Купола Вощинин Дмитрий
Все уже настолько привыкли к таким неожиданным изменениям в жизни, что воспринимали их вовсе не как беду, а скорее как очередное испытание. И даже отмечали, что теперь квартира требовала меньше дров, которые становились всё дороже.
Учреждение наверху ежедневно работало, незнакомые люди с улицы приходили и уходили через крыльцо.
Теперь семья Петра Александровича пользовалась входом со двора. Кухня теперь стала своеобразной столовой, она была достаточно просторная, с большой русской печью, на которой готовили пищу, двумя столами, высокой лавкой для мытья посуды, двумя шкафами.
Зима 1919 года была очень холодной. Третьего января Надя, как и все в доме, проснулась от ужасного крика: «Пожар! Горим!». Это был крик няньки, которая встала к маленькой шестимесячной Вере и вдруг увидела из окна лижущее дом пламя, услышала треск стёкол.
Ужас в глазах взрослых, бедных родителей и бабушки, был неописуем. Нужно было уберечь шестеро детей и попытаться что-то спасти из имущества. Они с измученными лицами кидались в дом и выносили в амбар и в погреб то, что попадало под руку: постели, одежду, бельё, посуду. Через какое-то время пришли на помощь родственники. Пожар не унимался, к этому времени лопнули почти все стёкла. Под видом спасения имущества вовсю шуровали и мародёры.
Дети почти совсем замёрзли и их отправили к ближайшим родственникам. Картина горящего дома была такой страшной и впечатляющей, что отчётливо осталась в глазах каждого до конца жизни.
Несмотря на активную деятельность пожарных, всем казалось, что дом сгорел дотла. Однако к утру пожар потушили, но первый этаж дома остался почти целым.
Родители и Кока не уходили со двора с момента начала пожара. Утром, с помощью родственников, они собирали уцелевшее от огня и осматривали комнаты. Исчезло много всякого добра из вещей, одежд, кухонных принадлежностей и посуды…
Пропали даже ложки, чашки, большие и малые кадушки. В суматохе кому-то удалось проникнуть в подпол, на крышке которого стоял тяжёлый буфет, украсть спрятанный там серебряный кофейный сервиз и ещё много дорогих вещей. Исчезло красивое мамино пальто, несколько платьев, бельё. Разорение было большое.
Но всё-таки жилые комнаты внизу не пострадали, обгорели только оконные рамы. В кухне уцелела печь: её можно было топить. Нужно было забить окна досками и сохранить то, что осталось.
Сгорело две трети верхнего этажа и вся крыша. Всё было залито водой. Для жизни дом был совершенно непригоден, но родители остались жить на кухне, около печи.
Детей роздали по родственникам.
Скоро выяснилось, что дом был подожжён начальником учреждения, который, в ожидании ревизии, пытался уничтожить компрометирующие его служебные злоупотребления.
Он был привлечен к суду, но о возмещении ущерба потерпевшей семье речи не шло.
С наступлением тепла вся семья вернулась в свое разорённое гнездо.
Дом имел очень жалкий вид. Без крыши, с обгорелыми закопченными стенами и пустыми проёмами вместо окон со стороны улицы.
Надя сидела и плакала, глядя на дом с улицы. Он казался ей присевшим на задние лапы страшным медведем.
Починили кое-что как могли, поселились, но настоящей крыши в доме не было около двух лет. Дождь проникал сквозь потолок, в комнатах приходилось расставлять все имеющиеся тазы и корыта.
Мама и Кока ходили с тряпками, ежеминутно выжимая их.
Потолки пропитались сыростью, штукатурка местами отвалилась, стены по углам зазеленели. Зимой было очень холодно.
А мама тогда ждала шестого ребенка. В декабре 1919 года родился здоровый крупный мальчик Миша.
Сложное время продолжалось. Ремонту дома даже своими силами мешали нелепые препятствия. Дело в том, что дом после национализации перешёл на баланс Горкомхоза, по его расценкам семья Петра Александровича исправно платила за своё проживание.
После пожара Горкомхоз обязан был отремонтировать дом или предоставить семье новую квартиру. Но ни того, ни другого он не мог сделать из-за отсутствия средств и свободного жилья.
Прошение Петра Александровича с предложением отремонтировать дом своими силами, используя стройматериалы из надворных построек, власти нашли подозрительным. Не очень решительно, но папа продолжал писать прошения о ремонте хотя бы крыши. И только года через два пришёл ему официальный отказ.
К этому времени папа устроился работать счетоводом на толевый завод. Директор завода, узнав о полуразрушенном доме Петра Александровича, предложил ему восстановить за счёт завода второй этаж, заселить его нуждающимися в жилплощади заводскими рабочими и служащими с условиями оплаты по расценкам Горкомхоза.
Папа согласился, да и мог ли он не согласиться со своим доверчивым характером: в конце концов, это было доброе дело. Через некоторое время дом наполнился новыми жильцами и стал похож на муравейник. Наверху было семь комнат, в каждой жила отдельная семья. Никто, конечно, за жильё не платил.
О ремонте нижней части дома Пётр Александрович попросить директора постеснялся.
Может показаться парадоксальным, но его порядочность и скромность оберегла семью от многих, ещё больших несчастий.
При финансовой проверке завода директора, проявившего смелую социальную инициативу, сняли с работы и упекли в тюрьму. Жильцов оставили в доме. Претензий же к Петру Александровичу со стороны властей не было. Несмотря ни на что, какая-то неведомая сила справедливости оберегала его и семью.
После пожара мама однажды увидела своё красивое пальто на какой-то женщине в городе. Было очень неприятно, она даже всхлипнула, но так и не решилась обратиться к властям.
Значительно реже, но были и примеры искренней благодарности.
Еще в молодости папа на военных сборах познакомился с крестьянским пареньком, который, как он рассказывал, очень помог ему обрести самостоятельность. Они подружились. Паренёк признался ему, что мечтает построить собственную мельницу. Папа посоветовался с родителями и дал ему сто золотых рублей. Мельница была построена и начала исправно работать. Когда его друг принёс долг, папа отказался, сославшись на Евангелие: «И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим!».
И в голодные 20-ые годы, когда нередко приходилось часами перебирать и очищать сорную пшеницу, чтобы испечь несколько лепёшек, этот, уже взрослый мужик, привозя на городской базар картошку, всегда останавливался около дома Петра Александровича и весело, с шутками и прибаутками, сгружал несколько мешков отборных клубней для семьи. Никаких денег он никогда не брал, только с радостью обнимал папу, а когда его не было дома, крестился с поклоном и желал всем здоровья.
Время шло. Город жил натуральным хозяйством.
В семье Петра Александровича тоже была корова, куры, была волшебная яблоня в саду, которая обильно плодоносила каждый год, ещё несколько кустов смородины и терновника. Овощами кормил приусадебный огород. Подросли ещё пять яблонь, на них появились яблоки. Однажды утром в сад пробрались с улицы козы и обгрызли на них кору.
Надя помнила горькие слёзы мамы, когда пришлось рубить загубленные деревья.
В 1922 году случилось несчастье с Георгием Александровичем.
Совсем недолго после национализации удалось ему пожить в трёх небольших комнатах нового отстроенного дома.
Жили они с женой дружно: оба – образованные современные люди. Александра Ивановна увлечённо работала в городской школе, вела факультативы по многим предметам.
Георгий Александрович по истечении полугода был уволен из городского суда и не мог найти работы в городе. Он был «лишенец», тем более, бывший офицер царской армии, сын купца. Через какое-то время ему всё-таки удалось устроиться на работу в Елатьме, в местном суде. Там он благополучно и честно работал два года. Но однажды, как потом выяснилось, по лживому доносу суд в полном составе был арестован и посажен в местную тюрьму. Через неделю власти разобрались и всех выпустили. Но в тюрьме Георгий Александрович заболел сыпным тифом и скоропостижно скончался. Перед смертью, через товарища оставил несколько просьб матери, своим братьям и жене.
Это было страшное горе для всех родных.
Георгий Александрович всегда олицетворял образованность, мужскую силу, надежду…
Невероятно подавлена была Кока, она почти весь год не находила себе места, не ходила в гости и сама редко принимала своих подруг. Надя видела её горе лучше других.
Она узнала последнюю просьбу дяди Георгия к папе: «Если родится ещё один сын, непременно назови его в честь деда Александром».
Через четыре года в семье Петра Александровича родился последний, восьмой ребёнок, мальчик, который и был назван этим именем.
Остальные просьбы дяди Георгия остались для Нади неведомы.
Зимой, в начале 1923 года, Кока неожиданно заболела воспалением лёгких. Болезнь была скоротечной, буквально через неделю она умерла.
Для Наденьки это было горе страшное и безутешное. Вся её жизнь прошла рядом с бабушкой, с раннего детства она жила с ней бок о бок. Надя всегда чувствовала её заботу, необъяснимую горячую привязанность и искренне платила ей ответной любовью детского сердца.
Она проводила много времени с больной и почти каждый день, до позднего вечера сидела на кровати бабушки, держала её руки в своих. И она первая вдруг каким-то непонятным чувством ощутила, что душа бабушки отлетела в потусторонний мир, где, как сказано в заупокойной молитве, «нет ни печалей, ни воздыхания, но жизнь бесконечная». При этом она испытала необычное состояние спокойствия за свою любимую бабушку. Страха не было, не было испуга. От этого необычного состояния Надя глубоко вздохнула; этот вздох был похож на негромкое всхлипывание, которое только спустя некоторое время перешло в горькое чувство безвозвратной утраты. Потом она, как в тумане, слышала крики и причитания прислуги, а затем всех близких и домочадцев. Надя побежала к маме и горько расплакалась и, когда они с папой ушли к усопшей, долго не выходила из маминой комнаты.
Это был её первый, воочию виденный и пережитый уход в иной мир близкого и любимого человека.
Гроб с бабушкиным телом стоял три дня в её комнате. Наде было тоскливо и жутко. Бабушка лежала в неестественной для неё, неподвижной позе: строгое незнакомое бледное лицо с кажущейся, едва заметной улыбкой. Надя внимательно смотрела на свою любимую Коку. Больше всего поражал её прямой, орлиный, похожий на треугольник нос, который при жизни был не такой большой и острый.
В каждый из этих дней приходил священник с причтом. Они служили панихиду при большом стечении родственников и знакомых.
Похоронили Коку на Воскресенском кладбище рядом с мужем, Александром Ивановичем. Несмотря на холодный и сырой день, были многие из бывших городских властей, священнослужители и простой народ.
Гроб несли на руках через весь город в сопровождении священника и небольшого хора монашек.
Потом были поминки, пришло много народу. Все родственники и прислуга сразу ощутили, как тяжело принять людей в доме без бывшей хозяйки. Особенно тяжело пришлось Надиной маме, которая до этого совсем не занималась хозяйством. Надя, проявляя всю свою сноровку и полученные навыки от бабушки, помогала ей изо всех сил и видела, как мама очень устала.
Смертью своей матери был подавлен и папа. Он, как выяснилось, совсем не был готов к неожиданно обрушившейся на него роли хозяина дома. Он в большей степени, чем остальные, много молился за упокой души усопшей, стал рассеянным от нахлынувшего горя. На следующий день после похорон, возвращаясь с церковной службы, папа привёл домой несколько странников, которых стало тогда множество. Они жили при монастырях или вовсе не имели места жительства.
По православным обычаям, их надо было накормить, оставить переночевать и дать кое-что из одежды. Папина доброта этим не ограничилась: это стало повторяться очень часто.
Один из таких странников остался жить в кухне на печке сначала на недельку, потом ещё на несколько недель. Звали его Алексей Гаврилович, у него была семья в другом городе, но он говорил, что дома его хотят отравить. Он производил впечатление ненормального человека, папа его жалел и стеснялся попросить уехать. Надя его возненавидела, глядя, как он много и жадно ест и беспрестанно мусорит. Более того, он заразил весь дом блохами и вшами, от которых долгое время не могли отделаться.
К великой радости всех домочадцев, только через год его нашла и забрала домой приехавшая дочь.
Надя тогда поняла, что без Коки их ждут большие трудности.
Новая жизнь
В природе любого организма, кроме человека, нет имущественных накоплений. Из собственности – только территория, которую надо охранять.
И даже та нора или гнездо, где он родился, не его собственная… Надо создавать своё. Любые биологические накопления в большом количестве также мешают жизни.
В природе все равны и открыты окружающему миру, все без исключения работают и борются за себя и потомство.
Не это ли истина независимого существования?
То, что было сделано в России в 20-ые годы прошлого столетия, было проявлением мечты и надежды. Это было поистине уникальным, когда собственность стала общенародной и большие частные накопления исключены из жизни людей. Казалось, исторический процесс шагнул на несколько столетий вперёд.
И то, что в это поверили русские, не было случайным. Русский народ – романтик, наполненный неистребимым талантом, он никогда жизненные блага не ставил выше духовности.
Многие нации в царской России были ограничены в правах. Среди них была еврейская диаспора. Более того, чувствуя большие положительные перемены в стране, после февральской революции со всего мира в эти годы, евреи хлынули в Россию. Надеясь, что они займутся хлебопашеством или ремесленничеством, им даже были выделены специальные районы для проживания, но они, в основном, осели в более удобных: на Украине, в Центральной России. Большинство целеустремлённых, кротких, трудолюбивых и талантливых евреев в равной, а может быть, и большей степени разделили с русскими все тяготы и страдания жестоких перемен.
Но, к сожалению, среди них оказались пленённые неумеренным тщеславием люди, которые, видя некоторую медлительность, ленивость и консерватизм русских, никогда до конца не понимали их осёдлого менталитета, считая их сначала «лапотными», потом уже, позднее, выдумали новое слово – «совки», а в дальнейшем обозвали бестолковыми «лохами».
Они-то хотели как раз всё быстро и по-своему. Не внимали они, что русский мужик при всей кажущейся забитости, всегда отделялся от власти своей неординарностью, самостоятельностью и верой в справедливость.
Самым опасным оказалось то, что во главе движения большевиков, которые строили новую жизнь, в основном стояли именно эти чуждые русскому человеку люди. Они использовали для своих целей самые низменные черты толпы: зависть и агрессию. А сами применили нечеловеческие методы – устрашение и террор.
Когда приехавшему, как и Ленину, из эмиграции Троцкому, проявившему себя с «архижестокостью» в гражданской войне русских против русских, пришла в голову «яркая» мысль использовать православных священнослужителей в качестве пропагандистов коммунистических идей, это говорило об абсолютном непонимании России и было очень жестоко, нагло и агрессивно. Церковь выстояла, но имела серьёзные имущественные разрушения и людские потери, включая почитаемого патриарха Тихона. Уничтожить церковь было очень выгодно: она была одним из богатых структур России и не только материальных, но и духовных.
А ведь Троцкий мог стать во главе государства. Опуская известные яркие и явно ложные лозунги, вспомним не очень броские:
«Да здравствуют коммуны!» и «Долой семью!». Пытались насадить эти мысли простым русским людям, опыты были в этой области немалые и не только по коммунам: рекламировали свободную любовь и воспитание детей в отрыве от родителей. Примером этих «реформ» может служить интимная жизнь знаменитых женщин нового времени: Коллонтай, Арманд…
Да и сам Лев Давидович не сожалел о том, что в 1902 году покинул навсегда свою первую жену и двоих малолетних детей.
Не знали и не хотели знать вожди Россию. Ведь лозунг-то самый главный был далёк от чаяний живущих в ней людей:
«Да здравствует мировая революция!». Честных и трудолюбивых людей хотели использовать как точку опоры, для того, чтобы перевернуть мир.
И понял это, как и самого русского человека, имеющий немалый жизненный опыт, молодой начинающий революционер-грузин, получивший своё образование в семинарии.
Произошло это не сразу. Он, впоследствии, глубоко изучил русские истоки, сам после этого стал считать себя только русским.
Он не был завораживающим оратором и поначалу держался в стороне от прогнозов на будущее. А в тридцатые годы твёрдо понял, что нельзя строить новую страну, не опираясь на её духовные корни.
Тридцатые годы и их апофеоз, 37-ой год, были переломными для нового режима. Мало кто сейчас представляет, что трагический характер этого периода был обусловлен определённым поворотом страны в сторону традиций народа. Как это ни странно звучит, но этот период характеризуется сближением позиции народных масс и правительства. Конституцией 1936 года были произведены ключевые корректировки прежней позиции старой гвардии партийцев:
– отменены ограничения, связанные с социальным происхождением, введено всеобщее избирательное право;
– реабилитированы семейные ценности, объявлена неприкосновенность личности;
– приостановлена антицерковная пропаганда,
– устранено неравенство в оплате труда;
– земля, занимаемая колхозами, передавалась им в вечное пользование;
– восстановлен офицерский корпус и казачество.
Многие «старые большевики» были убеждены в измене Сталина идеям революции. Лев Давидович Троцкий по этому поводу даже написал обличительную статью «Преданная революция».
Гневную реакцию старых партийцев на происходящие перемены очень показательно выразила известный партийный функционер – Берзинь: «В правительстве подбираются люди с русскими фамилиями. Типичный лозунг теперь – «мы русский народ». Все это пахнет черносотенством и Пуришкевичем».
На самом деле, с 1935 года Сталин занял позицию, противоположную той, на которой находился в 1920-ых. Вопреки прежней классовой нетерпимости, он заявлял, что «не все бывшие кулаки, белогвардейцы или попы враждебны Советской власти». Не случайно, что почти половину жертв сталинской партийной чистки составили «герои коллективизации».
Существует множество моделей сталинских репрессий, которые обсуждаются историками. Но главное в том, что явно просматривается поиск Сталина к выходу из революционного периода и осуществление последовательного государственного строительства общества.
Отсюда непонимание многих историков о его жёсткости. А всё очень просто: за лозунгами старых вождей не было ничего конкретного для простого человека. Именно на труженика и созидателя «вождь народов» сделал политическую ставку.
Не раз видел он в лицах некоторых «преобразователей» страны скрытую преданность Иуды. Потому требовал и проверял их делом, не любил пустых слов.
Он не был творцом «ослепляющих идей» предшественников, а лишь убеждённым их исполнителем. Методы же «борьбы» своих учителей не забыл: другим его просто никто не учил.
В трудные годы Отечественной войны востребованы были многовековой русский патриотизм и его неотъемлемая часть – Православная церковь.
Понял он, что невозможно создавать историю России без глубокого понимания русского человека.
Возможно, понял он и Екатерину Великую с её знаменитым указом: не допускать евреев к власти. Не без его участия было создано государство Израиль. Думается, не случайно и прозорливо: пора возвратить центр иудейских идей из России на землю обетованную.
Сейчас кажется почти неправдоподобным утверждение, что не будь российского народа, от еврейской нации в Европе остались бы осколки.
И не будем спешить поддаваться «единому» мнению о принесённом вреде этим человеком российскому народу.
Этот человек был жесток, но в равной степени и к самому себе. Да и учителя у него были чистые дьяволы.
Он не создавал иллюзий, а строил. И очень неплохо. И народная кличка «хозяин» не родилась на пустом месте.
Сейчас принято его осуждать, но давайте приглядимся, что его заставило это сделать.
На международной арене – это слабость и трусливость европейских политиков в 40-ые годы, в национальной политике – проявление предательства среди некоторых народов Советского Союза и, по большому счёту, нежелание ряда людей в стране самоотверженно работать.
В самые тяжёлые времена ошибиться и разрушить страну всегда просто. Мы – то теперь это прекрасно знаем. А для того, чтобы преодолеть трудности и выстоять, нужна воля, решительность и талант руководителя.
Сейчас многие доморощенные писатели всё до мелочей описали и «поняли» в его жизни: как тяжело встал, что-то сказал, закурил. Но ни один из них не побывал в его шкуре… Давайте же лучше вспомним самое важное.
За 29 лет правления, включая тяжелые годы войны, была создана лучшая в мире разведка, победоносная армия, неподкупная милиция, прекрасная дипломатия, национальная фундаментальная наука, одна из лучших в мире бесплатная система образования, патриотическая идеология. И не он раздавал кредиты иностранцам и исконные русские земли под юрисдикцию Украины и Казахстана. Не увлекался он бредовыми сельскохозяйственными идеями и построением коммунизма за 20 лет.
Всю свою жизнь терзался певец революции Горький: он – то, со своими поисками, ближе всех был к «творцам счастья». Из его последнего и неоконченного романа ясно, что в каждом дремлет подобие Иуды и ждёт своего часа.
Для новой жизни нужны были образы, которые совпадали с идеями вождей и привлекали молодёжь.
И не случайно новая власть большое значение придавала новому искусству, новым ярким героям. Причём они могли быть не обязательно образованными или духовно сильными.
Здесь не обязательны героические страдания, наоборот, геройство стало подменяться… популярностью.
Среди способов популяризации, конечно, кино – самый удобный: здесь художник – не главное лицо. Средства здесь другие: крупный план, нужная интонация и песня. Вам позволяют смотреть то, что считают нужным.
И это кино уже поёт гимн Эйзенштейну, надуманно жестокие кинематографические находки которого, в «Броненосце Потёмкине», напоминают методы запевал революции, потом уже его сценарии правит «хозяин». И не случайно. Потому как хочется угодить. И замахнулся на крупное, а России не знает. «Хозяина» все считают несмышлёнышем в делах искусства, а он приглядывается внимательно, наследие-то получил не простое…
Оркестр давно уже играет, персонажи на сцене поют взахлёб, увертюры никто уже не помнит. Появляется Александров с его стерильными героями, кинокомедиями, мягко высмеивающими новую жизнь.
Правда, для некоторых печально смотрятся мордобои и приход стада к столу в «Весёлых ребятах» с далеко не простым Утесовым. И что-то это напоминает. Ушла куда-то былая культура тонкого восприятия жизни, зато властям нравится и толпа ликует.
Вслушайтесь в тревожную музыку Дунаевского к фильму «Дети капитана Гранта». Все тогда были похожи на этих воспитанных, умненьких детей и верили в счастливый конец действия.
Только в тюремной камере Мейерхольд понял, чего от него ждали власти. Хотел сразить их своим новаторством в «Мистерии Буфф». Видно, что талантливо увлёкся, но тогда нужна была только полногрудая конкретика в лице девушки с веслом.
В старой России мало кто из родителей отдал бы своего сына или дочь учиться лицедейству. Русский мужик мудр: блудлив и горек хлебушек на этой почве. Во все времена настоящих-то художников были единицы.
Менделеев искренне переживал и винил себя, что вовремя не удержал любимую дочь от желания работать на сцене. Да и сама Любовь Дмитриевна позднее поняла, что принесла этим решением глубокие страдания себе и своим близким. Муж её, Александр Блок, писал: «Не люблю я актеров, милая, постоянно мне больно, что ты хочешь играть. Тут стыдное что-то. Спасает только гений. Нет гения – стыдно, скучно, не нужно».
Не сразу, но становится ясно, почему не тронул «хозяин» Шолохова или Булгакова. Думаете, не читал он «Собачье сердце» или «Мастера и Маргариту»? Если бы не «он», не поставили бы на сцене «Дни Турбинных». Значит, понимал и ценил истинное.
Смешными и нелепыми кажутся попытки Никиты Сергеевича «по-шахтёрски» рулить искусством. Зато стало понятно, что погорячился Владимир Ильич с очередным своим лозунгом: «Каждая кухарка может управлять государством».
Одним из преступных действий новой власти против России было лишение гражданских прав самостоятельного имущего населения или, как сейчас говорят, «среднего класса». В полной мере к ним можно отнести священнослужителей.
Все эти русские люди, добровольно отдавшие нажитое честным трудом, в самые сложные времена перестройки государства не участвовали в выборах и не имели равноправия. Это жестокое заблуждение новой власти принесло экономическую разруху и затормозило развитие России на 20 с лишним лет.
В апреле 22-го Отец Серафим был приглашён в городской Уездный Исполнительный Комитет.
В назначенное время он открыл обшарпанную дверь с табличкой:
«Нач. хозчасти, комната № 11, тов. ТРАУТМАН» и увидел за столом лысоватого человека в кожаной куртке. Теперешние представители власти, особенно в подобных «театральных» одеяниях, вызывали у него неприязнь.
Уверенным жестом человек власти указал на стул напротив.
– Отец Серафим или гражданин Константинов Николай Александрович, как у вас говорят, в миру.
– Да, точно так.
– Я пригласил вас, чтобы вы приняли участие в акции по добровольной сдаче церковных ценностей, то есть утвари из золота и других ценных металлов и драгоценных камней.
– Кому это сдать?
Отец Серафим на минуту задумался с оттенком некоторого замешательства.
– Вы знаете, что власть Советов национализирует все ценности бывшего государства. Церковь – составная часть этого государства, так что вам должно быть всё понятно.
– Понятно только новой власти. Все эти ценности приобретены на пожертвования прихожан. Юридически это похоже на грабёж и самоуправство.
– Не надо спорить. Решение принято. Уже начала работать подкомиссия УИК по изъятию церковных ценностей.
– Решение принимают после раздумий и понимания. Но вы, я вижу, далеки от этого.
– Вы знаете, я много слышал о вас, как о добром и порядочном человеке. Я не советую вам так резко высказываться против власти, особенно здесь. Тем более, что изъятие церковных ценностей производится в пользу голодающих Поволжья.
– А кто довёл их до голода? Лучше бы ваша власть начала заниматься экономическими проблемами, тогда бы и голода в стране не было. Меня год назад тоже вызывали, также говорили о моих положительных качествах и предложили докладывать то, что я слышу на исповеди.
Ваша власть не понимает всего ужаса этого кощунства.
– „Мы с вами заочно знакомы. Помните, два года назад местный глава еврейской общины просил вашего ходатайства за одного мальчика.
– Да, помню. Взял грех на душу.
– Почему так?
– Душа молодая могла быть светлой, а сейчас я не уверен в её будущем.
– С вами трудно разговаривать.
– Да, это не слепо командовать.
– Ну, так как насчет участия в сдаче?
– Нет уж. Увольте от греха.
– Вы же понимаете, что этим ничего не измените. Будет кто-то другой.
– Если найдете, пусть будет. Статистов у нас много, а я – истинно верующий.
– Я вынужден буду доложить, что вы отказались. Несмотря на то, что вы мне когда-то помогли.
– Вы и себе помочь не сможете.
– Ну, вы много на себя берёте. И даже более. Мы построим общество независимых свободных людей.
– Для того, чтобы построить, надо изучить эту страну. А вы же её не знаете и не понимаете.
– Как раз мы понимаем лучше и считаем церковные догмы вредными.
– А совсем недавно мне говорили, что вы верующий иудейской веры.
– Заблуждался. Нашёл в себе силы изменить взгляды…
– Знать, не глубокие были взгляды. Конечно, для нынешней власти, церковь – догма. Власть – тоже испытание. Вижу, что мало там дальновидных людей.
– Революционеры – самые дальновидные люди.
– Если бы власть хотела блага народу, она никогда бы не уничтожала веру. Ваши революционеры не добьются ничего, кроме лозунга. Вот где главная западня.
– Почему же? Мы создаём новые отношения в городах и в деревне.
– Жестокостью? Странно, много евреев вижу во главе новой власти. Но, что самое интересное, не верующих евреев, а наоборот, восставших против религии. Я раньше не мог представить, что они могут быть настолько агрессивными.
– Значит, вы нас ненавидите?
– Люди тут ни при чём. Я всех людей уважаю… Просто я хочу объяснить разницу верующего и безверия.
– И в чем же разница?
– С верой человек чище душой, а это уже немало.
– Но Бог – это фантазия.
– Эта, как вы говорите, фантазия пережила много веков.
Тот, кто хочет быстро построить новое, полностью сломав старое, накопленное, глупый человек, либо вор и проходимец.
– Я, конечно, могу преследовать вас за контрреволюционные мысли, но вовсе этого не хочу и призываю подчиниться действиям властей.
– Вот-вот. Опять вместо мыслей лозунги. Несомненно, бороться нужно, только знать зачем.
– Наша власть основана на сознательности, когда каждый понимает политику власти. Большинство согласно с её целями. Вы слышали речи Ленина, Троцкого?
– Слышал, скорее от других. Говорят, что отменные ораторы.
– Вот видите.
– Я думаю, что такого рода ораторство скорее похоже на сладкие речи дьявола.
– Что вы имеете в виду?
– Как вы думаете, кто более красноречив? Бог или дьявол?
– Ну, это не по моей части.
– Полагаю, что Бог делает свое благое дело молча.
– Новая власть отвергает Бога.
– В этом главная её ошибка. Я уже говорил, что вы строите неизвестное доселе общество и отвергаете Бога. И, заметьте, строите на непонятной вам земле. А кто вам позволил проводить такие эксперименты? Степень распространённого зла обернется на собственную судьбу.
– Я ещё раз говорю, что вовсе не хочу сделать вам плохо.
– А я, как русский человек, не могу пойти на компромиссы. Вы-то, наверное, пошли бы?
– Не ёрничайте, отец Серафим. Вам придётся подчиниться власти и ограничить эти свои вредные мысли.
– Видно, не привыкли вы слышать тихие выстраданные речи…
По душе вам совсем другие, пламенные.
– Я тоже не пойду на компромиссы. Я не верю ни в какую иудейскую или православную религию. Отец Серафим, надо уметь проигрывать.
– Это и пугает. Основное подозрение в искренности вашей власти. Не место во власти случайным людям.
В этой жизни никто ещё не выигрывал. Мне жалко вас, Траутман! Ведь вы, как и ваша власть, слепы.
– При всей вашей антипатии ко мне, я не хочу расставаться врагами.
– Хорошо, я уйду, но благодарить не буду. И даже не буду себя корить, что когда-то помог вам. Но на прощание хочу вам сказать, что я больше уважаю того, кто просил за вас. Либстера. Он твёрже стоит на нашей земле, за ним ответственность перед людьми. Он хочет добра. А проигрывает на нашей земле разобщённость и равнодушие…
Отец Серафим вышел от Траутмана с неприятным чувством.
Из российской истории известно, что до голодающих реально дошло менее одной пятой части собранных средств от продажи церковных ценностей страны. Остальные были разграблены, большинство их исчезли безвозвратно.
Отец Серафим открыто выступил против так называемого «Обновленческого собора», которым руководил ЧК, через очень вкрадчивого и совсем не простого посредника троцкистских идей Тучкова.
Все это послужило основанием к тому, что он оказался в первых рядах репрессированных священнослужителей, был выслан на 10 лет в район Воркуты, вернулся в 1946-ом и, прожив несколько лет в родном городе, тихо и незаметно ушёл из жизни.
Судьба Траутмана неожиданно «сыграла в пику», в 37-ом. Оказалось, что именно к Траутману ходил советоваться директор толевого завода перед восстановлением сгоревшего дома Петра Александровича. «Хозчасть» также не миновала ряд подобных вложений государственных средств. К тому же, было «странно», что часть церковного имущества была украдена местными бандитами. Никто из УИК не сомневался в честности Траутмана, но факты были отражены в личном деле. И вот он уже в замах, а через два месяца – в камере. Никто из сослуживцев не стал брать на себя поручительство его преданности «делу».
В камере Траутман сначала уповал на ошибку. Значительно позднее, он почувствовал себя жертвой. Убеждённый идеологически и лишённый глубокой веры человек, в порыве слабости, как правило, становится на сторону сильного.
Осталось неизвестным, в чём довелось признаться Траутману на следствии, но больше о нём в городе не слышал никто. Жена и приёмный сын вскоре покинули город и растворились в бескрайних просторах России.
Отец
Отец Нади, Пётр Александрович, на правах младшего сына пользовался большей любовью родителей.
Пётр Александрович впитал с молоком матери страстную веру в Бога и хотел посвятить себя служению церкви. Он много читал духовной литературы, искренне проникся любовью к православной вере, но сказать о своих помыслах отцу или братьям не решался.
Он вовсе не был готов к проявлению хозяйской твердости или коммерческой смекалки, без которых невозможно самостоятельно работать в торговле.
Читать бесплатно другие книги:
