской дивизии обратились к командованию 64-го истребительного авиакорпуса с просьбой поскорее заткнуть американской собаке её поганую пасть…

Предполагалось, что пока Санин и Коробов будут заниматься вертолётом, сверху их на случай внезапной атаки со стороны залива должна прикрывать другая пара МиГов. Приближаясь к заданному квадрату, ведущий ударной пары получил подтверждение от командира третьей эскадрильи, что «зонтик» над их головами раскрыт. Можно было спокойно работать, не оглядываясь без конца на солнце и пышные шапки белоснежных облаков.

– Интересно, Игорёк: кто-нибудь из наших уже имеет в своём активе драндулет с пропеллером? – иронично поинтересовался по радиосвязи у ведомого Санин. Игорь ответил, машинально бросив взгляд на кабину покачивающегося впереди и чуть правее истребителя, хотя с такого ракурса Коробов не мог видеть лица товарища, только часть его чёрного шлемофона за бликующим на солнце остеклением.

– Что-то я не слышал. Но, по-моему, не велика добыча. Это тебе не «Сейбр» завалить: вооружения никакого, скорость тоже смешная. Даже неловко как-то, всё равно, что бабочку раздавить.

– Это ты хорошо сказал, – усмехнулся Санин и тут же воскликнул, – а вот и наш мотылёк! Вот беда! И в самом деле, стрелять в такое чешуйчатокрылое насекомое даже как-то неудобно. Чувствуешь себя матёрым браконьером.

– Что делать командир! Он сам напросился…

Появившийся прямо по курсу перехватчиков геликоптёр язык не поворачивался назвать боевой машиной: стеклянный пузырь кабины с полным отсутствием какого-либо бронирования, сварной «скелет» хвостовой балки без обшивки. По сравнению с реактивными самолётами «Белл-47» выглядел нелепым изобретением какого-то заумного чудака. Тем не менее, приказ есть приказ, и пилоты истребителей приготовились разнести из пушек оказавшийся у них на пути технический курьёз.

– Куда будем целиться? – уточнил у командира Коробов, когда истребители, снизившись до 800 метров, заняли исходную позицию для атаки.

– Лупи по кабине и главному редуктору. А вообще, главное хоть куда-нибудь попасть. Много ему всё-равно не надо.