Жемчуг покойницы Менка Мила

– Михайлов сын упал с крыши!

– А у меня вторую неделю ухо болит!

Каждый пытался взвалить на вдову вину за произошедшие с ним неприятности, в повседневной жизни бывшие делом обычным, но с появлением Эвы вдруг принявшие совершенно иную окраску. Прекрасное лицо вдовы стало грустным.

– Хорошо, – сказала она, – я и сама собиралась уходить: мне неуютно среди злых, жадных, надменных и пустых людей, которые довели моего мужа до безумия. Будь проклят мир, где правят деньги!

– Скажи, Эва… Панкрат был твоим любовником? Признайся, ведь это он подделал твои документы? – крикнул из толпы мужской голос.

Все обернулись на кричавшего: в расстегнутой рубахе, с помятым лицом, полицмейстер Дыбенко едва держался на ногах, будучи изрядно пьяным.

Вдова сошла с крыльца своего дома и раскрыла дамский зонтик, украсивший ее лицо нежным кружевом проникающего сквозь ткань лунного света. Многие впервые смогли разглядеть ее вблизи, без глухого облачения и вуалетки, обычно скрывающей ее лицо.

– Да это же Софья Пейц! – взвизгнула какая-то бабулька и принялась истово креститься.

– Нет, не похоже, эта сурьезно моложе! У той и волосы были темнее! – возразил кто-то.

Эва, словно приведение, скользила мимо людей, расступавшихся перед ней, как волны перед кораблем. Ни слова ни говоря, она пошла к реке, и толпа последовала за ней, держась на небольшом расстоянии.

Остановившись у кромки воды, вдова окинула красноречивым взглядом всех присутствующих.

– Жаль Панкрата. Он, и правда, помог мне, и за это принял смерть… На самом деле я не та, за кого себя выдавала, но я и не самозванка… Я – вдова Йозефа Пейца. Его единственная жена!

…Дыбенко, щуря слезящиеся глаза, присмотрелся. Он никогда не видел Софию Пейц до ее помешательства, если не считать свадьбы, на которой лицо ее было от него закрыто… Зато он часто видел во сне перекошенный рот своей жертвы, которую он и еще несколько его пьяных дружков настигли недалеко от реки. То была полоумная, оборванная жидовка… Не может быть!

– Бре-брешешь! – крикнул он. – Я знал Софию, ты – не она! Панкрат помог тебе подделать документы, и ты, боясь разоблачения, убила его!

– Мы оба знаем, при каких обстоятельствах состоялось наше с тобой знакомство! – сверкнула глазами вдова.

И полицмейстер затих, окончательно убедившись, что перед ним действительно София.

– К сожалению, мы не можем спросить у писаря, кто его убил: бедный Панкрат покоится на дне реки… – тихо продолжила вдова. – Но я-то знаю…

Глаза ее продолжали смотреть в самую душу Дыбенко, и он почувствовал озноб – зубы его застучали.

Мария Райда, вспомнив ночное происшествие, громко охнула – и дрожащей рукой показала на Дыбенко. Не выдержав направленных на него взглядов, Самсон Казимирович бросился было бежать, но, споткнувшись, упал, и его быстро скрутили, невзирая на ругань и угрозы.

– Вы совсем не изменились, люди… Злоба, зависть и похоть отравляют ваш мир… Мне жаль вас. Прощайте… – печально сказала вдова, фигура которой в призрачном свете ночного светила казалась почти прозрачной.

Ее бледное лицо было мокрым от слез. Повернувшись, она медленно пошла в воду по лунной тропинке.

– Эй! Глядите, она же сейчас ей-богу утопнет! Сделайте что-нибудь! – крикнул из толпы старческий голос, но никто не пошевелился.

Воцарилась тишина. Лишь прибрежные деревья шелестели листвой, да журчала тихо река.

Люди молча наблюдали, как вдова медленно погружается в воду. Вскоре река сомкнулась у нее над головой, а затем и зонтик, который она держала в руках, перевернулся и поплыл по течению, кружась на волнах, поблескивая полированной ручкой.

– Мама, а тетя вернулась туда, откуда пришла? – спросила маленькая девочка, теребя свою мать за подол юбки.

– Да, доченька, да, – ответила горожанка, не в силах оторвать взгляда от играющей лунными бликами водной поверхности.

Расходились молча, подавленные тяжелым зрелищем. Связанный Самсон Казимирович больше не ругался и не делал попыток бежать.

…Наутро на берегу обнаружили тело Панкрата Сиза. Дыбенко признал свою вину и пошел на каторгу. Его не спасли ни связи, ни заключение докторов о том, что он находился в состоянии временного помешательства. А через месяц Амалия Кирилловна получила известие, что ее муж умер, отравившись баландой, но поговаривали, что на самом деле смерть его была куда страшнее.

***

В полицейском протоколе происшествие на реке было освещено как несчастный случай, повлекший за собой смерть Софьи Пейц, тело которой и на сей раз не было обнаружено. Местные жители до сих пор верят, что были свидетелями возвращения жены Йозефа с того света и обратно. Так ли это – одному Богу ведомо…

А на могиле малышки Рахили вы всегда можете увидеть живые цветы. Мария Райда заботится об этом.

Жемчуг покойницы

Проводить старуху в последний путь никто не пришел.

Отец Игнат зачитал полагающуюся при погребении молитву. Могильщики опустили убогий гроб в наспех вырытую могилу и дружно замахали лопатами, засыпая ее. Священник не стал дожидаться, когда они закончат, оставил им бутылку мадеры за работу (старуха была очень бедна) и степенно удалился, осеняя себя крестным знамением и шевеля полными губами.

День выдался жаркий. Холщовые рубашки на спинах мужиков намокли от пота. Сформировав холмик и воткнув в него простой безымянный крест, они сели неподалеку отдохнуть от трудов, а заодно распить вино, что дал им за работу отец Игнат.

Выпили по глотку – помянули новопреставленную. Мадера была тяжелой и теплой, поэтому, когда бутылка почти опустела, могильщики были изрядно пьяны.

– А что, Сашко, не рассказывал ты мне давно про свою Юльку? Или передумал жениться на ней? – заглядывая в бутылку, точно в подзорную трубу, спросил Михей.

Сашко глубоко вздохнул и не без горечи в голосе произнес:

– Я-то нет, да кабы она не передумала… Пока коплю на свадьбу – того и гляди – уведут мою Юльку…

– И много удалось тебе скопить?

– Да с этими разве скопишь?! – Сашко кивнул головой в сторону свежей могилы. – Ведь одни нищие мрут. Тут и на бусы Юльке не накопишь, а хочется, чтобы и еды на свадьбе было вдоволь, и музыкантов позвать, и…

– Погоди-ка! – подняв палец вверх, внезапно прервал его Михей. – На бусы Юльке, говоришь, не накопишь? Дык, они – и бусы, и золото, и камни-самоцветы – вона, тут, в пятидесяти шагах от нас с тобой!

Сашко тряхнул головой, и тут до него дошло, что Михей имеет в виду.

– Что ты! Что ты! – словно отбиваясь от черта, замахал руками младший могильщик. – Разве ж такое можно?! Грабить мертвых – большой грех!

– Это как посмотреть… – философски заметил Михей. – Вот смотри: год назад схоронили мы Сычиху, дык все ей и при жизни досталось – и богатство, и почет! Не то, что нонешней покойнице! А зачем, спрашиваю тебя, Сычихе шитый жемчугом сарафан? А богатая кичка? А сколько нитей жемчуга было на ней, спаси господи ее душу? – И Михей опрокинул в себя остатки мадеры.

Сашко посмотрел на выпирающий под коричневой кожей кадык Михея, вспомнил в деталях Сычиху и брезгливо поморщился:

– После желтой морщинистой шеи Сычихи… на длинную, нежную шею моей Юльки?! Да гори он, этот жемчуг… Не хочу я, отстань, дядя Михей! – И Сашко икнул.

Но Михей не унимался:

– Зачем же Юльке? Жемчуг мы сможем продать на ярмарке в Павице, а на вырученные деньги и свадьбу справишь, и купишь Юльке свадебный подарок. И нам хорошо, и Сычиха тебе вроде как поможет. Может, часть грехов с нее спишут! – Он поднял глаза к небу.

Солнце пошло на убыль, кладбищенский сад шелестел зарослями сирени и дички. Акация, отцветая, роняла белые слезы. Малиновка, сидевшая на памятном шесте, что был врыт у могилы Сычихи, наблюдала за работой гробокопателей. На кладбище в эту пору не было ни души. Вдалеке послышался колокольный звон, собирающий прихожан на вечернюю службу.

Тех, кто был беден, как сегодняшняя старуха, хоронили в низине, где почва была глинистой и вода близко.

А Сычиха еще при жизни выбрала себе для могилки сухое местечко. Копали долго – могила была вырыта основательно, да и земля успела спрессоваться. Вот уже в небе появилась огромная, полная луна.

Сашко уже протрезвел. И хотя ночь была теплая, его внезапно стал колотить озноб. Он уже хотел отказаться от затеи, но было поздно: лопата скользнула по крышке гроба.

В этот самый момент ничего не подозревающий Михей, ходивший в сторожку за керосиновой лампой, поставил ее на землю и спрыгнул вниз, проломив подгнившие доски – аккурат посередине. Послышался негромкий треск – это лопнул живот покойницы, в который Михей угодил ногой. На погребальном покрывале тотчас стало расплываться темное пятно.

– Фу-ты, пропасть! – выругался Михей, расставил ноги по сторонам гроба, прикрыл рот ладонью, а второй рукой стал отрывать остатки крышки, чтобы поскорее добраться до вожделенных жемчужных нитей.

Сашко, вжавшись спиной в стену ямы, с ужасом смотрел на него.

– Чего глазами хлопаешь, посвети мне! – зло бросил ему Михей, отрывая последний кусок крышки.

Сашко проворно выбрался из могилы и взял в руки лампу.

…Лицо Сычихи было наполовину изъедено личинками, она смотрела на возмутителей своего спокойствия пустыми глазницами и сквозь пергамент уцелевшей кое-где на губах кожи жутко улыбалась.

Сашко успел отставить лампу, и его стало выворачивать мадерой на куст бузины. Пока его рвало, Михей времени даром не терял: его длинные жадные пальцы уже блуждали по шее покойницы в надежде обнаружить замок бус. Но бусы, похоже, вовсе не имели никакой застежки – они были настолько длинны, что одевались по старинке, просто.

Бледный как полотно, Сашко, встав с колен, повернулся в сторону церкви.

– Прости нас, Господи! Господи, спаси и помилуй! – И принялся судорожно креститься.

Тут из могилы показалась вихрастая голова Михея:

– Достал! Держи-кось! Эх ты…

Он поднял вверх руку с жемчугом и вложил в ладонь подошедшему Сашку.

– Тебе девицей надобно было родиться, с такой чувствительностью, а ты еще и жениться надумал! – махнул рукой Михей и нырнул обратно, в смрадное царство смерти, дабы обобрать Сычиху до последнего камешка…

Cашко присел на корточки и стал катать в руке жемчуг, тяжелый и влажный. Поднес его поближе к лампе, чтобы получше рассмотреть.

В ту же секунду в могиле послышалась возня и раздался истошный вопль Михея:

– Сашко! На помощь! На по…

Крик превратился в хрип, и… все стихло.

Cашко осторожно подполз и посветил на дно могилы. Там, ничком на покойнице, неподвижно лежал Михей. Сашко не сразу понял, что это за светлые, кривые палки у него на спине.

Но когда они сжали свои корявые сучья, впиваясь ногтями в спину Михея, он понял, что это руки Сычихи.

…Сашко бежал, не оглядываясь, спотыкаясь о старые памятные камни и почерневшие от времени скособоченные кресты. Ему казалось, что Сычиха, выбравшись из под Михея, гонится за ним. Наконец, он выскочил на проселочную дорогу и, задыхаясь, побежал дальше – к церкви. Там и просидел до первых петухов. Очнувшись, он обнаружил у себя в зажатом кулаке жемчужное ожерелье.

В ужасе, словно ядовитую змею, откинул он его в заросли лопуха, что разросся у церковной ограды. Потом поплелся к себе домой – и как был, в грязной одежде и сапожищах, рухнул на лавку и забылся.

Ему снилась свадьба. Юлька, нарядная, красивая, в белом платье – улыбалась. Стол ломился от разнообразной еды: тут было мясо всех сортов, рыба, фрукты и, кроме хлеба, с десяток наименований выпечки! Вино, водка, пиво – лились рекой. Гости пели и плясали, и все смешалось в один пестрый, шумный хоровод. Наконец, сытые и довольные, все стали расходиться.

Юлька краснеет и стесняется, но он нежно кладет ее на приготовленную матерью перину. Он гладит ей волосы, снимает исподнее… Охватившее его желание велико, и он более не может себя сдерживать. Несмотря на протест, он действует быстро и грубо… Юлька плачет от боли и обиды, но он ничего не может поделать с собой и продолжает натиск до тех пор, пока лицо девушки не искажает гримаса. И вот уже под ним не дрожащая, как лист, невеста – а корчащаяся от смеха Сычиха, в жемчужном ожерелье, которое вдруг разлетается на сотню бусин, и они стучат, рассыпавшись по дощатому полу…

…Он закричал во сне и, проснувшись, понял, что это дождь стучит по кровле…

Он старался успеть засветло. Две лопаты, заступ – все должно быть на месте. Так и было. Сашко еще раз посмотрел на спину Михея и принялся за дело. Утрамбовав могилу, он вернулся домой.

…Исчезновение Михея никого не удивило – он был человек пришлый. Но перемена, произошедшая с Сашком, еще долго была на языках у многих. Странный он стал, людей сторонится. Невесту свою, Юльку, и ту стал избегать.

Новый могильщик, Сергеич, говорил, будто видел своими глазами, как Сашко в полночь зарывал в Сычихину могилу что-то завернутое в тряпицу, плакал и просил покойницу больше его не мучить.

Потом-то некоторые пытались найти сокровище, а именно жемчужное ожерелье Сычихи. Но так ничего и не нашли. А Сергеича маленько попинали, чтоб не брехал.

Портрет

В каморке дядюшки Имантса было грязно и душно. Пахло лежалым хламом и сырым деревом. С тех пор как старьевщик похоронил жену, его жилище с каждым днем становилось все запущеннее.

Имантс сидел за столом, в кресле с лоснящимися от времени подлокотниками, и изучал багет для картины, которую так удачно купил сегодня недалеко от квартала Ремесленников. Наконец, он, похоже, выбрал то, что нужно! Имантс встал из-за стола, подошел к старинному, изъеденному древесным жучком комоду и достал само полотно – оно было скручено трубочкой.

У окна старьевщик развернул картину и, достав двумя пальцами из нагрудного кармана видавшую виды лупу, принялся разглядывать через нее портрет. Следовало определить, в каком он состоянии и не нуждается ли в реставрации. Имантс нутром чувствовал, что эта вещь не простая – а раз так, то непременно приведет его к богатству. Смастерив для нее достойную рамку, он сможет выгодно продать картину и на вырученные деньги отправиться в Вентспилс, к родственникам покойной жены, навсегда завязав со своим ремеслом. Уж сколько лет он скупает, чинит и перепродает старые вещи – не вспомнить! А недалеко от Вентспилса можно на выгодных условиях получить клочок земли. Хоть и в дюнах, но… Имантса манило море и страшило одиночество. Он станет рыбаком – как брат жены Маркус.

Лупа скользила по краям картины. На морщинистом лице Имантса была довольная улыбка – картина была в превосходном состоянии. Наконец, лупа выхватила из центра полотна лицо вельможи. Сквозь толщу стекла на старьевщика смотрели огромные, внимательные глаза. Живые! Имантс выронил лупу и тряхнул головой, пытаясь прогнать видение. Боясь снова посмотреть в лицо изображенного на картине, он плюнул себе под ноги и хотел уже свернуть ее обратно, как вдруг…

– Ты, Имантс, сын Мартиньша, не так глуп, чтобы не использовать свой шанс, – услышал он тихий голос.

– Кто здесь? Арнис, ты? – старик повернулся к двери, хотя прекрасно знал, что это не Арнис, не кто-либо другой из его соседей.

Послышался тихий вздох. Старик посмотрел на картину. Вельможа словно приблизился из темноты и смотрел ему прямо в душу.

– Так чего ты хочешь, Имантс? Я все могу, чего ни попроси!

Старик был напуган, но корыстолюбие побороло страх:

– Хочу быть богатым!

– Изволь! – громко выдохнуло Имантсу в ухо – так, что он на секунду оглох.

От неожиданности он попятился и задел напольную вазу, которую не мог продать уже два года! Издав глухой звук, ваза рассыпалась, и взору изумленного старика предстало ее второе, толстое дно. Старик отложил картину и лупу и дрожащими руками открыл крышку этого своеобразного круглого ларца.

– Святой Петр! – только и смог он сказать, погрузив заскорузлые пальцы с грязными ногтями в алмазы, жемчуга и изумруды, цена которых намного превышала представление старьевщика о богатстве.

– Ну? – спросил голос, дав старику возможность убедиться в том, что сокровища настоящие. – Ты доволен?

– Да! Да! Здесь хватит… хватит на все. Ималда! Жаль, ты не видишь этой красоты! – хрипло отозвался старик, помянув жену-покойницу.

– Ималда? – на старика повеяло холодом. – Будет тебе жена. Молодая и в сто крат краше твоей старой, больной Ималды.

– Но я не хочу. Мне нужна моя Ималда!

Повисло молчание. Имантс начал было бояться, что все это сон и сокровища его сейчас растают. Он вглядывался в человека на портрете – но тот был нем. Глаза, правда, все еще поражали необыкновенной реалистичностью, но все же они были выписаны на холсте искусным живописцем.

Старьевщик свернул картину, убрал обратно в украшенное древесным жучком чрево комода и, кряхтя, принялся убирать черепки, оставшиеся от вазы. Чудесную коробку с сокровищами он обернул тряпьем и бережно убрал под кровать. Хотел было заняться изготовлением обрамления для портрета, но руки не слушались – все еще ощущая прохладу драгоценных камней.

…Женщина, у которой Имантс купил портрет, была пришлой: это было видно по замызганной дорожной глиной одежде и стоптанной до дыр обуви. Только сейчас Имантс понял, что не нужда заставила ее продать картину. Она хотела от нее избавиться. Опытный глаз старьевщика сразу определил, что эта женщина не нищенка. Кожа ее была не обветрена, как у большинства женщин, населяющих ремесленный квартал, а также рыбацких жен. Руки ее были нежны и ухожены, что выдавало в ней весьма обеспеченную особу. Но он, словно пес, почуяв выгодную сделку, не придал этому несоответствию ни малейшего значения.

Мнимая нищенка, не торгуясь, отдала картину за смехотворную цену – и старьевщик так обрадовался, что не стал утруждать себя размышлениями. Еще утром он, насвистывая, катил вперед свою тележку и благодарил судьбу за удачу. А теперь ему многое стало понятно.

Имантс вышел на свежий воздух и сел у дверей своей лавчонки. Было самое начало осени, и обычно он выставлял стол с различными предметами для продажи на улицу. Сегодня он решил этого не делать. Зачем? Ведь он теперь сказочно богат и может себе позволить просто греться в ласковых лучах сентябрьского солнца.

В этот день ничего странного с Имантсом не произошло – все было как обычно: вечером заглянул сосед Арнис – принес с собой бочонок пива. В дом приглашать Имантс его не стал, вынес на улицу еще один трехногий, но прочный табурет, стол, две глиняных кружки и даже предложил соседу табаку, хотя сам не курил.

Арнис, наливая из бочонка янтарное, душистое пиво, умудрялся курить трубку и отпускать нескромные шуточки по поводу молодых горожанок, совершающих вечерний моцион. Лавка старьевщика находилась на мощеной улочке, недалеко от ратуши, и чаще всего девицы шарахались от Имантса как от клопа – что безмерно веселило вечно краснолицего Арниса.

Имантсу очень хотелось поделиться с кем-нибудь своей тайной – но он молчал, медленно тянул свое пиво и лишь изредка кивал Арнису, не особо вслушиваясь в его хмельную болтовню.

Когда фонарщики залязгали своими лестницами, Арнис ушел. Имантс испытал облегчение и, залпом допив свою кружку, всего третью за вечер, отправился спать, оставив и табуреты, и стол, и даже кружки на улице.

Закрыв дверь, он тут же полез под кровать – проверить, на месте ли сокровище. Оказалось, да. Переливается призрачным светом – завораживает красотой огранки камней и гладкостью и благородной формой крупных жемчужин.

Имантс взял одну, подержал в руке. Он вспомнил, как Ималда на собственную свадьбу испросила у своей матери ожерелье неблагородного, речного жемчуга да янтарную брошь.

Как светилось от счастья ее лицо! Имантс сжал жемчужину и подумал было отдать ее в церковь, чтобы святые отцы поминали его бедную Ималду каждый день. Потом вдруг передумал и положил обратно.

Он еще какое-то время полюбовался игрой камней и наконец закрыл коробку. Задвинул под кровать и завалил тряпьем. Из-под тряпок послышался характерный писк. Мышь. Имантс поморщился, но не стал ничего предпринимать – просто повернулся к стене и заснул.

Во сне к нему явилась Ималда. Но не та, изможденная болезнью, а другая – молодая и здоровая. Она стояла посреди большого поля – светлые волосы убраны в две косы, как она носила до свадьбы, на голове – венок из полевых трав и цветов, как обычно бывает на празднике Лиго. Она улыбалась ему.

Вдруг он заметил, что на Ималде лишь тонкая, белая, почти прозрачная рубаха, и сквозь нее отлично видно и торчащие соски, и вообще все, до последней родинки.

Имантс протянул к ней руку, но она была такая грязная, что старьевщик, устыдившись, тотчас отдернул ее. Он увидел себя со стороны и поразился: как же он постарел и подурнел!

Но Ималда, похоже, этого не замечала. Она приблизилась к нему и, закинув руки ему на плечи, кинулась целовать – в жесткие, поросшие светлой щетиной щеки, в грязную шею, в хмельные губы.

Имантс пытался отстраниться, но ему не удалось.

«Она – такая чистая, красивая… Как бы не испачкалась», – думал он, с изумлением отвечая на горячие поцелуи Ималды.

Запах ее кожи и волос, юная и упругая грудь вконец вскружили ему голову, и он дал волю чувствам. И те накрыли его с головой. Он испытал во сне сильнейшее потрясение. Такого с ним не случалось при жизни с Ималдой, которая была скромной женщиной, очень ограниченной в проявлении чувств, как все латышки. Бывало, слушая рассказы друзей о распущенных и развратных польках и немках, Имантс даже не раз помышлял изменить жене, но так и не сделал этого.

Ималда была хорошей хозяйкой – это отчасти компенсировало ее холодность. Имантс жил в чистом доме, питался разнообразно – чего же еще желать?!

А потом… она заболела. Имантс не отходил от ее постели – сам убирал, готовил, стирал белье. Правда, он совершенно этого не умел, но старался сделать жене приятное. А она смотрела на него и плакала.

Тогда он садился рядом и спрашивал:

– Дорогая, что-то не так? Почему ты плачешь?

А она:

– Тебя жалко.

Вот такая любовь была. Сама, умирая, жалела его – своего Имантса. Детей у них не было, и Ималда просила мужа не соблюдать по ней траура, а по возможности скорее жениться.

За месяц Ималда изменилась до неузнаваемости – превратилась в страшную, тощую старуху. В конце концов она отказалась от еды и питья – но смерть словно издевалась над ней, желая знать, насколько еще хватит сил этой женщины. Имантс плакал, умолял жену поесть или хотя бы попить… И она сдавалась: пила воду и ела размоченный хлеб.

Доктор, зная о болезни Ималды, не удивился, узнав о ее смерти. Тело не стали тревожить вскрытием и похоронили на следующий день.

На поминках Имантс услышал, как подружка Арниса сказала, что Ималда просила у нее яд – тот, чем травят крыс, но она не дала. Имантс вспомнил, как умирала его жена, и тут же понял: нашелся добрый человек. Пока Имантс ездил по дворам со своей тележкой, чья-то рука услужливо поднесла его жене яд… Он вернулся слишком поздно – и если бы он знал! Глядя на муки умирающей, он сам желал, чтобы все быстрее закончилось.

Имантс злился на себя, на Ималду, на Бога. Плохо спал, почти не ел, не убирал свое жилище. Ему не было сорока пяти, а выглядел он как старый дед.

Но прошло время, и он потихоньку стал приходить в себя. А тут еще брат Ималды, Маркус, приехал навестить – звал к себе, в Вентспилс. И старьевщик решил, что как только появится более или менее приличная сумма, он закроет дело и уедет. А тут такое…

Он лежал на спине, с закрытыми глазами, и видел перед собой переливающуюся гладь моря. В лодке у берега он видел и себя самого, только не старого и запущенного, а счастливого, улыбающегося, молодого. Жена стояла рядом, а на руках у нее был ребенок. Имантс был совершенно счастлив. Его не беспокоил ни дурной запах, исходивший от давно нестираного белья и от него самого, ни мышиная возня под кроватью. Он был готов лежать ровно столько, сколько занимает разум светлая картинка, созданная его воображением.

В дверь тихонько постучали. Имантс не ответил, лишь скрипнули пружины кровати.

Тогда послышался скрип, и быстрая дробь удаляющихся прочь шагов.

«Табуретки и стол все же украли», – с удовлетворением подумал старьевщик и на этот раз уснул как праведник – без снов.

Он открыл глаза, когда солнце уже вовсю буравило стены сквозь щели в ставнях. Имантс, потянувшись, первым делом проверил свое сокровище. Убедившись, что оно не исчезло, он хотел было выскочить во внутренний двор по нужде, как взгляд его упал на картину, лежащую на письменном столе в развернутом виде. На картине сверху лежал свиток с восковой печатью – он схватил его и выскочил во двор, на ходу развязывая штаны.

Справив нужду, старьевщик развернул бумагу. Обычно зрение его не подводило – но тут! Строчки то сливались, то двоились – он никак не могу прочитать и двух слов. Он зашарил по карманам, и, к счастью, лупа была на месте.

Вот что прочел Имантс:

«Было жаль Вас будить, Ваш сон был столь глубок и сладок. Позвольте посетить Вас завтра, в полночь. Я намерен услышать Ваш ответ.

Да или Нет. Третьего не дано.

Ваша душа – не слишком высокая цена за то, что я уже дал Вам и еще предполагаю сделать для Вас».

Подписи не было, но была приписка, сделанная другим почерком:

«Думай, Имантс, но не продешеви на сей раз».

Это была ее рука!

Имантс почувствовал легкое головокружение, сел на кровать. Посидев немного, он встал, подошел к столу и, взяв портрет, снова стал его изучать. Чем дольше он смотрел в глаза незнакомца, изображенного неизвестным же художником, тем сильнее становилась боль в затылке. Изображение плыло перед Имантсом и вскоре слилось в одно неопределенного цвета пятно. Схватившись двумя пальцами за переносицу, старьевщик нащупал другой рукой опору и опять сел. Комната медленно плыла, с улицы доносились обрывки бабьих пересудов, цоканье копыт по мостовой; где-то недалеко бродяга играл на шарманке. Наконец, словно по мановению волшебной палочки, все стихло. Имантс, выходя во внутренний двор, не закрыл дверь, и теперь в проеме показалась чья-то фигура. Сколько он ни всматривался, не мог понять, кто же это к нему пожаловал.

– Кто здесь? – пытаясь протереть стремительно слепнущие глаза, спросил Имантс.

– Я… я прошу прощения, – услышал он молодой голос, который, однако, был ему незнаком.

– В чем дело? – сердито буркнул старьевщик, негодуя на свою внезапную слепоту и втайне боясь, что, воспользовавшись этим, незнакомец может его ограбить.

– Меня зовут Матеус, я… имею честь служить в бакалейной лавке моего отца, Матеуса-старшего, – юноша стоял, не решаясь войти без приглашения, или же прогорклый запах, стоявший в помещении, останавливал его.

– И? Чем обязан, господин Матеус? – старик немного успокоился, однако нежданный визит раздражал его.

– Я принес вам лучшее вино из нашего погребка, а также сыр, хлеб и немного копченого мяса. Все это оплачено. Где я могу оставить корзину?

Пелена с глаз стала немного спадать, и теперь Имантс различал очертания юноши, хотя и не мог разглядеть его лица: Матеус стоял против света.

– Кем? Кем оплачено? – часто моргая слезящимися глазами, спросил старьевщик.

– Я полагал, что вам это известно. Заказ принимал мой отец, я всего лишь доставил его, – смутился юноша.

– Хорошо, – Имантсу не терпелось избавиться от бакалейщика. – Оставьте корзину там, где стоите. Спасибо! И передайте привет старому Матеусу!

Юноша откланялся и вышел.

Имантс взял корзину, закрыл дверь. Корзина была тяжелой, но он легко поставил ее на стол, откинул рогожу и извлек оттуда бутылку выдержанного вина, полголовы сыра, свежий хлеб и фунта полтора копченой грудинки.

Для одного человека этой снеди было явно многовато, и Имантс задумался: кем был оплачен этот превосходный гастрономический набор? Он пошарил по дну корзины – рука нащупала небольшой предмет неправильной формы. Имантс достал его и ахнул: это был настоящий шоколад – с полфунта, не меньше! Старьевщик понюхал его – горький. С миндалем. Любимое лакомство Ималды. Сердце сжалось. Он сложил продукты обратно в корзину, накрыл рогожей.

Чтобы чем-то себя занять, старик все же решил выставить свой нехитрый товар на улице. Вспомнив, что ночью воры унесли табуреты и столик, чертыхнулся. Но когда он отпер ключом дверь, ведущую на улицу, оторопел: и столик, и табуреты были на месте, в том же самом положении, в каком они с Арнисом вчера оставили их. Даже глиняные кружки были целы – за ночь в них скопилось немного осеннего дождя.

Имантс убрал их со столика и вынес несколько предметов, наиболее удачных для продажи, на его взгляд. Это была старая керосиновая лампа, коллекция ножей для вскрытия писем, бронзовая чернильница, щипцы для завивки локонов и еще несколько мелких предметов, поместившихся на небольшом столе. Сам Имантс в надеже всматривался в окно второго этажа дома напротив – не выглянет ли матушка Майрите, которая по доброте душевной ежедневно поила бедного вдовца горячим чаем с душицей, а бывало и черным кофе. Так и сегодня, едва завидев Имантса, добрая женщина вышла к нему, держа перед собой большую жестяную кружку с деревянной ручкой. Из кружки шел ароматный пар.

Имантс потер ладони и осторожно принял у нее кружку. Сев на табурет у своей двери, он с наслаждением вдохнул запах черной смородины, листом которой матушка сдобрила чай.

– Доброго здоровья тебе, матушка! – сказал он женщине, сделав маленький глоточек.

Ему захотелось чем-то отблагодарить ее – он вспомнил про шоколад.

Пожилая женщина обернулась было, чтобы уйти, но он окликнул ее:

– Подожди-ка, матушка! Сегодня и у меня для тебя есть гостинец!

Он прошел в комнату и стал искать в корзине шоколад. Вот он, драгоценный кусок неправильной формы! Имантс попытался отколоть немного, но у него ничего не вышло. Тогда он взял нож, намереваясь распилить шоколад, но нож скользил по поверхности, не желая вгрызаться в сладкий черный камень. Имантс очень торопился – на улице его ждала добрая женщина.

«Отдам ей весь кусок!» – подумал он, и в этот момент нож очередной раз соскользнул и оставил на пальце Имантса глубокий порез.

Из пальца потекла кровь, окрасив красными звездочками и рогожу, и дубовый стол, и шоколад. Старьевщик наскоро перевязал палец первой попавшейся тряпкой, взял шоколад, отер его, завернул в бумагу и вынес матушке.

Матушка Майрите обрадовалась подарку.

– О! Имантс! Как мило! Я очень люблю шоколад, – сказала она, но заметив перевязанный палец старьевщика, побледнела: – Тебе нужно сделать перевязку, срочно! Пойдем со мной – Вида обработает палец! Чем это ты его завязал?

Имантс попытался отговориться, но матушка цепко схватила его за рукав и повела за собой.

– Вида! – крикнула она, едва они перешли порог дома напротив.

Навстречу им вышла молодая, некрасивая девушка, лицо которой было сплошь усыпано веснушками. Окно кухни матушки Майрите было как раз напротив двери Имантса. И пока Вида занималась порезом, ему было видно, как у стола с разложенным товаром остановился прилично одетый господин в котелке, и, кажется, один из предметов привлек его внимание.

Боясь потерять покупателя, Имантс пробормотал слова благодарности и попросил Виду побыстрее завязать палец. Девушка кивнула – и уже через минуту Имантс, запыхавшись, стоял у своего стола, оглядывал солидного господина в котелке и прикидывал, сколько бы запросить за бронзовую чернильницу, которую тот вертел в руках.

Мысли его прервал женский голос.

– Сколько вы хотите за эту лампу? – средних лет дама уже прижимала к себе лампу.

– Четыре монеты.

– Да побойтесь Бога! Это же хлам!

Имантс спокойно взял из рук дамы лампу и положил на место:

– Она еще всех нас переживет. Светит и почти не коптит!

Дама снова взяла себе лампу и, поджав губы, отсчитала четыре монеты.

Господин в котелке, не торгуясь, выложил за чернильницу целых шесть монет! Не успел Имантс удивиться, как камея и выгоревший веер тоже нашли своих покупателей.

Имантс, как и любой старьевщик, никогда не видел столько покупателей стразу. Его мешок вскоре был полон монет, и когда он бежал очередной раз в комнату, чтобы выложить на опустевший столик новую партию вещей, мешок тяжело бил его по бедру.

«Пожалуй, будет синяк!» – думал старьевщик, но это нисколько его не огорчало.

Две женщины ругались за право купить набор из шести фарфоровых слоников. Их спор едва не перерос в драку, но в конце концов одна из них заплатила больше и ушла с покупкой, свысока поглядывая на разозленную соперницу.

Погода портилась. Небо затянули серые тучи – вот-вот пойдет дождь. Имантс с удивлением понял, что продал почти все, что годилось для продажи. Остался лишь набор оловянных солдатиков, старый зонт, да пара янтарных запонок. Старьевщик ликовал. Часы на ратуше пробили шесть вечера – и с последним ударом на землю упали первые тяжелые капли дождя. Имантс занес домой столик, табуреты и плотно затворил дверь.

В каморке было темно. Он пошарил в карманах, чиркнул спичкой о шершавую поверхность стола, зажег светильник.

На стене отобразилась тень стоявшей на столе корзины с провизией. И только тут Имантс почувствовал дикий голод. Он подошел к столу, извлек краюху хлеба и разломил ее. Он уже поднес хлеб ко рту, как в дверь постучали, и раздосадованный Имантс, отложив хлеб, пошел открывать.

На пороге стояла насквозь промокшая нищенка. Капли дождя струились по ее мокрым волосам и лицу – заставляли ее щуриться и то и дело широко открывать рот.

– Это для вас, – сказала она, вытащив из-за пазухи нечто, завернутое в грубое сукно.

Имантс взял сверток и захлопнул перед протянувшей было руку нищенкой дверь. В сукно был завернут пакет. Вскрыв его, Имантс достал короткую записку:

«Накрой стол на двоих. В полночь.»

Забыв про голод, Имантс бросился к столу, где лежала картина. Опасаясь ухудшения зрения, он мельком взглянул на портрет. Так и есть! Он был готов поклясться, что вельможа еще более приблизился из тьмы. Лицо его хранило печать превосходства, однако это было не самодовольство, а именно превосходство, в самом высшем понимании этого слова. Старьевщика охватил трепет. Он снова был заворожен всепроникающим взглядом темных глаз, которые, словно две бездны, затягивали разум внутрь себя. Имантс поспешно отвернулся, но не посмел свернуть картину в трубочку, а лишь переместил ее в выдвижной ящик стола.

Непогода разыгралась не на шутку: за окном была сырая, черная мгла. Гремел гром, сверкали молнии – кое-где с крыш срывалась черепица. Имантсу стало холодно, он завернулся в плед и лег на кровать. Задремал. И когда открыл глаза – испугался, что проспал назначенный час. Но тут ожили городские часы, и Имантс стал считать удары, еле слышные из-за шума дождя. Насчитал одиннадцать. Чем ближе был ночной визит, тем страшнее и неуютнее в собственном доме становилось старьевщику. От дневного восторга не осталось и следа. Он тоскливо посмотрел на шкаф, медленно достал оттуда единственную белую рубашку и более-менее приличный камзол военного образца. Потом разделся по пояс и тщательно умылся у умывальника, в смежной комнате. Вытерся ветхим полотенцем и пошел одеваться. Он давно не был у парикмахера и сейчас сожалел об этом. Ведь встреча ему предстоит нешуточная – может быть, с самим Князем Тьмы. И в этом случае, вполне возможно, ему не дожить до утра. Его мало волновало, в каком виде найдут его тело, но если то, что говорил ему о загробной жизни один заезжий монах из Митавы, – правда, тогда он встретит очень много дорогих когда-то его сердцу людей. Ималда, тоже, поди, заждалась его. Имантс поправил воротничок, расправил камзол. Затем подошел к столу, стряхнул на пол все ненужное, накрыл рогожей с красными звездочками собственной крови (палец все еще болел) и стал доставать продукты из корзины.

В середине поставил бутылку вина. Достал из комода два высоких, мутных бокала. Крупными ломтями порезал копченую грудинку и сыр. Хлеб выложил на плетеное блюдо.

Сел за стол и стал дожидаться полуночи. Наконец, часы на башне возвестили рождение нового дня. Дождь поутих, но не прекратился. Медленно плыли минуты ожидания: пять минут первого, десять…

Имантс не выдержал и откупорил бутылку вина. Налил в бокал.

Но лишь только первый глоток терпким потоком проник в его горло, он услышал тихий голос:

– Наполни и мой бокал. Я уже десять минут как здесь.

Имантс обернулся, но никого не увидел. Не было нужды проверять ни под кроватью, ни в закутке у умывальника. Имантс просто налил вина в бокал, а затем стал наблюдать, как из тяжелого воздуха напротив него материализуется гость.

Страницы: «« 1234 »»

Читать бесплатно другие книги:

«Шпаргалки для менеджеров» – это ваши «карманные консультанты» в решении самых разных проблем делово...
Данная книга предназначена для широкого круга читателей и может являться учебным пособием для учащих...
Пособие «Становление советской политической системы: 1917–1941 годы» посвящено одному из самых сложн...
Однообразная и рутинная жизнь грузчика Сергея Сидорова неожиданно резко изменилась. А казалось бы – ...
Одиноки ли мы во Вселенной? Какие условия необходимы, чтобы возникла планета, пригодная для жизни? Н...
В монографии рассматривается деятельность правительственных и деловых кругов России, направленная на...