Обрученная с розой Вилар Симона

Увертюра

Пятнадцатое столетие в Европе клокотало, как адский котел. Все еще продолжалась Столетняя война между Францией и Англией, гражданские смуты терзали пиренейские королевства, войны гуситов разоряли Чехию, менялись династии и плелись интриги в государствах севера Италии, и весь западный мир будоражил великий раскол, когда многочисленные папы и антипапы предавали хуле и анафеме друг друга и лишь костры инквизиции да непоколебимая вера истерзанных человеческих сердец удерживали твердыню католической церкви.

Именно в это время в Англии вспыхнула еще одна кровавая междоусобица, получившая примечательное и поэтическое название – война Алой и Белой Роз. Два могущественных дома – Ланкастеров и Йорков – вели ее, не считаясь ни с какими потерями. В гербе Ланкастеров пылала Алая Роза, в гербе Йорков – царственный Белый Розан.

Но причины этой войны возникли задолго до того. У одного из самых мудрых государей Англии Эдуарда III Плантагенета и его супруги Филиппы Генеггау было семь сыновей. После Эдуарда III, который правил полстолетия, на трон взошел его внук от старшего сына – Ричард II. Это был самовлюбленный тиран, неглупый, но полный гордыни и жестокий. Вскоре его сверг с престола сын четвертого из семи сыновей Эдуарда III – Генрих Болинброк, который был коронован под именем Генриха IV Ланкастера. Один из множества внуков Эдуарда Плантагенета, он имел на корону не более и не менее прав, чем прочие потомки великого короля, и завладел ею лишь по праву сильного и удачливого.

Так Ланкастеры положили начало новой династии. Ее первые короли – Генрих IV и Генрих V – укрепили свою власть, проводя жестокую внутреннюю политику и стяжав Англии воинскую славу. Генрих V, покорив большую часть Франции, увенчал голову своего сына, тоже Генриха, двумя коронами – Английской и Французской. Но король-завоеватель умер, когда его сыну исполнилось всего девять месяцев от роду. Война на континенте продолжалась, однако поражение следовало за поражением и все яснее становилось, что бог войны отвернулся от англичан.

У короля-мальчика и в Англии почва уходила из-под ног. Он рос под опекой двух дядьев-протекторов и не смог, будучи уже взрослым, научиться самостоятельно вести государственный корабль. От природы слабый и безвольный, он был создан скорее для молитв в тиши кельи, нежели для управления неспокойным королевством.

А между тем в Англии жил человек, чья популярность росла столь же быстро, сколь быстро падал престиж короля. Это был Ричард Плантагенет, герцог Йоркский. Сильный, рассудительный, наделенный многими талантами, он имел неоспоримые права на корону, так как являлся потомком по женской линии второго из сыновей Эдуарда III. Кроме того, он был одним из богатейших людей в стране, наследником земель Йорков, Кембриджа и Мортимера, а его супруга происходила из влиятельного рода Невилей, которые имели значительный вес в палате лордов и безоговорочно поддерживали Ричарда Йорка. Во взбаламученной расправами над лоллардами[1] и истощенной эпидемиями стране он стал особенно широко известен после своих побед в Ирландии.

Тогда еще никто открыто не заговаривал о смене династии, и только сам Ричард Йорк, глядя на бледное, вечно утомленное лицо короля, задумывался – почему он, а не я? – и начинал осторожно подбирать сторонников, мастерски нанизывая звенья интриг.

Именно в это время при английском дворе появилась французская принцесса Маргарита Анжуйская. Она была ослепительно хороша: ее черные глаза метали молнии, речь была свободна и остроумна, смех нескромен, но движения исполнены величавой грации. Ее сватали Генриху те, кто устал от нескончаемой войны с Францией, и этот брак должен был послужить залогом мира между двумя королевствами. Оторвавшись от книг и молитв, король внезапно охмелел от страсти и совершил тот безумный поступок, который отвратил от него немало английской знати.

Маргарита Анжуйская, близкая родственница короля Франции и дочь герцога Рене Анжуйского, лишившегося всех своих владений в результате военных действий англичан, была бедной невестой. Однако ослепленного любовью Генриха это вовсе не заботило. Скорее наоборот: не размышляя, он вернул Франции, и в частности отцу Маргариты, завоеванные англичанами владения – герцогство Анжуйское и графство Мэн. Лорды роптали, но Генрих упивался красотой юной супруги.

Между тем герцог Йоркский начал открыто домогаться трона, упирая на то, что честолюбивая королева-иноземка, разделавшись с обоими дядьями-протекторами, передала всю власть в руки своего фаворита, белокурого красавца графа Суффолка. Король слепо доверял Маргарите и не видел, что по сути дела страной правит заносчивый Суффолк.

Однако так не могло продолжаться бесконечно. Суффолк и его власть вскоре стали ненавистны англичанам, а Йорк тем временем тайно разжигал недоверие к слабодушному Генриху Ланкастеру, не способному управлять страной твердой рукой.

Но результат оказался вовсе не тем, которого добивался Йорк. Не слабодушный Генрих пал, а Суффолк был изгнан и некоторое время спустя погиб от рук пиратов на морском побережье.

Маргарита скорбела недолго и вскоре утешилась с другим красавцем, герцогом Сомерсетом, который добился даже большего, чем его предшественник. Оставаясь любовником королевы, он сумел сделаться ближайшим другом короля и фактическим правителем Англии.

И только теперь все противники Ланкастеров и Сомерсета сплотились вокруг того, в чьем гербе была Белая Роза, – Ричарда Йорка. Ввиду бездетности Генриха и Маргариты он стал добиваться, чтобы парламент признал его наследником престола. Слабовольный Генрих уступил. Честолюбивая, умная и коварная Маргарита сразу разгадала тот чудовищный подкоп, что вел под ее трон ненавидимый ею северный Йорк. Ответ ее был прост: она рожает сына, наследного принца Эдуарда.

Йорк и его сторонники берутся доказать, что ребенок незаконнорожденный, и открывают королю Генриху глаза на любовные похождения его супруги. Но Маргарита не настолько глупа, чтобы оступиться на столь опасном месте. Ее сын – Ланкастер, и главное доказательство – сходство его с царственным отцом, которое небо даровало малютке Эдуарду. Однако слабый духом Генрих VI трагически воспринял известие о неверности жены. От своего деда по материнской линии Карла IV Французского, впавшего, как известно, в безумие, он унаследовал нездоровую психику, а его слабый рассудок и ранее давал заметные сбои. Теперь же его разум окончательно помутился.

Какое-то время королева и ее приверженцы держали безумие короля в тайне. Однако вскоре остро встал вопрос о назначении регента, и, хотя Маргарита и Сомерсет всячески затягивали дело, парламент назначил Йорка правителем королевства.

И все же гордая королева, едва оправившись после родов, пожелала сама встать во главе государства и повела против могущественного герцога закулисную политическую борьбу. Она подготовила документ, подтверждающий ее права на регентство, а ее сторонники начали усиленно вооружаться.

Неожиданно слабоумный Генрих почувствовал себя лучше. Речь его вновь разумна, движения осмысленны. Он понимает, в каком положении страна, и, решительно отказавшись от всякой опеки, берет бразды правления в свои руки. Возможно, это был единственный просвет перед сгущающимся мраком кровопролитной войны. Казалось, небеса даровали людям луч надежды. Но – поздно… Страсти слишком накалены. Ричард Йорк, чувствуя за собой силу и утомившись ждать, начинает боевые действия. Алая и Белая Розы сошлись в поединке!

В битве при Сент-Олбэнсе Йорк с блеском сокрушает королевское войско. Его ненавистный соперник и любимец Маргариты, кудрявый герцог Сомерсет зверски убит. Сложили головы благородные сторонники Ланкастерского дома – Клиффорд, Бэкингем, Нортумберленд, Уилтшир. И в этой же битве взошла звезда Ричарда Невиля, графа Уорвика. Дерзкий, умный, смелый, он с самого начала вместе со своим отцом, герцогом Солсбери, стоял за партию Йорка. Он происходил из благородного дома Невилей, считавшегося одним из самых аристократических родов королевства. Его красавица тетушка Сесилия была замужем за Ричардом Йорком, и Уорвик – племянник и любимец главы партии Белой Розы – бесстрашно сражался за своего патрона. Кроме того, граф был честолюбив: ведь одержи верх Йорк, и он станет членом семьи короля Англии.

В этой битве, начавшейся не совсем удачно для Белой Розы, Уорвик сумел в корне изменить ситуацию. С небольшим отрядом он совершил стремительный обходной маневр и, зайдя с тылу, посеял панику в рядах Алой Розы. За какие-то полчаса королевские войска были смяты, а Уорвик, прорубив мечом просеку в толпе врагов, ворвался в королевский шатер и захватил в плен Генриха VI.

Король был настолько испуган, что вновь начал заговариваться. Он безропотно подписал все бумаги, какие предложил ему Йорк, и герцог Ричард вновь стал протектором и наследником престола, хотя и сохранил из милосердия за жалким Генрихом корону – до конца дней последнего.

Так бы все и оставалось, если бы женой Генриха была не Маргарита Анжуйская. Собрав измотанные войска, она потеснила Йорка, освободила мужа и, отменив протекторат, сама встала во главе государства. В этой хрупкой, миниатюрной женщине таилась неукротимая душа воина. Не будь ее, уже давно утратил бы корону Генрих. Именно она вдохновляла воинов в битвах, и, едва завидев эту прекрасную фурию на вороном коне, они бесстрашно шли навстречу врагу с ее именем на устах.

А война все тянулась. Лились реки крови, рыцари истребляли друг друга ради чужих честолюбивых замыслов. Корысть правила в этой кровавой бойне, и воины, забыв о чести, переходили на сторону той партии, которая брала верх, и тут же оставляли ее ряды, если позиция этой партии ослабевала. Поговаривали, что многие рыцари засыпали сторонниками Алой Розы, а просыпались приверженцами Белой. Даже в истории древних народов не было такой жестокой и бессмысленной вражды.

Еще дважды жалкого Генриха брал в плен Ричард Невиль. Он, словно коршун, охотился за ним, но всякий раз Маргарита отбивала короля.

Однажды, спрыгнув с седла и бросив поводья слуге, Уорвик заметил:

– Не будь я так влюблен в собственную жену, я бы потерял голову от королевы. Эта женщина достойна того, чтобы вся Англия стала перед ней на колени.

Эти слова немедленно передали Йорку. Тот нахмурился, но промолчал. Слишком уж важным козырем в его руках был граф Уорвик.

…Стоял дождливый декабрь 1460 года. Близ городка Уэйкфилда, несмотря на проливной дождь, шла жестокая сеча. Лазутчики донесли королеве, что неподалеку, в замке Сендель, Йорк оставил своего младшего сына – двенадцатилетнего Эдмунда – с небольшой охраной.

Блистающие глаза Маргариты зловеще сузились:

– Доставить ко мне мальчишку!

Через час юный Эдмунд стоял перед королевой. Она с улыбкой окинула его взглядом. Мальчик был связан, одно плечо в запекшейся крови, из глаз струились крупные слезы. Маргарита знала: слабым местом Йорка, его ахиллесовой пятой была безграничная любовь к сыновьям. Особенно к этому, самому младшему, – красивому мальчику.

– Пусть Йорку сообщат, что его щенок в моих руках.

Для герцога это был страшный удар. Словно обезумев, он бросился на врагов, пытаясь пробиться к сыну. Однако силы были неравны, и в конце концов герцог оказался окруженным со всех сторон ланкастерцами. Конь его пал. Стоя на трупе животного, он продолжал сражаться, пока не рухнул на землю, оглушенный ударом боевой палицы.

Маргарита была ослеплена ненавистью. По ее приказу на глазах едва пришедшего в себя герцога зверски казнили его сына, а королева, наслаждаясь отчаянием Йорка, шутила и смеялась. Затем был обезглавлен и сам герцог, а его голова в бумажной короне выставлена на пике над воротами его родового города Йорка.

Казалось бы, долгожданная победа: Маргарита и ее сторонники отправляются в Лондон и освобождают короля Генриха из плена.

Но ликование Ланкастеров продлилось недолго. Сыновья Ричарда Йорка – Эдуард, Джордж и Ричард – продолжили борьбу. И все же подлинным вождем йоркистов стал граф Уорвик. Закаленный солдат, щедрый и обходительный вельможа, порой излишне вспыльчивый, но всегда справедливый, он считался первым человеком в королевстве, и рядом с ним даже первый претендент на трон Эдуард Йорк, за которого ратовал граф, выглядел довольно бледно.

Королева Маргарита видела в нем самого опасного противника, так как вражда между ними тянулась с тех пор, как парламент назначил Уорвика лордом-адмиралом Англии и губернатором Кале. Он всегда вел себя слишком твердо и независимо, что злило королеву. Когда же лорд-адмирал сумел защитить приморские города Англии от французского флота и даже сам начал захватывать французские суда, Маргарита обвинила его в пиратстве и хотела лишить почетной должности. Но Уорвик категорически отказался повиноваться ей, заявив, что получил свой титул не из рук ее величества, а по воле парламента и народа.

Теперь же он возглавил оппозицию. Королева страшилась Уорвика, и следствием этого стали несколько неудачных покушений на графа, а за ними – льстивые и заманчивые предложения. Однако граф имел свои представления о чести. Он редко клялся, но, ежели это случалось, не позволял себе нарушать слово. И хотя предложения королевы были заманчивы, Уорвик не пожелал покинуть стан Белой Розы. Как раз накануне битвы под Уэйкфилдом его старшая дочь Изабелла призналась, что любит Джорджа Йорка, и перед самым боем Джордж и Изабелла обвенчались.

Но битва была проиграна, Ричард Йорк казнен, а Уорвик, вынужденный покинуть Лондон, отправился на окраину королевства. И здесь его нагнало страшное известие. Его отец, престарелый лорд Солсбери, был также казнен по приказу королевы, и голова его была выставлена на городских воротах рядом с головой герцога Ричарда. Уорвик был хорошим сыном, и это известие потрясло его. В присутствии многих рыцарей он поклялся, что отомстит за смерть отца, сбросит с престола его убийц и возведет на трон старшего сына казненного герцога Йоркского – Эдуарда.

Эта же клятва, записанная и скрепленная печатью, была отослана в Лондон, к королевскому двору. Королева, скрывая охвативший ее ужас, со смехом бросила прочитанное послание в камин.

– Вы слыхали? Наш граф Уорвик решил стать делателем королей!

Маргарита смеялась, льстиво смеялись и придворные. О, если бы эта неугомонная женщина могла знать, что ее слова окажутся пророческими и прозвище «Делатель Королей» навеки пристанет к Ричарду Невилю, графу Уорвику!

Пока в Лондоне веселились, перемежая празднества казнями захваченных в плен йоркистов, Уорвик и Йорки не дремали. Под знамена Белой Розы вновь стеклось до 25 тысяч воинов – по тем временам немалая сила. К тому же к ним примкнуло немало приверженцев Алой Розы, обманутых лживыми посулами Ланкастеров.

Сторонники Белой Розы собрались в Херефордшире, чтобы выработать план действий. Во главе объединенных сил, и это было очевидно, должен был встать Ричард Невиль, граф Уорвик. Он был уверен в успехе, так как обстоятельно взвесил все «за» и «против». А поскольку именно его меч прокладывал Эдуарду дорогу к трону, то скрываемое доселе честолюбие графа вырвалось наружу, и он предъявил последнему свои условия. Он, Ричард Невиль, должен стать негласным правителем королевства при Эдуарде, который обязан советоваться с ним во всем, ничего самостоятельно не предпринимая. К тому же, если Йоркская династия взойдет на трон, он не прочь стать еще ближе к новому королевскому дому. Конечно, зря, поддавшись настояниям старшей дочери, он поспешил выдать ее за Джорджа. Она вполне подошла бы и для Эдуарда. Но это поправимо, ибо его младшая дочь, любимица Анна, еще не замужем. Несмотря на то что девочке едва исполнилось шесть лет, в те времена такие союзы, заключаемые из династических соображений, были самым обычным делом. Поэтому никто не удивился, когда рослый, широкоплечий юноша обручился с малюткой Анной Невиль: они должны были оставаться женихом и невестой до тех пор, пока Анна не сможет выполнять свои супружеские обязанности.

После торжественного обручения войска Уорвика и Эдуарда двинулись навстречу уже спешившим к ним полкам Алой Розы.

В разгар снежной бури на равнине меж Таунтоном и Секстоном, в восьми часах пути от города Йорка, сошлись два войска. И была сеча, когда свет клинка прорезает мрак подобно молнии, а кони втаптывают в снежную кашу стонущих от боли раненых. Войска Ланкастеров, перед этим одержавшие столь великолепную победу, дрогнули. Уорвик показал себя во всем великолепии. Словно птица носился он по полю боя, подбадривая воинов могучим кличем.

– Медведь сорвался с цепи! – вопили рыцари Генриха и Маргариты, едва завидев его стяг со вздыбленным медведем, и, бросая оружие, скакали прочь.

В тот день, 12 марта 1461 года от Рождества Христова, войска Алой Розы были разбиты наголову, и, как говорят хронисты, свыше восьми тысяч сторонников этой партии полегло на поле боя. Генрих VI и Маргарита, едва ускользнув от плена, бежали с наследником в Шотландию просить помощи у короля Иакова, которому обещали уступить город Бервик на англо-шотландской границе. Но юный шотландский король, занятый борьбой с собственной знатью, сам нуждался в поддержке и почти ничем не мог помочь изгнанникам. Все, что он мог сделать, это приютить их в Холирудском замке, своем наследном владении.

Победители вступили в Лондон, где Эдуард Йоркский был коронован в Вестминстерском аббатстве и отныне стал титуловаться его величеством королем Эдуардом IV. В последующие три года страной фактически правил Уорвик. Делатель Королей, с его воинским опытом и тактикой политика, был необходим молодому правителю. Именно он сумел укротить смуту в стране и навести порядок в тот час, когда Эдуард пожинал плоды своего высокого положения: пиры, турниры, зрелища чередовались одно за другим. Большой любитель красивых женщин, увеселений и кутежей, он поначалу не чинил препятствий действиям Делателя Королей, довольствуясь тем, что править означает лишь принимать почести и не отказывать себе ни в чем.

Но Эдуард не был так покладист, как казалось на первый взгляд. Пользуясь частыми отлучками Уорвика, он стал выходить из-под опеки Делателя Королей. Орленок подрос и норовил занять место старого орла.

Однако первая крупная размолвка между ними произошла, когда Эдуард дал согласие на брак своей сестры Маргариты с герцогом Бургундским Карлом Смелым, оказавшим ему в свое время поддержку в борьбе с Ланкастерами.

Дело в том, что Уорвик ратовал за союз с французским королем Людовиком Валуа и стремился скрепить его браком Маргариты. В Англию уже прибыли послы из Франции, когда граф внезапно вынужден был отлучиться из Лондона. Эдуард без промедления воспользовался его отъездом, чтобы выдать свою сестру за Карла Бургундского, противника короля Людовика. Когда Уорвик вернулся и узнал обо всем, он пришел в ярость и в присутствии двора отчитал короля. Однако обычно покорный, полупьяный Эдуард вдруг вспыхнул и вынудил замолчать Делателя Королей, потребовав, чтобы последний не забывал, что он не более чем его вассал. Эта вспышка ошеломила Уорвика, но он смирился. К тому же Эдуарда поддерживали его братья: Джордж, получивший из рук короля поместья и титул герцога Кларенса, и Ричард, ставший герцогом Глостерским. Йорки превращались в силу, способную противостоять грозному Делателю Королей. Теперь Уорвик все чаще вынужден был уступать, опасаясь расстроить брак короля с дочерью Анной.

Анна жила вдали от двора. Ее мать, леди Бьючем, умерла, когда девочке не было и двух лет от роду, и так вышло, что малютка воспитывалась не где-нибудь в монастыре или у знатных родичей, а сопровождала в походах отца. Позднее, когда династия Белой Розы взошла на престол и маленькая Анна стала невестой короля, она по-прежнему оставалась при графе. Уорвику по душе были ее дикие выходки и необузданный нрав. Она была его любимицей, маленькая дурнушка, столь отличавшаяся от красавицы старшей сестры. Делатель Королей понимал, что его любимице уготована несладкая участь в браке с таким волокитой, как Эдуард, и тому исподволь приучал дочь не предаваться беспочвенным мечтаниям, не склоняться под напором судьбы и в совершенстве владеть собой. Весьма странная для тех времен жизненная позиция, если учесть, что юных леди воспитывали в духе смирения и покорности своей участи.

Когда девочке исполнилось одиннадцать, ее дядья – епископ Йоркский и маркиз Монтегю – стали уговаривать Уорвика, чтобы он отдал Анну в какой-нибудь монастырь, где она получила бы приличествующее воспитание, а не носилась бы целыми днями в седле, не дралась с мальчишками на палках и не слушала похабные байки у солдатских костров. Уорвик согласился с их доводами, и царапающуюся и ревущую в голос девочку увезли в монастырь при аббатстве Киркхейм в Йоркшире.

Ее венценосный жених оказался большим ловеласом, бесчисленные любовные утехи Эдуарда чередовались с отчаянными дебошами и пьянством. Устраивались пышные и нелепые празднества, охоты или катания по Темзе с полуголыми девками, а к ночи снова откупоривались бочонки с вином, и захмелевший король со своими беспутными приближенными носился с факелами по ночному городу, пугая жителей и творя бесчинства.

Король Эдуард растрачивал себя в угаре такой беспутной жизни. От природы он был неглуп, но жажда развлечений была в нем сильнее всего, и голова его была полна застольными речами или любовными интригами, а вовсе не делами королевства.

Вся эта кутерьма вокруг Эдуарда вполне устраивала его братьев – Джорджа Кларенса и Ричарда Глостера. Они были очень разные, эти трое: рослый блондин, баловень судьбы Эдуард, кудрявый крепыш Кларенс и хромой, увечный, с черными как вороново крыло волосами Ричард. Они дружно противостояли Уорвику, но это был вынужденный союз волков против тигра, и Ричард Невиль ясно видел его слабость. Потому ему и удалось без труда привлечь на свою сторону Кларенса, мужа его старшей дочери – красавицы Изабеллы.

Обиженный судьбой Ричард Глостер – горбатый, с перекошенными плечами, хромой, – презрев свои физические недостатки, сумел стать одним из искуснейших фехтовальщиков и наездников и выучился довольно сносно танцевать. Ричард был образован, умен и обходителен: легкой шуткой, ловкой фразой он умел развеселить любое общество, придумать новое развлечение для двора и вместе с тем обвести вокруг пальца, сделать посмешищем любого, кто пришелся ему не по вкусу. Странным образом именно этот веселый, незлобивый юноша брался за самые щекотливые поручения короля: спускался в подвалы тюрем, присутствовал при пытках, вырывая у несчастных жертв признания. Словно два разных человека жили в несовершенном теле брата короля: один – забавник и весельчак, другой – мрачный угрюмец, испытывающий наслаждение при виде пыток и казней. Тем не менее Эдуард доверял Ричарду куда больше, чем Кларенсу. Уорвик же откровенно ненавидел младшего Йорка.

А тем временем изгнанный король Генрих, вдохновляемый своей неукротимой супругой, предпринимает энергичные попытки вернуть себе корону: восстанавливает потрепанные силы Алой Розы, набирает сторонников среди шотландцев. Но – увы! – ему пришлось схлестнуться с самим Делателем Королей. Одно поражение следует за другим, в конце концов Генрих попадает в плен и на долгие годы становится узником Тауэра.

Казалось, партии Алой Розы пришла пора смириться. Генрих Ланкастер томился в неволе, но на свободе все еще оставались Маргарита Анжуйская и ее сын, малолетний Эдуард Уэльский. Не надеясь более на поддержку шотландцев, которые начали вести переговоры с Эдуардом IV, она ищет помощи на континенте. Вместе с сыном она отправляется во Францию, в Шинон, где в ту пору находился Людовик Валуа.

Людовик XI Французский был необыкновенным королем. В отличие от своих предшественников он опирался не на знать и духовенство, а на низшие сословия. Этот монарх яростно ненавидел феодальные вольности и стремился к единовластному управлению своей раздробленной страной. Лукавый и жестокий по натуре, Людовик, однако, свято веровал в свою миссию объединителя земель и не гнушался в борьбе с противниками никакими средствами. Его прозвали Лисом, и он словно стремился оправдать это прозвище. «Кто не умеет притворяться, тот не умеет царствовать!» – было его любимой поговоркой.

Поначалу казалось, что ему нет дела до беглой английской королевы. Лицемерно поскорбев о ее участи, он, однако, не спешил оказывать ей помощь. Но Маргарита не ошиблась в своих расчетах. Людовик не был заинтересован в усилении Йорков из опасения, что они восстановят былое военное могущество Англии. Кроме того, его не устраивало, что новый король Англии поддерживает герцога Бургундского в его спорах с Францией. Дом Йорков был для французского монарха серьезной помехой, тогда как, окажись на троне слабовольный Генрих VI и королева-француженка, он был бы спокоен за тылы. К тому же Маргарита обещала Людовику множество военных и торговых привилегий, и тот в конце концов согласился оказать Ланкастерам помощь деньгами и военными силами; однако, сославшись на тяжелое положение самой Франции, попросил выждать.

Это ожидание продолжалось целых семь лет. Сын Маргариты вырос во Франции и, если бы не пламенные речи его матери о том, что за морем их ждет трон, давно бы смирился с положением принца-изгнанника.

А в Англии, узнав, что Маргарита Анжуйская с наследником готовится за морем продолжить борьбу, подняли голову старые приверженцы Алой Розы. Король Эдуард ясно сознавал, что единственный, кто в состоянии навести порядок в стране, – это Ричард Невиль. Смирив гордыню, он шел на все новые уступки графу, и тот, словно опытный всадник, натянув поводья, укрощал смуту и держал Англию в узде до новых проявлений своеволия Эдуарда. Но снова занималось пламя бессмысленных мятежей, страна бурлила, и молодой монарх вновь и вновь вынужден был отправляться на поклон к Делателю Королей. Создавалось впечатление, что Уорвик рассчетливо манипулирует действиями ланкастерцев и йоркистов.

Надо ли говорить, в каком напряжении находился король! С одной стороны, постоянная угроза возвращения королевы-изгнанницы, с другой – сумрачная тень всемогущего Делателя Королей. Эдуард находил утешение только в кругу своих многочисленных фаворитов да в доброй чаше.

Однажды горбун Ричард, возвращаясь с королем с ранней мессы, как бы вскользь обронил:

– Вы слышали, ваше величество, поговаривают, что взбесившаяся Маргарита готова заложить Людовику Французскому Кале? Лис может клюнуть на это. Не послать ли нам к нему нашего Уорвика? Он-то всегда ладил с Валуа, может, из этого и выйдет толк.

Эдуард замер. Перед ним внезапно открылась возможность одним махом убить двух зайцев: уладить вопрос с Ланкастерами и хоть на время удалить Уорвика.

На ближайшем заседании парламента Эдуард завел речь о необходимости отправить во Францию посольство, чтобы разобраться в сложившейся ситуации и припугнуть Людовика открытым военным выступлением против него в союзе с Бургундией, ежели он попытается оказать Ланкастерам поддержку. Говоря о кандидатуре посла, он подчеркнул, что это должен быть человек популярный и пользующийся значительным влиянием в Англии, чье слово имело бы вес и за морем, причем, учитывая коварный и непредсказуемый характер Людовика Валуа, следует иметь в виду, что посланник должен быть безраздельно предан дому Йорков. Эдуард все обставил таким образом, что выбор мог пасть только на Уорвика, и, когда решение было принято, впервые за долгое время вздохнул с облегчением.

Граф спокойно принял решение парламента, так как никто лучше его не мог знать, насколько нежелателен для Англии союз Людовика с Маргаритой Анжуйской. К тому же Эдуард не колеблясь обещал, что по возвращении Уорвика с континента немедленно обвенчается с леди Анной.

Граф отбыл, и вести, которые доходили из Франции, казались утешительными. Людовик благосклонно отнесся к предложению Англии. Все шло как нельзя лучше, пока события не приняли новый оборот…

В один из дней в Лондон ко двору короля явилась бедная просительница. Ее супруг, Джон Грэй, сражался на стороне Ланкастеров, и теперь, когда к власти пришли Йорки, большая часть его владений была конфискована короной. Прежнему владельцу были оставлены лишь жалкий клочок земли да развалины старого замка. Когда же Джон Грэй, измученный ранами и горем, отошел в лучший мир, у его вдовы, леди Элизабет Грэй, и двух малолетних сыновей сэра Джона почти ничего не осталось. Тогда, уповая лишь на великодушие монарха, она отправилась в столицу, дабы броситься к ногам победителя и выпросить хоть какой-то надел земли или вспомоществование для своих детей. Неизвестно, вышло бы что-либо из этой затеи леди Элизабет или ее, как и множество других просителей, прогнали бы прочь, если бы на нее не обратил внимание герцог Кларенс. Красота этой женщины поразила его. Его царственный брат как раз в это время не имел дамы сердца, – более того, чувствуя себя обязанным Уорвику, Эдуард начал всерьез задумываться о браке с Анной Невиль. Короля необходимо было отвлечь от этих мыслей, и леди Элизабет явилась как раз вовремя.

Элизабет Грэй была представлена ко двору, и Эдуард, увидев ее, позабыл обо всем на свете, буквально потерял голову. Но, как ни странно, красавица заупрямилась. Она решительно не желала становиться очередной наложницей Эдуарда. До короля, кипящего бессильной яростью, окольным путем дошел слух, что у него есть счастливый соперник – некий Филип Майсгрейв, рыцарь с англо-шотландского Порубежья, который все эти годы был преданным сторонником Белой Розы и которого еще старый Ричард Йоркский весьма высоко ценил. Узнал король также и о том, что леди Элизабет по окончании срока траура намерена соединиться с Майсгрейвом и стать хозяйкой в его замке.

Каких только заманчивых предложений не делал упрямой красавице Эдуард Йорк, какие только права и привилегии не предлагал! Он развлекал ее охотой, пышными пирами, дарил немыслимо дорогие подарки. Наконец, когда король пообещал устроить ее сыновьям выгодные браки, неприступная леди заколебалась. Жизнь короля озарилась светом надежды.

Все рухнуло в тот день, когда ко двору прибыл этот захолустный Филип Майсгрейв. Едва услышав об этом, Элизабет не стала более раздумывать и ответила Эдуарду решительным отказом. И тогда король, вне себя от тоски и желания, вскричал:

– Скажите, жестокосердная, ежели я украшу вашу голову короной, вы и тогда станете отталкивать меня?

Леди Элизабет растерялась:

– О чем вы, государь?

Но его уже ничто не могло остановить.

– Бетт, ведь ты не откажешься разделить со мной трон и ложе? Подумай! Дети твои поднимутся так высоко, насколько это возможно, а ты, гордая и великолепная, станешь властительницей королевства! Тебя будут боготворить и славить, преклоняя колени.

И она сдалась. Король, воспламененный этой идеей, умело разжигал ее честолюбие, не слушая упреков своей матери, герцогини Йоркской, уговоров братьев и ближайших сторонников и советов духовенства.

Они обвенчались тайно и спешно. Об Анне Невиль Эдуард, разумеется, и думать забыл.

Трезвый ум и воля новой королевы оказали благотворное влияние на Эдуарда. Он отказался от кутежей и погрузился в дела королевства. Однако такое положение вещей не устраивало честолюбивых братьев Эдуарда. И ежели хитрый и терпеливый Ричард помалкивал, то Джордж не был столь терпелив. Ведь с этим браком рухнули все его надежды на трон. Он поспешно покинул королевство и отправился во Францию, чтобы обо всем поведать Делателю Королей.

Узнав, что человек, которого он возвел на трон, отплатил ему черной неблагодарностью, Уорвик вознегодовал и, смирив гордость, к радости Людовика Валуа, вступил в переговоры со своим старым врагом – Маргаритой Анжуйской…

Но что же стало с Анной Невиль, этой девочкой, предназначенной в жены королю островной державы? Здесь события, пролетевшие стрелой на наших глазах, замедляют свой бег…

1. Рыцарский турнир

Элизабет Грэй быстро освоилась с новой ролью. Прирожденный ум и рассудительность удерживали ее от того, чтобы кичиться своим положением, вызывая тем самым негодование соотечественников, привыкших к королевам-иноземкам. Вместе с тем Элизабет обладала тонким искусством польстить, а самых ярых своих противников она сумела либо задобрить богатыми дарами, либо умиротворить, а иных и припугнуть. К тому же, чтобы создать себе опору, она старалась приблизить ко двору своих родственников и, ластясь к Эдуарду, добивалась для них титулов, должностей и земель. В этом был резон – новая знать будет куда более верна, нежели старые аристократические роды, и таким образом многочисленные Вудвили и Грэй прочно обосновались при дворе, оберегая интересы королевы и ее царственного супруга.

Вскоре после свадьбы Элизабет забеременела и незадолго до Рождества подарила Эдуарду дочь, которую также назвали Элизабет. Девочка родилась в Йорке, жители которого особенно чтили королей из этой династии. В честь новорожденной принцессы были устроены великолепные празднества. Пиршества, балы, охота сменяли друг друга. По вечерам в городе жгли праздничные огни, а из королевских погребов выкатывали дубовые бочки эля для бесплатного угощения всех желающих. Венцом празднеств должен был стать великолепный турнир, на котором английские и иноземные рыцари собирались явить свое воинское искусство и доблесть.

День для турнира был назначен в последних числах февраля, когда установилась мягкая и сухая погода. На поле перед воротами Сент-Мэри-Джуниор было устроено ристалище. По обеим сторонам поля установили помосты и амфитеатры с ложами, которые могли вместить множество зрителей. Между ними оставалось значительное пространство, огороженное частоколом, – арена, на которой должны были происходить поединки.

За день до турнира по городу и его окрестностям носились разряженные, как райские птицы, герольды, дуя в посеребренные трубы и призывая всех желающих поспешить на рыцарские игрища.

В тот же вечер окна и балконы домов в Йорке украсились коврами и флагами, а на перекрестках жгли костры, вокруг которых веселились и плясали толпы гуляк, ибо король приказал угостить их вином из своих подвалов, и теперь бродяги пили за здоровье своего монарха и за победу на турнире английского оружия.

Едва только первые лучи солнца позолотили небосвод, толпы зрителей двинулись в сторону ристалища. Хорошо вооруженный отряд городской стражи всю ночь охранял арену, и при утреннем освещении глазам горожан предстало ослепительное зрелище. Трибуны были выкрашены в самые яркие цвета, а скамьи для знати выстланы коврами и пестрыми подушками. Посередине одной из трибун возвышался резной помост с балдахином. Сюда еще на рассвете привезли и установили кресла, в которых предстояло восседать королю и королеве. Для горожан и простолюдинов отводилось пространство вокруг арены, а те, кто был в состоянии заплатить, могли заполучить места в нижних ярусах амфитеатра. Беднота толпилась на склонах близлежащих холмов, а многие залезли на деревья вокруг арены, откуда все было видно как на ладони.

Ближе к полудню, когда маршалы и герольды заканчивали приготовления, из городских ворот показалась блистательная кавалькада и под приветственные крики собравшейся толпы направилась к ристалищу. Впереди бок о бок ехали царственные супруги – оба на белых конях, в алых бархатных мантиях с пышными горностаевыми оплечьями. За ними на таком же белом скакуне следовал младший брат короля принц Глостер, а далее – благородные лорды и леди, фрейлины, пажи, конюшие.

Легкой рысью приблизившись к отведенной ему ложе, король сдержал коня, едва не подняв его на дыбы, и, послав публике воздушный поцелуй, пружинисто соскочил с седла. Молодой король, одетый на бургундский манер в переливающийся бархатный камзол-упланд и в алую, под цвет мантии, шляпу-тюрбан, увитую алмазными нитями, радовал глаза англичан и в особенности англичанок.

Эдуард повернулся к королеве и протянул ей руку, помогая сойти с лошади.

– Взгляните, сколько народу, моя королева! И все славят нас с вами.

Эдуард знал, что его красивая, самоуверенная улыбка неотразима. Держался он несколько надменно и вызывающе, но в целом облик его располагал к себе. «Шесть футов мужской красоты», – говорили о нем современники. И в самом деле – несмотря на то что в последнее время он заметно пополнел, трудно было найти человека, на чей взгляд Эдуард не выглядел бы притягательно. Сильный, плечистый, с серыми выразительными глазами и чувственным, почти женским ртом. Однако лишь на первый взгляд венценосец казался бодрым и полным энергии. Землистая бледность проступала на его лице, изнуренном государственными заботами и разгулом. И хотя по-прежнему ослепительно сверкали в улыбке крупные белоснежные зубы и отливали медью длинные волосы, глубокие морщины уже бороздили кожу у глаз, а их белки отдавали желтизной.

Рядом с ним королева Элизабет казалась цветущей яблоней. Ее уверенные грациозные движения приковывали к себе все взгляды. Легкая вуаль ниспадала с ее головного убора. Лицо королевы было нежным, с чуть смуглой бархатистой кожей, точеным носом, бледными, изящно очерченными губами. Элизабет была блондинкой с чудесными золотыми кудрями, природа наградила ее глубокими черными глазами – мечтательными глазами лани. Такой контраст придавал ее лицу особую яркость – от него трудно было оторвать взгляд. Она не была слишком высокой, но, дав жизнь уже третьему ребенку, оставалась тонкой и гибкой в талии, в то время как плечи, грудь и бедра королевы были приятно округлы.

Держа Элизабет за кончики пальцев и высоко подняв ее руку, Эдуард торжественно повел ее к помосту. Рядом с ними на кресле пониже устроился горбун Ричард Глостер. Голова калеки неуклюже сидела между могучих плеч – у него были крупные, но правильные черты лица, тонкая смуглая кожа и иссиня-черные прямые волосы. Пожалуй, несколько подкачал тонкогубый рот, то и дело кривящийся саркастической усмешкой, зато темные глаза светились умом и волей. Несмотря на свое телесное уродство, Ричард любил яркие цвета, и сейчас на нем было богатое одеяние из зеленой парчи, плащ на бобровом меху, на груди покоилась тяжелая золотая цепь, усыпанная рубинами в виде звезд, пальцы были усыпаны перстнями и на запястьях сверкали украшения. Модные алые башмаки с длинными узкими носами были сплошь расшиты жемчугом. Вся эта вызывающая роскошь словно была призвана подчеркнуть – Ричард брат государя, а вовсе не придворный шут-калека.

Наконец все заняли места: нарядные дамы в своих замысловатых головных уборах, кавалеры с золотыми цепями на груди, кудрявые пажи в пестрых беретах. Повсюду шелестели дорогие ткани, позвякивали массивные украшения, колыхались на легком ветру перья и вуали.

Ричард Глостер энергично потер руки и осведомился у брата, долго ли можно тянуть с открытием турнира. Эдуард улыбнулся его нетерпению и небрежно взмахнул рукой. Тотчас, трубя как можно громче, на арене появились десять герольдов в алых одеждах на покрытых алыми попонами лошадях. Достигнув середины поля, они остановились, и наступила тишина. Один из герольдов не спеша развернул свиток и провозгласил, что сегодня, 27 февраля 1470 года от Рождества Христова, на лугу перед славным городом Йорком английские рыцари сойдутся в поединке с бургундскими рыцарями во славу английского оружия и во имя королевы и прекрасных дам. После этого герольд стал выкликать имена участников турнира. Сначала он перечислил бургундцев. Это были прославленные воины. Первым на арену выехал канцлер Карла Смелого, благородный граф де Кревкер де Корде – высокий, могучий рыцарь в черных с золотой насечкой латах. Он сидел на крупном сизо-вороном коне, голова и грудь которого были закованы в сталь, а бархатная попона касалась соболиной опушкой земли.

За ним следовал состоявший при дворе Карла Смелого принц Савойский Жак. Его доспехи были украшены золотом еще богаче, чем вооружение Кревкера, а конь так же черен, как и пышный плюмаж на шлеме его хозяина.

Затем герольд выкликнул барона Пенсиля де Ривьера и еще двоих, не столь известных в Англии, но уже прославившихся по ту сторону Ла-Манша рыцарей – Антуана де Курси и Людовика де Бов.

Когда рыцари со своими оруженосцами выстроились в ряд, обнаружилось, что все они в своем черном убранстве различимы лишь яркими гербами на щитах, причем в верхнем углу щитов помещался символ Бургундии – крест Святого Андре, а все остальное поле занимали изображения родовых гербов.

Затем герольд-глашатай назвал тех, кто станет соперничать с бургундцами. Едва прозвучали имена первых трех, как трибуны одобрительно загудели:

– О, эти скоро справятся с бургундцами! Нечего было и выставлять пятнадцать воинов. Многие останутся не у дел.

– Ну что ж, тогда они выйдут в поединке друг против друга.

Меж тем рыцари-англичане выезжали с противоположного конца ристалища и выстраивались напротив бургундцев. Здесь был цвет английского рыцарства, но в отличие от бургундцев, загодя готовившихся к турниру, английские бойцы были на разномастных конях. Собравшись вместе, они являли собой живописное зрелище. Едва кто-либо из них появлялся в воротах, зрители взрывались восторженными криками и аплодисментами.

Наконец все участники выстроились в центре арены, и герольды призвали зрителей к тишине, а затем глашатай прокричал, что бургундцы готовы сражаться с любым из пятнадцати воинов, выступивших против них, и зачитал правила турнира, где говорилось, что оружие должно быть затуплено, что нельзя поражать противника ударом ниже щита, а также ранить или убивать его коня.

– А по завершении поединков, – читал далее глашатай, – победитель из рук самой королевы получит чистого золота нагрудный ковчежец, в котором хранится бесценная частица животворящего Креста, на котором был распят сам Спаситель!

После этого герольды вереницей покинули арену. Разъехались и рыцари, причем бургундцы направились в северные ворота ристалища, а англичане – в южные. Зрители оживленно шумели, многие заключали пари.

И вот раздался глас трубы, призвавший к тишине. С северной стороны на арену легкой рысью выехал бургундец и остановился, призывно трубя в рог и бросая вызов любому из англичан сразиться с ним. Глашатаи прокричали имя первого бойца:

– Барон Пенсиль де Ривьер!

Зрители, затаив дыхание, следили, кто же откликнется на вызов.

Герцог Глостер, вокруг которого толпилась знать, любезно пояснил:

– Этот сэр Пенсиль неплохой боец. Он ярый враг французского короля и вынужден был бежать из Франции и просить защиты и покровительства у герцога Карла. Однако взгляните, вот и его противник!

В противоположном конце арены появился рыцарь на мускулистом рыжем коне, покрытом ярко вышитой попоной. Блистали богатые доспехи, развевался пышный плюмаж. Горделиво прогарцевав, он занял позицию напротив бургундца.

– Сэр Уильям, благородный граф Стемплтон, воитель под знаком Пеликана. Девиз его…

Но последних слов уже нельзя было разобрать из-за рева толпы. Ведь это был северянин, их земляк, родовитый и грозный феодал.

– Да пошлет небо удачу тебе, наш добрый северный граф!

– Куда бургундцу до нашего лорда!

– Ура! Да здравствует благородный Стемплтон!

Рыцари опустили забрала и по второму звуку трубы взяли копья наперевес. С третьим они дали шпоры коням и бешеным аллюром понеслись навстречу друг другу.

Несколько мгновений над ристалищем зависла напряженная тишина. Гулкий удар – и возглас возмущения потряс трибуны. От удара бургундца граф Стемплтон вылетел из седла и, громыхая доспехами, покатился по земле. Его конь с неистовым ржанием продолжал скакать до конца арены. Отныне он принадлежал Пенсилю де Ривьеру. Победитель, выдержавший могучий удар, с высоко поднятым копьем пронесся вдоль трибун. Ему аплодировали, однако большинство зрителей досадовали из-за поражения своего земляка, которого уносили с поля оруженосцы.

Однако их ждало еще большее разочарование, когда за первым поединком последовали еще три и все они завершились поражением англичан. Турнир едва успел начаться – и такой разгром! Поэтому все взгляды с надеждой устремлялись на каждого нового бойца, появлявшегося на ристалище: уж сейчас-то удача улыбнется англичанину. Однако эти черные бургундцы вновь и вновь, словно шутя, выбивали из седла тех, кого Англия сочла достойнейшими ратными мужами.

Пятым из числа бургундцев выступил на поле гордый граф Кревкер.

– О, этот одолеет любого! – воскликнул герцог Глостер. – Я даже не знаю, найдется ли в Англии воин, который может на равных схватиться с ним.

На этот раз рыцари-англичане долго совещались, пока наконец не выставили бойца. Им оказался Энтони Вудвиль, граф Риверс – родной брат королевы Элизабет. Получив титул только благодаря браку старшей сестры, он вскоре освоился при дворе, вел себя дерзко и надменно, однако был предан дому Йорков и слепо повиновался королю. Сейчас граф восседал на белоснежном коне и, горяча его, приветствовал зрителей. Доспехи миланской работы с золоченым, сверкавшим на солнце шлемом, увенчанным плюмажем из белоснежных страусовых перьев, слепили глаза.

Однако Ричард-горбун только выругался, завидев его:

– Нашли, кого выставить против Кревкера! Хотя, пожалуй, этот дурень напросился сам. Клянусь Распятием, родичи королевы слишком высокого мнения о себе! Впрочем, скоро мы увидим, как славный Энтони Вудвиль вылетит из седла и позволит нам полюбоваться, как его поволокут с поля оруженосцы.

Ричард говорил все это с улыбкой, обращаясь к дамам и вельможам, однако слова его были предназначены исключительно для ушей Элизабет. При дворе знали о скрытой, непримиримой вражде между супругой короля и его братом. Ричард не мог простить ей влияния на Эдуарда, ее неустанного стремления заполнить двор своими родственниками, ее внезапного возвышения из самых низов. И хотя он оставался всегда предупредителен и любезен, Элизабет ни на миг не сомневалась, что Ричард ее ненавидит. Так и сейчас – казалось, она не расслышала слов Ричарда, но вспыхнувший румянец невольно выдал ее гнев. Заметив это, Эдуард решил вступиться за молодого Риверса:

– Ты не прав, Дик. Благородный Риверс, будучи почти ребенком, уже сражался за нашу победу и, несмотря на возраст, говорят, явил чудеса отваги. Поэтому я надеюсь, что он покажет себя сейчас достойным противником.

– Дай-то Бог, братец. Однако о боевых заслугах славного Энтони заговорили лишь тогда, когда он стал графом Риверсом. А раньше до меня доходили только безусловно ложные слухи о его посредственности и неудачливости в ратных делах. Но я не верю этой гнусной клевете, хотя постараюсь не принять близко к сердцу новое поражение соотечественников.

И Ричард глубоко вздохнул, разведя руками.

Он оказался прав. Кревкер с удивительной легкостью вышиб из седла брата королевы. К тому же несчастный Риверс зацепился новомодной гнутой шпорой за стремя, и конь волок его через всю арену, пока оруженосцы не поймали его в самом конце ристалища.

– Бедный, бедный Энтони, – грустно заметил Глостер, но глаза его удовлетворенно блестели. – Может быть, он и не так глуп, как мне казалось. Пасть от удара рыцарственного канцлера де Кревкера почетно даже для брата королевы.

Элизабет резко обернулась.

– Милорд Глостер, а отчего это вы, такой прославленный боец, не решились выступить в состязании, в котором рискнул постоять за честь английского оружия даже столь скромный воин, как Энтони Вудвиль?

Ричард мягко улыбнулся в ответ:

– Мне слишком дорога честь английского оружия, чтобы пятнать ее ради забавы, как поступает некий хвастливый граф на этом турнире.

Ричард имел право говорить так. Слава о нем, как о непревзойденном мастере конного боя, шла далеко.

Королева пожала плечами и повернулась к супругу:

– Боюсь, ваш брат, государь, злится на Риверса по другой причине. И воинская слава тут ни при чем. Добрый Дик просто не может простить Энтони то, что именно ему отдала предпочтение красавица Элеонора Скелс.

Это было прямое оскорбление. О неудачном сватовстве Глостера к юной Элеоноре осмеливались говорить только шепотом. Придворные испуганно примолкли. Но никто никогда не видел Ричарда в гневе.

– Что поделаешь, моя королева, – грустно улыбнулся он. – Не все женщины под небесами веселой Англии настолько благоразумны, чтобы отказываться от любви ради королевской крови.

После этих слов водворилась тишина. При дворе опасно было даже намекать на былые отношения между королем и леди Элизабет. Эдуард при этом впадал в бешенство и мог учинить любую жестокость. И хотя его прежний соперник Филип Майсгрейв находился при дворе, и хотя королева сама сосватала ему богатую наследницу из рода Перси, – все равно Эдуард ревновал, ревновал бешено, как истеричный ребенок, а любое напоминание о старом звучало для него оскорблением, равносильным пощечине. И сейчас эта пощечина была нанесена ему младшим братом. Лицо Эдуарда стало белее горностаевого меха на его плечах. Он медленно повернулся к Глостеру. Никто не ведал, что сейчас может произойти, и никто уже не следил за ристалищем, на котором ожидал своего соперника бургундец Людовик де Бов.

И тут глашатай выкрикнул имя, от которого вздрогнули все, кто в этот момент находился под королевским навесом.

– Благородный сэр Филип Майсгрейв, воитель под знаком Бурого Орла. Девиз рыцаря – «Сильный в полете».

Зрители приветствовали сэра Филипа. Он был шестым из англичан, выезжавших сегодня на траву ристалища. Пятеро потерпели поражение.

Едва сэр Майсгрейв появился на поле, внимание короля, королевы, Глостера и толпы окружавшей их знати оказалось прикованным к нему. Рыцарь не спеша ехал вдоль трибун. Под ним медленно, почти лениво, выступал высокий гнедой жеребец, укрытый длинной попоной, отделанной серебристыми кистями. Латы рыцаря отличались благородной простотой, но были прекрасной работы. Опущенное забрало скрывало его лицо, а шлем венчали темно-коричневые длинные перья.

– Ваш протеже, королева, – процедил король.

Это было действительно так. Когда выбирали достойнейших бойцов, королева отдала свой голос за Бурого Орла. Глядя прямо в глаза Эдуарду, она твердо заявила, что всем жителям Чевиотских гор и по ту и по эту сторону англо-шотландской границы известно, какой великолепный воин сэр Майсгрейв. Весь Нортумберленд был наслышан о его доблести, и просьба королевы была исполнена.

По первому зову труб рыцари заняли боевую позицию. Второй сигнал заставил их напрячься. Но едва раздался третий, как оба противника, сжав бока коней и отпустив поводья, сорвались с места. Набирая скорость, они понеслись навстречу друг другу, чтобы сойтись в самом центре ристалища.

В следующий миг слитный вопль потряс трибуны. Людовик де Бов был опытным бойцом. Его удар, нанесенный по всем правилам, пришелся прямо в щит Майсгрейва и был так силен, что тот треснул. Но в то же мгновение он получил от английского рыцаря столь мощный удар копьем в голову, что мир вокруг него вспыхнул алым пламенем, и, взмахнув руками, бургундец вылетел из седла. Филип Майсгрейв проскакал дальше.

Волна восторга захлестнула зрителей. На трибунах неистово кричали, свистели, в воздух взлетали шапки и колпаки. Простолюдины плакали и обнимались. Это была первая победа, особенно желанная после стольких разочарований.

Рыцарь кружил по арене, осыпаемый цветами. Он опустил копье, приветствуя дам, но не поднял забрала. Наконец он покинул ристалище, предоставив возможность вступить в сражение следующему бойцу.

Тот же порыв охватил и знать. Лорды, духовенство, придворные шумели, топали ногами и аплодировали так же, как и простолюдины. Сам король в первый миг не удержался и, вскочив с кресла, зааплодировал.

Ричард Глостер кричал:

– Браво, Бурый Орел! Браво, сэр Филип!

Элизабет счастливо улыбалась – все разрешилось так просто. Повернувшись к мужу, она сказала:

– Нэд, я так люблю, когда ты смеешься!

Король поцеловал ее ладонь. А Ричард-горбун вновь кричал:

– Да здравствует Филип Майсгрейв! Да сопутствует тебе удача в бою и в любви, герой!

Ричард был весел. Но Бог весть почему улыбка покинула уста короля. Откинувшись в кресле, он подал знак распорядителю турнира, чтобы состязания продолжались.

Вновь зазвучала медь, заглушая людской гомон. И хотя зрители еще горячились, обсуждая на редкость красивый поединок, однако многие уже с нетерпением поворачивались к арене, ожидая новых игрищ.

Рыцари-бургундцы толпились у северных ворот. Теперь их было четверо, и они были явно обескуражены победой неизвестного им рыцаря. Посоветовавшись, они выслали на арену непобедимого графа Кревкера. Сейчас им нужна была только победа, чтобы хоть как-то умерить пыл англичан.

Зрители, затаив дыхание, следили, кто же выйдет сражаться с бургундцем. Наконец английский рыцарь появился на арене. Это был оксфордширец Саймон Селден. Он считался превосходным бойцом, и недаром его пригласили издалека постоять за добрую старую Англию, невзирая на то, что еще совсем недавно он сражался за Ланкастеров. Но увы! Его, как и многих других, ожидало поражение. И хотя Кревкер пошатнулся в седле от его удара, сам Селден опрокинулся на круп коня, при этом потеряв стремя, а это считалось поражением.

Потом Жак Савойский, Пенсиль де Ривьер, Антуан де Курси и тот же Кревкер красиво, словно играючи, вывели из строя четверку англичан. Зрители приуныли. И хотя они аплодировали воинскому искусству гостей из-за моря, настроение упало. Долгожданный день вместо обещанной радости принес лишь чувство горечи и досады. Поговаривали, что, видно, упал воинский дух в старой Англии, раз не находится того, кто мог бы достойно проучить бургундцев. Впрочем, щадили Майсгрейва, ибо он один сегодня не ударил в грязь лицом. Сэр Филип стоял возле ворот, из которых выезжали его соотечественники. С ног до головы закованный в латы, он напоминал скорее статую из литой стали, нежели существо из плоти и крови. Насколько можно судить о человеке в доспехах, он был неплохо сложен: могучий в плечах, длинноногий, стройный в талии и бедрах. По правилам турнира Майсгрейв мог еще участвовать в состязаниях, и многие возлагали надежды на его выход. И когда рыцарь направился к своему коню и легко, словно не ощущая тяжести доспехов и не касаясь стремени, вскочил в седло, зрители довольно загалдели. Он выехал на ристалище в тот момент, когда у противоположной трибуны гарцевал, трубя в рог, Жак Савойский. На груди у сэра Филипа, дабы не стеснять движений, был подвешен щит с его гербом – парящий орел на лазурном поле. Ветер вздымал его плащ из коричневого бархата.

Герольды, протрубив, провозгласили имена бойцов, и они заняли предназначенные им места. Филипа Майсгрейва подбадривали:

– Покажи ему, Фил, чтоб не слишком зазнавался!

– Хоть ты проучи бургундцев!

– Благослови тебя Господь, голубчик!..

По сигналу рыцари понеслись навстречу друг другу, сшиблись на огромной скорости посередине арены, и вмиг выбитый из седла Жак Савойский кубарем покатился по земле.

Трибуны взорвались восторженными криками. Вторая победа! Бурый Орел великий боец!

Король покосился на супругу. Леди Элизабет улыбалась и хлопала в ладоши. Это выглядело естественным. Но Эдуард знал, какие чувства вызывают в женских сердцах победители, и в душе у него саднило.

Королева мгновенно перехватила взгляд супруга. Она давно научилась улавливать любые оттенки его состояния и теперь по вскользь брошенному взгляду, по изгибу капризных губ определила, что зрелище побед Майсгрейва отнюдь не радует короля. С невозмутимым видом Элизабет обратилась к супругу:

– Возлюбленный повелитель, вы только взгляните, как радуется победе Майсгрейва его жена, леди Мод.

Рукой в длинной перчатке она указала в сторону одной из трибун. Там, среди нарядных дам и девиц, стояла на скамье, чтобы лучше видеть, и бешено рукоплескала кареглазая молодая женщина в остроконечном головном уборе. Кружева обрамляли ее пухлые щеки, а рыжий мех шубки топорщился на животе – леди Мод ждала первенца.

– Не правда ли, я подыскала Филипу очаровательную супругу? – заметила Элизабет.

– Если не ошибаюсь, Майсгрейвы всегда были бедны, а теперь Бурый Орел получил в приданое и земли, и деньги, и породнился с могущественными Перси.

Королева засмеялась.

– Поистине так. Но разве Майсгрейв не заслужил награды? Он храбро сражался за Белую Розу.

Элизабет произнесла все это весело, ровным голосом, и это успокоило Эдуарда, который вновь принялся следить за ристалищем. Однако то, что там происходило, не смогло его порадовать. Казалось, что после каждой победы Майсгрейва бургундцы с новой силой сокрушают лучших из англичан. Король испытывал острое раздражение. Их было пятнадцать, лучших из лучших, тщательно отобранных для турнира. Однако накануне Кревкер, посмеиваясь, сказал, что он со своими соотечественниками готов помериться силами хоть со всей Англией. И хотя бургундцы действительно считались лучшими воинами в Европе, подобного разгрома никто не ожидал. Когда из пятнадцати англичан остались только двое, Эдуард вдруг рассвирепел:

– Клянусь Всевышним, Дик, не кажется ли тебе, что нам самим необходимо облачиться в доспехи и сразиться с бургундцами?

Холодный взгляд Глостера отрезвил его.

– Конечно, воля ваша, мой повелитель. Однако следует помнить, что Кревкер не только искушенный рыцарь, но и тонкий дипломат. Он никогда не решится повергнуть наземь родича и союзника своего герцога. Но, клянусь кровью Христовой, с кем бы я действительно хотел помериться силами, так это с Майсгрейвом. Кто бы мог подумать, Боже правый!.. Взгляните, этот Бурый Орел снова садится в седло!

В самом деле, на южной стороне ристалища показалась фигура конного рыцаря. Поняв, что Майсгрейв вновь собирается сражаться, зрители приветствовали его шквалом рукоплесканий.

На этот раз противником сэра Филипа оказался Пенсиль де Ривьер. Граф Кревкер сам рвался сразиться с рыцарем Бурого Орла, однако был черед сэра Пенсиля, и тот ни за что не желал его уступить.

Противники остановились друг против друга. Держась за стремя де Ривьера, Кревкер что-то настойчиво советовал ему. Тот кивал, но разнесся звук труб, и граф удалился. Опустив забрала, рыцари во весь опор понеслись навстречу друг другу и сшиблись, сцепившись древками копий. Сэр Филип, упершись ногами в стремена и слегка откинувшись в седле, даже не пошатнулся под натиском Пенсиля де Ривьера. Его же удар был столь силен, что бургундец выпустил копье. Конь бургундца, не устояв, рухнул на землю вместе с хозяином, и оба скрылись в облаке пыли.

Когда сэр Филип, ставший любимцем публики, покидал арену, он был весь усыпан лепестками цветов, а на острие его копья развевались шарфы, вуали и платки, которые восхищенные зрительницы, сорвав с себя, бросали победителю.

Следующим на ристалище выехал юный Антуан де Курси. Он был менее опытным бойцом, чем остальные бургундцы, и очень гордился тем, что сражался сегодня на равных с ними. Теперь же, подняв забрало, он со спокойным любопытством разглядывал остановившегося напротив него последнего из бойцов-англичан, еще не принимавшего сегодня участия в схватках.

Это был Мармадьюк Шенли, угрюмый барон из Нортгемптоншира. Он выехал на арену на могучем пегом коне, в испанских доспехах с золотой насечкой, с его шлема свисало дорогое павлинье перо. В прошлом барон попеременно сражался на стороне то Белой, то Алой Розы и, говорят, благодаря такой тактике сколотил немалое состояние. Но, как бы то ни было, он считался отменным воином, и сейчас ему предстояло показать свое искусство.

Зрители притихли, ожидая начала поединка, доносился только глухой топот и сдавленный храп коней. Наконец противники встретились. Молодой бургундец метил прямо в шлем барона, но тот чуть отклонился в седле и с такой силой поразил противника, что щит того разлетелся на куски. Удар пришелся в открывшийся корпус бургундца, острие копья пробило латы, подкольчужницу и вонзилось в грудь рыцаря. Взмахнув руками, тот с отчаянным воплем рухнул на траву.

Зрители повскакивали с мест. Поверженный рыцарь неподвижно лежал на арене. Из груди его торчал обломок копья. С трибун доносились разрозненные крики, рыдания женщин. Одна из фрейлин королевы, за которой, как поговаривали, ухаживал молодой бургундец, даже лишилась чувств. Мужчины спорили: одни говорили, что это просто случайность, каких немало бывает на турнирах; другие требовали проверить оружие барона Шенли; третьи считали, что хвастливым бургундцам досталось поделом. Несмотря на всеобщее смятение, большинство зрителей были довольны. Кровь, пролившаяся на турнире, придавала пряный привкус зрелищу.

Между тем маршалы турнира проверили копье сэра Мармадьюка и, убедившись, что оно затуплено как полагается, объявили происшедшее несчастной случайностью и, когда оруженосцы унесли бездыханное тело Антуана де Курси, дали знак продолжать состязания.

Как только волнение улеглось, герольды возвестили, что доблестный граф де Кревкер готов отстаивать честь Бургундии против двух английских рыцарей. Ему было предоставлено право самому выбрать, с кем сразиться.

Какое-то время Кревкер медлил. Он уже давно искал случая помериться силами с Филипом Майсгрейвом, ну а с Шенли просто хотел поквитаться за гибель молодого де Курси. Наконец граф сделал выбор. И когда отзвучали трубы, зрителям стало ясно, что сейчас произойдет поединок между Кревкером и их любимцем – Бурым Орлом.

Трибуны оживились, а оба рыцаря сменили коней и вооружились новыми копьями. Неожиданно воцарилась такая тишина, что стало слышно, как в дальнем конце поля расплакался ребенок.

Какое-то время рыцари стояли совершенно неподвижно, затем тронули поводья, постепенно набирая скорость, и вот уже лошади несутся бешеным галопом. Удар!.. Долго потом будут рассказывать те, кому посчастливилось присутствовать на Йоркском турнире, как рыцари с грохотом сшиблись в центре арены, как их копья разлетелись в щепки до самых рукоятей, а кони взвились на дыбы, едва не рухнув и не подмяв под себя всадников. Однако оба бойца удержались в седлах и, справившись с лошадьми, разъехались в разные концы ристалища.