«Морская волшебница», или Бороздящий Океаны Купер Джеймс

Глава XXI

Иду, бегу И помогу Тебя поднять на смех.

Ш е к с п и р. Двенадцатая ночь

Хотя наши чувства и восстают против этого, нет истины более достоверной, чем та, что шторм почти всегда налетает с подветренного борта. Порой буря многие часы свирепствует где-нибудь неподалеку от того места, где ей предстоит утихнуть, а в другом месте, которое гораздо ближе к ее источнику, все еще тихо и спокойно. Кроме того, по опыту известно, что шторм во много раз свирепей там, где он действительно начался, нежели там, откуда он, как может показаться, пришел. Восточные штормы, столь часто посещающие берега нашей республики, бушуют в заливах Пенсильвании и Виргинии или у побережья Северной и Южной Каролины за целые часы до того, как об их существовании узнают в более восточных штатах, и тот же самый ветер, который имеет силу урагана близ Гаттераса, стихает до ветра средней силы в Пенобскоте.

Ветры так могущественны и действие их окружено такой тайной, что моряки во все времена связывали с ними множество суеверий. Отношение к капризам этой изменчивой стихии зависит от степени людского невежества. Даже нынешние моряки не избавлены от этой слабости. Беспечному юнге не миновать нагоняя, если кто-нибудь услышит, как он свистит во время шторма; даже офицер порой не в силах скрыть свое беспокойство, если в опасную минуту он увидит какое-нибудь нарушение морского обычая. Он оказывается в положении человека, который слушал рассказы о сверхъестественных явлениях затаив дыхание, хотя наставники и учили его пренебрегать ими, а теперь, вынужденный волей-неволей вспомнить о них, должен призвать на помощь разум, чтобы заставить молчать чувства, которым он не решается верить.

Трисель, однако, обратил внимание своего молодого начальника на небо, побуждаемый скорее разумом опытного моряка, чем каким-либо из тех чувств, о которых мы сейчас говорили. Над водой вдруг появилось облако, ощетинившееся длинными, острыми зубцами, которые придавали ему, как говорят моряки, штормовой вид.

— А парусов у нас, пожалуй, многовато! — заметил штурман, после того как оба они внимательно рассмотрели облако. — Штормяга не терпит парусины: ему по вкусу лишь голые мачты!

— Надеюсь, это заставит бригантину убавить парусов, — отозвался капитан. — Мы-то будем держаться до последнего, а вот ему скоро придется послать людей на реи, иначе, когда налетит шквал, его маленькой команде не справиться.

— В этом преимущество крейсера! Но негодяй и не думает убирать хоть один парус!

— Будем заботиться о собственных мачтах, — сказал Ладлоу, поворачиваясь к вахтенному начальнику. — Свистать всех наверх, сэр, и приготовиться к встрече шквала.

За этим, как обычно, последовали пронзительный свист дудки и хриплая команда боцмана. Услышав его зычный крик: «Пошел все наверх паруса убирать!» — матросы выбежали из кубрика на верхнюю палубу. Прекрасно выученные, они молча стали по местам и, раздернув снасти, а также сделав другие необходимые приготовления, замерли, ожидая команды старшего офицера, который теперь сам взял в руки рупор.

Преимущества, которые военное судно имеет перед торговым, объясняются различными причинами. Немалую роль играет здесь конструкция корпуса, которому в первом случае, используя все возможности кораблестроения, стараются придать два главных качества — быстроходность и остойчивость, тогда как во втором случае стремление извлечь побольше выгод заставляет в значительной степени жертвовать этими важными качествами ради грузоподъемности. Кроме Того, существует еще разница в рангоуте: у военного судна он более высокий, чем у торгового, поскольку многочисленная команда способна справиться с реями и парусами гораздо более тяжелыми, чем на «купце».

И, наконец, на крейсере куда быстрее ставят и убирают паруса, так что, имея на борту сто, а то и двести человек, он без всякого риска может пользоваться ветром до последней секунды, а судно, на котором всего какой-нибудь десяток матросов, целыми часами теряет попутный ветер из-за слабости своей команды. После такого объяснения даже читатель, несведущий в морском деле, поймет, почему Ладлоу надеялся, что надвигавшийся шквал поможет ему настичь бригантину.

«Кокетка», выражаясь морским языком, несла на себе всю парусину до последней секунды. Клочья тумана носились угрожающе близко вокруг ее высоких и легких парусов, а волны с грохотом разбивались у бортов, и под их белыми гребнями исчезла пенистая полоса, остававшаяся за кормой; и только теперь Ладлоу, с удивительным хладнокровием следивший за движением облака, подал своим подчиненным знак, что пора действовать.

Достаточно было лишь крикнуть в рупор: «Паруса долой!» Все офицеры и матросы отлично знали свое дело. Не успели эти слова сорваться с губ лейтенанта, как неумолчный рев океана потонул в громком хлопанье заполоскавших на ветру парусов. Шкоты и фалыnote 129 были потравленыnote 130 разом, реи оголились менее чем через минуту, и там, где только что было облако белоснежной парусины, лишь ветер свистел в снастях. Все нижние паруса были убраны и подвязаны к реям. Марселя остались и приняли шквал на свою широкую поверхность. Доблестный крейсер с честью выдержал натиск; а поскольку ветер дул в корму, давление на корпус крейсера было гораздо слабее, чем если бы он дул в борт. Теперь нужно было спасать рангоут; и он был спасен благодаря неусыпной бдительности капитана, которую он не утратил, несмотря на свою дерзкую отвагу.

Едва Ладлоу убедился, что его шлюп испытывает сильный напор ветра — а для этого ему понадобилось не более секунды, — как он живо устремил взгляд на бригантину. Все ахнули от удивления при виде ее безрассудства. «Морская волшебница» не убрала ни одного паруса. Как ни быстро неслась теперь бригантина, ураганный ветер ее настигал. Шквал приближался, вздымая волны совсем близко, ему оставалось пройти не более половины того расстояния, что отделяло бригантину от крейсера, а контрабандист словно не замечал этого. По всей вероятности, он видел, как шквал обрушился на «Кокетку», и теперь ждал его с хладнокровием человека, привыкшего рассчитывать только на собственную находчивость и способного оценить ту силу, с которой ему предстоит бороться.

— Если паруса останутся на мачтах еще хоть минуту, они не выдержат и разлетятся в клочья, словно дым из пушки! — пробормотал Трисель. — Ага! Вот упали лиселя. А вот уж и грот свернут, взят на гитовы брамсель и, наконец, марсель! Негодяи работают проворно, как карманники в толпе!

Честный штурман достаточно подробно описал предосторожности, принятые на борту бригантины. Ни один парус не был убран, но все они были подняты к реям, и шквалу почти не на что было обратить свою ярость. Уменьшив парусность, на бригантине сохранили рангоут. Прошло несколько секунд, и с крейсера увидели, как шестеро матросов принялись понадежнее крепить парусину брамселей.

Но, хотя смелость, с которой Бороздящий Океаны до последней секунды не убирал паруса, и была вознаграждена, вместе с тем влияние засвежевшего ветра и поднявшихся волн на движение обоих судов становилось все ощутимее. Маленькая, низко сидевшая в воде бригантина начала нырять между волнами, а «Кокетка» легко и устойчиво скользила вперед, испытывая меньшее сопротивление воды. Прошло двадцать минут, ветер дул почти с прежней силой, и крейсер приблизился к бригантине настолько, что его команда могла разглядеть чуть ли не все мелкие предметы на ее палубе.

— «Дуй, ветер, дуй, пока не лопнут щеки!»note 131 — сказал Ладлоу вполголоса; волнение его росло вместе с надеждой на успех. — Прошу у тебя только полчаса, а потом можешь дуть куда угодно!

— Дуй, добрый демон, и ты будешь вознагражден, — пробормотал штурман, совсем уж из другой оперы. — Еще немного — и мы почти у цели.

— Шквал уходит! — перебил его капитан. — Лейтенант, поставить снова все паруса, от клотиков до бушприта!

Боцман снова засвистел над люками и хрипло закричал: «Все наверх паруса ставить!» — после чего матросы опять разбежались по местам. Паруса были поставлены почти так же быстро, как убраны, и едва ветер ослабил свой натиск, как вся сложная система парусов развернулась, ловя его затихающие порывы. Однако на бригантине действовали еще отважнее, чем на крейсере, и не стали дожидаться конца шквала; видя, что преследователь собирается ставить паруса, Бороздящий Океаны начал готовить свои реи, когда море еще было седым от пены.

— У этого бродяги зоркие глаза, он следит за нами, — сказал Трисель, — и готовится, в свою очередь, принять меры. Мы выиграли у него совсем немного, хотя у нас такая уйма людей.

Это была чистейшая правда, так как бригантина уже снова шла на всех парусах, прежде чем крейсер успел воспользоваться своим превосходством в численности команды. А в тот самый миг, когда «Кокетка» благодаря волнению на океане могла бы кое-как наверстать упущенное, ветер вдруг упал. Казалось, во время шквала он истощил все свои силы; и через какой-нибудь час после того, как кончился шквал, задул переменный ветер, паруса заполоскали, как бы возвращая в воздух ту силу, которую от него получили. Волнение улеглось, и до конца последней предполуденной вахты поверхность океана возмущала лишь та бесконечная, колышущаяся зыбь, которая редко оставляет его в покое. Несколько времени вокруг судна кружились капризные воздушные вихри, но силы их хватило лишь на то, чтобы крейсер едва заметно полз по воде, а потом стихии окончательно пришли в равновесие, и наступил мертвый штиль. За те полчаса, что дули переменные ветры, бригантина вырвалась вперед, но не настолько, чтобы стать недосягаемой для пушек крейсера.

— Паруса долой! — скомандовал Ладлоу, когда замерло дуновение ветра, и отошел от пушки, около которой так долго стоял, наблюдая за бригантиной. — Шлюпки на воду. Лейтенант, вооружить гребцов!

Молодой капитан отдал этот приказ, цель которого не нуждается в пояснении, твердым, но печальным голосом. Лицо его стало задумчиво, видно было, что этот человек вынужден исполнить необходимый, но тяжелый долг. Затем он знаком пригласил олдермена, напряженно следившего за всем происходящим, и его друга в свою каюту.

— Другого выхода нет, — сказал Ладлоу, кладя на стол подзорную трубу, которую он в то утро так часто подносил к глазам, и тяжело опустился на стул. — Разбойника нужно схватить любой ценой, а тут представился удобный случай для абордажа. Через двадцать минут мы подплывем к бригантине, а через пять он будет у нас в руках, но…

— Неужели вы полагаете, что Бороздящий Океаны из тех, кто примет таких гостей с любезностью старой девы! — сказал Миндерт без обиняков.

— Да, я сильно ошибаюсь в нем, если он без боя отдаст прекрасное судно. Но долг моряка суров, олдермен ван Беверут, и, как бы я ни сожалел об обстоятельствах, он вынуждает меня повиноваться.

— Я понимаю вас, сэр. У капитана Ладлоу две повелительницы — королева Анна и дочь старого Этьена Барбери. Он трепещет обеих. Когда человек не в состоянии уплатить долги, разумнее всего договориться, а в данном случае ее величество и моя племянница, можно сказать, попали в положение кредиторов.

— Боюсь, что вы меня неправильно поняли сэр, — возразил Ладлоу. — Для честного офицера не может быть сделки с совестью, и на своем корабле я признаю лишь одну повелительницу, но, когда моряки опьянены победой, да к тому же еще раздражены сопротивлением, от них всего можно ожидать. Олдермен ван Беверут, не отправитесь ли вы вместе с экспедицией, взяв на себя роль посредника?

— Пики и гранаты! Да разве гожусь я для того, чтобы карабкаться на борт контрабандиста с саблей в зубах! Вот если вы посадите меня в самую маленькую и надежную из ваших лодок, а на весла — двух пареньков, которые будут слушаться меня беспрекословно, как представителя власти, и поклянетесь не двигаться, обстенив три марселя и подняв по белому флагу на каждой мачте, я, пожалуй, понесу оливковую ветвь на бригантину, но не произнесу ни единого слова угрозы. Если об этом человеке говорят правду, он не любитель угроз, а не в моих правилах навязывать что-либо другим! Я готов отправиться в путь как ваш голубь мира, капитан Ладлоу, но я не сделаю ни шагу, как ваш Голиафnote 132.

— Ну, а вы, вы тоже отказываетесь предотвратить кровопролитие? — спросил Ладлоу, поворачиваясь к владельцу Киндерхука.

— Я подданный моей королевы и готов защищать закон, — тихо отозвался Олофф ван Стаатс.

— Олофф! — воскликнул его осторожный друг. — Вы сами не понимаете, что говорите! Если бы речь шла о набеге мохоков или вторжении канадцев, тогда дело другое; но ведь это лишь пустяковый раздор из-за мелкого пошлинного сбора, и лучше всего предоставить дело чиновнику таможни и другим рьяным стражам закона. Если парламент сам выставляет у нас перед носом соблазн, пусть грех падет на него. Человек слаб, а государственное устройство наше так бестолково, что поневоле станешь пренебрегать неразумными постановлениями. Поэтому, уверяю вас, лучше мирно остаться на борту этого корабля, где честь наша в такой же безопасности, как и наши кости, предоставив все воле провидения.

— Я подданный королевы и готов отстаивать ее честь, — твердо повторил Олофф.

— Верю вам, сэр! — воскликнул Ладлоу и, взяв соперника за руку, увел его в свою каюту.

Разговор между ними длился недолго, и вскоре гардемарин доложил, что шлюпки спущены. Вызвали штурмана, который тоже был приглашен в капитанскую каюту. Потом Ладлоу вышел на палубу и отдал последние распоряжения перед боем. Крейсер был оставлен под командой лейтенанта с приказом воспользоваться малейшим ветерком, чтобы подойти к бригантине возможно ближе. Трисель сел в баркас вместе с большим отрядом вооруженных матросов. В распоряжение Олоффа ван Стаатса был отдан ялик, где, кроме него, были только гребцы, а Ладлоу сел в свой капитанский вельбот с обычной командой, хотя оружие, лежавшее на корме, достаточно красноречиво говорило о том, что и они приготовились участвовать в деле.

Баркас, самый большой и тяжелый на ходу, был готов первым раньше других отвалить от борта «Кокетки». Штурман направил его прямо к заштилевшей и неподвижной бригантине. Ладлоу избрал кружной путь, очевидно, с целью отвлечь внимание контрабандиста, а потом подоспеть на место в одно время со шлюпкой, в которой разместились его основные силы. Ялик, как и вельбот, отклонился от прямой линии, но только в другую сторону. Так в молчании плыли они минут двадцать. Перегруженный баркас продвигался медленно и тяжело. Но вот с вельбота был подан сигнал, гребцы бросили весла и приготовились к бою. Баркас к этому времени вышел на траверз бригантины и был от нее на расстоянии пистолетного выстрела; ялик приблизился к ее носу, и Олофф ван Стаатс разглядывал зловещее лицо бронзовой фигуры с интересом, возраставшим по мере того, как его вялость уступала место волнению, а Ладлоу, остановившись с другого борта, напротив баркаса, разглядывал бригантину в подзорную трубу. Трисель воспользовался этой задержкой, чтобы обратиться к своим людям.

— Мы с вами участвуем в шлюпочной экспедиции, — начал педантичный и обстоятельный штурман. — Предпринята она при спокойном море и слабом ветре, можно даже сказать — в мертвый штиль, у берегов Северной Америки и июне месяце. Вы, ребята, не настолько глупы, чтобы вообразить, что баркас спустили на воду и два самых опытных и, само собой, самых достойных офицера на крейсере ее величества сели в шлюпки лишь для того, чтобы всего-навсего узнать, как называется и как оснащена вон та бригантина. Даже грудной младенец мог бы справиться с этим не хуже, чем капитан или я сам. Люди, знающие побольше нашего, полагают, что этот неизвестный, который с такой наглостью стоит себе преспокойно на виду у королевского крейсера, не поднимая флага, — сам Бороздящий Океаны, человек, о чьем мореходном искусстве я ничего плохого сказать не могу, но что касается его отношения к королевской таможне, то тут о нем идет недобрая слава. Без сомнения, вы слышали много удивительных рассказов об этом разбойнике, из которых ясно, что он поддерживает тайные сношения с теми, кто устраивает свои дела куда менее благочестивым образом, чем можно было бы ожидать, ну, скажем, от совета епископов. Но что с того? Мы добрые англичане и знаем, что принадлежит церкви, а что государству, и, черт возьми, нас не испугаешь каким-то разнесчастным колдовством (крики «ура»). Ага, я слышу умные и рассудительные речи! Видно, вы понимаете, что к чему. Больше я вам ничего не скажу, добавлю только, что капитан Ладлоу приказал воздерживаться от крепких слов и от грубого обращения с людьми на бригантине, не считая, конечно, проломленных голов и перерезанных в бою глоток, без чего нам не овладеть этим судном. Берите пример с меня, я старше, а потому опытнее многих из вас, и уж будьте спокойны, я знаю, где и когда показать свою храбрость. Сражайтесь до тех пор, пока контрабандисты будут оказывать сопротивление, но помните о милосердии, когда пробьет час победы! И ни под каким видом не смейте входить в каюты; этот мой приказ обязаны выполнять все, и я без разговоров швырну за борт, как дохлого француза, всякого, кто посмеет ослушаться. Ну, а теперь, когда мы с вами договорились и задача каждому ясна, остается только ее выполнить. Я ничего не сказал о премии («Ура!»), так как знаю, что королева и ее честь вам дороже денег («Ура!»), но могу твердо обещать, что всю добычу мы поделим как положено («Ура!»), а так как, без сомнения, негодяи выгодно торговали здесь, куш будет немалый! (Громовое троекратное «ура»).

Пистолетный выстрел с вельбота и рев пушки на крейсере, вслед за чем ядро со свистом пронеслось между мачтами «Морской волшебницы», послужили сигналом для нападения. Теперь уже сам штурман крикнул «ура» и спокойным, твердым, зычным голосом скомандовал: «Навались, ребята!» В тот же самый миг вельбот и ялик устремились к бригантине с решительностью, обещавшей скорый успех дела.

Пока на «Кокетке» и на шлюпках шли все эти приготовления, бригантина с той самой минуты, когда начался штиль, словно вымерла. Красивое судно тихонько покачивала мертвая зыбь, но никто не вышел на палубу, чтобы взяться за руль или принять необходимые, казалось бы, меры для обороны. Обезветревшие паруса по-прежнему безжизненно висели, и бригантина медленно плыла по воле волн. Глубокая тишина, царившая на ней, не была нарушена приближением шлюпок; и если отчаянный человек, который командовал бригантиной, готовился сопротивляться, то приготовления его были совершенно скрыты от пристальных и тревожных взглядов Ладлоу. Даже крики матросов и удары весел, когда лодки пошли на решающий приступ, ничего не изменили на палубе бригантины; правда, капитан «Кокетки» заметил, как реи на фок-мачте стали медленно и плавно поворачиваться. Не понимая цели этого маневра, он вскочил на банку вельбота и, размахивая шляпой, стал поторапливать своих людей. Вельботу оставалось пройти каких-нибудь сто футов, когда широкие полотнища парусов бригантины вдруг наполнились ветром. Все изящное и стройное сооружение из реев, парусов и снастей наклонилось к вельботу, словно отдавая ему изысканный прощальный поклон, и легкое судно скользнуло вперед, предоставив шлюпкам сколько душе угодно бороздить воду на том самом месте, где оно только что стояло.

Ладлоу было довольно одного взгляда, чтобы убедиться в бесполезности погони, поскольку ветер, который так кстати подоспел на помощь контрабандисту, уже поднял на океане волнение. Он сделал Триселю знак остановиться, и оба они застыли на месте, разочарованно глядя на белую пенистую полосу, которую бригантина оставила за кормой.

Однако «Морская волшебница», обогнав шлюпки под командой капитана и штурмана королевского крейсера, шла прямо наперерез ялику, неуклонно надвигаясь на него. Сначала гребцы думали, что это их собственные усилия так быстро приблизили шлюпку к цели, а когда гардемарин, сидевший на руле, понял свою ошибку, он едва успел ускользнуть от быстрой бригантины, грозившей потопить его маленькое суденышко. Он резко повернул ялик и приказал матросам грести изо всех сил. Олофф ван Стаатс стоял на носу, вооруженный кортиком, и был слишком поглощен предстоящим абордажем, чтобы обратить внимание на опасность, которую к тому же едва ли способен понять.

Когда бригантина проходила мимо, он увидел, что вант-путенсыnote 133 ее спускаются почти до самой воды, и могучим рывком прыгнул прямо на них, испустив голландский боевой клич. А еще через мгновение он перебросил свое грузное тело через фальшборт и исчез на палубе бригантины.

Когда шлюпки Ладлоу собрались на том месте, где так недавно стояла бригантина, выяснилось, что единственным результатом этой бесплодной экспедиции было невольное исчезновение Олоффа ван Стаатса.

Глава XXII

Друзья, что это за страна?

— Иллирия, синьора.

Ш е к с п и р. Двенадцатая ночь

Своей доброй или дурной славой люди бывают не менее обязаны счастливому стечению обстоятельств, чем своим личным качествам. То же самое можно сказать и о славе, которой пользуются корабли. Качества судна, как качества человека, разумеется, тем или иным образом влияют на его судьбу; однако кое-что всегда зависит от случайных обстоятельств. Хотя ветер, который так своевременно помог «Морской волшебнице», вскоре наполнил и паруса «Кокетки», мнение команды о бригантине осталось прежним, а слава Бороздящего Океаны, слывшего редким счастливцем, которому неслыханно везет, несмотря на бесчисленные опасности его профессии, возросла еще больше. Даже Трисель многозначительно покачал головой, а Ладлоу дал волю своей досаде, проклиная судьбу, осыпающую контрабандиста своими милостями; матросы со шлюпок тем временем глядели вслед бригантине с таким же удивлением, с каким японцы, вероятно, глядят на современные пароходы. Старший офицер, исполняя приказ, вскоре подвел крейсер к шлюпкам. Пока на нем ставили паруса, бригантина успела уйти так далеко, что была уже вне выстрела. Однако Ладлоу приказал возобновить погоню, как только крейсер был готов к этому, и поспешил скрыть свое разочарование, удалившись к себе в каюту.

— Удача для торговца — прибыль случайная, а ум — главный источник его дохода, — заметил олдермен ван Беверут, который с трудом скрывал свою радость по поводу нового неожиданного спасения бригантины. — Многие загребают дублоны, хотя мечтали всего-навсего о долларах; и нередко торговля приходит в упадок, когда товары освобождаются от пошлины. На свете еще достаточно французов, капитан Ладлоу, так что храброму офицеру хватит работы и незачем вешать нос; тем более не стоит огорчаться из-за пустяковой неудачи в погоне за контрабандистом.

— Не знаю, во сколько вы цените свою племянницу, почтенный ван Беверут, но, будь я дядей такой девушки, мысль о том, что она в порыве безрассудной страсти попала в сети этого отчаянного негодяя, свела бы меня с ума.

— Безумие и смирительные рубашки! К счастью, вы ей не дядя, капитан Ладлоу, и тем меньше у вас причин беспокоиться. У девушки вкусы истой француженки, она сейчас роется в шелках и кружевах контрабандиста, а когда сделает выбор, то снова вернется к нам, еще более прекрасная, чем прежде, в своих новых украшениях.

— Выбор! Ах, Алида, Алида! Совсем не такого выбора ждали мы от тебя, зная образованность твоего ума и твою гордость.

— Ее образованность — это моя заслуга, а гордость она унаследовала от Этьена де Барбери, — сухо заметил Миндерт. — Но сетования никогда еще не сбивали цену на товар и не способствовали росту капитала. Давайте позовем ван Стаатса и спокойно обсудим, как бы нам поскорее вернуться на виллу, прежде чем крейсер ее величества слишком удалится от берегов Америки.

— Вы рано радуетесь, сэр. Ван Стаатс исчез вслед за вашей племянницей, и, надо думать, им обоим предстоит приятное путешествие! Мы потеряли его во время шлюпочной экспедиции.

Олдермен остолбенел.

— Потеряли! Олоффа ван Стаатса потеряли во время шлюпочной экспедиции! Будь проклят злополучный день, в который наша колония лишилась этого столь скромного и столь богатого молодого человека! Сэр, вы сами не подозреваете, как безрассудны ваши слова. Со смертью молодого хозяина Киндерхука угас бы один из наших благороднейших и состоятельнейших родов и третье среди лучших поместий в провинции осталось бы без прямого наследника!

— Однако несчастье отнюдь не столь велико, — заметил капитан не без горечи. — Этот джентльмен прыгнул на борт бригантины и теперь рассматривает шелка и кружева вместе с красавицей Барбери!

И Ладлоу объяснил олдермену, каким образом исчез молодой землевладелец. Узнав, что друг его цел и невредим, олдермен стал так же бурно изъявлять свою радость, как за минуту перед тем — горе.

— Рассматривает шелка и кружева вместе с красавицей Барбери! — повторил он весело, потирая руки. — Вот теперь я вижу, что в жилах у него течет кровь моего старого друга Стефана. Настоящий голландец — это вам не чувствительный француз, чтобы хвататься за голову и корчить гримасы оттого, что переменился ветер или нахмурилась женщина, и не самонадеянный англичанин (вы ведь сами из нашей колонии, молодой человек), чтобы давать страшные клятвы и задирать нос! Как видите, это хладнокровный, стойкий и, главное, решительный сын старого Батавииnote 134, который ждет своего часа и бросается в самую гущу…

— В гущу чего же? — осведомился Ладлоу, так как олдермен запнулся.

— В гущу врагов, так как враги королевы — это враги каждого из ее верноподданных. Браво, молодой Олофф! Такой молодец, как ты, мне по сердцу, и я верю, твердо верю, что судьба улыбнется смельчаку! Если бы голландцы имели на этом материке прочное положение, капитан Корнелий Ладлоу, вопрос о Ла-Манше и, право же, многие другие торговые проблемы были бы решены совсем по-иному.

Ладлоу встал с горькой усмешкой, хоть и не испытывал злобы к человеку, чья радость была так естественна.

— Олофф ван Стаатс может поздравить себя с удачей, — сказал он, — хотя я здорово ошибаюсь, если он при всей своей предприимчивости сможет соперничать с тем ловким хитрецом, обладающим к тому же столь блестящей внешностью, чьим гостем он теперь стал. Пусть другие поступают как им угодно, олдермен ван Беверут, но я должен выполнить свой долг. Контрабандист с помощью случая и хитрости трижды ускользнул от меня, но как знать, может быть, в четвертый раз посчастливится нам. Если мой шлюп достаточно могуч, чтобы уничтожить бригантину этого врага закона, пусть он не ждет пощады.

Произнося эту угрозу, Ладлоу вышел из каюты и, вернувшись на палубу, снова начал неустанно наблюдать за контрабандистом.

Перемена ветра была как нельзя более выгодна бригантине. Теперь он дул ей в корму, и благодаря этому «Морская волшебница» могла наилучшим образом использовать свои ходовые качества. Ладлоу, выйдя на палубу, увидел, что быстрая и легкая бригантина, расположив свои паруса наивыгоднейшим образом, ушла уже так далеко, что надежды приблизиться к ней на пушечный выстрел почти не было, разве только крейсеру и впрямь помогут какие-нибудь превратности, столь обычные и частые в океане. Оставалось одно: поставить все паруса, какие только способна нести «Кокетка», и постараться не упустить бригантину из виду, когда стемнеет; а день уже клонился к вечеру. Но еще до того как солнце коснулось воды, корпус «Морской волшебницы» растаял вдали, и, когда наступил вечер, ее стройный рангоут исчез, и виднелись только самые верхние паруса. А через несколько минут темнота окутала океан, и королевскому крейсеру пришлось преследовать беглеца вслепую.

Трудно сказать, какое расстояние прошла «Кокетка» за ночь, но, когда утром Ладлоу вышел на палубу и окинул океан долгим жадным взглядом, он не увидел ничего, кроме пустынного горизонта. Со всех сторон его окружала лишь необозримая водная гладь. Вокруг было пусто, только летала морская птица, взмахивая своими широкими крыльями, да белели гребни неугомонных зеленоватых волн.

Еще много дней крейсер без устали бороздил океан, то идя вполветра на всех парусах и протянув над водой лисельспирты, то прыгая с волны на волну и борясь с противными ветрами, как бы охваченный решимостью преодолеть все препятствия, которые сама природа воздвигала на его пути. У достойного олдермена голова пошла кругом, и, хотя он покорно ждал, примирившись со своей судьбой, не прошло и недели, как он совсем запутался и не знал, в какую сторону идет крейсер. Но вот он почувствовал, что плавание подходит к концу. Усердие моряков заметно ослабло, и на крейсере убавили парусов.

В один из таких спокойных дней, вскоре после полудня, старый Франсуа потихоньку выбрался на палубу и, хватаясь за пушки, добрел до грот-мачты, где он имел обыкновение дышать воздухом в хорошую погоду, не попадаясь на глаза хозяину и вместе с тем вдали от грубых матросов.

— Ах! — воскликнул вдруг старый слуга, обращаясь к гардемарину, который уже упоминался на страницах нашей книги под кличкой «Попрыгун». — Мосье, вон земля! Какой плезир! Я буду настолько рад… Пардон, мосье кандидат, но не знаете ли, где кончается наш вояж? Как называется этот страна?

— Она называется Франция, — ответил юноша, который без труда понял этот вопрос. — Прекрасная страна для тех, кому она по душе.

— Но как это может быть! — воскликнул Франсуа, отпрянув в удивлении и восторге.

— Ну что ж, назовите ее хоть Голландией, если вам угодно.

— Скажите мне, мосье Попрыгун, — продолжал слуга, прикасаясь дрожащими пальцами к рукаву безжалостного юнца, — есть ли это в самом деле Франция?

— А я был уверен, что это не могло укрыться от столь наблюдательного человека, как вы. Видите вон ту колокольню, а за ней замок и деревеньку вокруг него? А взгляните вон на ту рощу! Через нее проходит аллея, прямая, как кильватер корабля в тихую погоду, и одна… две… три… ну и ну! Там целых одиннадцать статуй, и у них один-единственный нос на всех.

— Но там… там никакой лес, никакой замок и нет ни деревня, ни статуй, ни нос… Ах, мосье, я уже стар… Скажите, это Франция?

— У вас, верно, очень слабое зрение. Ну да не беда, я все вам расскажу, пока мы будем плыть мимо. Видите вон тот склон холма, словно ковер, сотканный из зеленых и желтых нитей, или свод сигналов с флагами всех стран, а рядом… Ну, как бишь их… ле шам… поля… А вон та чудесная роща, где все ветки на деревьях подстрижены так, что они похожи на ряды морской пехоты во время маневров, это… м-м… ла форе, лес.

Легковерие доброго слуги наконец истощилось. Укоризненно взглянув на гардемарина, он удалился, предоставив юнцу потешаться вместе с товарищем, который подошел к нему незадолго перед тем.

А «Кокетка» продолжала свой путь. Замок, церковь и деревни, выдуманные гардемарином, вскоре сменились низким песчаным берегом, а чуть подальше, в глубине, виднелись низкорослые сосны; нет-нет между деревьями открывалась прогалина, на которой стояло уютное жилище какого-нибудь состоятельного фермера, окруженное надворными постройками, или богато разукрашенный дом крупного землевладельца. К полудню над морем поднялась вершина горы; а когда солнце скрылось за грядой холмов, крейсер миновал песчаный мыс и остановился на том самом месте, откуда снялся с якоря, когда капитан его, побывав на бригантине, вернулся на борт своего судна. Вскоре крейсер стал на якорь, паруса убрали, и на воду была спущена шлюпка. Ладлоу с олдерменом сели в нее и поплыли к устью Шрусбери. Хотя, прежде чем они успели добраться до берега, уже почти стемнело, Ладлоу все же заметил неподалеку от вельбота какой-то странный предмет, плававший в бухте. Любопытство заставило его подплыть поближе.

— Крейсера и бригантины! — пробормотал Миндерт, когда им удалось наконец разглядеть свою находку. — Эта бронзовая девка преследует нас, словно мы украли у нее мешок золота! Дайте мне только сойти на берег, и ничто, кроме депутации от городского совета, не заставит меня больше покинуть мое жилище!

Ладлоу взялся за руль и снова направил шлюпку к реке. Теперь он знал, к какой хитрости прибег контрабандист, чтобы его провести. Надежно сбалансированная бочка, поставленный вертикально шест и погасший фонарь в форме женской головы со зловещей улыбкой на лице сразу заставили его вспомнить обманчивый огонь, который вынудил «Кокетку» переменить курс в ту ночь, когда она преследовала бригантину.

Глава XXIII

Дочь и наследницу свою король

За сына королевы прочил замуж

(Король ведь на вдове женат); а дочь

Другого полюбила; хоть он беден,

Но человек достойный.

Ш е к с п и р. Цимбелин

Когда олдермен ван Беверут и Ладлоу подходили к вилле, уже совсем стемнело. Смеркаться начало еще раньше, вскоре после того как они отошли от шлюпки; тень горы покрыла реку, узкую полоску берега и тянулась далеко в океан. Ни тот, ни другой не заметили на вилле или около нее никаких перемен, пока не поднялись до самых ворот и не ступили на маленькую зеленую и благоухающую лужайку перед домом. Но прежде чем войти в ворота, за которыми начиналась эта лужайка, олдермен остановился и заговорил со своим спутником прежним сердечным тоном, почти оставленным им в последние дни.

— Друг мой, надеюсь, ты понимаешь, что события этой маленькой морской прогулки — дело скорее семейное, чем публичное, — сказал он. — Твой отец был старым моим другом, я очень дорожил его расположением, и, можно сказать, мы даже состоим в родстве благодаря смешанным бракам. В жилах твоей достойной матери, которая ни денег, ни слов на ветер не бросала, текла кровь моих предков. Я был бы глубоко опечален, если бы наши добрые отношения, рожденные памятью о прошлом, почему-либо нарушились. Я допускаю, сэр, что доход для государства то же, что душа для тела — движущее и определяющее начало, и как тело без души — все равно что дом без жильцов, так и государство без дохода подобно трудолюбивому и неутомимому мастеру без необходимых материалов. Но к чему доводить дело до крайности! Если эта бригантина, как ты, надо полагать, подозреваешь — а для этого у нас и в самом деле достаточно оснований — и есть судно, именуемое «Морская волшебница», то она стала бы твоей законной добычей, сумей ты ее захватить; теперь же, когда ей удалось скрыться, я не знаю, каковы твои намерения; но помни, что твой покойный отец, достойнейший член королевского совета, имел обыкновение хорошенько подумать, прежде чем раскрыть рот, чтобы сказать хоть малейшую нескромность.

— Как бы я ни поступил, сообразуясь с тем, что велит мне долг, вы можете смело положиться на мою скромность по отношению к… к удивительному… к весьма решительному шагу, который ваша племянница сочла нужным совершить, — отозвался молодой человек, не в силах при упоминании об Алиде совладать с дрожью в голосе, выдававшей, насколько все еще велика ее власть над ним. — Я не вижу необходимости оскорблять семейные чувства, на которые вы намекаете, и рассказывать о ее заблуждении, давая пищу для праздных людских толков.

Ладлоу резко оборвал свою речь, предоставив олдермену догадываться о том, что он не договорил.

— Вот слова, достойные благородного, мужественного и… искренне любящего человека, капитан Ладлоу, — сказал олдермен. — Правда, я хотел предложить вам кое-что. Однако мы не станем затягивать этот разговор ночью, под открытым небом… Эге!.. Кота нет — мыши пляшут! Эти черномазые, которые так любят разъезжать по ночам на хозяйских лошадях, захватили флигель Алиды! К счастью, комнаты бедной девочки не так велики, как гарлемский выгон, а то бы мы сейчас услышали там стук копыт какой-нибудь лошади, на которой скачет негр, нахлестывая ее вовсю…

Тут олдермен, в свою очередь, осекся, содрогнувшись так, словно увидел призрак кого-нибудь из покойных колонистов. Когда он заговорил о флигеле, Ладлоу тоже взглянул на «Обитель фей» и одновременно с Миндертом воочию увидел через открытое окно красавицу Барбери, расхаживавшую по комнате. Ладлоу рванулся было вперед, но рука Миндерта остановила его пылкий порыв.

— Пожалуй, здесь не ногами, а мозгами шевелить надо, — промолвил спокойный и рассудительный олдермен. — Нет сомнения, это моя племянница или у дочери старого Этьена де Барбери есть двойник. Эй, Франсуа! Скажи-ка, видел ли ты женщину в окне флигеля или же мы приняли желаемое за действительное? Знаете, капитан Ладлоу, порой я каким-то непостижимым образом обманываюсь в качестве товара, просто наваждение какое-то, потому что голова забита денежными расчетами; ведь когда жива надежда, с кем такого не бывает!

— О да, мосье! — с живостью откликнулся слуга. — Ах, как жаль, мы уходим в этот морской вояж, а мадемуазель Алида у себя и не покидал дом. Да, да, я был очень уверен, что тут есть наше заблуждение, я знай, во вся фамийль Барбери никто не любил стать моряком.

— Ну полно, полно, мой добрый Франсуа, на суше Барбери чувствует себя как лиса в норе. Ступай на кухню и скажи этим бездельникам, что приехал их хозяин, да запомни: вовсе незачем рассказывать обо всех чудесах, которых мы насмотрелись в океане. А теперь, капитан Ладлоу, войдем в комнату моей послушной племянницы, стараясь не поднимать шума.

Ладлоу охотно принял это приглашение и тотчас последовал за олдерменом, сохранявшим непререкаемую властность и внешнюю невозмутимость. Перейдя лужайку, они невольно замешкались, чтобы заглянуть в открытые окна флигеля.

Флигель красавицы Барбери был убран во французском вкусе, унаследованном ею от отца. Громоздкое великолепие, свойственное царствованию Людовика XIV, не коснулось столь незначительного человека, каким был мосье де Барбери, а потому он привез с собой в изгнание лишь необходимые и сделанные со вкусом вещи, почти без исключения доставшиеся ему по наследству, не обременяя себя дорогой и модной в то время роскошью. К этим вещам со временем добавились местные, более удобные предметы английского или, что почти то же самое, американского обихода, — такая совокупность, если суметь ее найти, пожалуй, представляет собой наиболее удачное сочетание приятного с полезным. Алида сидела за столиком красного дерева и была погружена в чтение какой-то книги. Рядом стоял миниатюрный чайный сервиз, какие были в то время почти во всех домах, но чашечки и блюдца были тонкой работы и самого лучшего качества. Она была в халатике, достаточно скромном для ее возраста, и вся ее фигура дышала тем уютом и грацией, которые подобают ее полу и придают столько прелести и интимного своеобразия уединению очаровательной женщины. Алида была поглощена книгой, и, хотя маленький серебряный чайник тихонько свистел у самого ее локтя, она, как видно, не замечала этого.

— Вот картина, которую я так любил рисовать себе в бурю и шторм, вынужденный простаивать на палубе столько мрачных и ненастных ночей напролет! — прошептал Ладлоу. — Когда тело и душа изнемогали от усталости, именно такого отдохновения жаждал я больше всего на свете и осмеливался даже надеяться…

— Да, торговля с Китаем имеет будущее, а вы, мистер Ладлоу, я вижу, знаете толк в комфорте, — заметил олдермен. — На щеках у девушки играет такой нежный румянец, что сомнений быть не может — уверяю вас, морской ветер даже не коснулся ее; да и кто поверит, что та, которая дышит таким уютом, лишь недавно резвилась среди дельфинов! Войдем же.

Ван Беверут привык заходить к своей племяннице без особых церемоний. Поэтому, считая излишним велеть доложить о себе, властный олдермен преспокойно распахнул дверь и ввел молодого капитана во флигель.

Встретившись с Алидой, ее гости сохраняли притворное безразличие, причем девушка платила за их напускную непринужденность той же монетой. Она отложила книгу с таким невозмутимым спокойствием, словно они расстались какой-нибудь час назад, и мужчины ясно поняли, что она знала об их возвращении и ждала их прихода.

Когда они вошли, она непринужденно поднялась им навстречу и с улыбкой, которая скорее была следствием хорошего воспитания, чем выражением ее чувств, пригласила их сесть. Невозмутимость племянницы навела олдермена на мрачные размышления, а молодой моряк не знал, чем более восхищаться — дивной прелестью женщины, которая всегда была неизменно прекрасна, или ее поразительным самообладанием, хотя всякая другая на ее месте не знала бы, куда деваться от смущения. Алида, казалось, не была склонна вступать в объяснения, потому что, когда гости сели, она, разливая чай, обронила словно бы случайно:

— Как вовремя вы пришли! Я могу предложить вам чашечку ароматного чая. Кажется, мой дядя говорил, что это товар с «Сирнарвонского замка».

— О, это прекрасный корабль! Он совершает удачные рейсы и товары доставляет первосортные. Да, такой чай я готов рекомендовать всем покупателям. Но, милая племянница, соблаговоли объяснить капитану крейсера ее величества и бедному олдермену славного города Нью-Йорка, давно ли ты ждешь нас.

Алида достала из-за пояса маленькие дорогие часики и спокойно взглянула на них.

— Сейчас девять. Кажется, после полудня Дайна в первый раз доложила, что я, вероятно, буду иметь это удовольствие. Кстати, вот пакеты — должно быть, с письмами, они прибыли из города.

Это придало мыслям олдермена новое, совершенно неожиданное направление. Он воздержался от объяснений, которых, казалось бы, требовали обстоятельства, хорошо зная, что это опасный путь, поскольку в таком разговоре могло быть сказано больше, чем следовало бы знать его спутнику, и к тому же невозмутимость племянницы повергла его в изумление. Поэтому он был рад, что у него есть удобный предлог отложить расспросы. Одним глотком осушив крошечную чашечку, нетерпеливый коммерсант схватил пакеты, которые протянула ему Алида, и, пробормотав извинения, вышел из флигеля.

Капитан «Кокетки» до сих пор не вымолвил ни одного слова. Удивление, смешанное с негодованием, не давало ему говорить, но он не сводил глаз с Алиды, стараясь проникнуть в тайну, которой девушка окружила свои поступки и намерения. На миг ему показалось, что под напускным равнодушием на ее нежных губах мелькнула печальная улыбка; но взгляды их встретились только один раз, когда украдкой остановила на нем свои большие бездонные темные глаза, словно любопытствуя, какое впечатление произвел ее поступок на молодого моряка.

— Ну как, дорого ли обошлось врагам королевы плавание «Кокетки»? — поспешно спросила красавица, когда капитан поймал ее взгляд. — Или они избегали встречи с отважным крейсером, который уже не раз доказывал свое превосходство над ними?

— Страх, а может быть, благоразумие или, я сказал бы, совесть заставила их быть осторожными, — отвечал Ладлоу, многозначительно подчеркивая последние слова. — Мы гнались за ними от мыса до самой Большой мели и вернулись ни с чем.

— Как обидно! Значит, французам удалось скрыться… Но неужели ни один нарушитель закона не понес наказания? Среди невольников распространились слухи, что бригантина, которая заходила в эту бухту, вызвала подозрение властей.

— Подозрение! Но красавица Барбери скорее, чем кто-либо другой, может сказать мне, что стоит та слава, которой пользуется капитан бригантины.

Алида улыбнулась, и улыбка эта, как всегда, очаровала ее поклонника.

— Капитан Ладлоу проявляет непревзойденную галантность, обращаясь к девушке из колонии за советами по службе! Разумеется, мы способны тайком поощрять контрабандистов, но как можно подозревать нас в том, что мы подробно осведомлены об их деятельности? Смотрите, как бы подобные намеки не вынудили меня покинуть эту прелестную виллу и поискать какого-нибудь другого, более укромного места, где я могла бы спокойно пожить на свежем воздухе. К счастью, берега Гудзона изобилуют чудесными уголками, и нужно быть бессовестной привередницей, чтобы пренебречь ими.

— И в их числе — дом Киндерхука?

Алида снова улыбнулась, как показалось Ладлоу — с торжеством.

— Говорят, дом Олоффа ван Стаатса просторен и расположен в живописном месте. Я и сама видела его…

— …в своих мечтах о будущем? — подхватил молодой капитан, видя, что она замялась.

Алида откровенно расхохоталась.

— Ну нет, все гораздо прозаичнее. Просто-напросто я видела дом мистера ван Стаатса, когда проплывала мимо него по реке, а потом — когда возвращалась обратно. Трубы у него витые, это излюбленный стиль

голландского Брабантаnote 135, и, хотя я не заметила на них аистова гнезда, они, мне кажется, таят в себе соблазны для женщины — ведь так уютно бывает посидеть у камелька. Да и само поместье так заманчиво для рачительной хозяйки.

— И, разумеется, место хозяйки, к счастью достойного владельца поместья, недолго будет пустовать?

Алида играла причудливой ложечкой, сделанной в виде веточки чайного куста. Она вздрогнула, уронила ложечку и взглянула на Ладлоу. В ее пристальном взгляде явно сквозил интерес к тому волнению, которое не мог скрыть молодой человек.

— Это место никогда не будет занято мной, Ладлоу! — сказала она торжественно и с твердостью, которая свидетельствовала о непреклонном решении.

— От ваших слов у меня прямо гора с плеч! Ах, Алида, если бы вы могли так же легко…

— Тс! — прошептала девушка, вставая, и на миг застыла в напряженном ожидании. Глаза ее заблестели, румянец на щеках заиграл еще ярче, чем прежде, а на лице были написаны радость и надежда. — Тс! — повторила она, делая Ладлоу знак молчать. — Вы ничего не слышите?

Разочарованный, но по-прежнему влюбленный, молодой человек молчал, глядя на ее милое оживленное лицо и не менее напряженно, чем она сама, прислушиваясь к каждому звуку. Но, поскольку ничто не нарушало тишины, после того как Алида услышала стук, или, быть может, он ей почудился, она снова села и заговорила с молодым человеком.

— Вы, кажется, что-то сказали о горах? — спросила она, едва отдавая отчет в том, что говорит. — Путешественники рассказывают, что проход между Ньюбергом и Таппаном не имеет себе равных.

— Я действительно говорил о горе, но только о той, которая свалилась у меня с плеч. Тяжестью на сердце легли мне ваши необъяснимые поступки и жестокое безразличие ко мне, Алида. Вы сказали, что Олоффу ван Стаатсу не на что надеяться, и эти слова, произнесенные с прирожденной прямотой и искренностью, развеяли все мои опасения. Остается только объяснить ваше отсутствие, и вы вновь обретете прежнюю власть над тем, кто готов поверить каждому вашему слову.

Красавица Барбери, казалось, была тронута. Взгляд ее, устремленный на молодого моряка, смягчился, и в голосе уже не было прежней суровости.

— Так, значит, власть эта была утрачена?

— Если я скажу «нет» — вы станете презирать меня, если «да» — вы сочтете меня обманщиком.

— В таком случае, молчание — лучший способ сохранить нашу дружбу… Постойте, я слышу стук в ставень!

— Надежда порой обманывает нас. Вам снова почудилось, что кто-то стучит, — как видно, вы ожидаете гостя?

Явственный стук в ставень, подтвердил, что Алида не ошиблась. Девушка смущенно взглянула на капитана. Она изменилась в лице и, видимо, хотела что-то сказать, но то ли внезапный порыв, то ли благоразумие заставили ее промолчать.

— Капитан Ладлоу, вы уже были однажды нечаянным свидетелем встречи «Обители фей», которая, боюсь, навлекла на меня неприятные подозрения. Но столь мужественный и благородный человек, как вы, должен быть снисходителен к маленьким женским слабостям. Я жду человека, которого королевскому офицеру, быть может, не следовало бы видеть.

— Я не сборщик налогов, чтобы шарить в гардеробах и чуланах. Мой долг повелевает мне действовать только в открытом море и преследовать лишь явных нарушителей закона. Если там, за окном, человек, которого вы хотите видеть, пусть войдет без страха. Когда мы встретимся в более подходящем месте, я найду способ взять реванш.

Девушка бросила на Ладлоу благодарный взгляд и в знак признательности наклонила голову. Потом она постучала ложечкой по фарфоровой сахарнице, издавшей тихий звон. Кусты под окном заколыхались, и на низком балконе тотчас появился молодой незнакомец, которого мы уже встречали на страницах этой книги во флигеле Алиды и на борту бригантины. Оставаясь в тени, он бросил на середину комнаты легкий матерчатый тюк.

— Посылаю свою визитную карточку вместо гонца, — сказал веселый торговец контрабандой, или Бурун, как называл его олдермен, галантно приподнимая шляпу сперва перед хозяйкой «Обители фей», а потом, еще более церемонно, перед ее гостем; после этого он снова водрузил отороченную золотом шляпу на густые, пышные кудри и распаковал свой тюк.

— Я вижу, у меня появился новый покупатель, и я вправе ожидать хорошей прибыли. Капитан Ладлоу, мы, кажется, уже встречались с вами?

— Да, встречались, сэр Бороздящий Океаны, и встретимся снова. Ветер порой меняется, но в конце концов судьба всегда за правого!

— Мы уповаем на помощь нашей леди в зеленой мантии, — сказал необыкновенный контрабандист с благоговением, искренним или напускным, указывая на фигурку, мастерски вышитую цветными нитками на его бархатной шляпе. — Все в мире повторяется, и прошлое рождает надежду на будущее. Надеюсь, здесь мы встречаемся на нейтральной почве.

— Я капитан королевского крейсера, сэр, — надменно отозвался Ладлоу.

— Королева Анна может гордиться таким слугой! Однако к делу. Тысяча извинений, очаровательная хозяюшка «Обители фей». Эта беседа двух грубых моряков — неуважение к вашей красоте, и мы пренебрегаем своим долгом по отношению к прекрасному полу. Поэтому, закончив обмен любезностями, я хочу предложить вам кое-что такое, от чего блестящие глазки непременно начинают блестеть еще ярче, и даже герцогини тают, не в силах устоять перед искушением.

— Вы с удивительной откровенностью говорите о своих связях, любезный Бурун, и называете благородных персон среди ваших покупателей так непринужденно, словно торгуете государственными постами.

— Этот достойный слуга королевы подтвердит вам, леди, что тот же самый ветер, который поднимает шторм на океане, порой лишь нежно ласкает пылающие девичьи щеки на берегу и что связи между людьми образуют столь же причудливые хитросплетения, как снасти корабля. Ведь и храм Артемиды Эфесскойnote 136, и вигвам индейца стоят на одной земле.

— Из чего вы, как видно, заключаете, что положение в обществе не меняет человеческой сущности. Нельзя не признать, капитан Ладлоу, что Бурун хорошо знает женскую душу, искушая ее столь яркими материями, как эти.

Ладлоу молча смотрел на девушку и контрабандиста. Алида держалась теперь гораздо непринужденнее, чем в прошлый раз, когда он видел ее в обществе этого человека. Заметив, что они тайком обменялись заговорщическими взглядами, Ладлоу почувствовал сильное волнение. Однако он твердо решил сохранять спокойствие и приготовился к худшему. С большим трудом скрыв свои чувства, он сказал внешне невозмутимо, хотя горечь, переполнявшая его душу, все же прорвалась наружу:

— Если это так, любезный Бурун, можете считать себя счастливцем.

— Преуспеть в этом мне помогло частое общение с представительницами прекрасного пола, ведь они — мои лучшие покупательницы, — сказал галантный контрабандист. — Вот парча. Точно такую же открыто носят в присутствии нашей высочайшей повелительницы, хотя она выткана в Италии и доставлена запретным путем; придворные дамы, отдавая дань патриотизму, один день в году танцуют в угоду публике в нарядах английской выделки, а все остальные дни носят эти более изящные изделия уже в угоду себе. Скажите, отчего англичанин, живущий под солнцем, которое светит так слабо, тратит тысячи, чтобы получить бледные подделки под дары тропиков, — не оттого ли, что жаждет запретного плода? Отчего парижский гурман смакует инжир, который последний лаццарониnote 137 в Неаполе швырнул бы в залив, — не оттого ли, что он хочет насладиться щедротами южных широт под своим хмурым и плаксивым небом? Я видел, как один человек лакомился сладким соком ананаса, который стоит гинею, но он отверг бы тот же плод, восхитительно сочетающий в себе кислоту со сладостью, созревший и налившийся соком под горячим солнцем, — а все лишь потому, что мог бы получить его даром. В этом секрет нашей торговли. А поскольку прекрасный пол наиболее подвержен таким чувствам, мы особенно признательны его милым представительницам.

— Вы много путешествовали, любезный Бурун, — с улыбкой промолвила красавица, вытряхивая диковинные товары из тюка на ковер, — и говорите о вкусах так же непринужденно, как и о титулах.

— Леди, чья мантия зеленеет, как морская волна, не терпит бездельников среди своих слуг. Мы плывем туда, куда указывает ее рука: порой наш путь лежит через острова Адриатики, порой — к вашим штормовым американским берегам. От Гибралтара до Каттегата в Европе почти нет мест, где бы мне не довелось побывать.

— Однако, судя по изобилию у вас итальянских товаров, этой стране вы отдаете особое предпочтение.

— Любовь свою я делю между Италией, Францией и Фландрией; но вы правы, Италия среди них на первом месте. Свои юные годы я провел на прекрасных берегах этой романтической страны. Человек, который заботился обо мне и руководил мной в детстве и юности, однажды даже оставил меня на попечении одного друга на небольшой зеленой равнине близ Сорренто.

— Но где же эта равнина? Ведь те места, где жил такой отчаянный удалец, когда-нибудь будут воспеты в песнях, да и сейчас они могут привлечь к себе любопытных.

— Любезность ваша с лихвой искупает иронию этих слов! Сорренто — город на южном берегу знаменитого Неаполитанского залива. Огонь сильно преобразил эту мягкую, но дикую страну. Сама земля была там когда-то извергнута из чрева вулкана, и соррентинец мирно живет на дне погасшего кратера. Люди средних веков прелюбопытнейшим образом построили свой город у самого моря, где вода заполнила половину бассейна с зубчатыми краями, и искусно использовали зияющие трещины в туфе вместо рвов для защиты городских стен. Я побывал во многих странах и видел природу почти всех широт, но ни одна страна не пленяет взор столь чудесным сочетанием естественных красот со славными реликвиями прошлого, как этот дивный край у подножия соррентийских утесов!

— Расскажите мне подробнее об этой замечательной стране, воспоминания о которой так приятны вам, покуда я рассматриваю ваши товары.

Веселый контрабандист умолк и, казалось, витал среди видений прошлого. Потом он продолжал с печальной улыбкой:

— Хотя прошло много лет, я помню красоту этих мест так живо, словно они и сейчас у меня перед глазами. Наше жилище стояло у самых утесов. Внизу раскинулся глубокий голубой залив, а на дальнем берегу его было немало такого, что воля случая или человека редко сводит вместе. Представьте себе, прекрасная леди, что мы с вами отправились в путь и я проведу вас по извилистому северному берегу, показывая вам эту арену славных событий прошлого! Вон тот высокий гористый, зубчатый остров слева от нас — нынешняя Искья. Происхождение его неизвестно, хотя глыбы лавы на берегах так свежи, словно только вчера извергнуты из ближних гор. Длинная низменная полоска земли, тоже со всех сторон окруженная водой, — это дитя Древней Греции, остров, носящий имя «Прочида». Одежда и язык его обитателей до сих пор сохранили следы их происхождения. Узкий перешеек ведет к высокому и голому обрыву. Это древний мыс Мизено. Здесь высадился Энейnote 138, здесь Рим держал свой флот, отсюда же Плинийnote 139 отправился в плавание, чтобы видеть вблизи извержение вулкана, пробудившегося от векового сна. В горной долине, между обрывом и скатом следующей средней горы, лежит легендарный Стиксnote 140, Елисейские поляnote 141 и царство мертвых, как утверждает великий мантуанецnote 142. Выше в горах и вместе с тем ближе к морю лежат погребенные в землю огромные своды Бассейна Чудес и мрачные пещеры Ста Зал, места, которые в равной мере свидетельствуют о роскоши и деспотизме Рима. Близ огромного храма, который виден за много лиг, лежит изящная и извилистая бухта Бая, а у склонов замыкающих ее холмов когда-то было множество вилл. Сюда, на этот берег, защищенный горами, съезжались из столицы императоры, консулы, поэты и воины, чтобы отдохнуть и подышать свежим воздухом, а вслед за ними здесь угнездилась чума. Земля тут все еще усеяна обломками их великолепия, и руины храмов и термnote 143 разбросаны среди олив и смоковниц, высаженных крестьянами. Северо-восточную часть бухты замыкает гора с более пологими склонами. На ней некогда стояли дворцы императоров. Здесь искал уединения Цезарь, и теплые родники на склоне все еще называются термами кровавого Нерона. А невысокая коническая гора, одетая зеленью, — как видите, она еще благодатней окружающей местности — это конус, вытолкнутый из недр земных каких-нибудь два века назад. Она отчасти занимает место древнего озера Лукрино. Все, что осталось от знаменитого убежища эпикурейцев, — это узкая и неглубокая впадина у подножия горы, отделенная от моря лишь полоской песка. А дальше, окруженные унылыми холмами, плещут воды озера Аверно. На берегах его еще сохранились руины храма, где служили языческим богам. Слева хребет пронзает грот Сивиллы, а за ним начинается Куменский проход. Город, который виден примерно в миле справа, — это Поццуоли, древний порт, привлекающий путешественников своими храмами Юпитера и Нептуна, разрушенным амфитеатром и полузасыпанными могилами. Здесь честолюбивый Калигула построил свой мостnote 144, и, плывя отсюда в Бая, презренный Нерон покусился на жизнь собственной материnote 145. Здесь же высадился святой Павелnote 146, который под стражей прибыл в Рим. Небольшой, но высокий островок почти прямо перед ним — это Низида; сюда удалился Марк Брутnote 147 после того, что он совершил у подножия статуи Помпея; здесь у него была вилла и отсюда он и Кассий отплыли, чтобы получить возмездие от тени убитого Цезаря в битве при Филиппах. Затем начинаются места, более известные в средние века; однако возле вон той горы, что видна вдали, проходит знаменитая подземная дорога, о которой упоминают Страбонnote 148 и Сенекаnote 149 и по которой до сих пор крестьяне изо дня в день гоняют своих ослов на базары современного города. У ее начала находится знаменитая могила Вергилия, а дальше амфитеатром раскинулись белые, построенные друг над другом дома. Это сам шумный Неаполь, увенчанный причудливым замком святого Эльма! Широкая равнина справа лелеет на своем лоне исполненную неги Капую и многое множество других городов. И вот, наконец, мы видим стоящий отдельно трехглавый вулкан. Говорят, под виноградниками и дворцами, приютившимися у его подножия, погребены виллы и деревни, города и селения. На этой злополучной равнине, примыкающей к заливу, стояли древние несчастные Помпеиnote 150, а дальше виден гористый мыс, на котором расположен Сорренто!

— Человек, который обладает такими знаниями, мог бы найти им лучшее применение, — сурово сказал Ладлоу, когда взволнованный контрабандист умолк.

— В других странах знания черпают из книг, в Италии же дети все узнают прямо из жизни, — последовал спокойный ответ.

— Здесь у нас есть люди, которым лестно думать, что наш залив, наше летнее небо и весь здешний климат во многом напоминают те края, которые лежат в ваших широтах, — поспешно сказала Алида, явно желая сохранить мир между своими гостями.

— Слов нет, воды Манхаттана и Раритана красивы и привольны, а на их берегах живут прелестные создания, — сказал Бурун, галантно приподнимая шляпу. — Я убедился в этом собственными глазами. Но все же лучше бы выбрать какое-нибудь другое из достоинств вашей страны, которое могло бы соперничать с великолепными водами, сказочными гористыми островами и солнечными склонами гор нашего Неаполя! Конечно, ваши широты даже благоприятнее и животворное солнце одинаково щедро как там, так и здесь, но в американских лесах все же слишком много влаги и сырости, чтобы воздух здесь мог сравниться с прозрачными далями моей родины. Хотя я долго жил на Средиземноморье, но и эти берега мне не чужие. Конечно, в климате Америки и Италии есть сходство, но немало и серьезных различий.

— Расскажите же нам, каковы эти различия, чтобы, говоря о своем заливе и небе, мы не впали в заблуждение.

— Вы оказываете мне большую честь, прекрасная леди; я не очень-то образован и не могу похвастаться красноречием. Но я не утаю от вас немногие плоды своих наблюдений. Итальянский воздух, впитывающий морскую влагу, порой несколько туманен. Однако, кроме двух морей, в тех далеких краях почти нет больших скоплений воды. Трудно найти что-либо суше итальянских рек в те месяцы, когда солнце палит особенно жарко. Поэтому и воздух там обычно сухой, упругий, как и положено при таком климате. В нем меньше испарений в виде легких, почти невидимых туманов, чем в здешнем лесистом краю. Так, по крайней мере, объяснял это человек, который, как я уже говорил вам, был моим наставником в юности.

— Но вы ничего не сказали о нашем небе, наших закатах, нашем заливе.