Ветер с севера Вилар Симона

Глава 4

Праздник закончился сам собой. Поселяне стали расходиться, в темной церкви послышалось нестройное пение, вспыхнули свечи, но никто не хотел ни идти к поздней вечерне, ни вновь разводить праздничные костры. У брата Авеля и еще одного монаха были разбиты головы, да и сервам аббатства после драки было не до веселья. Женщины увели сонно хнычущих младших, а тех, что постарше, по-прежнему возбужденных после монастырских наливок, удавалось загнать в хижины лишь окриками да оплеухами.

«Много детей – знак прочной жизни», – подумал Эврар. Он вернулся на прежнее место и облокотился о древко секиры. Его верное оружие походило на древние топоры-франциски, но было мощнее, лучшей рейнской ковки, и имело двойное, заточенное, как бритва, лезвие. Эврар обычно носил свою секиру, засунув за широкий пояс сзади, так что лишь длинное, отполированное ладонями древко порой задевало ногу при широком шаге.

Сейчас Эврар ласково поглаживал голубоватый металл франциски. Возможно, уже сегодня ему придется пустить ее в ход. При свете огромной, как говорится, «урожайной» луны он видел силуэты стоявших на склоне Эммы и Ги. Какая удача, что граф со своими вавассорами столь поспешно уехал! Палатин герцога Ренье кивнул самому себе и скупо улыбнулся. И хотя у Эврара не было никакого ясного плана похищения рыжеволосой девицы, он знал, что долго тянуть не станет. Все произойдет, пожалуй, уже сегодня, пока люди Гилария-в-лесу еще не пришли в себя после праздника. Что касается Ги, то он не помеха для Меченого. Надо только точно выбрать время. По Салической правде[83] за кражу свободной девицы взимается огромная пеня. За убийство же наследника графа… Эврар не хотел и думать об этом. Он здесь не для того, чтобы совершать ошибки. Если помогут боги – он справится и с этим поручением Ренье не хуже, чем с прежними. Судьба хранит его, а удача делает шаг навстречу.

Внизу, у серебрящегося ручья с мельничным колесом, вспенивающим воду потока, догорали костры, вокруг кучками расположились мужчины из селения. По рукам ходил бурдюк с вином. Эврар почувствовал, что горло пересохло, но достоинство мелита не позволяло ему примкнуть к пахотным людям. Проклятье, ведь совсем недавно он жил под сводами каменных дворцов, расторопные рабы с поклоном подносили ему серебряные кубки с лучшими рейнскими винами, а ложась на пуховик, он сбрасывал обувь на плетеные циновки, покрывавшие мозаичный пол. О, служить герцогу Лотарингии было куда как удобно, но теперь – пусть на время – пришлось лишиться всего этого ради рыжеволосой девки, которая думает только о том, кому бы себя повыгоднее продать. Эврар вновь покосился туда, где на залитом луною склоне бок о бок сидели сын графа и девушка. Чего им не спится? Никто не тревожил их, не обращался к ним, и даже детина в красной тунике оставался у костра, и хоть и поглядывал в их сторону, но не пытался подойти. Верно, пахотный человек, знай свое место, дочь короля Эда – не про тебя. И, уж конечно, не для этого полумальчишки-полумонаха, из которого эта шустрая девка станет веревки вить. Ей нужен такой хозяин, как герцог Лотарингии Ренье. Вот кто сумеет посадить эту не в меру резвую птичку в надежную клетку.

Эврар увидел, как по склону скользнул темный силуэт Пипины Анжуйской. Сейчас она уведет дочь в свою башню, массивный контур которой с единственным светящимся окном-бойницей маячил у противоположного склона долины. Молодая пара поднялась навстречу монахине, и Эврар несколько опешил. Пипина Анжуйская осталась стоять на месте, а Эмма, решительно подхватив под руку, повлекла своего жениха к лесу. Уж не благословила ли выжившая из ума графиня свою дочь провести брачную ночь на траве в полнолуние? Этой вдове из Байе, видимо, невтерпеж поскорее выдать свою пташку за сына графа, а узы плоти – самые крепкие. Но это не должно случиться. Он дал слово доставить невесту своему герцогу в целости и сохранности, и хотя Эврар знал, что Длинная Шея женится на наследнице Робертинов, даже если она будет трижды брюхата, это умаляло его в собственных глазах. Он видел, как кузнец Вульфрад, заметив удаляющуюся пару, рванулся было следом, но Пипина остановила его властным приказом. Эмма и Ги, заслышав ее голос, мгновение помедлили у самой кромки леса, но, увидев, что Пипина выговаривает Вульфраду, скрылись в зарослях. Уже поднимаясь на ноги, Эврар краем глаза заметил, что кузнец в отчаянье рухнул на землю. Пипина опустилась рядом с ним на колени и заговорила, поглаживая его лохматую крупную голову. Теперь времени глазеть больше не было. Эврар незамеченным, по-волчьи, проскользнул мимо сонно облокотившихся о древки копий монахов-охранников у ворот аббатства и двинулся туда, где исчезли жених с невестой. Однако, сделав всего несколько шагов, обо что-то споткнулся в темноте, с недоумением обнаружив, что это короб торговца. Это показалось ему странным. Обычно такие вот полунищие торговцы не бросают где попало свой товар. Да и самого рослого длинноволосого парня нигде не было видно. В душе Эврара шевельнулось смутное беспокойство. Что-то подсказывало ему, что следует вернуться и сообщить о находке аббату. Ведь совсем недавно его внимание привлекло необычное поведение этого немого, шлявшегося в одиночку среди построек аббатства, словно что-то разнюхивая. Однако сейчас Эврар стремился не упустить из виду Птичку и Ги, да и стоит ли попусту сеять смуту, коробейник скорее всего спит, захмелев, сном праведника в кустах. Ему вовсе не улыбалось из-за излишней осторожности становиться посмешищем в глазах длиннополых монахов. Уж они-то не упустят возможности потешиться над человеком графа Фулька. Отбросив колебания, Меченый перешагнул через короб и поспешил в заросли, в которых уже успела скрыться молодая пара. Однако он опоздал. Лес встретил его густым мраком, пением цикад, запахами мха, свежей земли и папоротника. И тишиной. Эврар помедлил, прислушиваясь. Сумрачный полог леса с его мириадами духов смущал суеверное сердце мелита. И тем не менее отступать он не хотел. Заслышав впереди отголосок смеха девушки, он торопливо сделал старинный жест, предохраняющий от темных сил, и зашагал на голос.

Эмма и Ги тем временем перебрались через бурелом под сводами огромных дубов, а затем двинулись по едва видимой тропинке в глубь чащи. Вернее, тропинку видела одна Эмма, юноше же казалось, что они просто движутся в мерцающих лунным дымом темных проходах в зарослях. Лунный свет струился сверху сквозь ветви еще не успевших одеться густой листвой вековечных исполинов, серебристым блеском ложился на круглые ладони листьев орешника и терялся в гуще подлеска, сквозь который вела его девушка. Порой на пути попадались огромные пни, свидетельствовавшие о близости жилья, но в целом лес казался девственным, как в первые дни после сотворения мира. Огромные опахала папоротников, слабо шелестящие во мраке, сменялись густыми спутанными травами и кустами ежевики, среди которой, как колонны храма, возвышались белесые стволы буков, темные корявые вязы, словно выкованные из железа дубы, покрытые бородами лишайников. Протяжно захохотал, канув в ночь, филин. Изредка доносился отдаленный трубный призыв самца-оленя – наступило время гона.

– Эмма, тебя не пугает лес?

Ги, как и Эврар, невольно испытывал глухое волнение в глубине незнакомого леса.

– Нет, это ведь мой лес. Я его хорошо знаю, – не оглядываясь, спокойно ответила девушка.

Но Ги все же не мог успокоиться. Нескончаемая чащоба с ее звуками, шорохами, запахами пугала его. Он провел большую часть жизни в городе, более того – за стенами сурового монастыря. Теперь ему открылся новый мир, и тайна лесов ошеломляла юношу, внушая почтение и мистический страх. Это был мир таинственных лесных духов, мир диких зверей, свирепых хищников, от которых можно ожидать чего угодно. Почти беззвучно, так, чтобы не заметила Эмма, он осенил себя крестным знамением и стал читать молитву. Он до сих пор не мог понять, что за причудливая мысль пришла девушке в голову там, на склоне, когда Пипина Анжуйская пришла, чтобы позвать ее в башню.

– Матушка, повремени немного. Ги все еще не дарил мне ландышей в майскую ночь. Как же молодые могут быть счастливы, если в праздник мая не прыгнут, взявшись за руки, через костер, а главное, если жених не поднесет суженой ландышей?

В тот миг Ги хотел только одного – подольше оставаться с Эммой. Поскольку Пипина согласилась с нею, он с радостью последовал за Эммой в лес. Но когда глухая чаща поглотила их и со всех сторон обступил прохладный, колышущийся сумрак леса, Ги невольно пожалел, что они ушли так далеко от дымных костров у стен лесного аббатства.

– Здесь, наверное, множество зверья? – спросил он, когда трубный призыв самца-оленя сменился близким тявканьем лисицы и жалобным писком еще какой-то твари, погибающей в когтях совы.

Силуэт девушки отчетливо виделся в серебристом пространстве между дубов. Она оглянулась, и в сиянии луны он увидел ее огромные глаза, мягкий изгиб щеки, улыбку.

– Это в самом деле так. Здесь хорошая охота. Но не стоит беспокоиться, волки летом не подходят к жилью. К тому же я с тобой, а у тебя есть кинжал.

Юноша смутился. В самом деле – кинжал! Он как-то забыл о нем. Впрочем, Ги не был уверен, что умеет достаточно хорошо обращаться с ним. Его отец так и не научил сына владеть оружием. Ги считал, что в этом виновата его мачеха, графиня Росцила, которая родила Фульку двоих сыновей и редко отпускала графа к Ги, видя в нем лишь препятствие для своих детей на пути к графской короне. Фульк предпочитал уступать этой шумной, пышной и красивой женщине и редко проводил время с сыном. Ги почувствовал злость, забыв, однако, что, помимо Росцилы, он и сам полностью пренебрегал обучением воинским искусствам, решив посвятить себя жизни в монастыре. Однако ни за что он не признался бы в этом сейчас девушке. Эмма видела в нем защитника, и он молчал, стараясь скрыть от нее свое волнение, и упрямо шел следом за нею, не глядя по сторонам.

Эмма, шурша папоротником, легко вскочила на огромный ствол поваленного дерева и спрыгнула с другой стороны. Ги проделал то же, и девушка, найдя его руку, сказала:

– Не удивляйся, что я не боюсь заблудиться. Я знаю здесь каждую пядь. Еще ребенком ходила с бортниками за диким медом, с сестрами-монахинями собирала мох и лишайники с поваленных стволов для красильни, а когда мы искали грибы с детьми поселян, то добирались даже до стоянок углежогов в Дикой лощине за капищем прежних богов. С матушкой мы обследовали здесь каждую кочку в поисках целебных трав. Кроме того, я часто охотилась здесь с монахами. Взгляни – у того большого вяза этой зимой я сама сразила стрелой оленя. Я неплохо владею луком, меня учили и брат Серваций, и дядюшка Фульк. Хо, потому-то граф и смеялся, когда никто не смог сбить гривну с майского шеста… Он-то знал, что я сама могла с этим справиться. И это не похвальба. Когда мы с Вульфрадом отправлялись охотиться, я добывала куда больше дичи, чем он. Это кузнец нашел тот олений водопой, к которому я сейчас тебя веду. Вот уж дивились в Гиларии, когда мы всякий раз возвращались с добычей. Но, клянусь верой, стреляла чаще всего я, а Вульфрад только нес за мною тушу. Он очень сильный, этот парень. Возьми меня покрепче за руку, мы почти на месте, и сейчас будет крутой спуск… О!..

Возглас девушки был вызван тем, что ее жених, как ни старалась она его удержать, все же зацепился за изогнутый корень, упал и кубарем, ломая подлесок, покатился вниз. Эмма не на шутку испугалась. В темноте здесь можно было легко получить увечье, а то и вовсе отдать богу душу. Цепляясь за склоненные стволы молодых берез и кустарник, она стала спускаться вниз, пока не остановилась на песчаном пляже у заводи лесного ручья, отражавшей диск луны. Обломок скалы с искривленным деревцем на вершине затенял тот клочок берега, куда скатился Ги. Девушка кинулась было туда, но вздохнула с облегчением, увидев Ги поднимающимся на ноги.

– Пресвятая Богородица! Ты жив? С тобой все в порядке?

Ги тряс головой и выплевывал песок. Его крест сбился на спину. Он изрядно ушибся, кости у него ныли, и он сердито взглянул на Эмму. Она же, поняв, что с юношей все обошлось, кусала губы, едва сдерживая смех.

– Вульфрад, вечно этот Вульфрад! – вдруг вскричал Ги. – Скажи, что было между тобой и этим воняющим потом кузнецом?

У Эммы на миг округлились глаза, длинные ресницы взлетели, и она залилась звонким смехом. Даже когда Ги схватил ее за руки и довольно грубо встряхнул, она не могла остановиться.

– Вот оно что, ты ревнуешь, монашек! А еще говорил, что намерен променять меня на бич для умерщвления плоти. Ну вот, теперь я точно знаю: ты мой!

И, переведя дыхание, она серьезно взглянула в насупленное лицо юноши и миролюбиво проговорила:

– Мы выросли с ним вместе, и это он познакомил меня с лесом.

Лукаво заглянув ему в глаза, Эмма тихонько пропела несколько строк из старой-старой песенки про тополь и березу.

Ги невольно улыбнулся.

– Прости меня, Птичка. И спой что-нибудь для меня.

Она забавно оттопырила нижнюю губу и отрицательно покачала головой.

– Вот там, – Эмма указала на склон у скалы, – там ты найдешь достаточно ландышей. Ступай и собери их для меня.

Ги чувствовал себя виноватым после вспышки ревности и подчинился беспрекословно. В темноте он не сразу нашел их, определив только по запаху – свежему и сладковатому. Так же пах венок Эммы, когда она поцеловала его перед ступенями церкви и в долине.

Он вернулся к ней с целой охапкой. Девушка засмеялась и приняла цветы. Потом опустилась на колени у самой воды, рассыпала ландыши на влажном песке, отобрала с десяток-другой и, собрав в букет, прикрепила его к груди шнурками платья. Остальные бросила в воду. Светлые стебли на черной колеблющейся поверхности казались совершенно белыми. Они медленно плыли, исчезая в тени склоненных к воде кустов противоположного берега.

– Это колдовской ручей, – серьезно проговорила Эмма. – В древности тут, видимо, обитали духи здешних вод. Однажды, когда клубился туман, я, кажется, сама видела их образы над водой.

– Тяжкий грех верить в это. Даже капитулярии Каролингов утверждают, что всякое ведовство и ворожба – ложны.

Эмма пожала плечами.

– Я и не верю. Я верую в Господа нашего Иисуса Христа, в его Пречистую Матерь и ангелов небесных.

– Аминь, – тихо сказал Ги, и оба они перекрестились.

Эмма вдруг уселась на песок, обхватив руками колени. Ги робко опустился на корточки неподалеку от нее.

– Ты ведь ученый, Ги, – вдруг сказала Эмма. – Не растолкуешь ли ты мне, куда девались прежние боги? Те, что властвовали в этих лесах до того, как люди стали почитать Христа?

– Умерли, – уверенно отвечал Ги. – Умерли либо же превратились в демонов, верить в которых так же грешно, как и в колдовство, ворожбу и чародейство.

Эмма со знанием дела кивнула.

– Так говорит и блаженный Августин.[84] Но ведь чародейство существует. Разве в Ветхом завете не говорится, что своим волшебством колдунья из Аэндора вызывала тень пророка Самуила? К тому же чародейство и заговоры могут принести явную пользу. Я сама знаю, какие слова надо говорить, чтобы остановить кровь или избавиться от бородавок. Или с какими речами следует собирать травы, дабы они сохранили лучшие целебные свойства. А моя матушка – вот уж кто поистине сосуд благочестия, – но и она порой с помощью трав и заклинаний поднимала больных с ложа. Разве грех помочь ближнему? Ведь блаженный Августин писал…

Она чуть помедлила, припоминая:

– «И мы испытываем побуждение делать добро, после того, как сердце наше зачало от Духа Твоего мысль об этом». Воистину это прекрасно, Ги, не правда ли?.. О, почему ты так смотришь на меня?

Ги и в самом деле был поражен. Эта лесная девочка, голова которой была полна языческих напевов, обучена грамоте и так непринужденно проявляет свои способности к экзегетике![85] А ведь обучение наукам – высшая привилегия, достояние круга избранных.

– Откуда… – спросил он хрипло и помедлил, ожидая, пока рассосется ком в горле. – Откуда тебе это ведомо?.. Кто тебя научил?

Улыбка девушки сверкнула жемчужным блеском в свете луны.

– Матушка и отец Тилпин. Добрый Тилпин, когда бежал из Сомюра, прихватил с собой столько книг, сколько мог унести. И это истинное сокровище, ибо настоятель Ирминон говорит, что за одну только Псалтырь в переплете из слоновой кости с золотыми застежками можно выменять боевую лошадь, а дядя Фульк утверждает, что хороший скакун может стоить до ста солидов!

– А какие это книги?

Перечень оказался довольно обширным. Библия, труды блаженного Августина, Псалтырь, небольшой Часослов, а кроме того – Ги поразился – возмутительно языческая литература: Тацит, греческий Гомер, трагедии Софокла, грубые пьесы Плавта, любовный роман Лонга, который особенно восхищал юную воспитанницу монастыря. Его невеста перечитала всю эту языческую чушь! Он не смог сдержать негодования, но тут же получил решительный отпор. Разве достойный Алкуин, глава академии, устроенной Карлом Великим, не писал:

«Пусть прочитает меня, кто мысли древних хочет постигнуть,

Тот, кто поймет меня, грубость отбросит навек».

Ги пришлось уступить. Его наставник Одон Музыкант весьма почитал Алкуина – знаменитого просветителя времен императора Карла, Ги же буквально преклонялся перед зрелой мудростью этого молодого монаха. Эмма сейчас же заинтересовалась – почему Одона прозвали Музыкантом. Глаза юноши вспыхнули, и он с увлечением принялся повествовать о любимом учителе.

Так они сидели у воды, болтая, юные и прекрасные, как духи леса. Высоко в небе плыла огромная луна. В прозрачном воздухе неподвижно стыли черные листья. Здесь, на открытом берегу, было светло почти как днем, и легкая рябь, волновавшая гладкие воды заводи, отбрасывала лучистые блики на лица молодых людей. Деревья стояли, словно вслушиваясь в тайну ночи. К завораживающему пению цикад и сверчков примешивалась божественная трель соловья. Где-то одиноко прокричала сова, плеснула рыба. От заводи пахло свежей водой, в воздухе, кружа голову, витали ароматы мяты, ландышей и цветущего шиповника. Им было хорошо и легко вдвоем.

На противоположном берегу, в тени деревьев, неподвижно застыла тень Эврара Меченого. Затаившись, как зверь в засаде, он не сводил с них глаз. Эврар недоумевал. Он-то решил, что они пришли сюда валяться в траве, а вместо этого… Алкуин, Боэций, Андромаха и Гектор, Одон Музыкант и его коллекция инструментов… Ну, ладно, Ги – простофиля, монаший выкормыш. Но девка-то… Потащила парня в кусты, чтобы болтать с ним о вещах, о которых надлежит вести разговоры лишь в базиликах да скрипториях монастырей. Того и гляди после венчания оба дадут обет безбрачия. Эврар усмехнулся в усы. Окажись он на месте Ги в лесу, один на один с обрученной невестой, уж он бы расстарался первым протоптать тропинку к ее лону. Хотя бы для того, чтобы удостовериться, что там не побывал до него другой. Впрочем, Эврар был убежден, что Эмма Птичка – девственна. Девственниц он мог отличить с первого взгляда, научился распознавать их, еще когда врывался в мирные селения в годы бурной молодости и сам выбирал себе пленниц. Эта Птичка, несмотря на все ее легкомыслие и вольное обращение с парнями, вела себя не как женщина, познавшая мужчину, а скорей как молодой хищник, который только пробует свои силы в охоте. Тронет лапой – отпрянет.

Голос Эммы далеко разносился над водой:

– Дафнис и Хлоя простыми сервами-пастухами бродили со стадами коз и овец среди пастбищ и в лесах, а любили друг друга куда благородней, чем иные вельможи в палатах. Сами боги помогали им.

– Ты не должна так восхищаться языческими сказками, – негромко, но упрямо повторил Ги. – Отцы церкви почитают это вредной чепухой.

– Ты говоришь, как отец Тилпин. Знай на память «Отче наш», умей прочесть страницу Библии – и это все. Отец Тилпин чуть не поколотил меня, когда застал за чтением книги Лонга, даже грозился больше не пускать в книгохранилище. Но зачем он обучил меня читать, если не дает книг?

Она добавила еще что-то по-латыни, и юноша ответил ей на том же языке. Эврар, знавший лишь вульгарную латынь, почти не понимал их. К тому же их болтовня его раздражала. Сейчас он обдумывал, каким образом увезти девушку. Теперь он опять стал склоняться к мысли, что лучшего случая, чем этой ночью, может и не представиться. Выйти из кустов, ударом секиры уложить Ги, а Эмму связать и унести к конюшням. Его конь достаточно силен, чтобы поднять обоих. Одно плохо – таскаясь за парочкой по ночному лесу, он не приметил дорогу обратно. А эта Птичка бог весть как далеко увела их от аббатства. Эврар же не любил полагаться на случай, и перспектива проблуждать до утра в лесу его не больно-то прельщала. Что ж, видимо, надо таиться, пока эти дети, жених и невеста, не отправятся назад, в Гиларий. Лишь тогда он сможет сориентироваться и сделать свое дело. Да, видимо, так и следует поступить.

Голос девушки прервал его размышления. С изумлением он понял, что Эмма уговаривает Ги спеть. Тот сначала отказывался, потом негромко, не повышая голоса, повел:

Голос у Ги был не блестящий, но Эмму, видимо, больше интересовало содержание песни. Она какое-то время, онемев, глядела на своего щепетильного жениха и вдруг расхохоталась. Ги тоже засмеялся, но Эмма, сквозь смех, настаивала, и он продолжал:

Эмма повалилась на песок, не в силах остановиться. Наблюдавший за ними Эврар хмыкнул. Всего несколько минут назад этот парень уличал девушку в пристрастии к языческой литературе, а теперь сам поет одну из самых похабных песенок вавассоров своего отца. Святоша! Истинно сказано – эта девка согнет его, куда пожелает, если, разумеется, графский сынок переживет эту ночь. Эврар почесал висок древком секиры.

У ручья захлебывалась смехом Эмма. Ги негромко напевал:

Юноша умолк. Смех оставил его. Эмма лежала на песке, раскинув руки, и все еще вздрагивала от хохота. Он видел ее лицо в лунном сиянии, светлую, как цветы жимолости, кожу горла, трепещущую грудь, прикрытую белой холстиной, крохотные ножки в ременных сандалиях. У Ги перехватило дыхание. Эта ночь, он сам, будто полоумный, распевающий полные скверны куплеты, тело девушки, доверчиво простершейся на песке… Внезапно острое смущение охватило его, и Ги почел за лучшее, чтобы избежать соблазна, встать и отойти прочь. Но не смог. Все, что было сказано наставниками о греховности плотской любви, казалось неуместным в древнем лесу галльских богов. К тому же эта смеющаяся нимфа, эта чарующая его волшебница принадлежит ему по христианскому закону. Она его невеста… Он придвинулся ближе и склонился над Эммой. Лицо его стало мучительно серьезным, и под пристальным взглядом Ги Эмма застыла, все еще тяжело дыша.

– Эмма…

Теперь она тоже смотрела на него. Ее руки были вольно раскинуты, холмики грудей поднимались и опускались в такт дыханию, разметавшиеся волосы напоминали золотисто-розовые водоросли, мерцающие в свете луны. В темных, широко открытых глазах отражались лунные блики. Ги почувствовал ее дыхание на своем лице и, уже не понимая, что делает, коснулся губами ее губ. Его никто не учил этому, но сама природа влекла его к девушке. И ее губы… Они были нежными, сухими и сладкими. Он коснулся их слегка, как если бы целовал хрупкий цветок или приникал к святыне.

Мелит Эврар медленно поднялся, поудобнее перехватывая секиру.

Эмма вдруг мягко выскользнула из рук Ги, встала и подошла к самой воде.

– Эмма! – недоуменно и жалобно окликнул Ги.

Она встряхнула головой, избавляясь от песка в волосах, а затем перебросила тяжелую массу через плечо и принялась торопливо заплетать косу.

Эврар вновь почесал древком секиры висок и погрузился в тень.

Девушка стояла, не оглядываясь. Ги, ничего не понимая, поднялся во весь рост, машинально оправляя одежду.

– Ты обиделась? – осторожно спросил он, чувствуя себя совершенно несчастным и, странное дело, – оскорбленным.

Эмма отрицательно покачала головой.

– Ты боишься меня? – теряясь в догадках, воскликнул юноша.

Она чуть повернулась к нему, и Ги с облегчением увидел знакомые очертания ямочки от улыбки на ее щеке.

– Нет!

Он ничего не понимал. Сердце его все еще билось сильными, торопливыми толчками.

Эмма вдруг приблизилась к нему.

– Если ты хочешь, мы пойдем к древнему камню и, как делали в старину франкские юноши и девы в этих краях, принесем обет верности и любви.

Пожалуй, и это было грешно, но Ги уже было все безразлично. В глубине души он все еще опасался, что Эмма сердится на него, и стремился загладить свою вину. Поэтому, когда девушка углубилась в чащу, он беспрекословно последовал за ней.

Эврар шепотом выругался, поняв, что опять предстоит нелепое кружение в чаще следом за молодой парой. Бог весть какие демоны путают мысли молодых, а заодно и его планы. Он бесшумно обогнул заводь, но, когда стал вброд переходить ручей, вспугнул семью диких уток, и они, вопя и с шумом взбаламучивая воду, поднялись на крыло, на миг заставив съежиться от неожиданности суеверного мелита. Нелепые мысли начали лезть ему в голову, когда он стал подниматься по склону. Эта рыжая девка не боится леса и его духов, и кто знает, может, она сама, как фея, водит с ними дружбу. Он опять непроизвольно повторил жест, охраняющий от лесных духов.

Ги остановил Эмму на самом верху склона.

– Силы небесные! Слышишь?

На миг они замерли.

– Там кто-то есть.

Эмма стояла, прислушиваясь. В темноте Ги едва мог различить ее силуэт.

– Никого, – наконец сказала она. – Видимо, лиса дождалась нашего ухода и начала охоту, вспугнув водяных птиц. Или олень мутит воду, явившись на водопой.

Она спокойно двинулась вперед, и Ги снова последовал за нею. Какая разница, что там в лесу, если с ним его невеста, его будущая супруга… Он улыбнулся, коснувшись пальцем своих губ, еще помнящих пьяную сладость ее рта, и сейчас же едва не налетел на Эмму.

– Молчи! – приказала она.

Сколько Ги ни прислушивался, он ничего не мог уловить, кроме обычных шорохов леса да отдаленных соловьиных трелей.

– Пожалуй, показалось, – выдохнула Эмма. – Будто кто-то шел следом.

– Возможно, это тот же олень… – неуверенно начал было Ги, невольно кладя руку на костяную рукоять кинжала. Почувствовав оружие в руке, он немного успокоился.

– Идем, – сказала Эмма полушепотом. – Идем быстрее. Скоро мы будем там, где никто не сможет причинить нам зла.

Она почти побежала, увлекая за собою Ги. Ее волнение передалось и ему. Видимо, поэтому он и не смог удержать восклицания, когда вдруг прямо перед собой, в просвете деревьев, увидел огромного демона – деревянного идола с треснувшей головой и безобразными кошачьими ушами.

– С нами сила Креста Господня!

Он принялся истово креститься, не в силах отвести глаз от чудовищного образа.

Мягкая ручка Эммы успокаивающе легла ему на плечо.

– Это же всего-навсего деревянный чурбан, Ги. Их много в этих лесах. Одного мы даже притащили в Гиларий и сожгли как святочное полено.

И в доказательство она постучала по деревянному туловищу идола и засмеялась.

– Негоже доброму христианину так бояться мертвых богов.

Ги, пробормотав про себя молитву, вслед за Эммой перешагнул через черную тень идола – словно пересекая некий рубеж.

– Это древнее капище, – раздвигая перед собой гигантские папоротники, пояснила Эмма. – В старину предки приносили здесь жертвы богам, моля о милосердии и удаче. Здесь вокруг стоят еще несколько таких истуканов, рядом с одним из них бьет родник, и жители лесных деревень и даже кое-кто из Гилария приносят к нему пищу, чтобы задобрить духов леса. Но поспешим. Ты еще не видел самого интересного.

Голос Эммы звучал уверенно, словно, перешагнув тень старого бога, она считала себя в полной безопасности. Ги зачарованно осматривался. Таких гигантских дубов он еще никогда не видывал. Похоже, они еще помнили, как по земле Галлии маршировали когорты римлян. Невысокие, корявые, в три-четыре обхвата каждый. Казалось, наименьший из них мог послужить жилищем либо лесному духу, либо, в крайнем случае, нищему бродяге.

– Что это? – воскликнул юноша, увидев на голых ветвях слепленные из глины или воска изображения домашних животных, людей или отдельных частей человеческого тела.

Проследив за его взглядом, Эмма ответила:

– Разве вокруг Тура, где ты рос, не сохранилось ни одной из священных рощ? Что ж, знай, Ги Анжуйский, что люди с молитвами и заклинаниями вешают в местах древних святилищ изображения того, что у них болит, или заболевшей скотины, и, говорят, это очень и очень помогает. Я никогда ничего подобного не делала, ибо матушка считает, что это грех… Однако кто знает, в какое отчаяние впадают люди, когда заболевают их близкие или живность. Что же касается диких углежогов или собирателей лесного меда, то они глубоко верят, что сила священных дубов помогает вернее, нежели молитва в храме, построенном руками смертных.

– Глупцы! – возмущенно вскричал Ги. – Ваш аббат обязан растолковать этим несчастным, что на место, где воздвигаются храмы с крестом, нисходит особая благодать! Что же касается болезней… тут все мы в руке Божьей. Хворь часто является ниспосланным с небес наказанием за грехи, и ежели люди желают излечиться, то должны вести праведную жизнь и с молитвой обращаться к Богу и святым.

Эмма не ответила, да и Ги спустя минуту уже забыл, о чем шла речь. Древние дубы расступились словно по волшебству, и посредине почти совершенно круглой поляны он увидел старинный жертвенник, алтарь забытых богов, вернее его руины, – ушедшие в землю каменные опоры, накрытые покосившейся, потрескавшейся от времени известковой плитой. Ги смотрел на него с каким-то благоговейным страхом. Ранее ему не раз приходилось видеть эти древние дольмены, казалось, созданные руками великанов, но они не занимали его мыслей. Сейчас же, то ли из-за волшебства лунной ночи, то ли из-за таинственности незнакомого леса, то ли из-за того полугипнотического, очарованного состояния, в котором он находился с тех пор, как увидел Эмму, – этот алтарь вдруг показался ему исполненным таинственного смысла.

Лунный свет падал отвесно вниз. Пронзительно, будто голодный демон, расхохоталась прямо над головой сова. Ги почувствовал, как волосы зашевелились у него на затылке.

– Господи помилуй! Зачем ты меня сюда привела?

Эмма же обошла вокруг алтаря, сосредоточенно рассматривая венки живых цветов на каменной плите.

– Надо же, как быстро увяли… Камень еще теплый от солнечных лучей. Тут много и тех, что я принесла…

Поймав устремленный на нее растерянный взгляд Ги, она засмеялась.

– Не сердись, милый. Это обычай. В мае, в утро после Вальпургиевой ночи, мы приносим сюда цветы и ведем вокруг алтаря хоровод. Это хорошее место, – она огляделась, явно не разделяя настроения Ги. – Наверно, старые боги все еще охраняют его от сил зла. Я люблю бывать здесь, греться на солнце, лежа на камне, или даже поплясать здесь в ночь на святого Иоанна.[87]

Ее ровный голос умиротворяюще подействовал на Ги. К тому же обращение «милый» повергло его в состояние, близкое к опьянению. Как он ни старался, но не мог сдержать глупую и счастливую улыбку.

– Но зачем мы здесь?

Она поглядела на дольмен и лукаво улыбнулась. Ее волосы казались потоками солнечного тепла среди белесых лучей луны, а глаза скрывали все тайны ночи. И Ги снова подумал, что перед ним – воплощение феи, владычицы священной рощи в глуши лесов.

Эмма положила ладони на плиту. Ги машинально последовал ее примеру. Теперь они стояли по обе стороны старинного алтаря, и юноша тоже почувствовал кожей оставленное солнцем тепло.

– Мы не собирали вместе цветы на заре, не прыгали через костер. Это нехорошо, но давай же вместо этого по обычаю предков вложим руки в руки и поклянемся над алтарем в вечной любви.

Ги был в восторге. Страхи покинули его, он был рад, что все происходит именно так. Они протянули друг другу руки через плоский камень, но он оказался так широк, что им пришлось почти улечься на него, и это развеселило их. Они, смеясь, тянулись друг к другу, пока пальцы их не переплелись.

– Что нужно говорить? – все еще улыбаясь, спросил Ги.

Лицо девушки стало задумчивым. Она прищурилась, подняв к небу лицо. Видимо, слов обряда она не знала, но рассоединить руки в молчании считала недобрым знаком.

Совсем рядом в ветвях старого дуба ударил соловей. В траве пискнула мышь.

Эмма улыбнулась Ги.

– Повторяй за мной.

Она заговорила медленно, и он повторял следом:

– Клянусь, что не покину тебя, пока ты сохраняешь мне верность. Если же согрешу против тебя, то беги прочь, исполнись ненависти и убей меня, как волка.

Он запнулся, произнеся последнее слово. Их руки разжались, и Эмма, подперев подбородок, с улыбкой стала смотреть на него.

– Что это за клятва? – спросил Ги.

– Я вспомнила, что так клялись друг другу Дафнис и Хлоя. И любовь их выдержала все бедствия и испытания.

Ги поморщился.

– Не знал я, что ты придаешь такое значение сказкам.

– Но разве ты не рад?

Он перестал улыбаться. Голос его прерывался, когда он произнес:

– Я, наверное, и в раю не был так счастлив, как сейчас с тобою.

Он попытался обойти вокруг дольмена, но Эмма, обрадованная его признанием, взвизгнула, захлопав в ладоши, и вмиг оказалась на плите алтаря.

Ги испугался.

– Побойся Бога, Птичка! Никому не ведомо, что таит в себе эта древняя глыба.

Но Эмма уже кружилась, подхватив подол платья, обнажив едва не до колен стройные ноги, округлые и изящные. Ги застыл, как завороженный, а девушка вдруг во весь голос запела:

Ги вздрогнул.

– Все святые! Что ты поешь? Это опасная песня. Разве тебе не известно, как хитры эльфы и как они опасны. Не поминай их, да еще в таком месте, молю тебя!

Эмма кружилась, смеясь:

– Скажи-ка, монашек, разве не ты говорил, что капитулярии Каролингов запрещают верить в подобное? Впрочем, монахи из Гилария-в-лесу столько раз окропили здесь все святой водой, что прогнали лесных духов куда дальше, чем хотелось бы. Святые угодники! Да ведь и у тебя, и у меня на груди крест, а он всемогущ, и ни одна из древних сил не коснется нас, пока животворящий символ Спасителя оберегает своих детей.

Она вскинула руки над головой и тряхнула распустившейся косой.

– Эмма! – воскликнул не на шутку обеспокоенный Ги. – Это не игра. Смертный, попавший в сети духов, может пропасть!

Все еще тяжело дыша, она остановилась на камне, глядя сверху вниз на Ги.