Альпийская крепость Сушинский Богдан

28

…Полковник посмотрел на Софи взглядом подростка, которому вдруг открылся секрет какого-то банального фокуса из репертуара провинциального иллюзиониста, и, приглушив голос, спросил:

— Так вы, майор Жерницки, что, связаны с разведкой?! С отделом диверсий СД?

— Боже упаси! — нагловато улыбнулась Софи. — Как вы могли такое подумать?!

— Я-то воспринимал вас всего лишь в качестве консультанта Геринга по вопросам искусства, ну, еще — как его приятельницу, сумевшую обзавестись надежными связями в штабе Гиммлера и в кабинетах РСХА. Тем более что ваша недавняя защита докторской свидетельствует, что вы усиленно постигали секреты искусства.

— Разведка и диверсии, по-вашему, не искусство? Не советую высказываться в таком духе в присутствии Скорцени или коменданта «Альпийской крепости» Штубера.

— Никогда не решился бы, — вскинул растопыренные ладони Кроун.

— В таком случае мы вновь непростительно отвлеклись, господин полковник. Итак, однажды вы жесточайше проигрались в адском казино «Ангельская рулетка»… Что происходило дальше?

— У меня сложилось подозрение, что подробности этой драмы вам тоже известны.

— Решили, что у меня нет других занятий в Швейцарии, кроме как изучать вашу биографию и отслеживать посещаемые вами злачные места?

— Бош простил мне мой самоубийственный проигрыш с условием, что я стану поставлять в его казино солидных клиентов из дипломатических и прочих кругов и создавать ему соответствующее реноме. Причем, начиная с одиннадцатого посетителя, я уже получаю определенный процент от прибыли казино.

— Уверена, что граф Филипп де Ловер удачно завершает вашу вторую десятку.

По тому, как полковник затравленно покряхтел, Софи поняла, что ошиблась, ибо суженый ее оказался уже где-то в конце четвертой или пятой десятки. Хотя, какое это имеет значение?!

— В сетях Кровавого Ангела граф оказался почти за неделю до вашего появления в Швейцарии, — счел необходимым уточнить Кроун. — Просто вчера его среди бела дня усадили в машину, отвезли к Мосту Самоубийц, а после того, как он прочувствовал всю бренность своего мирского бытия, поставили пред очи владельца «Ангельского казино», потребовав немедленного возврата долга.

Услышав все это, Софи расхохоталась так, что те немногие посетители, которые оказались тогда в ресторане, посмотрели в ее сторону с завистью: так беззаботно и звонко могла хохотать только очень счастливая женщина и конечно же не из швейцарок, угрюмая сдержанность которых давно стала нарицательной.

— А что, в этом казино действительно засели профессионалы высокого класса? — прервав хохот на самой высокой ноте, вдруг буднично спросила Жерницки.

— Не знаю, стоит ли посвящать вас еще и в эту тайну, майор Жерницки. Ради вашего же спокойствия.

— Можно подумать, что я предоставлю вам право выбора.

Полковник тяжело вздохнул, как человек, которого заставляют исповедаться не только против его, но и против Господней воли.

— Всяк входящему туда бесплатно преподносят бокал крепленого, сладкого вина с удивительно приятным, пряным привкусом и чудным букетом. Так вот, это вино — разработка одного из отделов института «Аненербе». Как показали испытания, в том числе и в «Ангельском казино», мужчина, испивший их «рыцарского коктейля», становится воинственным, азартным, а главное, легко поддается внушению. Ввязываясь в игру, эти страдальцы решительно подписывают долговые обязательства и не сдаются, пока окончательно не разоряются. Или пока юристы казино не откажутся от их очередного залога.

— Поскольку хорошо осведомлены о платежеспособности своих клиентов.

— Как правило. И еще одна деталь: в большинстве случаев Ангел Бош старается не доводить своих добропорядочных клиентов до самоубийства прямо на веранде «Горного приюта». Кстати, такие попытки тоже предпринимались.

— Понятно, что под эти, хорошо финансируемые рейхом, испытания Ангел Бош сумел подобрать прекрасно подготовленный, профессиональный персонал.

— К тому же в «Ангельском казино», которое давно служит испытательным полигоном для аненербовских мудрецов, постоянно проходит стажировку кто-либо из магов или гипнотизеров из ведомства Гиммлера. А еще там есть кабины для интимных и сугубо деловых встреч, где заключаются небесные браки и вполне земные соглашения.

— Из этого следует, что «напиток нищих» подается далеко не всем посетителям?

— Иначе ваши коллеги, Софи, потеряли бы к этому казино всякий интерес. Причем не только германские… коллеги. И потом мимолетом обронить, что прошлую ночь вы провели в апартаментах «Ангельского казино», — среди местных денди так же модно, как сообщить о том, что недавно вы посетили миланскую оперу или Лувр.

Софи давно подозревала, что Ангел Бош пытается превратить свой «Горный приют», с его апартаментами и казино, в некую международную шпионскую биржу, на которой бы информация продавалась, как всякий прочий товар, притом что сама эта «биржа» оставалась бы такой же нейтральной, как и Швейцария; а «Горный приют» пользовался бы неким правом экстерриториальности. И то, что она только что услышала от полковника, лишь подтверждало ее предположения.

— Вот видите, какой приятный обмен информацией состоялся у нас за этим скромным завтраком, — слегка прикоснулась Софи пальцами к кисти полковника, как бы окончательно успокаивая его этим сугубо женским жестом. — Остается выяснить последнюю деталь: на каких условиях Ангел простил графу его священный карточный долг.

— Одно из условий вам уже известно.

— Что он женится на мне. Этого пункта мы уже касаться не будем. Что еще?

— Он погашает всего лишь десять процентов, так сказать, оплачивает затраты заведения, получает вас и активно способствует созданию вами в Женеве, или где вы укажете, картинной галереи. Понятно, что, услышав такое предложение, граф-вдовец был несказанно счастлив. Еще более счастливым он выглядит сегодня, после того, как увидел вас. И если уж мне позволено будет заметить, Ангел явно просчитался, продешевил: граф согласен был взять вас в жены без каких-либо «уступок со стороны заведения».

— Ну, продешевил — не продешевил… Никогда не знаешь, как далеко проникают планы этого человека и какие сферы бытия они затрагивают.

— Вот в этом я с вами полностью согласен.

— Кстати, как давно граф овдовел?

— Естественный вопрос. Знаете, совсем недавно.

«Не в тот ли самый день, когда Скорцени заставил Боша заняться судьбой гауптмана Жерницки? Или через сутки?» — мысленно ухмыльнулась Софи.

— То-то я вижу, что он похож на кого угодно кроме вдовца.

— А почему вы считаете, что вдовец обязательно должен выглядеть несчастным? Тем более что супруга его умерла далеко отсюда, в своем родном городке, прямо в кресле дантиста, от сердечного приступа.

— И похороны «за счет заведения» организовал конечно же Ангел Бош. Наш добрый самаритянин.

— …Сжалившись при этом над старыми, больными родителями покойной, — ничуть не удивился ее догадливости полковник. — Среди венков, доставленных на кладбище по распоряжению Боша, был и венок от убитого горем мужа, хотя сам граф вообще не наведывался в тот городок. Ангел предпочел держать его здесь, у себя под рукой, уберегая от излишних страданий.

— Вот теперь все окончательно прояснилось, — упавшим голосом сказала Софи. — Хотя напрасно вы изложили все эти похоронные подробности, полковник.

— Вы сами этого добивались, — мстительно заметил тот. — Вы постоянно пытаетесь докапываться до истоков, хотя в вашем положении многого лучше не знать.

С минуту Софи сидела, уткнувшись в грудь подбородком, в позе человека, пребывающего на пределе усталости. Могла ли она когда-либо предположить, что путь к ее первому брачному венцу окажется таким жестоким и завершаться будет на далекой чужбине, на фоне агонии Германской империи? Но стенания по поводу судьбы не имели сейчас никакого смысла, поэтому, горестно вздохнув, Софи поднялась и хотела было бодро направиться к столику, за которым сидел Филипп де Ловер.

— Если позволите, я представлю вас мсье Филиппу, — остановил ее вкрадчивый голос полковника.

— Не утруждайтесь. И вообще к черту условности. Кто тут возжелал в жены «долгодевствующую дщерь Софью», дочь опального священника?

— Только не вводите его в шоковое состояние! — ужаснулся полковник. — Он, в общем-то, неплохой человек и, пребывая в ваших надежных руках, при вашей поддержке…

— Перестаньте брюзжать, полковник, — осадила его Софи уже на ходу.

— Всего лишь пытался помочь советом старого холостяка.

— Только что мне стало известно, что вы страстно хотите видеть меня, граф, — как ни в чем не бывало, произнесла Софи тоном «девицы для приключений», приближаясь к столику Филиппа и краем глаза провожая поспешно удаляющегося Кроуна.

29

Агент гестапо Олдржих Батя[95] оказался широкоплечим приземистым крестьянином, с лицом, изрезанным черными, словно осенние борозды, морщинами. Держался он спокойно и уверенно. Скорцени привык к тому, что собеседники не выдерживают его тяжелого взгляда, но похоже, что к Бате это не относилось.

— Мне сказали, что недавно вам удалось внедриться в партизанский отряд, — произнес Скорцени, как только агент вошел в комнату, отведенную обер-диверсанту владельцем замка бароном фон Вальдеком.

— Внедрился, так и было, — глухим басом ответил Батя.

— И что вроде бы добровольно вызвались сделать это.

— Знаю, что остальные агенты отказались. Идти сейчас в партизанский отряд — значит, идти на виселицу. Но, как видите, я пошел.

— Меня интересует: вы действительно сами вызвались идти? Или, может, Хайнеке шантажировал вас, угрожал, что выдаст партизанам, расстреляет вас и родственников? Спрашиваю из чистого любопытства, но ответ должен быть правдивым.

— Да нет, ничего такого не было. Просто оберштурмфюрер спросил, могу ли я пойти в отряд. Я сказал, что могу. И все, никакого шантажа. Перепуганным на такое дело идти нельзя, здесь воля нужна, азарт, кураж. Как в при игре в карты, когда на кону — сама жизнь.

Скорцени взглянул на Батю, как на блаженного, и очень пожалел, что не может сказать ему вслух то первое, что пришло ему на ум после знакомства с досье этого агента: «Святой же вы человек!». Идти на такое задание во имя рейха за несколько дней до того, как сам этот рейх погибнет — на такое способен даже не каждый германец, ариец, член СС. А тут ведь речь идет о чехе, славянине!

— Я потребую, чтобы вас достойно вознаградили за эту операцию, господин Батя.

— Оно бы неплохо, чтобы действительно подкинули немного деньжат. Как вы понимаете, после ухода германских войск устраиваться в Чехии будет трудно. И все же пошел я на эту авантюру не ради денег.

— Ради чего же? — с нетерпением поинтересовался Скорцени, расстилая на столе перед агентом армейскую карту Моравии.

Отто помнил, что агентом абвера бывший ветеринарный фельдшер-чех из Силезии Олдржих Батя стал еще до вторжения германский войск в Богемию. Как следовало из досье, которое хранилось в злинском отделении гестапо, он окончил разведывательно-диверсионную школу сначала в Мюнхене, а затем уже здесь, в Чехии, неподалеку от Праги, где его готовили в основном, как «исполнителя приговоров», то есть чистильщика, призванного избавлять резведывательно-диверсионную сеть от предателей, двойников и людей, оказавшихся лишними. Причем кандидатура его была избрана не случайно: Олдржих Батя метко стрелял, прекрасно владел приемами рукопашного боя и даже отменно метал ножи и топоры. С тех пор он выполнил добрый десяток опаснейших заданий — сначала по линии абвера, а затем уже и по линии гестапо.

— Не знаю, ради чего, — пожал плечами агент. — Почему скалолаз, не имея ни страховки, ни даже альпинистского снаряжения, вновь и вновь карабкается на скалы? Почему ныряльщики решаются устраивать себе в акульих бухтах «танцы в адовом кругу акул»? Почему вы решаетесь на такие опаснейшие операции, как освобождение Муссолини?

— Ну, я — это другое дело.

— Почему другое? Все то же самое. Одного поля ягоды.

— Я — германец и действую во имя рейха.

— Если это и правда, то только наполовину И дело даже не в том, что по материнской линии вы все-таки венгр, а не германец. Уверен: будь вы чехом, французом или русским — действовали бы точно так же. Просто мы с вами из какой-то такой, особой, что ли, породы. Говорю это не потому, что хочу поставить себя в один ряд с вами. Статусы у нас — да, разные, но порода, племя — одно и то же.

В течение нескольких минут агент указывал на карте места базирования небольших отрядов, из которых, собственно, и состояла 1-я чешская партизанская бригада «Ян Жижка»; говорил об их численности, называл людей, которые оказывали помощь партизанам, отметил два места, в которых располагались резервные партизанские склады с оружием, в основном доставленным советскими самолетами, а также горные хутора, в которых располагались штаб, госпиталь и разведывательный взвод его отряда.

Когда вопросы, которыми осыпал его обер-диверсант рейха, иссякли, агент решительно поднялся и попросил, чтобы его подбросили к Злину, откуда он должен будет вернуться в отряд.

— Возвращаться в отряд вам уже не нужно, — задумчиво проговорил Скорцени.

— Думаете, что не нужно?

— Будем считать, что задание вы уже выполнили. Причем отлично справились с ним. Благодарю за достойную службу.

Привычного «Хайль Гитлер!» не последовало.

— Это что ж получается: что я уже больше не нужен? — разочарованно, не скрывая обиды, спросил Батя.

— Наоборот, я хочу сохранить вас для дальнейшей работы. Сейчас в каждой стране мы создаем так называемую агентурную «сеть вторжения»[96]. Вам об этом что-нибудь известно?

— Нет, господин оберштурмбаннфюрер. Но если такая «сеть вторжения» будет создаваться и здесь, в Моравии, — азартно вспыхнули огоньки в глазах Бати, — то я готов. Не представляю себе, как это я просто так, возьму и вернусь в свою ветеринарию. Слишком уж привык к жизни агента, диверсанта…

— Что еще раз подтверждает, что я не ошибся, останавливая свой выбор именно на вашей кандидатуре. Военного чина, насколько я понимаю, у вас нет?

— Когда-то, во время службы в чешской армии, я был сержантом.

— От имени германского командования я присваиваю вам чин лейтенанта, офицера германской разведки. Соответствующий приказ будет издан, с высшим командованием будет согласовано. В этой войне мы вынуждены будем капитулировать, но ведь Германия после этого не исчезнет, а значит, разведка ее обязательно вспомнит о вас и ваших заслугах. Мы, те, из «бывших», кто в течение какого-то времени окажется в подполье, тоже будем помнить о своем агенте в Чехии. Очень скоро вы вновь окажетесь на передовой, но тогда уже мы, германцы, будем выступать единым фронтом с англичанами, американцами и французами. И враг у нас будет один — коммунистическая империя.

— Вот за это, за офицерский чин, благодарю, господин обер-штурмбаннфюрер. Давно мечтал стать офицером. Но и в сладких снах не мог бы предположить, что лейтенантский чин получу из рук самого Скорцени!

— Ну, это уже излишние эмоции, — проворчал обер-диверсант рейха. — И поскольку времени у нас мало, слушайте меня внимательно. В каждой стране эта сеть состоит из двух-трех «баз вторжения», в которых, в секретных складах, мы оставляем какое-то число оружия и боеприпасов, взрывчатки, консервов, денег и конечно же рацию. Так вот, вы. лейтенант Батя, назначаетесь комендантом Моравской базы вторжения.

— Принимаю этот поста с честью, — уже сугубо по-офицерски щелкнул каблуками Олдржих.

— Наши люди в Чехии будут всячески поддерживать вас, помогать выстоять, а возможно, и сделать определенную карьеру. При этом вам лучше вернуть себе собственное имя, а свой партизанский псевдоним, под которым вас знали в отряде, объясните необходимостью конспирации.

— Правильно мыслите, господин оберштурмбаннфюрер.

— Кстати, сам тот факт, что вы были бойцом партизанской бригады «Ян Жижка», может оказаться очень сильным вашим аргументом. Главное, суметь распорядиться им. Соответствующие инструкции, деньги, явки и все прочее вы получите в течение ближайших трех дней вашей внезапной, медиками засвидетельствованной «болезни».

…На рассвете колонна грузовиков и армейских вездеходов вышла к склону долины и рассредоточилась. Подозвав к своему броневику-вездеходу оберштурмфюреров Хайнеке и Глобке, обер-диверсант рейха еще с минуту внимательно осматривал спящую горную деревушку, а затем сказал:

— Слушайте приказ. Первой в село скрытно входит штурмовая группа фельдфебеля Венча, задача которой — ликвидировать штаб-квартиру партизанского отряда и создать там плацдарм вторжения. Задача остальных подразделений: окружив деревню, основательно прочесать ее. Немедленному истреблению подлежат лица, указанные в розданных вам списках — то есть партизаны, подпольщики и их пособники. Жилища этих людей подлежат сожжению. Кроме того, вы обязаны истреблять всех лиц, которые будут оказывать сопротивление, у которых будет обнаружено оружие, а также всех лиц, которые не являются жителями этой деревни.

…Когда восходило солнце, во всех концах деревни уже полыхали жилища крестьян, а ветки старых кленов и дубов каратели спешно превращали в судные виселицы.

Впоследствии Скорцени, очевидно, не раз сожалел о том, что лично принял участие в карательной операции в районе чешской деревни Плоштина; операции, которая сильно подорвала его военный авторитет, превратив из талантливого, бесстрашного диверсанта — в карателя, а значит, и в военного преступника.

По настоянию чешской общественности, в феврале 1948 года специальная Комиссия Организации Объединенных Наций завела на Скорцени «дело», в котором он был назван «командиром команды специального назначения в Визовице», совершившим преступление в апреле 1945 года в деревне Плоштина. В кратком изложении фактов его преступления говорилось: «Обвиняемый Отто Скорцени в апреле 1945 года участвовал в карательной oneрации против жителей деревни Плоштина. 27 человек было убито, все их имущество разграблено, дома сожжены».

Однако все это уже было потом, после войны…

30

Первое, на что обратил внимание барон фон Штубер, — что особых разрушений в Мюнхене пока еще не наблюдается, он по-прежнему остается далеким тыловым городом, несбыточной мечтой всякого окопника.

На первом же посту офицер сообщил спутнику коменданта крепости обергруппенфюреру Шаубу, что из рейхсканцелярии интересовались, прибыл ли он в Мюнхен, очевидно, опасались, как бы его самолет не сбили англо-американцы.

— Кто именно интересовался? — попытался уточнить Шауб, причем барон почувствовал, что он сразу же приободрился. — Кто-то из сотрудников рейхсканцелярии или же сам фюрер?

— Не могу знать, — стушевался молоденький лейтенантик. — Просто всем постам приказано немедленно сообщать в городское управление СД, как только вы появитесь в пределах Мюнхена.

— Вот и сообщайте, раз приказано, — начальственным тоном ответил Шауб. — Причем немедленно. Передайте, что я попытаюсь связаться с фюрером, как только доберусь до «Коричневого дома».

Даже беглого взгляда Штуберу было достаточно, чтобы понять, что ни одна бомба в радиусе двухсот метров от «Дворца фюрера», как в столице Баварии называли «Коричневый дом», не упала.

Выйдя из машины, Шауб, сняв фуражку, с восхищением взглянул на огромное здание. В какую-то минуту коменданту вдруг показалось, что он вот-вот перекрестится на свастику, но вместо этого личный адъютант фюрера угрюмо произнес:

— Не понимаю, почему Адольф не оставил свой бункер и не отправился сюда, в Мюнхен. Знаете, штурмбаннфюрер, Шикльгрубера вообще порой трудно было понять, — и барон вновь обратил внимание, что Шауб всю чаще называет вождя по имени и по его настоящей фамилии, словно бы уже сейчас открещивается от всего того, что у него было связано с «фюрером Великогерманского рейха». Причем говорил в основном в прошлом времени.

— Возможно, он и сам себя с трудом понимает. Время такое, сумбурное.

— Ну, он пусть как хочет, а я предпочту последние дни войны провести под сенью «Дворца фюрера».

— В тайной надежде, что в скором времени сюда, под ваше крыло, начнут прибывать другие «узники рейхс-бункера», постепенно превращая «Дворец фюрера» в штаб сопротивления оккупантам рейха?

— Напрасно Адольф не согласился одобрить этот мой план. Мы с вами, барон, могли бы очень быстро создать здесь резервную ставку, превращая Мюнхен в новую столицу рейха. Я это говорю вам, как личный адъютант фюрера.

— В столицу теперь уже Четвертого рейха, — уточнил барон.

— Подчинив вам, как коменданту «Альпийской крепости», еще и столичный гарнизон.

— Заманчиво, конечно, хотя…

— Не волнуйтесь, о повышении в чине я позабочусь. Кстати, вам, Штубер, когда-либо приходилось бывать внутри «Дворца фюрера»? — тут же сменил Шауб опасную тему, помня, как опасно оказываться в числе претендентов на трон в те времена, когда идет дуэльная рубка всех реальных и мнимых преемников фюрера.

— Однажды Скорцени заставил меня с еще десятью диверсантами провести в нем целые сутки, чтобы могли ознакомиться с его строением и помещениями. На тот случай, если придется охранять в нем фюрера или выбивать из него путчистов. Жаль, что, судя по вашим словам, охранять его в Мюнхене уже не придется.

— Вас ведь готовили к возможной охране фюрера, а не… исключительно Адольфа Гитлера, — прозрачно намекнул Шауб, смело выдержав при этом удивленный взгляд коменданта «Альпийской крепости». — И коль сказано вам было именно так, стоит ли отчаиваться?

— То есть, хотите сказать, что еще все может быть?

— Но об этом — позже, а пока что возвращайтесь к себе в «крепость», — неожиданно сухо распрощался с ним Шауб, направляясь к широкой мраморной лестнице. Но через несколько шагов остановился и жестом подозвал Вилли к себе. — О вашем повышении в чине я действительно похлопочу. Это я говорю вам, как личный адъютант фюрера.

Спускаясь по лестнице «Дворца фюрера», какой-то полковник на ходу поприветствовал Шауба, но затем, чуть не споткнувшись, остановился и уставился на него.

— Вы, господин личный адъютант?!

— Проходите, Райнеке, проходите, — сквозь зубы процедил обер-группенфюрер. — Не теряйте времени. Служба. — А, подождав, пока тот уйдет, вновь заверил коменданта крепости, что позаботится о его повышении в чине.

Штубер прекрасно понимал, что таким образом личный адъютант фюрера вербует его в свои ряды полузаговорщиков, однако противиться этому не стал: какой смысл? А еще он понял, что полковник Райнеке появился у «Дворца фюрера» не случайно. Иное дело, что не ожидал увидеть личного адъютанта фюрера именно сегодня и именно здесь.

— В такой ситуации отставной генерал-майор фон Штубер, то есть мой отец, обычно говорит: «Повышение в чине — плата не столько за службу, сколько за мужество и преданность».

— Где он теперь?

— Остается хранителем родового замка фон Штуберов.

— Почему бы вам не вызвать генерала фон Штубера сюда? — воспринял Шауб упоминание об отце, как напоминание о нем. — Мы предоставим ему возможность блеснуть и мужеством, и преданностью. Напомните ему, что «война начинается полковниками, а завершается генералами», — прибег адъютант к чьему-то высказыванию. — Поэтому грех не воспользоваться дарами последней войны столетия.

— Если только удастся связаться с ним, — черство пообещал барон.

— И еще… Распорядитесь, чтобы экипаж самолета не дожидался меня.

Шауб и комендант встретились взглядами, и комендант понял, что именно к этой фразе и подводил его личный адъютант фюрера, стараясь преподнести ее как можно деликатнее. В свою очередь, Юлиус почувствовал, что это свое решение следует как-то аргументировать.

— Значит, это уже окончательное решение? — опередил его барон.

— Вряд ли за эти три дня мне удастся управиться в Мюнхене с делами. Тем более что придется заняться еще и архивом, который находится в ставке фюрера в «Бергхофе». Да и саму ставку нужно взять под надежную опеку.

— В таком случае признаюсь, что относительно самолета я уже распорядился.

Шауб облегченно вздохнул, благодарный за то, что штурм-баннфюрер из группы Скорцени не пытается заподозрить его в трусости или неверности вождю. Но тут же спохватился:

— Только не лгите, Штубер. «Распорядился» он!.

— Можете связаться с начальником аэродрома Зонбахом и удостовериться.

— Когда же вы успели, если только что узнали о моем решении?

— Распоряжение последовало сразу же после того, как вы приказали Зонбаху готовить машину для поездки в Мюнхен. Уже тогда было понятно, что в Берлин вы не вернетесь, поскольку это было бы актом безумия.

— Но сам-то я тогда еще сомневался, — вальяжно как-то проворчал Шауб, поводя плечами, словно цирковой борец перед выходом на ковер.

— Потому что тогда еще не видели патриархально весенних альпийских долин; а на горизонте не появлялись очертания пока еще нетронутых предместий родного Мюнхена. Всяк побывав-ший в этих краях берлинец чувствует себя теперь в Баварии, как фронтовик — на далекой тыловой побывке.

Личный адъютант фюрера искоса взглянул на диверсанта, благодушно хмыкнул и снисходительно простил его:

— Ладно, считайте, что на сей раз интуиция вас не подвела. Хотите сказать еще что-то?.

— Точнее, спросить. Кем вы видите себя после войны, господин обергруппенфюрер?

Шауб едва заметно улыбнулся, тут же согнал улыбку, но вновь улыбнулся.

— Какого угодно ожидал от вас вопроса кроме этого. Знаете, вы пока что единственный, кто за все время агонии рейха поинтересовался, кем я вижу себя после войны.

— Знаю, что в офицерско-генеральской среде интересоваться этим не принято, а в среде нижних чинов — еще и крайне опасно: ведь до окончания войны надо дожить, так что не сглазить бы!

— Надеетесь разыскать меня после войны, чтобы предаться воспоминаниями об этой поездке?

— А почему бы и не посидеть за кружкой пива, не вспомнить? Но если говорить серьезно, собираюсь завершить свою работу по исследованию психологии «человека на войне», точнее, психологии «профессионала войны».

— Я слышал, что вы увлекаетесь психологией профессионалов войны и даже коллекционируете их типы. Очевидно, вас интересует, собираюсь ли я писать мемуары?

— Именно об этом я хотел спросить, но попытался деликатничать.

— Если речь идет о воспоминаниях, сразу говорю: никаких мемуаров писать не буду, — твердо ответил Шауб, едва заметно кивнув проходящим мимо офицерам из охраны «Дворца фюрера».

— Жаль, ведь только вы можете знать о фюрере, о его жизни, его планах нечто такое…

— Только потому, что я и в самом деле знаю много чего «такого», Адольф и потребовал от меня поклясться, что никогда не стану писать о нем мемуары.

— Клятвооступничество вошло в моду со времен Тайной вечери.

— Причем потребовал сделать это в присутствии Скорцени.

— Что уже само по себе выглядело жестким предостережением, — согласно кивнул Штубер.

— Дело не в предостережении, просто мы с Адольфом прошли большой путь. Причем один из тех путей, которыми люди, как принято выражаться, «идут в Наполеоны». Уверен, что я еще не раз пожалею о том, что дал ему слово. А вижу я себя после войны обычным аптекарем.

Услышав это, Штубер замер, не зная, как реагировать на признание обергруппенфюрера СС, адъютанта фюрера, многолетнего депутата Бундестага[97].

— Вы — аптекарем?! — неуверенно переспросил барон, не веря своим ушам.

— Что в этом странного? Да, владельцем небольшой аптеки. Или даже самым обычным, наемным аптекарем.

— Но с чего вдруг… аптекарем?!

— Это моя профессия, — самодовольно улыбнулся Шауб. С детства мечтал стать аптекарем, поэтому успешно окончил аптекарский колледж. Просто в свое время меня некстати призвали в армию, затем Первая мировая и все прочее, что за ней последовало. Так что аптекарем, барон, аптекарем..