Парфюмер Будды Роуз М.

M. J. Rose

The Book of Lost Fragrances

© M.J. Rose 2012. This edition published by arrangement with Writers House LLC and Synopsis Literary Agency

© Рыбакова Ю.К., перевод на русский язык, 2013

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015

Пролог

Китайские власти запрещают живым буддам перерождаться, не получив на то разрешения

Пекин

4 апреля 2007

Живым буддам Тибета запрещается реинкарнация без особого разрешения китайского атеистического правительства. Запрет стал частью законов, нацеленных на установление влияния Пекина над своенравным и глубоко религиозным буддийским населением Тибета.

Впервые китайское правительство узаконило право не допустить выявления нового живого будды, тем самым положив конец мистической традиции, установленной еще в двенадцатом веке.

Китай настаивает на том, чтобы два самых влиятельных священника Тибета, Далай-лама и Панчен-лама, назначались только указом правительства. Заявление Далай-ламы в мае 1995 года о том, что в результате поисков в Тибете был найден одиннадцатый реинкарнированный Панчен-лама, умерший в 1989 году, взбесило Пекин. Мальчик, выбранный Далай-ламой, таинственно исчез.

Выдержка из статьи Джейн Макартни в газете «Таймс» (Великобритания).

Тот, чей взор обращен во внешний мир, видит сон, но тот, кто смотрит в себя, просыпается.

Карл Юнг

Глава 1

Жиль Л’Этуаль был знатоком ароматов, но не грабителем. Он никогда ничего не украл, лишь сердце одной женщины, да и та призналась, что отдала его добровольно. Но в тот прохладный египетский вечер, спускаясь по стремянке в древнюю гробницу, он с каждым осторожным шагом приближался к преступлению.

До Л’Этуаля в гробницу уже проникли исследователь, инженер, архитектор, художник, картограф и, конечно же, сам генерал – все ученые наполеоновской армии интеллектуалов. Теперь они пробирались в недра священного захоронения, остававшегося неприкосновенным тысячи лет. Подземная усыпальница день тому назад была обнаружена исследователем Эмилем Сореном и его группой рабочих-египтян, которые во время раскопок наткнулись на замурованную каменную дверь. Теперь двадцатидевятилетний Наполеон был удостоен чести первым увидеть то, что пребывало в забвении тысячи лет. Не секрет, что он лелеял надежду на завоевание Египта, но великие амбиции генерала распространялись и за пределы военных побед. Под его эгидой история Египта исследовалась, изучалась и записывалась.

Спустившись по стремянке в тускло освещенное помещение, Л’Этуаль присоединился к избранному обществу. Он принюхался и узнал запах известняка и гипсовой пыли, затхлого воздуха и пота рабочих, а также едва ощутимый аромат, настолько слабый, что его едва можно было уловить.

Лазуритовый потолок, расписанный под звездное небо, опирался на четыре красные гранитные колонны, утонувшие в кучах песка и обломков. В стенах были вырублены несколько дверей, одна из которых казалась больше остальных. Сорен уже начал вскрывать ее долотом.

Стены помещения, в котором они находились, были покрыты изящными детальными фресками, выдержанными в терракотовых тонах. Фрески казались настолько свежими, что Л’Этуаль приготовился почувствовать запах краски, но ощутил лишь одеколон Наполеона. Внимание парфюмера привлек стилизованный орнамент водяных лилий, обрамлявший картины и покрывавший стены усыпальницы. Египтяне называли такой цветок голубым лотосом и тысячи лет использовали его аромат для создания духов. В свои тридцать лет Л’Этуаль, уже почти десятилетие изучавший сложное египетское парфюмерное искусство, был весьма неплохо осведомлен о свойствах голубого лотоса. Цветок отличался прекрасным ароматом и сильными галлюциногенными свойствами. Их он испытал на себе и нашел превосходными для случаев, когда его прошлое вторгалось в настоящее.

В цветочном орнаменте присутствовал не только лотос. На первой фреске рабы доставали из мешков семена, на второй – засеивали ими грядки. На других изображениях они ухаживали за проросшими растениями и деревьями, а потом собирали цветы, ветви, травы и фрукты. На последней фреске они приносили урожай человеку – по разумению Л’Этуаля, покойнику – и складывали все к его ногам.

Пока под ударами долота сыпалась штукатурка, Абу, гид Сорена, рассказывал о том, что они видели перед собой. Абу рассказывал интересно, но запахи пота, горящей пакли и едкой пыли сильно докучали Л’Этуалю. Он посмотрел на генерала. Как бы ни страдал парфюмер, он знал, что Наполеону сейчас было еще хуже. Из-за тонкого обоняния генерал с трудом выносил общество некоторых слуг, солдат или женщин, запах которых ему не нравился. Ходили слухи о том, как долго он принимает ванны и как обильно пользуется одеколоном, созданным специально дня него из ароматов лимона, цитрона, бергамота и розмарина. У генерала даже были особые свечи (теперь они освещали это мрачное помещение), сделанные из китового жира; их присылали из Франции, и при горении они источали менее неприятный запах.

Эта особенность Наполеона стала одной из причин, почему Л’Этуаль все еще оставался в Египте. Генерал попросил его задержаться, чтобы иметь при себе парфюмера. Л’Этуаль не возражал. Шесть лет назад, во время Террора[2], он потерял в Париже все, что было ему дорого. Дома его ждали только воспоминания.

Пока Сорен расправлялся с остатками гипса, парфюмер пристально разглядывал глубокую резьбу на двери. Здесь также имелся бордюр из голубого лотоса, обрамлявший картуши с такими же неразборчивыми иероглифами, какие можно было встретить по всему Египту. Возможно, камень, найденный недавно в портовом городе Рашида[3], поможет расшифровать эти надписи.

– Генерал, все готово, – произнес Сорен, передав инструменты одному из египетских юношей и отряхнув от пыли руки.

Генерал шагнул к двери и попытался повернуть блестящее медное кольцо. Закашлялся. Потянул кольцо сильнее. Генерал был щуплым, истощенным, но Л’Этуаль надеялся, что ему удастся справиться с замком. Наконец раздался громкий скрежет, и дверь распахнулась.

Сорен и Л’Этуаль присоединились к генералу на пороге. Все трое протянули свечи в темноту, осветив мерцающим желтым светом склеп и коридор, наполненный сокровищами.

На всю оставшуюся жизнь Л’Этуаль запомнил не богатую стенную роспись, не алебастровые кувшины, не изящные резные и украшенные скульптуры и не деревянные сундуки, наполненные сокровищами, а теплый, сладкий аромат, выплывший ему навстречу.

Парфюмер ощутил запах истории и смерти, слабое дыхание увядших цветов, фруктов, трав и деревьев. Большинство из них были ему знакомы. Но он уловил и другие ноты и, зачарованный этими слабыми и незнакомыми ароматами, интригующими и манящими, словно прекрасная мечта на грани исчезновения, устремился вперед.

Проигнорировав предупреждение Сорена о том, что перед ним неизведанная территория, где могут оказаться опасные ловушки и ядовитые змеи, и несмотря на опасения Абу о гневе стерегущих духов, более опасных, чем змеи, Л’Этуаль, опередив генерала и всех остальных, шагнул в темноту с единственной свечой, повинуясь своему чутью и стремясь отыскать источник таинственного аромата.

Он прошел по богато украшенному коридору во внутренний склеп и сделал глубокий вдох, словно пытаясь как можно больше вызнать у древнего воздуха. Воодушевившись, Л’Этуаль выдохнул и случайно погасил свечу.

Возможно, из-за усиленного дыхания, возможно, от спертого воздуха, у него закружилась голова. Но это не имело значения. Пытаясь справиться с головокружением, Л’Этуаль сильнее и глубже ощутил таинственный аромат. Наконец он начал различать специфические ингредиенты. Ладан и мирра, голубой лотос и миндальное масло. Все ароматы, что так популярны в Египте. Но было еще что-то, нечто соблазнительное, недосягаемое.

Одиноко стоя в темноте, он настолько сильно погрузился в свои ощущения, что не услышал приближения остальных членов группы.

– Что это за запах?

От звука голоса парфюмер вздрогнул. Он повернулся к Наполеону, который только что вошел во внутренний склеп.

– Аромат, который никто не вдыхал в течение тысячелетий, – прошептал Л’Этуаль.

Когда все вошли в помещение, Абу начал рассказывать, что теперь они находятся в погребальном склепе, и указал на яркие фрески. На одном усопший поклонялся огромной статуе мужчины с головой шакала, ставя к его ногам угощение. Немного позади стройная красивая женщина в прозрачном одеянии держала поднос с бутылочками. На другой картине она воспламеняла курильницу, от которой поднимался дым. На следующей панели Шакал стоял среди кувшинов, прессов и дистилляторов, предметов, которые Л’Этуаль видел в Париже в парфюмерном магазине отца.

Л’Этуаль знал, насколько важны были ароматы в Древнем Египте, но никогда прежде не видел столько изображений, связанных с изготовлением или использованием ароматов.

– Кто здесь похоронен? – спросил Наполеон. – Вы уже можете это определить?

– Пока нет, генерал, – ответил Абу. – Но здесь мы найдем больше подсказок.

Абу указал на середину помещения.

Черный гранитный саркофаг был больше обычного в пять раз. Его полированную поверхность украшали резные картуши, а также инкрустированное бирюзой и лазуритом изображение красивого, похожего на кота мужчины с венцом из голубых лилий на голове. Это был Неферт, сын Исиды. Бог ароматов.

Сцены фресок, орнамент из лилий, курильницы в углах комнаты – все это вдруг обрело смысл для Л’Этуаля. Это гробница древнеегипетского парфюмера. И судя по великолепию убранства – уважаемого священника.

Сорен начал отдавать приказания рабочим, и после некоторых усилий юноши подняли каменную крышку. Внутри находился большой деревянный гроб, расписанный новыми сценами, изображающими двух людей, уже представленных на фресках. Крышку гроба открыли без труда.

Внутри обнаружилась большая, покрытая черной грязью из Мертвого моря, мумия странной формы – нормальной длины, но вдвое шире обычной. Вместо одной золотой маски у мумии их оказалось две. Обе они были увенчаны головными уборами из бирюзы и лазурита, а на самой мумии лежали нагрудные пластины из сердолика, золота и аметиста. Одна маска была мужская, вторая – женская.

– Ничего подобного прежде не видел, – произнес Абу с благоговейным восторгом.

– Что это означает? – спросил Наполеон.

– Не знаю, генерал. Это совершенно необычно, – замялся Абу.

– Сорен, вскройте его, – приказал Наполеон.

Вопреки протестам Абу, Сорен настоял, чтобы юноши вспороли льняную оболочку и открыли мумию. Француз им платил, и они согласились. Насколько знал Л’Этуаль, древний метод бальзамирования с использованием ароматных масел и бальзамов в сочетании с сухим воздухом надежно препятствовал разложению мышц и мягких тканей. Сохранялись даже волосы. Л’Этуалю доводилось видеть мумии и раньше, и его всегда удивлял сладковатый трупный запах.

На то, чтобы разрезать и раскрыть почерневшую ткань, ушло всего несколько минут.

– В жизни не видал ничего подобного, – прошептал Абу.

У трупа мужчины, лежавшего справа, руки не были сложены крестом на груди, как того требовала традиция. Его правая рука была вытянута и держалась за руку женщины, вместе с которой они и были мумифицированы. Ее левая рука была переплетена с его рукой. Любовники сохранились настолько хорошо и тела казались настолько нетронутыми тлением, что создавалось ощущение, будто их похоронили не тысячи лет назад, а всего несколько месяцев.

При виде парочки, соединенной смертью, все собравшиеся вокруг мумий удивленно зашептались. Но Л’Этуаля поразило вовсе не то, что он увидел. Наконец-то нашелся источник аромата, который дразнил его с момента, как он начал спускаться по стремянке.

Он попытался отделить знакомые запахи от незнакомых, отыскивая ингредиенты, придававшие аромату обещание надежды, долгих ночей и чувственных мечтаний, призывов и объятий, возможности вечного союза, воссоединенных душ.

Вдохнув запах еще раз, парфюмер залился слезами. О таком аромате он всегда мечтал – аромате материализованной эмоции. Жиль Л’Этуаль дышал сейчас ароматом любви.

Парфюмер почувствовал, что впадает в отчаянье. Что придавало аромату такую полноту? Почему он был так соблазнителен? И почему никак не поддавался опознанию? Л’Этуаль знал и помнил ароматы более пятисот различных ингредиентов. Каков же состав у этого?

Если бы только существовало устройство, способное собрать весь воздух и разделить его на составляющие компоненты. Давным-давно он обсуждал с отцом подобное изобретение. Жан-Луи тогда лишь усмехнулся на слова сына, как он всегда делал, упрекая его в пустой трате времени на бессмысленные идеи и глупый романтизм.

– Духи могут вызывать чувства, папа, – спорил Л’Этуаль. – Представь, какое мы сколотим состояние, если начнем продавать мечты, а не просто ароматные смеси.

– Ерунда, – негодовал отец. – Мы не поэты, а химики. Наша задача – лишить людей уличной вони, скрыть запах тела и избавить чувства от потока неприятных, зловредных и заразных запахов.

– Нет, папа, ты не прав. Поэзия есть суть того, что мы делаем.

Несмотря на мнение отца, Л’Этуаль не сомневался, что аромат способен на большее, чем кажется. Именно поэтому парфюмер и прибыл в Египет. Здесь он понял, насколько был прав. Древние парфюмеры были священниками. Ароматы являлись составной частью священных ритуалов и религиозных обычаев. Душа поднималась в небеса вместе с фимиамом.

Генерал подошел ближе, чтобы осмотреть мумии. Когда он потянулся к саркофагу, Абу прошептал предупреждение. Наполеон отмахнулся от назойливых слов и вынул из руки мумии мужчины небольшой керамический предмет.

– Как необычно, – сказал генерал, извлекая идентичный предмет из женской руки. – Они держали одинаковые флаконы.

Наполеон открыл первый флакон, потом второй. Пролетело мгновение. Генерал вдохнул воздух. Потом поднес к носу каждый из флаконов, понюхал один, следом другой.

– Л’Этуаль, похоже, что жидкости в них пахнут одинаково, – Наполеон передал парфюмеру один из флаконов. – Это помада? Вы узнаете это?

Флакон был достаточно маленьким, чтобы уместиться в ладони. Белая глазурь, украшенная сложным коралловым и бирюзовым орнаментом с иероглифами по кругу. Забытый древний язык, который никто не мог прочесть. Но все же один язык Л’Этуаль мог распознать – запах. Парфюмер прикоснулся к восковой поверхности. Значит, сейчас он держал в руке источник аромата, который и привлек его к гробнице.

Он не был ни провидцем, ни сумасшедшим. Л’Этуаль чувствовал только одно: запах. Именно поэтому в свои двадцать лет он оставил Мари-Женевьеву и Париж в 1789 году, выбрав сушь и зной Египта ради изучения древней культуры и магических, завораживающих ароматов. Но ничто из того, что парфюмер узнал за все это время, не могло сравниться с тем, что он держал теперь в руках.

Вблизи аромат стал насыщенным, свежим, и казалось, будто он уносит Л’Этуаля прочь из гробницы, вверх под небеса, к луне, на берег реки, где чувствовался ветер и вкус прохладной ночи.

С парфюмером что-то происходило.

Он знал, кто он такой – Жиль Л’Этуаль, сын самого лучшего парфюмера и перчаточника Парижа. И он знал, где сейчас находится – в подземной гробнице в Александрии вместе с генералом Наполеоном Бонапартом. Но в то же время он перенесся куда-то и сидел теперь рядом с женщиной на берегу широкой реки, несущей свои зеленые воды в тени финиковых деревьев. Он чувствовал, что знал эту женщину вечно, но в то же время она оставалась незнакомой.

Она была прекрасна – высокая и стройная, с густыми черными волосами и темными глазами, наполненными слезами. Ее тело, обвитое тонкой хлопковой тканью, сотрясалось от рыданий, и это горе ранило его. Инстинктивно Л’Этуаль знал, что причиной ее горя было нечто совершенное или же, наоборот, не совершенное им и что избавить ее от страдания мог только он. Парфюмер должен был принести жертву. Если он этого не сделает, ее судьба станет преследовать его вечно.

Он снял с себя длинное льняное покрывало, накинутое поверх набедренной повязки, и опустил его край в воду, чтобы вытереть слезы с ее щек. Склонившись над рекой, он увидел свое отражение и не узнал того, кто смотрел на него из воды. Молодой человек, лет двадцати пяти, не больше, с более темной и золотистой кожей, чем у Л’Этуаля. Черты лица казались острее, чем у парфюмера, а глаза были темно-карими, не голубыми.

– Посмотрите, – послышался издали голос, – здесь папирус.

Голос показался Л’Этуалю смутно знакомым: Абу. Но гораздо четче он услышал внезапный стук конских копыт. Женщина тоже услышала это, и лицо ее исказил ужас. Он уронил покрывало и взял ее за руку, чтобы поднять и увести от реки, найти безопасное место и спрятать.

Послышался крик. На него кто-то навалился. Парфюмер услышал звон посуды, упавшей на каменный пол. Л’Этуаль снова был в гробнице и вместо прекрасного и печального женского лица видел перед собой Абу, прижимавшего к груди толстый свиток и уставившегося на разбитый глиняный флакон на полу.

Аромат погрузил всех в транс, но Л’Этуаль очнулся от него первым. Вокруг царил полный хаос. Люди шептали, рыдали и кричали, разговаривая на языках, непонятных Л’Этуалю. Казалось, они сражались с невидимыми демонами, боролись со скрытыми врагами, успокаивали и принимали утешения от невидимых друзей.

Что случилось с ним? Что случилось с людьми вокруг?

Один молодой египтянин прижался к стене, улыбаясь и напевая песенку на каком-то древнем языке. Другой лежал на полу и стонал, третий отбивался от невидимого противника. Двое ученых бездействовали, но с ужасом наблюдали за происходящим. Сорен стоял на коленях и с блаженным выражением лица читал мессу на латыни. Картограф бил кулаком по стене, снова и снова выкрикивая мужское имя.

Л’Этуаль разглядел Наполеона. Генерал неподвижно стоял возле саркофага, уставившись в точку на стене, словно это было окно. Лицо его побледнело больше обычного, а лоб покрылся потом. Выглядел он больным.

Существуют такие ароматы, что способны излечивать болезни, и такие, что могут стать их причиной; ядовитые ароматы, соблазняющие своей сладостью перед тем, как высосать из вас жизнь. Отец научил Л’Этуаля секретам таких ароматов и предупредил сына об их воздействии.

Теперь, здесь, парфюмер испугался за себя, и своего командира, и за всех в этом помещении. Неужели все они отравлены каким-то ядовитым ароматом?

Он должен был помочь. Вытащив маленькую золотую коробочку из кучи сокровищ у дальней стены, он открыл ее, вытряхнул на пол золото и цветное стекло и быстро спрятал в ней неповрежденный глиняный флакон. Собрав с пола осколки флакона, уроненного генералом, Л’Этуаль положил их в коробочку и захлопнул крышку.

Запах все еще ощущался, но теперь, когда флаконы лежали в золотой коробочке, аромат начал слабеть. Л’Этуаль увидел, как очнулся первый, потом второй человек, как оглядывались они по сторонам, пытаясь прийти в себя.

Раздался громкий треск, когда Наполеон свалился на деревянный саркофаг, расколов крышку. Парфюмер слышал сплетни, что генерал страдает падучей болезнью, тем же недугом, который терзал его кумира, Юлия Цезаря. Теперь на губах генерала выступила пена, и он забился в конвульсиях.

Адъютант подбежал и склонился над ним.

Неужели странный запах вызвал приступ? Несомненно, он подействовал на Л’Этуаля. Головокружение и дезориентация, возникшие с момента появления его в гробнице, начали проходить только сейчас.

– Это проклятое место! – завопил Абу и швырнул папирусный свиток обратно в саркофаг на оскверненные мумии. – Надо поскорее убираться отсюда! – Он выбежал из усыпальницы и помчался по коридору.

– Гробница проклята, – дрожащими голосами повторяли рабочие, последовав за проводником, толкаясь и пинаясь в узком проходе.

За ними побежали слуги.

Адъютант Наполеона помог генералу, который справился с недугом, но все еще был слаб, и повел его наружу, оставив Л’Этуаля одного в усыпальнице парфюмера и захороненной с ним женщины.

Склонившись над любовниками, Л’Этуаль схватил папирус, брошенный Абу, и засунул его в свою сумку вместе с золотой коробочкой.

Глава 2

Когда Жас Л’Этуаль было четырнадцать лет, мифология спасла ей жизнь. Она помнила все про этот год, особенно то, что пыталась забыть, причем в мельчайших подробностях. Так бывает всегда, не так ли?

Девушке-подростку, ожидавшей ее теперь у телестудии на Западной Сорок девятой улице, было не больше четырнадцати. Долговязая, неуклюжая, но восторженная и пугливая, словно жеребенок, она подошла ближе и протянула копию книги Жас «Искатели мифов».

– Можно ваш автограф, мисс Л’Этуаль?

Жас только что закончила в эфире утреннее ток-шоу, рекламируя свою книгу, но знаменитостью она себя не считала. Ее шоу по кабельному каналу, тоже под названием «Искатели мифов», изучающее происхождение легенд, насчитывало менее миллиона зрителей, поэтому такие встречи были неожиданными и приятными.

Заказанное такси поджидало ее у обочины, шофер наготове стоял возле пассажирской двери, но не возражал, если Жас немного задержится. Там, куда она направлялась, ее не ждал никто, кроме призраков.

– Как тебя зовут? – спросила Жас.

– Мэдди.

Жас ощутила легкий лимонный одеколон, которым надушилась девушка. Подростки и цитрусовые ароматы были неразлучны. Открыв авторучку, Жас начала писать.

– Иногда полезно знать, что герои существуют, – восторженно произнесла Мэдди. – Что люди действительно способны на замечательные поступки.

Шумная людная улица, на которой находился Музыкальный зал Радио-Сити, казалась странным местом для таких признаний, но Жас кивнула и участливо улыбнулась Мэдди.

Слишком долго она испытывала такой же голод.

Когда Жас впервые начала изучать происхождение мифов, путешествуя по древним городам мира, посещая музеи, частные коллекции и библиотеки, изучая руины исчезнувших цивилизаций, она надеялась, что все находки окажутся интересными и познавательными. С этой целью она искала за титаническими образами из легенд простых людей. Она писала о том, как совсем незначительные события, иногда даже просто случайности, превращались в великие свершения. Жас писала о том, как редко гибель мифологических героев действительно была великой, значимой, ослепительной и как рассказчики преувеличивали реальные события ради создания метафор, вдохновляющих и поучающих.

Ей казалось, что она разоблачает мифы. Развенчивает их героев. Но оказалось, что делает она совершенно противоположное.

Доказательство того, что мифы действительно основаны на фактах, что древние герои, боги, фурии и музы хоть в какой-то форме, но действительно существовали, давало ее читателям и зрителям надежду.

Именно поэтому они писали Жас восторженные письма и благодарственные записки, именно поэтому телешоу Жас продержалось на экране два года, и подростки, подобные Мэдди, охотились за ее автографом.

Именно поэтому Жас чувствовала себя мошенницей.

Жас знала, что вера в героев могла спасти жизнь, но она также знала, что вера в грандиозный вымысел могла столь же легко ее разрушить. Этого она Мэдди не сказала, лишь сделала надпись, вернула книгу, поблагодарила и нырнула в поджидавшую ее машину.

Спустя сорок пять минут аромат возвышавшихся сосен и свежераспустившихся багряников оповестил ее о том, что она добралась до кладбища Слипи-Холлоу, расположенного в зеленой долине реки Гудзон. Она оторвалась от чтения в тот момент, когда вдали показались витые железные ворота.

Когда машина проезжала в ворота, Жас развязала и снова завязала ленту, удерживающую ее локоны. Потом еще раз. Ленты она коллекционировала с детства, их у нее были целые коробки: атласные ленты, шелковые, бархатные, муаровые и жаккардовые, чаще всего найденные в антикварных магазинах в корзинках остатков. Такого нежного атласа у них оказалось семь ярдов на искореженной сыростью бобине с надписью «Траурный шелк».

Водитель проехал по центральной кладбищенской дороге до развилки и свернул направо, и пока он маневрировал по узким дорожкам среди надгробий, мавзолеев и памятников, Жас завязывала и развязывала свой длинный белый шарф, высматривая из окна знакомое гранитное украшение в виде сферы и креста.

За последние сто шестьдесят лет все родственники по материнской линии были похоронены на этом викторианском кладбище, раскинувшемся на вершине холма над рекой Покантико. При таком количестве родственников, упокоившихся в разросшемся мемориальном парке, она чувствовала себя тут как дома. Неуютно и беспокойно, но как дома в этом обиталище мертвых.

Водитель направился к рощице акаций, припарковался и вышел, чтобы открыть ей дверь. Решимость Жас боролась со страхом. Поколебавшись всего несколько секунд, она вышла из машины.

В тени деревьев Жас остановилась на ступеньках мавзолея в греческом стиле и попыталась открыть его дверь ключом. Прежде никаких проблем с этим у нее не возникало, но в прошлом году из замочной скважины не сыпалась ржавчина – время не пощадило механизм. Ковыряясь ключом в замочной скважине, она заметила, как сильно поросли мхом каменные блоки справа от двери.

На притолоке располагались три бронзовые головки, побитые погодой. На нее смотрели лица Жизни, Смерти и Бессмертия. Жас взглянула на каждое из них, продолжая греметь ключом в замке.

Пятна на лице Смерти странным образом смягчили его выражение, особенно вокруг закрытых глаз. Палец, приложенный к губам, обезмолвивший их навечно, почти совсем истлел, так же как и венок из маков – древнегреческий символ сна.

В отличие от своих великовозрастных подруг, Бессмертие была еще молода, но змея, обвившаяся вокруг ее шеи и проглотившая собственный хвост, покрылась черно-зелеными пятнами, не соответствующими древнему образу вечности. Лишь символ человеческой души, бабочка в центре лба Бессмертия, осталась безупречной.

Жас продолжала сражаться с замком. При мысли, что войти не удастся, у нее даже закружилась голова. Но замок торжественно щелкнул и наконец-то поддался. Открываясь, дверь застонала, словно старуха. Сразу же пахнуло камнями и затхлым воздухом, смешанным с запахом гниющих листьев и сухого дерева. Жас называла это «ароматом забытого прошлого».

Она остановилась на пороге и всмотрелась внутрь.

Свет позднего утра, проходящий сквозь два витражных окна, украшенных сиреневыми ирисами, заполнил внутреннее пространство меланхоличной синевой, разлившейся по распростертому на алтаре ангелу. Лик его был скрыт, но печаль сквозила в тонких пальцах, обхвативших пьедестал, и в том, как скорбно опустились его крылья, касаясь кончиками пола. Под каждым из двух окон стояли гипсовые урны с прошлогодними подношениями Жас: давно засохшими яблоневыми ветвями.

Посередине небольшой гранитной скамьи в нише сидела в ожидании женщина и смотрела на Жас со знакомой печальной улыбкой. Голубой свет проникал сквозь облик женщины, освещая ноги Жас.

Я боялась, что ты не придешь. Казалось, что тихий голос исходит из воздуха вокруг прозрачного видения, а не из него.

Входя в склеп, Жас напомнила себе, что женщина не реальна, и закрыла за собой дверь.

Призрак матери был отклонением от нормы, плодом ее воображения, остаточным явлением заболевания. Последним реликтом тех страшных времен, когда в зеркале Жас видела не свое отражение, а принадлежавшее кому-то неузнаваемому. Когда она была настолько уверена, что в карандашных рисунках изображены не вымышленные пейзажи, но места, где она жила, что даже пыталась отыскать их. Когда она слышала крики людей, сожженных заживо… Похороненных заживо… Крики, которые не слышал никто, кроме нее.

Когда покойная мать впервые заговорила с ней, Жас было четырнадцать лет. Поначалу это происходило ежечасно после ее смерти, потом случалось каждый день, затем реже. Но переехав из Франции в Америку, Жас слышала мать всего раз в году, здесь, в склепе, в годовщину ее погребения. Одри покинула дочь слишком рано и слишком трагично, умерев в парфюмерной мастерской, в окружении самых прекрасных в мире ароматов. Для Жас, обнаружившей труп матери, это навсегда осталось шокирующе страшным воспоминанием. Ароматы роз и лилий, лаванды, мускуса и пачули, ванили, фиалок и вербены, сандала и шалфея сочетались с широко распахнутыми мертвыми глазами, смотрящими в никуда. Лицо, прежде всегда столь оживленное, теперь застыло навсегда. Одна рука была вытянута на колене, словно в последний момент Одри вспомнила, что забыла нечто важное, и потянулась к нему.

Продолжая сжимать в руках цветущие ветви яблони, Жас прошла в склеп и положила цветы на мраморный пол рядом с античной урной. Ей надо было сделать кое-какую работу. Прошлогодние засохшие ветви рассыпались, когда Жас их вынимала. Опустившись на колени, она рукой собрала мусор в кучку. Конечно, можно было нанять службу ежегодного ухода, но для Жас это было приятным занятием, дававшим ощущение чего-то конкретного и ощутимого.

Она была не единственным ребенком, но каждый год в склеп приходила одна. Жас всегда напоминала брату о дате, надеясь, что он придет, хотя и знала, что этого не произойдет. Ожидания вели лишь к разочарованиям. В детстве мама научила ее не быть жертвой соблазнительных жизненных надежд.

– Людям, умеющим выживать, – говорила она, – свойственно смотреть фактам в лицо. Ты из семьи мечтателей, но между реальностью и видимостью реальности существует большая разница. Ты понимаешь? Обещаю, тебе это поможет.

Это был жестокий и, возможно, ядовитый урок маленькой девочке со стороны женщины, неспособной следовать собственным советам.

Но мечты маленькой Жас были совсем не такие, как у остальных людей. Их наполняли страшные звуки и уродливые видения, страхи, от которых невозможно было избавиться. Мечты Робби были фантастичны. Робби верил, что однажды они найдут книгу ароматов, которую их предок привез из Египта, и он воспользуется ее рецептами для создания прекрасного эликсира. Когда бы он ни заговаривал об этом, Жас только снисходительно улыбалась, как это делают старшие сестры, и говорила:

– Мама сказала мне, что это лишь мечты.

– Нет, папа говорит, что это правда, – возмущался Робби. Потом он бежал в библиотеку за старинной книгой по истории в кожаном переплете, открывал ее на нужной странице и указывал на гравюру Плиния Старшего, римского писателя и философа.

– Он видел книгу Клеопатры с рецептами духов. Здесь он об этом пишет.

Ей не хотелось разочаровывать брата, но важно было, чтобы он понял, что это всего лишь большая выдумка. Если бы ей удалось переубедить его тогда, то, возможно, она и сама поверила бы в это.

– Возможно, у Клеопатры на фабрике духов была инвентарная книга, в которой записывались рецепты, но у нас ее нет. И не существует никакого Аромата Памяти. Не бывает духов, помогающих вспоминать разные вещи. Все это сказки, придуманные нашими предками, чтобы Дом Л’Этуаль выглядел особенным. Двести лет наша семья создает духи и продает в своем магазине. Просто духи, Робби. Смеси масел и спирта. Не сны. Не фантазии. Все это придумано, Робби. Чтобы нам было не скучно.

Мать научила ее всему, что касается историй. Одни создаются нарочно, но бывают и такие, что являются непрошеными. «Даже когда они страшные и захватывают тебя, их можно контролировать», – говорила Одри, глядя на дочь мудрыми глазами. Жас все понимала. Мама подарила Жас отгадки, помогла ей справиться с тем, что делало их обеих не такими, как все.

Несмотря на эти советы, теперь воображение почти лишило Жас рассудка. И без того тяжелые видения усилились после смерти матери. И Жас никак не могла убедить себя, что они не реальны.

После нескольких месяцев, проведенных в клинике, когда врачи прописали ей процедуры и лекарства, которые не только не помогали, но иногда даже заставляли ее чувствовать себя еще более сумасшедшей, один из докторов наконец-то заглянул ей в душу и все понял. Он научил ее поступать со своими страхами так же, как парфюмеры поступали с цветами, забирая их аромат. Потом он научил ее выделять суть из всех галлюцинаций, полных криков и потоков крови. Он научил Жас находит символику в бредовых видениях, используя мифологические и духовные архетипы, чтобы интерпретировать их. Доктор говорил, что символы необязательно связаны с реальной жизнью человека. Чаще всего они лишь часть коллективного бессознательного. Архетипы являются универсальным языком. Это ключи, необходимые Жас для того, чтобы расшифровать ее кошмары.

В одном из самых ужасных кошмаров Жас оказалась заперта в горящем помещении высоко над неким апокалиптическим городом. Четвертая стена была стеклянной. Когда дым устрашающе начал обволакивать Жас, девушка в отчаянье попыталась открыть окно. Если бы она выбралась наружу, то смогла бы расправить свои прозрачные крылья, сложенные на спине.

Где-то за пределами комнаты она слышала голоса людей, хотя в реве пожара это было невозможно. Она стала кричать о помощи. Но никто не мог ее спасти, она должна была погибнуть.

С помощью доктора Жас изучила свое подсознание и смогла найти в этом кошмаре параллели с легендой об Икаре и Дедале. Важной деталью, ставшей ключом к пониманию этого сна, оказалось то, что в ночном кошмаре она была одна. Отец и мать бросили ее. Несмотря на то что Икар не послушался отца, тот не оставил сына, предложив ему по крайней мере совет. Но никто не предупредил Жас о том, чтобы она не приближалась к солнцу или морю. В своей западне она была одинока, обреченная сгореть заживо.

Изучение архетипов и символики воображения стало первым шагом на пути, приведшем ее к написанию книги «Искатели мифов», потом к продюсированию шоу на кабельном телевидении. Вместо того чтобы стать парфюмером, как ее брат, отец и дед, Жас стала исследователем, взявшись за изучение происхождения древних мифов. Она оживляла легенды и поэтому могла вернуть их на землю. Путешествуя из Афин в Рим и в Александрию, она искала археологические ориентиры и исторические записи, доказательства того, что люди и события, впоследствии превратившиеся в мифы, действительно существовали.

Жас хотела помочь людям понять, что истории были метафорами, уроками и картами, но не правдой. Магия могла быть опасна. Реальность была всесильна. Не существовало Минотавра. Не было единорогов, или фей, или богов. Было лишь соотношение между фактами и фантазией. И став взрослой, Жас никогда не теряла бдительности.

И только здесь, каждый год, десятого мая, в годовщину смерти матери, осторожность оставляла ее.

Лучи света переместились. Жас знала, что это из-за движения облаков, но создавалось впечатление, будто ангел дышит. Замечательно верить, что каменный ангел может ожить. Что на свете существовали герои, неспособные разочаровать. Что мама действительно разговаривала с ней из могилы.

Но я же разговариваю, послышался шепот в ответ на мысли Жас. И ты знаешь, что я разговариваю. Знаю, что ты очень боишься поверить мне. Но поговори со мной, родная, это поможет.

Жас встала и начала разворачивать яблоневые цветы, которые принесла на могилу. С призраком она не разговаривала никогда. В действительности ее мать была не здесь. Явление было вызвано аномалией мозга. Она видела магнитно-резонансную томограмму на столе отца и прочла письмо врача.

Тогда Жас было всего четырнадцать лет, но даже теперь ей бы пришлось справляться о некоторых словах в справочнике. Сканирование показало то, что они назвали очень незначительной редукцией объема фронтального белого вещества, зоны, где иногда локализуются признаки психического заболевания. Это стало доказательством того, что причиной ощущения, будто она сходит с ума, является не гиперактивное воображение, а нарушения, обнаруженные врачами.

Однако при таких изменениях они не были уверены в методике лечения. Долгосрочный прогноз пациентки казался неопределенным. Состояние ее могло оставаться стабильным и никогда не ухудшиться. Либо могли развиться более тяжелые биполярные нарушения. Врач посоветовал срочное лечение наряду с курсом психомедикаментозной терапии и наблюдение за улучшением симптомов.

Жас сняла с букета целлофановую обертку и смяла ее. Шум целлофана оказался достаточно сильным, чтобы заглушить голос матери.

Дорогая, я знаю, что это неприятно, и очень сожалею.

Поставленные в урну под витражным окошком слева яблоневые цветы источали свой аромат. Жас обычно предпочитала более сдержанные лесные ароматы, запах острых приправ и мускуса, мха и перца с легкими оттенками роз. Но мама больше всего любила яблоневые цветы. Поэтому из года в год Жас приносила их ради напоминания обо всем, чего ей не хватало.

Небо потемнело, и по стеклу внезапно застучали капли. Сев на корточки возле урны, Жас прислушалась к шуму дождя, обрушившегося на крышу и стучавшего в окна. Обычно она с нетерпением спешила по делам, чтобы сменить обстановку. Старалась не задерживаться. Готова была на все, лишь бы избежать уныния, вызывавшего чрезмерные грустные размышления. Но здесь, в этом склепе, раз в году, предаваясь своим страхам, грусти и разочарованию, Жас чувствовала какое-то болезненное облегчение. В этой бездне, залитой печальным голубым светом, она могла замереть и сильно разволноваться, вместо того чтобы хранить спокойствие. Она могла позволить себе грезы. Могла испугаться их, а не сопротивляться. Только раз в году. Только здесь.

Когда я была маленькой, то верила, что этот свет является мостом, открывающим мне путь из мира живых в мир мертвых и обратно.

Жас почти ощутила, как мама погладила ее по голове, тихо нашептывая слова, как она делала это, укладывая дочь спать. Жас закрыла глаза. Тишину заполнил шум дождя, пока Одри не заговорила снова.

Вот что это для нас, дорогая? Это мост?

Жас молчала. Она не могла говорить. Она слушала слова матери, но слышала дождь, а потом скрип дверных петель, когда открылась тяжелая витая дверь из железа и стекла. Порыв влажного холодного ветра ворвался в склеп, и она повернулась. Тень мужчины на пороге поначалу показалась Жас тоже нереальной.

Глава 3

Молодой монах на мгновение склонил голову, словно молясь, а потом зажег деревянную лучину. Его спокойствие и безмятежность казались почти блаженными, миг полного внутреннего покоя.

Выражение его лица едва ли изменилось, даже когда он поднес горящую лучину к своей одежде, пропитанной бензином. Монаха охватило пламя того же цвета, что и его одеяние.

Се Пин отвернулся от монитора и взглянул в глаза Кали Фонг, не удивившись тому, что они переполнены слезами.

– Это кошмар, – прошептала она дрожащими губами. Невысокая двадцатитрехлетняя Кали могла сойти за подростка. Казалось, что она не могла быть создателем изысканных картин, иногда весьма внушительных размеров. Страсть, с которой она говорила о правах человека и свободе творчества, иногда сотрясала ее маленькое существо. Такая прямолинейная девушка была не очень разумным выбором Се для тесной дружбы. Но он давно решил, что избегать отношений так же подозрительно, как поддерживать их.

– Не надо больше сидеть за компьютером, – сказал Се. – И плакать тоже не надо, пожалуйста. Только не при людях.

Несмотря на то что многие студенты и преподаватели обсуждали их отношение к последним неспокойным событиям в Тибете, для него было бы слишком опасно привлекать внимание.

– Но это же важно, и…

– Кали, мне надо уйти, – сказал он, пытаясь привлечь ее внимание. – На мне висит проект, придется полночи работать над ним. Почему бы тебе не очистить свой браузер, чтобы мы могли идти?

Каждый компьютер, продаваемый в Китае, имел программу, блокирующую сеть, чтобы никто не мог зайти на сайт Би-би-си, Твиттер, Ю-Тьюб, Википедию и блоги. Правительство заявило, что это делалось ради борьбы с порнографией, но все знали, что целью являлось закрытие доступа к новостям о демократии, Тибете или о членах запрещенного духовного движения Фалуньгун[4]. Посещение политически направленных или порнографических вебсайтов считалось преступлением, как и любые попытки обойти интернет-запреты.

Именно в этом Кали стала экспертом. Пока она стирала информацию, Се закрыл глаза и погрузился в свое сознание, чтобы найти уголок покоя, и мысленно начал произносить мантру, которую выучил, когда ему было всего шесть лет.

Ом мани падме хум.

Сделал он это медленно, четыре раза, и на несколько секунд из интернет-кафе пропали шум и суета. Се был слишком возбужден просмотренным, чтобы позволить заметить это Кали или, что еще хуже, тому, кто следил за ним.

Коснувшись руки Се, Кали вернула его в реальность.

– Сколько еще трагедий должно случиться, чтобы международная общественность начала действовать?

– Они ничего не могут сделать. Финансово все повязаны. Они все должны нам слишком много денег. Китай держит всех в заложниках. – Слова Се прозвучали очень рационально, но сам он чувствовал что угодно, кроме рассудительности. Пародия, разыгрывающаяся в его стране, ухудшалась с каждым днем. Пришло время действовать. Выбора у него не осталось. Время вышло. Скрываться больше нельзя, независимо от того, насколько трудной и опасной была его дорога.

В окно он заметил группу полицейских в синих мундирах, идущих по своим делам. В городе постоянно проводились облавы и слежки за подпольщиками, и ему не хотелось быть пойманным.

– Надо идти, – сказал Се, поднимаясь.

– За последние шесть дней сто три монаха сожгли себя заживо.

– Знаю, Кали, знаю. Пошли.

– Сто три монаха, – повторила она, пытаясь постичь это число.

Се схватил ее за руку.

– Надо идти.

Когда они выходили в дверь, четверо полицейских, замеченных в окно, перешли улицу и направились в кафе. Оказавшись в безопасности, Кали задала вопрос, над которым размышлял и сам Се, но не смел произнести это вслух.

– Как все это может помочь несчастному мальчику? Найдут ли его когда-нибудь? Зачем именно сейчас так усердствовать с исполнением Приказа номер пять? Неужели они не знали, что это лишь приведет к новым неприятностям? И почему они так уверены в том, что делают? Насколько может быть опасен маленький мальчик?

– Если этот маленький мальчик Ким, то он очень опасен.

Приказ номер пять был издан в 2007 году и давал правительству право регулировать реинкарнацию живого Будды, требуя регистрации каждого кандидата.

Конечной задачей был не контроль над реинкарнациями сам по себе, а запрет на инкарнации, которые были способны помешать китайскому правительству репрессировать Тибет и тибетский буддизм. Закон требовал, чтобы «живой Будда соглашался» на государственную регистрацию, и в то же время запрещал любые инкарнации в определенных регионах. Неудивительно, что из списка были удалены самые священные города Тибета, Синьцзян и Лхаса.

Се помнил, как его дед рассказывал ему о том, как впервые услышал в 1937 году об обнаружении ныне живущего Далай-ламы, духовного лидера тибетского буддизма и главы государства. Малышу было всего два года, когда поисковая группа искала реинкарнацию тринадцатого ламы, Тхуптэн Гьяцо, который в трехлетнем возрасте стал Далай-ламой в 1879 году и умер в 1933-м.

Первым намеком на то, где следует искать ребенка, было, когда голова забальзамированного тела ламы повернулась. Покойник, голова которого была обращена на юг, вдруг повернулся лицом на северо-восток.

Другой лама увидел во сне здания и письмена, отраженные в священном озере. Эти подсказки привели их в определенный монастырь в районе Амдо, где монахи помогли им отыскать ребенка.

А потом был проведен последний экзамен, предназначенный для подтверждения достоверности возможной реинкарнации: мальчику показали несколько предметов, среди которых были личные вещи ламы.

– Это мое и это мое, – сказал он, выбрав только то, что принадлежало умершему ламе, не обратив внимания на остальные предметы. Сперва четки ламы, а потом его очки.

Спустя тринадцать лет, в 1950 году, Коммунистическая партия Китая захватила Тибет и установила контроль над правительством. Спустя еще девять лет четырнадцатый Далай-лама, покинув родину в возрасте двадцати четырех лет, уехал в Индию. С тех пор, более чем через сорок лет, неразрешенный конфликт только усилился. Последний инцидент привел к тяжелым беспорядкам и насилию.

События, спровоцировавшие новое трагическое восстание, произошли в Лхасе две недели назад, когда на сутки пропал трехлетний ребенок, сразу после того, как он был признан реинкарнацией ламы.

С тех пор восстания на улицах тибетских городов не прекращались, а решительные и безжалостные меры полиции довели ситуацию до полного кризиса, самого тяжелого после ужасных протестов и убийств во время Олимпийских игр в 2008 году.

– Такое случалось и раньше, не так ли? – спросила Кали.

– Да, и почти так же.

Более двадцати лет тому назад, когда четырехлетний тибетский мальчик был признан новым Панчен-ламой, он внезапно исчез вместе со всей семьей.

Сотни лет Панчен-лама помогал найти Далай-ламу. Китайское правительство продолжало заявлять, что мальчик жив и здоров и что теперь он работает инженером в Пекине.

Неофициально большинство людей считали, что он убит. Надежду на то, что однажды он объявится, хранили немногие.

Последние несколько кварталов по пути в Нанкинский Институт искусств, который они заканчивали и где уже работали помощниками преподавателя, друзья хранили молчание.

Возле входа в здание Се поцеловал Кали на прощание в щеку.