Юность Барона. Потери Константинов Андрей

– …сложные процессы происходят в сфере борьбы с уголовно наказуемыми формами извлечения нетрудовых доходов. Оценивая положение в целом, можно сказать, что в прошлом и текущем годах наращивались усилия по разоблачению опасных расхитителей, взяточников и спекулянтов…

– Чего он там? Про расхитителей?

– Говорит, разоблачать надо. Беспощадно.

– А-а! Слыхал, в прошлый четверг на запасных путях Витебской-Товарной трое работяг под предводительством путевого обходчика почти сотню литров спирта из цистерны намыли?

– Как это? Дырку прокрутили, что ли?

– Не, там все изящней было. Из нее накануне спирт перекачали, а на донышке какое-то количество осталось. Типа, списываемая утруска. Она же – естественная убыль.

– Так они что, внутрь залезли?

– Внутрь опасно. Пары и все такое. Но мужики нашли выход: сняв с железнодорожника китель, спускали его клифт на веревке, полоскали, поднимали и выжимали во все емкости, что обнаружились в округе.

– Ловко!

– Не то слово! До того как тара исчерпалась, понятное дело, напились. И прямо там, под цистерною, упокоились.

– Насмерть? – ужаснулся Захаров.

– Не насмерть, а, думается, годика на полтора на нос. Каждому.

– За что? Все равно, как ты говоришь, списанное?

– Это когда внутре – списанное. А вот когда снаружи, оно самое и есть.

– Чего?

– Разоблачение. Расхитителей. Учите матчасть, товарищ Захаров…

– …следует признать, что мы еще недостаточно делаем для безупречного исполнения долга нашими сотрудниками, не научили работников по-государственному мыслить и видеть глубокий политический смысл в своей деятельности по защите интересов государства и законных прав советских людей…

– …Мыкола, признайся: лично ты видишь глубокий смысл в своей деятельности?

– Разумеется.

– И в чем же? Поделись мозгом.

– Смысл? – Захаров задумался и изрек парадоксальное: – А дома-то что делать?

– Хм… Глубоко!..

– …эти негативные явления крайне нетерпимы именно теперь, когда партия указала, что из практики работы правоохранительных органов должны быть исключены факты необоснованных задержаний и арестов, незаконного привлечения граждан к уголовной ответственности…

– …Я в шоке, Гриша! Неужели в нашей практике в самом деле имеют место подобные факты?

– Не хочу тебя расстраивать, Мыкола, но случаются. Более того, один подобный факт лично мною запланирован на сегодняшний вечер. Кстати, если есть желание, могу предложить поучаствовать.

– Ф-фу, Гриша! Какое поучаствовать? После такого заявления мне стыдно даже просто дышать с тобой одним воздухом… А что за тема?

– Мне нашептали, за где могут храниться вещи с налета на Канонерском.

– Ну-ка, ну-ка… – заинтересовался Захаров.

– …крайне важно не только оперативно согласовывать материалы, но и заниматься перспективным планированием. На сегодняшний день это есть главная проблема во взаимоотношениях между нашими подразделениями.

«Свадебный генерал» обернулся к президиуму и торжественно возвестил:

– Доклад окончен.

В зале раздались жидкие аплодисменты, под которые докладчик возвратился на почетное место в президиум. Из недр которого ему на смену выдвинулся к трибуне (шоб ему досрочно, да на заслуженный!) Демьян Кузьмич.

– О нет! Только не это! – страдальчески закатил глаза Захаров.

Но Кузьмич сегодня оказался на высоте: то ли решил проявить обычно несвойственное поповское милосердие, то ли просто куда-то опаздывал сам, но уложился в каких-то пять минут. Те самые, за которые, если верить начинающей хорошенькой артисточке Гурченко, можно сделать очень много.

– …Уверен, критические замечания, которые были высказаны на сегодняшнем заседании, несомненно, обогатят нашу работу. Теперь наша задача состоит в том, чтобы практически воплотить эти идеи.

– Похоже, наши мучения заканчиваются? Мыкола, хочешь, я угадаю, какой будет последняя фраза? Забьемся на кружку пива?

– Ищи дурака! Тут и к бабке ходить не нужно: «Наше дело правое».

– …Нынешний обмен мнениями будет способствовать дальнейшему повышению усилий всех милицейских подразделений в интересах профилактики правонарушений, борьбы с преступностью, а также воспитания личного состава. Наше дело правое, преступный элемент будет разбит!.. На этом рабочее совещание прошу считать закрытым.

– Браво! – машинально и совсем не тихо вырвалось у Захарова.

Звезды в президиуме слаженно поморщились и всмотрелись в зал, пытаясь зафиксировать озорника. Мыкола испуганно вжался в кресло, но тут весь подневольный служивый народец в едином порыве поднялся со своих мест и начал аплодировать. Искренне радуясь, что вся эта бодяга наконец-то закончилась…

Перед тем как разбежаться по своим рабочим делянкам, мы с Захаровым решили выкурить по папироске, за-ради чего спустились во внутренний дворик и дотопали до пожарного ящика с песком. Весьма, надо заметить, дурно пахнущего – по причине давнего облюбования оного приблудившимся местным кошаком, окрещенным за паскудность характера Терпилой.

– …А что у тебя по обносу квартиры Карапетяна?

– Угадай с трех раз, – помрачнел лицом Захаров.

– Понятно. Глухо.

– Полный… Бетховен. Притом что там, сам понимаешь: райком звонил, обком перезвонил, горком – собирается звонить.

– Как же, как же! Цельный замдиректора Кузнечного рынка. Это тебе не какой-нибудь профессоришка.

– А ты с какой целью интересуешься?

– Да так, возникла тут одна мыслишка.

– Возникла и молчишь? – возмутился Захаров. – Излагай, не томи!

– Да рановато пока. Излагать. Надо бы для начала кое-какие детальки-шестеренки уточнить.

Мыкола, ты часом за расписного с кликухой Барон ничего не?..

– Барон? Нет, не слышал.

– Вот и я почему-то не слышал. А по моим сведениям, вроде как авторитетный товарищ.

– Так добреди до Светки. Пусть она тебе в картотеке поглядит.

– Тоже мысль.

– Только к Светке меньше чем с коробкой грильяжа соваться бесполезно.

– Ишь ты? А на какие, позволь спросить, шиши я ей грильяж покупать стану? Что за жизнь такая пошла: куда ни сунься – без на лапу никуда? Ладно, разберемся. Значит, вечером как договорились?

– Без вопросов. В восемь, у входа в ДК моряков. Возьмем Графиню за вымя.

– К слову, ух и дойки у нее! Прям хоть бросай службу – да в дояры переводись!..

Постель на огромном супружеском ложе была смята и «вытоптана» так, словно бы две команды футболистов здесь только что отыграли принципиальнейший матч.

Взмокшая, облаченная в полупрозрачный пеньюар Мадам распласталась поверх простыней, прикрыв глаза в бессильной неге, а рядом, упершись спиной в подушки, расслабленно курил Барон, целомудренно прикрытый одеялом. Излишки столбика пепла он беспечно стряхивал в антикварную фарфоровую чашку.

– …Ах, Юрочка! Какой же ты… у-ууу… Я… я словно заново родилась… Во всем теле такая… такая… легкость необыкновенная…

– Рад, что тебе понравилось.

– Понравилось? Да я буквально на седьмом небе от… от… У меня еще ни с кем и никогда ТАКОГО не было.

– Все когда-нибудь случается в первый раз.

– Да-да! – Мадам прижалась к Барону, желая продлить томную расслабленность тела. – Именно! Я хочу еще! Во второй раз, в третий, десятый!

– Извини, Аллочка, мне, к сожалению, пора. Надо ехать… командировку отметить.

– Это далеко? Я могу вызвать такси.

– Недалеко, на Таганке. Так что, спасибо, не стоит.

– Стоит-стоит, – блаженно замурлыкала Мадам и, еще крепче прижавшись, потерлась мокрым от пота лицом о мужское плечо. – А что там, на Таганке? Ты ведь, Юрочка, так и не рассказал, кем ты работаешь.

– Я журналист. Специальный корреспондент.

– Что-то подобное я и предполагала. Ну, конечно! Ведь ты такой… такой…

– Какой?

– Умный и романтичный. А на какие темы ты пишешь?

– На разные, – усмехнулся Барон, ощущая прилив редкого благодушия и веселья. – В основном, об искусстве.

– Ах, вот почему тебя было не вытащить из кабинета мужа!

– Да, коллекция у вас замечательная. Скажи, а вот там картина у него висит, это что же – подлинный Айвазовский?

– Вроде бы. Хотя… почему вроде? Учитывая, какую сумму Аркадий Григорьевич за нее заплатил, – безусловно, да!

Некстати вспомнив о сумме, Мадам возмущенно фыркнула и пожаловалась:

– Честно говоря, устала с ним бороться.

– В каком смысле?

– Ты бы знал, Юрочка, сколько денег муж тратит на это своё, будь оно неладно, собирательство! Как подумаешь, просто с ума можно сойти!

– Думаю, не стоит сердиться на супруга. Когда в семье водятся лишние деньги, то почему бы и нет? Тем более, вкладывать в искусство в наши дни не только модно, но и выгодно. Правда, существуют такие неприятные риски, как квартирная кража, грабеж.

– Ах, да разве бывают они липшими? В дачу – вложи, в машину – вложи. А в отпуск съездить? А домработница, с ее аппетитами непомерными? Начиная с прошлого месяца мы платим ей уже пятьдесят рублей! Можешь себе представить?

– Да что ты говоришь? – Барон сочувственно поцокал языком. – Пятьдесят?

– Вот именно.

– Это за ежедневную работу?

– Если бы! Вытребовала себе, засранка такая, день через день. Вот сегодня вечером заявится, приберет, наготовит и – до среды. А мой Аркадий Григорьевич любит чтоб с пылу-жару свежеприготовленное.

– В таком случае соглашусь: пятьдесят рублей – да, почитай, тот же грабеж. Только узаконенный. По соглашению сторон.

– Ах, Юрочка, какой ты у меня остроумный. А в какой газете тебя можно почитать?

– Я для разных газет пишу, – уклончиво ответил Барон и скосил глаза на запястье. – Всё, Аллочка, побегу. Боюсь, бухгалтерия в редакции закроется.

– А сколько сейчас?

– Начало второго.

– Как?! – вскинулась Мадам. – Второй час? Уже? Ко мне же в три маникюрша должна прийти! – Она спрыгнула с кровати, томно прогнулась в пояснице и подняла с полу сброшенный «перед началом матча» халатик. – А ведь надо еще успеть покормить тебя, мой львёныш!

– Это как раз необязательно.

– Ничего не хочу слышать! Мужчина не может уйти от женщины голодным. Тем более после того как… как он насытил женщину… Ах, Юрочка, какой ты сладкий! – Мадам с видимым усилием взяла себя в руки, гася очередное, волной накатившее желание. – Всё! Я в душ, а потом на кухню. Полчасика твоя бухгалтерия подождет, никуда не денется.

Алла с завидной резвостью выпорхнула из спальни. Проводив ее взглядом с легкой примесью отвращения, Барон затушил сигарету и выбрался из-под одеяла.

Одевшись, он подошел к трюмо, наугад вытянул несколько ящичков и наткнулся на палехскую шкатулку, под завязку набитую ювелирными украшениями. Порывшись в коих, он удовлетворенно крякнул, убрал на место, вернулся к кровати и приподнял матрас.

М-да… Как же это все неоригинально! Ладно рядовые, замороченные работой и бытом граждане – у тех физически не остается времени для фантазий. Но вот ответственные партийные работники могли бы изобрести и более нестандартные места для хранения личных сбережений, облигаций госзайма и сберегательных книжек на предъявителя.

Зафиксировав до кучи наличие в гардеробе меховых изделий, Барон покинул спальню и широким коридором прошел в прихожую, секундно задержавшись у двери ванной комнаты. Убедившись, что вода продолжает шуметь, он добрел до оставленного под вешалкой чемоданчика, достал из него брусок пластилина, пузырек с машинным маслом и небольшую металлическую пластину. («Все свое ношу с собой!») Раскатав по металлу ровным тонким слоем пластилин, Барон обильно смазал его маслом, подхватил небрежно оставленные на тумбочке ключи от квартиры и аккуратно сделал оттиски. Негромко сам себе приговаривая при этом: «Всё пригодится – что к делу сгодится».

– Ю-уу-рочка! – перекрикивая шум воды, зазывно заголосила из ванной Мадам. – Ты не мог бы потереть мне спинку?

Барон собрал и уложил свои кустарные причиндалы, тщательно обтерев, вернул на место ключи и, усмехнувшись, поспешил на помощь даме…

Степан Казимирович открыл глаза и обнаружил себя лежащим: все там же в кабинете, все на том же диване. Правда, теперь укутанным шерстяным пледом, с заботливо подоткнутой под голову подушкой. На стоящем у изголовья табурете, помимо пузырьков с лекарствами и использованных ампул, сыскался графин с водой. Гиль осторожно приподнялся, прямо из горлышка напился и надтреснутым голосом позвал:

– Ма-а-арфа!

В кабинет заглянула встревоженная домработница, вопросительно посмотрела на – что и говорить? – хреново выглядевшего сейчас хозяина.

– И не надейся, Марфа, – слабо улыбнулся Гиль, считав ее тревогу– Живой ищо.

– Тьфу! Типун вам на язык! И не совестно болтать такое?

– Да шучу я, шучу.

– Дурацкие у вас шутки, – веско заключила Марфа, подходя и поправляя подушку– Надо лекарство принять. Да-да! И нечего головой мотать. Семьдесят четыре года стукнуло, а ведет себя как дитё малое! – Она наполнила стакан и всучила Гилю вместе с таблетками, которые тот покорно заглотнул. – Ну как? После уколов и сна получше стало?

Степан Казимирович прислушался к ощущениям:

– Восхитительно.

– Что ж за человек такой? Никогда серьезно не ответит! Может, позвонить в энтот ДеКа, сказать, чтоб перенесли? Встречу?

– Ну что ты, Марфа! Неудобно.

– Неудобно на потолке спать. И штаны через голову надевать, – проворчала домработница. – А вот всё остальное… Сколько раз говорила: хватит уже этих малолетних архаровцев тута приваживать!

– Марфа! Что ты такое говоришь? Это же дети. Наше будущее.

– Угу, такое вот будущее у нас на лестнице газеты в почтовых ящиках вчера подожгло… Все, пошла я обед готовить, а вы тут лежите и не вздумайте подниматься.

– Мне звонил кто-нибудь?

– Из ДеКа звонили. Сказали, что машину пришлют к половине шестого.

– Хорошо.

– Еще звонил… щас… – Домработница достала из кармашка передника обрывок газеты и зачитала собственноручно записанное: – Кудрявцев.

– Кто?!

– Кудрявцев. Владимир Николаевич. Сказал, что вы, мол, в курсе.

– Да, я в курсе, – помедлив, подтвердил Гиль. – И чего хотел?

– Просил передать, что приедет на Лесную. К началу встречи не успеет, но постарается быть обязательно.

– Спасибо, Марфа. Ступай.

Домработница направилась к дверям, сварливо причитая:

– А натоптали-то пионеры, у-уу! Предупреждала ведь ихнюю пионерскую атаманшу, чтоб обувь в прихожей снимали!..

Перспектива предстоящей вечерней встречи с Кудрявцевым не на шутку взволновала Степана Казимировича. Неожиданно пересекшись восемь лет назад, они с Володей обстоятельно, хотя поначалу и притирочно непросто, проговорили почти всю ночь и расстались если не друзьями, то, как минимум, более не врагами.

Все точки над «i» были тогда расставлены, все вопросы и взаимные претензии сняты. Оно и понятно: время и война зарубцевали былые обиды и раны.

С той поры они с Володей не встречались. Не то чтобы избегали общения, скорее – просто не сложилось. И вот теперь…

Но не та, не зимняя ночная встреча 1954 года припомнилась сейчас Гилю. В памяти его отчетливо, до мельчайших подробностей, всплыли ленинградские события поздней весны 1941-го. Всплыли совсем некстати, поскольку, вспоминая те роковые дни, Степан Казимирович ощущал, как его снова и снова захлестывало мучительное чувство скорби и сожаления, заставляющее до боли сжиматься его и без того натруженное, бесконечно-усталое сердце. Которое, при всем при том, на поверку оказалось много крепче некоторых других – юных, любимых и любящих.

Ленинград, май 1941 года

– …Что значит Гиль внизу? Где внизу?!

Петр Семенович удивленно уставился на Синюгина, с утра заступившего ответственным дежурным по управлению от руководства.

– Внизу в бюро пропусков! – возбужденно затараторил Ван Ваныч. – Да, когда мне дежурный позвонил, я сам обалдел! Дежурный ему: запишитесь на прием. А он ни в какую. Дескать, желаю прямо сейчас говорить с вашим начальством. Я, мол, заслуженный большевик, самого Ленина возил, всего на сутки из кремлевского гаража отпустили, туда-сюда, бараньи яйца…

Томашевский задумался, нервно постучал пальцами по столешнице.

– Интересно, с чем это он к нам пожаловал? И лубянские, скоты такие, могли бы хоть звоночек сделать. Предупредить. О визите гостя дорогого.

– А может, он того? С повинной решил? – осторожно предположил Синюгин.

– Что ты городишь? С какой повинной? – поморщился Томашевский. Впрочем, тут же попытался просчитать в уме даже и такой, совершенно невероятный, вариант развития событий. – Хм… А почему в таком разе к нам, а не?..

– Может, почуял чего? Вот и решил… действовать на опережение?

– Ты, Синюгин, конечно, сотрудник исполнительный, но… кхм…

– Петр Семенович! Я… если где-то, по вашему мнению, недорабатываю… Вы мне со всей пролетарской прямотой…

– Сказал бы я тебе, с пролетарской!.. – раздраженно процедил Томашевский. – Про то, как ты инженера Алексеева «доработал».

Синюгин виновато опустил глаза:

– Я ж не знал, что этот инженеришка изнутри таким хлипким окажется. С виду-то мужиком крепким казался, даром что без руки…

– Угу. Я его, понимаешь, колю, а он мягкий… Ладно, веди этого старого большевика ко мне. Затем срочно снаряди группу наружки: пусть они Гиля по выходе принимают и поводят по городу. Адреса, связи – все как полагается. Только аккуратно! Этот товарищ с головой, в отличие от… кхм… дружит.

– Слушаюсь!

Синюгин пулей вылетел из начальственного кабинета, а Томашевский потянулся за папиросой, пытаясь сосредоточиться и настроиться на предстоящую беседу.

Которая, во всех смыслах, обещала быть непростой…

Ведомый Синюгиным по лабиринтам коридоров и лестничных пролетов Большого дома, Степан Казимирович направлялся на свидание с представителем руководства ленинградского НКВД, полный решимости «добиться правды» в отношении мужа крестницы. Готовясь к приему, он до мельчайших деталей продумал, как и о чем будет говорить. Причем, не питая иллюзий в отношении работников сего мрачного ведомства, накануне, в Москве, в последний момент смог заручиться устной поддержкой своего нынешнего «царственного пассажира» – Микояна. Небезосновательно рассчитывая, что магия имени наркома внешней торговли СССР станет весомым приложением к его, Гиля, частной просьбе. Опять же, учитывая, что и сам Степан Казимирович тоже не пальцем деланный, какие-никакие заслуги и регалии имеются.

Проходя мимо одного из многочисленных кабинетов, дверь в который оказалась распахнута, Гиль вздрогнул, среагировав на вспышку мужского хохота, и невольно поворотил голову на источник происхождения нетипичного для этих стен звука.

Проходом он успел разглядеть в кабинетике двух гогочущих мужчин в штатском – один, можно сказать, в летах, другой много моложе. А также мазнул взглядом по молчащему третьему, в форме сотрудника госбезопасности. И вот в этом самом третьем Гиль опознал… Кудрявцева.

– Ну, Вовка! – развел руками тот, который постарше. – Я даже не знаю, какой еще анекдот рассказать, дабы тебя развеселить?

– В о-во, Михалыч! – подхватил сотрудник помладше. – Мочи нет третьи сутки кряду глядеть на его постную физиономию.

Кабинет остался позади, и мгновенно покрывшийся испариной Гиль не услышал ответной реакции Кудрявцева.

Впрочем, теперь это не имело ни малейшего значения.

Равно как более не имел никакого смысла предстоящий разговор, до которого оставались считаные шаги и секунды: вскрывшаяся принадлежность Володи к племени чекистов расставила разрозненные события последних дней по местам. Выведя в сухом остатке совсем неутешительные выводы. Как то:

A. Он, Гиль, – старый дурак, которого обвели вокруг пальца.

Б. История с арестом Всеволода – заранее просчитанный эпизод некоей большой игры.

B. И игра эта, похоже, ведется персонально против него, Гиля…

– Вы у нас, Степан Казимирович, прямо не человек, а ходячая история, – Томашевский благодушно улыбнулся. – Живой краткий курс истории ВКП(б). Скажите, а в жизни Ильич, он… он действительно был такой… как бы это сформулировать? Простецкий?

– Очень верная формулировка, – согласился Гиль, отрабатывая на ходу сочиненный образ безобидного «балагура в летах». – Вот помню, повез я его однажды на охоту, в Фирсановку И встретился нам старик-грибник. Слово за слово, разговорились. Владимир Ильич заинтересовался, присел рядышком, прямо на траву, и в итоге прообщался с ним почти час.

– Ого!

– Самое забавное – слова, которые старик произнес, прощаясь с вождем.

– И что же он такого забавного сказал?

– Дословно следующее: «Говорят, Ленин какой-то у нас управляет. Вот кабы он, тот Ленин, такой, как ты, был, как хорошо бы было!»

– Вот прямо так и?.. – расхохотался Томашевский.

В свою очередь, Петр Семенович сейчас точно так же играл роль – роль радушного хозяина, для которого большая честь уважить человека, работавшего бок о бок с самим Лениным, а ныне служащего в ГОНе[32]!. Будучи в своем деле докой, Томашевский сразу отметил (и пометил) для себя необычайное волнение Гиля, хотя пока и не мог решить, чем оно вызвано.

– Степан Казимирович, как насчет чайку? А то можем и чего покрепче сообразить?

– Нет-нет, благодарю.

– Ну на нет, как говорится… К слову, а как Ильич относился к этому делу? – Томашевский шутливо изобразил характерный щелчок по горлу. – Если не секрет, конечно?

– Нет, не уважал. Помню, приехали мы как-то в Кашино и остановились в избе у одного крестьянина, заночевать. Народу из местных, разумеется, тут же набилось – будь здоров. И вот председатель сельхозартели подносит Ильичу стакан браги. «Не хмельное ли?» – спрашивает Владимир Ильич. Председатель открестился, но как-то не очень убедительно. Тогда Ильич из уважения чокнулся с ним, пригубил слегка, отставил и кусочком студня закусил. А более – ни-ни… Нет, спиртного не уважал.

– Да-а, – как бы с досадой протянул Томашевский. – Безумно интересно было бы с вами, Степан Казимирыч, посидеть, пообщаться. Тоже подольше, «по-ленински», но… к сожалению, сами понимаете, служба.

– Я понимаю.

– Так что за дело привело вас из самой столицы? Чем можем помочь?

– Я хотел попросить вас… э-эээ… по возможности… Видите ли, я считаю, произошло страшное недоразумение, и ваши… э-эээ… сотрудники арестовали человека. Который… я уверен… он абсолютно не виноват… потому что…

– Я понял. Как зовут… человека?

– Всеволод Юрьевич Алексеев. Год рождения – тысяча восемьсот…

– Минуточку, – Томашевский снял трубку– Литвин! Посмотри, у кого в производстве находится дело, где задержанным проходит Алексеев Всеволод Юрьевич? Да. Жду… Что?.. А когда случилось?.. А медики?.. Я понимаю, но хотя бы предварительно?.. Понятно…

Петр Семенович положил трубку, театрально помрачнел и уточнил сочувственно:

– Прошу прощения, а кем вам доводился Алексеев?

– Муж моей крестницы, – напрягся Гиль. – А… почему доводился?

– Весьма сожалею, но Алексеев скоропостижно скончался. Четвертого дня.

– КАК скончался?

– Увы. В момент ареста родные забыли предупредить о том, что у Алексеева тяжелое сердечнососудистое заболевание. Знай мы об этом заранее, ему, разумеется, предоставили бы особый режим содержания. А так…

Томашевский развел руками и в упор посмотрел на Гиля. Некоторое время собеседники молча сканировали друг друга, и в какой-то момент Петр Семенович понял, что его актерство, оно же ложь, не прокатило. Гиль, мало того что не поверил ни единому его слову, так еще и все это время занимался контрлицедейством.

– Что ж… – первым нарушил молчание «балагур в летах». – В таком случае прошу простить за то, что я отнял у вас столько времени.

– Что вы? Право, не стоит извиняться. Надеюсь, когда-нибудь у нас еще будет возможность пообщаться. При иных, менее печальных, обстоятельствах.

– Не сомневаюсь.

– Вот ваш пропуск, отдадите на выходе постовому. Сами найдете обратную дорогу или вызвать сопровождающего?

– Не нужно, у меня… ХОРОШАЯ память.

Степану Казимировичу вдруг сделалось стыдно.

Стыдно за то, что, еще только перешагивая порог кабинета, он уже вовсю праздновал труса. И с ходу принял условия игры, предложенные Томашевским, мечтая лишь об одном – выйти из этого кабинета самостоятельно, а не под конвоем. Но теперь, потрясенный и раздавленный известием о гибели Всеволода, Гиль отчетливо осознал, что доля персонально его вины в смерти мужа крестницы не просто велика – огромна. И таковое осознание, вкупе с презрением к самому себе, пересилило страх за собственную, давно погрызенную молью-временем, шкуру. А еще Степана Казимировича душила обида: больше всего в жизни Гиль не терпел унижений, на которые не мог ответить.

– …Что мне передать жене Алексеева? – протолкнув в горло стоявшую колом першинку, сухо осведомился Гиль.

– Что ж, передайте наши… хм… соболезнования.

– Находись мы с вами в несколько иной обстановке, я бы сказал вам, Петр Семенович, каким образом лучше всего распорядиться с ВАШИМИ соболезнованиями. Но в данном случае я имел в виду: когда можно будет забрать… тело?

– Полагаю, на улаживание предусмотренных в подобных случаях медицинских и юридических формальностей уйдет еще денька два-три. Ей сообщат.

– А под улаживанием подразумевается зачистка следов и концов? – недобро прищурился Степан Казимирович.

– Я не вполне понимаю ваш тон. Смею заметить, что у нас в принципе не практикуется выдача тела врага народа родственникам. Но в вашем конкретном случае мы могли бы, конечно, пойти навстречу.

– Если не ошибаюсь, человек не может быть признан ВРАГОМ без приговора суда?