Дверь с той стороны Михайлов Владимир
Электросон отключился своевременно. Карский медленно открыл глаза. Голова была ясной, чувствовал он себя великолепно. Всем телом он прислушался, но не ощутил той мелкой, проникающей даже в глубь кокона вибрации, которая сопутствует большим перегрузкам. Можно было выходить. Он нажал кнопку, и крышка кокона неспешно поднялась.
Было тихо, и воздух прохладен и чист, как утром в горах. Карский любил тишину и знал, что в предстоящем году ему редко придется пользоваться ее благами. Тем приятнее было насладиться покоем сейчас, когда все пассажиры спали, а экипаж был занят посадкой. Администратор медленно, с наслаждением растягивая секунды, занялся утренней процедурой. Дыхание, гимнастика для мускулов, для внутренних органов, для нервов, массаж… К храму духа люди давно уже стали относиться серьезно; минули времена, когда резервы и возможности тела тратились так же бездумно, как и ресурсы всей планеты, когда гордились, если работой и пренебрежением к здоровью доводили себя до болезни – хотя если бы они довели до такого состояния свое предприятие, то предстали бы перед судом… Покончив с гимнастикой, Карский принял ванну, еще раз проверил, все ли уложено. Заказал кофе, и уже через минуту из ниши в стене, где находился выход синтезатора, вынул сосуд, источавший вкусный запах. Отпил глоток и стал еще раз продумывать предстоящее.
Думалось хорошо, все представлялось четким и рельефным. Он вспомнил о жене. Вдруг захотелось сказать ей хоть несколько слов, однако показываться экипажу сейчас, когда пассажиров еще не будили, было бы с его стороны бестактно. До пробуждения остальных, по его расчетам, должно было пройти еще около часа; столько администратор мог и потерпеть, а жене и в голову не пришло бы ожидать его звонка… Администратору нравилось сознавать, что он остается скромным человеком, не старается выделиться, не подчеркивает своей исключительности, которая – он верил, да и все остальные верили – была абсолютно реальной. Вместо прохладного разговора с женой оставшийся час можно было использовать, чтобы еще раз, на свежую голову, просмотреть составленный еще на Анторе текст своего выступления.
Главное, кажется, в нем было сказано.
Карский задумался, проверяя, так ли?
Ему нравилось время, в какое выпало жить и работать. Время было интересное и ответственное.
Федерация ширилась. Еще трудно было сказать, на какие рубежи она выйдет лет через десять – пятнадцать. Но уже и сейчас она насчитывала десятки обитаемых планет в различных звездных системах. По сути, близился к концу первый этап ее развития: освоение планет, от природы пригодных для обитания человека, планет земного типа. Их было не так-то уж много, и почти все ныне заселены и входили в состав Федерации. Она являлась тем единством, которое давало ячейкам человечества возможность существовать, развиваться и крепнуть, предоставленная самой себе, любая из них вряд ли отметила бы и десятилетие со дня основания. Федерация делала возможным старт каждого нового поселения на планетах с определенного – высокого – рубежа.
Каждая, уже освоенная, планета становилась форпостом для дальнейшего продвижения в глубь Галактики. Но центром Федерации по-прежнему оставалась Земля – старейший из обитаемых миров, родина цивилизации, организационных форм и общественных идеалов, резиденция Совета Федерации, объединявшего представителей всех населенных планет.
Задачи Совета были сложны. Главным теперь являлось не производство материальных ценностей, которое осуществлялось ныне как бы само по себе – машинами под руководством машин. Главным было общество – его жизнь, его развитие, неравномерное на разных планетах, его потребности, их рост и управление ими.
Всякая потребность, знал Карский, есть производное двух величин: необходимости и фантазии. Чем дальше, тем больше увеличивалась роль фантазии в определении потребностей, и уменьшалась необходимость. Фантазия безгранична, и если дать ей возможность безудержно расти, она намного обгонит любые производственные возможности. А именно в разрыве между тем, что есть, и тем, что можно себе представить, не ограничивая воображения, и возникает неудовлетворенность.
Воображение следовало ограничивать, чтобы оно опережало реальные возможности лишь настолько, насколько нужно. Ограничение должно было быть сознательным. Оно так же требовалось для общественного здоровья, как умеренность в еде – для здоровья отдельного человека. Отсутствие ограничений могло привести общество к ожирению.
Это – первое, отметил про себя Карский. Второе, также касающееся дел материальных, – сырье.
Кибернетизировалось производство изделий, но не добыча сырья. Запасы его на Земле скудели. Слишком много израсходовали люди в прежние, нерациональные эпохи. Сырье ныне приходилось восстанавливать, а часть – импортировать с других планет Федерации; способ дорогой, но неизбежный. Почти треть сырья синтезировалась на тех планетах Солнечной системы, которые пока еще не предназначались для заселения. Здесь без участия людей ничего не получалось, но это способствовало неравномерности развития планет, какая-то часть которых являлась пока лишь поставщиками сырья.
Сложную задачу представляло освоение новых планет. В нем принимали участие граждане и Земли, и других миров Федерации. Очень непросто оказалось находить оптимальные варианты: на других планетах каждый человек порой был на счету, но эти люди, потомки недавних первопроходцев, лучше подходили для такой деятельности, чем жители давно и традиционно благополучной Земли.
Как всегда, нелегко приходилось с регулированием населения. Здесь постоянно требовалось находить равнодействующую между потребностями общества и желаниями каждого отдельного человека, которые далеко не всегда усреднялись по закону больших чисел.
Но при всем этом основным оставалось регулирование не материального, а творческого производства.
Каждый человек искал возможность максимального самовыражения. Но и здесь бывали свои приливы и отливы, что-то всегда преобладало, а что-то отставало, накапливая резервы для будущего. Приходилось, ничего не ограничивая, предусматривать завтрашнее, а частью и послезавтрашнее, развитие основных направлений и научного, и технического, и художественного творчества. Предвидеть это было важно, потому что для дальнейшего развития творчества неизбежно требовалась материальная база, а она не возникала на пустом месте и не являлась неисчерпаемой.
Очень непросто: суммировать то, что подсказывала история, что говорил ритм развития каждой области творчества, замедлявшийся или ускорявшийся в зависимости от великого множества условий; приплюсовать к этому еще и частоту повторяемости явлений в различные эпохи и возможные, даже неизбежные колебания людских склонностей и вкусов, возникающие как под влиянием известных, но трудноучитываемых, так и под воздействием доселе еще неизвестных и непредсказуемых факторов. Суммировать и, руководствуясь знанием закономерностей развития вкупе с интуицией, сделать правильные выводы. В противном случае общество могло оказаться перед серьезными трудностями, его творческий потенциал не нашел бы своевременного выхода, а это грозило нарушениями общественного здоровья.
В масштабах Федерации подобного еще не случалось, но на отдельных планетах бывало. Например, на той же Ливии, родине Нарева, где, кажется (точно Карский не знал), руководство слишком доверилось своим вкусам и мнениям и не приняло во внимание реальные условия, направления и закономерности развития.
Сейчас, когда на пороге стояла очередная научно-техническая революция, на этот раз в области сырья, множеству людей предстояло найти новое приложение своим силам, чтобы продолжать жить активной жизнью, к которой они привыкли.
Об этом и собирался говорить Карский. Сегодня. На Земле.
Где она там?..
Администратор включил экран.
Широкий белесый серп висел, казалось, рядом. В северном полушарии день, видно, был облачным. Может быть, дождливым. Карский улыбнулся. Вдруг захотелось пройтись под дождем. Невдалеке от размытого внешнего края серпа сияла звезда. Администратор прищурился, ожидая. Серп медленно наползал на звезду, очень медленно. Значит, корабль лежал на орбите. Ждал очереди? Карский поднял брови. Он не впервые наблюдал Землю из космоса, но никогда еще пространство вокруг нее не выглядело таким пустым. Огоньки Большого Космофиниша поблескивали в самом углу экрана; вокруг спутника тоже было пусто. Карский нахмурился. Что случилось в пространстве?
Что-то показалось на экране: светлая точка быстро пересекала его по диагонали. Нельзя было понять, велико ли расстояние до нее – это мог быть и близкий метеоспутник, и идущий вдалеке корабль. Администратор машинально следил за точкой, как наблюдают за единственным движущимся в поле зрения предметом. Изображение укрупнилось: видимо, в рубке связи тоже наблюдали за небесным телом и регулировали кадр. Карский вытянул шею: там, куда направлялся огонек, находилось какое-то другое тело. Столкнутся? Вряд ли: тела могли находиться и очень далеко друг от друга, в пространстве глубина оценивается с трудом. По-видимому, огонек – финиширующий корабль; за ним тронется и «Кит». Администратор улыбнулся. Точки на экране совместились.
Вспыхнуло пламя небывалой мощности. Казалось, пространство взорвалось и извергало огонь, подобно вулкану. Глаза невольно закрылись. Когда администратор открыл их, вокруг стояла чернота, не было ни звезд, ни Земли – слишком ярким оказалось сияние миг назад. Карский чувствовал, как по щекам спускаются слезы. Потом сквозь мглу проступил расплывчатый белый серп, за ним и звезды. В месте взрыва было черно, только искорки вспыхивали и гасли вокруг.
Несколько секунд командор стоял, не произнося ни слова. Собравшиеся смотрели на него равнодушно или с едва ощутимым недоверием, и только два-три корреспондента, всегда крутящиеся в Космоцентре и носом чующие новости, нацелили камеры. Командор долго глядел на репортеров, заставляя себя разозлиться на них, потому что сказать людям то, что он собирался, куда легче, когда ты зол на них, чем когда испытываешь жалость и сочувствие, и ощущение вины в придачу. А тут ходят эти бездельники с камерами, мешают работать, не могут заняться чем-нибудь путным. Кто пустил их? Гнать их надо, гнать!
Он выговорил все залпом, как пьют горькое питье:
– Я вынужден сообщить, что «Кит», встречать который вы прибыли, пропал без вести на границе Солнечной системы. Приняты все меры, чтобы установить, что с ним произошло.
Он говорил – и слышал себя со стороны, как если бы тоже был родственником или другом пропавших, – да разве оно не было так? Было тихо, очень тихо, и стало ясно, что вот сейчас, через долю секунды, тишину эту прорежет первый крик.
Глава третья
Искры в пустоте погасли. Капитан Устюг вынул ключ запуска зонд-ракет, закрыл кожух механизма и встал.
Все спали, а ему было очень скверно, и никто не мог помочь, потому что пока он не имел права ни с кем поделиться своим невеселым знанием. Где-то множество людей, наверное, еще напрягало ум и фантазию, чтобы найти способ спасения его и всех остальных, однако капитан достаточно знал физику, чтобы понять, что между людьми «Кита» и всеми остальными отныне пролегла бездна, и сейчас он в одиночестве стоял на ее краю.
Клубилась тишина, и оставалось достаточно времени, чтобы заглянуть в себя и попытаться сообразить – глубоко ли его раскаяние в том, что он избрал именно эту из всех возможных дорог. Детская внезапная мысль, как это бывает, определила интересы подростка и юноши, а профессия нередко воспитывает человека еще до того, как он овладевает ею. Желание увидеть недоступное сочеталось в нем со стремлением раскрыть до предела все, что было в него заложено, а потом, в училище и академии, раздумывать было уже некогда и незачем: даже человек, попавший в эту систему помимо желания (если бы такое когда-нибудь случилось), вышел бы из нее убежденным патриотом своего дела, наделенным любовью к профессии и капелькой презрения ко всем остальным, презрения не обидного, но необходимого, потому что человек, не считающий в глубине души свое занятие выше всех прочих, – плохой специалист. Начал он Девятым экипажа на многолюдных кораблях, ныне пригодных разве что для музейной экспозиции, и прошел нелегкий путь до Первого в окружении хороших людей, которых любил и у которых учился. Он не сделался одним из тех, кого именуют героями, потому что не попадал в такие ситуации; героизм часто возникает там, где не хватило либо трезвого расчета, либо материальных средств, а экспедиции того времени уже обладали и тем, и другим, и справлялись с делами на совесть. Когда Устюг стал капитаном, ему открылись две вещи: первая – что одни капитаны выходят в адмиралы, а другие – на пенсию и что он из этих вторых: для дальнейшего продвижения требовалось такое честолюбие, каким он не обладал, и такое ощущение неудовлетворенности своей сегодняшней работой, ее буднями, какого у него тоже не было. Второе знание заключалось в том, что капитаном надо быть хорошим. Стремясь стать очень хорошим капитаном, он в глубине души порой жалел, что судьба с определенного времени больше не ставила его в безвыходные положения, не давала возможности проверить, чего же стоит он – зрелый – по самому большому счету. А он хотел этого, потому что иначе никак не заживала ранка в душе, о которой мало кто знал, но он-то помнил.
Это случилось лет двадцать с лишним назад с еще совсем зеленым Устюгом; приключилось вдалеке от трасс, по которым продвигалась цивилизация. Корабль терпел бедствие. Среди участников экспедиции находилась пара, чья любовь была всеми признана. Но, как это бывает, нашелся еще и третий. Угроза гибели донельзя обострила чувства. Люди не выдержали. Началось с кулаков, кончиться могло совсем плохо. Женщинам стало опасно выходить из кают; никто больше не занимался делом, и надежды выжить оставалось все меньше. Требовалась жестокость и выдержка, чтобы все вспомнили, что они – люди. Устюг понимал это, но не осмелился. Качества проявил другой; его убили, но затем опомнились. Спастись удалось; в дальнейшем люди старались не встречаться друг с другом. Устюг тогда испугался. Страха он не мог простить себе и по сей день.
Разведка быстро изнашивает людей. После нее Устюг попал на пассажирские. Экипажи тут были малочисленны, а пассажиры явно не походили на участников поисковых бросков за край света. Но Устюг служил исправно потому, что полюбил теперь не только то, что служба давала, но и самое службу, ее процесс, как это рано или поздно случается со всеми, долго занимающимися делом и не имеющими определенного таланта к чему-либо другому.
И вот теперь, когда судьба поставила-таки его в безвыходное положение, он стал понимать, что был не совсем точен ранее, как и все остальные, кто тоскует о том же: не о безвыходных ситуациях мечтают они, но о таких, откуда выход есть – только он не каждому виден, и не каждый способен, даже заметив, им воспользоваться. Квазибезвыходные положения – так, пожалуй, следовало бы их определить; положение же, по-настоящему безвыходное, возникло сейчас, и деваться оказалось некуда. Настало самое время спросить: жалеешь? – и, поразмыслив, ответить: нет. Потому что сожаление об избранном образе жизни сейчас оказалось бы предательством по отношению к тем, кто выбрал то же – и погиб раньше, не успев и не желая разочароваться.
Он сам видел, как гибли некоторые из прекрасных и спокойных товарищей. Такова была специфика. Возможность печального исхода предполагалась в разведке заранее; значит, его никто не подвел и не обманул, не стоило обижаться ни на других, ни на себя. Просто его гибель растягивалась, агония могла оказаться долгой. Но кто знает, каково приходилось тем, у кого она была краткой?
Придя к такому выводу, капитан кивнул. Играла музыка. Он вслушался: Лунная. Капитан усмехнулся. Аппарат – подарок друга детства – работал исправно: улавливая поле капитана, он сам выбирал кристалл с записью, соответствующей настроению человека. Это был прекрасный анализатор психики, жаль только, что перенастроить его на других не удавалось; изобретатель так и не взял патент и не обнародовал изобретения – в принципе он был против контроля над людской психикой и лишь своим друзьям дарил небольшие ящички с ежиком коротких антенн; частота каждого прибора была строго фиксированной. Итак, автомат понял настроение капитана раньше, чем сам Устюг; дальнейшая программа действий предписывалась музыкой. Капитан стоял, пока запись не кончилась. Потом вышел из центрального поста и пошел по кораблю – по своему дому, своему миру, своей жизни.
Устюг бродил по «Киту», но прощался с Землею. Приведя чувства в порядок, он старался понять, постичь, привыкнуть к тому, что с ними произошло, но это никак не получалось. Прощание выходило формальным: капитан еще не осознал до конца, что вот этой Земли, на которую он глядел сейчас из прозрачного купола обсерватории, ни в его жизни, ни в жизни остальных, находящихся на борту, больше никогда не будет.
Потом, в другом корпусе, прислонившись лбом к холодному кожуху одной из батарей, он вдруг понял, что постичь это нельзя так же, как нельзя понять смерть: невозможно уразуметь то, о чем ничего не знаешь. Земля была в их жизни всегда, даже у тех, кто ни разу не посетил этой планеты, родился и вырос в какой-то из далеких звездных систем. Земля была, и что теперь придется обходиться без нее, не достигало сознания.
В пассажирскую палубу Устюг пришел, сам не желая этого: привели ноги. Он остановился около одной из кают, он знал, кто живет в ней, и ему чудилось, что он слышит легкое дыхание Зои, хотя даже мощный храп Еремеева не мог бы донестись из кокона.
Он стоял у двери и даже не думал о Зое, но всем существом чувствовал ее реальность и ощущал, как – вопреки всему – растет в нем радость. После того давнего случая он испытывал перед женщинами ощущение вины, потому что не он уберег их; поэтому он их сторонился. Сейчас чувство вины вдруг обратилось в другое, огромное, казалось ему, настолько, что даже после потери Земли у него оставался целый мир и целая жизнь.
Не хотелось уходить отсюда… Потом капитану показалось, что у стены, в кресле, кто-то шевелится. Устюг подошел; в полумраке он узнал пожилого пассажира Петрова, который весь рейс (кроме тех часов, что пассажиры провели в коконах при входе в сопространство и выходе оттуда) просидел в одном и том же кресле. А ведь на самом деле, подумал капитан, вглядываясь, Петров вовсе и не был так стар. И вряд ли только старческой бессонницей объяснялось то, что он сидел тут, когда всем пассажирам полагалось спать в коконах, чтобы уберечься от перегрузок при посадочных эволюциях.
– Почему вы здесь? – строго спросил Устюг.
– Не знаю, – помедлив, негромко ответил Петров. – Мне электросон противопоказан, да и сколько спят в мои годы?
Помолчали. Капитану не хотелось оставаться одному.
– У вас есть кто-нибудь там?
– На Земле?
– На Земле, на планетах – все равно. В мире.
– Жена, – ответил Петров. И после паузы добавил: – Моложе меня.
Капитан вздохнул.
– Надо спать, – сказал он.
– Думал дождаться. И время пришло, а корабль словно вымер. Что-то стряслось, капитан? У нас неисправности?
Словно во сне: полумрак, приглушенные голоса… Капитану показалось на миг, что ничего не произошло: слишком невероятным все было. И вместо того, чтобы выговорить пассажиру за самовольный выход из кокона, он ответил:
– Корабль в порядке.
– Значит, сообщение с Землей установлено?
– Нет. Никто не может сойти с корабля. Даже я.
– Даже вы. И даже администратор Карский?
– И он.
– Что же испортилось? Неисправности на Финише? На Земле? Что разладилось?
Капитан подумал.
– Мир.
– Ага, – сказал Петров не удивившись. – Но это бывало и раньше. Что же, может, я еще вздремну. – Он поднялся, и капитан увидел рядом его глаза и по глазам понял, что на самом деле Петров очень хочет спать.
– Укройтесь в кокон, – сказал Устюг вдогонку.
Петров кивнул и скрылся в своей каюте.
Что-то было не в порядке. Администратор чувствовал: что-то не так. Странно, необычно. Тревожно.
Пустое Приземелье. Взрыв. Непонятная неподвижность корабля. (Карский так и подумал «неподвижность», хотя «Кит» двигался, конечно, по занятой им орбите.) Безмолвие внутри. Что произошло? Опыт не подсказал ничего, с чем можно было бы сравнить нынешнюю ситуацию. Между тем время шло. Пространство на экране по-прежнему оставалось безжизненным. Легко представлялось, что Земля перестала быть обитаемой.
Администратор решительно шагнул к выходу.
В салоне было почти совсем темно. Карскому показалось, что где-то с легким шелестом открылся и закрылся вход в каюту. Он оглянулся, но никого не увидел.
Покинув салон, администратор подошел к шахте лифта, соединявшего пассажирские палубы с ярусами, где находились центральный пост и каюты экипажа.
Как и все люди, не служившие на кораблях, но лишь пользовавшиеся ими как средством транспорта, Карский невольно воспринимал салон, залы и комфортабельные каюты «Кита» как центр и основу этого сложного инженерного создания. Палуба управления, с ее скупой и рациональной отделкой, с другой, инженерной элегантностью, сверканием приборов, ярким белым светом и едва уловимым запахом теплых механизмов, показалась администратору неожиданной и даже чуждой кораблю. Но у него не оставалось времени на оценку впечатлений, и он уверенно двинулся вперед по коридору.
– Стой! – услышал он.
Вздрогнув, Карский остановился. Оглянулся. Никого не было. Но голос звучал, монотонный и негромкий.
– Ты перекрыл среднюю? Ты перекрыл среднюю?
Администратор принужденно усмехнулся: он понял, в чем дело, и зашагал дальше.
– Внешние включены, – сообщил другой голос. – Включены.
– Внимание, внимание. Семнадцатый просит внимания. Индекс пять – выше.
– Будь осторожен: второй в режиме…
– Три, семнадцать, восемьдесят восемь, два, два…
Это говорил корабль, докладывая вошедшему о том, что беспокоило или, напротив, должно было успокоить людей. Корабль следил за собой сам; иначе три человека не смогли бы даже стронуть его с места, не говоря уже об управлении тысячами механизмов во время многонедельного полета.
Корабль говорил, но людей не было. Не ощущалось никакого движения, словно бы экипаж вовсе не готовился завершить рейс.
Администратор опять взглянул на свой хронометр. Каждый раз он делал это все более нервно.
Он ускорил шаги и, подойдя ко входу в центральный пост, всей ладонью нажал пластинку.
Вход не открылся. Такой же монотонный голос проговорил:
– Вход только для членов экипажа. Извините.
Администратор поднял руку к нагрудному карману. Вынул тонкую пластинку: удостоверение Совета Федерации открывало доступ в любое помещение, где бы оно ни находилось и сколь бы ни был ограничен круг людей, имевших право на вход. Карский поискал глазами и нашел узкую щель. Вложил туда пластинку, придерживая за край пальцами.
Ничего не изменилось. Лишь фраза, произнесенная автоматом, прозвучала иначе:
– В центральном посту никого нет. Доступ запрещен. Извините.
Карский озадаченно сжал губы. То, что автомат не впустил его, было естественно: центральный пост корабля принадлежал к помещениям, которые можно было посещать лишь в присутствии специалистов, так что не это обеспокоило администратора. Но, значит, в посту нет ни одного члена экипажа, хотя корабль находится рядом с Землей?
Это уже говорило о неблагополучии.
Что могло произойти? Вымерли все, что ли? Или экипаж съехал на Финиш, не разбудив пассажиров? А может быть, все успели высадиться, а он проспал и о нем забыли? Бред какой-то.
Но не случилось ли… не случилось ли чего-то на Земле?
Что же именно? Катаклизм? Эпидемия? Война? Вторжение пришельцев?
Мысли, как на подбор, приходили одна глупее другой.
И все же что-то произошло. Судя по тому, что на корабле все, кажется, исправно, беда стряслась именно на планете.
На Земле беда, а он, член Совета Федерации, заперт на корабле. А ведь в беде каждый руководитель на счету, для каждого найдется задача, которая, может быть, только ему и под силу. Нельзя оставаться здесь. Долг требует его присутствия там, где трудно. В центральный пост не попасть, значит, связаться с Советом нельзя. Надо действовать иначе – и решительнее.
Карский принял решение, шагая по коридору назад, больше не обращая внимания на корабельные голоса.
В каюте он взял самые необходимые документы, уложил их в чемоданчик и вышел в салон.
Стояло безмолвие. Чуть задрожал пол – это внизу включился и через несколько минут выключился какой-то из дежурных механизмов. Администратор направился к выходу. Он шагал уверенно, как человек, знающий, что он осуществляет свое право.
Когда он скрылся за дверью, из своей каюты вышел Петров.
Между пассажирской и катерной палубами было прямое сообщение – путь эвакуации, но Карский не стал пользоваться им: возможно, это привело бы в действие сигналы тревоги. Администратор подошел к переборке, за которой пролегала главная шахта корабля, нащупал пластинку и открыл ход. Ногой он нашарил первую ступеньку винтовой лестницы, углублявшейся в шахту рядом с колодцем лифта, и начал спускаться.
Далеко вверху горел слабый свет. Ступеньки негромко гудели под ногами. Карский спускался долго. Потом у самых глаз его вспыхнула красная надпись. Она мигала.
ОПАСНО! ОПАСНО!
Администратор повернулся и стал подниматься. Он едва не столкнулся с Петровым.
Оба отступили на одну ступеньку каждый и несколько секунд стояли, пытаясь разглядеть друг друга.
– Кто тут? – спросил администратор вполголоса.
– Пассажир Петров. А это, значит, вы, администратор?
– Зачем вы идете за мной?
– Я не собираюсь мешать вам.
– Вы знаете что-нибудь – что произошло, почему нас не высаживают?
– Нет. Но может быть, не стоит рисковать?
– Почему вы думаете?..
Петров не ответил.
– Мне нужно быть на Земле, – сказал администратор.
– Что же, – почти равнодушно ответил Петров. – Мне тоже. Я с вами.
Карский чуть помедлил, оценивая решимость, с которой были произнесены эти слова. В жизни, как и в политике, он был реалистом.
– Идемте. Двадцать ступеней вверх. Я проскочил.
Они поднялись.
– Стойте. Я пройду вперед.
– Нет, – сказал Петров.
Они сделали несколько шагов по темному коридору.
– Теперь, пожалуйста.
– Тут.
– А вам дадут сесть на Финише?
Карский помолчал, нашаривая вход в эллинг. На этот раз его пластинка сработала. Послышался легкий звон.
– Ага. Вот мы и почти дома.
Устюг бродил по кораблю и думал, думал, пока не устал. Тогда он вернулся в центральный пост.
На панели горел зеленый огонек вызова. Капитан включил триди-связь, стараясь не торопиться, но голос его, помимо воли, прозвучал чуть заискивающе, потому что надежда ожила в душе. Командор вышел из ничего и уселся в нише триди-экрана. Капитан взглянул на него, понял и сказал:
– Я вас внимательно слушаю.
– Что будешь делать?
– Откровенно говоря, командор, не знаю. Вот хотел вспомнить – может быть, такое уже случалось с кем-нибудь – хотя бы в книжке. Не вспомнил. Никакого опыта. Значит, обстановка покажет. Или… удалось что-нибудь придумать?
Командующий флотом ответил не сразу?
– Да, приоритет твой неоспорим… Нет, ничего радостного. Расскажу. Но сперва вот что: Совет хочет говорить с администратором Карским.
Устюг понимающе кивнул.
– Есть.
– Разбуди его. Объясни ситуацию. Я обожду тут.
– А вы осторожно ведете, – одобрительно сказал Петров.
Рука администратора лежала на секторе тяги.
– Идем на допустимой здесь скорости. В Приземелье порой приходится измерять тягу граммами, а расстояния – сантиметрами. – Рука слегка отвела сектор, катер ощутимо дрогнул. – Тут не летают по прямым, да это и не нужно. – Администратор вгляделся. – Это что еще за чучело? Пропустим его.
Странная машина виднелась впереди – цилиндр со слегка расширенными торцами, подобие катушки для ниток. Кораблик ничем не напоминал трансгалактические лайнеры и медленно дрейфовал по своей орбите, затемняя звезды.
– Таких я не встречал, – признался Петров.
– Какая-то из вспомогательных машин. Не все ли равно?
– Командор, его нет!
– Администратора?
– И катер выброшен.
Командор хмуро кивнул.
– Следовало ожидать.
– Это опасно, командор.
– Можете не объяснять. Ждите, я вызову вас потом.
– Администратор! – Петров схватил Карского за руку. – Смотрите!
Карский мгновенно включил тормозные.
– Режет нос, словно на свете нет правил! Задайте жару портовым властям!
– Сначала надо попасть в порт. Этот, кажется, идет к Финишу. Может быть, он знает, в чем дело? Переключите связь на общий канал. Нулевой.
– В этом я разбираюсь.
Переключатель щелкнул, и тесную кабину катера наполнил крик:
– Катер «Кита»! Если не будет ответа…
Администратор откашлялся.
– Борт в кубе пять – тридцать – восемьдесят два! Что происходит? Почему Финиш не принимает корабли? Отвечайте!
Петров напряженным голосом спросил:
– Что он, по-вашему, собирается делать?
Кургузый корабль уравнял скорости. Он шел теперь как-то боком, обратившись торцом к катеру. Администратор услышал:
– Катер, к вам чистильщик. Немедленно тормозите и возвращайтесь на ваш корабль!
– Диспетчер Космофиниша! – позвал администратор. – Я катер «Кита». Прошу приказать капитану в кубе пять – тридцать…
Голос диспетчера перебил его:
– Катер, выполняйте указание: немедленно тормозите!
Заговор, – мелькало в мозгу Карского. – Что-то с Советом, иначе трудно предположить… Нет, ни за что!
Петров видел, как сжались пальцы администратора на секторе тяги. Карский, упрямо наклонив голову, четко произнес:
– Диспетчер, я администратор Карский, член Совета Федерации. Тороплюсь. Прошу обеспечить свободу маневра!
– Я чистильщик! – вмешался голос с корабля. – Готов атаковать катер. Жду команды.
– Крепко сказано, – проговорил Петров.
Карский покосился на спутника.
– Я прорвусь.
– Вы рискуете, администратор.
– Боитесь?
– Не за себя.
Карский двинул сектор. Катер набрал скорость.
– Оператор, видите цель?
– Вижу катер.
– Пять секунд. Внимание! Четыре!
– Командир…
– Три!
– Командир, что же это? Я не стану!
– Приказываю!
– Там люди!
– Ноль! Импульс!
Оператор молчал.
– Импульс!!!
Командир чистильщика вскочил, отшвырнул оператора от пульта, сел сам. Катер успел уйти далеко.
– Три градуса вправо! – крикнул он пилоту.
– Ради чего, капитан? – тихо спросил пилот.
– Это чума, – сказал командир. – Хуже чумы – смерть.
– Что такое чума? – спросил пилот. – А если смерть, то ведь убить хотим мы?
– Молчат, администратор! Молчат!
– Я ожидал этого: кто способен убить человека?
Карский снова нагнулся к микрофону.
– Терплю бедствие. Прошу помощи. Говорит администратор Карский…
– К вам Слай с чистильщика, командор. Может быть, обойдемся без уничтожения? Я могу ударить его защитным полем.
– Сделайте это немедленно. Моя ответственность.
– Есть!
Читать бесплатно другие книги:
