Юмор разноликий (сборник) Зуев Владимир

Теперь давайте рассмотрим трудную жизнь наших бизнесменов. Сперва им приходится попотеть в саунах с нужными людьми, выпить с ними много вредных напитков для того, чтобы согласовать бизнес-план и добиться поставок и кредитов. Расслабление с секретаршами тоже иногда негативно сказываются на здоровье наших предпринимателей, но тут подход индивидуальный, то есть, к каждой секретарше с нужной ей стороны.

Трудно бизнесменам достать деньги. Для этого надо позвонить банкиру и вкрадчивым голосом попросить миллиард. Миллиард никто, конечно, не даст, но при особом искусстве уговоров и угроз десяток миллионов достать удаётся. Это искусство уговоров чиновников и таможенников вырабатывается годами и кажущаяся простота слов: «Гони бабки!» шлифуется годами и является секретом лучших наших предпринимателей. Трудно проследить путь товара, подмазывая этот путь. Ещё труднее продать, ведь тут наступает самое сложное: надо продать дороже, чем купил два дня назад.

Когда товар продан, трудности не отступают. Надо деньги получить, спрятать их так, чтобы налоговые службы их не разглядели. При этом надо постараться, чтобы лихие люди деньги не прикарманили. А это совсем сложный процесс в жизни наших бизнесменов, которые почему – то не завидуют простой жизни наших же инженеров.

Счастье для детей

В эпоху счастливого застоя, когда при наличии дефицита, все всё доставали, всё население у нас работало и что-то производило. Одни производили материальные ценности, а другие просто хорошее впечатление, но все получали по труду. Мы на нашем заводе производили двигатели, которые крутились в различных странах мира, но для этого и нам на нашем заводе тоже приходилось крутиться, а руководству завода ещё при этом и выкручиваться перед лицом ещё большего начальства. Больше всего в нашем отделе приходилось выкручиваться нашему начальнику отдела Матвееву. Как – то он пришёл весь выкрученный и ощипанный после какого-то совещания и заявил, что не допустит, чтобы его сыновья Санька и Ванька работали в этом сумасшедшем доме, который зовут машиностроительной индустрией. Тут нашего начальника сразу поддержала секретарша Клавочка, которая сказала, что всё сделает для того, чтобы её дочка Маша работала не в нашем модельном цехе, а в модельном агентстве.

Тут поднял голову наш технолог Думбадзе и тоже проговорил, что его сын, молодой Думбадзе, уже пятый год играет в юношеской команде города, где успешно стоит на воротах. И при старании у него есть все шансы простоять на воротах, но уже в высшей лиге до самой пенсии, которая даётся футболистам намного раньше, чем металлистам. Второй наш технолог Ситкин сказал, что его сын и дочка тяготеют к искусству, а раз это искусство принадлежит народу, то народ сумеет прокормить людей искусства. Подошла инженер Фимкина и заявила, что она тоже желает своему сыну счастья, но где он хочет работать, там пусть и работает. Вот такой был у нас разговор в отделе, который мне запомнился.

Эпоха застоя сменилась эпохой реформ, и многое изменилось в нашей жизни. Кое-что даже к лучшему, но про это лучше не вспоминать. Теперь один сын нашего начальника Матвеева работает бизнесменом, а второй – бандитом, но самое интересное то, что они работают в одной фирме, где хозяином их папаша. Сын Думбадзе играет пока в высшей лиге за одну калмыцкую команду, где большинство футболистов из Бразилии и островов Зелёного мыса. Он стоит на воротах за большие зелёные деньги, которые к островам Зелёного мыса отношения не имеют. Дочка Клавочки работает в модельной фирмочке тоже за большие зелёные деньги, но путаной. Оказалось, что дети Ситкина тяготели к искусству торговли и теперь успешно содержат по два ларька. Только сын Фимкиной работает в промышленности, но в промышленности США. Не знаю, счастливы ли дети моих бывших сотрудников, но производства в стране уже нет.

Альтернатива

Успешный чиновник городской администрации Листратов Пётр Ильич не мог заснуть в своей постели. Всё у него было хорошо, почти так, как в отчётах правительства, но в голову лезли всякие мысли, которые и отгоняли живительный сон. Пётр Ильич размышлял, ворочаясь:

– Вот был бы я инженером, тогда бы дрыхнул себе и мне бы уже всякие шарикоподшипники снились… И это было бы совсем реально, ведь я когда-то кончал машиностроительный факультет. Строил бы себе машины, а не шёл бы строить новую счастливую жизнь для народа в горком комсомола… Но, с другой стороны, и жизнь тогда бы была паскудная, как у всех инженеров, тогда бы я тоже думал, как бы дотянуть до получки, если её опять инженерам платить перестанут. Да и эта самая получка в два раза меньше, чем у рабочего, но это и понятно, ведь инженеров пока остаётся много, а рабочих уже стало меньше, чем бизнесменов. У чиновников, конечно, тоже зарплата не большая, но есть свой интерес…

Вот как раз из-за этого интереса Петру Ильичу было и не заснуть. Ещё бывший глава администрации ухитрился в Москве пробить смету на большую дорогу, а раз дорога была большая, то и смета была такая большая, что в ней всегда можно было съекономить пару миллиончиков. Не для народного хозяйства, конечно, тем более, что такового уже и не было, а для внутреннего потребления. Деньги они всегда бывают к месту. Вот и пришёл к Петру Ильичу этот жук Рабинович, строительный начальник, и сказал, что есть шанс съекономить на смете. Для этого надо ему, Рабиновичу, и Петру Ильичу кое-что подписать, кое-что переписать. Ещё говорил этот паразит, что риска нет никакого, но ведь ясно, что он при удобном случае сам Петра Ильича и подставит. И тогда наступят всякие следствия и последствия… А последствия могут быть непредсказуемыми. Правда, раньше чиновники в администрации совершали и большие хапки. И никто их за это не ругал, и всё сходило им с рук, хотя все знали про украденные из бюджета деньги, но теперь наступило иное время. Всё в любой момент могло измениться и тогда показательный процесс, для того, чтобы показать, что с коррупцией кое-кто ещё борется. Всё это для острастки тем, кто уже наворовал, чтобы они плохо спали в своих коттеджах. Пусть посадят одного-двух, но Петру Ильичу не хотелось быть этим одним.

Однако приходилось и раньше рисковать. Такова работа чиновника. Потому и пенсия у него втрое больше, чем у прочих граждан, что работа больно нервная. И все знают, что сидеть у бюджета и не выуживать оттуда совсем глупо. Вот если так сидеть и не делать хороших хапков – наоборот – все скажут, что этот Пётр Ильич хочет выделиться, морду воротит от бюджетного пирога, что он всегда может и настучать на своих сослуживцев только на том основании, что он остался чистеньким. Чистеньких все боятся, потому что не знают, чего от них ожидать, а чистеньких чиновников тем более боятся. А ещё хуже скажут, что каков козёл! – сидел у денег, они сами в руки пёрли, а он прошляпил, упустил выгоду… А раз козёл, то кто захочет козла повышать, продвигать наверх?! В этом случае сразу падёшь в глазах общественности. А за что сейчас борется вся общественность? Президент сказал, что пора бороться с бедностью, а как раз эта пара миллионов в этом деле сможет и сгодиться. Ну, первым делом, эти миллионы гарантируют семье Петра Ильича жизнь несовместную с этой самой бедностью. Чем это не борьба с этим паскудным явлением?! А, с другой стороны, с деньгами можно и побороться с чужой бедностью, так сказать, поделиться. И Пётр Ильич живо представил, как он нанимает соседа – дядю Лёню покрыть крышу его дачи. За это он отвалит ему пару тысяч и не забудет угостить и водочкой. Пётр Ильич представил, как подвыпивший дядя Лёня благодарит его, благодетеля. Сразу на душе от этой радужной картины стало хорошо, и Пётр Ильич заснул.

Минздрав предупреждает

Из всего нашего правительства о нас больше всего заботится минздрав. Он нас постоянно предупреждает. Особенно наше население любит его предупреждение о том, что чрезмерное употребление алкоголя вредит здоровью. Но так как у нас никто чрезмерно не употребляет алкоголь, то за эту заботу не грех и поднять лишний тост.

О вреде курения тоже нас минздрав предупреждает и так наглядно, что все знают, как капля никотина убивает лошадь. Поэтому у нас лошади и не курят.

Давайте же рассмотрим ещё некоторые вещи, о которых минздрав сможет нас предупредить в будущем. Вспоминая недавние события, не грех сказать о том, что здоровью граждан вредит безграничная вера предвыборным обещаниям. Также могут навредить и те, кого выбрали, когда они примут такие законы, которые повредят нашему здоровью, в том числе и психическому. Ведь люди до того могут поверить, что у нас всё делается для народа, а это всегда может увеличить количество Наполеонов – пациентов того же самого минздрава. И хотя у нас народ, для которого делается многое, продолжает вымирать, но не так быстро, потому что он в последнее время всё – таки прислушивается к предупреждениям всё того министерства здравоохранения. А минздрав продолжает предупреждать, что курение вредит нашему здоровью, потому что из-за большого количества перекуров мы всё не можем догнать Потругалию по благосостоянию. В этой связи родной минздрав мог бы нас предупредить, что больше всего нашему здоровью вредит работа, за которую платят такие деньги, которые те, кто их платят и за деньги не считают.

Вообще я считаю, что предупреждения, которые делает минздрав и надо считать основным его занятием. Денег на это уходит меньше, чем на бесплатное лечение, но народ заряжается здоровым оптимизмом, который помогает ему преодолевать все трудности. И за это надо выпить, так как по предупреждению минздрава здоровью может навредить только чрезмерное употребление алкоголя, а тем, кто знает меру, – ну просто никогда! Только мера для всех разная: у кого две бутылки, а у кого и три.

Лучшее реалити – шоу

Телевидение у нас набрало большую силу. Вообще любая пошлость должна обладать силой. Иначе этой пошлости просто не выжить, потому что народ у нас поумнел вне зависимости от его образования. Недаром говорят, что на ошибках учатся. И если у нас и осталось бесплатное образование, то это учёба на ошибках, которых мы наделали так много, что имеем говорить о своём особом пути. Путь путём, даже если не всё путём, но телевидение наше дорогое всё и норовит что-то слизать с других иностранных телеканалов. Поэтому придумали всякие реалити-щоу. Реалити, значит, что шоу это реальное с настоящими пацанами, то есть, без всяких артистов, которые развлекаются за хорошие бабки в «Окнах» с Нагиевым.

Короче в реалити-шоу не едят улиток, а просто живут в хорошем месте и надеются выиграть хороший приз. Вот и живут ребята в приличном бараке и надеются выиграть двенадцать килограммов золота. Золото, конечно, хорошо, но, сколько у нас ещё людей живут в бараках. Так эти люди не просто живут, они ещё и работают за небольшие деньги, и никто им никаких килограммов золота не отвалит за ударный труд по строительству самого изощрённого капитализма. А тут ребята болтаются по Европе и совсем не хотят стать токарями, которых не хватает в родной стране. Или решили на телевидении построить дом под Москвой стоимостью в восемь миллионов. Собрали желающих поработать на этой ударной стройке под руководством изнеженного певца, который ничего кроме пения не умеет. Кстати, про пение его особый разговор, но дом под таким руководством построили. Правда, телезрители так и не увидели, как этот дом строили участвующие в этом реалити-шоу, которые днём шлялись вокруг дома и строили только козни своим товарищам по стройке, ведь дом был с самого начала только один и большинству получить его просто не светило. Неизвестно, может быть, дом строили нанятые строители из Молдавии, но дом был построен, а победители телешоу взяли его деньгами, чем усилили инфляцию в стране. А какая польза нашему народному хозяйству от этого дома?! Нисколько не больше, чем польза от особняков коррумпированных чиновников под той же Москвой. А организовать это реальное шоу в самых реальных условиях близких нашему менталитету, то и интерес к передаче был бы больше, а, значит, больше бы рекламы можно было бы впихнуть в эту передачу. Надо было просто строить не какой-то домик, а современный комбинат. И пригласили бы для этого реалити-шоу не двенадцать семей, а двенадцать тысяч. Построили бы для них бараки. Так эа этот комбинат, который достался бы по окончанию стройке всего одной семье, началось бы самое социалистическое соревнование, которое, как и в реальной жизни закончилось бы приватизацией комбината одной семейкой, семейкой, наиболее удачно ведущей нечестную борьбу за приватизируемое предприятие. Вот это было бы совсем, как в реальной жизни.

Ещё в передаче про дом поощрительная дачка досталась самому активному телезрителю. То и в реалити – шоу про строительство комбината поощрительная путёвка в Лондон в личное поместье вполне могла, как в реальной жизни достаться какому-нибудь телезрителю Б., что позволило бы этому Б., получившему известность на всю страну иногда давать интервью и советы из Лондона.

Или было на каком-то телеканале реалити-шоу «Голод», где несколько довольно молодых людей без определённых занятий голодали в отличных условиях в Берлине, ища пропитания просьбой подаяния у местных жителей. Не знаю, что подумали эти местные жители о гражданах моей страны, но и тут можно было бы расширить рамки передачи и предать ей реальные черты. Можно было бы послать на Зпапад не десяток ребят, а несколько десятков тысяч наших безработных. Во-первых, эти безработные голодали бы не у нас, а в более комфортных условиях. Во-вторых, отпала бы необходимость платить им пособие по безработице, что помогло бы нашему бюджету. В-третьих, это подорвало в какой-то мере экономику Запада, что способствовало проникновению туда наших товаров. Вот какую пользу можно было бы добиться от реалити-шоу, поставленного на промышленную основу.

Что касается приза за телешоу «Голод», то там победителю отвалили за его работу в течение двух месяцев на улицах Берлина ежемесячную пенсию в тысячу баксов. Это несколько не вяжется с реальной жизнью. У нас человек работает лет сорок, живёт не в таких хороших условиях, а потом за это получает пенсию в четыре тысячи, но не каких-то баксов, а настоящих российских рублей. Телевидению осталось только это показать всё с рекламными паузами, показать красиво. Вот это и было бы самым – самым реалити-шоу, которое мы смотрели бы, не уставая, но с небольшими перерывами на работу.

Пародии

Тесто текстов

Кончается зима. Тягучим тестом
Расплылся снег и задымил тепло.
И каплями художественных текстов
Забрызгано оконное стекло.
Анна Гедымин

Кончается зима, как с бабами попойка…
А дом стоит, как старое трюмо.
И грязен город будто бы помойка,
А на оконных стеклах теплое дерьмо.
Но если приглядеться, это-тесто,
Где мысли чувствуется тмин.
Так то ж художественные тексты,
Художества той Анны Гедымин!

Молодецкие сопли

Вдруг зальюсь румянцем, —
Скрою боль и грусть.
С помощью двух пальцев
Больше не сморкнусь.
Виктор Коротаев

Молод был и чуден,
Пил и то, и се,
И бывало, люди,
Я плевал на все.
Нет теперь румянца,
Душу гложет грусть:
С помощью двух пальцев
Больше не сморкнусь.
С юностью расстался,
Но плююся злей:
Вовсе б не сморкался,
Но полно соплей!

Порнография

Даже ночь —
И та без тьмы,
Две зари красуются,
В каждой реченьке сомы
С утками целуются…
Алексей Мишин

Клуб ночной,
Но он без тьмы…
Со стихами, братцы,
И в него заглянем мы
Чем-то любоваться.
Там утиный есть стриптиз
И другая мафия.
Стихи Мишина-сюрприз,
Даже порнография.

Крыши

Лесами еду, а в траве ежи
болтают, обнюхав след:
– Не много еды у него лежит.
– Откуда, ведь он поэт!
Игорь Шкляревский

Иду на тусовку, а мужики
болтают, взирая на свет:
– В структурах нет у него руки.
Ведь он безрукий поэт!
Но зря болтаете, вот вам шиш!
И вы не поймете это…
Всегда у поэта много «крыш»,
что едут всегда у поэта…

Поэтическая закваска

В Коньково проквасил
две ночи, два дня.
Плетусь восвояси,
башкою звеня.
Константин Гадаев

Пишу я поэмы
две ночи, два дня
на разные темы,
башкою звеня.
И этого звона
хватает на всех…
Пойду я до дома,
хваля свой успех.
Пойду восвояси,
качаясь совсем.
Я много наквасил
стихов и поэм.

Реликтовые поэтессы

Реликтовые русские женщины уезжают.
Поэты остаются и жалят
Прямиком в забинтованные сердца.
И нет сему счета, и нет конца.
Ольга Хвостова

Ископаемые женщины валят за бугор
Под вздохи динозавров и прессы…
В отчизне остались с недавних пор
Одни реликтовые поэтессы.
Читателей жалят они без конца,
Читателей всех поголовно, подряд,
И жалят, заразы, все больше в сердца,
А также у всех и в печенках сидят.

Трель в кустах

Но нет средь нас ни Тютчева, ни Фета.
И слава безвозвратная, как лето,
Далеко реет в громе и цветах,
Нас не коснувшись ни лучом, ни взглядом,
Как малых певчих в сереньких нарядах,
Прощелкавших в жасминовых кустах.
Наталья Гранцева

То, что не похожа я на Фета,
Всем говорит нормальная примета:
Печать таланта не в моих стихах,
Но все же соловьем себя почуя,
Так часто посвистеть хочу я
И посидеть в жасминовых кустах.

Тяжелый случай

…Тяжелее вдвойне
тем, что вдруг
не найду мне
близких, что их совсем,
возвратясь, не найду,
тем, что их вину во сне,
репетируя их,
расположенных вне
осязаемости моих
глаз…
Владимир Гандельсман

Читателю тяжелее вдвойне
тем, что не найдя
смысла в стихах моих,
он не поймет вполне,
что мыслей и нету в них.
Впрочем,
репетируя мысль,
кто-то увидит вполне,
что если и есть смысл,
то он не в стихах,
а вне…

Анекдот

Ходил в ту осень анекдот
про мужика с абонементом
в Колонный зал. Себя поэтом
я мнил уже четвертый год.
Константин Гадаев

Но вот что настоящий анекдот,
куда там мужику с абонементом,
что мню себя уже который год
иль Бонапартом, иль поэтом!

Случай

«Поскольку почта на замке,
Приемник твердо взят за глотку.
Поскольку давеча в ларьке
Опять не продавали водку…
……………………
На станции в обед давали «Айгешат».
Мы взяли про запас – и вот,
нашелся случай!»
Ирина Знаменская

Поскольку почта – на замке,
Стакан не взят еще за глотку.
Тяжелый случай, раз в ларьке
Не продают поэтам водку.
Но все-таки в обед давали «Айгешат»,
Мы взяли про запас – и вот,
нашелся случай!
Поэты выпить и без случай спешат.
Давай же разливай и критикой не мучай!
Мне критики опошлили стихи,
А от стихов ведь нету перегара…
Давай же разливай по новой, мужики,
По полной, как в эпоху «Солнцедара»!
Занюхаем начинкой, что в стихе,
Раз поэтесса, в общем-то, без дела…
Поскольку почта на замке,
Опять ей пропадать у винного отдела.

Учеба

«Меня учили первыми в беседе
Азам терпенья, чести и добра
Не Лев Толстой, не Чехов, а соседи —
Канцеляристки и бухгалтера».
Илья Фоняков «День поэзии-87»

Меня учили резкости в беседе,
Когда загнешь по-русски от души,
Не Лев Толстой, не Чехов, а соседи —
Чиновники, модистки, алкаши.
Они меня учили и по-царски…
Я потому читателям знаком,
Что я пишу казённым канцелярским,
Проверенным веками языком.

И слог мой в том конечно гениальный,
Что всем бухгалтерам их души бередит
Тем, что похож он на отчет квартальный,
Где, блин, опять не сходится кредит.

Простая конструкция

«Петунии, настурции
украсили балкон…
Простейшие конструкции.
Асфальт, стекло, бетон.
Настурции оранжевы.
Петунии красны…
Что, горожане, раньше вы
не ждали так весны?»
Ирэна Сергеева «День поэзии-87»

Петунии, настурции…
Поэту не плохи
простые по конструкции
удобные стихи.
Настурции оранжевы.
Петунии красны…
Читатели, куда же вы?
Стихи вам не ясны?!
Петунии, настурции…
А знающий поймет:
от этакой конструкции
нет автору хлопот.

Опознание

…Я шел, прислушиваясь к нотам
весны. Пробило два часа.
И следом озарился сквер
двойным огнем, Секундомер,
взрыв обещающий, затикал,
пахнуло воздухом каникул,
дитя навстречу, теребя
весенний лепесток, бежало,
и мне вонзилось в сердце жало,
я вздрогнул и узнал себя…
Владимир Гандельсман журнал «ЗВЕЗДА» апрель 1998

Я шел, вдыхая аромат,
что бы опять пьянящ и гулок…
Он от собачьих был прогулок.
И тут родной услышал мат…
Что за плебейские манеры?!
И кто же там идет из сквера,
все матеряся невпопад?!
Он шел, купюру теребя,
был рот гримасой перекошен
и шарф небрежно был наброшен
на воротник… Губа дрожала,
а в сердце шевелилось жало.
Я вздрогнул и узнал себя.

Вот чепуха!

Вот девочки, которых я любил.
Вот мальчики, с которыми дружил.
Вот небо и черемуховый куст.
Вот песенка, летящая из уст!
Евгений Поповжурнал «НЕВА» № 5 1997 г.

Вот мальчики, которых я любил.
Вот алкаши, с которыми я пил.
Вот сборище каких-то дураков.
Вот книга моих избранных стихов!

Вот девочки из лучшего борделя,
куда ходить не хватит и недели…
Вот вновь поэт валяет дурака,
когда в стихах сплошная чепуха!

Душа-потёмки

Я уже не сделаюсь пьяней
и не о душе своей заплачу —
о тебе, которому по ней
пробиваться надо наудачу.
Светлана Сырнева

Я ещё совсем и не пьяна…
Выпила немного – лишь полкрынки.
А душа моя уже темна.
Нету в ней и маленькой искринки.
Ты ж в неё вползаешь наугад…
Надо ж быть нахальнее и проще,
действуй, словно Казанова,
словно гад,
всё руками, всё на ощупь.

Я же буду плакать
вновь по мужику
и смотреть на всё и с интересом…
Всем я показать теперь смогу,
как черна душа у поэтессы.

Большая разница

Запомни, милый друг, одно —
и зря портьерой не греми,
что мы не властны над окном,
как властны, скажем,
над дверьми…
Яков Гордин

Мне в голову пришло одно,
то от раздумий,
ты поверь,
что мы не лазаем в окно,
а ломимся, хоть сдуру,
в дверь.
То родилось в моей душе
не просто, не с хрена,
когда на третьем этаже
я вышел из окна…
Легко покинул кабинет.
Потом считал потери…
Теперь в душе сомнений нет —
хожу я через двери.

Самокритика

По глухонемой провинции
таскаю свою суму,
в которой нетленные вирши
не нужные никому.
Валерий Черкесов

Я нудно слагал хореи,
писал заявленья в Союз,
чтоб приняли поскорее
под сонмы писательских муз.

Себя назвал я поэтом
и жил, как поэт, тяжело
и как-то с похмельным рассветом
прозренье нежданно пришло…
Стихи, мол, Черкасова плохи —
ни сердцу и не уму…
Они не нужны эпохи
а, в общем, и никому.

Ироническая проза

Спецсвязь

О том, как Макеев стал председателем комиссии по общему согласованию, рассказывать надо долго и потому сейчас этого делать не надо. Сам Макеев путался в версиях своего назначения, в странных случайностях и переплетениях своих родственных связей, явных и тайных. Короче говоря, то, что он возглавлял сейчас, он совсем не знал, но это его нисколько не пугало, так как он всю жизнь занимался тем, чего не знал, получая при этом поощрения за успешную работу. Поэтому Еремей Никодимович привычно освоил новый шикарный кабинет буквально моментально, сев за полированный стол и перебрав разноцветные карандаши и блокноты. Сразу его внимание привлекли разноцветные телефоны. Сняв трубку черного телефона, он услышал услужливый голос секретарши. Сняв трубку белого телефона, он услышал привычный гудок и на всякий случай позвонил своему приятелю-министру какой-то мудреной отрасли. Ещё улыбаясь после приятной дружеской беседы, Макеев с интересом уставился на последний телефонный аппарат красного цвета с государственным гербом вместо наборного диска. Про такой телефон Еремей знал с раннего детства, но имел его в собственном кабинете впервые. Осторожно он снял яркую трубку, там что-то щелкнуло, и серьезный мужской голос твердо попросил назвать адресата. Неожиданно Еремей Никодимович вспомнил председателя городской комиссии по благоустройству его родного города. Когда – то давно этот председатель, тогда еще секретарь горкома комсомола голосовал против выдвижения Макеева на его первую руководящую должность. Он представил, как вытянется лицо у этого проходимца, когда он услышит, кем стал теперь Макеев. Он велел соединить с этим человеком. В трубке что-то щелкнуло, и Еремей услышал голос председателя. Макеев торжественно представился, выдержал паузу и сказал, что в центр поступили сведенья о том, что с благоустройством в городе есть проблемы. Все знали, что проблемы были со всем, но Макеев твердо велел готовиться к самой серьезной проверке.

Председатель несколько растерялся от такого обещания Макеева, но спохватился и несколько натужно выразил свое согласие со словами нового председателя неизвестной ему комиссии и пообещал люкс в местной гостинице и хорошую встречу. Макеев с удовольствием представил, с каким ужасом этот тщедушный председатель будет ждать обещанной проверки.

В хорошем настроении Макеев положил красную трубку и задумался, кому бы ему еще позвонить. Герб на телефоне спецсвязи говорил о неограниченных возможностях его владельца, и тут Еремею Никодимовичу вдруг вспомнилось первое лицо в стране. А если это лицо привычно прошамкает что-то в ответ, что же Макееву сказать такое, чтобы не показаться полным идиотом. Он задумался так, как не задумывался уже давно, и даже вспотел. Может быть, спросить дорогого руководителя об итогах посевной, но это и впрямь будет выглядеть глупо. Нет, лучше в связи с новым назначением представиться скромно и просто поинтересоваться указаниями высшего руководства в области общего согласования, которым собирался руководить Еремей Никодимович. Что-то внутреннее подмывало его на этот звонок.

Дрожащей рукой Макеев поднял красную трубку и тихо назвал должность первого лица. Из трубки совсем спокойно ответили, что соединят через минуту, потом раздался щелчок, и хриплый голос представившегося помощником первого лица по общим вопросам спросил его о цели звонка. Еремей Никодимович чётко отрапортовал. Помощник подумал и сказал, что первое лицо в настоящий момент обедает, но он доложит о вопросе Макеева при первой же возможности.

Макеев бережно положил трубку и улыбнулся: вот, мол, ему сообщено, что само первое лицо сейчас обедает. Другому бы просто что-нибудь хрюкнули, а ему при его новой должности сказали все откровенно. Он сам почувствовал к себе некоторое уважение и в состоянии глубокого удовлетворения отправился отобедать в спецстоловую.

1982 г.

Тысчонка

Наступила полночь. Тускло блестел мокрый асфальт и его матовый блеск обступал своими таинственными очертаниями темный, плохо освещенный город. Этот полумрак и таинственность большого города внушали страх. Душа куда-то проваливалась, не находя опоры и покоя. Сидя среди этой, леденящей душу, темноты в своей серой машине, Николай судорожно нащупал под сидением тяжелый разводной ключ, после чего немного успокоился и направил свою машину в середину пустынной и немного освещенной площади. Медленно выехав на пустое место, Николай заглушил мотор. Он все еще раз огляделся. Было видно далеко вокруг, и никто не мог приблизиться к его такси незамеченным, хотя бы метров за пятьдесят.

Только после этого Николай стал доставать из различных потайных мест деньги. Через полчаса надо было возвращаться в парк и сейчас наступило время подбить бабки. А эти бабки складывались из сотенных и тысячерублевых купюр в приличные пачки. Нервно оглядываясь, Николай пересчитал деньги еще раз. Выходило почти сто три тысячи. Когда-то таких денег хватило бы на весь таксопарк, а теперь это была ежедневная норма, хотя изрядный куш оставался и самому Николаю. Можно было бы ехать в парк, но что-то в самой глубине неясной человеческой сути подстегивало еще разок промчаться по пустым улицам, разбрызгивая лужи, и получить с тихого ночного пассажира лишнюю тысчонку.

Пассажир попался безопасный. Про себя Николай назвал этого сухонького старичка «профессором». Старичок сказал адрес и всем своим видом показал, что он готов сразу же ехать, но Николай с разгона ошарашил его чётким словом «тысяча».

Старичок не понял, а когда понял, стал говорить, что у него вся пенсия – семь тысяч, что он давно болеет, и сейчас едет от врача и никак ему в такое позднее время до дома не добраться. Говорил он это все со слезой в голосе, но Николай вспомнил, что ему еще за дачу отдавать почти двести тысяч, и спокойненько парировал:

– Не хочешь, дед, не езжай! А сейчас цены такие: хочешь кататься – готовь бабки! Скажи спасибо, что зелененьких не требую…

Сказал это Николай и вспомнил, что сейчас все что-то продают, совсем не ценят устаревший лозунг: «Человек – человеку – друг, товарищ и брат». Стали в последнее время все чаще предавать друзей и грабить братьев, своих и чужих. Успокаивает себя такими доводами Николай, но где-то и помнит, что не всегда он был таким, а даже наоборот лет десять назад, в начале своей таксомоторной карьеры был он вполне добреньким, жалел и старушек и старичков, но с годами понял, что всех не пережалеешь, а себе, таким образом, никогда не скопишь на кусочек полновесного сытого счастья.

Старик тем временем как-то сжался, но согласился с красноречивым водителем. Всю дорогу он обиженно молчал, но и в таком виде подвез его Николай довольно быстро и получил с него тысячерублевый билет, но сложенный в шестнадцать раз. Видать и впрямь старик держал эту бумажку в большой заначке.

Высадил Николай старика, всего доброго пожелал и проехал два квартала, но не забывался этот старик, от этого и на душе было как-то хлипко. Тут Николаю и подумалось, что сейчас неплохо кому-нибудь помочь для собственного душевного равновесия. С такими странными мыслями Николай вел свою машину по полутемному проспекту Ветеранов; пока не заметил высокую сгорбленную фигуру с поднятой жалобно рукой.

Что-то было нерешительное и ущербное в этой худосочной несуразной фигуре. Николай притормозил, и этот худой верзила сложился пополам, открывая дверцу, и дрожащим голосом стал просить подбросить на пару остановок за «полштуки». Николай сразу согласился, и верзила плюхнулся рядом и сразу ткнул под ребра чем-то твердым. Николай обмер; в его куртку упирался вороненый ствол. Как-то сразу забывалось о ключе под сидением, и вспомнились похороны всех убитых за последние два года таксистов с вереницами гудящих машин…

Как во сне, Николай выгреб всю свою выручку, хотя можно было бы и утаить половину, но он отдал все до последнего рубля, даже боясь взглянуть в мутные глаза верзилы. Тот тем, тяжело, нервно дыша, сгреб кипу денег и бросил ее в клетчатую авоську и, не закрыв дверцу, быстро рванул в ближайший двор. Минут пять Николай сидел неподвижно, полулежа на таком знакомом до последней отметинки руле. Сердце бешено колотилось. Вдруг кто-то распахнул заднюю дверцу и почти одновременно в салон ввалились два крепких парня в кожаных куртках. Таких крутых парней в обычное время Николай никогда бы не решился пустить в свою машину, но тут они подкрались откуда-то сзади. Крутые ребята без всяких сомнений сразу стали требовать денег. Тут Николай расхохотался. Эти двое от неожиданности растерялись, так как до этого никто не смеялся, когда они его грабили. Николай резко прервал свой смех, мгновенно сообразив, что если он сейчас все не объяснит грабителям, они его просто прирежут. Удивительно четко он все рассказал в двух словах и показал арку, куда скрылся худосочный верзила. Старший из кожаных парней приказал ехать туда же. Машина сразу завелась и въехала в большой темный от деревьев двор, окруженный горящими окнами огромного девятиэтажного дома.

Посередине этого, полного деревьями и кустарниками, двора находилась детская площадка. На этом пустынном и потому немного освещенном пространстве возвышалась темная беседка. В беседке мелькнул свет карманного фонарика, и угадывалась скрюченная фигура высокого худого человека. Вероятно, верзила пересчитывал украденные деньги.

Сминая кустарник, машина подъехала почти вплотную к беседке. Через несколько секунд двое в кожаных куртках ввалились в неё. Фонарик погас и тотчас из беседки выпал верзила, растянулся плашмя. Две плотные фигуры сосредоточенно попинали его ногами и двинулись к такси. Почему-то Николай уже ничего не боялся, а только ждал, чем это все закончится. Дождавшись, когда его невольные спутники усядутся, он ловко объехал деревянный грибок и вывел свою машину на проспект. Один из пассажиров велел ехать на улицу Достоевского, и уже через десять минут хорошей езды такси остановилось на этой старинной улице. Тут только Николай заметил, что в руках у того, кто велел ехать на улицу имени писателя-гуманиста, находится авоська верзилы. Этот крутой парень сказал четко: «Спасибо, шеф!» Затем он сунул руку в эту памятную для Николая авоську и извлек из нее несколько бумажек, отобрал одну и кинул на сидение рядом с водителем.

Уверено и неторопливо двое крутых парней в модных кожаных куртках уходили по пустынной улице, унося авоську с деньгами. Николай понял, что сегодня все приключения для него окончены. Он поднял бумажку с сидения. Это была тысячерублевая банкнота, вся поделенная на маленькие квадратики из-за того, что она была недавно сложена в шестнадцать раз.

Демократия

Нынче очередями никого не удивишь, да этому явлению никто не удивляется, а даже, наоборот, все стараются побыстрее пристроиться в этот ряд людей с тайной надеждой что-то приобрести. Такой у нас народ, что он быстренько пристраивается в любую очередь, и только потом разбирается, что же всё-таки продают и на каких условиях. Вот и скромный труженик интеллигентного труда Вадим Никодимов, нисколько не выделяясь из этой общности воспитанных в очередях людей, шёл однажды без какой-либо цели и заметил ныне уже редко встречающуюся шикарную очередь, огибающую угол дома и уходящую в неведомые дали к каким-то неизвестным и потому таинственным прилавкам.

Недолго думая, Вадим с хода пристроился в эту очередь за женщиной вполне культурного вида, которая всё время старалась сохранить дистанцию от стоящего впереди мужчины потрепанного вида в старенькой кепке. Мужчина этот старался приблизиться к Вадиму, отчаянно наступая на ноги нашему интеллигентному герою, и стараясь спихнуть его в близ лежащую лужу гигантских размеров. Вадим сразу всем своим видом показал, что он слишком крут для того, чтобы позволить какому-то мужику унизить перед всем народом и свободным Западом русскую интеллигенцию в его лице. Данное же обстоятельство не давало ему возможности выглядеть робко и потому он, постояв безмолвно минуты три, уверенно обратился к стоящей перед ним женщине с вполне законным вопросом, за чем же таким странным эта удивительная очередь образовалась…

Женщина оглядела внимательно Вадима и доверительно прошептала:

– Демократию, говорят, завезли…

Вадим Никодимов всегда считал себя приверженцем демократических принципов, как впрочем, и все иные наши граждане, но никогда не мог представить, что демократию куда-то можно завести, но в данной ситуации он сделал вид, что совсем не удивлён, а даже наоборот, что ему уже не впервые стоять за этой демократией в очереди. Он опять промолчал пару минут, а только потом поинтересовался с самым безразличным видом, не по талонам ли нынче отпускает данный товар, на что мужчина в кепке заметил о полном отмирании в эпоху рыночных отношений всяких талонов и карточек.

Против рынка выступать в последнее время стало неприличным, и потому Вадим немного притих, а потом очень осторожно поинтересовался, много ли завезли товара, а то в такой огромной очереди не мудрено и зря простоять. Женщина опять откликнулась:

– Вот вчера моя соседка здесь простояла почти три часа…

Так она рассказывала, что сперва давали по паре в одни руки, а потом как все закричали, что надо давать по штуке, так продавец закрыл ларек, а когда открыл, товар пошел бракованный, который расхватали всякие инвалиды, а перед соседкой все и кончилось…

Вот как обидно!

Спрашивать о цене разговорившуюся женщину Вадим не решился, а стал судорожно прикидывать, хватит ли у него денег. Он почувствовал, что женщина желает поддержать разговор, и заметил неопределенно, что совсем не плохо бы узнать какого же нынче качества демократию продают. Женщина тотчас откликнулась и сказала, что знакомая продавщица ей шепнула по секрету, что сегодня завезли, вроде бы, качественную, возможно, даже гуманитарную. Эти слова возмутили мужчину в кепке, и он опять промолвил:

– Никакую, блин, не гуманитарную, а свою заразу завезли, в самую паршивую бумагу завернутая… А мне один кореш говорил, что им на работе как-то давали гуманитарную, так та была в отличной коробке и каждая, блин, в полиэтиленовый мешок запаянная… Да ещё на каждой была этакая золоченая пробка…

В это время подошел пожилой мужчина и тоже поинтересовался, зачем это народ стоит, на что Вадим ответил точно также, как ответили и ему десять минут назад. При упоминании о демократии пожилого мужчину несколько передернуло, но он тоже занял место в очереди и спросил с интересом:

– А по сколько этой штуки дают в одни руки сегодня?

Женщина охотно ответила, что, вроде бы, не более двух пар…

Пожилой мужчина примолк, а потом про себя тихонько говорит:

– Раньше-то давали, кому сколько требуется, да и гниль какую-то не пытались всучить… Продавцы так боялись всех обвесить, что даже лишнее привешивали… Цены были такие дешевые, что когда что купишь, то сразу и не заметишь, что денег поубавилось…

А на работе отношения были самые демократичные: начальник если рявкнет по-простому, а я ему в ответ, но в кулачок, то все довольны, но план давали любой ценой. Вот и вся демократия…

Потрепанный мужчина в кепке запетушился:

– Нечего вспоминать тото… Тота-литр… Тота-литаризм!

Только сейчас мы в очередях и вздохнули свободно… Сейчас отстоим, купим за свои кровные и выпьем…

Женщина так удивилась, что чуть не споткнулась:

– Так что вы демократию пить собираетесь? Моя подруга, что достала ее совсем недавно, рассказывала, что это такая добротная вещь, вот тут на груди все в цветочках, а по бокам – рюшечки…

Вся Европа второй сезон носит и радуется…

– Какие там рюшечки, – возразил мужчина в кепке, – это же водка новая такая в литровых бутылках… Этакая крепкая водяра на полсотни градусов…

Пожилой мужчина наступил Вадиму на ногу и тоже сказал:

– Пускай это водка или что там еще, но ветеранов надо бы пропускать без очереди, а то названия новые, а хамство старое, этакое неуважение к старшему поколению…

После этих слов наступило молчание, так как очередь, быстро продвигаясь, вынесла наших очередных собеседников за угол дома, и они увидели, что полчаса простояли в очереди за газетой, на первой странице которой чернело название «Демократия», а ниже мелким шрифтом было начертано, что цена на данную газету договорная.

Смерть начальника
(К 105 годовщине первой публикации рассказа А. П. Чехова «Смерть чиновника»)

В один прекрасный вечер не менее прекрасный старший инженер Дмитрий Иванович Бризжалов сидел во втором ряду партера и глядел в бинокль на «Корневильские колокола». Он глядел и чувствовал себя на верху блаженства, но вдруг… В рассказах до сих пор встречается это «но вдруг». И тут авторы правы: жизнь так полна внезапностей!

Но вдруг лицо нашего Бризжалова поморщилось, дыхание остановилось… он отвел от глаз бинокль, нагнулся и… апчхи!!!

Чихнул, как видите. Да и чихать никому и нигде не возбраняется. И посему чихают все: и рабочие, и интеллигенция, и иногда даже космонавты в свободное от полетов время. Наш Бризжалов нисколько не сконфузился, утерся платочком и, как вежливый человек, поглядел вокруг себя: не обеспокоил ли он кого своим чиханием? Он увидел, что человек, сидевший впереди него, старательно вытирал свою лысину платком и бормотал что-то. Человек оглянулся и тут Бризжалов узнал в нем начальника одного из отделов проектного института, где он имел счастье работать. Бризжалов кашлянул, подался туловищем вперед и зашептал начальнику на ухо:

– Извините: товарищ Червяков, я вас того… обрызгал нечаянно… Червяков повернулся и ответил довольно спокойно:

– Ничего, ничего… Со всяким может приключаться…

Он до этого происшествия тоже с удовольствием смотрел на сцену, а тут вдруг заметил, что в голову ему полезли разные мысли. Он знал Бризжалова по словам его приятеля Никитина, как человека и это обстоятельство забеспокоило его.

В антракте Червякову снова попался на глаза Бризжалов, и он подумал, что это все неспроста, тем более, что тот сам подошел к нему и еще раз извинился. Червяков опять принял извинение, но что-то недоброе ему почудилось в глазах извиняющегося.

Придя домой, Червяков сразу рассказал жене о своих тревогах, так что та смогла вспомнить, как в прошлом году ее мужа хотел спихнуть с его должности некий Чубаков. Тогда ему этого не удалось, а теперь, возможно, чихание этого анонимщика Бризжалова может явиться поводом для будущей травли Червякова и его смещения.

Жена попричитала и предупредила мужа:

– Тебе это нельзя пускать на самотек, надо что-то предпринимать, надо привлечь самого Ивана Сергеевича на свою сторону…

Червяков был подавлен, но все же тихо пролепетал:

– То-то так и есть… И извинялся он как-то странно, будто наоборот угрожал…

На другой день Червяков специально встретил Бризжалова в коридоре, поздоровался тихо и неторопливо начал:

– Как вам вчера понравилась постановка? Не правда ли, интересным оказалось режиссерское решение сюжета?

Бризжалов куда-то и что-то пробурчал недовольно, а Червяков все не хотел его отпускать:

– Вы знаете: так хочется иногда найти собеседника, своего брата театрала… А вообще то, что вы того… Я нисколько не обижаюсь. Я даже обрадовался, когда увидел, что вы сидите сзади: мол, есть с кем обсудить спектакль…

Бризжалов опаздывал и отвечал уже раздраженно:

– Я, конечно, извиняюсь за вчерашнее, но это еще не повод для каких-либо нравоучений с вашей стороны…

«Каких тут нравоучения? – думал Червяков в своем кабинете. Вовсе нет никаких нравоучений, я только хотел с ним по-хорошему переговорить, а он свою морду воротит… Не иначе, как уже в министерство анонимку накатал, что я в жилищной комиссии голосовал в прошлом году против предоставления ему по его липовым справки трехкомнатной квартиры… И все это из-за его дурацкого чихания, а может быть, и чихнул-то он специально… А может быть, он и не послал анонимку, ведь анонимки нынче не в моде. Он просто мог нажаловаться на меня в совет трудового коллектива, что я свожу с ним личные счеты и что я зазнался, и самое время меня снять…

Весь день Червякову совершенно не работалось. Он все представлял различные варианты расправы над ним его врагами, которых развелось большое количество, а после рабочего дня он опять под караулил Бризжалова. Тот шел с хорошенькой женщиной и над чем-то безмятежно смеялся. Червяков извинился вежливо и сказал, что должен переговорить с Бризжаловым по важному делу. Тот неохотно приготовился выслушать Червякова, но тот замялся и выдавил из себя:

– Вы знаете, в прошлом году в жилищной комиссии я голосовал за предоставление квартиры, но, понимаете ли, директор тогда настоял… и вам квартиры не дали… А что касается вчерашнего, то я совсем не думал ставить вам в вину…

– Вы что смеетесь надо мной, – быстро заговорил Бризжалов, я ведь извинился, а то, что вы – начальник не дает вам право издеваться над человеком! Не такие нынче времена…

Он все больше распалялся перед застывшим Червяковым.

– Не думайте, что теперь не найдут управу на самодура, хоть он и начальник… теперь у нас на зарвавшихся начальников, которые мешают перестройке общества, очень много появилось средств! Я ваше издевательство без последствий не оставлю!

В животе у Червякова что-то оторвалось. Ничего не видя, ничего не слыша, он попятился к двери, вышел на улицу и поплелся по шуму городу… Придя машинально домой, не снимая пиджака, он лег на диван и… помер.

1988 г.

Размышления

Как всегда, Лев Клевцов пришел домой в половине седьмого с больной головой, голодный и несколько помятый в городском транспорте. Жене, которая уже хлопотала на кухне, он не сказал ни слова и правильно сделал, ибо ничего доброго после обычного трудового дня старшего инженера он сказать никому не мог. Со злостью Лев швырнул сапоги, напялил тапочки, взял свежую газету и тяжело сел за стол. Тихо вошла жена. Она знала, что трогать Льва пока не следует. Поэтому незаметно и тихо она принесла ужин. Клевцов вырвал кусок хлеба, отхлебнул из ложки глоток супа и углубился в статью, дружно работая челюстями.

– Вот ведь пишет какой-то ученый, – думал Клевцов, – подсаливая суп.

– Знаем мы этих ученых, пишет себе чушь, чтобы гонорар зашибить, знаем мы таких: научный делец какой-нибудь, диссертацию выклянчил себе у начальства, подхалимничал…

Клевцов давно замечал, что частенько за едой головная боль у него проходила. Вот и сейчас тепло растекалось по телу, и мягкий покой охватывал его. Лев аккуратно перевернул страницу и приступил к котлетам, он продолжал читать статью, но уже другие мысли бродили в голове.

– Вот любят у нас, – думал он, – порассуждать обо всем, даже о чепухе, да все с умным видом, да все так разведут, так представят… Вот статейка – плюнуть да растереть, а тоже проблемы. Ах, кругом проблемы да рассуждения пустые, где надо и где не надо…

Так вот взять эту статью… (Клевцов взял чайной ложечкой варенье и понес ко рту). Нет! К концу этот ученый липовый все так гладко завернул и даже современно, но…

– Радость моя, еще полчашечки налей… Спасибо!

Клевцов размешал сахар в чашке, отодвинул газету и неторопливо, смакуя, развернул конфетку и откусил кусочек.

– Что греха таить, любят все-таки некоторые деятели проблемы обсасывать, будто это конфеты…

Лев вытянул ноги в теплых тапочках и совсем медленно, с удовольствием рассуждал дальше:

– Ещё что ли конфетку откушать? Так потом во рту от сладкого противно, снова пить захочется. А если потом конфету чаем запить, то вкус конфеты пропадет, будто и не ел ее. Тоже проблема!

И Лев, уже улыбаясь жене, отхлебнул из чашки чай с вареньем. Часы в спальне тихо пробили половину восьмого.

Записал Владимир ЗУЕВ

Мечта бухгалтера

Человек должен мечтать, любой человек обязан мечтать, даже если он по профессии повар или, как я, бухгалтер. Вот и я сегодня всё мечтаю, хотя как раз сегодня и не до мечтаний: подбиваем бабки, пишем месячный отчёт, а вот мечтается…

Расходы, доходы, снова расходы… Все расходится, только одни мечты и остаются. Но человек должен мечтать, должен! Цифры… Кругом цифры! Только человек сумел родиться, так сразу ему пишут даты, граммы… Все цифры цифры, цифры… А для чего? Да чтобы через двадцать лет ему счёт и представить. Извольте расплатиться!

Вот это всё мы сложим и запишем вот сюда, на эту строчку. Записываем… Однако надоели мне эти записи. Вот я подбиваю смету дома по вечерам, а другие отдыхают: в очередях у ресторанов стоят. Просто это я рассчитываюсь по счёту, что мне за двадцать лет насчитали. А об этом ли я мечтал?! И как мечтал! Да и сейчас бывает даже в рабочее время так хорошо, так сладко мечтается. Ну, здесь я все на этой строчке записал…

А мечта, она не по расписанию приходит… Вот, скажем, какой случай. Иду я, положим, по улице, а дождь моросит… Или лучше светит солнце. Нет! Иду я по тротуару, а дождь ну прямо невыносимый идёт… Бац! Машина грязью меня обрызгала с ног до головы. Ругаюсь я, естественно, а машине уезжает. Нет, все-таки не так! Останавливается машина, а из неё девушка выглядывает, красивая такая девушка. Это она вела машину…

– Извините, – говорит девушка – то да сё…

– Садитесь, – говорит, – в машину, а на даче у меня отмоетесь.

Сажусь я в машину, разговариваем, да не просто о чепухе какой-то, а всё больше об импрессионистах, о художниках и об их художествах, да не просто о художниках, а все больше о Мане и немного обо мне.

Вообще разговор у нас с этой красивой блондинкой всё больше о высоком искусстве. Опять же из разговора я узнаю, что машина у неё своя личная, папа-генерал подарил… Ну что там еще дальше? А дальше мы приезжаем на дачу. Дачка вся голубая, под цвет её глаз… И в этой дачке целых три, нет семь комнат и еще две веранды. Мебель на даче из черного дерева, ванна розовым кафелем выложена, а во всех комнатах холодильники стоят, некоторые даже отечественного производства…

Через полчаса я моюсь в ванне, а моя знакомая кидает мне свой японский халат. Затем мы пьём по-турецки бразильский кофе на веранде и непринуждённо разговариваем. Она оказывается тоже бух… Нет всё-таки она не бухгалтер, а наоборот – балерина…

Ну, вот мечты: только отвлекают, а мне еще пару листов написать осталось. Вот здесь мы вычтем, занесём в эту графу…

А дальше-то о чём мы разговариваем с этой брюнеткой, генеральской дочкой?! Она мне улыбается так странно, вежливо извиняется и говорит, что сегодня у неё запланирована встреча с друзьями. Я сижу, розовый после ванны, симпатичный, остроумный, и против встречи совсем не возражаю. И вот к даче начинают подходить друзья, всё творческая молодежь, хорошие такие ребята, только навеселе немного. Стали говорить об искусстве, об итальянском кино, а потом стали танцевать. Вина выпила за вечер моя новая знакомая немало и решила проводить меня на станцию, а сама так ко мне и льнет…

Так опять расходы, расходы… А я устал, надоело смотреть на эту смету, но начальник велел всё закончить… Вот здесь надо расписаться и останется совсем немного… Ну, последний порыв усталого ума, и вот видна победа разума над статьями расхода… Эх, мечты, мечты!

Ну, скажем, женился я через год на этой, ну которая с машиной. Пошли дети… Трое, или, нет, двое… Такова жизнь: это тебе не мечты, а серая, так сказать, реальность. Ну а что потом? Потом, скажем, папу-генерала похоронили, дача сгорела. Жена врезалась на машине во что-то: пришлось заплатить за разбитое что-то. Машина, считай, вдребезги, а жена ноги переломала, лечилась долго и теперь балериной работать не может… Творческая молодежь, друзья, значит, кто постарел, а кто просто спился…

Так, а что же я?! Полысел, обрюзг и с женой ругаться научился: характер-то у неё через пару лет плохой оказался… Тоже мне генеральская дочка! На работе тоже у меня много неприятностей образовалось: отчёт, скажем, аварийно составлять надо… Но человек должен мечтать, должен!

Вроде бы всего этого и не было, а помечтаешь и приятно… А может и было?! Двое детей у меня есть! Да и с женой ругаюсь частенько… А возможно, и девушка была на машине, только грязью меня не облила?! Жаль… А может быть и нечего жалеть?! Тем более, что смету я подбил, закончил.

Мечты, мечты… А жена моя и правда очень давно мечтала балериной стать. Мечтала!

Исполнение желаний

Вадим Никанорович шел по улице Халтурина в довольно плохом расположение духа из-за сытой скуки окружающего его застойного времени. Улица эта была, как обычно, грязной, так как субботников давно не было, а дворников вообще не наблюдалось.

Вадим помнил, что когда-то в Санкт-Петербурге эта улица называлась Миллионной, что говорило о растущем благосостоянии живущих на ней господ. А теперь сам город назывался по-другому, и все его жители назывались товарищи, хотя частенько просто оказывались настоящими товарищами по несчастью.

Вадим Никанорович неожиданно взглянул на проезжающую черную «Волгу» и увидел в ней круглое, рябое лицо директора их знаменитого завода товарища Хренкина Пал Палыча.

Когда Пал Палыч начинал говорить, все сразу видели, что он родом из глухой деревни Хренки, но это не помешало ему начать свой трудовой путь в заводском профкоме. Профсоюз тогда обзывали школой коммунизма. За шесть лет молодой Хренкин в этой школе выучился на секретаря парткома, что послужило не плохим основанием для его назначения на директорский пост. Тот, кто его назначал, считал главным не то, как человек говорит, а то, что он говорит.

Вадим давно не любил в глубине души этого серого директора, хотя тот об этом даже не догадывался. И сейчас сытно отобедавший Пал Палыч просто не заметил плюгавого мужчину на грязном тротуаре, который смел думать в этот момент, что в каком-нибудь другом обществе он, образованный горожанин, не подал бы руки какому-то малообразованному Пал Палычу, а теперь должен бояться того, что тот может заинтересоваться его прогулкой по городу в разгар рабочего дня.

Приятель Вадима как-то ездил в это другое общество и обрисовал это общество такими красками, что даже в глазах рябило. Там, якобы, все трудящиеся только и ждали, чтобы стать безработными и хорошо отдохнуть на этом основании на огромное пособие. В магазинах там, вроде бы, всё есть, кроме очередей, так сказать, всё для блага покупателя.

Вспомнил Вадим Никанорович про эти рассказы приятеля, и так ему захотелось попасть в это другое общество, что он чуть не сбил с ног чернявую женщину в светлом итальянском плаще. Что эта женщина не была итальянкой, Вадим понял, когда она с характерным акцентом попросила позолотить её ручку, хотя та и так была вся в золотых кольцах. Она ещё добавила о своей материальной заинтересованности в величине гонорара за свои специфические услуги, а при солидности этого вознаграждения обязуется выполнить три любых желания щедрого клиента. Неожиданно для себя Вадим Никанорович послушно достал свой кошелёк и широким жестом аристократа всё его содержимое в руку женщины. Он оглядел грязную пыльную улицу, и ему захотелось, чтобы она изменилась, засияла шикарными витринами. Поэтому он сразу сказал, что для начала желает, чтобы ему довелось пожить в самом Санкт-Петербурге.

Затем Вадим представил, как он кучеряво живёт на огромную зарплату инженера из другого общества и ждёт, когда его сделают безработным, чтобы отдохнуть на пособие по безработице на великолепных Багамских островах. Поэтому наш инженер попросил также изменить форму собственности его орденоносного завода до соответствующей другому обществу.

После этих пожеланий Вадим Никанорович перевел дыхание и тут вспомнил физиономию директора Пал Палыча. Он представил директором их завода настоящего хозяина, человека новой формации, заботящегося о своих рабочих, которые не будет ездить по старой парткомовской привычке на траурной «Волге», а будет кататься в сверкающем белом «Мерседесе» с красивой длинноногой секретаршей.

Чернявая женщина спрятала щедрый дар клиента, состоящий из трех мятых трешек и пары пятерок, и мгновенно исчезла без лишних слов. Вадим хотел было закричать, что цыганка обманула его самым наглым образом, но сразу осекся. Витрина магазина рядом с ним стала шире и тотчас покрылась иностранными буквами, в ней стали появляться товары в пестрой упаковке достойной самого другого общества. Очередь совершенно не наблюдалась. На табличке с номером дома появилась надпись «УЛИЦА МИЛЛИОННАЯ», а над ней реклама: «Иди по улице Миллионной к твоим миллионам!» Рядом сидела старуха-нищенка и держала коробку полную сотенных бумажек.

Вадим Никанорович заметил, что реклама была на многих домах, но и мусора на улице стало намного больше. Особенно много валялось жестяных банок из-под немецкого пива. В руках своих Вадим обнаружил газету «Вечерний Петербург», где говорилось, что его завод уже стал акционерным обществом и его новый хозяин, человек новой формации, собирается уволить треть рабочих. В статье почему-то пособие по безработице называлось нищенским и наш Вадим Никанорович как-то испугался, что и его могут выкинуть с его уютного рабочего места. Тут он увидел хозяйский новенький «Мерседес», а он сразу угадал в этой белой машине машину хозяина их завода. Итак, он увидел белый «Мерседес», в котором на заднем сидении сидел рядом с умопомрачительной секретаршей Пал Палыч и курил сигарету «Мальборо». Именно пустую пачку этих сигарет он вышвырнул из окошка автомобиля. Вадим Никанорович увернулся от этой пустой пачки, отчаянно низко поклонился и неожиданно для себя громко крикнул вслед удаляющейся машине:

– Будьте здоровы, дорогой Пал Палыч!

1992 г.

Пустобрех

Смотрел как-то Михаил Ильич телевизор и увидел на экране знакомую физиономию. На экране знакомые физиономии всегда видеть приятно, а тут Михаил Ильич даже узнал того, кому эта физиономия принадлежала, а принадлежала она бывшему директору их завода, бывшему депутату Верховного совета Виктору Ивановичу Пустобрехову. Узнал Михаил Ильич бывшего директора, а ныне одного из руководителей новой партии «Единая демократия» и даже позвал свою жену показать ей бывшего директора. Всего каких-то пятнадцать лет назад Михаил Ильич, тогда молодой фрезеровщик пришёл на приём по личным вопросом к директору своего родного завода. Тогда все личные вопросы сводились к вопросу жилищному, то есть, все хотели получить от родного директора ордер на отдельную квартиру. Тогда это было возможно. Желающих было много и поэтому по личным вопросам обращалось много трудящихся. Секретарь их для быстроты дела запускал парами. В паре с Михаилом тогда шла пожилая женщина, одна из старейших работниц архива. Она начала говорить раньше. Она с любовью смотрела на директора и быстро говорила:

– Дорогой Виктор Иванович, как мы все рады, что вас снова выбрали в Верховный совет, ведь вы всегда помогали нам, простым людям, вы всегда были близки к народу… Вам, наверное, сообщили, что я вдова и мой муж героически погиб, а я с сыном живу в коммунальной квартире уже двадцать лет. Поэтому слёзно прошу посодействовать мне в получении квартиры…

Директор посмотрел на записку со сведеньями о посетителях, что давал ему секретарь, и сказал:

– Мария Ивановна, я понимаю ваше горе и наш долг всё сделать для вас. Ветераны войны и их вдовы у нас находятся на особом учёте, но во всём нужен порядок. Насколько я знаю, вы находитесь на учёте в военкомате. От него вы и должны получить жилплощадь, а если мы начнём во всём проявлять свою доброту, то весь порядок нарушится. Тогда наступит такой бардак, до которого мы допустить не должны…

Женщина заморгала быстро глазами и прошептала:

– Виктор Иванович, вы, что отказываетесь мне помочь хотя бы ходатайством в военкомат? Я проработала на заводе тридцать лет… А в городе я родилась. Я – коренная ленинградка….

Директор поморщился:

– Вы, дорогая Мария Ивановна, хотите сказать, что, если я родился в псковской деревне, то я являюсь гражданином второго сорта. Нет, такого наша советская демократия допустить не может. А если сказать с государственных позиций, то кому я должен давать заводскую квартиру, вам, кто завтра пойдет на пенсию и будет обузой для трудового народа или ему (директор показал на Михаила), которой приехал в город и работает в полном расцвете сил по две смены?! Исходя из государственных интересов, я должен дать ему квартиру первому, чтобы парень смог создать семью, вырастить детей, которые, кстати, тоже смогут назвать себя коренными ленинградцами… Но подать депутатский запрос я смогу. Это допускает наше законодательство…

Женщина как-то сникла и уже в дверях тихо промолвила:

– Виктор Иванович, уж я вас попрошу не забыть обо мне…

Когда женщина ушла, Михаил придвинулся к директорскому столу:

– Виктор Иванович, как вы хорошо сказали… Я и дальше готов работать по две смены, если вы дадите мне квартиру…

Директор насупился и остановил молодого рабочего:

– Ты не забегай вперёд. У нас недаром говорится, что молодым везде у нас дорога, а старикам везде у нас почёт! Это в странах капитала стариков выбрасывают на улицу, а у нас я должен каждого заслуженного ветерана обеспечить квартирой… Что, по-твоему, я не дам вдове героя квартиры?… Нет! Я сделаю всё, чтобы женщина почувствовала заботу нашей партии. Этому учит наша демократия! За неё мы боролись с антигуманным режимом. Эту демократию мы не предадим!

Короче, тогда пятнадцать лет назад Михаил квартиры не получил. Теперь он смотрел на постаревшего директора, который разворачивал предвыборную агитацию за свою новую партию. Виктор Иванович остановил жестом комментатора с телевидения и заговорил:

– Наша партия делает много для того, чтобы бюджетникам платили во время зарплату. Если мы этого не добьёмся, то чего будет стоить наша молодая демократия? Мы взяли шефство над ветеранами. Приведу один пример: при советской власти тогдашние чиновники много лет не давали квартиру вдове героя Марии Ивановне Ч. Так вот адвокаты нашей партии добились, что пенсионерку поставили на льготную очередь, и она скоро получит квартиру. И это в наше время, когда уже не принято бесплатно давать квартиры. Если мы не поможем нашим ветеранам, чего будет стоить наша демократия. За неё мы боролись с античеловечным режимом! Эту юную демократию мы никогда не предадим!

Реванш

Самые лучшие рыбные блюда в нашем городе бывают у Сергея Романовича Бибикова. Готовить к нему приглашают двух китайских и одного французского повара из лучших ресторанов, а они за хорошие бабки творят такие чудеса, что гости Сергея Романовича долго не могут прийти в себя от божественного вкуса рыбных изысков. Надо сказать, что устрицы в доме Бибикова всегда свежайшие, но они идут на любителя. Устриц и вина привозят на вечера Сергея Романовича самолётом из Франции. Поэтому любителей этого на вечерах по пятницам собирается великое множество. Их собралось бы ещё больше, но кабы кого Бибиков к себе в шикарный загородный дом не приглашает. Здесь публика собирается известная и не только самому хозяину, но и всему городу. Часто заезжает мэр Тюкалов и все его восемь замов. Городской прокурор и начальник милиции никогда не пропускают эти вечера. Они раскланиваются с гостями, среди которых много авторитетных деятелей без определённого рода деятельности, что не мешает им вести удачно свой бизнес, про который говорят только шепотком. Ну, конечно, на вечерах у Бибикова бывает и творческая прослойка города, всякие артисты, но больше, артистки, поведение которых сейчас мы обсуждать не будем. Попадаются и журналисты, которые описывают эти вечера в светской хронике. Забредают некоторые писатели, но какой от этих писателей толк, так одна болтовня, что тоже случается за бокалами хорошего шампанского.

Сам Сергей Романович, которого некоторые приятели называют просто «Серым», занимается бизнесом неопределённого свойства, что не мешает ему показать своё богатство и живой ум, который нравится многим. Особенно любил Сергей Романович рассказывать анекдоты. Не было приёма, где он не показывал это своё свойство. Вот и сегодня он собрал вокруг себя корешей и их подружек с бокалами и начал сразу:

– Тут один кореш загремел в тюрягу. Пришла к нему туда жена и спросила, как ему отсидка, а мужик тот в натуре и говорит, что сидеть ему западло, но одно только в кайф, хоть его и кормят, но никто не заставляет после этого посуду мыть…

Все дружно засмеялись, а артистка Светочка даже взвизгнула:

– Ну, вы, Сергей Романович, сегодня просто в ударе!

Бибиков пришёл в отличное расположение духа и продолжал:

– Тут другой кореш купил говорящего попугая, а попугай этот всё больше ругался. Сначала мужик даже радовался попугаевым матюгам, а потом типа обалдел от этого. Решил он эту птичку отучить от выражений в натуре. Он даже побил попугая, а тот зараза всё ругается. Тут один спец и посоветовал мужику запереть попугая в холодильник, чтобы тот немного дал дуба. Сперва попугай и в холодильнике ругался, а потом затих. Мужик испугался, что заморозил в натуре птичку. Он открыл, а попугай ему вежливо говорит, что вёл себя хреново, но теперь всё осознал. Посадил мужик попугая в клетку. Тот отошёл от дубака и говорит через полчаса, что осознал свою ошибку, но просит объяснить, почему в холодильнике сидит курица, которая не только молчит, но и даже ощипана…

Тут все зааплодировали хозяину, а тот продолжал:

– Много ещё у нас козлов, которые нас жить учат, даже Достоевского вспоминают, а не поймут в натуре, что не Достаевский им товары из Турции привезёт. Вот говорили, что ученье – свет, а как конкретно оказалось, что всем учёным совсем не светит в нашей жизни. Эй, Хмырь, пойди сюда! Скажи нам, кем был твой папаша!

Подошёл сутулый человек в очках. Он побледнел и ответил:

– Да, мой отец был академиком, а теперь его институт распродали, и помещение купил Сергей Романович… Он и меня к себе пристроил…

Бибиков торжественно усмехнулся:

– Вот этого Хмыря мне ставили в пример, говорили, что, если я не буду учиться, то буду простым токарем, а теперь токарями у меня инженеры работают, а Хмырь с его университетом у меня в секретарях бегает… Скажи, Хмырь, не обижаю я тебя!

Хмырёв ещё больше побледнел и устало промямлил:

– Нет, Сергей Романович, вы у нас, можно сказать, благодетель!

Бибиков тоже немного насупился:

– А помнишь, Хмырь, как твоя маман Роза Абрамовна говорила, что нечего водить меня, пэтушника к ним в дом, где бывают просвещенные люди?! А где теперь эти просвещенные люди? С лотков книжками торгуют, а кому эти книжки нужны… А мои товары и прочая жрачка нужны, потому что люди – скоты… Скажи, Хмырёв, что люди – скоты!

Хмырёв ещё больше сгорбился и звонко сказал, оглядев присутствующих:

– Да, конечно, Сергей Романович вы правы, что все люди – скоты!

Бибиков тоже оглядел притихших артистов, певичек и опьяневшего мэра и прокричал резко:

– Вся эта интеллигенция у меня в кулаке! Хочу, помилую, а хочу, размажу всех этих учёных козлов!

Светочка нервно хохотнула:

Страницы: