Обрученная с розой Вилар Симона
Хозяйка улыбнулась.
– О, разумеется! Прямо от вас я поспешу к нему.
Когда леди Джудит оставила ее, Анна внезапно почувствовала, как глубоко она устала. У нее едва хватило сил выкупаться, но к еде она даже не притронулась. Натянув чистую рубаху, она забралась в постель и тотчас забылась крепким сном.
Проснулась она от осторожного прикосновения к своей руке. Еще вся во власти сновидений, она прошептала:
– Филип…
Негромкий женский голос позвал ее:
– Ваша милость… Пора проснуться, ваша милость. Солнце уже садится за лес. Вставайте!
Анна открыла глаза, еще не сообразив, где находится. Сперва ей показалось, что она все еще в Уорвик-Кастл, но что за побуревший потолок над нею?
– Пора вставать, миледи!
Джудит Селден трясла ее за плечо. Анна приподнялась: хозяйка замка смотрела на нее с улыбкой. Анна увидела, что она одета гораздо наряднее, чем днем. На ней было платье цвета корицы с длинными, ниспадающими до пола рукавами, а мягкие светлые волосы были убраны под тончайшее белоснежное покрывало, плотно укрывавшее ее подбородок и шею и опускавшееся сзади ниже плеч.
– Солнце заходит, – мягким грудным голосом повторила леди Джудит. – Ваши спутники давно на ногах, а в замке все готово к вечерней трапезе. Ждут только вас.
Анна мигом вскочила и оделась. Натягивая сапоги, она взволнованно спросила, как чувствует себя Оливер, и хозяйка ответила, что он недавно уснул. Ее муж приложил к обрубку руки кровоостанавливающее снадобье и травяной бальзам, чтобы умерить боль.
– Саймон замечательный лекарь. В аббатстве считают, что во всем Оксфордшире не найдется второго такого. И если он сказал, что ваш юный спутник избежал горячки и теперь выздоравливает, – значит, так оно и будет.
Обе женщины по винтовой лестнице с истертыми ступенями поднялись в большой зал, где в двух очагах с навесными колпаками жарко пылал огонь. Здесь толпились люди. Между столов с веселым визгом носились дети, среди которых были и дочери хозяев. Слуги расставляли на столах великое множество кушаний. Со двора вбегали челядинцы, принося с собой крепкий запах конского пота и навоза. Вошли ратники рыцаря – пламя очагов отсвечивало на их стальных набедренниках и касках. Туда-сюда сновали служанки, разнося дрова и воду по покоям. Здесь же околачивались и собаки, не менее двух десятков: поджарые борзые, громадные доги, лохматые волкодавы, мелкие терьеры и спаниели. Среди слуг, детей и солдат потешно ковыляла шутиха-карлица в высоком колпаке с бубенцами и с лицом как печеное яблоко.
Когда леди Джудит с гостьей вошла в зал, все уже было готово. Сэр Саймон Селден, в богатом, хотя и не новом камзоле, и сидевший по правую руку от него Филип Майсгрейв поднялись им навстречу. Тотчас по сигналу хозяина прозвенел колокол, сзывавший домочадцев к столу.
Прочитав молитву, все расселись за длинными столами. Хозяева, их дочери и гости располагались на небольшом возвышении, а слуги и ратники устроились вдоль стен. Зал был достаточно обширен, чтобы вместить всех челядинцев, но низок, с простым бревенчатым потолком и стенами, сложенными из грубо отесанных валунов, как строили еще во времена саксонских правителей.
Анна Невиль лишь мельком оглядела зал. Она была зверски голодна и без промедления отдала должное стоявшим перед ней яствам. Хотя Селдены не могли похвастать дорогой утварью и приборами, их столу могли позавидовать и при дворах коронованных особ. Было время поста, но изобилие и разнообразие блюд вызывало изумление. Исходил паром пряно пахнущий раковый суп, огромный, зажаренный целиком карп манил золотистой корочкой, здесь были также нежнейшая форель в имбирном соусе, фаршированные раки, жирные устрицы, плавающие в лимонном соке, а в центре стола возвышался горой пышный, начиненный рыбой и всевозможными приправами пудинг. И это не считая множества солений, маринованных грибов, зелени, сластей, а также вин, сидра и пенистого темного эля.
Девушка с завидным аппетитом поглощала все эти кушанья, с трудом заставляя себя не торопиться и сохранять благопристойность. Ей хотелось отведать еще и еще, и каждое новое блюдо казалось ей лучше прежнего. Леди Джудит сидела подле нее, и Анна, не в силах сдержать восхищения, негромко сказала:
– О миледи, я всегда считала, что в Уорвик-Кастл одни из лучших поваров Англии, но сейчас я вынуждена признать, что они лишь жалкие подмастерья в сравнении с теми, что приготовили эти блюда.
Хозяйка замка удивленно взглянула на нее и рассмеялась:
– Да, у меня неплохие повара и кухарки. Однако, смею вас заверить, большую часть всего этого я приготовила сама.
Анна промолчала, не найдя, что сказать. Конечно, леди Джудит весьма опустилась с той высоты, которая принадлежала ей по праву рождения. Но дойти до того, чтобы стать кухаркой?..
Словно прочитав ее мысли, леди Селден заметила:
– Среди этих старых стен, если не занять себя чем-нибудь, одолевает тоска. Созерцание же и благородная скука не в моем характере. Поэтому я предпочитаю вести все дела сама. А стряпня… О, это оказалось не менее занимательно, чем столь благородное занятие, как вышивание шелком. И мне нравится порой, надев передник, приготовить для близких какое-нибудь замысловатое блюдо из тех, что подавались еще в доме моего отца. Ведь это так приятно – угодить тем, кого любишь.
Анну и смутили, и растрогали слова леди Джудит. К тому же сейчас, когда она в богатом наряде горделиво восседала в высоком резном кресле, сразу было видно, как благородна и величественна эта дама. Ее супруг выполнял обязанности кавалера, прислуживая своей госпоже за столом. Он наливал ей вина, подавал прибор, наполнял тарелку. Казалось, это доставляет ему наслаждение.
Анна несколько раз заметила, какими нежными взглядами обменялись супруги, и удивилась, подумав о том, что эти люди, прожившие вместе более десяти лет, любят друг друга все так же сильно, как и в юности. Неужели сэр Саймон, этот обаятельный рыцарь с ослепительной улыбкой, ни разу не прельстился другой дамой?
Она глядела на пятерых старших девочек, которые были допущены к трапезе взрослых. Любимица отца, рыжая Этгита ерзала на стуле, ее лукавая рожица была перепачкана соусом. Рядом с ней – шестилетние двойняшки Уолшелина и Одри, столь похожие, что дивно, как их не путает восседающая между ними толстая, исполненная важности нянька. По правую руку от сэра Саймона – его старшая дочь, крестница королевы Маргариты. Анна припомнила, как сэр Саймон с сожалением заметил, что его старшая дочь дурнушка, но тогда она и представить не могла, насколько это верно. У Маргарет было худое и вместе с тем странно одутловатое лицо, словно бы целиком ушедшее в огромный нос, и крохотные блеклые глазки. Анна невольно задержала на этой девочке взгляд и заметила, что Маргарет быстро и внимательно посмотрела на нее. Взгляд у нее тем не менее был смелый и испытующий, а твердая, почти мужская складка губ говорила о сильной воле. И все же девочка была так нехороша собой, что сидевшая рядом с ней Анабелла казалась неземным существом. У нее был прямой, как у матери, нос, трепетные длинные ресницы, а серебристые, рассыпанные по плечам локоны окончательно довершали ее сходство с ангелом. Лицо девочки было лилейно-белым, томным и, пожалуй, немного кокетливым. Анна улыбнулась: «Когда-нибудь эта малютка вырастет, и ее отцу придется не раз поволноваться из-за столь совершенного создания».
Она вдруг поймала себя на том, что рассуждает, как умудренная опытом женщина, словно сама она не была на каких-нибудь четыре года старше хорошенькой дочки сэра Селдена. Это показалось Анне забавным, особенно после того, как она вспомнила, что совсем недавно в монастыре настоятельница мать Бриджит говорила одной из монахинь:
– Наша Анна день ото дня становится все краше. Ее отец будет приятно поражен, найдя вместо дурнушки красавицу. Но сохрани ей, Пресвятая Дева, холодный разум при ее необузданном нраве и пылком сердце.
Девушка взглянула на Майсгрейва. Рыцарь сидел, откинувшись на спинку кресла и потягивая вино из высокого бокала. Лицо его было спокойным, он улыбался, слушая речи сэра Саймона. Слуги обнесли ужинающих сладким. Анна увидела, как одна из двойняшек взобралась к отцу на колени и, жеманничая и хихикая, что-то зашептала ему на ухо. Анна улыбнулась. В ее душе царил мир, чего не бывало уже давно. Казалось, сам воздух этого ветхого замка располагает к безмятежности.
В очагах пылали вязанки хвороста, по залу бродили собаки или лежали в стороне, терпеливо ожидая своей доли от хозяйской трапезы. За столом домочадцев ели, пересмеивались, о чем-то болтали. Блюда там были куда проще, однако подавались в изобилии, по кругу гуляли чаши с добрым черным элем. За верхним столом тоже царило веселье. Сэр Саймон велел принести лютню и стал на ней наигрывать, а восьмилетняя Этгита, сложив на груди руки, запела серебристым голоском. Когда она умолкла и гости и дворня разразились рукоплесканиями, Саймон Селден подхватил свою любимицу и, целуя ее, повторял своим надтреснутым голосом:
– Вот в ком мой дар вернулся на землю! Поистине милостив Господь!
Наконец все поднялись, и слуги убрали посуду вместе со столешницами, расставив опустевшие козлы вдоль стен. Однако большинство челядинцев остались в зале, занимаясь каждый своим делом, некоторые просто болтали, собравшись в кружок. По-видимому, этот старинный зал служил не только трапезной, но и основным местом времяпрепровождения всех обитателей Эрингтона.
Но приказу Селдена у одного из очагов слуги поставили несколько стульев для хозяев и гостей, так как едва скрылось солнце, толстые старые стены стали источать пронизывающую сырость. Сэр Саймон отослал дочерей, а леди Джудит, устроившись подле супруга, принялась плести кружево. Майсгрейв, порушив багряные угли в очаге, негромко заговорил:
– Я думаю, нам стоит выехать, едва только окончательно стемнеет. Погода обещает быть тихой, и с Божьей помощью мы сможем к утру добраться до Лондона.
– Конечно, дороги подсохли и передвигаться можно достаточно быстро. Разумеется, если вам не воспрепятствуют люди Глостера, – сказал Селден, посматривая на Анну. – Пока вы отдыхали, я выслал людей разведать, что творится в округе. Мне донесли, что на дороге неспокойно. Кругом дозоры, а за вашу поимку назначена неслыханная награда. Даже в Оксфордшире шныряют лучники Йорка.
– И вы все это время молчали? – сокрушенно покачал головой Майсгрейв.
– Мне хотелось дать вам немного отдышаться. Уж я-то знаю, как изматывают душу подобные скачки.
– Хорошо, – кивнул Филип. – Однако теперь нам пора трогаться в путь, ибо пока мы здесь, над вами и вашими близкими тяготеет угроза.
– Клянусь правой рукой, вы забываете, что пока вы на земле Оксфордшира, им трудно что-либо предпринять против вас. Но вы направляетесь туда, где безраздельно господствуют Йорки, и вас незамедлительно схватят. Поэтому я решил последовать за вами и послужить прикрытием.
– Вы весьма великодушны, сэр, – с поклоном отвечал Майсгрейв. – Однако, видит Бог, я не могу принять ваше предложение. Во-первых, Глостеру наверняка известно, что вы оказали нам помощь вопреки всем его приказаниям. Вас также схватят при первом же удобном случае и бросят в Тауэр как изменника. Вам следует не отлучаться, а, наоборот, укрепить замок и оберегать леди Джудит и ваших дочерей.
На лице Селдена появилось выражение растерянности.
– Но мой долг ланкастерца оказать помощь леди Анне, дочери графа Уорвика!
– Вы и так оказали ее, приютив беглянку, когда Йорки разворошили всю Англию, чтобы отыскать ее. И посему я вынужден отказаться от вашего благородного предложения и рассчитывать лишь на собственные силы. В конце концов, я посланник Эдуарда IV, а леди Анна…
Он взглянул на девушку, потом перевел взгляд на Селдена.
– Вы верный рыцарь, сэр, и я, пожалуй, решусь оставить ее у вас. Вы сможете укрыть ее в Эрингтоне или где-нибудь еще в Оксфордшире, а когда суета поуляжется, переправьте ее в Ирландию, где ее сестра и свояк герцог Кларенс примут девушку под свое покровительство. Я же продолжу путь в одиночестве.
Сэр Саймон кивнул. Но Анна была возмущена. Сама мысль, что ей придется расстаться с Майсгрейвом, привела ее в такое отчаяние, что у нее захватило дух, и какое-то время она не могла вымолвить ни слова. Она заметила, что леди Джудит, оставив кружево, внимательно смотрит на нее. Анна облизнула в один миг пересохшие губы и, повернувшись к Майсгрейву, отчетливо проговорила:
– О нет, сэр Филип! Я ехала с вами от самого Йорка, поеду и дальше. В конце концов, мой отец во Франции, и я должна попасть к нему. Вспомните, ведь именно об этом просил вас епископ Йоркский. И вы дали ему слово рыцаря, сэр!
Голос девушки зазвенел на такой ноте, что некоторые из слуг невольно оглянулись и даже дремавшая у ног Саймона Селдена борзая подняла голову и уставилась на Анну.
Майсгрейв покачал головой.
– Когда мы беседовали с епископом Йоркским в его дворце, я и не подозревал, кто вы, а он не знал, что все откроется и вас станут искать словно иголку в стоге сена. Но если бы благоразумный Джордж Невиль хоть на миг оказался здесь, он ни за что не позволил бы вам ехать дальше. Ведь если я отправлюсь один, то для Йорков я вновь стану всего лишь гонцом. С вами же вместе я буду чересчур уязвим. К тому же, коль скоро мне удастся без шума покинуть Англию, могут решить, что мы отбыли вместе, и тогда сгустившиеся над вами тучи разойдутся сами собой, а сэр Саймон сможет переправить вас в Ирландию.
«Он просто задумал избавиться от меня! – в отчаянии размышляла Анна, не прислушиваясь к голосу рассудка. – Я стала обузой, и он стремится лишь к одному – исполнить долг перед своим королем, доставив письмо отцу! О, если бы только он ведал, что это за письмо!»
Еще в Уорвик-Кастл Анна извлекла послание из тайника и, срезав тонким лезвием печать, прочла написанное рукою венценосца. Поначалу она пришла в ужас, осознав, какое вероломство замышляют Йорки и что ей грозило, если бы она своевременно не скрылась. Ей стало также ясно, что, попади подобное послание в руки отца, он, придя в неистовую ярость, мог выместить ее на посланце Йорков. Чтобы хоть отчасти как-то смягчить ужасное послание, Анна смочила водой самые опасные строки – те, где говорилось о том, как поступят с нею в случае, если Уорвик не поторопится в Англию с повинной. Чернила расплылись – мало ли что могло случиться с письмом за долгую дорогу, – тогда как большая часть послания не пострадала. Затем девушка осторожно запечатала послание, и теперь лишь очень внимательному глазу был заметен тончайший надрез на зеленом воске печати. Тогда же Анна решила, что Майсгрейву не обойтись без ее заступничества перед отцом. И вот теперь Филип собирается оставить ее! Девушка едва сдерживалась, чтобы не закричать, что ей известно ужасное содержание письма. И все же она промолчала, понимая, что Филип никогда не простит ей, что она посягнула на святыню королевской печати, поставив под сомнение его слово рыцаря.
Анна пребывала в отчаянии, понимая, что волей-неволей ей придется уступить и покориться Майсгрейву. Она с мольбой взглянула на леди Джудит.
«Ты должна понять меня! – мысленно воскликнула она. – Ты тоже любишь и не можешь не догадываться, что расстаться с этим человеком для меня худшее из зол!»
И Джудит Селден услышала немой призыв. Отложив пяльцы, она какое-то время размышляла. Анна глядела на нее с надеждой, не слушая доводов Майсгрейва.
– Прошу простить меня, сэр рыцарь, – вдруг проговорила хозяйка Эрингтон-Хауз, – но мне пришла в голову некая мысль.
Она повернулась к супругу:
– Я слышала на днях, что настоятель монастыря Святого Августина собирается по своим делам послать людей в Лондон.
Селден рассеянно взглянул на жену, но тут же сообразил, к чему она клонит.
– Ты думаешь, мы можем довериться ему?
– Да, без сомнения.
И, повернувшись к Майсгрейву, леди Джудит пояснила:
– Наш сосед, аббат Ансельм, приходится родственником настоятелю аббатства Святой Клары в Лондоне. Его люди нередко выполняют поручения своего патрона в столице. Если нам удастся его уговорить, он пошлет в аббатство Святой Клары вас, снабдив при этом своей охранной грамотой, и вы сможете все вместе продолжить путь.
– Да, но преподобный отец Ансельм ничего не делает задаром, – осторожно заметил Селден. – Эта грамота обойдется в кругленькую сумму.
– В какую же?
Рыцарь какое-то время размышлял.
– Аббат Ансельм наверняка кое-что заподозрит. Уж больно громко трубили о вас ищейки Йорков. Думаю, он согласится лишь в том случае, если мы заплатим ему больше, чем обещано за вашу поимку.
– А сколько за нас посулили Йорки?
– Тридцать пять фунтов золотом.
– Сколько?!
Анна и Майсгрейв невольно переглянулись.
– Видимо, герцогу Глостеру очень не терпится вернуть вас под опеку венценосного брата, – пробормотал Филип.
Анна прищурилась на пылавший в камине огонь: «Да и письмо стоит того, чтобы Йорки поволновались. Подумать только, если его содержание станет известно при дворах Европы…»
Сэр Саймон снова заговорил:
– Следует заплатить аббату столько, чтобы у него само собою возникло желание помочь. Но если у вас затруднения со звонкой монетой, я могу сдать в аренду его обители часть своих лугов, на которые отец Ансельм давненько зарится.
Филип Майсгрейв покачал головой:
– Нет, сэр. Я, конечно, молю Бога и его Пречистую Матерь вознаградить вас за безграничное великодушие и благородство, но вы и так уже много сделали для нас. Было бы просто не по-божески вынуждать вас на подобные расходы.
Он встал и, отстегнув от пояса увесистый кошель, протянул его Селдену.
– Здесь пятьдесят фунтов золотом. Это те деньги, что заплатил мне за доставку племянницы во Францию епископ Йоркский. Думаю, этого достаточно.
Саймон Селден встал.
– Я незамедлительно отправляюсь в аббатство Святого Августина. Будем уповать на Бога.
– Но не предаст ли он нас вслед за тем, как получит деньги? – спросил Филип.
– Если аббат Ансельм собственноручно подпишет охранную грамоту, он уже не рискнет донести.
Когда Селден вышел, леди Джудит задумчиво взглянула на Майсгрейва.
– А почему вы решили покинуть Англию, проследовав через Лондон, сэр рыцарь? Не лучше ли связаться с контрабандистами, чтобы они тайно переправили вас через канал?
– Увы, миледи! Я достаточно знаю герцога Глостера, чтобы догадаться, что береговая охрана будет усилена настолько, что даже самые отчаянные из контрабандистов не рискнут выйти в море и благоразумно предпочтут отсидеться в ожидании более спокойных времен. В Лондоне же…
Он поднял руку, разглядывая мерцающий на пальце алмаз.
– Если я покажу этот перстень капитану корабля «Летучий», думаю, мы с ним сможем столковаться.
– Корабль «Летучий»? Господи, да ведь это та великолепная каравелла, которую Эдуард Йорк подарил Элизабет Вудвиль, и…
Она неожиданно умолкла, осторожно покосившись на Анну.
– Именно, – согласился Майсгрейв и вдруг осекся. Сам не зная почему, вдруг смутился и тоже украдкой посмотрел на девушку.
Анна, побледнев как полотно, растерянно глядела на него. Потом коротко выдохнула и отвернулась. После ярких бликов огня в камине длинный зал казался ей утопающим во мраке. Так же темно вдруг стало и на душе девушки.
«Филип и королева… Значит, они продолжают поддерживать отношения, и королева по-прежнему любит его, если оказала ему втайне от супруга такую услугу. Ибо, если бы это не было тайной, вряд ли Майсгрейв так надеялся бы, что сможет скрыться, воспользовавшись каравеллой королевы. Да, нет никаких сомнений! Ведь Элизабет Грэй была невестой Филипа Майсгрейва до того, как стала королевой, так что теперь к его любви добавилось еще и честолюбие. И вот царственная возлюбленная осыпает его милостями!»
До Анны и прежде доходили слухи, что Майсгрейв разбогател, что теперь он в милости у короля. И это кольцо… За время их пути она не раз замечала, что порой он задумчиво смотрит на него, но полагала, что рыцарь всего лишь любуется его блеском. А это… Оказывается, это реликвия тайной любви. Говорят, Элизабет Грэй бела как снег, а глаза ее подобны темной ночи. Ну что ж, в конце концов, ей до этого не должно быть никакого дела!
Глупо было сидеть вот так, отвернувшись от всех, но Анна была не в силах вновь встретиться глазами с Майсгрейвом. Чтобы разрядить неловкую паузу, она принялась гладить прекрасную серебристо-серую борзую. Пес поднял свою узкую морду и пристально глядел на нее янтарными глазами.
– Какая прекрасная собака!..
Голос предательски дрогнул. Анна не выдержала и, резко поднявшись, направилась в глубь зала.
Под ногами шуршал тростник, которым были устланы плиты пола. Вдоль стен догорали факелы, и при их красноватом свете Анна видела расположившиеся тут и там кучки людей. Служанки пряли, воины на широкой скамье у стены чистили оружие. Среди них Анна заметила Фрэнка. В другом углу толпилась молодежь, обступившая Гарри, который, усадив к себе на колени карлицу-шутиху, что-то рассказывал, и вся компания время от времени разражалась хохотом, а карлица, кривляясь и гримасничая по своему обыкновению, визжала и подпрыгивала.
За спиной Анны прошелестело платье хозяйки замка.
– Идемте со мной, миледи. Я уверена, что мой супруг уговорит отца Ансельма. Вам же следует кое-что собрать в дорогу.
Девушка послушно пошла следом. Она ощущала тепло в голосе леди Джудит, и от ее участия становилось немного легче. Когда они занялись делом, леди Джудит неожиданно подняла на девушку глаза и доверительно заговорила:
– Иногда в жизни бывают моменты, когда приходится принимать важные решения. Вскоре и вам предстоит сделать свой выбор, миледи.
– Я не понимаю вас, – надменно произнесла Анна, однако ей стало жутковато. Эта женщина знала о ней все.
– Прошу понять меня правильно, – начала леди Селден. – В ваших жилах течет благородная кровь. Вы созданы для высокого удела, и, видимо, однажды я услышу о вас как о супруге одного из блистательнейших вельмож. Впрочем, может статься, что этого и не случится… – Она улыбнулась. – Простите меня, миледи, но я, хоть и весьма недолго вас знаю, не могу избавиться от ощущения, что Господь сотворил нас в чем-то похожими. И вот что я вам скажу – можно иметь и богатство, и власть, и высокое положение, но оставаться глубоко несчастливой. Однако каждому человеку милостью провидения даруется случай сделать один шаг к счастью. Увы, не каждый об этом знает…
Анна сухо спросила:
– Простите и вы меня, сударыня, но ответьте, разве вам порой не бывает горько оттого, что вы, принцесса из дома графов Суррей, обретаетесь в безвестности в этом… в этом…
Она оборвала себя, опасаясь оскорбить леди Джудит, но та улыбнулась:
– Бывало. И не раз. Но это проходит, как и многое другое. Чаще же я не знаю, как и благодарить Господа за то, что Он укрепил мой дух, когда решалась моя судьба. Ибо нет во всем христианском мире человека, с которым бы я желала поменяться местами…
Помолчав, она добавила:
– Даже с королевой Англии.
Анна вздрогнула, словно пробуждаясь, и неожиданно для самой себя спросила:
– Но разве не мучает вас то, что вы пошли против воли родителей, изменили долгу, что над вами тяготеет проклятие отца?
Теперь пришел черед смутиться Джудит Селден.
– О да… И это самый сложный вопрос, какой вы могли бы задать. Но тогда, когда я бежала с Саймоном, я знала, что совершаю страшный грех и что горькими минутами раскаяния искуплю свою любовь. Но человек ко всему привыкает. И если муки и сомнения порой одолевают меня, я смотрю на лица своих дочерей, на Саймона и думаю о том, как могла бы сложиться моя жизнь с жестоким и грубым Пемброком. Тогда все сомнения тают, как туман под утренним солнцем. Говорят, браки совершаются на небесах. И это поистине так. Я не сомневаюсь, что мой ангел-хранитель вел меня, когда я перед самой свадьбой решилась бежать с безвестным молодым рыцарем…
Поздней ночью, когда в замке погасли все огни, несколько человек собрались во дворе у колодца перед донжоном. Стояла непроницаемая тьма, из крепостных рвов тянуло тинистой гнилью.
– Благослови вас Господь за вашу доброту, – сказала Анна, протягивая сэру Селдену руку.
Рыцарь почтительно поцеловал тонкие пальцы девушки. Анна тепло простилась с леди Джудит и села в седло. Ей предстояло ехать рядом с Гарри, облаченным в рясу и остроконечный монашеский капюшон. На Анне было одеяние провинциального клирика; Майсгрейв и Фрэнк были одеты как простые ратники – в куртки из буйволовой кожи и стальные поножи. Вязаные коричневые оплечья оставляли открытыми лишь лица, на головах поблескивали стальные каски.
Сэр Филип подошел попрощаться с супругами Селден, и Анна слышала, что речь зашла о проводнике, который будет сопровождать их до Лондона. Затем Майсгрейв попросил позаботиться об Оливере, и Анна вздохнула. Вот и еще одним спутником меньше. Но – хвала Всевышнему! – Оливер жив. И хотя Майсгрейв перед отъездом навестил юношу и сказал, что всегда рад принять его в Нейуорте, что станет делать у него в замке калека?
Анна повернулась к Гарри:
– А ну-ка, повтори то, чему я тебя научила.
Гарри елейным голосом нараспев протянул несколько латинских изречений. Усвоил он их моментально, говорил свободно и правильно. Анна усмехнулась:
– Быть тебе монахом, плут!
Гарри засмеялся:
– Настоятелем, не меньше. И желательно в женской обители.
Он был весел, а Анне было не по себе.
Ночь выдалась звездная и сухая. Чтобы не опускать большой подъемный мост, они выехали через калитку у ворот и по узким дощатым мосткам гуськом потянулись на другую сторону рва. Потом донесся скрип петель – мостки тоже подняли. Анна оглянулась. На башне над воротами смутно белело покрывало леди Джудит. Анна помахала ей, а затем тронула повод. Впереди их ждали темный лес, бесконечная ночь и полная опасностей дорога. Девушка взглянула на Майсгрейва, вновь подумав об алмазе королевы на его руке и о той пропасти, что пролегла между нею и рыцарем. В этот миг она невольно позавидовала леди Селден, которая оставалась в кругу близких, рядом с человеком, которого так любила.
24. Лондон
Когда ночь близилась к рассвету, путники достигли предместий столицы. Майсгрейв отпустил проводника, и они остановились у заставы неподалеку от Вестминстера.
Был тот час, когда из окрестных селений в город устремляются крестьяне с тележками, груженными овощами и зеленью, когда сероватый туман еще клубится между строений, а молочницы спешат с посудинами, полными теплого, пенистого молока. Еще молчали птицы, люди зябко поеживались в сырой предрассветной мгле, а массивные кованые ворота не торопили отворять.
Путники спешились, смешавшись с толпой. Анна, поглаживая холку своей лошади, разглядывала высокие кровли Вестминстера, ажурное каменное кружево аббатства. В памяти всплыло, как она, будучи еще ребенком, проезжала здесь с отцом под торжественный звон колоколов и восторженные клики. Разве могла она тогда подумать, что ей придется тайком, переодетой в мужское платье, пробираться в город, в котором так чтили графа Уорвика?
Раздавшийся с башен аббатства удар колокола заставил ее вздрогнуть. Она не могла оторвать глаз от преграждавших дорогу закованных в броню стражников, которые досматривали всех въезжавших в город. Стоявшая рядом с нею торговка с корзиной устриц на голове возмущенно завопила:
– Боже правый! Сколько можно! Им, видно, не терпится показать, что они не даром едят хлеб, чтоб он застрял в их поганых глотках!
И тут же Анна услышала, как она громко сказала, обращаясь к соседке:
– Говорят, ищут какого-то ланкастерца, похитившего из-под самого носа короля знатную леди. Видать, он малый не промах, этот парень, раз его ловят по всей Англии.
Анна переглянулась со своими спутниками. В эту ночь их уже не раз останавливали на дорожных заставах, разглядывая при свете смоляных факелов их охранную грамоту. До сих пор все сходило благополучно.
Гарри держался невозмутимо. Скроив смиренную мину, он приблизился к стражнику, который, обнажив голову, поспешил к нему за благословением. Девушка едва не прыснула, глядя, с какой важностью держится сей мнимый монах, изрекающий высокопарную бессмыслицу на латыни.
– Compone lachrymas,[74] – совершенно ни к месту брякнул Гарри, благословляя стражника, а затем, достав из широкого рукава рясы грамоту аббата Ансельма, протянул ее благословляемому. – Deus vobiscum![75] Я, смиренный монах из обители святого Августина, по приказанию нашего доброго настоятеля следую в Лондон к приору аббатства Святой Клары. Pigiritia mater vitiorum.[76] А со мною наш клирик, писец и двое стражников. Silentio et spera. Amen.[77]
Их беспрепятственно пропустили, и путники, в который раз облегченно вздохнув, двинулись по Чарринг-Кросс.
Когда крытые соломой домики Чарринг-Кросс остались позади, путники двинулись по Стрэнду, одной из красивейших улиц Лондона, по одну сторону которой теснились дома с покатыми кровлями, а по другую – возвышались великолепные особняки знати, окруженные зелеными садами, спускавшимися к самой реке, и имевшие свои собственные причалы. Впереди показались темные кровли Темпл-Бар – ранее жилища рыцарей-тамплиеров, а с начала прошлого века судебного подворья, где учились дети знати и которое представляло собой как бы третий английский университет после Оксфорда и Кембриджа. За Темплом и воротами Ледгейт начинался уже сам город.
Хотя час был ранний, жизнь здесь била ключом. Обитатели чердаков при первых лучах солнца распахивали свои кривые оконца. В прозрачном утреннем воздухе звенели голоса зазывал, приглашавших горожан посетить бани. На перекрестки выползали нищие, хромые, безрукие, брели слепцы с поводырями. Ремесленники отпирали двери мастерских, слышался перестук молотов в кузнях, где уже багровели угли в горнах.
Путники ехали, глазея по сторонам. Анна кое-что помнила о Лондоне со времен своего детства, Майсгрейву же и братьям Гондам, жителям угрюмого малолюдного севера, столица казалась огромной, шумной и великолепной даже в сравнении с Йорком и Линкольном.
Война Роз, принесшая Англии столько бед, не затронула столицу, богатство которой все возрастало. Это был красивый город, обнесенный зубчатыми стенами, с рядами высоких домов, увенчанных островерхими кровлями, с выступающими один над другим этажами, со свинцовыми переплетами окон, с навесными террасами и множеством водосточных желобов, украшенных замысловатыми звериными мордами. В городе располагались и живописные парки, и сады, доступ к Темзе оставался свободным. Но главным украшением столицы было множество церквей: церковь Сент-Мэриле-Боу, Сент-Брайдз, церковь Святого Варфоломея, Саутворкский собор, церковь Святого Клемента Датского – все эти прекрасные храмы несли на себе легкие шпили колоколен, белокаменные узоры и замысловатые розетки; золоченый же шпиль огромного готического собора Святого Павла считался высочайшим в мире. Главные улицы были вымощены галькой из Темзы, а по вечерам освещались фонарями – Лондон был первой из европейских столиц, позволивших себе подобную роскошь.
Англичане тех дней разительно отличались от степенных и рассудительных нынешних обитателей туманного Альбиона. В старой веселой Англии душа человека была распахнута подобно душе ребенка. Никто не скрывал своих страстей, люди громко говорили и громко смеялись, крепко обнимались при встрече и без промедления хватались за меч в ответ на оскорбление. Улицы напоминали ярмарку, а сам город шумел так, что, обращаясь к собеседнику, приходилось кричать во весь голос. Вопли глашатаев, продавцов всяческой снеди, ржание лошадей, грохот тяжелых телег, рев ослов, визг собак… Тележки зеленщиков загромождали улицы, разносчики с корзинами на головах расталкивали прохожих, не обращая внимания на летящую им вслед ругань, нарядные горожанки глазели на разложенный на лотках товар, тут же бродячие актеры устраивали представления. Стены домов подпирали размалеванные уличные девки, уже с утра вышедшие на промысел, калеки и нищие, клянча милостыню, бросались прямо под копыта лошадей, с заунывным пением двигались церковные процессии, и над всей этой толчеей на площадях раскачивались вздутые трупы висельников – мужчин, женщин, порой даже детей.
Но Анне и братьям Гондам были привычны подобные зрелища. Куда больше внимания они обращали на лавки, пестрящие товарами, свезенными сюда со всех концов света: здесь были и заморские вина, и дорогое оружие, тончайшие шелка, парча, золотые галуны. Прилавки ювелиров мерцали блеском золота и драгоценных каменьев, вокруг лавок с перцем, имбирем и прочими пряностями витал пряный аромат, а когда они проезжали шорные ряды и склады конской сбруи, в нос ударял резкий запах сыромятной кожи.
Неожиданно дома расступились и открылась ширь темноводной Темзы, через которую тянулся знаменитый Лондонский мост – чудо, поражавшее приезжих. Мост этот был настоящей улицей на воде, основание его подпирали двенадцать арок, под которыми скользили парусники и гребные лодки. Дома стояли в два ряда, нависая над рекою, а между ними располагалась оживленная проезжая часть.
– Пуп Вельзевула! – невольно вскричал Гарри, забыв на миг о своей роли. – Вот это диво! И как все это не свалится в реку? Пусть я буду брюхат, как папа, если мне поверят в Нейуорте, что я видел все это собственными глазами!
Фрэнк толкнул брата локтем, понуждая утихомириться. Анна оглянулась на Филипа, но тот не отрываясь смотрел на страшное украшение Лондонского моста – пару насаженных на пики окровавленных человеческих голов с оскаленными зубами и пустыми глазницами. Поймав взгляд девушки, Филип кивнул в их сторону:
– Видимо, герцог Глостер уже вершит правосудие. Не поручусь, что вскоре и моя голова не окажется по соседству.
Анна побледнела и, когда неподалеку раздались звуки фанфар и появились всадники в ливреях дома Глостера, едва сдержала желание пришпорить лошадь.
Тем временем несколько герольдов, протрубив, остановились на людном перекрестке. Вокруг них сразу собралась толпа. Когда гомон стих, один из герольдов развернул свиток и зачитал указ герцога Глостера, в котором объявлялась награда тому, кто поможет властям схватить или укажет, где находится опасный государственный преступник, ярый ланкастерец Филип Майсгрейв, дерзко похитивший из-под опеки короля Эдуарда несовершеннолетнюю дочь графа Уорвика Анну Невиль. О миссии Майсгрейва, о письме к Ричарду Невилю не было произнесено ни слова, зато приводились описания внешности Анны, самого рыцаря и их спутников. Девушка невольно съежилась и поглубже надвинула на глаза шляпу, когда герольд зачитывал эти строки. Филип же сидел в седле как ни в чем не бывало, с бесстрастным лицом взирая на глашатаев.
Неожиданно Анне стало весело, а сама ситуация показалась даже забавной. Их ловят во всех портах Англии, по всем графствам, а они находятся прямо перед резиденцией Глостера и выслушивают его грозные повеления. Вся эта толпа и напыщенные герольды могут видеть их, но им и в голову не приходит, кто они на самом деле. В конце концов, она даже улыбнулась прямо в лицо сворачивавшему свой пергамент герольду.
Толпа начала расходиться. Слышны были голоса горожан:
– Уже который день они трубят об этом Майсгрейве на всех перекрестках, а награда за его голову все растет. Сорок фунтов чистого английского золота! Целое состояние!
– Да уж, куманек! И было ведь уже, что указывали на каких-то похожих путников, но всякий раз оказывалось, что не те.
– Я бы и сам указал, кабы встретил.
– Ужели бы ты, кум Джонатан, решился предать дочку славного Уорвика? Нет, я бы такого греха не взял на душу.
– Греха? Сказал тоже! Доброе дело для девицы, которая, видать, совсем ошалела, коли разъезжает в одежде стрелка, что вовсе не подобает знатной леди, да и грешно.
Анна невольно закусила губу и отвернулась. Но по другую сторону две почтенные горожанки в высоких рогатых чепцах судачили о том же:
– Святые угодники! Со дня Святой Ирины только и разговору, что об этом похищении. Будто тому рыцарю с графской дочкой некуда деваться, кроме как в Лондон. Что ж он, последний дурень, чтобы решиться на такое?
Гарри Гонд весело покосился на Майсгрейва:
– Простите, сэр, но, ей-богу, эти дамы высказываются о вас отнюдь не лестно.
– Ты бы поменьше развешивал уши, а поискал бы на мосту таверну «Золотая Чаша».
Фрэнк слегка тронул Майсгрейва за локоть:
– По-моему, это она, сэр.
И он указал на видневшуюся над входом в большой деревянный дом вывеску в виде чаши, покрытой церковной позолотой.
Путники спешились. Оборванный мальчик-слуга принял у них лошадей и отвел их в конюшню, а сами они, пригнувшись, вступили в полутемное обширное помещение, сотрясавшееся от буйных возгласов и смеха. В воздухе витал запах жареного мяса, пол был обильно усыпан опилками. Вдоль грубо выбеленных стен чадили светильники, отбрасывая красноватые отблески на лица пировавших за длинными столами. Здесь были корабельщики и торговцы, наемники в кольчугах и портовые грузчики, подмастерья в кожаных передниках и нищенствующие монахи. Все они ели и пили из глиняной посуды. Две служанки в мятых юбках прислуживали им, порой плюхаясь к кому-нибудь на колени и любезничая. Под почерневшим от копоти потолком на блоках висели кольца колбас и связки лука. Хозяин, краснолицый круглый человечек, поспешил навстречу вновь прибывшим.
– Что угодно господам?
– Говорят, здесь можно встретить капитана Джефриса по прозвищу Пес…
– Капитана Джефриса? Да, он наш завсегдатай. Однако, добрые господа, боюсь, сегодня он появится здесь только к вечеру. Моряки увели его лишь недавно: он отяжелел от вина и должен проспаться.
На лице Майсгрейва отразилось разочарование, и хозяин, заметив это, угодливо предложил:
– Вы можете подождать его здесь. У меня есть комната для отдыха, в котором, судя по вашей запыленной одежде, вы изрядно нуждаетесь. Вам подадут весьма неплохое жаркое: я добрый христианин и чту пост, однако постояльцы обычно предпочитают мясо рыбе. А кухарка у меня такая, что даже знатные лорды не брезгуют «Золотой Чашей». Клянусь Святым Марком и Святой Гризельдой, всякий скажет, что мое заведение лучшее на Лондонском мосту!
Майсгрейв не возражал, и они расположились за одним из столов подальше от чадящего очага. Рыцарь сбросил вязаный капюшон, плотно облегавший голову, встряхнул кудрями, и Анна увидела, как растрепанная молодая служанка улыбнулась ему, а когда неспешно удалялась, покачивая бедрами, послала призывный взгляд рыцарю. Анну взбесила такая фамильярность, но, заметив, что Филип наблюдает за ней, предпочла промолчать. Жаркое, что им подали, действительно оказалось превосходным. Анна принялась было за еду, но неожиданно остановилась, прислушиваясь к разговору за соседним столом.
– В Лондоне при Йорках куда как худо, – толковал высокий крепкий мужчина с живыми темными глазами и перебитым носом. – Народ стал недоверчив, каждый готов вцепиться в любого. А все потому, что нелегко прожить. Королевские поборы давят все тяжелее, да еще неурожай и холодная зима сделали свое дело. Цены взлетели, подвоз стал плох. Без твердой королевской руки развелось столько разбойников, что никто не решается ехать с товаром в Лондон. А ведь еще недавно, когда всем заправлял славный граф Уорвик, мы ухитрялись жить по-божески. Сам я каменщик и за день получал в те времена до десяти пенсов. Тогда никто не кричал о войне, горожане строились, и работы хватало. Однажды великий Делатель Королей, когда мы работали в Вестминстере, даже похвалил меня за усердие и сунул несколько тяжелых ноблей. Увы, кто бы мог подумать, что Ричард Невиль станет первым врагом Эдуарда Йорка! Ставлю голову против двадцати пенни, что, когда он ступит на мостовую Лондона, его примут здесь словно нового мессию, ибо никогда здесь не жили так хорошо, как при нем.
– Клянусь Бахусом, ты прав, друг Перкен! – заметил, оторвавшись от кружки с элем, молодой клерк с прилизанными волосами, спускавшимися до бровей. – Я помню те пиры, которые он закатывал во дворце Савой. Столы ломились от яств, и кое-что перепадало и нам – бедному люду. А кто подобно мне имел знакомства в его доме, получал там столько мяса, сколько мог унести на длинном кинжале.
Трактирщик, топтавшийся все это время подле их стола, опустился на скамью и со вздохом добавил:
– И я благословлял сэра Ричарда, ибо его щедрость не знала границ. Когда он жил в Лондоне, ежедневно к его столу закалывали семь быков, и все таверны были полны их мясом. Граф был великодушен и прост. Он любил прогуляться по Лондону пешком, и горожане приветствовали его почтительнее, нежели короля Генриха или же красавчика Эдуарда Йорка.
Сидевший тут же низкорослый лодочник с круглым безбровым лицом поведал, как однажды он перевозил графа через Темзу и тот беспрестанно торопил его.
– Мой ялик был стар и двигался медленно. Однако, желая угодить Уорвику, я греб изо всех сил. И надо же было такому случиться, что когда я причаливал, то случайно ударил веслом о камни и поломал его. Но граф, выходя из лодки, сказал мне: «Ты постарался ради меня, дружок. А то, что весло сломалось, – не беда. Возьми, купи себе новое». И бросил мне кошель, полный новеньких серебряных шиллингов. С той поры я зажил припеваючи. Какое там весло!.. Я смог починить свой дом, купить жене и детям обновки и даже арендовать в районе Уаплинга клочок земли под огород. И на новую лодку мне хватило, я назвал ее «Ласточка Уорвика». Быстрее ее вы не найдете на всей Темзе.
У каждого было что вспомнить. Говорили о том, как граф любил зайти выпить кружку эля в простецкий кабачок, как он посещал народные гулянья и дрался на кулачках с лучшими бойцами, как однажды, когда на лондонской верфи при нем убило бревном рабочего, он устроил судьбу матери и сестры погибшего. В их словах звучали любовь и преданность.
Анна Невиль, забыв обо всем на свете, жадно вслушивалась в речи этих людей. И хотя они были всего лишь чернью, простыми горожанами, она невольно проникалась гордостью за отца, ибо все эти люди были сама Англия – земля, которая с нетерпением ждала своего любимца.
– Почему вы не едите, миледи? – раздался рядом голос Гарри. – Смотрите, ваше жаркое совсем остыло.
Анна очнулась. Она обнаружила, что ее спутники давно покончили с едой и теперь она одна задерживает их за столом. Девушка принялась торопливо поглощать пищу.
Тем временем Филип поднялся и негромко сказал:
– Пойду взгляну, какой здесь уход за лошадьми.
Он направился к выходу. Но едва он коснулся дверного кольца, как дверь распахнулась и в проеме показались несколько расфранченных вельмож. Филип, памятуя, что он в одежде простого ратника, посторонился, пропуская их. Двое из вновь прибывших прошли мимо, даже не посмотрев в его сторону. Когда же в дверь протиснулся третий, Филип невольно попятился. Анна также узнала вошедшего и похолодела.
Продолговатое пухлое лицо с детской ямочкой на подбородке, самодовольная улыбка, которая немедленно испарилась, едва он разглядел отступившего перед ним ратника. Это был собственной персоной Лайонел Уэстфол – шериф города Ноттингема, которого какие-то дела занесли в Лондон.
– Гром и молния! – вскричал он. – Скорее сюда! Хватайте его! Это…
Он не успел закончить, так как Филип с размаху нанес ему удар кулаком в челюсть. Шериф рухнул, продолжая вопить:
– Держите его! Это преступник! Ведь это же Майс…
Быстрее молнии Филип выхватил из-за пояса кинжал и, прежде чем кто-либо успел опомниться, всадил его в горло шерифа, захлебнувшегося кровью. Уэстфол засучил ногами и затих.
Тотчас явившиеся с шерифом рыцари схватились за мечи.
– Смерть убийце благородного Лайонела Уэстфола! Держите его! – вскричали они, ибо Майсгрейв, переступив через поверженное тело, выбежал из таверны. Оба вельможи бросились за ним. Гарри, перескочив через стол и высвобождая из-под рясы меч, метнулся за ними, следом поспешил Фрэнк. Последней выбежала Анна.
На улице уже звенели, сшибаясь, мечи. Оказалось, что знатные господа, решившие посетить таверну на Лондонском мосту, прибыли в сопровождении вооруженного эскорта, и теперь Майсгрейв и братья Гонды сражались, окруженные со всех сторон закованными в латы ратниками. Раздавались громкие крики:
– Хватайте убийцу ноттингемского шерифа!
В какой-то момент Анне показалось, что все погибло. Но уже в следующий миг в ее голове родился дерзкий план.
Опрометью вбежав в таверну, она крикнула:
– Эй, вы! Все, кто так похвалялся своей преданностью Уорвику! Там, на улице, убивают верных слуг графа, и я, его дочь Анна, взываю к вам и молю о помощи! Помогите, и мой отец щедро вознаградит каждого из вас, едва только вступит в Лондон!
Ее голос звенел. В таверне, где только что стоял неимоверный гам, воцарилась гробовая тишина. Завсегдатаи сидели, выпучив глаза и разинув рты. Никто не двинулся с места.
– Ну же! – Анна топнула ногой. – На мосту убивают людей Уорвика! Я, Анна Невиль, говорю вам, что, если вы не поможете им, их убьют, меня же выдадут Глостеру. И тогда Йорки, сделав меня заложницей, станут диктовать свои условия Делателю Королей.
Читать бесплатно другие книги:
