Робинзонетта Мюллер Эжен
– По закону право ловли в реках, не взятых на откуп государством, принадлежит прибрежным жителям, от которых зависит, позволить или запретить ее в собственных владениях… Например, чтобы заниматься здесь ловлей, не преступая закона, тебе надо было иметь на это позволение владельца берега.
– Владельца берега? – повторила Мари. – Вы хотели сказать, владельца этого места?
– Вот именно.
– О, ну что же!.. – воскликнула она. – Тогда мне нетрудно получить его, если уж непременно надо, потому что это место принадлежит дядюшке Дривару, скот которого часто пасется здесь. Когда он проходит мимо, то видит, что я ловлю раков; он меня всегда спрашивает, много ли я наловила, и когда я ему отвечаю, что много, он мне всегда говорит: «Лови сколько угодно, если это идет тебе впрок». Он даже часто протягивает мне руку.
– Да, да, – пробормотал сторож, отводя глаза, – видно, что вы друзья с Дриваром. Впрочем, он хороший человек. Но видишь ли, какая беда…
– Беда, Мартен?.. Какая же?
– Дело в том, что недавно Дривар продал свою землю кое-кому, а новый владелец не желает, чтобы ты занималась ловлей в его владениях.
– Кому же, Мартен?
– Да ты его знаешь. Господину Гюро…
– Господину Гюро! – повторила девочка, но уже с озабоченным видом. – О, тогда я понимаю! Не беспокойтесь, я ухожу, Мартен, я ухожу…
И она действительно заторопилась, как будто песок горел у нее под ногами.
– Да, да, это все очень хорошо, – начал опять Мартен, почесывая за ухом, – но дело в том, моя бедная девочка, что есть еще одна проблема.
– Какая еще проблема?
– А то, что я застал тебя на месте преступления и обязан пожаловаться на тебя.
– Как? Я же ничего не поймала, – посмотрите, один зацепился, да я нарочно дала ему уйти в воду.
– Так-то так, но это все равно. Ты ловила… Значит, виновата. Я должен пожаловаться; во-первых, я связан присягой, а во-вторых, если бы я и хотел сделать вид, как будто бы не заметил тебя, то это уже невозможно. Посмотри на дорогу: видишь, там стоит Грибью. Он непременно разболтает, что я тебя простил.
– Да, я вижу его; ну и что же дальше? – с опаской спросила она.
– А дальше то, что я должен пожаловаться на тебя.
– Хорошо; а потом?
– Потом это дело пойдет в суд.
– В суд! Но я ведь ничего не поймала!
– Хорошо; но ты могла поймать.
– И что же суд со мной сделает?
– Он присудит тебе заплатить штраф, может быть довольно значительный.
– Но если я не могу заплатить?
– Тогда тебя, может быть, посадят в тюрьму.
– В тюрьму! За ловлю раков? При том, что мне ничего не удалось поймать, и к тому же я не знала, что здесь этого делать нельзя? Нет, это невозможно!..
– К несчастью, очень даже возможно, моя бедняжечка! Ты должна понять, что то, что я делаю, я обязан сделать, и, между нами говоря, – здесь он понизил голос, – это очень досадно, что я не успел предупредить тебя, а то бы непременно так и сделал. Но за мной пришли и заставили… Ничего, будем надеяться, что все устроится к лучшему; обратись к кому-нибудь, кто мог бы поговорить с господином Гюро и попросить за тебя.
– О, я точно знаю, что господин Гюро не оставит этого дела, – с горечью ответила девочка, – впрочем, если уж надо платить, то я заплачу. Или будь что будет. Я за собой никакой вины не чувствую!
– Не мучайся так уж из-за этого; авось все обойдется… Но ты должна понять, что я обязан исполнить свой долг… Мне самому было бы приятно, если бы это дело уладилось. Не поминай меня лихом, девочка, до свидания!..
С этими словами Мартен направился в деревню.
Мари задумчиво поднялась к развалинам со всеми своими снастями. Верный Волчок, как всегда, шел рядом с ней.
– Ах, мой бедный Волчок! – сказала она, наклоняясь, чтобы поцеловать его мохнатую голову. – Как много злых людей на свете! Но Бог добрый, он защитит нас…
Решив никому не говорить о своих неприятностях, она занялась другими делами.
Храбрая девочка привыкла смотреть беде прямо в глаза.
И так как Мари понимала, что подобные неприятности в будущем могут повториться и что мало кто осмелится поддержать ее против господина Гюро, она решила бросить свой прибыльный промысел, поначалу служивший ей большим подспорьем; теперь она уже легко могла заменить его каким-нибудь другим видом торговли.
Утром, только она собралась идти на фермы за разным товаром, который должна была на другой день отнести на рынок, послышались шаги подбитых железом сапог. Мари узнала Мартена и, несмотря на всю свою храбрость, немного заволновалась.
– Ах, это вы, дядюшка Мартен! – сказала она дрогнувшим голосом.
– Да, да, это я; но что же ты так испугалась? Я не такой страшный, как могу показаться, вот сейчас сама увидишь.
– Ах! – вздохнула Мари. И, указывая на неровный порог, где важно расположился Волчок, пригласила:
– Не хотите ли войти?
– Нет, не стоит, – ответил сторож, усаживаясь на обломок стены, – я ненадолго. Но мне нужно кое-что тебе рассказать.
– Слушаю, дядюшка Мартен.
Вот что рассказал сторож Мари.
«Дело вот какое. Ты знаешь, нет, вернее, как раз не знаешь, что бумага, в которой я написал на тебя жалобу, должна была быть засвидетельствована старшиной. Ну так вот, вчера, покинув тебя и составив протокол, я отправился к старшине, у которого, как мне было известно, собрался совет; я хотел, чтобы он после заседания совета подписал бумагу. Он вышел вместе с другими. Я ему показываю бумагу.
– Что это такое? – спрашивает он меня.
Я ему объяснил, в чем дело; он, похоже, был очень удивлен. Но, как тебе известно, или, наверное, как раз неизвестно, наш старшина не очень-то разговорчив. Он взял бумагу и говорит советникам:
– Вернитесь, пожалуйста, назад.
И они все вместе вернулись. Прошло не больше минуты, как вышел помощник старшины и сказал, что старшина приказал мне позвать к нему господина Гюро. Господин Гюро спросил меня, в чем дело, но я не мог ничего ему сказать. Он пошел – видно, что против воли, но все-таки пошел. Когда мы вместе пришли к старшине, я открыл дверь господину Гюро, а сам хотел удалиться. Но старшина сказал мне:
– Останьтесь здесь, Мартен, это и вас касается; необходимо, чтобы и вы присутствовали.
Я и остался.
Тут старшина попросил господина Гюро сесть и обратился к нему со следующими словами:
– Дело вот в чем, господин Гюро. Вам должно быть известно, что Мартен подал жалобу на маленькую девочку, ловившую раков на берегу, который вы, оказывается, купили на днях.
– Если он это сделал, – с живостью ответил господин Гюро, – то он только исполнил свою обязанность; это было мое намерение – запретить ловлю раков в той части реки, которая принадлежит мне.
– Вот что! – спокойно сказал старшина. – А почему же так, господин Гюро, а?
– Потому что это мне не нравится, и я имею полное право действовать таким образом.
– Прекрасно, но это – право, которым, как мне кажется, никто здесь никогда не пользовался; и потом, я думаю, вам следовало бы предупредить девочку, так как это занятие приносило ей пользу…
– Разве предупреждают воров, чтобы они не крали, даже когда это приносит им пользу? – резко возразил господин Гюро.
– Без сомнения, нет, – сказал старшина, – но это не совсем то. Требуете ли вы также, чтобы эту девочку обвинили в нарушении закона и присудили ее к возмещению убытков?
– Конечно, я имею полное право сделать это.
– И какую сумму назначаете вы за причиненные вам убытки?
– Пятнадцать франков. Я имею право требовать эту сумму, потому что такова моя такса.
– О! – произнес старшина, на губах которого все время играла усмешка. – Но вы, надеюсь, сбавите немного?
– Нет!
– Но позвольте узнать, если этот штраф будет назначен, кто же его заплатит?
– Маленькая браконьерка.
– Я прошу вас заметить, что она несовершеннолетняя, что у нее нет ни родителей, ни опекуна, кто мог бы ответить за нее.
– В таком случае ее надо засадить как бродягу…
– Послушайте, господин Гюро, давайте уладим это дело миром. Ведь девочка ничего не знала о запрещении; если теперь, когда ее предупредили, она подверглась бы вторичному обвинению, то мы могли бы проявить строгость. Ну и, наконец, подумайте о поговорке: «На нет и суда нет».
– Ничего я улаживать не хочу. Пусть дело идет своим законным порядком, – сказал господин Гюро.
– Значит, это ваше последнее слово? – спросил старшина.
– Да.
– В таком случае, – сказал старшина, – протокол должен быть переделан, потому что полевой сторож должен обвинить меня.
Господин Гюро изумленно взглянул на него.
– Да, – продолжал старшина, – потому что нельзя преследовать малолетнюю девочку, которая ничего не знала о переходе берега в вашу собственность, и, кроме того, я должен отвечать за ее поступки по двум причинам. Во-первых, мое звание старшины обязывает меня быть как бы опекуном сироты в моей общине, и во-вторых, если дитя и ловило раков в речке, то только для того, чтобы доставить их мне, так как я просил ее об этом. Значит, я и отвечаю за ваш убыток.
Указывая на присутствующих, он прибавил:
– Эти господа – свидетели моего заявления; они могут подписать протокол, если вы настаиваете на его составлении. А затем – желаю вам всего хорошего, господин Гюро.
Господин Гюро, по-видимому, был очень недоволен. Он поворачивал свои злые глаза направо и налево, не зная, что ответить, тем более что все присутствующие, сохраняя серьезный вид, по-видимому, потешались над ним.
– Вы еще пожалеете! – сказал он, едва сдерживая ярость. – Доброго вечера, господа!
И, нахлобучив шляпу, он вышел из комнаты.
Когда он ушел, старшина сказал мне:
– Мартен, дело решено: будет следствие или нет, в протоколе будет только мое имя, а вы должны сейчас же пойти и сказать девочке, чтобы она не беспокоилась, но больше не ловила раков на земле господина Гюро.
Затем он сделал мне знак удалиться, а сам остался, чтобы посоветоваться с другими членами совета».
Закончив свой рассказ, Мартен вздохнул с явным облегчением и спросил Мари:
– Вот я и пришел рассказать тебе об этом, но, черт возьми, почему ты сразу не сказала мне, что ловила раков для старшины? Может быть, тогда я и сам смог бы уладить это дело. Почему ты не сказала мне?
– Боже мой! – ответила девочка, растроганная так, что едва могла говорить. – Оттого что…
Она улыбалась, а на глазах ее блестели слезы.
– Ну вот, – сказал Мартен, – мое поручение исполнено. Прощай, девочка!
– До свидания, дядюшка Мартен!
Полевой сторож спустился с горы. Когда Мари потеряла его из виду, она в изнеможении села на порог своего жилища и сказала Волчку, обнимая шею верной собаки:
– Ну, что я тебе сказала? Не говорила ли я тебе, что Бог добрый? Видишь, это правда!.. Старшина, с которым я еще не сказала ни одного слова, защищает меня, потому что хорошо знает, что я ничего дурного не хотела сделать, и потому что строгость господина Гюро показалась ему слишком уж бесчеловечной. Представляешь, Волчок? Он, наверное, специально купил это место – только для того, чтобы причинить мне неприятности. И если бы я была вынуждена продолжать ловлю в другом месте, он купил бы и другой берег, и всю реку, только чтобы иметь возможность привлечь меня к ответственности! Но я больше не буду ловить раков, о нет!..
Таким образом, доброму Волчку пришлось выслушать пространное объяснение: Мари не скупилась в восторженных выражениях в адрес своего благодетеля-старшины.
Она решила немедленно пойти в деревню, чтобы поблагодарить его.
Но каково же было ее удивление, когда старшина встретил ее с каким-то холодным, если не сказать грубым равнодушием.
– Хорошо, хорошо! – ответил он, прерывая ее робкие изъявления благодарности. – Иди и старайся, чтобы тебя больше не могли упрекнуть ни в чем, потому что я не всегда буду в состоянии принимать твою вину на себя.
И он без церемоний выпроводил ее, так что бедная девочка подумала, что допустила какую-то неловкость. Она ушла расстроенная, почти сожалея о вмешательстве этого человека, который, сделав ей одолжение, как будто считал ее недостойной своего заступничества.
Не откладывая, она тотчас же пошла к матушке Бюрель, намереваясь рассказать ей о случившемся. Но по лицу доброй женщины она уже догадалась, что не сообщила ей ничего нового.
– Как, вам уже известно, что со мной случилось? – изумленно воскликнула она.
– Ну да, – улыбаясь, ответила мамаша Бюрель, – все, и даже больше.
– Больше? Как так?
– Нет нужды объяснять. Не беспокойся. Ты ничего плохого не сделала, напротив.
– Напротив? Я ничего не понимаю!..
– Да тебе и не надо; потом все поймешь. Будь всегда хорошей и трудолюбивой девочкой. Иди своей дорогой и предоставь все воле Божьей!
Мари не настаивала. Успокоенная, она принялась за свои привычные занятия – только не за ловлю раков! – и вскоре уже и не вспоминала об истории с протоколом и старшиной.
Однако в своих разговорах с жителями деревни она легко могла бы заметить, что многие, кто прежде остерегался высказывать свое мнение о господине Гюро и его семействе, теперь не проявляли былой сдержанности.
Но Мари ничего не замечала.
5. Владелец
В один прекрасный сентябрьский день, как обычно, маленькая Мари занялась раскладыванием в корзины полученного с окрестных ферм товара, который она должна была на другой день доставить своим покупателям в городке, как вдруг по ворчанью Волчка она догадалась, что пришел какой-то необычный посетитель. Она вышла на порог и увидела медленно поднимающегося к развалинам Мартена.
– Опять я здесь, – сказал он, заметив девочку, – и, честное слово, не могу сказать, что привело меня сюда – что-то хорошее или, наоборот, что-то плохое. Но ты должна теперь пойти со мной в гостиницу «Белый мул». Меня прислал господин Гризоль, он хочет поговорить с тобой.
– Господин Гризоль? Кто это – господин Гризоль?
– Господин Гризоль – богатый господин из города и, кроме того, он еще и хозяин, владелец Совиной башни.
– Владелец башни? – тихо повторила девочка, как будто впадая в какое-то оцепенение.
– Ну вот! – проворчал старый сторож. – Бьюсь об заклад, тебе никогда не приходило в голову, что у этой кучи старых камней есть хозяин; впрочем, и никто об этом никогда не думал.
– Конечно, нет! – ответила Мари, удивляясь все больше и больше. – Ну, и что же дальше?..
– А то, что, к всеобщему удивлению, господин Гризоль вдруг вспомнил о принадлежащих ему развалинах. Он периодически появляется в этих краях, каждые два-три года, но только теперь, мне кажется, он в первый раз завел речь о своих владениях. Он тебя уже давно требует к себе, и ты правильно сделаешь, если не заставишь его долго ждать.
– Вы правы, – сказала девочка, к которой уже возвратилось присутствие духа; она успела привыкнуть к внезапным переменам, – не следует откладывать дела.
Мгновение спустя она уже шла рядом с Мартеном по направлению к деревне. Через несколько минут они вместе подошли к гостинице «Белый Мул», у входа в которую толпились мужчины и женщины; все они начали перешептываться, многозначительно поглядывая на Мари.
Так как по дороге Мартен рассказал ей, что господин Гризоль пользуется репутацией жадного человека, преследующего только свои интересы, которого не интересует ничего, кроме того, что можно перевести в звонкую монету, то Мари испугалась. Ее страх только усилился, когда на вопрос старого сторожа, где господин Гризоль, ему ответили, что он находится в общем зале, причем вместе с господином Гюро.
– Ну что же, пойдем! – сказал Мартен.
Мари собрала все свое мужество, стараясь сохранить твердость духа, но она чувствовала, как невольная дрожь пробегает по ее телу.
Они вошли. Толпа любопытных последовала за ними и остановилась на пороге зала, в котором все столы были заняты пьющими вино или играющими в карты мужчинами.
Мари с удовольствием заметила, что господин Гюро сидит спиной к двери, что избавляло ее от его сурового взгляда. Однако угрюмое выражение лица сидевшего против него господина тоже не обещало ничего радостного.
Несмотря на то, что оба собеседника были, по-видимому, погружены в очень оживленный разговор, Мартену не стоило большого труда привлечь внимание господина Гризоля.
– А! – сказал тот хриплым голосом, который неприятно резанул слух Мари. – Вот она, маленькая чудачка, которой пришло в голову поселиться в моем владении без моего позволения и к тому же ни сантима не платить за аренду. Как она удобно устроилась!
Маленькие серые глазки старого владельца бросали на девочку сердитые взгляды. Мари смутилась при первых его словах, но потом, гордо подняв голову, сказала:
– Боже мой! Я ведь не знала… Но, раз уж вы заговорили о плате за жилье, то, если это будет не слишком дорого…
– Что?.. – воскликнул господин Гризоль, и его возглас выражал скорее изумление, чем гнев; на какое-то время он как бы углубился в размышления, а потом снова воскликнул, ударив кулаком по столу: – Что, что она говорит? Ах, черт возьми, она что, сама диктует мне условия?..
– Простите, если я вас рассердила, – ответила Мари, – но я сказала это, потому что вы сами…
– Нет, как вам это нравится! – воскликнул сердитый владелец. – Она еще настаивает. Честное слово, я еще должен буду извиняться перед ней; это, право, удивительно!
Бледная, смущенная Мари потеряла всю свою твердость духа. Крупные слезы покатились по ее щекам, она закрыла лицо руками.
Присутствующие при этой сцене изумленно поглядели друг на друга; многие кумушки сострадательно подняли глаза к небу.
– Ну, ну, ну! – продолжал господин с серыми глазами. – Вот еще, слезы! Прошу вас, поскорей уберите эту плаксу! У меня веселый нрав, и я не люблю, когда меня расстраивают. Мне нужно было сказать несколько слов этой бродяжке, но я скажу это вам, Мартен: если до вечера она не освободит жилище, которое осмелилась занять без моего позволения, то вы сами знаете, что должны сделать – без дальнейших церемоний. Я думаю, мне не надо объяснять вам, в чем состоит ваша обязанность. Вы слышали, не правда ли?
Маленькие серые глазки старого владельца бросали на девочку сердитые взгляды.
– Да, господин Гризоль! – пробормотал взволнованный Мартен.
– Тогда дело кончено! Ни вам, ни этой плаксе больше нечего здесь делать, – и господин Гризоль подтвердил свои слова многозначительным жестом.
– Пойдем отсюда!.. – сказал Мартен, нежно дотрагиваясь до плеча Мари, которая машинально, все еще прикрывая лицо ладошками, направилась вслед за ним к выходу.
Уходя, она успела услышать, как господин Гризоль сказал:
– Ну что, значит, контракт заключен?
Господин Гюро ответил ему:
– Да.
– Подпишите.
До ее слуха донесся также неодобрительный ропот сидящих за столами мужчин; когда она дошла до порога, ее тотчас же окружили женщины, стоявшие у выхода, и, обнимая и лаская ее, наперебой стали предлагать ей приют.
Несмотря на то, что все эти выражения сочувствия могли отчасти смягчить причиненную Мари обиду, бедная девочка не могла без ужаса думать о том, что вся ее счастливая, независимая жизнь так неожиданно и безжалостно разбита. И как бы дружелюбно ни относились к ней окружающие, она поторопилась ускользнуть от них, чтобы на свободе подумать о своем положении.
– Благодарю, – говорила она одним. – Посмотрим еще! – говорила она другим, как бы извиняясь и стараясь выбраться на дорогу.
Но вдруг послышался голос господина Гризоля, который на этот раз как-то по-другому – радостно и весело крикнул:
– Сторож! Послушайте-ка! Что, девочка не ушла еще? Скажите ей, чтобы она вернулась, мне надо сказать ей еще кое-что. Приведите ее обратно!
– Слышишь, девочка! – сказал Мартен, останавливая Мари. – Господин Гризоль требует тебя обратно.
– Чего он хочет от меня? Зачем мне возвращаться? Он мне все уже сказал. Нет, не пойду!
– Кто знает, может быть, лучше вернуться? – ответил сторож, почти силой удерживая пытавшуюся убежать Мари. – Пойдем!
И он заставил девочку вернуться в гостиницу.
6. Робинзонетта
Господин Гризоль стоял на своем месте у стола; он только что опустил в карман гербовую бумагу, а на лице его играла какая-то сложная улыбка – добродушная, когда он направлял свой взгляд на девочку, и презрительная, когда он косился в сторону господина Гюро; последний смотрел на него с тревожным удивлением. Все присутствующие, следившие за этой сценой, ничего не понимали и как будто спрашивали друг у друга объяснения – что происходит?
– Да, так и будет, – с живостью говорил господин Гризоль, – я не хочу скрывать, что эта девочка мне нравится, и я намерен что-нибудь сделать для нее… Я так решил, и кто может помешать исполнить мое намерение? Я теперь полный хозяин своих владений и думаю…
В этот момент в зале появилась Мари. Дружелюбно протянув руку в ее сторону, он продолжал:
– Подойди, девочка, подойди! Сядь здесь, рядом со мной… Знаешь, ты мне очень нравишься!..
Потом он обратился к присутствующим со следующими словами:
– Судите сами, вы все: вы слышали, как она ответила мне: «Если это будет не слишком дорого!» Вот это толковый, деловой разговор! Бедная, покинутая всеми малютка, которая – без гроша, ничего не имея за душой, – зимой поселяется в развалинах, а осенью без малейших колебаний спрашивает владельца: «Сколько вам, добрый старичок, причитается за наем ваших развалин?» Ну, и что вам еще надо? Это покорило меня – меня, знающего толк в делах. Вот молодец девочка, говорю я, она заслужила, чтобы я похвалил ее при всех… Твою руку, девочка! Дай поцеловать тебя… Что же ты? Почему нет? Подойди ко мне, я хочу поцеловать тебя!
Но так как изумленная Мари в замешательстве не торопилась подойти к нему, то господин Гризоль приблизился к ней сам, крепко поцеловал ее в обе щеки и, подведя к столу, посадил как раз напротив господина Гюро. Ростовщик, с раскрасневшимся лицом и дрожащими руками, немедленно вскочил и, отпрянув, проворчал:
– Господин Гризоль, вы что, хотите посмеяться надо мной?
– Мне – смеяться над вами, господин Гюро? – ответил тот насмешливым тоном. – Что вы! Знаете, кум, если уж кто-то из нас посмеялся, то скорее вы, и я не забыл этого… О, у меня прекрасная память! Однажды вам понадобилось сделать фиктивную скидку поземельной подати, чтобы увеличить ценность известной части ваших владений. Я вам сделал эту скидку, заключив на словах условие, что вы со своей стороны уплатите мне недостающую сумму, когда завершите вашу сделку. Когда же время пришло и я потребовал от вас документ, то вы об этом ничего и слышать не хотели. Так что вы просто-напросто обманули меня!.. Но, к несчастью, я не из тех людей, которые прощают подобные проделки! Я все запомнил, и теперь – долг платежом красен. Далее, – вы сами вынуждаете меня сказать вам всю правду в присутствии всех этих людей – вы знали, что я хотел приобрести участок земли, которая входит и в ваши, и в мои владения. Вы специально приехали, чтобы предложить мне купить этот кусочек земли, или, вернее, обменять его на древние камни и голые скалы Совиной башни. Я вам ответил, что не могу ни продать их, ни отдать в наем. Это вас удивило. Я назвал вам причину. Я объяснил, что таково было желание моей покойной матери, которая испытывала глубокое уважение к этим развалинам и взяла с меня слово не уступать их никому. Мои сыновние чувства только заставили вас пожать плечами. Но дело как раз в том, что вы не понимаете таких вещей, и это выводит меня из себя! Тогда – послушайте все, мне даже стыдно сказать, какое условие вы предложили мне за продажу этого куска земли…
Господин Гризоль, до этого все время ходивший взад и вперед, остановился с торжествующим видом, окидывая взглядом многочисленных слушателей, наполнивших весь зал. Затем он спокойно уселся на свое место.
Но господин Гюро вдруг побагровел, на лбу у него вздулись вены; он скрестил руки на груди и произнес изменившимся голосом:
– Ах, так! Это измена, и я требую у вас объяснений, господин Гризоль!
– Вот как! – спокойно ответил Гризоль. – Вы желаете, чтобы я рассказал все, – хорошо, извольте, я расскажу все, – продолжал он, обращаясь к собранию. – Этот почтенный человек, этот богач, этот отец семейства предложил мне условие, при котором он согласен уступить мне участок земли, – тот, что я только что у него купил. Условие следующее: изгнать эту бедняжку из гнездышка, которое она сумела устроить себе в моих развалинах!.. Можно ли представить себе подобную низость?
В толпе поднялся ропот негодования.
Толстый господин Гюро попытался усмирить толпу: он выпрямился с гордым и надменным видом и пробормотал несколько резких угроз. Но к своему величайшему удивлению, он сумел только вызвать еще более сильный, уже откровенно враждебный ропот. Тогда, повернувшись к господину Гризолю, он сказал:
– Вы заставили меня подписать купчую, но я могу и отречься от подписи…
– Как бы не так! – насмешливо ответил господин Гризоль. – Подпись всегда остается подписью; вы сами прекрасно доказали мне это, господин Гюро, когда я поверил вам на честное слово…
– Ну что ж! Мы еще увидим! – гневно сказал ростовщик и, пробираясь сквозь осыпавшую ег насмешками толпу, направился к двери.
Когда он исчез, господин Гризоль весело произнес:
– Пусть болтает, не слушайте его! Ничего мы не увидим. Он подписал – и кончено: сделка заключена по всем правилам, все в порядке. Действительно, я сказал, что выселю девочку, что и сделал. Но ведь не было оговорено, на сколько времени… И вот я решил укоротить это время. Все, оно кончилось! Как видите, мне удалось отомстить ему, да еще как! Представьте, этот глупый толстяк воображал, что у меня совсем нет памяти… А вот нет же, все вышло не так, как он надеялся!.. И кого, спрашиваю я вас, он хотел заставить заплатить за мою ошибку? Эту девочку!..
При этих словах взволнованный Гризоль взял Мари за руку, обвел ее вокруг стола и сказал:
– Встань сюда, против меня, девочка, и расскажи мне, каким образом ты устроилась там наверху, в моих развалинах, где ты и останешься, если хочешь. Пусть господин Гюро лопнет от злости, но я беру всех этих людей в свидетели, что отдаю их тебе в вечную аренду и – заметьте хорошенько! – даром, потому что это условие не может нарушить волю моей покойной матери. Но мне очень любопытно было бы посмотреть, как ты смогла устроиться в таком месте, где жили одни только совы. Не хочешь ли пойти вместе со мной и показать мне свое жилище?
– Конечно! – ответила Мари, лицо которой приняло обычное веселое выражение.
– Так и сделаем! Ты поведешь меня туда и покажешь все свое хозяйство, не правда ли, маленькая Робинзонетта?
– Мое имя Мари, – простодушно возразила девочка.
– Очень хорошо! – ласково сказал господин Гризоль. – Это чудесное имя дано тебе крестной матерью; но я нашел для тебя другое, не хуже: я хочу назвать тебя Робинзонеттой, потому что тебя можно смело считать маленькой дочкой Робинзона. Значит, отныне тебя зовут Робинзонетта, не правда ли?
– Как вам угодно, – кротко ответила Мари.
И это имя тотчас же стало повторяться в толпе, в которой, наверное, не все понимали смысл придуманного господином Гризолем прозвища.
Когда господин Гризоль и его юная арендаторша покинули гостиницу и направились к Совиной башне, более пятидесяти человек последовали за ними, и это шествие через всю деревню превратилось в торжественную процессию. Слышны были крики: «Да здравствует добрый господин Гризоль!», люди хлопали в ладоши, повторяли имя «Робинзонетта». А некоторые даже кричали: «Долой Гюро!»
Куда исчезло всемогущество ростовщика? Какое чудо уничтожило его роковое влияние? По правде сказать, эта перемена взглядов, или, вернее, утрата сдержанности, которую все проявляли по отношению к толстяку, – все это произошло не сразу. Надо было, чтобы нашелся кто-то, кто осмелился бы надеть на Гюро шутовской колпак, и понятно также, что тяжелое впечатление, произведенное беспричинным преследованием маленькой Мари, послужило сигналом к возмущению. Господин Мишо был первым, кто не побоялся открыто принять сторону мамаши Бюрель, изгнанной из дому за защиту бедной девочки ее сыном. Своим честным и мужественным поступком господин Мишо заставил многих задуматься, почему они унижаются перед этим злым человеком и, ничем ему не обязанные, выделяют его среди других, зная, что он не заслуживает этого? И смелости другого богатого фермера, господина Гризоля оказалось достаточно, чтобы окончательно разрушить эту стену угодливости. Мало-помалу образовался круг людей, которые перестали бояться господина Гюро; чувство презрения и негодования пришло на смену прежнему раболепию. Личность господина Гюро начали разбирать по косточкам, и вскоре нашлись смельчаки, которые, не стесняясь, высказывали свое нелестное мнение о нем. Не одно предприятие, хранимое до сих пор в строжайшей тайне, было теперь предано гласности, и нашлось множество доказательств, которые изобличали этого человека в весьма некрасивых поступках. Одни знали одно, другие другое; доверие к Гюро, а также нравственное влияние этого жадного, грубого, безжалостного афериста постепенно сошло на нет.
Таким образом, чувство негодования, постепенно распространяясь, охватило лучших и достойнейших людей; вот отчего и старшина, зараженный примером других, посчитал себя обязанным воспользоваться приключением маленькой девочки, к которой он относился совершенно равнодушно, чтобы исполнить свой долг по восстановлению справедливости, что, по его мнению, было его священной обязанностью.
Понятно, что такое унизительное и обидное отношение задевало ростовщика и, учитывая его грубый, упрямый и надменный нрав, только подстрекало к борьбе и заставляло сопротивляться с отчаянным упорством. Он высокомерно принял вызов и, замечая, что почва ускользает у него из-под ног, становился все более жестоким, все более безжалостным, требуя уплаты долгов и стараясь выжать из своих жертв все, что только можно.
Вот почему толпа так обрадовалась удачной мести господина Гризоля.
Нечего и говорить, что матушка Бюрель изо всех сил стремилась расплатиться со своим бывшим хозяином; она заплатила ему из первых денег, полученных за работу у господина Мишо; она отдала также жалованье сына за шесть первых месяцев, причем фермер, зная, что этой суммой не покрывается весь долг, дополнил ее, выдав недостающую сумму авансом. С тех пор и мать, и сын вздохнули свободнее, и надежда на лучшее будущее наполняла их души радостью.
Как бы там ни было, Робинзонетта – ее теперь иначе и не называли – вступила в полное и законное владение Совиной башней на правах пожизненной арендаторши; избавившись от всякой зависимости, она могла теперь свободно думать об улучшении своего хозяйства и своей жизни вообще.
Благодаря прибыльности ее маленького, но все разраставшегося торгового дела, она могла почти каждый день добавлять что-нибудь к своей обстановке.
С помощью каменщика, которому ей пришлось довольно дорого заплатить за четыре дня работы, ей удалось сделать из берлоги настоящую комнату – с дверью, окном и очагом. Постепенно появилась хоть простая, но чистая и удобная мебель, прежде всего кушетка. Пьер смастерил ей из остатков досок – подарка крестьян, у которых Мари покупала товар за хорошую цену, – стол, скамью, полку и другую полезную утварь. Он также помог ей устроить курятник, голубятню, клетку для кроликов – словом, целую ферму, число обитателей которой быстро увеличилось и стало очень доходной статьей хозяйства Робинзонетты.
Солнце, как бы рано оно ни показывалось на небе, никогда не заставало Мари спящей. Она не оставила невспаханным ни одного клочка земли между развалинами. Эту землю можно было хорошо удобрять – благодаря пасущемуся на ней мелкому домашнему скоту Мари. Она сеяла в одном месте, сажала в другом, и все это с таким необыкновенным усердием, что господин Гризоль, человек уже пожилой и не имеющий собственной семьи, уходя от нее, обещал устроить так, чтобы его жиличка никогда не лишилась плодов своего трудолюбия.
Все изменилось, все оживилось в развалинах и вокруг них; когда маленькая владелица уходила из дому, верный и бдительный Волчок, крайне добросовестно относившийся к своим обязанностям, охранял ее собственность с неутомимым усердием.
Проходили недели, месяцы; за это время ласковая со всеми, деятельная Мари приобрела всеобщее уважение, тогда как ростовщик, его приспешник Грибью и дочь-злючка все больше теряли в глазах окружающих; они внушали людям только отвращение.
Часть четвертая
Торжество справедливости
1. Два празднества
После долгой зимы вновь настала весна. В селении ожидались два торжественных события; все жители дали себе слово присутствовать на обоих, тем более что в одном случае они могли открыто выразить свои симпатии, а в другом – свою неприязнь.
В течение зимы к господину Гюро несколько раз приезжал какой-то странный незнакомец и, довольно долго пробыв у ростовщика, возвращался в его сопровождении на большую дорогу, к карете, которая отвозила его в город. Это был человек лет тридцати, в желтых перчатках, с длинными и густыми усами, с локонами на висках и с выпуклой грудью; его талия была стянута сюртуком, или, вернее, чем-то вроде наглухо застегнутого мундира; он носил широкие панталоны со штрипками и маленькую шапочку с приподнятыми краями, которую надвигал на ухо; он постоянно играл тросточкой с серебряной рукояткой и все время хмурил свои густые брови; он курил дорогие сигары и с какой-то заученной медлительностью выпускал дым; из маленького кармана на правой стороне груди у него всегда торчал кончик тонкого батистового платка с вышитой виньеткой. Однажды он приехал и уехал верхом на лошади. Все интересовались, кто это такой, и наконец Грибью, с большим удовольствием отвечая на вопросы, рассказал, что это маркиз де Бюрлезан, будущий супруг мадемуазель Жюли, которая, по всей вероятности, к Пасхе станет маркизой.
Грибью показывал несколько монет, полученных им от щедрого маркиза, и в напыщенно-красноречивых выражениях описывал достоинства этого отпрыска высокопоставленной и богатой фамилии, который намеревался соединиться браком с мадемуазель Гюро. Он действительно влюбился в нее, хоть она и не красавица, – так утверждал Грибью, – сидя однажды рядом с ней на званом обеде в городе, у своего банкира, который был в тесных отношениях с господином Гюро.
Бог знает, чего только не говорили об этом фатоватом, представлявшимся богачом, будущем зяте господина Гюро. Но многим было очевидно, что этот франт – не что иное, как хвастун, выдающий себя за богатого наследника. Трудно сказать, насколько радостную встречу собирались устроить ему сельчане…
Свадьба мадемуазель Жюли была назначена на субботу, и вся деревня была свидетельницей пышных приготовлений для устройства нового хозяйства: привозили целые обозы мебели, целые груды нарядов; все в доме чинили, чистили, подновляли.
Другое празднество было совершенно иного рода.
Читать бесплатно другие книги:
