У обелиска (сборник) Кликин Михаил

Ирина Черкашина

Посмертник

Они остановились у замусоренной лесной обочины, на подъезде к какому-то фольварку. Мотор «Виллиса» заглох, и в ответ на все попытки водителя его оживить только чихал.

Водитель, пожилой сержант Кринович, повернулся к Порошину и сказал с сильным белорусским акцентом:

– Просим прашшения, товарыш маг, а далее машина не поедзет. Чинить треба. Такая зараза мотор…

Капитан Порошин досадливо поморщился. Ему нужно было вместе с группой быть к вечеру в штабе дивизии. Там – короткий отдых, а потом – нескончаемая, грязная, пахнущая кровью работа по закрытию могил. Братских, одиночных, военных, гражданских – всех, какие фронт оставлял за собой, стремительно продвигаясь на запад. В штабе его ждали. Прежний дивизионный посмертник неделю назад погиб, подорвавшись на противопехотной мине, а полковые маги не справлялись, не успевали. Да и какие сейчас в тех полках маги? Малыши-желторотики, новый набор после краткосрочных курсов. А здесь уже целых семь дней могилы стоят открытыми, непроверенными, и кто знает, какая в них активность завелась – на вражеской-то земле?

В сорок втором году, попав под Харьковом в окружение, Порошин видел, что может враг – достаточно сильный и наглый, чтобы вмешиваться в ход великого круговорота магии и жизни – сделать с неприбранными вовремя телами и не ушедшими далеко солдатскими душами. «Атаку мертвых» тогда удалось отбить, но вспоминать об этом маг не любил. Ему и так на память от того прорыва осталась мелкая дрожь в руках – последствие тяжелой контузии.

А сейчас работы предстояло много, и лишняя задержка в пути была совсем некстати.

Маг достал из планшетки истрепанную карту Восточной Пруссии времен германской войны. Карту эту ему в Москве подарил профессор Арнольди, преподаватель Высшей школы военных магов, когда узнал о назначении Порошина. «Пока новую карту выдадут, сколько времени пройдет. А вам могилки искать без карты замучаетесь». Карта была подробная, исчерканная карандашными пометками, крестиками и стрелками, указывающими направления то ли ударов, то ли передвижения войск – ею явно пользовались в каком-то штабе. Порошин постеснялся спрашивать, откуда она у профессора, но подарок с благодарностью принял. Ездить ему действительно придется много. Магов-посмертников на Третьем Белорусском фронте очень не хватало: бои шли кровавые, немцы держались за землю чуть ли не зубами, потери были большие с обеих сторон.

Порошин развернул карту, нашел район Крагау, дорогу, по которой они приехали, и фольварк. Фольварк назывался Метценхоф. На карте возле названия едва заметен был карандашный крестик, обведенный кружком – так маги-посмертники обозначали закрытые, отработанные захоронения. Кто ж его, интересно, нарисовал? Может, и сам Арнольди – ему в ту пору должно было быть около тридцати. Порошину почему-то не пришло в голову спросить профессора об этом.

– А что, кто-нибудь в этом Метценхофе сейчас есть?

– Наши, наверно, стоят, – флегматично отвечал Кринович. – Сходите поглядзите. Бои тут два дни как кончилысь.

– Пойдемте, – сказал Порошин своей помощнице, Лидочке Синицыной. – Разузнаем заодно, какая обстановка с захоронениями. Сержант, много времени нужно на ремонт?

– Да хто ж его ведает, – проворчал водитель. – Може, час, а може, до ночи провожусь. Машину бы к фольварку ближе подогнаць…

Лидочка и Кринович и составляли всю оперативную группу капитана Порошина. Лидочка пришла из связисток. Ей было девятнадцать, но она уже успела как следует понюхать пороху под Витебском. Там-то и проявились ее магические таланты – она в одиночку отбила контратаку вражеских магов под Оршей. Чудом выжила и потом несколько месяцев провела в госпиталях, залечивая ожоги и травмы. Командование просто обязано было – Порошин наизусть знал все изобилующие «категорически требую…» приказы – отослать Лидочку самое меньшее на краткосрочные курсы при штабе фронта, а если по делу, то в Москву, учиться по-настоящему, однако она неведомо как добилась отправки обратно на фронт. Так девушка оказалась на скромной должности помощника специалиста по посмертной работе. Порошин из-за фамилии прозвал ее про себя Синичкой. Однако она и впрямь была похожа на синичку: маленькая, черноглазая, подвижная. Каждый раз, когда магу приходилось лезть в ледяной мир сопряженного пространства, куда великая река магии уносила уходящие души, он старался держать в голове воспоминание о Лидочке – как отсвет жизни в тумане посмертия, ориентир, к которому ему надлежало вернуться. И к которому ему вернуться хотелось.

Впрочем, от излишнего внимания к помощнице он себя всегда остерегал. Во-первых, они на войне, а не на прогулке. Во-вторых, маг-посмертник – не тот человек, с которым хорошей девушке следует связывать судьбу. Да и сил, честно сказать, у него хватало только на работу…

…Он ушел на фронт, едва отучившись три года в институте, а до того – отработав несколько лет на заводе магом-производственником. Тогда, в августе сорок первого, на фронт отправился весь курс. Базовые знания они получили, а специализация была не так уж важна. Жив ли сейчас хоть кто-то из тех, с кем довелось сидеть в пыльных институтских аудиториях? Порошин этого не знал. От сорок первого в памяти остались только дым, пламя и усталость пополам с отчаянием. Но потом маг привык воевать и многому научился. Он попал в Шестую армию и вместе с ней оборонял днепровский берег, бился за Донбасс, наступал под Барвенковом и попал там в окружение.

После выхода – а оттуда повезло вырваться очень немногим – были долгие месяцы госпиталя, потом курсы переквалификации, а потом – фронт. Точней, фронты, бесконечные переброски туда, где отчаянно не хватало людей и где приходилось работать днем и ночью, в огне и крови наступая на запад. Вначале – Донбасс, освобожденный к осени сорок третьего; потом бои под Киевом, потом – Крым, щедро политый русской кровью; потом – Западная Украина (от воспоминаний о массовых захоронениях подо Львовом Порошина по сей день бросало в дрожь). И вот теперь – Восточная Пруссия.

Земля, на которой не в первый раз уже сходились в смертельной схватке русские и немецкие войска.

Порошин и Лидочка вышли из машины. Мимо по шоссе потоком шла техника, проходили свежие части, редкими группами брели растерянные, перепуганные беженцы. Оставив Криновича ковыряться во внутренностях «Виллиса», маг и его помощница направились к фольварку по прямой асфальтированной дороге, обсаженной вязами. Стволы их местами были посечены осколками, и на темной коре сверкали светло-золотистые пятна свежей древесины. На дороге попадались выбоины от мин, заполненные мутной весенней водой. Туманный, тихий день уже клонился к вечеру. Далеко за лесным массивом ревела канонада – под Кенигсбергом шли бои. Но здесь было тихо, и в ветвях вязов, окутанных зеленой дымкой, пересвистывались птицы. От фольварка, состоявшего из основательного кирпичного дома с полукруглыми окнами и нескольких хозяйственных построек, доносились чьи-то голоса и недовольное гоготание гусей. Если б не далекий грохот артиллерии – казалось бы, что никакой войны и в помине нет.

– Как-то слишком спокойно тут, – пробормотала Синичка себе под нос, зябко поводя плечами. – Словно в болоте…

Порошин только кивнул. Он и сам ощущал, что великие потоки силы вокруг фольварка словно остановились, ушли в глухой бездонный омут. А ведь должны были бурлить – фронт проходил здесь совсем недавно, и эхо ударов, которыми обменивались боевые маги, должно было гулять по всему магическому фону. Странно это – куда все делось?

В фольварке их заметили. Часовой с автоматом на изготовку окликнул новоприбывших.

– Стой! Пароль!

– Янтарь, – буркнул Порошин.

– Яхонт! Проходите, товарищ капитан.

Вскоре навстречу им из дверей вышел молодой светловолосый офицер в накинутой на плечи шинели. Судя по погонам, стрелковый лейтенант. Вид у него был озабоченный.

– Здравия желаю! Денисов, Сто двадцать четвертая стрелковая, – отрекомендовался он. – Занимаем фольварк согласно распоряжению штаба дивизии…

– Капитан Порошин, специальный отдел, – представился маг. – Еду в штаб, а у нас машина встала. Не поможете? Или документы показать?

Лейтенант документов требовать не стал, однако бросил заинтересованный взгляд на Синичку.

– Сержант Синицына, моя помощница, – пояснил Порошин. – Мы только-только прибыли, еще в дивизии не отчитались, а уже такая незадача… Машина возле самой своротки к фольварку осталась. Можете послать к ней кого-нибудь?

«Все-таки нет у меня военной косточки, – мельком подумал он. – Я, капитан, у безусого мальчишки-лейтенанта помощь чуть ли не выпрашиваю. Михеев – однокашник по Высшей школе, оставшийся служить на Первом Украинском – уже бы всех заставил построиться и честь ему в движении отдавать, хотя всего лишь майор».

– Могу, отчего нет, – хмыкнул лейтенант и крикнул в открытую дверь: – Седых! Там у леса машина сломалась. Товарищи вот в штаб едут… Сходи со своими, глянь, что случилось.

– Сделаем, товарищ лейтенант, – отвечал из дома чей-то веселый голос.

– Только смотрите, без шуточек, – предупредил Денисов сурово. И прибавил, обращаясь к магу: – Всем хорош у меня сержант с первого отделения, но шутник… Пару раз чуть под трибунал не загремел за шуточки. Вот как раз я его опять песочить закончил. Ты, говорю, Седых, комсомолец, медаль «За отвагу» на груди висит, а ведешь себя точно дите малое. Гуся Гитлером назвал и бегаешь за ним по двору на потеху всему взводу! И ладно бы взводу, а то немцы глядят, местные…

Он с досадой махнул рукой. Порошин только улыбнулся, представив себе описанную лейтенантом картину.

– Второй день тут отдыхаем, – пояснил Денисов, кивая на фольварк. – Тяжелые были бои, давно таких не припомню… Пройдемте в дом, товарищ капитан. Чай будете?

В доме было полутемно и прохладно. Окна, разбитые, должно быть, во время обстрелов, стрелки закрыли чем придется: занавесками, перинами, кусками фанеры. Однако дом все еще хранил следы былой жизни: жались по углам опустевшие пузатые буфеты и поставцы, в одной комнате стоял книжный шкаф с треснувшими стеклами, в другой – детская кроватка. На столах кое-где даже оставались смятые светлые скатерти, а на стенах в покосившихся рамочках висели вышитые крестиком цитаты из Библии.

Лейтенант привел мага с помощницей на кухню – большое, аккуратно побеленное помещение со сводчатым потолком. У стены стоял чудовищных размеров рабочий стол, заставленный коробками с консервами и бумажными мешками, а в торце кухни помещалась печь с тремя чугунными конфорками. Крюки для сковородок, вбитые в стену над плитой, пустовали. Пахло дымом и печеной картошкой. Печь топилась, у рабочего стола возился сержант – должно быть, повар, вскрывал банки с тушенкой.

– Козырев, чайник поставь, – велел ему лейтенант, а потом спросил уже другим тоном, с той невольной фамильярностью, что порой появляется на фронте даже и меж различными по званию: – А вы по какой части маг будете, товарищ капитан? А то у наших снайперов винтовки новые, заговорить бы. Прицелы бы заговорить, а?

Порошин вздохнул. Он уже знал, что будет дальше.

– Я специалист по посмертной работе, – ответил он ровным голосом. – Но заговорить прицелы могу. Отчего нет? В рамках доступного – заговорю.

– Посмертник, значит… – протянул лейтенант, помрачнев. – Вам тогда и вправду лучше ехать в штаб. К разведчикам. Я слышал, они вас ждут – не дождутся. А прицелы наши – что ж… Прицелы и так вроде ничего…

– Как скажете. – Маг не стал спорить. – Мы уедем, как только машина заведется.

Посмертников на фронте не любили – хотя и обойтись без них было нельзя. Считалось нехорошей приметой, если маг-посмертник задержится в части дольше, чем нужно, – мол, это к большим потерям. Слишком близко маги подходили к самой смерти – а смерть на войне подходила близко ко всем.

Не место магу-посмертнику там, где живут живые. Его место – в дороге, бесконечных разъездах вдоль линии фронта, от одной братской могилы к другой, от одной вернувшейся разведгруппы к другой, от очередного захоронения к очередному посмертному допросу и обратно. Проклятая, но такая нужная на войне работа…

Чай пили в молчании.

– Есть ли в окрестностях свежие могилы? – спросил Порошин, со стуком отставляя чашку. Руки почему-то тряслись сильней обычного. – Раз уж я здесь, надо заняться ими, чтобы потом не возвращаться.

– Есть, – кивнул Денисов. Он, кажется, смутился из-за своей откровенной неприязни к магу. – Немецкие точно имеются.

– Где? Я хочу взглянуть.

– Да вот тут, прямо за фольварком.

Во дворе дома уже стоял подогнанный «Виллис», и бойкий круглолицый сержант – должно быть, тот самый шутник Седых – с серьезным видом втолковывал Криновичу:

– Надо рессоры проверить, дело говорю, ну? Без рессор ты далеко не уедешь, хоть какой у тебя там движок…

Солдаты, толпившиеся вокруг «Виллиса», посмеивались. Кринович разбирал мотор, мученически вздыхая.

Денисов усмехнулся, покачал головой, но ничего не сказал вытянувшемуся перед ним сержанту. Они вышли за ограду, где между берегом небольшого пруда и ольховой рощей тянулась разбитая ветка узкоколейки. Вечерело, и в воздухе отчетливо пахло дымом.

– Тут вот свежая могила. – Денисов указал на холмик голой земли, с одного бока слегка просевший, на котором стоял деревянный крест без имен. – А там, верно, тоже могила. Не знаю, товарищ маг, что это еще может быть.

Между прудом и фольварком, на пригорке, высился массивный каменный обелиск с высеченными на нем крестами и памятной надписью по-немецки. При ближайшем рассмотрении оказалось, что камень, из которого высечен обелиск, – редкий черный гранит, испещренный золотистыми блестками. Хорошая магоемкость должна быть у этой штуки… Грани были на совесть отполированы, и тем заметней казались россыпи выбоин от осколков. У подножия пригорка чернели несколько характерных воронок – видно, наши из миномета обрабатывали укрывшегося за памятником врага. На вершине обелиска был установлен немецкий орел с расправленными крыльями, повернувший голову на восток. Вокруг стояла чугунная ограда, местами поваленная, местами целая, украшенная литыми дубовыми венками. Внутри ограды еще угадывались очертания цветочной клумбы.

Глядя на этого орла, часть крыла у которого была снесена осколком, Порошин мстительно подумал: «Что, долго в нашу сторону глядел? Догляделся – мы пришли!»

Он прошел вперед и остановился возле обелиска. И впрямь могила…

– Захоронение старое, – пробормотал он, водя руками над землей. Самое простое предварительное прощупывание фона: где нарушен, когда и как. – Времен германской войны, должно быть…

– Империалистической! – сурово поправила его Лидочка.

Он поморщился и бросил мимолетный взгляд на надпись. «Последний рубеж Восточной Пруссии» – и ниже, более мелкими буквами: «Павшие герои на страже родной земли». Обелиск и впрямь был поставлен над братской могилой, поставлен во славу немецкого оружия тридцать лет назад, когда эта слава вовсю гремела на полях сражений.

Денисов нервно топтался у него за спиной, потом не выдержал – закурил. Соседство с германским монументом явно ему не нравилось. Синичка застыла за плечом, напряженно наблюдая за работой своего начальника. Порошин не спешил – могилы, особенно на исконной вражеской территории, приказ предписывал проверять тщательно. А тут не просто могила – целый мемориальный комплекс! Порошин ощущал злую и холодную магию, заточенную в памятнике, но без глубокой проверки, с ходу не мог сказать – охраные ли это заклятия, чтобы защитить могилу от осквернения, или что-то другое. Не мог даже сказать, много ли в этом камне магии, – зато почувствовал, что именно здесь, возле монумента, и есть самое сердце странного затишья. Потоки силы едва шевелились. Так бывает далеко-далеко в сером пространстве посмертия, куда магам запрещают заходить все мыслимые и немыслимые инструкции, потому что живой душе оттуда уже не вернуться.

Подобный сплав магической силы с материальным объектом встречался Порошину в тяжеловесной и консервативной области обережной магии. Но чтобы соорудить оберег такого размера, понадобилась бы долгая работа целой команды магов-профессионалов. Впрочем, немцы в те годы могли себе это позволить. Даже позже – могли. Но зачем, что тут было оберегать? Этот фольварк ничем не отличался от десятков таких же фольварков и ферм, раскиданных по окрестным землям.

«Последний рубеж Восточной Пруссии».

Да… Это, пожалуй, уже для армейского спецотдела, не для дивизионного даже. Сообщить туда как можно скорее, пусть команду пришлют, проверят, а стрелков отведут на постой в другое место. Денисову надо сказать, чтоб пока к этой штуке и близко не подходили.

«И как полковые маги проглядели этот омут с памятником?» – с раздражением подумал он и тут же сам себя одернул. Вспомнил, как сам когда-то служил полковым магом общего профиля – один за все, от обезвреживания магических мин и установки сторожевых профилей на передовой до элементарной коррекции винтовочных прицелов. До загадок ли тут, до странностей ли? В лучшем случае поставишь «маячок» да сообщишь, куда следует, вот и все загадки. В худшем – вовсе не заметишь.

С другой немецкой могилой, той, что у подножия пригорка, дело обстояло не лучше. Захоронение совсем недавнее, сделанное, скорей всего, при отступлении, но не закрытое. Забыли? Не успели? Но скорей – нарочно не стали закрывать, пусть противник, зачищающий территорию, лишний раз повозится. А не повозится – так получит на свою голову потенциальный очаг денекротизации, покойники-то свежие… Шарахнет кто-нибудь поблизости боевым магическим воздействием, от седьмой степени и выше – и полезут из могилы такие чудеса, какие и в самом страшном кошмаре не привидятся.

– Наших могилок вокруг вроде нет, – сказал вконец истомившийся Денисов. – Мы ж тут были в феврале, да отступили. Немцы тогда как ударили – и выбили нас. Перли как черти, до сих пор вспомнить страшно. Ну и вот… в другом месте где-то могилка наша, я думаю.

– Подождите, – встрепенулась Синичка. – Иван Григорьич! Поглядите вон там, у пруда. Холмик такой… типичный. Закрыто, наверно, вот вы пока и не чувствуете.

На заросшем низенькой молодой травой берегу и впрямь виднелся пологий холмик. У Синички оказался уже вполне профессиональный, наметанный взгляд, и Порошин даже испытал некоторую гордость за помощницу. Однако могила была старая – лет десять, не меньше. Никак не февральская. Маг опустил руки, встряхнул кистями, сжал несколько раз кулаки. Как его раздражала постоянная мелкая дрожь в пальцах, из-за которой порой сбивались трудные, требующие максимальной точности жеста заклятия и воздействия! Однако поделать с этим он ничего не мог. Вздохнул, постарался успокоиться и не торопясь подошел к холмику. Да, захоронение старое, закрытое и забытое. Можно и не проверять – ничего в нем нет, кроме костяков, никакой посмертной активности. А ведь могилка-то, похоже, и впрямь наша… Ему припомнилась карта, подаренная Арнольди, и полустершийся крестик возле фольварка.

– Ну, что скажете, товарищ капитан? – Денисов подошел следом. Стрелку невмочь было оставаться возле черного немецкого обелиска.

– Скажу, что нехорошее тут у вас место, товарищ лейтенант, – в тон ему ответил Порошин. – Буду докладывать в армейский штаб, чтоб вас отсюда куда-нибудь отвели. Вот из-за этого.

И он ткнул в обелиск, мрачно черневший на фоне бледного весеннего заката.

– Там на самом деле старая немецкая могила, времен прошлой войны. Вроде все с ней в порядке, но камень явно с секретом, да и фон вокруг фольварка… нехороший фон. Сами-то не чувствуете? Как вам тут – не тревожно, не душно? Не могу пока сказать, в чем именно дело, комплексная диагностика нужна, с приборами, с разными специалистами. Тут, сами понимаете, лучше на воду дуть, чем обжечься. А свежую могилу я закрою, чтоб оттуда чего ненужного не полезло…

– А это? – Лейтенант указал на холмик на берегу пруда.

– А это, судя по всему, наше захоронение, того же времени, что и немецкое под памятником. Но оно безопасное. Мертвое в нем все…

Денисов перевел задумчивый взгляд с травянистого холмика на обелиск и обратно.

– Да… Видать, было тут у наших с немцами жаркое дело, да немцы тогда одолели, не мы, – заметил он. – Стали б они иначе такую дуру над своей могилой ставить! И то сказать, за что мы тогда дрались, за что кровь проливали? За веру, царя и Отечество? Смешно… Вот и проиграли.

Он докурил и точным броском отправил окурок в едва плещущие волны прудика.

– Зато сейчас побеждаем! – горячо сказала Синичка.

Порошин промолчал. Ему тоже обидно было, что тогда – проиграли, ведь если бы по уму воевали, не за буржуев, а за справедливость, – разве ж уступили бы фрицам! Но еще обиднее ему почему-то казался вот этот поросший травой, забытый всеми невысокий холмик на берегу…

– Работать сейчас начнете, товарищ капитан?

– Сейчас, – с некоторой заминкой согласился посмертник. Мелькнула у него мысль подать донесение в армию, не откладывая, чтобы денисовский взвод отвели из фольварка уже ночью, а территорию оцепили. Мелькнула и пропала. Жалко стало стрелков, только-только им дали отдых. Да и лишней магической активности он пока что не замечал – напротив, болото стоячее. Оснований-то для паники никаких, кроме собственных смутных ощущений… Напряженность фона тут, конечно, ниже допустимого для работы – но простенькую «крышку» поставить, пожалуй, хватит.

– Ну, я тогда скажу своим, чтобы к вам не совались. Если что надо будет – зовите. И если в рощу пойдете – глядите под ноги, там не все еще разминировано.

– Спасибо, товарищ лейтенант. – Порошин кивнул. Оно и к лучшему, что не будет лишних глаз. – По батюшке-то вас как?

– Иван Сергеич.

– Тезка, значит. – Порошин улыбнулся. – Я Иван Григорьевич, будем знакомы.

Они пожали руки. Напряжение между ними таяло, и это было хорошо – маг не любил работать, когда что-то его раздражало.

– Ну что ж. – Порошин потер ладони, снова размял пальцы. – Надо начинать, пока совсем не стемнело. Синицына, готовьте материалы, будем закрывать захоронение.

Лидочка кивнула и умчалась во двор, за сумкой, в которой хранился непочатый покуда магический припас опергруппы. Денисов тоже ушел. Маг остался один на один с могилами и совершенно некстати нахлынувшими на него воспоминаниями.

Теми, которые он всегда старательно от себя гнал.

Порошин на всю жизнь запомнил то утро: холодное, дождливое утро двадцать шестого мая сорок второго года.

А перед утром была ночь. Порошин провел ее без сна, в глубокой балке, где укрылись от ураганного огня остатки стрелковых и кавалерийских частей. Свой полк маг потерял еще вчера. Пятый день войска Юго-Западного фронта старались вырваться из котла, запершего их на крошечном пятачке между немецкими позициями и рекой. К этому времени в котле уже смешалось все: части, тылы, танки, люди, лошади, обозы… Немцы утюжили пятачок артиллерийским огнем и авианалетами, непрерывно обстреливали передовые позиции, и в таких условиях идти на прорыв было равносильно самоубийству. Не идти, впрочем, тоже.

Порошин окончательно вымотался от бесконечных обстрелов, работы, напряжения, а больше всего – от запаха крови и смерти, который сводил с ума. Он готов был упасть и умереть – только потому, что не осталось сил двигаться.

В ту ночь он ассистировал врачу в импровизированном полевом госпитале, развернутом в балке. Так получилось, что Порошин оказался здесь единственным магом. Раненых было очень много. Врач, пожилой мужчина с иссеченным шрамами лицом, молоденькая, смертельно уставшая медсестра и отупевший от работы маг – вот и весь госпиталь. Они делали, что могли, стараясь не думать о том, что принесет завтрашний день.

– Товарищ маг-лейтенант! – Из дождливой тьмы под навес шагнул боец с перевязанной головой, на вид – совсем мальчишка. – Вас вызывает товарищ подполковник! Немедленно!

Порошин не торопясь завершил заклятие, ставя точку одновременно с последним взмахом хирургической иглы. Перевел дух. За год войны он научился стабилизировать раны, снимать болевой шок и держать тяжелораненых на самом краю жизни и смерти, стараясь дотянуть до прихода помощи. Получалось у него неплохо, и порой он даже думал, не получить ли после войны медицинскую специальность. Хоть это «после войны» тогда виделось как сквозь дымку.

– Идите, – буркнул врач, обрезая нить. – Какое-то время справимся без вас. Потом возвращайтесь, тяжелых много еще.

Пехотный подполковник Нестеренко сидел под таким же навесом, под каким располагался в другом конце балки госпиталь. Керосиновая лампа тускло освещала карты, разложенные на наспех сколоченном столе и придавленные от ветра камушками. Костров не разводили, опасаясь обстрела.

Нестеренко оказался самым старшим по званию среди тех, кто нашел укрытие в балке. Он сразу принял командование на себя, навел во временном лагере порядок, распределил работу и отдых, и уже одним этим внушил измотанным, испуганным людям надежду на завтрашний день.

– Товарищ подполковник…

– Отставить, Иван Григорьич. – Нестеренко махнул рукой. Выглядел он очень уставшим, но держался по-прежнему прямо. И имя-отчество мага не забыл, хотя встретился с ним всего раз, прошлым вечером. – Гляньте-ка сюда.

На карте был подробно отображен берег Северского Донца и прилегающая местность, карандашом отчеркнуты огневые точки и позиции.

– Мы здесь. – Подполковник указал кончиком карандаша на одну из балок, тянувшихся почти перпендикулярно к берегу реки. – Здесь и здесь – в соседних балках – тоже сейчас наши войска. Мы с ними держим связь. Рано утром идем на прорыв вместе, другого выхода у нас нет. Магов всего двое: вы и еще один, раненый, в соседнем овраге. Прорыв поддержать он нам поможет, но больше ничего не сделает. А к вам у меня… даже не приказ, не могу я такого приказать. Просьба.

Нестеренко тяжело поднялся с врытого в землю чурбака: худой, нескладный, очень уставший человек – и подошел к противоположному краю навеса. Там на земле, прикрытый плащ-палаткой, лежал труп. Судя по сапогам – немец.

– Полчаса назад приволокли, – сообщил подполковник, указывая на тело. – Унтер из горных стрелков. Не бог весть что, но позицию своей части и приказ, куда выдвигаться утром, он должен знать. Для нас это крайне важно. Иван Григорьич…

– Нужен допрос? – спросил Порошин, хотя это было очевидно.

– Нужен, – жестко подтвердил подполковник. – Вы готовы? Сможете?

Сумка с магическим припасом, по счастью, у Порошина сохранилась и даже не вся еще опустела. Допросить мертвого, пока не поздно, он мог, хотя никогда раньше этим не занимался. Посмертный допрос – дело опасное и требующее сосредоточенности, и не стоило браться за него в состоянии крайней усталости. Однако Порошина сейчас больше расстраивало, что он должен оставить госпиталь.

– Готов, – мрачно подтвердил маг. – Только, товарищ подполковник, мне эту работу никак не скрыть. Допрос я проведу, но для фрицевских магов он будет все равно что сигнальная ракета. Почуют меня.

– Потому и не приказываю, – сказал Нестеренко и с силой потер ладонями лицо. – Прошу. Понимаю, что риск велик. Но без этих сведений прорыв может провалиться. Так как?

– Готов, – повторил Порошин.

«Плохо, что госпиталь бросаю, – подумал он. – Ой, как плохо. У них же еще столько работы!»

– Ну, тогда с богом. – Нестеренко коротко обнял его. – Не будем тянуть. Дам вам двоих толковых ребят, выберите место подальше от балки и там действуйте. И все же постарайтесь вернуться – нам ваше прикрытие при прорыве очень понадобится.

Порошин только кивнул. Он настолько устал, что уже не боялся. Ему хотелось одного: чтоб все поскорее кончилось и можно было упасть и уснуть. Или умереть.

Место выбрали подходящее: небольшую лощину, заросшую ольхой и орешником, с крохотной полянкой посередине. Рощица была изрядно посечена снарядами, но все же давала небольшое укрытие. На краю сильно замусоренной полянки лежали два уже начавших разлагаться тела – судя по форме, танкисты, а подробней в темноте было не разглядеть. Порошин попросил двух сопровождавших его сержантов – одного из пехоты, одного из стрелков – оттащить убитых в сторону. Труп немецкого унтера, напротив, положили в середине полянки.

Порошин понимал, что Нестеренко дал ему сопровождающих не только для того, чтобы притащить мертвого фрица на место допроса. Они должны были внимательно смотреть и слушать. Подполковник рассчитывал, что хотя бы один из троих сможет, успеет добраться до балки и передать полученные сведения. И, скорее всего, это будет кто-то из сержантов, а не маг.

Порошин вывалил на землю крошечные плошки-коптильни, развернул сумку и начал на ощупь вынимать из ячеек пузырьки с препаратами. Дождь перестал, но под утро сгустилась такая тьма – дальше носа ничего не видно. И было тихо, очень тихо. Настал Час Волка, время, когда все живое замирает, когда легче и опаснее всего открывается сопряженное с материальным пространством живых нематериальное пространство посмертия.

Посмертной работой Порошин до того занимался эпизодически – все же он был штатным полковым магом, но магию сопряженных пространств помнил хорошо. По-прежнему ощупью, ползая на коленях по раскисшей от мороси земле, он расставил вокруг мертвеца плошки, капнул в каждую нужный препарат. Капли вспыхивали призрачным пламенем, голубоватым или лиловым. Хорошо, что ампулы всегда лежали в сумке на своих местах и он не мог ошибиться в темноте. Теперь предстояло самое трудное и страшное. Он поднялся во весь рост, размял пальцы и сложил первую фигуру. Потом следующую. Потом прибавил «акустику» – слова формулы, которая должна была вскрыть пространство близкого посмертия. Вскрыть ненадолго, обратимо, только чтобы пропустить обратно не успевшую уйти далеко душу немецкого унтера.

Поначалу Порошин несколько раз спотыкался и путался, но потом дело пошло словно бы само собой. Слово, символ, привязка, замыкание потока, стабилизация, новый уровень. Новая формула, снова привязка. Порошин кожей чувствовал, как многократно возрастает вокруг него напряжение силы. Внезапно резко похолодало, изо рта клубами вырывался пар. Формулы возникали из памяти одна за другой, словно сама реальность помогала ему. Сержанты, наверно, уже к кустам со страху уползли… Ну, теперь главное – успеть до того, как фрицы его обнаружат и уточнят координаты.

Жест. Символ. Слово. Резко, по экспоненте, возрастающее напряжение сил – как взмах ножом.

Удар. Последнее слово. Ледяной ветер в лицо.

Порошин зажмурился, а когда открыл глаза, увидел – перед ним словно бы раскинулось мерцающее туманное полотнище, уходящее вдаль поверх полянки в глубокую, непроглядную темень над берегом Северского Донца. Если говорить научными терминами – свернутое пространство Вернадского-Юнга, а на жаргоне профессионалов – Серая Дорога.

И там, на Серой Дороге, в ледяном тумане слабо мерцали серебристые огоньки – души, уходящие от земли в неведомые дали, уходящие для того, чтобы много позже вернуться обновленными, измененными, полными силы. Малые частицы в вечном круговороте жизни.

Призрачный ветер, дувший в открытую щель между пространствами, вымораживал изнутри, однако Порошин терпеливо держал проход, разведя в стороны ладони. Сейчас, как ему помнилось, призванная душа должна сама явиться из посмертия обратно в мир.

И действительно, один из бледных огоньков дрогнул и приблизился. Тонкое тело, сложная информационно-эфирная субстанция, но маги-практики по сей день предпочитали безусловно правильным научным терминам старорежимную «душу»… И сейчас Порошин глядел, как приближается к нему эта самая душа – смутная, едва оконтуренная, мерцающая фигура. Когда она вырвалась из прохода и стремительно втянулась в мертвое тело, магу почудился крик боли и леденящий удар.

Сейчас предстояло самое сложное: удерживая проход, допросить мертвеца и проследить, чтобы душа вновь вернулась на Серую Дорогу. Нужно было поторопиться, открытый проход высасывал последние силы. На лбу выступил холодный пот, руки заледенели, голова кружилась, однако ему нужно было любой ценой довести дело до конца.

Он чувствовал сопротивление – даже мертвый, фриц не хотел отвечать, однако маг держал его крепко. И мертвец, лежавший в круге из мерцающих в плошках магических огней, неохотно открыл рот. Вначале из горла вырвалось сипение, потом маг услыхал хриплый, невнятный ответ:

– Ефрейтор… Артур Бергауэр… Первая горная дивизия… Горный разведывательный… батальон…

Порошин снова судорожно вздохнул и поморгал – в глазах, слезившихся от неощутимого ветра с Серой Дороги, замерцали странные огоньки. Ох, как бы в обморок не хлопнуться… Нельзя, сейчас никак нельзя! Он поморгал еще раз, сгоняя слезы и надеясь, что злое мерцание исчезнет… и вдруг понял, что мерцание ему не чудится. На Серой Дороге творилось что-то невообразимое. Бледные огоньки душ, одинокие, потерянно бредущие в ледяном тумане посмертия, возвращались.

И было их много, очень много.

Такого ужаса Порошин не испытывал никогда в жизни, даже под самой первой бомбежкой.

Когда схлынула первая волна страха, от которой руки затряслись и живот скрутило судорогой, он расслышал далекий голос, кричащий где-то в голове, на пределе внутренней слышимости. Какой-то маг пробился к нему через мыслеречь:

«Закрывай! Немедленно закрывай окно! Они же сейчас прорвутся! Закрывай, чучело глухое!»

«Второй наш маг, – сообразил Порошин. – Тот самый, раненый, про которого говорил подполковник. Наверняка более опытный, чем он сам».

«Сейчас!» – ответил он этому паническому воплю, и ощутил ответный короткий выдох. Его услышали.

«Быстрей. Чем могу, помогу». – И сразу же через ночь, через стылый морок Серой Дороги к нему пробился ручеек силы – живой, огненной, скрученной в тугой шнур.

Заплетающимся от страха языком Порошин начал произносить формулы отрицания и замыкания, попытался сдвинуть ладони, финальным жестом захлопывая окно – и понял, что проход не закрывается. Он еще мог держать его, не давая распахнуться совсем и выпустить наружу сотни мертвецов, – но не мог и закрыть, даже с помощью второго мага.

Кто-то неизмеримо сильнее их обоих скрыто вмешался в его неумелый обряд и теперь давил, давил, одолевая сопротивление Порошина и заставляя его по сантиметру разводить руки все шире.

«Закрывай же, дурень! Ну!»

«Я… не могу…»

В немом ужасе Порошин глядел, как несутся на него из серой мглы бледные звезды возвращаемых на землю душ. Глядел – и ничего не мог поделать.

Второй маг несколько мгновений молчал – видимо, анализировал обстановку. Порошин, из последних сил державший проход, не мог на это отвлечься.

«Ясно все, – наконец услышал он, и в голосе незнакомого коллеги прозвучала смертельная усталость. – Поймали нас на твоего покойника, как карася на хлеб. За Донцом, похоже, спецы из «Аненербе» сидят, сильные посмертники. Так канал силы упрятали – за неделю не отыщешь. Я только сейчас увидела…»

Маг оказался женщиной, и это почему-то Порошина особенно задело. «Уходи немедленно!» – хотел крикнуть он и не успел. Полянку, где он работал, накрыло залпом вражеской артиллерии. Наводчики фрицев наконец его нашли.

Мага опрокинуло, оглушило, а в себя он пришел лишь спустя час, в кузове полуторки, идущей в массе прорывающихся войск. Один из сержантов вытащил его и доволок до балки. Немцы поливали колонну, рвущуюся к Северскому Донцу, шквальным огнем, люди шли, не имея никакого прикрытия, и очнувшийся Порошин, насколько хватало сил, ставил защиту для них и обманки для вражеских магов. Пару раз он пытался связаться с той незнакомой ему женщиной-магом – но безуспешно. Как он понял позже, она осталась в балке, не ушла, и в одиночку сдерживала «атаку мертвых» – умело, расчетливо, пока и ее не накрыло вражеским снарядом или не сожгло боевым ударом тех самых «спецов из «Аненербе»». Именно благодаря ей окруженцы получили время на прорыв, Порошин был тут совершенно ни при чем.

А орден Красного Знамени и звание старшего лейтенанта достались ему…

Сержант стрелкового полка, вытащивший Порошина с полянки, погиб во время прорыва – убитыми потеряли тогда очень много, из десятка человек до берега Донца добирались хорошо если трое. Нестеренко погиб тоже.

Порошин потом, трясясь от озноба в госпитале душными летними ночами, часто вспоминал их всех и думал о том, как несправедлива бывает война.

– Иван Григорьич!

Порошин вздрогнул. Синичка стояла перед ним, держа в руках брезентовую сумку с выданными под расписку в Москве магическими смесями и материалами. Малый набор специалиста по посмертной работе, или, как шутил профессор Арнольди, «сума некроманта».

– Начинаем? – деловито спросила Лидочка, словно не замечая задумчивости посмертника.

– Да… конечно.

– Как обычно? «Крышку»?

Порошин кивнул. «Крышка», или по инструкции «Малый комплекс магических воздействий по предотвращению спонтанной денекротизации», надежно изолировала друг от друга два сопряженных пространства – живых и мертвых – и не допускала проникновения в могилу сильных магических возмущений. Порошин с начала своей карьеры поставил сотни таких «крышек», бывало – работал и под обстрелом, и под угрозой окружения, но ни разу еще – вблизи аномалии, подобной этому немецкому монументу. Свежее захоронение сделали у самого подножия пригорка – места другого не нашли, что ли? Или рассчитывали, что вражеские маги побоятся к нему лезть? Он огляделся: нигде никого, Денисов и впрямь загнал своих молодцов в дом. Только вечереющее небо с разливающимся по западному краю бледным заревом заката, тянущиеся по горизонту дымы, далекая канонада и шелест ветра в ольховых ветвях. Вот и прекрасно.

– Будешь ассистировать, Синицына, – скомандовал он. – Сложная у нас сегодня обстановка, один я могу и не справиться. А ты уже кое-что умеешь – поможешь.

– Так точно! – Синичка просияла. Учиться она любила – даже такому тяжелому и неприятному делу, как посмертная магия, и это качество Порошину в ней тоже нравилось.

Вдвоем они подготовили основу для «крышки». Начертили прямо на осыпающейся земле могильного холмика сложную, многодетальную фигуру, жестко сориентированную по магнитным полюсам – контур для приложения силы. В густеющих сумерках было заметно, что линии ее слегка светятся. Какой бы здесь ни был вялый фон, а все же фоновая магия концентрировалась в контуре, и Порошина это порадовало: значит, ее для работы хватит. В точках пересечения линий голубоватым светом замерцали свечки из особого материала – температурно-световые фильтры.

– Надо бы поторопиться, – пробормотал Порошин, привычно растирая трясущиеся руки. В ночи было легче открывать проход на Серую Дорогу, чем закрывать его.

– Я готова, товарищ капитан! – с комсомольским пылом отрапортовала помощница. «Готова-то готова, – подумал он, – а даже в сумерках видно, какая ты бледная и уставшая. Эх… хороша команда, инвалид да девица юных лет! Впрочем, кто сказал, что мы воевать не можем – можем, да еще как!»

– Становись за контуром, будешь собирать потоки, все, какие достанешь, и мне перебрасывать, – велел Порошин. – Фон здесь больно инертный, мне одному сложно далеко тянуться и одновременно «крышку» держать. Ясно?

– Так точно…

Сам посмертник встал в середину контура. Привычно сосредоточился.

– Начинаем!

Снова, как много раз бывало – символ, слово, привязка. Замыкание потока – осторожное, без спешки, переход на новый уровень силы. И опять – слово, символ… Фигура на земле с каждым переходом светилась все ярче, голубовато-белые огоньки свечей горели словно электрические. Однако и магу каждый жест, каждое слово давались все тяжелее. Все-таки низковато здесь фоновое напряжение, как бы не пришлось разбирать с таким трудом собранный контур. И не останется тогда ничего другого, как в ночь-полночь докладывать в штаб и уводить отсюда людей, и потом держать за это ответ, если окажется, что пресловутый камень с орлом не представляет никакой опасности.

– Синицына! – позвал он, стоя посреди контура с разведенными в сложном жесте ладонями. – Поток давай, не хватает силы!

– Так нету, – растерянно ответила помощница.

– Чего нету?

– Потока нету…

– Так найди! – рявкнул маг, забыв об осторожности.

– Я… сейчас, подождите, сейчас!

Порошин стоял неподвижно, чувствуя, как от напряжения начинает темнеть в глазах, как горит в груди при каждом вдохе, как руки трясутся все сильнее, и в результате шаткое равновесие замкнутых на него потоков силы начинает колебаться.

– Иван Григорьич! Держите!

Обжигающий ручеек силы влился в него, и сразу стало легче. И откуда только такая чистая магия тут взялась, интересно? Не было же ничего!

– Синицына! – позвал он, внутренне холодея. Он уже все понял, но хотел подтверждения. – Ты откуда этот поток вытащила?

– Так вот же, Иван Григорьич… Вот же, рядом! Должно быть, спонтанный выброс… ой…

«Я тебе покажу спонтанный выброс», – чуть не рявкнул посмертник, но сдержался. Злиться надо было на себя. Сам виноват, черт контуженый, что побоялся ответственности да помощницу не предупредил, – вот и получай!

От настойчивых ли Синичкиных поисков потока, от давления ли уже набравшей силу «крышки» – а может, от того и другого вместе – обелиск с орлом во мгновение ока перестал быть безмолвным, мертвым камнем. Земля коротко вздохнула, и черный гранит на миг озарился призрачным сиянием. Орел на вершине поднял крылья, словно собрался взлететь. Не стало больше стоячего болота вокруг – магия горячими сполохами прорывалась неизвестно откуда то там, то тут. Контур «крышки», только что готовый рассыпаться от слабости, затрещал по всем швам от переизбытка силы. Порошин едва удерживал его.

«Что ж за проклятие такое?! – растерянно подумал он, чертя в воздухе фигуру за фигурой. – И впрямь памятник сработал как оберег, вон как заложенные в нем преобразователи силы закрутились… Ясно теперь, почему тут такое затишье стояло – все мало-мальски значимые потоки этот камень впитывал, как губка, впитывал и копил. Ждал. Вот и дождался дурака…»

«Поймали тебя, как карася на хлеб», – вспомнилось ему, и он немедленно покрылся холодным потом.

А маховики заложенных в памятник-оберег преобразователей раскручивались все сильнее, и Порошин с ужасом ощутил знакомое эхо посмертной магии – подобной той, что когда-то он встречал под Барвенковом. Так вот почему камень стоял над могилой – точней, над могилами… Но на этот раз, кажется, дело было куда серьезней, чем в сорок втором. «Последний рубеж Восточной Пруссии», судя по разворачивающейся мощи, способен был поднять и поддерживать не одну сотню мертвецов – лишенных сознания, одержимых только жаждой убийства. «Немцы тут оберег для своей земли поставили, – подумал посмертник, – на тот случай, если к ним еще раз русские придут. И впрямь ведь последний рубеж – если сработает, попробуй верни назад в могилы такое количество покойников, разорви-ка все связки с тонким миром, которые формируются прямо на глазах. Да тут локальный фронт открывать впору будет – магический!»

– Сейчас ведь рванет, товарищ капитан… – тихо сказала помощница, указывая на пылающий белым пламенем контур на земле. Но осталась рядом, не побежала.

Да и бежать, пожалуй, было уже поздно.

Порошин обернулся, схватил Лидочку за руку и дернул к себе, внутрь горящей фигуры. «Магия – это как саперное дело, только наоборот», – любил говаривать доцент Вайнштейн, преподававший в Высшей школе теорию и практику символьной магии. Вот сейчас и посмотрим, прав ли был уважаемый Семен Яковлевич…

– Синицына, приготовься! – Посмертник постарался придать голосу всю возможную уверенность. Главное, чтоб Лидочка не успела понять, как они рискуют. – По моей команде – вышибаешь из контура все опорные точки. Сумеешь?

– Сумею… Но мы же тогда…

– Ничего не тогда, – оборвал ее Порошин. – Поток я буду направлять, большую часть солью на Серую Дорогу. «Крышка» наша обратима, через нее дыру и проделаю. Опалит нас с тобой, не без этого, но живы будем. Ясно?

Лидочка судорожно вздохнула:

– Ясно.

– Что с памятником происходит, понимаешь?

Лидочка бросила испуганный взгляд на монумент. Орел на вершине его периодически сотрясался в приступах странной дрожи, магия по-прежнему вспыхивала словно бы сама по себе, пробивая очередной путь на Серую Дорогу, но прорыва захоронения пока не случилось. Должно быть, не все заложенные преобразователи и комплексы магических воздействий развернулись как надо. Тем более нужно было торопиться.