Проект: Клон Гитлера Кротков Антон

Нарком внешней торговли Красин, совсем не уповая на доморощенных мастеров, предложил во что бы то ни стало сохранить тело обожаемого вождя методом глубокой заморозки, для чего срочно доставить из Германии оборудование и спецов. В Кремле очень многие сильно сомневались, что отечественным патологоанатомам по плечу решить столь грандиозную задачу, поэтому было принято коллегиальное решение за любые деньги выписать из-за границы самых авторитетных экспертов в области бальзамирования.

Впрочем, были в правительстве и те, кто считал, что уже достаточно того, что хвалёные иностранные светила от медицины позволили Ильичу умереть, и что хотя бы спасти его бренные останки от разрушения надо поручить своим. Впрочем, голос патриотов тонул в многочисленном хоре сторонников иностранного участия в столь важном деле. Одновременно с ходом этих дебатов, нарком здравоохранения Семашко занялся подбором специалистов, которые должны были под руководством зарубежных авторитетов провести уникальную работу по сохранению бесценного тела на десятилетия вперёд — вплоть до наступления всепланетарного коммунизма. Удивительно, что практически никто из соратников Ульянова не решился предложить похоронить его по-христиански — на обычном кладбище рядом с родителями. Новая религия богоборчества нуждалась в идоле, забальзамированном на века. А пока скульптору Меркулову поручили снять гипсовую маску с лица и рук Ленина на тот случай, если до приезда иностранцев его тело всё же не удастся спасти от разложения…

* * *

В 1911 году Софью десятилетней девочкой с оказией привезли из глухого села рязанской губернии в Москву — к тётке, работавшей в качестве обслуги при знаменитых Сандуновских банях. Как и полагалось, попавшие в ученье дети начинали свою карьеру с освоения «географии», то есть узнавания, где поблизости находится трактир, где булочная, чтобы быстро сбегать по первому требованию клиента за кипятком или какой-нибудь снедью. Так на побегушках, получая за свой труд только еду да кров, деревенские ребятишки могли много лет прожить в ожидании более доходной должности.

Но маленькой Софье сразу повезло — она чем-то приглянулась верховодившей над рабочими властной «кусочнице» по прозвищу Дарья-солдатка, и вскоре та определила её на привилегированное место помощницы цирюльщицы в дворянскую раздевальню. Обстановка благородного отделения, устроенного с неслыханной даже для Москвы роскошью, на первых порах просто подавляла девчонку из глухого села. Все эти огромные зеркала от пола до потолка в золочёных рамах, диковинные картины на стенах, мягкие диваны, всегда застеленные белоснежными простынями, вкусно пахнущие дамы в атласных корсажах с ухоженными болонками на руках казались Софье райскими видениями. Впрочем, очень скоро ей стало некогда глазеть по сторонам, ибо даже самая последняя служка считала своим долгом украдкой пнуть побольней нерасторопную деревенщину. Но девочка не обижалась, быстро усвоив главную заповедь новичка: спокойную жизнь себе ещё надо заслужить.

На таком вполне сносном положении Софья прожила следующие четыре месяца, пока неожиданно не умерла от загадочной болезни живота её тётка-заступница. Скорее всего именно тётка и организовала назначение своей деревенской протеже в дворянское отделение, так как после её смерти оставшуюся без покровительства девочку сразу разжаловали в уборщицы отхожих мест простонародных бань. Но сразу замену ей подобрать не смогли, а потому позволили доработать до конца недели.

В свой последний в благородном отделении рабочий день Софья как обычно крутилась у всех на подхвате: бегала за квасом в близлежащий трактир, кипятила инструмент для цирюльщицы, мыла, чистила, надраивала — с максимальным усердием хваталась за всё, на что ей на ходу указывал пальцем кто-нибудь из проходящей мимо обслуги.

Вдруг со стороны бассейна раздался истошный вопль: «Тонет! Караул! Тонет!!!». Все бросились на крик, и Софья тоже. Когда она оказалась на месте, из воды уже вытащили полную белокожую женщину. Никто не знал, что с ней произошло, но недостатка в версиях не было.

Между тем несчастная женщина лежала без сознания на полу. Её похожие на водоросли рыжие длинные волосы широкой медной волной разлились по белоснежному кафелю, рябое лицо было синюшного цвета. Две парильщицы энергично пытались оживить утопленницу с помощью искусственного дыхания и массажа сердца, но делали это до того неловко, что скорее способствовали её скорой кончине. Все же вокруг глазели на это представление и изредка подавали спасительницам советы, как и что надлежит делать «по науке». При этом среди присутствующих явно не было никого, кто бы всерьёз разбирался в вопросе. Распорядиться же о срочных поисках доктора в соседнем — мужском отделении никому из обнажённых дам и в голову не приходило. И тогда Софья решилась. Она выросла на Оке и несколько раз видела, как односельчане откачивают нахлебавшихся воды пацанов или залезших по пьяному угару в реку мужиков.

— Дозвольте, я попробую.

Никто не посмел ей препятствовать, а когда из лёгких утопленницы вместе с сильнейшим кашлем брызнула вода, присутствующие дамы восторженно зааплодировали юной героине. Вскоре выяснилось, что она спасла жену очень известного в столице патологоанатома Георга Шорта. Это был очень богатый и влиятельный господин, кроме того, он был очень набожным и благодарным человеком. Шорт не поленился навести справки о маленькой спасительнице своей драгоценной супруги и, узнав, в каком невыгодном положении она оказалась вследствие неожиданной кончины своей тётки, договорился с банным начальством о переводе девочки на работу в своё похоронное ателье.

Годы спустя, Софья Георгиевна частенько с улыбкой вспоминала, как после «царских» покоев Сандунов, ей жутко было очутиться в мрачных полуподвальных казематах похоронного дома «Шорт и сын». К счастью, её новый хозяин оказался человеком мудрым и мягкого нрава. Очень тактично приучал он девочку к своему специфическому ремеслу. Достаточно сказать, что только через год пребывания в семье Шортов Софья решилась впервые войти в мертвецкую, где временно хранились трупы богатых клиентов фирмы.

Одно было плохо в Георге Яковлевиче (так величали мастера москвичи на русский манер, на самом деле его отца звали Якобом) — слишком уж он робел перед состоятельными и именитыми клиентами и готов был вести себя на лакейский манер только бы заполучить от них очередной выгодный заказ. Но по мере укрепления репутации похоронного мастера нужды в подобном угодничестве становилось всё меньше.

Правда, было время, когда у Шорта водились в Москве конкуренты, пытавшиеся оторвать от него часть богатой клиентуры. Однако, никто долго не выдерживал в борьбе с ушлым иноземцем. Дело в том, что Шорт прибыл в Россию всего с несколькими купюрами в кармане, но с фантастическим капиталом в голове — рецептом чудесных эликсиров, на века сохраняющих человеческую плоть в том состоянии, в котором она находилась на момент отхода её души в вечность. Секрет этих растворов, как и особых процедур бальзамирования, в роду Шортов оберегали с особым тщанием и передавали от отца к сыну в качестве самого дорогого наследства. Выходец из Богемии Георг Яковлевич уже в третьем поколении занимался тем, что бальзамировал тела умерших купцов и аристократов. Обычно родственники состоятельного покойника желали, чтобы умерший имел хороший вид во время траурной церемонии. В этом случае Шорт с помощниками проводили над трупом необходимые косметические действия с использованием несложных процедур временного бальзамирования.

Но особенно популярны его услуги были именно среди купеческого сословия. У денежных мешков Москвы считалось особенным шиком заказать для себя или для члена своей семьи бальзамирование по первому классу, то есть чтобы любой потомок славной фамилии всегда мог посетить родовой склеп и взглянуть сквозь слюдяное оконце на нетленный лик почтенного основателя торгового дела. Некоторые «хозяева жизни» доходили до абсурда в своём стремлении вечно контролировать созданную ими при жизни империю. Так однажды к Шорту пожаловал знаменитый на всю Россию лесоторговец и судовладелец Алексей Ильич Баранов. Слава его была особенная. В обеих столицах он слыл большим оригиналом, не признающим никаких общественных ограничений. Например, Алексей Ильич устроил свой московский дом на манер дворца какого-нибудь восточного владыки с собственной мечетью и выписанным из Казани муллой, личным сералем и тремя дюжинами наложниц в нём. Когда же слух о противном православной вере гареме дошёл до московского полицмейстера и тот пожаловал к купцу с инспекцией, Баранов, и глазом не моргнув, оскорблено отвечал:

— Так ведь врут же безбожно, подлецы-завистники, Ваше Превосходительство! Должно быть супостаты по торговой части напраслину на меня возводят. Хотят детишек моих по миру пустить, а промысел мой к рукам прибрать. Чтобы я — природный русак и христьянин, да такой мерзостью занимался!. — А что же это за женщины, любезный, у тебя в доме проживают в количестве тридцати двух штук? — интересовался немного смущённый генерал.

— Так работничают они у меня — по пошивочной части. Народ в основном мусульманский, так я им из сочувствия даже батюшку по их вере выписал и храм выстроил. А пачпорта у них — всё чин по чину, могу показать, если желаете. Вы бы сами их допросили, Ваше Превосходительство, да по-нашему они не слишком разумеют, одно слово — азиатчина!

Так и сошли с рук Баранову его восточные забавы, как и многие другие чудачества. И вот однажды вздумалось этому самодуру заказать лучшему похоронных дел мастеру вечную жизнь для своего обожаемого тела.

— В бессмертную душу я не верую, — объяснял Шорту Баранов, — так пускай хоть брюхо моё продолжает править после моей кончины. За зря что ль я его столько лет набивал у «Тестова»5 и в прочих первостатейных трактирах и ресторациях. Только красненькими ассигнациями за стерляжью уху и кулебяки расплачивался. И не для того я из босяков в миллионщики пробивался, чтобы родня за мой счёт по ресторациям и шикарным публичным домам свинствовала. Желаю, чтобы мне ещё триста лет уважение оказывали! А нето шишь им с маслом вместо моих капиталов!

Надо сказать, что на разговор к патологоанатому купец пожаловал из «Славянского базара», где до этого славно кутил в течение нескольких дней. Видно в затуманенном состоянии ему было легче обсуждать тему собственной кончины. Софья случайно присутствовала при этом разговоре, так как происходил он не в кабинете хозяина фирмы, как это было обычно заведено, а в салоне гробов, куда купец буквально ворвался с улицы. Вид Баранов имел живописный: с багровой рожей, с налитыми кровью дикими глазами, мрачно и тускло блуждающими по окружающей его обстановке, волосы всклокочены и грязны, борода колюче топорщится в разные стороны, а когда-то великолепный фрак сильно испорчен купанием в ресторанном фонтане. Вдобавок в похоронный салон купчина пожаловал с литровой бутылкой коллекционного французского шампанского, к которой по ходу разговора периодически прикладывался, поправляясь после затяжного загула, а в остальное время ставя её на близстоящий десятитысячный гроб красного дерева. Когда же приказчик Шорта попытался вежливо подложить под бутылку салфетку, чтобы не портилась полировка дорогого товара, Баранов грозно рыкнул на него:

— Кыш, рабская твоя харя!

— Так, значит-с, вы изволите заказать полное сохранение своего тела с применением мэмфиского эликсира? — угодливо поинтересовался Шорт, чуть ли не потирая от удовольствия руки.

— У меня от всяких ваших докторских мэмфисов-семфисов скоро живот подведёт, — брезгливо поморщился купец. — Слава богу — едим мы по-русски и по вашему брату — заморским докторам, да аптекарям не мечемся. А то ведь вас только послушай, так аппетит до конца жизни потеряешь — или диетами замордуете или рассказами про всякие мерзости своего ремесла. Ты вот что, эскулап, я своему стряпчему наказ дам, а ты уж постарайся, будь так милостив, на совесть всё исполнить, когда время придёт. А теперя прощай, любезный, надеюсь не до скорого свиданьица. И чтоб без халтуры мне! — на последок строго погрозил растерявшемуся Шорту толстым пальцем Баранов.

— Помилуйте, Алексей Ильич, да как можно-с! Не извольте-с беспокоиться, всё будет исполнено по первому разряду! — с поклонами провожая выгодного клиента на улицу, где того уже заждалась пёстрая свита из многочисленных дружков-нахлебников, содержанок и цыган, рассыпался в заверениях Шорт. — У меня, знаете ли, общественное положение, репутация, клиентура-с, мне халтурить никак нельзя-с. Так что не извольте беспокоиться, обойдусь с вами ласково и со всем моим старанием.

Купец Баранов умер через пять месяцев от аплексического удара, обожравшись на пасху блинов. Это случилось на даче под Москвой, так что вовремя ему «отворить» кровь не успели. Шорт прибыл в дом скончавшегося купца уже через несколько часов после его смерти, и тут же приступил к бальзамированию. Рецептура бальзамирующего состава включала в себя такие вещества, как тимол, спирт, глицерин с водой. Уже через четыре дня работы тело и лицо покойного приобрели прижизненный вид, словно у мирно спящего человека. Впрочем, некоторые знавшие купца люди даже уверяли, что на похоронах он выглядел даже лучше, чем в свои последние годы.

Тело купца было помещено в специальный гроб, сделанный мастерами знаменитого дрезденского ателье из цинка, чёрного дерева и горного хрусталя. Полупрозрачный гроб был торжественно установлен в семейном склепе Барановых. И до самой революции его наследники, точно какому-нибудь фараону, подносили покойнику богатые дары и обхаживали Шорта, чтобы тот регулярно за пять сотен рублей в месяц ездил на Донское кладбище и заботился о мумии в фамильном склепе. Согласно завещанию купца, его поверенный каждый месяц должен был проверять состояние тела своего клиента в стеклянном гробу, и в случае какой непотребности немедленно обязан был наложить запрет на пользование деньгами покойного.

Глава 4
В убежище

По дороге из машины фрау Эльза (так она отрекомендовалась Максиму и его спутникам) позвонила к себе в поместье и отпустила прислугу. Женщина жила в лесу в нескольких километрах от основной дороги. Её, погружённый в мрачную темноту огромный дом, к тому же ещё частично скрытый причудливой тропической растительностью, показался Прыгунову логовом могущественного отшельника-чернокнижника. Не зажигая фар, машина сразу въехала в расположенный под домом гараж. За ними тут же автоматически закрылись ворота во внешний мир.

— Всё. Теперь на некоторое время вы в полной безопасности, у меня вас никто искать не станет — с явным облегчением объявила фрау Эльза. — Служанки в доме сейчас нет, так что я сама приготовлю вам комнаты. А потом, если вы не слишком устали, мы могли бы вместе поужинать.

Пока хозяйка где-то на втором этаже хлопотала с их обустройством, Максим с любопытством осматривался. Главное ощущение от внутренней обстановки этого дома можно было выразить словосочетанием «дорого и практично». Боря тоже по-своему оценил основательность, с которой всё тут было устроено:

— Не Рублёво-Успенское шоссе, конечно, но так ничего себе фазенда. Главное, как я понял, винный погреб и хранилище для продуктов — всё под задом. Как думаешь, Припрыжкин, надолго мы здесь застряли?

— Не переживай, Борюсик, ты же сам говоришь, что продуктовый склад у тебя под задом, значит, похудеть тебе не грозит.

— Не пищей единой, как говориться, жив человек… — задумчиво проговорил Борис, внимательно рассматривая уснувшую на огромном диване их миниатюрную спутницу.

— Даже не думай об этом — прочитав во взгляде босса все его похотливые мысли, веско предупредил Макс. — Как-нибудь потерпишь до Москвы, а там тебе окажут первую сексуальную помощь.

На ужин Сашу будить не стали, и это было даже к лучшему. Хозяйка не скрывала своего крайнего скептицизма относительно их ближайшего будущего:

— Если станет известно, что ваши погибшие товарищи приехали не одни, то шансов у вас немного. Из этих мест трудно выбраться. Все дороги контролируют местные преступные доны, а они в сговоре с руководством колонии. Да и в Буэнос-Айресе вы тоже не будете в безопасности.

— Но послушайте, неужели нас убьют только за то, что мы оказались рядом с каким-то запретным местом?! — воскликнул Максим. — Мы же ничего не успели увидеть, тем более снять. В конце концов, эти люди могут забрать нашу аппаратуру, съёмочные кассеты.

Борис, как человек хорошо знающий нравы преступного мира, не питал иллюзий. Он перестал энергично работать челюстями и мрачно молчал.

— Постойте, но вы сказали «если станет известно» — Прыгунов вдруг вспомнил начало фразы хозяйки дома и уцепился за эти слова, как за последнюю надежду. — То есть, каким-то образом о нас могут и не узнать?

— Такое может быть — подтвердила дама. — Я замечаю, что в последнее время служба безопасности «Ковчега» заметно обленилась. Когда ею руководили люди из аппарата Мюллера, там царил железный порядок, как в Гестапо. Но новым боссам СБ уже не хватает настоящей немецкой полицейской выучки. Когда примерно год назад неподалёку от периметра безопасности в лесу убили журналиста, то, насколько я знаю, его только обыскали и там же в лесу закопали. А потом выяснилось, что в нескольких километрах от того места на дороге в машине парня ждала какая-то девушка. О ней узнали только тогда, когда глупышка обратилась за помощью в местную жандармерию. Нашим идиотам пришлось приложить максимум старания, чтобы всё подчистить.

Максима поразило то, с каким искренним негодованием были сказаны эти слова. И потом слово «наши», применённое к головорезам из охраны этого таинственного «Ковчега» наводило на нехорошие подозрения. Создавалось впечатление, что дама имеет личный повод быть недовольной системой безопасности вокруг этого загадочного объекта. Но почему она тогда спасает их? И спасает ли? Уж слишком теперь подозрительно выглядела вся история их приезда в этот одиноко стоящий в лесу дом. Не в ловушку ли их заманили? Прыгунов напряжённо ждал, когда хозяйка дома прервёт спектакль. В его голове прокручивались варианты развития событий, и все они были один страшней другого. «Интересно, как принято убивать в этой стране: перерезать горло мачете, нашпиговывать тело врага отравленными дротиками, дробить черепа огромной дубиной, или же нас просто пристрелят притаившиеся в одной из соседних комнат чистильщики?». Словно угадав ход его мысли, женщина, наконец, открыла им свои карты:

— Я не стала бы рисковать своим положением и спасать вас, если бы вы не были из России. Не сочтите мою прямоту за грубость, но у меня на вас виды. Если мы договоримся, то вы не только вернётесь домой, но и сможете закончить дело, ради которого вы здесь появились. Ведь насколько я понимаю, вас привёл сюда тот несчастный инженер, каким-то непонятным образом уцелевший в разбившемся автобусе. Я его сразу узнала на заправочной станции по славянскому профилю и испуганным глазам забитой собаки, и всё поняла…

Глава 5 Восходящая звезда советской науки

Когда Софья подросла, Шорт оплатил её учёбу на медицинском факультете Московского университета. К тому времени его родной сын уже три года как лежал в могиле, и Георг надеялся оставить дело на приёмную дочь. Но потом случилась революция, гражданская война и как следствие этих событий крах преуспевающего похоронного дома «Шорт и дочь».

С 1924 года Софья Шорт (после смерти Георга Шорта в 1919 году она официально приняла его фамилию) устроилась работать на должность лаборантки в Институт химии. Её научным руководителем стал профессор Борис Ильич Збарский. Именно Збарский бескомпромиссно заявил наркому Красину, что считает его предложение о глубокой заморозке тела Ленина абсурдной затеей, так как процесс разложения трупа будет идти и при низких температурах. Амбициозный Красин пытался активно возражать и даже нарисовал своему оппоненту схему саркофага с двойными стёклами, пригодного, по его мнению, для «отличного консервирования тела». Правда, после того, как Дзержинский предупредил всех ответственных за спасение тела Ильича товарищей, что в случае неудачи, степень вины каждого будет определяться персонально, и к главным ответчикам будут применены самые радикальные меры наказания, Красин уже не пытался с прежним энтузиазмом проталкивать в ЦК своё предложение о глубокой заморозке.

А вскоре Борис Ильич Збарский был официально назначен особым постановлением правительства временным исполняющим обязанности руководителя чрезвычайной группы по сохранению тела Ленина. Профессор привёл в группу двух своих любимых учеников, а точнее ученика и ученицу, которой была 21-летняя Софья Шорт.

Также Збарский активно пытался привлечь к работе талантливого харьковского учёного Владимира Петровича Воробьёва. Они познакомились в 1921 году. Воробьёв только что возвратился в большевистскую Россию из недолгой эмиграции в Париж, куда он бежал как военврач добровольческой армии генерала Деникина. Есть люди, которые просто физиологически не могут жить на чужбине, и Владимир Петрович безусловно относился к их числу. Воробьёв рискнул вернуться на родину, хотя отлично понимал, что его здесь может ожидать. Похоже он не питал иллюзий на тот счёт, что новые хозяева страны простят ему его офицерское прошлое. Кроме того, подпись Воробьёва в качестве судебного эксперта стояла на хорошо известных в Европе протоколах, зафиксировавших зверские расправы красных над пленными и ранеными офицерами в 1918 году во время хаотического отступления Добровольческой армии от Ростова.

С другой стороны Воробьёв был незаменимым экспертом в своей области, и ради этого большевики были даже готовы закрыть глаза на его контрреволюционное прошлое. К «уговорам» вовремя подключилось ВЧК (а), агенты которого подсуетились в качестве дополнительного аргумента в переговорах арестовать всю харьковскую родню Воробьёва. Родственников «господина из Парижа» использовали в качестве заложников его согласия или несогласия сотрудничать с новой властью. Скорее всего именно страх и огромное желание вернуться в родной город и предопределили в конечном итоге согласие Воробьёва принять участие в сохранении тела ненавистного ему Ленина. Со стороны Владимира Петровича это была очевидная сделка с собственной совестью, ведь антихрист, чьи останки он собирался сберечь для вечности, был главным виновником всех его жизненных бед. Но именно ему, как наиболее авторитетному в своей области специалисту даже доверили возглавить особую научную группу.

Итак, 26 марта 1924 года группа учёных приступила к работам в мавзолее, который в ту пору представлял собой наспех сколоченную фанерную многоступенчатую будку, имитирующую древнеегипетские погребальные храмы. Охранял культовое сооружение всего лишь один красноармеец, замотанный в два тулупа, отчего ему было достаточно комфортно на лютом морозе, но крайне несподручно заряжать и прицеливаться из винтовки, случись вдруг такая необходимость. Хотя, кого мог всерьёз заинтересовать странный сарай у кремлёвской стены, разве что нуждающихся в топливе для растопа печей-буржуек.

Из всех собравшихся в промёрзшем помещении людей реальный опыт бальзамирования человеческих трупов имела только Софья, да и то в качестве ассистента своего приёмного отца. А её руководители, — те и вовсе до этого экспериментировали только на небольших животных. Вдобавок над всеми постоянно висел страх совершить непоправимую ошибку и лишиться головы. Тем не менее необходимо было срочно решаться на большой эксперимент, хотя ситуация к тому времени была уже почти безнадёжной: по телу пошли многочисленные трупные пятна, у покойного открылись глаза и рот, началось гниение. 21 марта Дзержинский от имени Комиссии ЦИК СССР по организации похорон В. И. Ленина направил Воробьёву письмо следующего содержания:

«Комиссия предлагает вам, Владимир Петрович, принять необходимые меры для возможно более длительного сохранения тела в том виде, в каком оно находится ныне. Комиссия наделяет вас особыми полномочиями набирать сотрудников по своему выбору, применять те меры, которые вы посчитаете необходимыми. В качестве особых комиссаров к вам прикомандировываются два сотрудника ВЧК (а) — товарищи Пьяных и Борштейн, в задачу которых входит по первому вашему требованию доставать для Вас и ваших людей транспорт, продукты питания, необходимые медицинские материалы. Вам также предоставляется право при первой же надобности требовать всё необходимое от руководителей советских и частных учреждений любого уровня».

С самого начала работ все участники проекта практически поселились в мавзолее, а точнее в его глубинном помещении, где температура редко поднималась выше 0 градусов. Ни на секунду нельзя было упускать из вида тело Ленина. Труп на много часов погружали в ванную, наполненную специальным физиологическим раствором до полной его пропитки. Но прежде действие каждого раствора проверяли на другом мертвеце. По виду это был какой-то крестьянин примерно того же роста и телосложения, что и Ленин. Однажды ночью его труп специально доставили в мавзолей прикомандированные агенты ЧК. Где они его взяли, и умер ли этот человек собственной смертью или же был просто убит чекистами ради великой цели, никто не знал. Во всяком случае огнестрельных или резанных ран на этом трупе не было, но ведь опытный человек запросто может лишить человека жизни и не оставляя следов.

Напряжение первых недель работы было так велико, что уже 27 апреля второй ассистент Збарского был госпитализирован с диагнозом «нервное истощение». Учёные практически не появлялись в специально забронированных для них номерах близлежащей гостиницы «Варварьинское подворье», поэтому по личному распоряжению Дзержинского по Красной площади срочно была проложена военными сапёрами железнодорожная ветка, по которой к самому мавзолею подогнали прекрасно обогреваемый пульмановский салон-вагон со спальными местами и кухней. Установленные в рабочем помещении склепа нагреватели смогли поднять температуру воздуха до плюс 16 градусов.

А вскоре на помощь русским коллегам из-за границы подоспели авторитетные иностранные спецы и среди них знаменитый немецкий невролог Оскар Фогт. Он приехал в Россию с особым предложением создать специальную лабораторию по изучению мозга Ленина. К этому времени в точности с традиционной технологией бальзамирования, которая сохранялась почти неизменной со времён фараонов, все внутренние органы вождя революции уже были извлечены из тела и помещены в сосуды с физиологическим раствором. В теле даже не было оставлено сердце — по древнеегипетскому учению обиталище части души человека, ибо большевики решительно отвергали существование подобной нематериальной субстанции и всякой посмертной жизни.

Между тем 1 августа 1924 года в газете «Правда» было опубликовано официальное извещение об открытии мавзолея для посещений. После окончания работ Владимир Петрович Воробьёв удостоился за свой труд единственного в своём роде звания Заслуженного профессора СССР, чуть позже он одним из первых был награждён орденом Ленина, а также получил 30 тысяч золотых советских червонцев. Трудно сказать, с каким сердцем получал все эти дары недавний убеждённый антибольшевик, и не чувствовал ли он при этом себя Иудой, берущим тридцать серебреников?

Не обошли награды и других участников работ. Софье тоже была выдана фантастическая по тем временам сумма в 10 000 червонцев с правом приобретения через Наркомат внешней торговли американского легкового автомобиля марки «Форд». В те времена автомобиль в личной собственности не имели даже самые преуспевающие дельцы-непманы. Да чего там говорить, если даже таксомоторов в середине 1920-х во всей Москве насчитывалось не более сотни машин. Прибавьте к этому количеству ещё столько же моторизированных экипажей, обслуживающих высших чиновников новой власти, и вы поймёте, как смотрелась на столичной улице молодая девушка в лёгком цветастом платье за рулём собственной ярко-красной автомашины. Даже постовые на перекрёстках частенько на всякий случай козыряли ей вслед, словно члену правительства. Софье было чрезвычайно приятно принадлежать к узкому слою новой аристократии, быть узнаваемой, популярной. Интервью с ней печатала комсомольская пресса, с подающей большие надежды аспиранткой заводили дружбу жёны первых лиц государства.

И, наконец, восходящую звезду советской науки стали регулярно приглашать на закрытые правительственные приёмы, куда допускались только представители новой элиты. Очень скоро Софья уже достаточно уверенно почувствовала себя среди кремлёвских небожителей.

Надо сказать, что революция кардинально изменила само понятие высшего света. Отныне для того, чтобы принадлежать к нему, уже не было нужды знать, что твоя фамилия внесена в бархатную книгу потомственного дворянства или уметь носить эксклюзивные вечерние платья и изъясняться с военным атташе иностранной державы на его родном языке. Достаточно было быть интересным человеком и иметь выдающиеся заслуги перед новой властью. Всеми этими качествами Шорт обладала.

И она наслаждалась своим положением. Вот это была настоящая жизнь! Впрочем, чтобы и в дальнейшем оставаться на вершине, необходимо было продолжать двигать собственную научную карьеру в гору. В это время Софья уже перешла работать в лабораторию Фогта, по его личному приглашению. Збарский посчитал такой шаг своей любимой ученицы за предательство и объявил, что более не желает её знать. Но Софья продолжала руководствоваться девизом детства, что спокойную и приятную жизнь себе надо заслужить. А ради успеха надо чем-то жертвовать. Фогт обещал помочь ей с получением профессорского звания и собственной лаборатории, и этого было более чем достаточно для того, чтобы сделать на него крупную ставку. Между Софьей и 54-летним немецким учёным уже вовсю разворачивался бурный роман, Фогт даже собирался просить развода у оставшейся на родине супруги.

Трудно сказать, любила ли немца Софья. Скорее, она была ослеплена сиянием авторитета общепризнанного корифея. Фогт не был красавцем-мужчиной: росту он был невысокого, лысоват, с небольшим брюшком. Впрочем, девушка отдавала должное хорошим манерам своего нового научного покровителя, его умению с большим вкусом, дорого, но не броско одеваться. Но главными достоинствами Фогта были его богатство и высокое общественное положение. Эти качества решительно перевешивали в глазах Софьи почтенный возраст её избранника и отсутствие в его облике внешней привлекательности.

Они сблизились на квартире у Наркома просвещения Луначарского. Эта просторная квартира в тихом московском переулке являлся центром притяжения для творческой и научной интеллигенции. Обстановка здесь была довольно демократичная. Луначарский слыл у богемы большим либералом. Он ласково принимал измученных революционными потрясениями художников, мягко уговаривал их по-хорошему писать о советской власти. Разговоры в «салоне» Луначарского велись свободные, без оглядки на переодетых агентов спецслужб; на столах всегда в изобилии была представлена первостатейная выпивка и закуска: свежая осетрина, огромные миски с икрой, сыры, ветчина, фрукты, вино, коньяки.

В тот вечер Софья пришла сюда с известным тенором Большого театра. Надо сказать, что с юности она выделялась незаурядными девичьими статями: высоким ростом, стройной спортивной фигурой и самоуверенным взглядом умных карих глаз. Фогт сам подошёл к ней. Оказывается, он давно обратил на неё внимание, но не решался свести серьёзное знакомство. Они уже как-то встречались в лаборатории при мавзолее и на научной конференции, посвящённой организации в СССР Института мозга, но всё это были только кивки на ходу. И вот теперь представилась возможность в непринуждённой обстановке обсудить интересные им обоим темы. Фогт сносно говорил по-русски, а Софья пыталась учить английский, которым немец также немного владел. На этой языковой смеси они довольно быстро нашли общий язык и вскоре поняли, что понравились друг другу. Так что от Луначарского ушли вместе. Правда, пришедший с Софьей тенор пытался темпераментно разыграть сцену ревности: сыпал немецкими оскорблениями и хватал девушку за руки. Потом напуганный обещанием вызвать милицию, увязался за ними и ещё долго мрачной нахохлившейся фигурой маячил вдали, но всё же смирился с собственным поражением и отстал. Этот забавный эпизод с ревнивым певцом они потом долго вспоминали. Отчасти он помог им сразу перешагнуть через разделяющие их условные барьеры.

Фогт и Софья стали встречаться чуть ли не каждый день, а потом немец пригласил девушку к себе в лабораторию. К слову сказать, работать под руководством всемирно известного невролога было для молодых русских учёных даром божьим. Фогт привёз с собой уникальное оборудование и революционные методики. Мозг Ленина он предложил исследовать методом тончайших срезов. Он нарезался сначала на толстые, а затем уже на тончайшие срезы. Каждый слой тщательно изучался. Всего с мозга Ленина было сделано 34 000 срезов, которые сравнили со срезами обычных средних людей: особые пирамидальные клетки мозгового вещества Владимира Ульянова-Ленина оказались на этом фоне более развитыми, как и соединительные волокна между ними. Вообще мозг Ленина оказался «образцово-показательным». Фогт, как независимый учёный экспериментально подтвердил то, что хотели услышать от него заказчики исследования — во главе русской революции стоял гений.

Руководитель Психоневрологического института в Ленинграде Бехтерев тут же высказал в связи с этим предложение: «Необходимо срочно создать пантеон, который явился бы полным собранием консервированных мозгов, принадлежащих талантливым людям нашей эпохи». Идея понравилась, и Нарком здравоохранения Семашко учредил такой «пантеон» при особой лаборатории Фогта. С этого момента мозг Ленина стали сравнивать с постоянно прибывающим «серым материалом» других выдающихся людей. Как только очередной видный большевик отходил в мир иной, содержимое его черепа тут же изымалось и оказывалось в особой лаборатории. Учёные скрупулезно замеряли объём каждого нового экспоната, подсчитывали количество борозд и извилин. И каждый раз выяснялось, что мозг Ленина намного превосходит по количеству борозд лобной доли (ответственной за высшую психическую деятельность) мыслительные органы своих ближайших соратников. Кончилось тем, что вскоре Фогта вежливо попросили из страны, а лабораторию засекретили: соратником покойного вождя уже не льстило, что по смерти их мозг извлекут из черепа и станут замерять по «революционному эталону». Все ведь отлично понимали, что сравнение будет не в их пользу.

Итак, в 1925 году Оскар Фогт неожиданно засобирался на родину. Расставаться с юной возлюбленной ему не хотелось, но и остаться он не мог. Последовать за руководителем в качестве его любовницы Софья решительно отказалась. Она не видела для себя необходимости просто так бросать ответственную работу в только что созданном Институте мозга ради призрачных перспектив в Германии.

А примерно через год после отъезда Фогта на одном из приёмов в Кремле восходящая звезда советской науки встретила другую восходящую звезду — нарождающейся советской авиации. В противоположность престарелому Фогту это был молодой черноусый красавец с внешностью карточного валета, какими их обычно изображают художники. На военлёте была синяя форма, которая идеально сидела на его сухощавой спортивной фигуре; на груди лётчика сиял новенький орден (в те времена это была большая редкость). Вацлав Дарский только три года назад закончил Борисоглебскую школу военных лётчиков и московские курсы высшего пилотажа, но уже успел прославиться на всю страну героическим перелётом из Москвы во Владивосток. Конечно же Софья читала восторженные газетные репортажи о его «Сталинском маршруте» через всю страну. В них молодого пилота называли не иначе, как «лучшим лётчиком страны». Они были очень похожи: оба молодые и красивые, оба опьяневшие от неожиданно накрывшей их славы. Если с Фогтом Софье было только интересно, то в случае с Вацлавом это была подлинная страсть. В первую же ночь они оказались в постели и не могли заснуть до самого рассвета, утоляя накопившуюся любовную жажду: не смотря на молодость, он был искушённым мужчиной с неутомимым сильным телом. Именно в его сильных и нежных руках Софья впервые по-настоящему ощутила себя женщиной. А потом было продолжительное и безумно красивое ухаживание. Вацлав это делал так, будто происходил не из семьи скромных львовских железнодорожных служащих, а воспитывался в старорежимном пажеском корпусе. Поначалу Софью это удивляло, пока она не узнала, что отец его любовника был чуть ли не первым штатским в древнем роду Дарских за всю его пятисотлетнюю историю.

Вацлав любил хвастливо ссылаться на сохранившиеся летописи времён русской смуты, где, по его словам, упоминается некий эскадронный командир польских улан с такой же фамилией, как у него, командовавший личным эскортом Лжедмитрия-I. «Этот отчётливый рубака — мой дальний предок! Он ещё в 17-м веке пришёл в Россию делать первую революцию!» — с гордостью, совершенно не опасаясь последствий, любил рассказывать в любой компании надменный поляк. Более того, все предки Вацлава по отцовской линии, за исключением отца, носили офицерские эполеты и служили в лучших полках империи, и этот факт из своей родословной молодой лётчик также не считал нужным скрывать.

Вообще, для неискушённого человека было непонятно, каким ветром этого статного кавалергарда занесло в ВВС Рабоче-Крестьянской Красной Армии, и как он умудрялся делать здесь карьеру. Но люди знавшие об особом отношении Сталина и Дарскому, ничему не удивлялись. Кремлёвский бог симпатизировал молодому лётчику с «неправильным» происхождением, и этого было достаточно, чтобы все вокруг с добродушными ухмылками слушали откровения Вацлава про похождения его дедушки-ротмистра лейб-гвардии Его Величества кавалергардского полка.

«Хозяин» во всём покровительствовал пилоту, многое ему прощал и порой даже ставил мнение 23-летнего мальчишки выше рекомендаций авторитетных экспертов.

Например, во время знаменитого перелёта через всю страну при посадке во Владивостоке Дарский умудрился в идеальных условиях при полном отсутствии бокового ветра и стопроцентной видимости разбить свой самолёт на глазах огромной толпы встречающих. В несколько секунд крылатый красавец превратился в груду искорёженного железа. К счастью, все члены экипажа остались живы, но комиссия, расследовавшая лётное происшествие, быстро выяснила, что виной всему стало вопиющее разгильдяйство лётчиков: на подлёте к городу командир корабля достал заранее припасённые им фляги с коньяком и разрешил подчинённым начать праздновать победу. В итоге при подходе к полосе пилот просто забыл выпустить шасси, и самолёт при полной исправности всех систем плюхнулся «брюхом» на бетон. Другого бы за такое сразу привлекли к суду, но Дарскому всё списали. Более того, была срочно придумана легенда про, якобы, не вышедшую правую «ногу» шасси и героическую посадку на «две точки из трёх». Сталин явно распорядился не обращать внимание на случившееся и продолжать лепить народного героя.

В 1926 Софья и Вацлав поженились, в 28-м родили дочь. Всё это время Дарский продолжал успешно летать: поставил ещё несколько рекордов, испытывал первые советские самолёты в качестве лётчика-испытателя НИИ ВВС РККА. В это время он предложил Сталину осуществить грандиозный перелёт в Америку через Северный полюс. Вот только самолёт должен был быть, по его глубокому убеждению, непременно импортный, так как в единственную подходящую для этой затеи отечественную машину АНТ-25 лётчик категорически не верил. Дарский считал, что лететь на одномоторном самолёте в Америку нельзя.

Поначалу Сталин принял сторону своего придворного Аса и распорядился отправить лётчика в США за подходящей машиной. Об этой истории узнал другой, стремительно набирающий популярность в СССР АС — Валерий Чкалов и страшно возмутился. По его мнению, АНТ-25 был отличным самолётом. В нём были сосредоточены все новинки авиационной техники того времени. А мотор Микулина Чкалов просто считал лучшим в мире. Все посвящённые в дело люди напряжённо следили за интригой в ожидании, на кого из лётчиков вождь в конечном итоге сделает ставку. На кону было не только место за штурвалом самолёта, летящего за мировым рекордом. Для проигравшего в конкурентной борьбе, это могло стать закатом карьеры, а то и концом самой жизни.

Но Сталин, по своему обыкновению, решил не спешить с выводами и взял паузу. За это время Вацлав Дарский безрезультатно съездил в Штаты — подходящего для его грандиозного проекта самолёта он там не нашёл. Пригнанный им из-за океана «Локхид-Вега» был всего лишь компромиссным вариантом. Чкалов же на АНТ-25 бил рекорд за рекордом, делом доказывая свою правоту. В итоге в Кремле было принято соломоново решение — устроить испытательный полёт сразу двух самолётов по схожим северным маршрутам. Дарский должен был лететь на американском «Локхид-Вега», а Чкалов — на АНТ-25. Но за месяц до вылета НКВД арестовало радиста Вацлава, с которым он летал за всеми своими рекордами. Затем за две недели до старта при очень странных обстоятельствах погиб на охоте штурман его экипажа. Какой-то приятель подарил тому пачку импортных патронов. Патроны оказались с «сюрпризом» — срабатывали с замедлением в шесть секунд. Кому-то отлично было известно о горячем характере товарища Дарского. После осечки ружья тот поспешно переломил двустволку, и оба ствола дружно выстрелили ему прямо в лицо…

Да и новенький американский самолёт постоянно преследовали технические неполадки загадочного свойства — то не срабатывала система выхода шасси по причине вложенного в замок его выпуска сверла, то по непонятной причине моторное масло оказывалось неподходящей марки, что тоже чуть не приводило к авиационной катастрофе. Ещё недавно мечтавшие попасть в экипаж знаменитого лётчика люди теперь всеми правдами и неправдами старались избежать подобной чести. Авиационному начальству пришлось в приказном порядке назначать на полёт штурмана и радиста. И вместо радости в их глазах читалась обречённость камикадзе.

В это время неожиданно напомнил о себе долго молчавший Фогт. Софья сразу — ещё в 26-м честно написала ему о своих отношениях с Дарским. Теперь она откровенно призналась старшему другу, что уже несколько месяцев живёт с постоянным ощущением надвигающейся катастрофы. Хотя внешне у них с Вацлавом всё было идеально: они только что въехали в элитный «Дом на набережной»; муж с энтузиазмом готовился к очередному рекордному полёту; да и в институте у Софьи всё как будто шло неплохо. И всё равно ощущение приближающейся беды было очень отчётливым. Немец всё понял и поспешил спасти возлюбленную только одним известным ему способом. Оскар Фогт предложил советскому правительству прислать к нему в Германию на стажировку группу молодых русских врачей. В списке приглашённых значилась и фамилия Шорт.

В то время отношения между Советской Россией и Германией были самыми тёплыми — немецкие военные учились в наших танковых и авиационных школах, а наши инженера стажировались на немецких машиностроительных предприятиях. Создавались совместные советско-германские предприятия, издательства, акционерные компании. Постоянно проводились конференции с участием физиков, химиков, авиастроителей обеих стран. Выходили журналы на русском и немецком языках. Поэтому очередное предложение об обмене специалистами не вызвало у советской стороны возражений. Стажировка должна была продлиться год. Вацлав противиться желанию жены ехать учиться за рубеж не стал, тем более что ребёнка она оставляла на его мать. Они договорились, что через несколько месяцев она обязательно вырвется на несколько недель к нему в Москву. К этому времени дата перелёта в Америку должна будет окончательно решиться, и они смогут провести это время в крымском санатории. Поэтому на перроне вокзала они прощались так, словно расстаются совсем ненадолго. Вацлав даже шутя рассказал жене, как накануне аэродромные техники спросили его: в какой цвет красить самолёт.

— Я им просто сказал: красьте его в мои личные цвета. И представляешь, они действительно где-то узнали цвета моего фамильного герба и выкрасили самолёт в чёрный с красным, как гроб. Правда, теперь мне будет тяжелее взлетать из-за лишних килограммов краски, но зато я пойду в бой в подходящей боевой раскраске. Знаешь, Софи, теперь я почти уверен, что выиграю борьбу за право лететь в Америку и никто не сможет мне помешать. Никто!

Это была их последняя встреча. За два дня до вылета неизвестные бандиты убили Дарского в пустом вагоне ночной электрички, когда он возвращался с аэродрома домой. Его лежащее у железнодорожной насыпи тело нашли на следующее утро дачники. Труп был сильно изуродован, так что хоронили героя в закрытом гробу. По официальной версии причиной преступления стало ограбление.

После похорон Софья забрала с собой в Германию дочку. На этот раз, покидая Москву, она уже знала, что больше никогда сюда не вернётся.

Глава 6 Джентльменское соглашение

Предложение пожилой дамы сводилось к следующему: она, пользуясь своим высоким положением в администрации колонии, поможет своим гостям проникнуть в святая святых госпиталя «Святого Бернадина», а за это молодые люди обязуются организовать ей прощальный визит на родину:

— Кто-то из вас сделает мне приглашение, как своей дальней родственнице. Так намного безопаснее пересекать границу, нежели по туристической визе. Я должна быть уверена, что меня не арестуют прямо в аэропорту. Я хочу увидеть дочь, если она ещё жива, или навестить её могилу. Хочу видеть своих внуков и правнуков. А что будет дальше, меня не очень волнует, я и так уже порядком задержалась на этом свете. Пускай даже я умру в русской тюрьме, но только пусть это случиться после того, как выполню всё, о чём давно мечтаю.

Конечно фрау Вернике могла купить себе обычный тур в Россию и для этого ей не требовалось чьего-то содействия, тем более оплаченного таким риском. Но она желала дополнительной страховки. В ней ещё жил животный ужас, пережитый в 1964 году в Вене, когда ей грозила выдача Польским властям, почему-то особенно настойчиво добивающимся её выдачи, чтобы, по всей видимости, вскорости повесить.

Нет, на бывшую Родину она поедет не под своим нынешним именем, и эти молодые русские мужчины помогут ей хорошо замаскироваться.

Аргентина никогда не выдавала военных преступников другим странам. После войны сюда бежали сотни видных деятелей гитлеровского режима, а также чиновников и прочих исполнителей рангом пониже, но тоже занесённых в чёрные списки «охотников на нацистов». В нескольких таких списках фигурировала фамилия фрау Вернике. Она числилась ближайшим помощником и женой другого военного преступника — доктора медицины Гюнтера Вернике. Этот человек долгие годы находился под покровительством секретного общества «Аненэрбе» и занимался медицинскими исследованиями, в том числе с привлечением в качестве подопытных кроликов заключённых концлагеря Освенцим.

После войны супружеская парочка на несколько десятилетий растворилась в пространстве. Но в 1964 году, в один из редких выездов фрау Вернике за пределы приютившей её страны, естественно под другой фамилией и подложному паспорту, ей самым неприятным образом напомнили о прошлом. В Вене аргентинскую поданную неожиданно захватили какие-то люди. Причём сделано это было самым наглым образом.

Среди бела дня почти в самом центре города на оживлённой улице рядом с Эльзой с визгом затормозила машина, из которой выскочили крепкие молодчики, быстро запихнули перепуганную дамочку в автомобиль, после чего машина на огромной скорости покинула место происшествия. А уже через сорок минут Вернике допрашивали какие-то странные люди, совсем не похожие на сотрудников спецслужб. Скорее, те двое мужчин напоминали ей банковских служащих — бумажных дел специалистов. Видимо, допрашивающие такими и были: год за годом методично накапливая из старых архивов компромат на таких забытых всеми грешников, как она, они поручали всю оперативную работу более молодым коллегам. Всё происходило где-то на окраине города в тесной прокуренной комнатушке наёмного офиса. Её сразу жёстко поставили перед выбором: либо она сдаёт мужа и приводит агентов к южноамериканскому убежищу фашистских недобитков, либо ехать ей в багажнике автомобиля контрабандным грузом через две границы в Польшу, где всё для неё кончиться хорошо намыленной верёвкой с последующей утилизацией трупа в крематории. Естественно она согласилась. А разве в таких ситуациях остаётся выбор?

Но вначале она должна будет помочь израильтянам выйти на немецкую организацию, организующую нелегальную переправку прячущихся в Европе нацистов в благословенную для них Южную Америку. Её повезли в другой город.

В железнодорожном экспрессе важную пленницу опекали сразу двое молодых агентов, расположившихся в соседнем купе. Впрочем, эти плечистые мальчики, должно быть возомнившие себя всемогущими Джеймс Бондами, не слишком стерегли свою пятидесятилетнюю подопечную, так как поезд летел без остановок, и деваться ей было некуда. Откуда им было знать, на что способна дошедшая в своём отчаянии до крайности женщина, боящаяся одновременно и виселицы, и мести со стороны своих. Поэтому когда пожилая дама с сигаретой в руке вышла в тамбур, черноволосый парень не последовал за ней, а остался в проходе вагона поболтать с симпатичной проводницей. Лишь изредка охранник поглядывал в её сторону. А потом она прыгнула! Да, сняла туфли, взяла их в руки и, зажмурившись, просто вышла в распахнутую дверь. Как врач она до сих пор не понимала, каким чудом выжила в том самоубийственном падении, отделавшись только несколькими переломами и выбитыми передними зубами…

— Так вы согласны на мои условия? — спросила пожилая женщина. К этому времени к ним присоединилась Саша. Девушка многое пропустила, и потому вопросительно поглядывала на своих спутников.

— У меня в Домодедово неплохие завязки, то есть связи, так что «зелёный коридор» практически гарантирую. Сейчас там международный аэропорт сделали, так что можно прилететь прямым рейсом — очень авторитетно сообщил Боря.

— И приглашение вам организуем, как моей троюродной тётке. Никаких проблем! — пообещал Макс.

— Отлично! Тогда слушайте мой план. Сейчас руководство колонии особенно остро нуждается в средствах спонсоров. В свою очередь неонацистские организации в Европе и США хотят видеть, на что конкретно идут их деньги. Поэтому в прошлом году было решено реанимировать старый проект «Феникс-58». В своё время ведомство Гиммлера выдало под него десятки миллионов рейхсмарок. Впрочем, это долгий рассказ. Факт тот, что я сама вызвалась организовать профессиональную телесъёмку нашего «Ковчега», чтобы потом сделать шикарный представительский фильм для показа всем заинтересованным лицам. Подразумевается, что телевизионщиков я должна завербовать где-нибудь в восточной Европе. Они не должны работать на крупную компанию. Лучше если это будут независимые стрингеры6, тогда после их исчезновения не возникнет большого шума. Теперь вы понимаете, о чём я?

— Но вы сказали, что после работы телевизионщики, то есть, в данном случае мы, — должны исчезнуть — дрогнувшим голосом уточнила Саша.

— Естественно. В нашей системе всегда было заведено после выполнения секретных работ ликвидировать привлечённый персонал — как само собой разумеющееся дело подтвердила пожилая дама. Впрочем, она тут же поспешила успокоить своих гостей: — Но понятно, что с вами этого не произойдёт, мы же заключили соглашение. Остаётся решить, за кого бы вас выдать, ибо после гибели ваших товарищей украинцы и русские будут под подозрением.

Под конец этого разговора Боря поинтересовался, обязательно ли им всем троим соваться в этот Ковчег:

— Или, может, будет достаточно, если туда пойдёт оператор с корреспонденткой?

— Не выйдет, шеф, — не согласился Макс. — Мы вместо тебя подставлять свои головы не будем.

* * *

Прошло несколько дней, всё это время ребята продолжали прятаться в доме фрау Эльзы.

В это утро Макс поднялся до рассвета и бесшумно выскользнул через застекленную оранжерею в сад. Склоны ближайших гор были частично скрыты шапками тумана. Но под лучами поднимающегося солнца белые облака сползали в долину, и вскоре должны были плотной пеленой затянуть сад. Было чертовски приятно босиком пройтись по утренней росе. Подойдя к какому-то кусту с удивительно нежными красными цветками, Максим осторожно вдохнул их аромат и восторженно ощутил сочный запах ванили. Мысли крайне неохотно возвращались к прозе жизни. А между тем хозяйка ещё вчера вечером уехала, обещав, сегодня привезти необходимые для проникновения в запретную зону документы.

Перед броском в неизвестность хотелось немного побыть наедине с собственными мыслями. Прыгунов расположился в плетёном кресле у бортика бассейна. Почти у самых его ног начиналось ровное голубое зеркало воды. Засмотревшись в него, Максим на какое-то время потерял всякую связь с действительностью, а очнулся от знакомых голосов, доносящихся откуда-то сверху. Оказывается, он случайно оказался прямо под длинным балконом-галереей, идущим вдоль всей южной стены дома. Там разговаривали Боря и Саша. Балкон козырьком нависал над частью бассейна, как раз в том месте, где в данный момент находился Максим. Поэтому разговаривающие не могли его видеть.

— Этот шут ещё дрыхнет? — спросил Борис.

— Простите, не понимаю, о ком вы — холодно ответила девушка.

— Ну, конечно! Припрыжкин у нас парень видный, одна рыжая башка чего стоит! Только ты пойми, детка: всё, что он тебе наобещал, можешь спокойно выкинуть в ближайшую урну. Даже, если он и поможет сделать тебе классный репортаж и сумеет пробить его выход на приличном канале, в чём я очень сомневаюсь, это будет только одиночная вспышка в ночи. Знаешь, сколько действительно классных репортёров побывало в разное время на том телеканале, куда ты так стремишься попасть? Десятки, если не сотни! Люди выпускали специальные репортажи в самое рейтинговое время, брали интервью у звёзд шоу-бизнеса и политики, даже делали собственные проекты. И где они теперь? Большинство уже не удел: перебиваются случайными заработками или зацепились за какой-нибудь заштатный канал и живут прошлыми воспоминаниями. Никто даже не помнит, как их звали! Чтобы сделать себе надёжное имя нужно, чтобы тебя какое-то время поддерживала чья-то сильная рука, пока ты сама не наберёшь первую космическую скорость.

— И рука эта непременно должна быть вашей — констатировала Саша.

Макс с удовольствием отметил язвительные нотки в словах девушки, но Боря ничего замечать не желал, продолжая с возрастающим воодушевлением развивать наступление:

— А что, ты мне нравишься. Пожалуй, я по возвращению домой сведу тебя с нужными дядечками. Но только я должен быть уверен, что ты теперь со мной, а не с этим длинным придурком. Кстати, насколько я его знаю, он не мог не придумать какой-нибудь подлюжный трюк… Давай так: ты поможешь мне здесь, а я тебе помогу там в Москве. Как, по рукам?

— Вы меня, конечно, извините, Борис, но я друзей не продаю! — наконец жёстко пресекла дальнейший торг Саша.

… — По-ня-тно… — после многозначительной паузы протянул Борис. Его голос стал холодным и злым.

— Значит, не вышло у нас полюбовного союза. Да-а, жаль. Ну ладно. В конце концов, наше будущее, это то, что мы выбираем сегодня…

Стараясь ступать как можно тише, Макс вернулся в дом. Возвращаясь к себе в комнату, Прыгунов чуть замедлил шаг у большого мужского портрета, висящего на самом видном месте в гостиной. Странно, как он раньше не обратил внимание на этого импозантного красавца. Видимо, это был покойный муж фрау Эльзы. Выражение лица его было спокойным, даже добродушным, а глаза мечтательные, как у мальчишки. Похоже он был добряк, и возможно даже как все добряки подкаблучник.

Проходя мимо, Максим ещё подумал, что у приютившей их дамы должен быть очень сильный характер, если она избрала себе в супруги такого человека.

* * *

Фрау Эльза приехала около полудня. Она выглядела перевозбуждённой и смотрела на своих гостей немного смущённо.

— Не знаю даже, как мне об этом вам сказать…

— Что случилось-то? — заволновалась Саша.

Фрау Эльза присела на стул. Она попросила принести ей воды и только напившись, сообщила новость:

— Одним словом, идея выдать вас за поляков или чехов благополучно провалилась. Хорошо ещё, я вовремя узнала, что наши уже выяснили, что у убитых были попутчики, а главное они знают, что вы не покидали приделов провинции.

— Дерьмо! — в злобном раздражении выкрикнул Боря. — Теперь эти «ваши» окончательно запечатают все выходы и начнут методично чесать окрестности, пока не придут сюда.

— Они уже здесь — немного виновато призналась фрау Эльза. — Ждут у выезда из поместья… Там их тридцать шесть человек… все вооружены.

— Как это понимать?! — побледнев, сурово поинтересовался Макс. При этом он бросил настороженный взгляд в окно, смотрящее как раз на единственную дорогу, ведущую отсюда.

— Да что вы слушаете, эту старую стерву! — заорал Боря. — Вы что не видите, она же уже продала нас! А сюда явилась только за тем, чтобы мы были паиньками, когда придут нас убивать. Наверное не хочет, чтобы на её креслах и обоях осталась кровь.

Боря бросился к выходу

— Делаем ноги в лес, пока нас тут не передавили, как крыс!

— Поздно — со странной грустной ухмылкой произнесла дама. — Лес вокруг оцеплен… Я же сказала вам, что, слава богу, вовремя узнала о том, что вас уже ищут. Представляю, что бы со мной было, если бы я пребывала в полном неведении до того самого момента, пока чистильщики этого садиста Маркоса Бантоса не нагрянули бы в мой дом! А так я всё представила таким образом, будто бы случайно встретила вас на дороге и заманила к себе.

Фрау Эльза пояснила, что представила своим всё дало так, будто бы обманутые ею русские не подозревают ни о чём.

— Вы попадёте в «Ковчег» под своими именами и вам не придётся разыгрывать из себя чехов или румын. Я договорилась, что мы пригласим вас в госпиталь под тем предлогом, что у нас находятся ваши товарищи. Якобы, на них напали какие-то бандиты и сейчас они находятся в реанимации нашего госпиталя. Сейчас там всё готовят, так что завтра, когда вы их увидите через стекло реанимации, они будут выглядеть вполне естественно. Там же в госпитале я в присутствии нашего руководства я сделаю вам предложение снять для нас небольшой фильм, естественно, на самых выгодных для вас условиях. И вы, конечно же, согласитесь…

Глава 7 На службе у «Третьего Рейха»

Оскар Фогт был большим оригиналом, как и большинство выдающихся личностей. Например, помимо серьёзных научных монографий по неврологии и архитектонике мозга, его перу принадлежали интереснейшие работы по зоологии. Одновременно с репутацией первого невропатолога планеты Фогт так же считался крупнейшим в Европе специалистом по шмелям. Фогт обожал крылатых насекомых из своей коллекции и ради её пополнения был готов ехать в любую точку земного шара.

Учёный мог часами сидеть в своём кабинете, рассматривая сквозь мощное увеличительное стекло содержимое многочисленных коробочек с засушенными крылатыми экспонатами. Зная подлинную страсть своего патрона, Софья привезла с собой из России несколько интересных экземпляров среднеазиатского происхождения. И впоследствии, во время экспедиций в Перу и в Китай, в перерывах между расшифровкой древних манускриптов и вскрытиями мумий, София частенько ползала по горным склонам в надежде накрыть сачком ещё неизвестного науке представителя шмелиного семейства, и отослать его в подарок учителю. Их отношения постепенно сами вернулись в безлопастное русло профессионального самоуважения и взаимной человеческой симпатии. Надо сказать, что к тому моменту, когда София приехала в Германию, семейные отношения профессора переживали стадию ренессанса. Для молодой женщины узнать это было большим облегчением, ибо желала заниматься только наукой, не отвлекаясь на стычки с супругой своего шефа и выяснение любовных отношений с ним самим.

Естественно, что после того, что случилось с её мужем, Софья не собиралась возвращаться на родину. Когда закончился срок её стажировки, она просто осталась под крылом Фогта. А вскоре до неё стали доходить вести из СССР о развёрнутой на родине травле против биологов. В киосках Берлина девушка покупала советские газеты и читала в них фельетоны про то, как известные и заслуженные профессора поддались буржуазному влиянию и занимаются всякой чепухой, да ещё и имеют наглость преподавать её студентам. Всё это только подтверждало правильность её решения стать невозвращенкой. Формально Шорт имела право оставаться за границей и далее под своим паспортом советской гражданки, так как Институт Бухе, в котором она стажировалась, имел статус советско-германского. Софья просто написала в Москву письмо с просьбой о продлении стажировки за свой счёт, а её научный руководитель завизировал своей подписью данную просьбу. Тем не менее, из советского посольства Софью несколько месяцев ласково увещевали вернуться и приманивали всевозможными соблазнами:

— Ну зачем вам портить себе карьеру. Это на родине вы перспективный учёный с именем, а здесь вы бесправная эмигрантка — человек второго сорта. Хорошенько подумайте. Сейчас после престижной стажировки вас ожидает интересная работа в Ленинграде; уже есть решение поручить вам ответственную тему для самостоятельных исследований, для этого вам будет предоставлена лаборатория, возможность вести преподавательскую деятельность… Я лично готов оказать вам полное содействие в вашем возвращении — второй секретарь посольства многозначительно улыбался, буквально облизывая сладким взглядом девушку. Но Софья для себя уже всё давно решила. Главное, что с ней была дочка. Да и условия её берлинской жизни были вполне приличными. Конечно, небольшая съёмная квартирка, помещавшаяся в том же доме, что и институтская лаборатория, мало походила на их шикарную московскую квартиру в знаменитом доме с видом на кремль, зато здесь ей было куда спокойнее.

Через некоторое время от невозвращенки отстали. И Софья расслабилась, но как оказалось, совершенно напрасно.

Целыми днями Шорт работала в лаборатории, дочка же до обеда была в школе, а потом играла в отгороженном от улицы институтском дворике. Судя по всему, агенты зарубежного отделения НКВД несколько дней выясняли эти детали, так как сработали они молниеносно. Её рабочий стол находился у окна, и Шорт всегда могла бросить самоуспокоительный взгляд на двор, где играла дочь. В тот день ближе к вечеру Софью позвали к телефону. Звонили не по местному, а по городскому. Она ещё удивилась: у неё нет знакомых за пределами института. Голос неизвестного мужчины в трубке звучал немного смущённо:

— Простите, вы меня не знаете, но меня просили настоятельно передать вам, чтобы вы были благоразумны.

— Я не понимаю. Кто Вы?

— К сожалению, не имею чести быть вам представленным. Просто я желаю вам добра. Дома вас ждёт интересная работа, коллеги, друзья, а вы настойчиво пытаетесь стать предателем. Ну в самом деле, душенька Софья Георгиевна, одумайтесь! Не ломайте собственную жизнь и не портите будущее своей дочери. Неужели эти тевтоны вам ближе соотечественников. Честь имею.

Её рука ещё не успела опустить телефонную трубку на рычаги аппарата, а сердце матери уже тоскливо сжалось от тяжкого предчувствия. Шорт бросилась к окну. На дворике мирно играли дети немецких коллег, её же Настеньки там уже не было. Немец-булочник из магазина через улицу сообщил ей, что видел большую чёрную машину, куда неизвестный человек усаживал маленькую девочку. Полицейские появились в институте спустя полчаса после звонка о похищении ребёнка. Взявший дело к производству пузатый инспектор с розовощёким добродушным лицом был сама деловитость. Он беспрерывно отдавал приказания по телефону и устно, принимал донесения от своих агентов, устраивал совещания, попутно шутил с институтскими сотрудниками и рассказывал им анекдотические случаи из собственной практики. Его большая начальственная фигура, неизменно самоуверенное выражение лица не могли не внушить Софье определённую надежду. Вообще-то, имея до этого некоторый опыт общения с немецкой полицией, Софья была убеждена, что все местные полицейские, это этакие бездушные механизмы для раскрытия преступлений и озвучивания статей законов. Но конкретно этот был вполне человечен и даже трогателен.

Свой временный штаб комиссар устроил прямо в любезно предоставленном ему кабинете директора института. Только один раз он вышел перекусить в кондитерскую напротив, а в дальнейшем помощник уже носил ему еду в кабинет. С первых же минут сыщик заверил фрау Шорт, что из страны её дочь вывезти не удастся ни при каких обстоятельствах. «У нас, извините, не Россия». Я уже сообщил приметы девочки в департамент пограничной охраны, и все шлагбаумы разом захлопнулись. Вот с таким звуком — немец комично клацнул языком и испуганно округлил глаза. Оказывается, он был ещё и превосходным клоуном — этот удивительный полицейский.

— Теперь при всём желании даже туфельку вашей дочери, дорогая фрау, не удастся увезти из Германии без моего на то письменного согласия.

Но уже к утру следующего дня тон чудо-полицейского стал менее категоричным:

— Обычных мерзавцев мне бы уже давно приволокли на аркане. Но в данном случае явно действовали профессионалы, и ловить их придётся чуть дольше запланированного времени.

А к концу вторых суток, явно смущённый комиссар, свернул свой временный штаб в институте и переехал обратно в здание криминальной полиции, правда, на прощание стыдливо утешив фрау Шорт, заверением что, мол, ещё не всё потеряно.

— Детей всегда крадут ради выкупа — хмуро посапывая в роскошные усы, грустно добавил он. — Но этим людям вряд ли нужны деньги. Их цель — вы.

Каждый раз вспоминая о тех жутких месяцах, Софья кляла себя тем, что она плохая мать. Другая бы на её месте, забыв об инстинкте самосохранения, бросилась вслед за дочерью, и наверное сгинула бы в лубянских застенках, но перед этим хотя бы обняла обожаемое существо. Она же сумела перебороть в себе материнские инстинкты. Спустя три недели ей снова позвонили и на этот раз крайне жёстко поставили перед выбором: либо она возвращается за дочерью в Россию, либо девочку отдают в интернат для сирот. Софья снова ответила «нет!».

Теперь она осталась одна в чужой стране на правах изгоя без родины. В те страшные дни над её кроватью появилась репродукция знаменитой картины Иеронима Босха «Несение креста», на которой вокруг покорного своей судьбе лика Христа, из последних сил несущего на место казни свой тяжкий крест, буквально «налеплена» куча уродливых зверских физиономий, олицетворяющих собой все пороки и мерзости этого мира.

Между тем власть в Германии надёжно узурпировали нацисты во главе со своим фюрером. Довольно быстро обстановка в стране стала меняться. Коснулись перемены и научного мира. Некоторые учёные быстро поняли открывшиеся перед ними перспективы и бросились угождать новым хозяевам жизни. Фогт не относился к их числу. Он не сумел вовремя прорекламировать свою работу властям, и финансирование Института Бухе стало постепенно сокращаться. Зато Софья неожиданно оказалась на волне. Правда, это произошло далеко не сразу. Вначале ей пришлось пережить довольно тяжёлый период: из посольства сообщили о лишении Шорт советского гражданства; одновременно немецкие чиновники с большим подозрением поглядывали на недавнюю советскую подданную. Фогт стал активно хлопотать, чтобы Софья получила нансеновский паспорт, по которому можно было бы легко уехать в Америку. Но дело зависло, и Шорт стала грозить депортация в СССР. Фогт задействовал все свои связи, чтобы такое решение принято не было.

Но постепенно колесо её судьбы начало неторопливо крутиться в лучшую сторону, правда с остановками и явным скрипом. А потом произошла новая судьбоносная встреча.

В Берлине проживало довольно много эмигрантов из России. Вся эта публика собиралась в одних и тех же ресторанах, ходила на постановки русских театральных трупп. Очень долго Софья сторонилась этой жизни. Но заблуждается тот, кто высокомерно полагает, что человек только сам определяет свою судьбу. Будущее каждого из нас уже записано на священных скрижалях великой книги судеб, и чему суждено быть, от того не увернёшься при всём желании.

Однажды к ним в лабораторию заглянул смешной человек с птичьим остроносым лицом и вихрастой шевелюрой, явно давно не знавшей расчёски. Застенчиво, почти не поднимая от пола глаз, он быстро проскользнул мимо лаборантов в застеклённый закуток завлаба. Стоявший в этот момент рядом с Шорт немецкий коллега в пол голоса с откровенной завистью сообщил ей:

— Это Алекс Майэр. Он из ваших — русских. До революции жил где-то в Прибалтике. Подумать только ещё год назад он был готов у нас пробирки мыть за сто марок в месяц, а теперь набирает персонал под новый проект, который спонсирует сам Гиммлер!

После этих слов Софья уже с интересом стала украдкой рассматривать нелепый персонаж за стеклом конторы. Она слышала про то, какое место в нацисткой иерархии занимает бывший птицевод и большой любитель разной псевдонаучной чертовщины — Гиммлер, и какая огромная власть сосредоточена в его руках. Тем интереснее было взглянуть на счастливчика, кормящегося из этих рук. В какой-то момент гость почувствовал на себе её любопытный взгляд и истолковал его по-своему. Перед уходом он набрался храбрости и подошёл к Софье.

— Простите, но я давно со стороны наблюдаю за вами. Но всё не решался подойти. Знаете, научный мир тесен, все друг про друга наслышаны…

Софья улыбнулась, стянула с правой руки резиновую перчатку и протянула её коллеге.

— Софья Шорт, будем знакомы.

Мужчина радостно закивал головой.

— Да-да, я знаю! И очень и очень приятно. Я Александр Эрнстович Майэр, у меня уже давно есть для вас предложение по работе.

— Что вы говорите!

— Да-да, только не спешите иронизировать, уважаемая Софья Георгиевна. Видите ли, как вы, наверное, знаете, в Берлине скоро состоятся Олимпийские игры. И в руководстве страны приято решение создать институт по изучению и сохранению нордической расы.

— А понятно! Я уже видела эти скамейки на бульварах, выкрашенные в жёлтый цвет с табличками «только для евреев», и всех этих каменных истуканов — дискоболов, борцов, всадников с гордыми профилями, мышцами призовых быков-производителей и полным отсутствием следов интеллекта на безупречных лицах. Нет, коллега, покорно прошу меня простить, но я хочу оставаться серьёзным учёным и во все эти средневековые теории о превосходстве одной расы над другой не верю.

— Говорите, ради бога, тише! — испуганно оглядываясь, взмолился Майэр. — Давайте сегодня встретимся где-нибудь на нейтральной территории и всё обсудим спокойно.

Вечером они встретились в одном из самых фешенебельных ресторанов Берлина. Отправляясь на эту встречу, сорокалетняя женщина устало думала, что всё заранее знает про намерения этого нелепого человека. Такие типы вынуждены многие годы страдать от своей удручающей внешней непривлекательности. Чтобы добиться женского внимания им приходиться проявлять втрое больше усилий, чем их более мужественным сотоварищам. Но стоит подобным одержимым честолюбцам только получить доступ к власти и деньгам, как они тут же начинают требовать у жизни свой главный приз — хорошеньких женщин. И ей, похоже, предстоит сегодня выступить в роли такого приза. А предлагаемая работа — это скорей всего только повод завести с нею знакомство. Ну что ж, одиночество лабораторной кельи успело так ей осточертеть, что Софья была готова сыграть в предложенную ей игру.

Им предстояло провести вечер в убежище берлинской богемы и чопорной аристократии — ресторане «Бауэр». Это стильное и очень дорогое заведение располагалось в старинном особняке, принадлежавшем когда-то очень известному аристократическому роду. Со временем бывшие владельцы дома стали нуждаться в деньгах и продали или заложили свою недвижимость предприимчивым дельцам, которые и открыли здесь ресторан, со временем ставший одним из самых популярных и престижных в городе.

Улица возле «Бауэра» напоминала салон дорогих авто. Из постоянно подъезжающих длинных, похожих на стремительные крейсера кайзеровского флота «Хорьхов», «Мерседесов» и «Ролс-Ройсов» чинно выходили дамы в дорогих мехах и бриллиантах. Часто это были рослые, хорошо сложенные блондинки, словно сошедшие с экранов популярных немецких фильмов, где здоровые арийские девицы задирают свои длинные ноги, как хорошо отлаженные механизмы, под грохот бравурной музыки. У Софьи этот новый вид гебельсовского кино вызывал отвращение и изумление немецкими мужчинами, у которых подобные «механические» кинодивы, не только не отбивали сексуального желания, но напротив быстро стали символом идеальной подруги-любовницы. И теперь почти все немецкие молодые женщины изо всех сил копировали экранные образы «идеальных девушек».

Набриолиненные проборы их кавалеров отливали металлическим блеском в мягком свете уличных фонарей.

Даже дефилирующие мимо проститутки имели вид дорогих кошечек. Правда, стоило этим «девочкам» только завидеть своим намётанным глазом щуплых и очень деловитых малых в штатском, как они тут же спешили покинуть свои охотничьи угодья, чтобы не быть отправленными в концлагерь «на перевоспитание» — новая власть очень заботилась о моральном и физическом очищении германского общества. Тут же, на паперти просил милостыню военный ветеран, полный чувства собственного достоинства на строгом лице. Таких гордых и опрятных нищих в родной матушке России Софье видеть никогда не приходилось.

Впрочем, для неё это было поводом для ностальгии по оставленной стране. Софья уже давно перестала восхищаться немецким порядком и чистотой. Порой она была готова намазать каким-нибудь собственноручно приготовленным ядом дверную ручку дома своей соседки, чтобы та перестала каждое утро методично поучать её, что постиранное бельё положено развешивать на просушку не лишь бы как, а обязательно по порядку и размеру…

Продолжая с неприязнью размышлять о национальном характере жителей этой страны, Софья даже вспомнила анекдот про знаменитый немецкий порядок, очень любимый в среде немецких коммунистов-коминтерновцев, с которыми ей доводилось общаться ещё в Москве: «Когда в Германии, наконец, случится революция и восставшие рабочие под красными стягами пойдут организованной колонной по Унтер-ден-Линден, то главное, чтобы на пути им не встретился… нет, вовсе не конный заслон из контрреволюционеров, а дорожный знак „Проход запрещён“, так как на этом революция сразу закончится, ибо законопослушный пролетариат просто разойдётся по домам».

Из подкатившего к входу в ресторан очередного сверкающего лимузина вальяжно вылез какой-то маленький человек, к которому сразу устремилась ожидающая его публика. Со всех сторон послышались восторженные возгласы, истеричный визг экзальтированных поклонниц. Софья услышала произнесённое имя известного американского актёра. Ей тоже стало любопытно своими глазами увидеть мировую знаменитость, и она даже привстала на цыпочки. В этот момент серия фотовспышек на какое-то время ослепила молодую женщину, а когда её глаза вновь обрели способность видеть, она вдруг обнаружила рядом с собой пригласившего её кавалера. Майэр стоял и молча любовался ею. Его было не узнать: безупречный фрак явно от лучшего берлинского портного сидел на нём идеально и даже обычно непокорная его шевелюра теперь стараниями модного парикмахера приобрела вполне импозантный вид.

— Я счастлив, что вы всё-таки пришли! — смущаясь, он протянул ей пышный букет. — Но почему вы не позволили заехать за вами в институт? Я очень хотел, чтобы в этот вечер вы почувствовали себя, наконец, красивой женщиной, а не только талантливым учёным.

Софья немного растерялась от такого напористого начала. Ещё её смущал собственный наряд. Немного постояв у входа в ресторан, она достаточно насмотрелась, в каких великолепных вечерних платьях приходят сюда дамы. На ней же было простое и строгое тёмно-вишнёвое платье. Оно было пошито ещё в Москве, в специальном ателье для жён особо ответственных советских работников. И прежде казалось Софье шикарным, и вселяло в неё уверенность, что случись необходимость появиться где-то в обществе, ей есть что надеть, чтобы произвести должное впечатление. Но теперь Софья понимала, что будет выглядеть крайне невыгодно на фоне других дам. Даже зная за собой природную красоту, Софья стеснялась появляться в таком жалком виде посреди всеобщей роскоши и великолепия.

— Знаете, что, Александр Эрнстович, что-то я себя неважно чувствую после трёх дней почти безвылазной работы в лаборатории. Может быть, нам стоит остаться на свежем воздухе и просто прогуляться в сторону собора? Должна признаться, что, будучи давно в Берлине, я так и не имела случая осмотреть местные достопримечательности.

— Да, но у нас заказан столик — растерялся Майэр. Став только недавно «господином со средствами», он страшно хотел произвести самое выгодное впечатление на понравившуюся даму. — Прошу вас, уважаемая Софья Георгиевна! Мы только час посидим в этом чудесном заведении и отправимся гулять! Торжественно клянусь вам, что, как старый берлинец, проведу для вас самую подробную экскурсию по самым примечательным местам старого города! Вы согласны?

— Ну хорошо — нехотя сдалась Софья.

Когда они вошли в ярко освещённый зал ресторана, взгляды присутствующих мужчин немедленно устремились в их сторону. Майэр был счастлив видеть, с каким интересом и завистью эти холёные аристократы и звёзды кинематографа смотрят на него и его спутницу. Определённо, здесь в Берлине 1936 года его, наконец, нашла, давно искавшая его фортуна!

Метрдотель отвёл их к заказанному столику. Тут же возле гостей появился официант с меню и винной картой. Всё время, пока её спутник обсуждал заказ с официантом, Софья восхищённо глядела на ярко освещённую эстраду. Там знакомый всему миру невысокий джентльмен уверенно вёл в виртуозном танце свою партнёршу в шикарном белом платье. Софья машинально взяла в руки лежащую перед ней программку и прочитала теснённое большими буквами золотом по дорогой открыточной бумаге слова: «Специально для наших гостей! Только один вечер в Берлине самый модный танец 1936 года — фокстрот, в исполнении неподражаемого Фреда Астора и Джинджер Роджер!!!».

Между тем её кавалер в порыве счастливой откровенности рассказывал, рассеянно слушающей его даме свою жизнь:

— Хочу вам признаться, Софья Георгиевна, до двадцати двух лет я жил в глубокой провинции — в Риге. Мои родители были очень скромными людьми, они с детства внушали мне, что я не должен претендовать в жизни на большее, чем мне с самого рождения положено судьбой. Все мужчины нашего рода работали в семейной аптеке, насколько я знаю — с середины 17-го века. И это был приговор мне. Но я хотел для себя совсем другой жизни! Я не желал просиживать дни и годы напролёт в семейной аптеке. Я мечтал вырваться из сонного загона, куда меня с рождения приговорили, на свободу! Поэтому, когда меня послали в Тарту учиться на аптекаря, я втайне от родителей перевёлся на хирургическое отделение. Молодых хирургов охотно брали в армию и на флот, а мне с юности очень хотелось путешествовать, видеть разные страны, узнавать непонятные языки. Кроме того, карьера офицера представлялась мне чрезвычайно выгодным делом. Казалось, что стоит мне надеть чёрный китель с золотыми погонами, как все гимназистки начнут провожать меня заинтересованными взглядами. Всё это сбылось. Вот только иллюзия свободы быстро растаяла, а отец, узнав о моём предательстве, сказал, что такого подлеца он больше видеть не желает. Так я остался без копейки на нищенском жаловании земского врача. В науку я подался от полного отчаяния, как в монастырь…

— Вы желали спрятаться в науку от жизни? — понимающе кивнула Софья. Почему-то она чувствовала себя матерью рядом с этим нелепым мужчиной. После кражи дочери в её истосковавшемся по заботе о ком-то сердце шевельнулась искренняя жалость к нему. А от жалости до любви, как известно, путь короткий. Поэтому, когда Майэр перешёл к сути своего предложения, Софья уже была готова его принять.

— Теперь в этой стране новые вожди. Я их немного знаю. Этот сорт людей редко в цивилизованном мире получает высшую власть, но случайно подобрав её, желает всего и сразу. Вот увидите, сегодня мы им нужны для омоложения, повышения сексуальной потенции и коррекции веса, а уже завтра они потребуют бессмертия для себя и своих близких. И щедро будут платить золотом за услуги.

Впрочем, дело не только в деньгах. Как физиологу мне интересно работать для них, ведь эти господа из дешёвых пивных, не заражены интеллигентским снобизмом. Они охотно готовы верить в самые смелые обещания… И я уверен, что вам тоже будет любопытно поработать в моем институте над некоторыми проектами.

Глава 8
Проникновение в «Ковчег»

На джип было страшно смотреть: вместо колёс — ошмётки изорванной пулями резины, от чего казалось, что машина стоит на культях, капот вообще отсутствовал, похоже, вырванный «с мясом». Максим подошёл к «газону» и стал снимать его салон, сперва на фото, потом на видео. Он хорошо знал за собой «болезнь» всех операторов: бесстрастно видеть самые отталкивающие жизненные картинки сквозь видоискатель камеры. А потому уверенно направлял объектив на торчащие куски набивки сидений в том месте, где должны были сидеть их товарищи, на бурые пятна засохшей крови.

Только прекратив съёмку, Прыгунов разрешил себе немного эмоций: «Слава богу, что парни хотя бы не мучились — на них явно сразу обрушили шквал автоматного свинца… Трудно представить, что от них осталось хоть что-то напоминающее ещё живых людей»

Тем не менее, в реанимационном отделении гостям госпиталя продемонстрировали тела их товарищей, окутанные многочисленными трубками специальной аппаратуры. Правда, близко их не подпустили, позволили взглянуть на друзей через иллюминатор, объяснив, что посторонним вход в стерильное помещение реанимации запрещён.

— Наши специалисты с успехом поддерживают в них жизнь — бодрым тоном менеджера по связям с общественностью сообщил им господин без единого изъяна во внешности. Он был сама любезность и вообще излучал в отношении посетителей самое искреннее расположение.

— У нас тут никогда ещё не бывали русские, конечно, за исключением фрау Эльзы. Но она слишком давно уехала из вашей страны. Так что теперь мы счастливы познакомиться с настоящими русскими. Как вам Аргентина?

— Если не считать, что здесь замочили наших товарищей, то так ничего себе страна — в тон гиду мажорно ответил за всех Макс, чем заметно смутил улыбчивого провожатого.

Далее их путь лежал через приёмную с двумя миловидными секретаршами — в кабинет директора госпиталя. Это было просторное помещение со всем необходимым, чтобы проводить совещания в любом составе: от расширенного учёного совета до конфиденциального разговора в узком кругу за чашкой чая. В длинном ряду начинающейся от самой двери портретной галереи великих Прыгунов сразу отметил фотопортрет академика Павлова. Седобородый открыватель условного и безусловного рефлексов снисходительно прищуривался на него со стены.

Через большие окна открывался вид на территорию госпиталя. Раскинувшийся на нескольких гектарах, он представлял собой огромный парковый комплекс, в который были искусно вписаны лечебные корпуса и административные здания.

Когда гости только вошли в кабинет, к ним навстречу выкатился из-за стола очень маленький человечек с большой головой, в огромных квадратных очках на пол лица. Главный босс оживлённо заговорил с ними. Фрау Эльза начала переводить:

— Господин директор Юлиус Вандель выражает вам искреннее сочувствие в связи с тяжёлым ранением ваших друзей. Он также обещает, что он лично и персонал его клиники приложат все силы для их спасения. И вам не придётся ничего платить за их лечение, ведь мы понимаем, в какую беду они попали…

После этих слов маленький директор взял многозначительную паузу, давая гостям возможность оценить его благородство. Затем он гостеприимным жестом предложил молодым людям располагаться за длинным конференц-столом. А сам вернулся в своё кожаное кресло. Стол перед ним был заставлен крупными и дорогими вещицами из разряда антиквариата. Как многие люди с комплексом Наполеона, он обожал окружать себя громоздкими символами власти.

К теме предлагаемой работы он подходил очень осторожно, пустившись в долгие и красочные рассуждения о том, как важно в современном мире не отворачиваться от последних достижений науки, а пытаться найти им достойное применение в интересах всего человечества.

….— Так случилось, что после последней вашей большой европейской войны у нас в клинике оказались люди, которых принято называть военными преступниками.

Далее последовала многозначительная пауза, внимательная оценка реакции сидящих напротив людей.

— Но для нас они просто люди, точнее тела, которые удалось сохранить благодаря уникальным технологиям консервации. Вы меня понимаете?

— А кто эти люди? — вся подавшись вперёд, поинтересовалась Саша. Максим тоже ощутил сильное волнение, понимая, что вот он приближается кульминационный момент, ради которого они проникли сюда.

— Одного из них принято считать чуть ли не воплощением дьявола — рука говорящего завертела в воздухе карандаш, в то время как его глаза за толстыми стёклами очков сосредоточенно уставились на эту карусель.

— Но мы тут далеки от политики, нас интересует лишь чистая наука… А кстати, каковы ваши политические убеждения?

Страницы:

Читать бесплатно другие книги:

Свод Хаммурапи

Абдуллаев Чингиз

У адвоката Ксении Моржиковой есть одна пикантная «особенность» – попадать в неприятные ситуации. Ее ...

Ангел боли: Путешествие по Апеннинам

Абдуллаев Чингиз

Лучшие сыщики Европы, в том числе знаменитый Дронго, ищут «стаффордского мясника» – неуловимого мань...

Право на легенду

Абдуллаев Чингиз

Выборы президента в одной из стран СНГ грозят расколом общества. Цена власти очень высока, но это не...

Управление и настройка Wi-Fi в своем доме

Кашкаров Андрей

Несколько лет интерес разработчиков электронной аппаратуры и радиолюбителей связан с цифровыми прогр...

Разговоры с сыном. Пособие для неравнодушных отцов

Кашкаров Андрей

Для большинства современных детей «правильное» воспитание стало не интересным, излишняя дидактика не...

Разговоры с дочерью. Пособие для неравнодушных отцов

Кашкаров Андрей

«Сложное» поведение детей связано с естественным процессом взросления, переосмысления роли в социуме...

Проект: Клон Гитлера Кротков Антон

Глава 4В убежище

Глава 5 Восходящая звезда советской науки

Глава 6 Джентльменское соглашение

Глава 7 На службе у «Третьего Рейха»

Глава 8Проникновение в «Ковчег»

Читать бесплатно другие книги:

Глава 4
В убежище

Глава 8
Проникновение в «Ковчег»