Обрученная с розой Вилар Симона
Анна невольно попятилась, в то же время держась подальше от Жана. Ее по-прежнему страшило его обезображенное лицо. Впрочем, виделись они не часто, поскольку мальчишка как пришитый ходил за своим дедом, каждый день с рассветом отправлялся с ним в море, а в остальное время либо латал изношенные сети, либо одиноко бродил у воды.
– Почему ты пошел за мной?
– Он сказал.
– Кто это – он?
– Рыцарь. Он сказал, чтобы я охранял тебя.
– Зачем? Много ли от тебя проку?
– Я должен следить, чтобы ты не заблудилась. А однажды я отогнал от тебя деревенских мальчишек.
Оказывается, этот маленький добрый дух охранял ее! Но, Боже правый, до чего же он безобразен!
Анна повернулась и пошла прочь.
– Послушай! – позвал он.
– Чего тебе?
Он раздражал ее. Парнишка почувствовал это и опустил глаза. Какое-то время он молчал, вид у него был такой несчастный, что Анна наконец сжалилась.
– Чего ты хочешь, Жан? – уже мягче спросила она.
Не поднимая глаз, он вытащил из-за пазухи ожерелье из пестрых ракушек.
– Тебе…
Анна растерялась. Чего-чего, а этого от юного уродца она не ожидала.
– Возьми, – сказал Жан. – Я сам сделал. Ты такая грустная… Я думал, это тебя обрадует.
Анна была тронута. Поборов брезгливость, она сделала шаг и погладила его по голове.
– Спасибо. Оно мне действительно нравится. Давай я надену.
Назад они шли вместе. Когда вдали показалась хижина, Жан вдруг заговорил:
– Не злись на него. Он добрый. Давал мне помахать мечом, а когда ты болела, все время смотрел на тебя и дал отцу Симону много денег, чтобы он молился о тебе денно и нощно. Ты бредила и все время твердила: «Филип, Филип!» Это его так зовут? А один раз я видел, как он целовал тебе руки.
Анна остановилась как вкопанная.
– Это правда?
– Зачем мне врать? Я видел. В доме никого не было, но дверь была открыта, а я сидел у порога. Могу поклясться – целовал твои руки и плакал. По крайней мере, на его щеке были следы слез.
– Нет, – сказала Анна. – Он никогда не плачет. Он сделан из железа.
Жан вздохнул.
– Тут был лекарь из Бордо, важный толстый мэтр, и рыцарь сказал, что если он вас не вылечит, то он проделает в нем дырок больше, чем в рыбачьей сети. И я знаю, он так и сделал бы. А потом – он не железный. Вы ведь не знаете, как он о вас печется. Без конца допытывает матушку о том, как вы ели, как спали. Велит, чтобы чаще взбивали тюфяк и меняли простыни, чтобы грели каждый вечер воду…
– Ну, это уж слишком!..
Анна стремительно ушла вперед. Щеки ее горели, она еле сдерживалась, чтоб не расхохотаться.
Возле дома она попросила Жана оставить ее одну, пообещав, что никуда не уйдет, а потом долго бродила среди ближних дюн, собирая сухие цветы и мурлыча что-то под нос. Подумать только, какие-то несколько слов этого уродца сделали ее счастливой! Больше того, ее гордость была удовлетворена. И, ко всему прочему, они наконец-то во Франции и скоро, скоро пустятся в путь. Быть может, через несколько дней она предстанет перед отцом, и тогда наконец все завершится. Простой рыцарь почтет за честь преклонить перед ней колени и поцеловать край ее плаща. Она уже не будет более на его попечении, даже наоборот – станет его покровительницей, а все, что связывало их, обратится в забавное воспоминание. Хочет ли она этого? Пожалуй, хочет. Во всяком случае, должна хотеть! Ее достоинство требует этого.
Она обогнула песчаный гребень и неожиданно увидела Майсгрейва. Он стоял по щиколотку в воде и, прикрывшись ладонью от солнца, глядел на закат. Неподалеку пасся Кумир. Вокруг не было ни души. Море, все в золотой и алой чешуе бликов, ластилось к песчаному берегу.
Анна какое-то время глядела на рыцаря, но, заметив его движение, присела в зарослях. Филип был полуодет. Его рубаха и сапоги валялись на песке, сам он был босиком, в узких, тесно охватывающих ногу штанах с разрезами у щиколотки. С его бедра свисал меч. Рыцарь направился в сторону девушки, и она испугалась, решив, что ее убежище раскрыто. Однако он остановился в отдалении, подставив лицо вечернему бризу. Руки его распахнулись, словно обнимая горизонт, могучие мышцы спины вздулись буграми. Анна не могла отвести взгляда от него. У нее внезапно пропало всякое желание оставаться холодной и надменной, захотелось опять ощутить надежный покров его силы и доброты, окутывавший ее и защищавший на долгом пути.
Затаив дыхание, она наблюдала, как Филип извлек меч и сделал несколько резких выпадов в пустоту. Отразившееся от лезвия меча багровое солнце ослепило девушку. Клинок со свистом рассекал воздух, движения Майсгрейва были безупречны. Анна видела, как перекатываются мышцы под его смуглой гладкой кожей, и испытывала пьянящее желание стать совершенно слабой и беспомощной, довериться мощи этих рук. У нее пересохли губы. Она уже не злилась, потому что наконец-то отчетливо понимала, чего хочет. Это чувство было незнакомо, пугало и притягивало одновременно.
В монастыре бенедиктинок юные воспитанницы порой шептались об этом. Среди них Анна оказалась едва ли не самой искушенной, ведь она знавала разбитных маркитанток, что следовали за войском ее отца, помнила, что проделывали с ними солдаты под телегами и на сеновалах. Она слышала их смех, шепот, томительные стоны, видела странные, ни на что не похожие телодвижения. Ей было ведомо и об изысканных оргиях, которые порой устраивал ее рано овдовевший отец. Иногда она просыпалась среди ночи, бесшумно спускалась вниз и, затаив дыхание, смотрела… Все это безумно волновало ее. Уже тогда она считалась невестой короля Эдуарда и полагала, что придет время, когда и ей придется познать сладкий грех. Но лишь сейчас, когда она окончательно поняла, что вопреки всему и вся любит Филипа Майсгрейва, Анна осознала, что хочет полностью принадлежать лишь ему…
Рядом раздался металлический звук. Анна едва не вскрикнула. Над нею стоял Кумир. Вся во власти грез, девушка не услышала, как он подобрался к ней и теперь дружелюбно кивал, позвякивая мундштуком.
– Уйди, Кумир! Прочь!
Анна вдруг пришла в ужас от мысли, что сейчас Филип увидит ее, скорчившуюся в песчаной ложбине, украдкой подглядывающую за ним.
– Прочь!
Она поползла, пытаясь укрыться за гребнем соседней дюны. Конь не отставал.
Она услышала свист, которым Майсгрейв обычно подзывал Кумира. Тот поднял свою красивую широколобую голову и, поведя ушами, коротко заржал. Филип позвал его вновь. Кумир взглянул на прижавшуюся к земле девушку и, тряхнув гривой, двинулся на зов.
Филип взял коня под уздцы, и они ушли. Анна наконец встала и еще долго бродила по песчаному берегу, стараясь ставить ногу в след Филипа, а затем села у воды, вслушиваясь в плеск волн, словно в их говоре крылся какой-то ответ.
«Если я сейчас вернусь, он все поймет по моему лицу», – подумала девушка. Ей нужно было успокоиться, и поэтому она не спешила, оставаясь на берегу до тех пор, пока красный диск солнца почти полностью не погрузился в воду.
– Пресвятая Дева… – беззвучно шептала Анна. – Помоги мне, научи меня. Я слабая и грешная, я знаю. Но ведомо мне и то, что меня не страшит грех. Верни же меня на путь истинный либо дай насытить любовью измученное сердце…
Где-то вдалеке сонным голосом прокричала водяная птица. Сырой воздух был насыщен запахами растительной гнили, йода и рыбы.
Заслышав шаги, девушка оглянулась. Это снова был Жан. Мальчик нерешительно остановился в отдалении, переминаясь с ноги на ногу.
– Тебя опять послали?
Жан кивнул. В сумерках его обезображенное лицо не было таким отталкивающим. Анна поднялась, отряхнув песок с одежды.
– Идем.
Семья рыбака уже собралась у огня, когда среди дюн показалась Анна с Жаном. Они шли, держась за руки, о чем-то весело болтая. Старая Матюрина даже рот разинула от удивления, увидев своего обычно угрюмого внука таким оживленным.
– Я наловил для тебя крабов, – сообщил, сияя, Жан. Анна еще никогда не видела его улыбки. – Один такой здоровенный, что еле уместился в миске!
В хижине пахло жареной рыбой, козьим пометом, сухой морской травой тюфяков. В очаге разгорался торф. Его свет плясал на лицах людей. Прочитав вечернюю молитву и поужинав, все стали готовиться ко сну.
Филип подошел к Анне.
– Я вижу, вы уже достаточно окрепли, чтобы завтра отправиться в путь.
Анна посмотрела на него и внезапно поняла, чего ей недоставало в обличье рыцаря.
– Сэр Майсгрейв, а где же ваша цепь с ковчежцем? Неужели она пропала во время бури?
– Вы только сейчас это заметили?
Он запустил руку за ворот и извлек крохотную шелковую ладанку на серебряной цепочке.
– Если вы помните, миледи, когда мы покидали Англию, наши кошельки были пусты. Мы ступили на французский берег нищими. Вы были больны, вам требовались лечение и уход. Поэтому я, недолго раздумывая, продал и ковчежец, и цепь. Однако сама святая реликвия, которая, как бесценный талисман, хранила нас в пути, осталась у меня. Зато теперь у нас достаточно средств, и, я думаю, Делателю Королей не придется краснеть за свою дочь.
Анна нахмурилась.
– Мне казалось, что вы дорожите этой наградой.
– Да, она для меня много значила. Но, клянусь Всевышним, неужели вы, миледи, полагаете, что я стал бы колебаться в тот момент, когда ваша жизнь висела на волоске?
Анна будто бы и не слышала его слов.
– Этот ковчежец – символ доблести и победы и, вероятно, значил для вас не меньше, чем святыня, заключенная в нем. Сама королева Англии преподнесла его вам…
Филип лишь пожал плечами.
– Зачем возвращаться к этому? Что сделано, то сделано. Ступайте-ка лучше спать. Мы отправимся еще затемно, и вы должны отдохнуть перед дорогой.
Анна легла, но сон не шел. Она долго глядела в темноту, улыбаясь своим мыслям.
«Сначала кольцо. А теперь и ковчежец… И все это дары прекрасной Элизабет. Господь возвращает мне надежду…»
28. Бордо
Выехав чуть свет, весь следующий день они продвигались через ланды. Унылая равнина была покрыта вереском, зарослями колючего терновника и дрока. Песчаная тропа вилась среди заболоченных низин, кое-где темнели вершины елей. Жилье попадалось редко, только порой на горизонте виднелись лениво вращающиеся крылья мельниц да среди пологих лиловых холмов бродили небольшие стада овец.
Смахивающие на ведьм крестьянки иной раз пересекали им дорогу с корзинами трав или вязанками хвороста, останавливались и долго глядели вслед путникам, заслонившись рукой от солнца. Попадались среди зарослей развалины часовен, столь древних, что стены их покрывал мох и лишь с трудом можно было различить резьбу на их плитах. У одной из таких построек рыцарь и девушка остановились, чтобы немного передохнуть и подкрепиться. Майсгрейв сказал, что большая часть пути позади, и еще до заката они должны прибыть в Бордо.
Анна сидела на крупе Кумира позади Майсгрейва. Она снова была в мужском костюме, лишь сапоги и плащ на ней были новые. Девушка уже успела утомиться, и теперь, когда конь шел ровной, размеренной рысью, ее невольно стало клонить в сон. Было душно, и Анна откинула капюшон, предоставив ветерку гладить ей волосы. Ее глазам наскучило однообразие пейзажа – бесконечные невысокие холмы светлого песчаника, волнуемый ветром вереск, среди которого порой поблескивала вода болот. Держась обеими руками за широкий пояс рыцаря, девушка, прикрыв глаза, вспоминала, как они распрощались с семьей рыбака Ланье. Правда, сам рыбак лишь что-то буркнул в усы и направился к лодке, кликнув внука. Жан покорно пошел следом, но Анна видела, как мальчик несколько раз оглядывался, и помахала ему рукой. Женщины же с любопытством разглядывали Анну в одежде пажа, скользили взглядом по ее обтянутым узкими штанами ногам, по недлинному широкому плащу с большим капюшоном и застежкой на плече. Лица у женщин были унылые. Воистину эти гости были для них благодатью и вряд ли им еще когда-нибудь придется столь сытно питаться. И они долго махали им вслед, пока силуэты рыцаря и его спутницы не исчезли среди дюн.
Под копытами поскрипывал песок, звенели цикады в кустарнике. Анна тряхнула головой, отгоняя сон. Губы ее пересохли, хотелось пить. Ей, уроженке туманной Англии, непривычна была жара. Она расшнуровала ворот и покосилась на Филипа, который словно не замечал солнца.
– Вы не устали, миледи?
– Все в порядке.
Но ее голос был едва внятен, и рыцарь решил не торопить коня. Безразлично, когда они прибудут, а девушка еще не окрепла после болезни.
Внезапно он напрягся. Голова Анны доверчиво склонилась на его плечо – девушка уснула. Качнувшись вперед, она обвила руками его торс, сомкнув их на груди рыцаря. Теперь Филип старался вовсе не шевелиться, опасаясь разбудить девушку.
Слегка повернув голову, он глянул через плечо и улыбнулся. Волна нежности охватила его с такой силой, что по телу прошла дрожь. Филип отвернулся. Он старался думать о дороге, но все мысли заглушал стук сердца Анны, который он ощущал и через дубленую кожу колета.
Анна спала. В том, как она уснула на полуслове, было нечто детское. Но Филип знал, что она вовсе не дитя, а настоящая дочь Евы с горячей кровью. В те дни, когда она металась в бреду между жизнью и смертью, он понял, как бесконечно дорога ему эта девушка, и молил небеса спасти ее. Она твердила его имя в забытьи словно заклинание, как нечто могущественное, что только одно и могло спасти ее, и сердце рыцаря разрывалось от нежности и отчаяния. Прежде ему казалось, что он может оградить ее от всего света, теперь же Майсгрейв проклинал свое бессилие… Да, он любил ее, но между ними всегда непреодолимой стеной стоял долг, и это заставляло его удерживать себя, быть с нею холодным и сторониться ее. Он знал, что это необходимо, и не желал ей зла, понимая, что, поддайся он слабости, и доброе имя Анны может быть погублено. Она принадлежит к слишком высокому роду, и, когда ей придется занять подобающее положение, слишком много глаз не отрываясь будут следить за ней… Нет, он вовсе не хотел сделать ее несчастной и поэтому даже испытал известное удовлетворение, когда заметил, что после той неукротимой вспышки страсти на корабле Анна начала избегать его. Он видел, что ее терзает уязвленная гордость, но было бы еще хуже, если бы между ними что-то произошло и, очнувшись, девушка возненавидела бы его. Нет, им следует оставаться чужими, так будет во всех отношениях лучше… Лучше? Дыхание девушки касалось его волос. Он чувствовал тепло ее тела, и кровь шумела у него в голове.
«Честь и долг прежде всего! Если я хочу Анне добра, то должен держаться подальше. Я знаю это. Вокруг довольно женщин, чтобы забыться. Анна же… Анна еще дитя, длинноногое дерзкое дитя с мальчишескими повадками… и страстным взором. О, в этих изумрудных очах поистине адское пламя. Удивительная девушка! Не будь она дочерью Уорвика, я бы решил, что всему виною колдовские чары, ибо чем, если не колдовством, можно объяснить то, что я не могу отвести взгляда от ее лица, способен думать лишь о ней, а ее стриженая головка и веснушки снятся мне из ночи в ночь и даже во сне я упиваюсь поцелуем, соединившим нас во время бури».
Анна что-то пробормотала во сне. Филип снова оглянулся.
«Лучше бы она не делала этого, клянусь мессой!»
Он осторожно коснулся сомкнутых на его груди рук девушки. Ему хотелось сжать их, причинить боль и в то же время покрыть поцелуями. Сердце билось тяжелыми редкими ударами, а по жилам словно струился расплавленный свинец.
«Святые угодники! Что со мною?!»
Он яростно пришпорил коня. Кумир обиженно заржал и рванулся в сторону. Анна спросонок изо всех сил обхватила грудь рыцаря.
– Я, кажется, спала?..
Филип не отвечал, посылая вперед Кумира. Ему хотелось бежать от нее, от себя, от всего на свете. Конь летел, словно за ними гнался сам сатана.
Анна едва перевела дух, когда он наконец натянул поводья и конь перешел на шаг, тяжело вздымая потемневшие от пота бока.
– Что случилось? – спросила Анна.
Майсгрейв молчал. Скачка отрезвила его. К тому же пустынные пески ланд, где лишь пофыркивание Кумира да стрекотание цикад нарушали тишину, остались позади. В тех местах словно сам Люцифер нашептывал ему отбросить прочь здравый смысл и воспользоваться минутой.
Анна выпрямилась, изумленно глядя по сторонам. Она заснула среди бесплодных песков под мерное покачивание седла и стрекотание цикад. Теперь же перед нею расстилалась совсем иная земля. Это был подлинный юг Франции, золотая Аквитания, земля, за которую триста лет боролись англичане и французы, будучи не в силах отказаться от столь лакомого куска. Это был край вина, солнца и поэзии, край, который прекрасная Элеонора Аквитанская отдала Англии вместе со своей любовью к Генриху Плантагенету и который лишь недавно вернулся под сень французской короны после кровопролитной войны.
Заходящее солнце заливало янтарным светом все вокруг. Привыкшая к туманному климату Альбиона, Анна никогда еще не видела столь глубокого голубого неба, никогда ее не слепило столь яркое солнце. Повсюду на холмах курчавились виноградники, цвели фруктовые деревья. Щебет птиц, заросли маслин и смоковниц вдоль дороги. Здесь и там возносились ввысь зубчатые башни замков, увитые жимолостью и розами. Поднимая пыль, по дороге брело стадо свиней. Смуглые девушки с обнаженными плечами, грациозно покачиваясь, несли на головах корзины с поклажей, сворачивая к белым домикам с островерхими крышами. Гостеприимные аквитанцы приглашали путников спешиться и отведать душистого кларета. Их певучий говор звучал по-особому – это был звучный гиеньский диалект. В воздухе витал дух вина, чеснока и мяты. У пруда дети в широкополых соломенных шляпах пасли гусей, наигрывая на свирели. Они были смуглые и темноглазые, их смех звенел в воздухе.
После размытых дорог Англии, где за каждым кустом подкарауливала опасность, где трупная вонь щекотала обоняние на каждом перекрестке, путники оказались в ином мире. Здесь никто никого не боялся, путники не спешили убраться с дороги, едва завидев вооруженного всадника, а дозорные на башнях не торопились схватиться за оружие. Крестьяне в холщовых одеждах трудились в виноградниках, подрезая лозы, или шли по пашням за плугом, влекомым тучными белыми волами. Пришедшие с кувшинами к придорожному источнику молодые поселянки при их приближении приветливо заулыбались, а близ выбеленных известью монастырских стен толстые розовощекие монахи благословили путников, вовсе не торопясь захлопнуть ворота обители.
Все это казалось необычным и удивительным. Анна пребывала в восторге.
– Поистине небо благоволит к этому краю!
– Здесь больше пятнадцати лет не знают войн, – заметил Майсгрейв.
– А разве в этом дело? Нет, мир стал бы скучен без звона оружия. Все зависит от Божьего благословения, ниспосланного на эту землю. Святая Дева, как глупы были Ланкастеры, упустив этот край!
– Вольно ж вам так говорить, миледи! Или вы забыли, что ваш отец держит руку Ланкастера?
– Я помню. И когда отец избавит Англию от Йорков, я уверена, он захочет вернуть короне золотую Аквитанию!
– Для начала ему придется схлестнуться с Йорками, – нахмурился Майсгрейв. – Они сильны, и Англия признала их.
– Так уж и признала, – язвительно заметила Анна. – А непокорные земли Уорвикшира и Оксфорда? Вспомните Лондонский мост, сэр. И зачем, казалось бы, Йоркам заигрывать с Уорвиком, посылая ему письмо? Не оттого ли, что трон их непрочен и они спешат переманить на свою сторону Делателя Королей?
– Что в этом письме, мне неизвестно, – сухо сказал Майсгрейв, и Анна невольно прикусила язык. – Но я знаю твердо, что, если Йорки кинут в Англии боевой клич, немало найдется честных сердец, которые станут с оружием на сторону государя.
– Законный государь томится в Тауэре! – выпалила Анна.
– Куда, если не ошибаюсь, его упрятал ваш отец, и о котором ни он, ни вы и не вспоминали, пока король не вступил в брак с Элизабет Грэй.
Оба рассерженно замолчали. Сумрачная тень войны Роз преследовала их и в этом благодатном краю. Они принадлежали к разным партиям и сейчас одновременно вспомнили, что судьба, так неожиданно соединившая их, скоро вновь предъявит свои права и разведет их по разные стороны крепостных стен. Им стало грустно.
В роще одиноко куковала кукушка. Над головой свешивались цветущие плети вьющихся растений. Они миновали оливковую рощу на холме, и впереди сверкнула величественная Гаронна, в зеленых водах которой отражались шпили замков и тополя. Прямо перед ними прекрасный, как мираж, среди тучных полей и виноградников высился Бордо – столица края.
Анна сразу же забыла о мимолетной размолвке и восхищенно присвистнула. Город отчетливо вырисовывался на фоне ясного неба, его башни, аккуратные шпили церквей и многочисленные строения полумесяцем разворачивались вдоль берега реки. Черепичные крыши казались в лучах заходящего солнца охваченными пламенем. В воздухе плыл мелодичный звон множества колоколов и легкий аромат печного дыма.
Когда расстояние до Бордо сократилось, стало ясно, что в городе праздник. Толпы хмельного народа весело шумели близ древнего крепостного вала. Тут же происходили петушиные бои, а украшенные цветами девушки, распевая, водили на лугу хороводы.
Филип и Анна подъехали к городским воротам, и подвыпившие стражники лишь дружелюбно помахали им. Одного из них Майсгрейв спросил, что означает все это веселье.
– Вы, сударь, видно, прибыли издалека, – ответствовал тот, – иначе, клянусь святым Андре – добрым покровителем преславного Бордо – вы бы знали, что сегодня в городе празднество в честь прибытия сюда нашего герцога Карла!
– Вашего герцога?
– Да-да! Мы жили и под англичанами, и под королем Людовиком, но теперь, когда его брат Карл Французский приобрел титул герцога Гиеньского и получил наши земли в удел… О, теперь у нас есть господин, который всегда будет с нами, который будет вникать во все наши нужды и чаяния. Недаром отцы города устроили в его честь такой праздник! Вы прибыли слишком поздно и не видели, как встречал Бордо Карла Гиеньского!
Он начал было толковать о роскошной мистерии,[79] в которой участвовало едва ли не полгорода, о тысячах голубей, которые при въезде герцога в город были выпущены с колокольни собора Святого Андре, и еще о чем-то, ибо изрядно выпил и готов был болтать без умолку, но Филип не стал дальше слушать, и они въехали в город.
На улицах царила невероятная толчея, и, хотя заходящее солнце освещало лишь коньки крыш, было светло как днем от многочисленных факелов, пестрых фонариков и костров на перекрестках и площадях, вокруг которых под звуки тамбуринов и кастаньет веселились полчища гуляк. Город еще не прибрали, и улицы были усыпаны увядающими цветами. Повсюду развевались знамена и вымпелы, расшитые лилиями и гербами Бордо. С балконов и из окон свешивались гобелены и ковры. Отовсюду неслись мелодичные звуки лютни и скрипок, звон бубнов, в темных дворах ржали кони.
Анна сразу же прониклась этим весельем. Дух южного города, с его мельканием огней, улыбками, плясками прямо на улицах, винными парами, перемешанными с чадом жаровен, – все это как нельзя больше пришлось ей по душе, глаза ее разгорелись, и она едва ли не приплясывала на крупе коня позади Майсгрейва. Филип уверенно направлял скакуна по узким, похожим на кривые коридоры улочкам. Кумир испуганно косил глазом на множество огней, закидывал голову и фыркал. Анна хохотала.
Они выехали на широкую площадь, где высились величественный собор Святого Андре и городская ратуша. Разряженная толпа пела и плясала, тут же давали представление бродячие лицедеи. Здесь можно было видеть и знатных сеньоров в дорогих парчовых камзолах, предпочитавших, видимо, легкое городское веселье церемонному застолью в покоях герцога Карла, лихо отплясывавших в обнимку с простыми горожанками. Несколько монахов из обители Святого Андре, уже изрядно захмелев, тоже пустились в пляс, не думая о строгой епитимье, которую наложит на них завтра настоятель. В центре площади находился фонтан, бивший вином, и простолюдины запросто черпали и пили из него. Воздух был пропитан запахом разгоряченной плоти и горящей смолы.
Филип услышал, как Анна что-то воскликнула, но из-за шума не разобрал слов. А уже в следующий миг она соскользнула с крупа коня и исчезла в толпе. Рыцарь забеспокоился.
– Миледи… О, черт! Мастер Алан! Где вы?
Но Анна уже пробиралась к фонтану. Какой-то детина в капюшоне зачерпнул и поднес ей ковш вина. И она осушила его до дна, смеясь и блестя глазами. Филип, держа Кумира под уздцы, с трудом пробирался к ней. У него рябило в глазах. Какая-то пьяная девка с хохотом повисла на нем, и он еле от нее отделался. Мимо с визгом и смехом проносились, сцепившись руками в фарандоле, юноши и девушки. Анну едва не увлек этот поток разгоряченных тел, но рыцарь успел поймать ее за руку. Лицо его было рассерженным.
Девушка виновато взглянула на него снизу вверх.
– О, сэр… Здесь так славно! Никогда не видела подобного веселья.
Она говорила по-французски, улыбаясь. Филип кивком велел ей сесть на коня и придержал стремя, пока она садилась. Тут же кто-то протянул ему кружку с вином:
– Пей! Пей за здоровье нашего герцога Карла Гиеньского!
Он отпил глоток и двинулся прочь.
«Прежде всего надо выбраться отсюда. В этом городе все словно обезумели, и Анне это определенно по вкусу».
Он слышал, как она звонко смеется сзади, как подпевает музыкантам. Оглянувшись, он увидел, что в руке у нее снова кружка, а на голове откуда-то появился помятый венок из нарциссов.
Филип против воли рассмеялся.
«Сейчас, с этими цветами она похожа на захмелевшую фею и одновременно на пьяного школяра. Святые угодники, это и есть графиня Уорвик, из-за которой вновь вспыхнула война Роз? Воздух Аквитании окончательно вскружил ей голову».
Он вздохнул облегченно, лишь когда они углубились в лабиринт улочек и шумная толпа осталась позади. Но и здесь чувствовалась близость праздника. Мальчишки бегали с цветными фонариками, молодежь, собравшись группами, напевала и перешучивалась, слышался перезвон струн, женский смех. Горожане явно не торопились расходиться по домам, обсуждая события праздничного дня.
– Мэтр Тибо, вам удалось отведать хоть крошку от тех сахарных зверей, что были выставлены для народа подле ратуши?
– Нет, соседушка. Когда я туда добрался, там уже не на что было взглянуть. Зато я был у ворот Кайо, когда герцог въезжал в Бордо, и смог увидеть вблизи те дары, что отцы города преподнесли его светлости.
Старая женщина, высунувшись из окна лавочки, с сильным гасконским акцентом сообщала соседке напротив:
– Моя невестка, что служит кухаркой в аббатстве Святого Андре, ухитрилась одним глазком взглянуть на пир, который устроили в честь нашего герцога, благослови его Господь! Она говорит, что столы ломились от яств, блюда и сосуды сверкали драгоценными каменьями, а среди гор петрушки и салата на столе возвышались фигуры мифических животных, раскрашенные и позолоченные. Перед самым пиром окна затемнили, зверей подожгли, и они пылали, стреляя петардами и шутихами к великому удовольствию герцога и всей знати.
В этот миг небо над кровлями домов озарилось потешными огнями. Люди весело загалдели, выбегая на открытые места, а Филип наконец-то увидел внушительных размеров оштукатуренный дом с легкими башенками по углам. Подле него виднелся шест с привязанным к нему пучком сена, означавший, что здесь путников ждут отдых и ночлег. Это была одна из лучших городских гостиниц «Белый олень», о чем свидетельствовала вывеска, изображавшая это благородное животное. У входа лежала плита, служившая подножкой для всадников. На нее и соскочила Анна, однако тут ее повело, она качнулась так, что венок слетел с ее головы, и, если бы рыцарь ее не поддержал, она могла бы и растянуться на мостовой. И тут, при свете потешных огней, он увидел ее лицо. Глаза девушки возбужденно блестели, щеки разрумянились, от нее пахло вином. Филип понял, что, выпив вина после длительного пути почти натощак, она изрядно охмелела.
– Эти южные вина, – предостерегающе сказал он, – легки и приятны на вкус, но на деле куда крепче, чем кажутся поначалу. Так что будь осторожна, малышка…
Он осекся, а Анна удивленно уставилась на него. Филип растерялся, досадуя на себя, что посмел так фамильярно обратиться к столь знатной девице. Но тут Анна захохотала, и он, неожиданно для себя, тоже засмеялся. Эта простота в обращении, какую он вдруг себе позволил, словно разрушила незримый барьер меж ними, и обоим от этого стало только легче.
Подбежал слуга, принял у них Кумира, и они ступили в обширный гостиничный двор. В глубине его виднелись служебные постройки и конюшни. Доносился людской гомон – сегодня в «Белом олене» было полно постояльцев. Из дверей гостиницы лился свет и слышалось разухабистое пение. Хозяин, высокий крепкий мужчина с черными, подрезанными скобкой волосами, кланяясь, вышел навстречу вновь прибывшим.
– Добро пожаловать в лучшую гостиницу Бордо! Сегодня у нас полным-полно народу и гостиница гудит, как пчелиный улей, но я уверен, что, если у вас в кошельке найдется несколько серебряных флоринов, вы не пожалеете, что остановились тут.
Поднявшись по ступеням, путники очутились в пропахшем соусами и вином обширном зале гостиницы. В те времена в Европе, а в особенности в Англии, гостиницы и постоялые дворы пользовались дурной славой, и порядочный человек без особой нужды туда не заглядывал. Лишь во Франции картина была иной. Здесь богатый горожанин не чурался посидеть в кабачке, а знатный дворянин – отобедать на постоялом дворе, посидеть с друзьями у камелька, смакуя вино и обмениваясь последними новостями.
Пол в помещении был вымощен черными и белыми плитами, камин облицован красным кирпичом, и над огнем шипело несколько вертелов с тушками цыплят, которые вращала специально обученная рыжая собака. Другие кушанья и вино служанки в накрахмаленных передниках вносили на подносах из двери в глубине зала. Стены были выбелены, вдоль них тянулись полки, уставленные начищенными до блеска медными кувшинами и блюдами. В зале было чисто и светло от огня в камине и от факелов, а запах кушаний говорил сам за себя.
Анна поскорее заняла место за одним из длинных, тянувшихся через весь зал столов. Она слышала, как Филип втолковывал трактирщику:
– Нам нужны по меньшей мере две хорошие комнаты.
Хозяин мялся.
– Помилосердствуйте, сударь. В городе из-за праздника толпы приезжих, мое заведение переполнено. Я могу вам и вашему пажу предложить лишь одну комнату, зато самую лучшую, чистую и круглую, расположенную в одной из башен. Там есть большое окно и широкая удобная кровать с пологом. Даже знатные господа не брезговали переночевать там…
– Меня устроят только две комнаты, – сухо перебил его Филип, подкрепляя слова монетой.
Хозяин повертел ее в руках, и лицо его сделалось умоляющим.
– Сударь, у меня действительно осталась лишь одна незанятая комната. Даже чердак сдан. Конечно, вы можете уехать, но, уверяю вас, сейчас вы вряд ли сможете отыскать сразу две свободные комнаты.
Филип задумался. В словах трактирщика была правда. Они могут до ночи бродить по городу, но так и не снять жилье. Филип поглядел на сидевшую за столом девушку. Везти ее дальше, когда она так голодна и устала… К тому же эта гостиница, как ни посмотри, лучшая в городе.
– Хорошо, мы остаемся.
Он выложил щедрый задаток. Хозяин расплылся в улыбке, принял заказ, тотчас прибежала служанка и поставила перед ними два оловянных кубка и запотевший кувшин. Филип налил и себе, и Анне. Девушка не стала возражать. Отведав вина, она нашла его восхитительным. При каждом глотке по телу разливалось приятное тепло, и, когда подали еду, девушка набросилась на нее с жадностью. Приправленные пряностями цыплята таяли во рту, жареные пирожки аппетитно хрустели. Всевозможная зелень, гарнир из яблок и тыквы – что говорить, кухня в «Белом олене» была выше всяких похвал.
В зале было много важных господ, несколько офицеров, богатые горожане и торговцы. Вблизи от наших путников расположилась группа изрядно подвыпивших купцов в плоских бархатных шапочках и долгополых камзолах. На их поясах, по моде того времени, покачивались богато расшитые кошели. Недолго думая, они предложили Филипу и Анне выпить с ними за здоровье герцога. Девушка тут же подставила бокал, стараясь не замечать укоризненного взгляда Майсгрейва. Ей нравился этот напиток, и она не видела ничего плохого в том, чтобы поддержать веселый тост за здоровье Карла Валуа, герцога Гиеньского.
Анна ела, слушая возбужденную беседу соседей по столу, которая от перипетий заканчивающегося праздника обратилась к персоне самого герцога.
– Я представлял его себе едва ли не великаном из баллад! – воскликнул крепкий молодой купец с лицом скорее воина, нежели торговца. – А он оказался щуплым и малорослым. Да и красавцем его не назовешь. Глаза слезятся, щеки одрябли, а нос висит, словно подгнившая груша.
– Такой нос да при малом росте – вернейший признак, что как мужчине ему цены нет, – хихикнул краснолицый малый в синем камзоле.
– Что верно, то верно, – согласился толстяк с сочными алыми губами. – Говорят, что, несмотря на то что наш герцог вовсе не красавец, баб у него без счету, а его братец – король Людовик – вовсю поощряет слабости брата.
– Зато это выводит из себя Карла Бургундского, – вмешался четвертый, черноглазый молодец, типичный южанин с оливково-смуглой кожей. – Он давно бы переманил на свою сторону Валуа-младшего, женив его на своей наследнице Марии, да боится, что прелестной бургундской принцессе придется постоянно воевать с бесчисленными любовницами Карла.
– А поговаривают, что герцог Карл уже неоднократно к ней сватался.
Черноглазый южанин подался вперед.
– Клянусь распятием, это правда! Я возил свой товар в Дижон, когда он в очередной раз прибыл туда, чтобы просить руки Марии Бургундской. Однако в его свите повсюду следует за ним некая красавица монахиня, по слухам – потрясающе темпераментная особа…
Понизив голос, он сообщил такие немыслимые подробности, что глаза мужчин разгорелись, а щеки сидевшей среди них Анны стали алее розы. Впрочем, они принимали ее за пажа, зато в сторону Филипа девушка боялась даже глянуть.
– Ее прозвали Неистовой Матильдой, – играя глазами, продолжал рассказчик. – Она слыла красавицей, однако стоило на нее глянуть и, клянусь святым Андре, любому становилось ясно, чего ей надобно. Видели бы вы этот не пропускающий ни одного существа мужского пола испытующий пламенный взгляд, эти дрожащие словно от долго сдерживаемой страсти губы, эти пышные бедра! Неудивительно, что герцог Бургундский поклялся, что не видать нашему Карлу его дочери, пока подле него эта блудница. И что б вы думали? Карл Валуа настолько увлекся этой расстриженной монахиней, что отложил свое сватовство до лучших времен и уехал восвояси.
– Да, бывают же такие женщины! – мечтательно протянул торговец в синем камзоле. – Вот когда я ездил на ярмарку в Шампани, довелось мне провести ночь на постоялом дворе в Провене. И там мне попалась красотка, горячая как печка. За ночь она меня измотала вчистую. А когда я уставал, то знаете, как она меня ободрила?..
Далее рассказчик уже и вовсе не стеснялся в выражениях, подкрепляя свои слова жестами.
Филип коснулся плеча Анны:
– Не пора ли вам отдохнуть?
Девушка даже не оглянулась. Пользуясь тем, что ее принимают за паренька, она беспрепятственно слушала то, что не предназначалось для девичьих ушей и достигало их в редких случаях.
Филип с досады залпом осушил кружку. Не мог же он увести ее силой! Затем он вновь тронул Анну за локоть. На этот раз девушка обратила к нему лицо. Слова застыли на губах рыцаря. Он увидел ее глаза, мерцавшие странным туманным светом. Лицо Анны выражало страсть и вместе с тем негодование, губы были плотно сжаты, а ресницы не моргали. Даже на расстоянии чувствовалось, как бурлит ее кровь и напряжена каждая мышца. Филип оторопело усмехнулся и отхлебнул большой глоток.
«Клянусь преисподней, я давал слово епископу Йоркскому, что доставлю Алана Деббича в целости и сохранности во Францию. Но я вовсе не брал обязательства щадить его целомудрие монастырского воспитанника… Бог с ней! Пусть знает!»
За стол подсели двое офицеров. Бравые вояки, узнав, о чем речь, не замедлили принять участие в беседе. По мере того как пустели кувшины и кубки, рассказы становились все непристойнее, а рассказчики все красноречивее.
Внезапно черноглазый южанин, смеясь, указал на Анну:
– Черт возьми, взгляните только, как слушает вас мальчик! Пусть возьмет меня дьявол, но он сейчас вспыхнет огнем!
– Ему не повредит, – заметил один из офицеров. – Если, конечно, он не решил сделаться монахом. Тебе уже ведома эта потеха, малыш? Мессир рыцарь, ваш оруженосец успел-таки, наверно, поваляться на сеновале с пастушкой?
– Могу поручиться, что ничего подобного с ним не случалось, – с лукавой усмешкой отвечал Майсгрейв.
Анна боялась поднять глаза.
– А он у вас красавчик! – посмеиваясь, сказал другой, облаченный в серебристую кольчугу. – Смотрите, мессир, как бы какой-нибудь любитель мальчиков не похитил его у вас. Или вы и сами из тех, кто не прочь позабавиться с зеленоглазым ангелочком?
Грянул смех. Филип не отвечал, Анна же украдкой бросила на него быстрый взгляд. Майсгрейв сидел неподвижно, улыбаясь, подперев щеку рукой и неотрывно глядя на нее. Анна никогда ранее не видела у него такого взгляда. Филип слегка закусил губу, ноздри его вздрагивали. Ей вдруг безумно захотелось сбежать, но в этот миг его рука мягко легла на ее плечо.
– Алан у меня славный парень, – сказал он. – Я к нему крепко привязался и, клянусь честью, никому не позволю его обидеть.
В этот миг молодой торговец поднялся.
– Видит Бог, не вижу я причины и далее торчать здесь. Все притоны Бордо к нашим услугам, и за несколько су мы сможем позволить себе все, что только что здесь живописали.
Толстый торговец засуетился:
– Нет-нет, судари, меня ждет супруга.
Взрыв хохота потряс своды. Толстяк сначала опешил, а потом махнул рукой и тоже засмеялся.
– Провалиться мне на этом месте, если я не отправлюсь с вами. Праздник сегодня или нет?
Анна растерялась. Филип склонился к ней и негромко сказал по-английски:
– Ступайте в комнату, миледи. Или же вы настолько безрассудны, что последуете за нами в притон?
Анна покорно встала. Но, едва ступив на лестницу, словно о чем-то вспомнила и резко повернулась к нему:
– А вы?.. И вы пойдете туда?
Филип лишь усмехнулся в ответ. Лицо девушки исказилось. Казалось, еще миг, и она расплачется. Губы ее дрогнули.
– Не ходите, сэр… Я вас умоляю.
Филип покачал головой. Он видел, как взгляд Анны сверкнул презрением. Она отвернулась и стремглав взбежала по лестнице.
Когда за нею захлопнулась дверь, Филип поднялся и вышел во двор гостиницы. Вся остальная компания уже ушла вперед. Его окликнули. Какое-то время он шел следом, но затем незаметно отстал и, свернув в какой-то переулок, отправился бродить по городу.
Он неспешно шел по улице и, заглядывая в окна, видел ужинающих бордосцев. Праздник кончился, но на улицах еще встречались прохожие. Кто-то брел, держась за стену и пьяно распевая, прошла небольшая процессия с факелами, донеслись смех и гудение рожков. На ступенях одного из домов сидела молодежь. При свете луны белые одеяния девушек, казалось, излучали сияние. Дрогнули струны, чистый юношеский голос запел:
Не в благости ль нежной
любви благодать?
И ангелы любят друг друга…
Зачем же, скажи, от любви нам
бежать,
веленью сердец воспротивившись
туго?
Филип прошел мимо.
«Веленью сердец воспротивившись…» Они с Анной любят друг друга. Это ясно как Божий день. Как там поет этот малый? «Зачем же, скажи, от любви нам бежать…» «Клянусь Всевышним: это неотвратимо – но она принцесса, а я… Я так хочу ее!»
Читать бесплатно другие книги:
