Чёрный трон Желязны Роджер

10

Эдгар Алан По скончался. Он умер позавчера в Балтиморе. Это известие многих удивит, но мало, кто будет горевать об этом. Поэт был хорошо известен у нас в стране; у него были читатели в Англии и в северных государствах континентальной Европы; но у него было мало, а может и вовсе не было, друзей; и сожаления по поводу его кончины будут выражены в связи с тем, что в его лице литература потеряла одну из своих наиболее ярких, но загадочных звезд.

Нью-Йорк, Дейли Трибюн

«Людвиг» (Руфус Грисуолд)

Проход, по которому мы шли, заканчивался лестницей, которая вела вниз к другому коридору, проходящему под площадью. Когда мы пробирались по ним, Петерс двигался механически, ослепленный горем и совершенно опустошенный. Сначала я ничего не говорил, просто шел и помогал ему, пока мы не оказались в тоннеле позади чулана, через который входили. Путь был почти засыпан, частично обрушившейся стеной. Нам все-таки удалось боком кое-как протиснуться сквозь узкую и пыльную щель.

В связи с этим мне удалось убедить Петерса расстаться с костюмом шута. После этого мы прихватили инструменты, которые оставили в начале года, входя сюда.

На другом конце тоннеля со стороны города Монтрезор заделал выход стеной. Это означало, что Фортунато тоже был замурован внутри. Это ужасное злодейство было сродни тем, что описаны в сказках мастера мрачных историй Э.Т.А.Гофмана, чьи произведения помогали мне коротать время в армии, когда я стоял на посту. Если бы мы бросили инструменты в колодец, как предлагал Монтрезор, мы бы оказались в ловушке.

Петерс бил молотком с нечеловеческой силой. Вместо того, чтобы помогать ему, я просто отошел в сторону. В считанные минуты он пробил дырку в стене; этого было достаточно, чтобы мы вышли наружу.

Быстро поднявшись из подвала, мы обошли весь дом. В то время как никаких признаков Монтрезора не было, Лиги в ответ на мои призывы вышла из верхних комнат. Грин примостился на ее плече.

— Перри, на фиг! На фиг, Перри! — приветствовала меня птица.

— Все в порядке, Лиги? — спросил я.

— Да.

— А Вальдемар?

— Как всегда.

— Где Монтрезор?

— Ушел, — ответила она.

— У меня такое чувство, что нам следует сделать то же.

— Да, я упаковала некоторые вещи.

— Я принесу багаж.

— Он уже внизу.

— Вы знали, что мы придем?

— Я послала Фортунато за вами.

— Почему?

— Пришло время.

— Как мы поедем?

— Есть повозка, — ответила она, — за конюшней на заднем дворе.

— Тогда, я думаю, нам следует собраться и направиться к границе.

— Нет, — ответила она, — до Барселоны, а там — морем. «Эйдолон» должна ожидать нас там.

— Как все это устроилось?

— Энни методом внушения направила туда капитана Гая, совсем недавно.

— Как вы узнали об этом?

— Я собиралась сделать это сама, когда обнаружила, что это все уже сделано.

— Действительно, — сказал я, — она ваша…

— В конюшне не осталось ни одной живой лошади, — продолжала она. — Помогите мне снять со стены этот гобелен.

Я посмотрел на стену. На гобелена была изображена картина: один человек наносит удар другому; в отдалении, на плане картины, стоит, как статуя, лошадь исполинских размеров и необычной масти. Я пододвинул к стене небольшой столик, встал на него и снял гобелен. Когда я скатывал его в рулон, спросил: — Нам нужна эта вещь по какой-то особой причине?

— Да, — ответила она.

Мы с Петерсом вынесли ящик с Вальдемаром и гобелен во двор. Пока мы грузили Вальдемара, я услышал ржание лошади.

Потом обойдя повозку сбоку, подошла Лиги, ведя огромного коня. Когда они приблизились, она сделала вокруг животного несколько пассов.

— Помогите мне запрячь его, Эдди, — попросила она.

Во мне проснулись кавалерийские инстинкты, и я ласково похлопал коня, не спеша подведя его к упряжи. Мне было жаль его. Как бы силен он ни был, будет нелегко выполнять работу, предназначенную для четырех обычных лошадей. Конечно, мы теперь без Эмерсон, с нами нет извозчика и большей части багажа.

Обходя повозку, я заметил гобелен, расстеленный на мостовой двора. В то время, как один человек все еще закалывал другого, огромная лошадь с переднего плана исчезла. Мне не хотелось думать о значении всего этого. Тут я услышал смех, а когда обернулся, увидел Лиги с развевающимися на ветру волосами, с белым рядом красивых зубов; на мгновение мне показалось, что странный бледный свет окутывает ее, но это светились ее глаза.

— Вы, Эдди, будете извозчиком, — сказала она.

— Я даже не знаю дороги в Барселону.

Она указала.

— Туда, — сказала она. — Как только потребуется, я дам другие указания.

Я открыл перед ней дверку и помог подняться в повозку. Когда я сел на передок, Петерс вскарабкался и занял место возле меня.

— Все равно. Я поеду здесь, с тобой, — сказал он.

— Хорошо. Ты поможешь мне править.

Я ослабил тормоз, слегка тряхнул вожжами и мы тронулись. Когда мы выехали со двора, лошадь ускорила шаг. Когда оказались на дороге, она пошла рысью. Вскоре мы уже двигались с удивительной быстротой. Хотя лошадь, казалось, едва ли выбивалась из сил. Во всем этом было что-то странное. Мы продолжали мчаться все быстрее и быстрее. Вскоре скорость стала максимальной, с какой я когда-либо ехал. Придорожный пейзаж сливался в одну пеструю полоску.

Я правил несколько часов, потом меня сменил Петерс. Животное не проявляло никаких признаков усталости; казалось, что этого многочасового пробега просто не существовало. Я поплотнее завернулся в плащ и откинулся назад. Запахи весенней ночи витали в воздухе. Только звезды были неподвижны. Лиги прокричала другое направление, и Петерс на развилке повернул влево.

Я задремал. Казалось, что это По, а не Петерс сидит возле меня. Но как я ни пытался с ним заговорить, он не отвечал. Наконец он прыгнул на спину лошади, освободил ее от упряжи и оставил меня сидеть в брошенной повозке. Но этого не могло быть… Я мог чувствовать, как мы движемся.

А потом рядом со мной села Энни. Я ощутил прикосновение ее руки к своей.

— Перри, — сказала она, — Эдди.

— Энни… Мне показалось, что совсем недавно здесь сидел По. Но он не захотел говорить со мной. Потом он ушел.

— Я знаю. Он уходит все дальше и дальше. Я не могу удержать его с нами.

— А как ты сама, моя милая леди? Я видел тебя на вечере, который превратился в танец смерти. Но ты, Ван Кемпелен и напарники Грисуолда в какой-то момент исчезли.

— Я могу предчувствовать несчастья. Другие поверили моим предостережениям и мы сбежали.

— Я хотел, чтобы ты подошла ко мне.

— Я знаю. Я тоже этого хотела.

— А как ты сама? В порядке?

— Все в порядке физически. Ни чумы, ни царапин.

— Где ты сейчас?

— На борту лодки, направляющейся вниз по течению к морю. Смотрю на огонь лампы и вижу тебя. В дельте реки нас ждет корабль. Он бросил якорь специально для этого.

— Как он называется?

— Грампус». Мы будем на борту, снимемся с якоря и поднимем паруса до того как ты будешь на твоем судне в Барселоне.

— Куда ты направляешься? Я должен следовать, ты знаешь.

— В Лондон, забрать кое-какое оборудование.

— Какое оборудование?

— Которое необходимо Ван Кемпелену.

— Для эксперимента?

— Да.

— И когда вы возьмете его?

— Назад, в Америку.

— Куда?..

— Я еще точно не знаю. Куда-нибудь, к северу, наверное…

— Где ты будешь в Лондоне?

— У меня нет адреса. Но…

— Что?

— У меня есть предчувствие, что мы не встретимся там. Что-то другое маячит перед тобой. Я вижу это в виде облака. Вот и все.

— Я могу только попытаться.

— Ты стараешься больше других.

— Я люблю тебя, Энни. Даже если причиной этого послужила выдумка одинокой маленькой девочки, которая искала друзей.

— Мой вихрастый мальчишка… — сказала она, и я почувствовал, как ее рука коснулась моих волос.

— Я никогда не смогла бы найти тебя, если бы не нуждалась и не стремилась к тебе тоже.

Мы посидели молча, потом я почувствовал, как ее образ гаснет.

— Я начинаю уставать, Эдди.

— Я знаю. Мне бы хотелось, чтобы Красная Смерть была немного более предприимчивой, когда она придет к твоим попутчикам.

— Темплтон защитил их, — сказала она, — как тебя и твоего друга охраняет замечательная леди, которая освободила силу, несущую вашу повозку.

Я хотел попросить ее остаться со мной навсегда, но пожелал ей доброй ночи. Потом пришли настоящие сны: горящие тела, свисающие с люстры, стонущие люди, окровавленная обезьяна, гуляющий труп…

— На фиг, Эдди, на фиг, Эдди, на фиг, Эдди.

Я открыл глаза. Грин сидел у меня на плече, призывая полюбопытствовать восхитительным зрелищем роз и апельсинов, которое разворачивалось в восточной части небосвода.

— Я сменю тебя, Петерс, — сказал я, — а ты отдохни.

Он передал мне вожжи и кивнул. Грин пересел ему на плечо.

— На фиг, Петерс, на фиг, Петерс, на фиг, Петерс…

Мы оставили позади много заброшенных ферм, их поля зацветали весенним буйством сорных трав. В одном месте мы остановились и взяли еды из погреба и из чулана фермы, чьи хозяева либо умерли от чумы, либо бежали из страны. Наш безымянный конек, казалось, даже не задохнулся, и когда я поднес к нему руку, испарины не было. Только одно изменение произошло в нем с тех пор как я впервые увидел его в доме Монтрезора. Это была странная клочковатость его шерсти и гривы, подобно осыпающейся кромке одежды, которая вот-вот совсем развалится.

Мы продолжили свой путь. Лиги указала нам направление, ведущее вдоль реки вниз по течению. Мы пересекали район темных озер и тенистые, поросшие лесом равнины. Один, может, два раза во время этой части нашего путешествия мне показалось, что я почувствовал присутствие По. Но это быстро прошло, без всякого контакта.

В тот день мы подъехали к горе, с которой была видна Барселона, как сказала мне Лиги. Я наслаждался нашей невероятной скоростью и мечтал о том, чтобы можно было просто так, для удовольствия поскакать на этом замечательном животном. Вид у него однако становился все более и более потрепанным: большие пряди его волос улетали почти при каждом шаге, при малейшем ветерке.

Грин вернулся назад после своего облета района гавани.

— На фиг, Гай, на фиг, Гай, на фиг, Гай, — объявил он жизнерадостно.

Я тяжело вздохнул.

— Думаю, он был на «Эйдолон», — сказал я вслух.

— Следуйте за ним, — указала Лиги.

Я так и поступил.

Мы въехали в город. Улицы большей частью были безлюдны, хотя кое-где можно было слышать шум жизни, в окнах домов и магазинов иногда можно было увидеть людей. Некоторые спешили по улице, словно пытались поскорее преодолеть это расстояние. Впечатление было удручающим.

Мы повернул за угол, и большую часть хвоста нашей лошади унес внезапный порыв ветра. Остался только огузок, который раньше был основой для хвоста. Когда же мы приблизились к основанию длинного спуска, с которого съезжали, пропало одно из ушей и большая часть гривы. Когда мы свернули на пологую дорогу, ведущую к порту, я был изумлен, заметив, что задняя часть животного становится заметно уже с каждым шагом. Посмотрев вниз, я был озадачен еще одним открытием: лошадь ступала ногами по длинной дорожке из собственных волос, которая не прерываясь, казалось, образовывалась из самого животного. Оглянувшись назад, я увидел, что она простиралась до угла, который мы обогнули последним.

Я уже хотел было обратиться к Лиги за советом, когда на наклонную мостовую выкатилась бочка, выпавшая из тележки двух мужчин, которые поднимали ее вверх по улице.

Сначала наш рысак пришел в замешательство. Как будто осознавая свои убывающие размеры, он повернул свою полысевшую голову, в сторону приближающейся бочки. В первый (и последний) раз он издал звук, похожий на слабое полуржание, звучавшее, как эхо, которое зародилось на вершине горы и, постепенно угасая, преодолев огромное расстояние, дошло до ее подножия. Потом внезапно он пустился в галоп. Сила, заставлявшая его раньше двигаться с невероятной скоростью, словно бы вселилась в него опять. Корабли, пирс, здания на набережной превратились в туманную полоску. А лошадь на моих глазах стала растворяться. Вскоре она достигла размеров шотландского пони, хотя менее пропорциональных форм. Но несмотря на уменьшение в размерах, сила все еще сохранилась, и мы ворвались на территорию гавани с ужасающей скоростью. Вскоре казалось, что нашу повозку тянет большая собака, потом — маленькая, потом — тающая тень. И тут, как бы осознав свои обязанности, сморщенное существо встало на дыбы, испустив короткий трубный звук. Повозка покатилась вперед. Я оглянулся и все, что удалось увидеть, был лишь обрывок веревки, лежавший на мостовой. Я с силой нажал на тормоз, но повозка не замедлила ход. Потом подоспел Петерс, отбросил мою руку. Он налег на рычаг, пытаясь сдержать колесо. Зацепившись ногами за скамейку, он перегнулся и потянул. Рукав его рубашки треснул от напрягшихся мышц, запах дыма поднимался снизу. Но мы стали замедлять ход.

К счастью повозка была легкой. Мы остановились около груды ящиков, слева был пирс. Серые чайки с криками бросались вниз. Петерс поспешно разжал руки, медленно указал:

— Смотри, Эдди, это «Эйдолон». Эта животина хорошо поработала и привезла нас туда, куда надо.

Когда мы сходили на землю, я услышал, как Лиги приговаривала:

— Pax vobiscum, Метценгерштейн.

Позднее, когда мы с Петерсом выгружали Вальдемара и некоторые другие вещи, и команда шла нам навстречу, чтобы помочь перенести все на корабль, я случайно взглянул на небо. Мой взгляд приковало облако четкой формы в виде исполинской фигуры лошади необычной масти.

Я велел капитану Гаю немедленно отправляться в Англию и обещал по дороге информировать его о положении дел. Мы втроем быстро съели легкий завтрак, пока корабль готовился к отплытию, а я позволил себе осушить бутылочку бренди, что заставило свидетелей этого смотреть на меня так, словно они ожидали, что я вот-вот свалюсь. Потом я отправился в свою каюту, где смыл с себя дорожную пыль. После этого я совершил ошибку, позволив себе ненадолго растянуться на кровати.

Я был разбужен ужасной качкой и разворотами судна. Я вскочил, натянул на себя одежду и быстро вышел наверх. Несколько мгновений я наблюдал шторм и буйство волн, разбивавшихся о борт. Потом я вернулся вниз и попытался найти Петерса. Он сказал мне, что я проспал более двенадцати часов, но шторм начался недавно.

Плохая погода преследовала нас на всем протяжении выхода из Средиземного моря, когда мы попытались взять курс на север к берегам Англии, новый шторм, еще более свирепый, чем все предыдущие, обрушился на нас. По этой причине мы не могли придерживаться определенного курса, а просто приготовились выдержать этот натиск. Нас отнесло далеко в море, и прошло три дня, прежде чем шторм утих. Когда все успокоилось, выяснилось, что судну требуется основательный ремонт.

Какой бы злой гений не властвовал в этой части моря, он, казалось, питал к нам особую антипатию. Только «Эйдолон» была приведена в порядок и надежно залатана, как новый шторм обрушился на нас, отбросив еще дальше на юг. Теперь уже этот был самым сильным во всех отношениях. Он мотал нас без передышки, относя в сторону экватора к тропику Рака.

— Этот шторм… — сказала мне Лиги на утро седьмого дня.

— Да? — сказал я.

— Он, похоже, идет к концу.

Я вытянул руку, чтобы постучать по деревяшке.

— Слава богу! — добавил я. — Морякам действительно приходится труднее, чем солдатам. Теперь я готов этому поверить.

— Нет, это еще не все, — сказала она.

— Что вы имеете в виду?

— Я не уверена, что это был естественный шторм.

— О?

— Буквально в самом конце, всего лишь на мгновение, мне показалось, что я почувствовала ее незримое присутствие в состоянии полуконтроля над собой, в то время как надо было проявить себя полностью.

— Помедленнее, пожалуйста, — сказал я, — я не совсем понимаю.

— Думаю, что они опять одурманили Энни, — сказала она, — и она управляла этим штормом. Но даже под воздействием наркотиков и месмеризма, она постаралась, чтобы сила была минимальной. В конце концов они тоже не станут так истощать ее. У нее более высокое предназначение, чем просто заставить нас убраться с пути.

— Вы уверены в этом? — спросил я.

— Нет, не уверена, — ответила она. — Даже сделав Энни управляемой, ее трудно подчинить.

В тот день наступило временное затишье, небо прояснилось. Команда всерьез обрадовалась, увидев голубое небо, которое, как казалось, годы было скрыто мглой. Снова заработали помпы и началась починка. К счастью, мачты уцелели.

Я думал, вовсе неплохо, что было так много работы, так как паруса были опущены, и их не надо было вновь убирать, когда начался следующий шторм.

Нас мотало уже сутки, и Лиги убеждала меня, что это был настоящий шторм, а не одно из творений Энни. За этим последовал новый, а потом налетел еще один. Мы были уже за линией экватора… Где-то в районе тропика Козерога, а нас все относило к югу. Лиги объясняла это неблагоприятными сезонными явлениями.

Наконец все улеглось, день и ночь простояли ясными. Следующий день был таким же. Все было начищено и приведено в порядок, ветер нам благоприятствовал. Мы подняли паруса и взяли курс на север. Команда снова ликовала. Злые духи оставили нас в покое. Наступил наш час, и он был нашим звездным часом. Люди пели и насвистывали, выполняя свою работу. Гернандесу было отдано распоряжение приготовить ужин экстра-класса, что он и сделал.

Ветер не менял направления, небо было безоблачным, когда зашло солнце. Что еще мы могли желать этой ночью, забираясь под одеяла, чувствуя себя, может быть, более счастливыми, чем когда бы то ни было?

Следующая буря поразила как ангел огненной стрелой и она была ужаснее всех предыдущих. Я в одно мгновение встал, оделся и вышел на палубу, так как в борьбе с напористой стихией на счету была каждая пара рук. На этот раз несколько членов команды было смыто за борт, мы потеряли также парус и снасти. Даже одна мачта обломилась и упала за борт, наполовину выведя «Эйдолон» из строя, хотя непосредственной угрозы перевернуться или пойти ко дну еще не возникло. К счастью нам удалось довести до конца последнюю починку, перед тем как налетел этот шторм.

Стихия бушевала очень долго. Мы уже были не в состоянии определить, где мы находимся. Но на этот раз чувствовалось, что все как-то по-другому. Несколько раз я испытывал то же чувство единения и разлада, как тогда, когда мы мчались в повозке. Казалось, будто По опять странным образом где-то рядом. Очень странным образом.

Потом Лиги сказала мне: — Она помыкает силами ночи, как древняя богиня тьмы. Это шторм Энни, и направлен он на нас.

— Но не по ее же собственной воле!

— Им не приходится выбирать. Они опять смогли взять ее под свой контроль.

— Неужели вы ничего не можете сделать? Или Вальдемар?

— Вальдемар испытывает телепатическую слепоту в отношении всего, что касается Энни. А я, я некоторое время сдерживала ее, как только могла. Думаю, сейчас мы были бы уже на морском дне, если бы не те маленькие победы, которые мне удалось одержать. Она стала непреодолимо сильной.

— Неужели больше ничего нельзя сделать?

Она покачала головой.

— Мы должны ждать, когда она снова устанет. Я не могу воздействовать на нее напрямую, а могу только отражать атаки, которые посылает она. Как только она устанет, мы должны направиться к ближайшему берегу. Иначе, рано или поздно, она нас потопит.

Так и продолжалось. Лиги оберегала нас, как могла. На следующий день я был на снастях, чтобы ослабить натяжение и сберечь очередную мачту. Странное дело, во время шторма высота не действовала на меня так пугающе, как в погожий ясный день.

Не знаю точно, слышал ли я за устрашающим ревом ветра крик, донесшийся снизу, но я почему-то посмотрел на палубу и увидел, как двое из команды крепко ухватились за пиллерс, а один из них указывает на правый борт. Я посмотрел в этом направлении и был совершенно поражен тем, что увидел.

Судно, подобное призраку, надвигалось на нас, рассекая бушующие волны, как плывущий Джаггернаут. На его рангоутах плясали огоньки, они светились бледно-зеленым на фоне черного неба. Вспышки молний образовывали на его палубе беспорядочные плавающие тени. Все судно производило впечатление очень древнего и было выстроено в стиле, использовавшемся несколько веков назад. Но оно было намного больше обычного судна такого типа. Самым тревожным было то, что оно неслось на всех парусах, в то время как шторм был в полном разгаре.

У меня снова возникло чувство, что По каким-то образом находится рядом. Потом показалось, что и Энни — тоже. Она боролась с Темплтоном, пытаясь противостоять наркотикам или другим методам, которые он применял к ней. Я знал об этом, потому что слышал, как она звала меня по имени голосом, какой бывает когда очнешься от глубокого сна. В моем мозгу словно бы пронеслась мысль, что я должен окликнуть приближающееся судно. Но времени не было.

Энни вскрикнула, когда оба корабля столкнулись, и мне показалось, что от сильного толчка все мое тело бросило на снасти незнакомого корабля.

Сначала у меня не было сомнений, что удар был физически ощутим. Но потом я пришел к заключению, что мое перемещение с одного корабля на другой имело другое объяснение.

11

Прижавшись к стропам, одной ногой встав на него, я смотрел, как суда расходились. Обнаружив, что все еще сжимаю в руке нож, которым пользовался, я убрал его на случай, если он понадобиться в будущем. Если только корабли еще раз сблизятся, я знал, что надо будет попытаться перебраться на свое судно. Увы, сила инерции отнесла странное судно далеко от «Эйдолон» прежде, чем оно развернулось опять. Когда я посмотрел назад, а потом вниз, мне показалось странным, что ни один из кораблей не пострадал от столкновения; «Эйдолон» все еще была на плаву, пока не скрылась из вида.

Медленно я спустился с тросов. Огромные полотнища парусов хлопали и полоскались на ветру, как гигантские музыкальные инструменты, я ориентировался на дрожащие внизу огоньки фонарей.

Первое, что я понял, ступив на палубу, было то, что все здесь внизу казалось гораздо устойчивее. Сверху мне виделось, будто все падает и катается, но оказавшись здесь, я увидел более спокойную обстановку, наверное, потому, что на этом уровне равновесие было более устойчивым. Даже звуки шторма здесь, внизу казались тише.

Я искренно предполагал, что ко мне подбежит кто-нибудь из команды, справится о моем самочувствии и предложит любую необходимую помощь. Но вокруг все было так, словно меня не существовало. Они ходили вокруг, делали свои дела, укорачивали тросы, меняли направление паруса, не обращая на меня никакого внимания. Сначала я принял это за грубость. Но только сначала. Я подошел поближе и встал прямо перед человеком, который нес на плече моток каната. Когда он приблизился, согнувшись и тяжело дыша, его взгляд, казалось, прошел сквозь меня. Он слегка свернул и прошел мимо меня, словно я был частью надпалубных построек. Я приблизился к другому, который был занят укреплением ослабевшей доски планшира. Я помахал рукой у него перед носом, но он совершенно не обратил на это внимания. В недоумении я решил попробовать обратиться к другим. Все они были в одинаковой старинной одежде, дряхлые, трясущиеся, с поредевшими волосами.

Я отошел от этих людей и приблизился к борту, словно духи стихии могли мне что-нибудь объяснить, если б я обратил на них достаточно внимания. Они завывали, они надвигались, но корабль продолжал идти. Никакого объяснения, однако, не последовало. Но что все-таки произошло потом, какое-то время спустя (о, Время! — каким тягучим и неопределенным казалось оно здесь!) было появление древнего старца, которого я сразу воспринял как капитана. Его колени согнулись под тяжестью прожитых лет, все его тело колыхалось, словно от непосильной ноши. Но у него были с собой различные приборы, он выбрал место поудобнее, вынул подзорную трубу странного вида и приложил ее к глазу, в то время как перед ним плясали молнии и потоки дождя друг за другом низвергались с высоты. Удовлетворенно кивнув, он убрал прибор в футляр и достал новые, — это были компас и секстант — словно и вправду собирался что-то измерять. Потом, бормоча что-то себе под нос на языке, который невозможно было разобрать, низким надтреснутым голосом, он убрал и эти приборы. Сделав какие-то измерения с помощью лага, который был у него с собой, он повернулся и направился в сторону трапа, откуда он появился.

Я поспешил последовать за ним, странным образом очарованный этим слабым и парадоксально мощным человеком. Я вошел в его каюту следом за ним, встал около двери и осмотрелся. Пол был устлан толстым слоем морских карт, фолиантов в металлических окладах, научных приборов, пришедших в негодность. Капитан поднял одну из карт, расстелил ее на столе и стал сосредоточенно разглядывать. Потом он, подперев голову руками, устремил свой взгляд вдаль.

Я откашлялся. Никакой реакции не последовало.

— Хм, сэр? — сказал я.

Ничего.

Может быть, он просто плохо слышит? Но каким-то образом я понял, что причины были не в этом. Я осторожно пошел вперед, повторив свое вопрошающее приветствие и сделав попытку дотронуться рукой до его плеча. Когда я сделал это, между нами, казалось, вспыхнул маленький зеленый огонек, и моя рука соскользнула, словно попала в водопад. Старик даже не повернул головы. Я продолжал смотреть на него, не зная, что делать.

Потом внезапно он встал. Он был почти одного со мной роста: около пяти футов восьми дюймов. Ладно скроенный костюм хорошо сидел на его пропорциональной фигуре. Его старческие глаза были серого цвета. Глядя на него, я был охвачен чувством суеверного страха, почтения и изумления, его манера держаться странно сочетала в себе детское своенравие и достоинство, свойственное богам. Следуя за ним, я увидел, как он взял бумагу, — это, по всей видимости, была доверенность — и хотя специально заглядывал через плечо, но не мог понять, чье имя было написано на ней, заметил только, что оно было коротким. На бумаге, однако, как-будто бы была печать и подпись какого-то монарха…

— Да, — услышал я, как мне показалось, голос Энни. — Да…

Капитан внезапно взглянул в направлении, откуда, казалось, доносился голос. Я сделал то же самое. Там никого не было. Наши взгляды растерянно блуждали, потом на кратчайшее мгновение встретились, словно произошло короткое замыкание, и мы уставились друг на друга. Потом он тряхнул головой и отвернулся.

— Избави нас, господи, — проворчал он.

Я услышал что-то вроде приглушенного всхлипывания с той стороны, где невидимо присутствовала Энни.

— Изгнание почти завершено, — услышал я или почувствовал, как она сказала.

Старик поднял голову, его черты смягчились. Его бледные губы беззвучно зашевелились, когда он пристально смотрел в том направлении. Казалось, словно он произносит имя «Энни».

— Я должна покинуть тебя, Перри, — услышал я ее голос.

— Нет! — отвечал я.

— Я должна, — сказала она с грустью, — чтобы помочь По.

— Не оставляй меня. Никто и никогда не значил для меня так много!

— Я должна. У меня нет выбора. Ты хороший, Перри, сильный. Ты можешь выжить в этом мире или в любом другом. По не может. Но чем станет наш мир без него? Я должна, если могу, остаться с ним. Прости меня.

Потом ее не стало.

Я выскочил из этой проклятой каюты, слезы слепили меня. Я побрел; мне было все равно, куда идти. Не было нужды прятаться в месте, где я, в общем-то, не существовал.

Я шел, позабыв о времени, впав в отчаяние. Иногда я съедал кусок заплесневелого хлеба или выпивал остывшего чая. Я прошел вдоль бортов этого древнего судна с его состарившейся командой, исполняющей свои обязанности в этом загадочном плавании. Они не обращали ни малейшего внимания на мое присутствие, а зеленые огоньки мерцали, как точки, заканчивая собой все, что имело значение.

И снова, по прошествии, должно быть, долгих дней, я почувствовал, что меня кто-то зовет.

— Эдди.

— Энни? Ты вернулась?

— Нет. Ты так далеко, Эдди. Я едва могу пробиться к тебе.

— Лиги?

— Да. Лучше. Это лучше. Ты должен вернуться к нам.

— Как? Я не знаю, где и почему. Я только что лишился самого главного в жизни.

— Ты должен попытаться. Ну, Эдди. Главное, принять решение.

— Я даже не знаю, с чего начать.

— Придумай что-нибудь.

Я расхаживал по кораблю, проклиная его, его капитана, команду и погоду. Хаос бурлящей воды, лишенной пены, темнел вокруг, хотя время от времени в ней появлялись льдины и айсберги. Однажды даже возникли огромные валы холодной белизны, уходящие вершинами в темноту, как стены, преграждающие путь в бесконечность. Вперед, мы продвигались всегда вперед.

Ни мольбы, ни проклятия, казалось, не достигали своей цели. Я думал, что на какое-то время сошел с ума, потеряв Энни и оказавшись в кольце обстоятельств, которые далеко не способствовали нормальному образу мыслей. Ветры, возникающие из темноты и льда, стали холодными. Я видел, как капитан ходил туда-сюда, занимаясь своими делами, но ни разу не подошел к нему. Я заметил, что постепенно скорость нашего движения увеличивалась. Мы все еще шли на всех парусах, и ветер завывал с еще большей яростью.

В первый раз, когда судно целиком было поднято из воды, я испугался, хотя прошло много времени, прежде чем это повторилось. Но настало время, когда это уже происходило регулярно. Я увидел старика, зная теперь, что это было своеобразное воплощение По, в отдалении. На этот раз он пытался делать какие-то расчеты, а на самом деле смотрел, как ледяные горы проплывали и проплывали мимо нас. На его лице отражались боль, растерянность и блаженство, — последовательно или одновременно, не знаю точно (в этом месте Время уходит, как зеленый огонь…) — когда я понял обстоятельства нашего положения, — что нас закружит и увлечет в воронку водоворота. Я снова ощутил родство с этим человеком, которое объединяло нас в прежние дни, и мне захотелось подойти к нему, взять на руки, спасти его, вынести из этого места. Только я знал, что не могу сделать этого; а если бы и мог, я был уверен, что он не захочет этого.

Я взглянул на наше головокружительное вращение по спирали гигантского ледяного амфитеатра, увидел, что круги становятся все меньше среди рева, грохота и треска. Я знал, что чувствовал По. Глядя на ледяное пространство, приближающее час Смерти, он видел Жизнь во всей ее ясности. Я видел все его глазами и знал, что мог бы устремиться, как он, в последнюю бездну, сознательно, безоглядно, исполняя закон единства…

Видел, но не хотел этого. Был момент, когда мы с ним стали словно один и тот же человек. Он был художником, а я почти его творением. Хотя я порицал его за чрезмерное возвеличивание. На память пришли слова Лиги: «Придумай что-нибудь», — и я отвернулся от него.

Мир был распахнут, готовый жадно проглотить все. Что мог сделать человек?

Я попытался.

12

Высокая темноволосая женщина разглядывала ту, что пониже ростом, сероглазую, на том самом песке, покрытом оранжевыми и черными полосами. Стена тумана надвигалась на берег. Море было словно лист, отражавший пламя. Песочный замок размером с дом георгианской эпохи стоял наполовину окутанный туманом, крохотная трещина пролегла по его фасаду.

— Так это и есть твое королевство у моря? — сказала высокая женщина.

Другая, до крови закусив губу, кивнула.