Однажды вечером в Париже Барро Николя

30

^– Ждите здесь, я сейчас вернусь! – крикнул я водителю такси, когда мы подъехали к дому на улице Бургонь.

Я выскочил из машины и как сумасшедший стал со всей силы нажимать на звонок против таблички с фамилией Леблан. Никто не ответил. В общем-то, я предполагал, что вряд ли застану хозяйку, но надо было убедиться, чтобы потом действовать наверняка.

Рывком распахнув дверцу машины, я буквально повалился на заднее сиденье:

– Едем дальше! В отель «Риц». И поскорей! Быстро, быстро!

Водитель, темнокожий сенегалец, на которого слово «быстро», по-видимому, не произвело ни малейшего впечатления, покосился на меня выпуклым черным глазом и засмеялся, показав все зубы.

– Почему люди в Париж всё хотят быстро? Сильно хотят! – хрипло вымолвил он и неторопливо включил вторую скорость. – Ваш встреча вы не пропустите, а вся жизнь пропустите. – Он выразительно повращал глазами. – На моя родина есть один поговорка: тихо едешь – самое важное видишь. – Довольно покачивая головой, он еле тащился – все еще по улице Бургонь.

Да, это в порядке вещей. В Париже, если ты сел в такси, то водитель либо политический радикал и читает тебе обстоятельные лекции о современном положении «великой нации», а в подтверждение своих мудрых мыслей жестикулирует и хлопает ладонью по рулю, либо доморощенный философ. Наш сенегальский парень относился ко второй категории. Охотно допускаю, что у него на родине исчисляют время по фазам Луны, однако меня сегодня не устраивала африканская система времяисчисления.

– Нельзя ли все-таки побыстрей? На карту поставлено самое важное. – Я многозначительно похлопал себя по левому нагрудному карману.

Сенегалец полуобернулся и вдруг осклабился:

– О’кей! Ты говорить, я ехать, цык-цык!

Уж не знаю, что это за цык-цык – боевой клич сенегальцев или, например, искаженное на сенегальский манер «вжик-вжик», но за несколько минут мы на головокружительной скорости промчались по узким улицам с односторонним движением, мимо правительственных зданий и вылетели к мосту Согласия, а дальше путь лежал на правый берег Сены.

Я откинулся на спинку сиденья и смотрел в окно – мимо пронесся обелиск; сенегалец, непрерывно сигналя, проскочил на красный.

Какой-то прохожий в ужасе шарахнулся в сторону – я успел увидеть разъяренную физиономию, она мелькнула в окне и исчезла.

– Старый человек! Думает, улица его собственность, – невозмутимо пояснил мой фаэтон. – Мы почти успеть на зеленая. – Не сбавляя скорости, он обернулся ко мне – машина вошла в рискованный вираж. – У нас в доме пословица, у нас говорят: старый человек, сиди хижина, а то лев тебя кушать.

– У нас говорят: водитель, всегда смотри туда, куда едешь, – находчиво парировал я, хоть и чувствовал себя довольно неуютно.

– А-а! Ха-ха! Добрый душа. Ты говорить очень весело. – И он расхохотался во все горло, как будто услышал невесть какую остроумную шутку. Но все-таки стал смотреть на дорогу.

Мы уже выехали на многополосную улицу Ройяль, где машины тянулись непрерывным потоком. Наконец выбравшись из него, свернули на менее оживленную Сент-Оноре. Я облегченно вздохнул и откинулся на спинку сиденья.

Линда Леблан, чуть ли не единственный человек в мире, который мог абсолютно точно сказать, где сейчас находится Мелани, работала в баре какого-то старого парижского гранд-отеля. В отличие от людей по фамилии Фонтен, старых гранд-отелей в Париже совсем немного.

Конечно, не исключено, что надо искать в «Мерис», «Фуке» или «Плаза Атене», но в тогдашней ситуации я с тем же успехом мог попытать счастья и в «Рице», где бар «Хемингуэй», по крайней мере, мне хорошо знаком.

Еще несколько минут – и мой таксист затормозил на Вандомской площади.

Взглянув на часы, сенегалец удовлетворенно хмыкнул:

– Хороший быстро, да?

Он получил самые щедрые чаевые, какие я давал в жизни.

В баре «Хемингуэй» в этот час было еще довольно тихо. Я на минуту задержался у входа, обшаривая взглядом помещение. Бармен за стойкой самозабвенно встряхивал шейкер, потом вылил содержимое – розового цвета – в высокий бокал, украсил насаженным на палочку ломтиком какого-то фрукта.

Возле стойки стояли две официантки. Одна из них подошла упругой походкой, как только я уселся за столиком под фотографией Хемингуэя, где он в своем доме на Кубе сидит за пишущей машинкой.

Я сразу ее узнал. Молодая женщина с гладкими темными волосами, убранными в высокую прическу. Это ее Аллан Вуд сравнил с балериной.

Она улыбнулась заученно-приветливой улыбкой:

– Добрый вечер, мсье. Что вам принести?

Я подался вперед, чтобы разглядеть надпись на бедже.

«Мелинда Леблан». Линда. Бинго!

«Спасибо, Мелинда», – явственно послышался мне голос Аллана Вуда, и в голове зашумело.

– Мсье? – Мелинда смотрела на меня вопросительно. – Так что вы хотели бы?

Я подпер подбородок руками и некоторое время молча смотрел на нее снизу.

– Как насчет адресочка? – спросил я наконец.

31

Когда я назвал оторопевшей Мелинде Леблан свое имя, улыбка с ее лица исчезла.

– А-а, так, значит, это вы! – Прямо скажем, радости в ее голосе не слышалось, и я смутился:

– Да. Я самый и есть. А вы подруга Мелани Фонтен, не правда ли?

Она едва заметно кивнула.

– Слава богу. – Я облегченно вздохнул. – Послушайте, вы должны дать мне адрес Мелани. Я уже несколько недель ее ищу.

Линда смерила меня холодным взором:

– Я вам ничего не должна. Видите ли, я не думаю, что Мелани вообще захочет вас видеть. После всего, что она пережила из-за вас.

– Захочет! – яростно выдохнул я. – Я хочу сказать… нет… Боже милостивый, я понял, что вы имеете в виду… Но все это было ужасным недоразумением. Я же ничего не сделал. Пожалуйста, помогите мне!

– Так-так… А вот по версии Мелани, все было совсем по-другому, – сурово возразила Линда.

– А вы мою версию выслушайте, – потребовал я. – Прошу вас. Уделите мне десять минут, я все объясню. Я должен поговорить с Мелани, просто поговорить. Я… о господи, неужели вам не понятно? Я люблю вашу подругу.

Любовь – безотказный аргумент. С минуту Линда сверлила меня взглядом и, по-видимому, раздумывала, проявить милосердие или остаться неумолимой.

Но вот она вернулась к стойке, о чем-то коротко переговорила с барменом и сделала мне знак идти за ней.

Ох как не просто оказалось заставить эту брюнетку с аккуратной строгой прической поверить в мою порядочность и честные намерения, мне пришлось пустить в ход все свое умение убеждать, прежде чем я наконец вытянул из нее бесценный адрес. Я добился и обещания, что она ни единым словом не обмолвится Мелани.

Наш разговор с Линдой продолжался с четверть часа, мы спорили тихо и яростно, сидя в холле, в нескольких шагах от двери бара «Хемингуэй». Довольно скоро выяснилось, что об Аллане Вуде Линда отнюдь не высокого мнения. Мелани, впрочем, не сказала подруге, что Солен Авриль ее родная сестра, однако призналась, что без памяти влюбилась в хозяина «Синема парадиз», а он, как форменный негодяй, через каких-то пару дней после их первого свидания связался с другой женщиной – об этом она подруге рассказала.

– Несколько недель у Мелани не было ничего другого на уме: все о нем да о нем – о хозяине кинотеатра, необычайно милом молодом человеке, с которым она не решалась заговорить первой. Я-то как рада была, когда наконец он сам догадался с ней познакомиться, этот недотепа… ой, извините!

– Пустяки. Рассказывайте дальше!

На другой день после нашего с Мелани первого свидания Линда приехала и вернулась в свою квартиру, в доме на улице Бургонь, где ее ждала подруга, а также веселый и довольный жизнью кот, завтрак и потрясающая новость.

О, я так хорошо помнил нерешительный взгляд Мелани, когда мы стояли у ворот, ее колебания – у меня ведь даже на мгновение появилась надежда, что она спросит, не хочу ли я зайти. Но квартира была чужая, подруга на другое утро должна была вернуться из поездки. Так что Мелани с тайным сожалением простилась со мной во дворе. Потом она исчезла, и след ее затерялся.

– Через неделю она приехала из Ле-Пульдю, и тогда она была уже сама не своя от горя, – продолжала Линда. – Все было кончено. Хозяин кино нашел себе другую. Во всяком случае, Мелани так сказала. Ну кому могло прийти в голову, что все несчастье произошло из-за какой-то дурацкой фотографии и статьи в газете? А еще из-за тяжелой психологической травмы, которую Мелани пережила в юности. Она представила всю историю так, будто ей действительно изменили, и никаких сомнений нет. Как бы то ни было, она плакала навзрыд, когда пришла ко мне. И сказала, что никогда в жизни больше не переступит порога проклятой киношки.

Линда сокрушенно покачала головой:

– Я пробовала ее переубедить, уверяла, что ей все-таки надо пойти поговорить с вами, выяснить все до конца. Но ответ был один: она, дескать, отлично знает, к чему приводят подобные объяснения. Она говорила, что все это уже пережила однажды. Она расстроилась вконец. И я решила, что лучше всего не приставать к ней с советами. Как бы я могла предположить, что Солен Авриль ее сестра? Я не знала даже, что у нее вообще есть сестра! Мелани очень не любит говорить о своем прошлом.

Линда посмотрела на меня и пожала плечами.

Она, конечно, хорошо помнила, как Солен Авриль и Аллан Вуд приходили в бар «Хемингуэй». Она сказала, что теперь и меня вспомнила.

Но лишь через некоторое время после того она прочитала в газете, что свой новый фильм Аллан Вуд снимает в помещениях «Синема парадиз». И, как все мы, Линда не уловила связи между событиями – она ведь тоже поверила, что коварный соблазнитель Ален Боннар, хозяин киношки, часто упоминавшейся в прессе, завел шашни с какой-то другой женщиной.

– Мой бог, до чего же запутанная история, – сказала Линда, написав наконец адрес. Восьмой округ. Недалеко от моста Александра Третьего. – Мелани нравится этот мост, она даже на работу иногда ходит пешком, чтобы ненадолго остановиться там, на мосту, постоять у перил. А вы об этом знаете?

Я кивнул:

– Да. В наш первый вечер она говорила мне, что любит мост Александра.

Линда улыбнулась:

– Понимаете… зачем я об этом упомянула? Чтобы вы поняли: Мелани совершенно особенная девушка. Очень своенравная. И очень ранимая. Вы должны дать мне слово, что сделаете ее счастливой.

– Это мое самое сильное желание, – сказал я. – Только бы наконец увидеть ее.

– А ведь во время ваших детективных рейдов на улицу Бургонь вы запросто могли ее встретить. Она же работает в антикварном на улице Гренель. Маленький магазинчик, он называется «В поисках утраченного времени». Наверняка вы хотя бы раз прошли мимо.

Улыбаясь, я спрятал записку с адресом.

Говорят, Париж – надежный сообщник влюбленных, когда речь идет о воплощении романтической мечты. Моим первым побуждением было сию же минуту поехать к Мелани – позвонить в дверь и ошеломить ее своим приходом. Я уже стоял на Вандомской площади и подзывал такси, как вдруг почувствовал неуверенность.

Хорошо ли я придумал – нагрянуть к Мелани в поздний ночной час? Как знать, может быть, она вообще не откроет дверь? Может быть, она не поверит мне, если вот так, среди ночи, я возьму и заявлюсь, да закричу в домофон, что у меня, понимаете ли, нет и не было амуров с ее сестрой? Она же своими глазами видела меня и Солен на террасе в Центре Помпиду…

Впившись зубами в согнутый палец, я мучительно соображал.

Главное сейчас – не дать разыграться нервам, Ален, внушал я себе. Никаких спонтанных акций. Адрес Мелани у тебя есть, это самое важное. Но все дальнейшие шаги необходимо тщательно продумать.

Может, лучше прийти завтра с большим букетом цветов? И как следует подготовиться к разговору? И прийти в антикварную лавку, где она работает, а не домой? В этот момент я вспомнил имя, вернее, фамилию хозяина антикварного магазина, хотя она уже не играла роли. Мсье Папен. Не Лапен, а Папен – в тот раз я ошибся, перепутал одну-единственную букву.

Я истерически засмеялся.

Таксист, опустив стекло, поглядывал на меня вопросительно:

– Так что, мсье? Поедем куда-нибудь?

– Нет, я передумал! – крикнул я. Не такси мне было нужно, а добрый совет моей союзницы.

И вот тогда-то, собравшись позвонить Солен, я обнаружил, что мобильника в кармане куртки нет. Я сразу понял, что оставил его в маленьком кафе неподалеку от «Синема парадиз». Досадно, что и говорить, но не смертельно. Я поднял голову и поглядел на окна «Рица». Ладно, как-нибудь без звонка. Повезло, однако, – я находился в нужном месте.

– Ален! Опять ты здесь! – ошеломленно воскликнула Солен, открыв дверь своих королевских апартаментов. – Как бы эти ночные визиты не сделались дурной привычкой!

Она с улыбкой посторонилась, и я вошел.

– Ты не поверишь, – выпалил я. – Я знаю, где живет Мелани.

32

Следующий день был самым длинным днем всей моей жизни. Однако в воспоминаниях эта сладостная мука ожидания, это беспокойство, в котором все еще оставалась тень сомнения, уже начинают бледнеть.

Таковы люди. Если что-то в их жизни заканчивается хорошо, неприятности забываются. И я в этом смысле не исключение.

Итак, если бы сегодня меня спросили о том столь памятном дне, третьем четверге мая, когда только после полудня солнце разорвало завесу облаков и затопило Париж почти нереальным светом, я наверняка ответил бы, что это был счастливейший день моей жизни. За которым последовала, не скрою, счастливейшая в моей жизни ночь.

Солен оказалась права, и я был рад, что послушался ее совета, несмотря на то что далось мне это – поначалу – нелегко. Адрес Мелани раздобыл я. Однако не я на другой день, незадолго до перерыва на обед, пошел в маленький антикварный магазин на улице Гренель.

Солен настойчиво уговаривала меня дать ей возможность пойти первой и добилась своего.

«Начинать что-то новое можно только тогда, когда все старые помехи устранены и путь расчищен», – сказала она. Расположившись в ее апартаментах, мы держали совет, точно заговорщики.

Итак, Солен предоставлялась возможность первой попытаться поговорить с Мелани. Она все объяснит сестре, а уж потом и я могу появиться.

Мы договорились, что Солен позвонит мне, как только закончится их с Мелани объяснение. Хорошо хоть в последнюю минуту я сообразил, что остался без мобильника, и дал Солен свой домашний телефон.

Рано утром я буквально на пару минут выскочил из дому – купить цветы. С сильно бившимся сердцем я выбрал два десятка нежно-розовых, тонко благоухающих чайных роз и, радуясь, принес их домой. Поставив розы в воду, я сел на диване, положил рядом с собой телефон и стал ждать звонка Солен.

Я, конечно, понимал, что придется потерпеть, пока сестры не наговорятся. Двое мужчин в этом случае обошлись бы двумя-тремя скупыми фразами и крепким рукопожатием, разом со всем покончив. Но женщины-то цепляются к каждой мелочи, им надо обсудить все до последней детали. Я попробовал заняться чтением газет, но вскоре заметил, что к великим мировым событиям более чем равнодушен.

Настал полдень, прошло еще несколько часов, приближался вечер – телефон молчал, я пил кофе чашка за чашкой, сердце трепыхалось. Орфей нюхала розы.

В половине пятого я, запаниковав, позвонил по номеру службы точного времени, чтобы проверить, исправен ли мой телефон. Исправен. В пять часов на меня навалилась невообразимая тоска. У меня возникла совершенно определенная уверенность, что встреча сестер обернулась чудовищной драмой и теперь, значит, конец всем моим надеждам.

В половине шестого я вскочил и забегал в гостиной из угла в угол. Никто на свете не может столько времени выяснять отношения, даже женщины!

– Черт, черт, черт! – вскричал я. Орфей юркнула под кресло и оттуда, из укрытия, с опаской поглядывала на меня. Я проклинал идиотскую идею Солен, я проклинал себя – зачем сам не поехал на улицу Гренель! Наконец в приступе бессильного отчаяния я выхватил цветы из вазы и сунул в мусорное ведро. – На что они, теперь ничего уже не будет…

И тут телефон зазвонил.

– Ален? – проговорила Солен сквозь слезы.

– Да, – ответил я сдавленным голосом. – Почему ты не звонила? Что стряслось? – Я, волнуясь, теребил волосы. – Увиделась ты с ней или нет?

Солен кивнула, вернее, я догадался, что кивнула. Тут она всхлипнула и разревелась во весь голос.

– Ах, Ален… – И рев.

«Ах, Ален» – и все!

Мой бог, как же я злюсь иногда на женщин! Сколько часов я тут промучился, весь день провел в немыслимом напряжении, чуть не довел себя до инфаркта, а женщина лепечет: «Ах, Ален…»

Что случилось? Они не помирились? Победила старая вражда? Или Солен пришла слишком поздно? И Мелани бросилась с моста в Сену? Или приставила к виску антикварный пистолет и нажала курок?!

Я взял себя в руки и спокойно, с расстановкой, потребовал:

– Солен, скажи мне, что случилось.

– Ах, Ален… – Она опять зашлась плачем. – Это было так ужасно. Я конченый человек. Мелани уже ушла домой, и я тоже еду в отель. – Она прерывисто вздохнула. – Все из-за нервов, понимаешь? Мы так кричали, и она и я. И плакали. Но потом мы все-таки помирились. Теперь все хорошо. – (Тут я услышал непонятный звук, похожий разом и на плач, и на смех.) – Я просто все плачу, плачу, и мне никак не остановиться, Ален… – Она причитала и всхлипывала, а я в изнеможении опустился на пол рядом с мусорным ведром.

По сей день не знаю, что там за столько невообразимо долгих часов разыгралось между ними и какие говорились слова, после чего сестры наконец, впервые после десятилетнего разрыва, повисли друг у друга на шее, заливаясь слезами. Для меня имело значение лишь одно: Мелани хочет меня видеть.

В девять вечера она будет ждать меня на террасе в кафе «Эспланада».

33

В жизни каждого человека есть волшебные места. Места, где загадываешь желание. Места, где снова обретаешь утраченное понимание самого себя. Места, лучше которых нет на свете.

Может быть, это предрассудок, даже наверняка так оно и есть.

Однако мост Александра Третьего стал для меня именно таким волшебным местом.

В Париже много мостов, некоторые очень знамениты. А этот вот старый мост с прекрасными фонарями, с четырьмя высокими колоннами – с них, кажется, вот-вот взлетят прямо в небо позолоченные кони, – с каменной балюстрадой, чугунными дельфинами, амурами и нимфами – нет, этот мост определенно не похож ни на один другой, какие я знаю.

Если ты живешь и работаешь в Сен-Жермен, тебе редко доводится бывать на мосту Александра. Я не раз, конечно, проезжал здесь, но мне никогда не приходило в голову выйти из машины, не доводилось и идти по мосту пешком. До того дня, когда я снова встретился с Мелани.

После разговора с Солен я осторожно извлек розы из мусорного ведра и опять поставил в воду. Кафе «Эспланада» я знал. Оно совсем недалеко от моста Александра, на углу улиц Гренель и Фабер, в погожий день там хорошо до позднего вечера сидеть на террасе и любоваться красивым видом.

Восемнадцать ноль-ноль. До встречи с Мелани целых три часа. Невозможно долго. Я был не в состоянии о чем-то спокойно подумать, только суетился, бродил по квартире, и с каждой минутой моя растерянность возрастала. Я зашел в ванную и посмотрелся в зеркало. Синие разводы под левым глазом уже почти не заметны. Я вернулся в гостиную, сел на диван и на минуту закрыл глаза. А в следующую минуту опять вскочил и переоделся в чистую рубашку, второй раз за день. Второй раз побрился, протер лицо лосьоном, причесался, нашел в шкафу коричневые замшевые туфли, я даже пиджак надел заранее.

Я собирался тщательно, волнуясь, как никогда в жизни, и представлял себе, что Мелани у себя, на другом берегу Сены, сейчас тоже собирается на наше свидание.

Орфей, усевшаяся на комоде в прихожей, внимательно следила за каждым моим движением, как будто чувствовала, что происходит что-то необычное. Под ее невозмутимым взором я занервничал еще сильнее.

И тут мне пришла замечательная идея, я понял, что делать, если не находишь себе места от нетерпения. Зачем сидеть дома? Сколько можно? Вечер чудесный, теплый, я просто пойду навстречу Мелани.

У меня не было ни малейшего сомнения, что по дороге в кафе «Эспланада» она пройдет по своему любимому мосту. Как будет прекрасно, если я дождусь ее там, на мосту.

Я вытащил розы из воды. Два цветка немного помялись, но все остальные благополучно перенесли низвержение в мусорное ведро.

– Пожелай мне удачи, Орфей, – сказал я, открывая входную дверь.

Кошка восседала на комоде, невозмутимая, точно сфинкс, устремив на меня внимательный взгляд зеленых глаз.

Я закрыл за собой дверь и отправился в путь.

34

К мосту Александра Третьего я пришел без четверти восемь. Первое, что я там увидел, – новобрачная в пышном белом платье, прижавшаяся к своему свежеиспеченному мужу. Они стояли на левой стороне моста, у перил, и, улыбаясь, позировали фотографу, отбежавшему к краю широкого тротуара и наводившему на них объектив.

Невесты сродни трубочистам: говорят, увидеть невесту – счастливая примета, поэтому, когда встречаешь их, всегда радуешься. Но это еще не все!

Дойдя до середины моста, я остановился возле одного из тройных фонарей, опершись о каменную балюстраду, и тут меня поразило волшебство, равного которому мне, наверное, еще не доводилось пережить.

Воздух был нежный и золотистый, открывшийся с моста вид, простор и красота заставили радостно вздрогнуть каждую мою жилку.

На левом берегу Сены по авеню Нью-Йорк непрерывной лентой бежали машины, на правом, где высились остекленные крыши Гран-Пале и Пти-Пале, уличного движения не было. Там зеленели липы – уже скоро, не пройдет и месяца, воздух Парижа наполнится их благоуханием. Каменные ступени спускались к тихой набережной, где прогуливались несколько человек, на воде покачивались яхты и катера.

Почти бесшумно скользил по воде речной трамвайчик «бато-муш», чуть дальше перекинулись с берега на берег арки моста Инвалидов, а вдали вонзалась в небо совсем маленькая на этом расстоянии Эйфелева башня.

После всех бурь и волнений последних недель на меня снизошел чудесный, волшебный, совершенный покой.

Я глубоко вздохнул. Никаких мыслей у меня не осталось – их вытеснила одна: «Теперь все будет хорошо».

Небо уже окрашивалось вечерними тонами, и Париж на глазах превращался в магический лавандово-сиреневый город, который словно парил, поднявшись над землей.

В тот момент, когда загорелись фонари и над мостом словно повисли маленькие белые луны, я увидел ее.

Она появилась на час раньше назначенного времени и не спеша шла по мосту. В летнем платье и наброшенной на плечи вязаной кофточке, в красных балеринках, при каждом шаге колыхалась оборка ее платья. Она шла по той стороне моста, где стоял я. Но была настолько погружена в задумчивость, что заметила меня, только когда приблизилась почти вплотную.

– Ален! – От неожиданности она улыбнулась самой волшебной, самой чудесной своей улыбкой и поправила волосы милым, знакомым жестом. – Что ты здесь делаешь?

– Жду тебя, – ответил я сдавленным голосом.

Забыты были все те прекрасные слова, которые я собирался сказать, забыты были и розы, лежавшие за моей спиной на перилах. Я смотрел в ее опухшие от слез глаза, на ее нежно порозовевшие щеки, смотрел на вздрагивающие губы, и сердце у меня едва не разрывалось от радости, и растроганности, и облегчения, и счастья.

– Я же только тебя жду!

Миг – и мы обнялись, плача и смеясь. Без всяких красивых слов наши губы нашли друг друга. Мы целовались – секунды превращались в годы, а годы в частицу вечности. Мы целовались под старым фонарем, под белым шаром, висевшим в вышине, словно луна, одна из бесчисленных лун. Мы целовались на одном из красивейших парижских мостов, и в этот момент он принадлежал только нам двоим, мы летели ввысь, к небу, уносились все выше и выше, и Париж стал одной из бесчисленных звезд.

Мы еще долго стояли на мосту и не могли прийти в себя, так мы были счастливы, двое странников во времени, которые наконец-то добрались до своего зачарованного места. Мы стояли и смотрели на Сену и отражавшиеся в ней огни. Мы опирались на балюстраду, и наши руки сплелись, как в тот первый вечер.

Я тихо спросил:

– Почему ты тогда просто не пришла в «Синема парадиз»? Тебе надо было только поверить мне.

– Я боялась, – сказала она. Темные глаза ее сияли. – Мне так страшно было тебя потерять… я и решила: уж лучше потеряю тебя по своей воле.

Я снова привлек ее к себе.

– Ах, Мелани… – тихо сказал я, зарывшись лицом в ее волосы, пахнущие ванилью и флердоранжем.

Я обнимал ее крепко, хотя сам с трудом держался, так сильна была нахлынувшая на меня волна нежности.

– Никогда больше – обещаю! – ты не потеряешь меня, – сказал я. – Ты никогда не сможешь от меня отделаться, так и знай.

Она кивнула, засмеялась, смахнула слезы. А потом сказала именно те слова, которые и мне пришли в голову, но чуть раньше, когда я остановился здесь, на мосту:

– Теперь все будет хорошо.

Совсем близко раздался вдруг странный шаркающий звук. Мы обернулись и увидели… кого же? Старикана в домашних шлепанцах! Он тащился по мосту, пригнувшись, и размахивал сжатым кулаком.

– Все – дерьмо паршивое, – просипел он злобно. – Дерьмо паршивое!

Мы взглянули друг на друга и засмеялись.

Чуть позже мы под руку перешли по мосту Александра Третьего на тот берег Сены, где находится кафе «Эспланада»; было полдевятого.

Там, где мы целовались, на каменной ограде остался забытый букет роз – как бы в подтверждение того, что даже умудренный жизнью старикан иногда ошибается.

– А ведь на самом деле мы должны были встретиться только через полчаса, в девять, – сообразил я. – Почему же ты так рано пришла на мост?

– Мне просто захотелось сюда прийти. – Мелани смущенно пожала плечами. – Понимаю, это может показаться немного странным, но без четверти восемь я вдруг почувствовала, что должна пойти на мост Александра. Непременно должна. И я подумала, что могу там, на мосту, подождать до того часа, когда мы должны встретиться в кафе. А тут и ты, тоже на мосту! – Она посмотрела на меня с улыбкой, качая головой. – Выходит, нам обоим пришла одна идея! Да?

– Да, – сказал я и улыбнулся. – Никаких сомнений.

Тем временем мы уже дошли до конца моста, мне вспомнилось, о чем недавно говорил Робер.

Робер, конечно, прав: жизнь не кино, в котором он и она встречаются, потом теряют друг друга, а потом, спустя несколько недель, совершенно случайно встречаются снова у фонтана Треви – просто потому, что у обоих в один и тот же час появилось желание пойти туда, бросить монетку в фонтан и загадать желание.

Жизнь не кино. Однако непостижимым образом иногда бывает в жизни «все как в кино».

Эпилог

Прошел год, и в «Синема парадиз» состоялась премьера фильма «Нежные воспоминания о Париже». Из всех картин, снятых Алланом Вудом, этот фильм имел самый большой успех.

За несколько месяцев до премьеры произошло множество событий. Во-первых, ко мне вернулся мой мобильник. Профессор принес его на другой вечер в «Синема парадиз», но меня там не застал, к счастью: я был у Мелани, позабыв обо всем на свете.

После съемок Аллан Вуд со своей дочерью Мелой улетел в Нью-Йорк, он решил показать ей свои любимые места и свозить на рыбалку в Хэмптонс. Рыбалка – его новая страсть.

Солен купила громадную квартирищу в районе Эйфелевой башни, чтобы иметь в Париже «маленькое гнездышко», как она пояснила, подмигнув. Мелани и Солен встречались каждый раз, когда Солен прилетала в Париж, а это случалось часто. Иногда сестры вдвоем приходили в «Синема парадиз» посмотреть какой-нибудь старый фильм. Но теперь Мелани уже никогда не брала билеты в семнадцатый ряд.

Мадам Клеман завела себе крохотную собачку. У Франсуа с недавних пор появилась подруга. Она часто сидит рядом с ним в будке киномеханика и терпеливо дожидается окончания сеансов.

В моем кабинете, на большой доске для записок, приколото приглашение на свадьбу. Теперь они станут супругами Пети, те двое, в недавнем прошлом одинокие и несчастные, которые нашли друг друга, потому что им не досталось билетов в кино.

Мелисса с блеском сдала экзамены и уехала в Кембридж, ей предстоял post graduate year[44].

Робер остался один, чем был порядком огорошен, однако утешился он очень быстро: через месяц после отъезда Мелиссы мой друг познакомил меня с яркой красавицей-брюнеткой по имени Лоранс.

Но прекрасней всего было то, что мою квартиру вот уже четыре недели как оккупировала женщина. Мелани переехала ко мне, и во всех углах до сих пор громоздятся нераспакованные коробки и ящики. А мне они не мешают. Утром, просыпаясь, первое, что я вижу, – ее милое лицо, и я чувствую себя совершенно счастливым.

Итак, все загадки были разгаданы, на все вопросы нашлись ответы. Кроме одного, который по сей день меня занимает: кто был тот старик в домашних шлепанцах? Мы с Мелани часто приходили на улицу Бургонь, в дом со старым каштаном во дворе, – Линда, подруга Мелани, приглашала нас в гости. Кулинарные таланты Линды были скромными, зато коктейли она смешивала умопомрачительные. Но старика в шлепанцах я так никогда больше и не увидел. Что ж, некоторые явления навсегда остаются тайной.

Вечером в день премьеры в «Синема парадиз» собралась толпа. Я увидел немало знакомых лиц. Разумеется, прилетела Солен Авриль, ведь, помимо того что мой кинотеатр был, так сказать, ее домашним кино, ей выпало быть единственной и неповторимой звездой предстоящего шоу. Дело в том, что Ховард Галлоуэй свалился с острой вирусной инфекцией, лежал в отеле и дулся на все человечество. Приехал Аллан Вуд, и с ним еще несколько человек из команды, я заметил даже Карла, хотя внешне он разительно переменился: сбрил свою большую бороду и теперь гулял по свету с усами, как у Хемингуэя в бытность его в Париже. В зрительном зале журналисты дожидались появления звезд, ждал и Робер – я должен был наконец представить его Солен Авриль. Собрались все мои друзья и знакомые, а теперь у меня их гораздо больше, чем было всего-то год назад.

Линда взяла выходной и впервые посетила «Синема парадиз». Пришел профессор, и супруги Пети, и даже Мелани из дома на улице Бургонь, ее я тоже увидел в фойе.

Все они пришли посмотреть «Нежные воспоминания о Париже», а я радовался этому фильму совершенно по-особенному, ведь, глядя на знакомые улыбающиеся лица, я, конечно же, вспоминал собственную историю.

Робер вдруг вынырнул из толпы.

– Давай же, познакомь меня, наконец, – потребовал он. – Я нарочно пришел один.

Я вздохнул.