Кошка колдуна Астахова Людмила
– Не сейчас, конечно, но что такое десяток-другой смешных человеческих лет? И, разумеется, для этого ты должен остаться жив, юноша, – уточнила Кайлих. – Но как раз об этом я и намерена позаботиться. В обмен на услугу, как водится. Ну-ну, ничего такого, что повредило бы твоей душе, родич. Видишь ли, я отправляюсь в путешествие и по праву родства намерена оказать тебе честь сопровождать меня. Тебе же хочется повидать дальние страны и дворы заморских королей, а?
Исходи столь заманчивое предложение не от родственницы из-под-Холмов, Кеннет все равно ухватился бы за него, как за последнюю соломинку. Аж вспотел весь, и нательная рубашка насквозь промокла, а самая что ни на есть дурацкая улыбка, достойная младенца, узревшего мамкину титьку, едва-едва на губах не расцвела. Однако гордый сын Маклеодов из последних сил сдержался и молвил со всей доступной серьезностью:
– Считается, что душа смертного – открытая книга для Добрых Соседей, а значит, не мне объяснять тебе, тетушка Шейла, что путешествия в далекие страны – самое заветное из моих желаний.
И поклонился низехонько, до самой земли, по-прежнему не веря в свою удачу.
– Вот славный молодец! – милостиво кивнула «тетушка». – На время пути я, пожалуй, избавлю тебя от необходимости быть излишне учтивым. Можешь обращаться ко мне как… как к старшей родственнице. Только не очень увлекайся, – и погрозила прутиком. – А теперь, добрый племянник, окажи мне первую услугу. Слепи из снега лошадку. Не бежать же мне следом, держась за хвост твоего жеребца! А для того, чтобы ехать с тобой на одном коне, я, родич, недостаточно стара! – и рассмеялась, поддразнивая зардевшегося Кеннета. Подумать только, как легко смутить этих дерзких парней! В такие моменты Кайлих чувствовала себя по-настоящему молодой.
Окинув «тетушку Шейлу» достаточно учтивым, но весьма заинтересованным взглядом, Кеннет с предложением всецело согласился. Сидские дамы, они такие. Ух, они какие… если верить легендам. А коли ты такой Фома неверующий, то свои-то глаза обманывать не станут. Тетушка Шейла преобразилась в даму… мм… вдохновляющую. И даже волнующую, чего уж там лукавить. Стоило оценить деликатность родственницы, решившей лишний раз не искушать чувства смертного мужчины. Оттого, не жалея рук и фантазии, Кеннет бросился ваять лошадку. И пусть получилась она скорее собачкой, но будем считать это художественным допущением.
– Ну, не Лисипп, конечно… – Тетушка Шейла обошла лошадку-собачку, критически ее осматривая, и улыбнулась. – Но это и хорошо. Мне воин потребен, а не скульптор, тем паче, – она подмигнула, – что не каждого художника можно по праву назвать мужчиной, а?
Главное юный Маклеод сделал. Из фигурки, вылепленной человеческими руками, получится настоящая лошадь, которая не растечется клочками тумана при звуках церковного колокола. Надо лишь чуть-чуть помочь… так… ну-ка…
Рябиновый прутик очертил контур снежной лошадки, две алые ягоды сверкнули живым блеском глаз. Кайлих склонилась к морде этой диковинной зверушки и вдохнула в нее жизнь и магию, поделившись крохотной частичкой сути самой древней Альбы.
Белая кобылица нервно переступила тонкими ногами и всхрапнула. Да, пожалуй, от такой не отказались бы и короли Эрина.
Люди, как известно, привыкают быстро и к плохому, и к хорошему, и к обыденности, и к чуду. Кеннет, на глазах которого случилось третье волшебство кряду, восхищенно поцокал языком, но так же быстро утратил энтузиазм.
– Осмелюсь напомнить тебе, тетушка Шейла, что в мире смертных за последнее время расплодилось бесчисленно всяческих подонков, которых это животное привлечет как пчел на мед. Боюсь, не отбиться мне от разбойников, и тогда пророчество твое непременно пропадет втуне. Одним словом, убавь коняшке привлекательности, прояви достойное Народа благоразумие, будь так добра и любезна.
– Да? – Сида слегка расстроилась. – Слишком приметная, да? – И вздохнула: – Ладно, ты прав, племянник.
Взмах прутика – и волшебная кобылица уменьшилась в росте, обзавелась мохнатыми щетками над копытами и сменила масть на невнятно-соловую. Совсем уж в клячу Кайлих свою лошадь решила не превращать, однако теперь дивное творение не слишком отличалось от земных коней. Такая же невысокая и толстоногая. – Так лучше?
– О! Совсем другое дело! – возрадовался смекалистый Маклеод. – Весьма достойно. Позволь придержать тебе стремя, тетушка?
– Позволяю. – Почтительно подсаженная на лошадь, сида уселась по-дамски, заметив: – Твоя тетушка Шейла, похоже, слегка чудаковата. Должно быть, она слишком много времени провела в уединении за вышивкой гобеленов, хи-хи… Так что не стесняйся проявлять инициативу, дорогой родич. Ну, едем! До полуночи хотелось бы добраться до ближайшего селения… как бишь его там?
– Килфиннан, моя госпожа, – напомнил Кеннет и подмигнул соратникам, которые испуганными ягнятами жались чуть поодаль. – Место доброе, заночуем там.
– Отлично, – согласилась Кайлих. – Там и обсудим наш дальнейший путь. Веди!
Катя
Суженый-ряженый, приди ко мне наряженный… Явись мне, суженый мой! Он подошел сзади, обнял за плечи сильными руками, дыханием взъерошил волосы на затылке и мягко развернул меня лицом к лицу, чтобы поцеловать. Но губы остудил зимний стылый туман, смыв желание с разгоряченной кожи. Развеялся на пронзительном ветру смутный образ. Как пришел, так ушел, не оставив после себя ничего, кроме невесомой паутины грусти.
И я проснулась, ничего не помня, если не считать щемящего чувства потери. Словно разминулась во сне с кем-то нужным и важным. И хозяйские объятия сына Луга ни при чем. Как с кошкой под боком или с собакой – тепло, но рано или поздно окажешься на самом краешке кровати, вытолкнутая эгоистичным любимцем. Смешно, я считаюсь домашним животным, а Диху себя ведет точь-в-точь как кошка.
Однако не зря же говорят про утро, которое всегда мудренее вечера. Хорошенько выспавшись и отдохнув, я уже не смотрела в будущее с таким отчаянием и обреченностью. В конце концов, со мной случилось самое настоящее Приключение! Открытия прошедших суток прорвали плотину страха и обрушились на меня, словно волна. Альтернативный мир, другой век, реальное волшебство, живой сын богини Дану, и… Да, черт возьми, моя любимая Новгородская республика – не загубленная Иваном Третьим, а здравствующая и процветающая. Возможность увидеть все это собственными глазами – вовсе не мелочь, от которой можно запросто отмахнуться. А еще это способ на какое-то время сбежать от проблем в нашем мире. С условием, что потом Диху вернет меня назад. Он же вернет?
И я занялась самым человеческим из дел – начала строить догадки и версии. Рядом со мной сопел бывший ирландский бог, который запросто ходил между мирами. И нет нужды быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: раз Диху был так настойчив, значит, есть во мне нечто, крайне необходимое волшебному существу.
«Правда, кое до кого, не будем указывать пальцем, это дошло только через сутки, – честно призналась я себе. – Явно не от большого ума».
Сида следовало изучить, понять, заслужить доверие хотя бы просто потому, что зеленоглазый сын Луга – единственный, кто сможет вернуть меня домой. Или это сделает кто-то из его волшебных родственников, или…
И в этот момент сыночек Луга облапил новую «домашнюю зверушку» за все места и потянулся за поцелуем.
Диху
Давно ему не спалось так сладко. Правду сказать, ему вообще давно не спалось. Стоило смежить веки здесь, в мире смертных, и насмешница-память возвращала изгнанника туда, в то время и место, куда возвращаться не следовало. У страны грез зыбкие границы, и за пеленой тумана чутко сторожит месть, страшная и заслуженная. О да, вполне заслуженная. Но сегодня…
…Скажи мне теперь свое имя, о дева шелковых бедер и сладостных объятий.
Но она, смеясь, змейкой выскальзывает из рук, струится, перетекает, окутанная туманным облаком серебристых волос. Наклоняется, колыхнув полной грудью. Зеленые глаза лукаво блестят сквозь спутанные пепельные пряди.
– Скажи прежде свое имя, о герой, лежавший со мной без даров и договора! Назовись, поймавший меня, будто форель в стремительном потоке!
И гордость отмыкает уста прежде, чем разум остановит хвастливое:
– Я – Диху сын Луга, девушка, и нет для смертной девы бесчестья в том, чтобы лежать со мной.
Смех бьет по ушам наотмашь. Она выпрямляет стан, отбрасывает назад волосы и, крепко удерживая его бедра ногами, изгибается, торжествуя:
– Ах! Воистину слеп ты, сын Луга!
Синие узоры татуировки расцветают на ее коже, извиваясь и наполняясь силой. Могущественные узоры. Смертная? Как бы не так!
Оглушенный наслаждением, он стонет сквозь стиснутые зубы и видит, как сияет ее запрокинутое лицо, так же искаженное страстью, но – сытое… Припухшие от поцелуев губы изгибаются в насмешливой улыбке.
– Ах, воистину слеп! И на слова так же скор, как и на любовь, Диху Благого двора! Так скор и так неосторожен!
– Чем мне расплатиться с тобой за это бесчестье, моя госпожа?
Голос повинуется не сразу, и слова слетают с губ рывками, будто вспугнутые птицы.
Зеленый взгляд напротив темнеет и становится жестким. Неблагая. Она – сида Неблагого двора, и он только что отдал себя ей в руки.
– А это мы решим, когда ты сумеешь найти меня, о Диху-нетерпеливый. И узнать мое имя сумеешь. А до этого ходить тебе в должниках, сын Луга, прежде целующий деву, а лишь затем спрашивающий о ее имени и роде!
Горячее тело под пальцами растекается туманом. Она ускользает порывом ветра, качнувшим вереск, и он остается лежать навзничь, распластанный под равнодушным взглядом луны.
– …О Кайлих трех Даров и трех проклятий! – пробормотал Диху прямо в мягкие губы, покорно дрожащие под его губами. – Кайлих жестокосердая, дева семи битв и семи побед… Что ты делаешь со мной, возлюбленная? Разве еще не довольно?..
И тут же он понял, что губы не те. И отпрянул, раздраженно щурясь.
– Что за…
Глаза у девы-эмбарр были перепуганные, круглые и блестящие, словно камушки. И такие же бессмысленные.
– Тьфу! – Сид откатился в сторону и бросил, глядя в потолок: – Извини. Увлекся.
– Мяу… – догадалась отозваться его послушная грелка. Судя по голосу, дальше сонных поцелуев дело не зашло. И то радость.
Мир грез только подразнил. О Кайлих, не твоих ли чар дело эти сны? Или то просто память бессмертного, у которой нет дна?
– Я извинился, – хмуро напомнил сид и успокаивающе погладил эмбарр по плечу. – Я не трону тебя.
Не так уж часто он держал обещания, данные смертным, но не в этом случае, не с этой смертной. Кровь не водица, а совести и морали у детей Дану отродясь не водилось. Сдержаннее надо быть. Или не надо…
Нет, то была не Кайлих, конечно, и даже не ее голос. Память, будь она неладна. Никакой щит не укроет от нее. А мстительная дочь Ллира только того и ждет, чтобы он сдался, изможденный укорами прошлого. Ищет, о Богиня, как же она его ищет! Сон ясно говорит об этом, как и о том, что рано или поздно – найдет.
– Это мы еще посмотрим, – посулил Диху расписным сводам потолка и сладко потянулся. Все-таки утро вышло неплохое. Бывало ведь и хуже, чем проснуться, обнимая теплую и покорную девицу. Много веков прошло, он стал осмотрительнее; если уж тешиться, то со смертной, на чьей коже не проступят синие узоры могущества в самый неподходящий момент, а глаза не сверкнут сытым торжеством.
И тут грохнула дверь, и с порога громыхнуло удивленным басом:
– Мать честная! Ну, ты даешь, тихоня этакий! Завалил-таки девку!
Кэтрин пискнула и утекла под одеяло. Диху сердито прищурился и процедил:
– Айвэн, ты – невежа. Тебя не учили прежде стучать в двери, а уже потом их открывать с пинка?
– Поучи меня вежеству, нелюдь! – огрызнулся боярин с долей смущения в голосе. – Я же в своем доме. И хватит тебе разлеживаться! Сам вчера грозился, что надобно тронуться с рассветом, а теперь, ишь, разнежился на перине-то!
– В твоей перине, – сид выскользнул из-под одеяла и недовольно передернул голыми плечами: боярин напустил холода, – было полно клопов! Печку не протопили. Сор из углов не вымели. Вон, под потолком что? Не паутина ли? – Он обвиняющим жестом ткнул пальцем вверх. – И это только часть списка. Мне продолжить, о гостеприимный друг мой?
– А и продолжь! – подбоченился Корецкий. – Чем ты еще недоволен?
– Изволь. – Диху спустил ноги на пол и поскреб пальцами ковер – шамаханский, но потрепанный. – Знаешь, что это? Это моль. Ты бы еще в чулан меня запер, дружище! А уж как твои люди обошлись вчера с моей собственностью, это вообще никуда не годится. Обрядили в обноски, накормили объедками, да еще и обругали. Хорошо ли это, Айвэн?
– Нехорошо, – признал хозяин. – Но что возьмешь со вздорной бабы?
– Твоя женщина, тебе и отвечать, – отрезал сид. – Зови ее – пусть прислужит, как должно. И чтоб одежду ей, – он махнул рукой на притаившуюся под одеялом девушку, – подобрала по росту, да поновее. У тебя есть, я же знаю, так что нечего жадничать. Я с тобой сполна расплатился, скотина ты прижимистая. Ступай теперь. Я твою ключницу дождусь, а потом приду проверить, хорошо ли ты своего мальчишку в дорогу снарядил. Ну?
– Чтой-то ты раскомандовался, дух нечистый, – ухмыльнулся Иван Дмитриевич, не выказывая, впрочем, никакой обиды. И подмигнул со значением: – Что, сладилось ночкой-то? Угодила девка?
– Не твоего ума дела, бородатый похабник! – хохотнул в ответ Диху и почесал живот. Какой-то бесстрашный клоп, чудом избежав сидского гнева, все-таки умудрился его цапнуть. – А ну, брысь!
Боярин ответил гоготом, что твой жеребец, и так, посмеиваясь, и вышел. Сид проводил его взглядом и похлопал по одеялу.
– Вылезай, Кэт. Он ушел.
Но я расслышала приказ не так чтобы сразу. Совсем недавние, так сказать, допоцелуйные размышления внезапно получили подтверждение. Сид так решительно вступился за свою собственность, что я растерялась. В цивилизованном двадцать первом веке начальство заботой и покровительством простого наемного работника обычно не балует. Дай-то бог, чтоб зарплату вовремя платили, а чтобы заступиться перед обидчиком – никогда.
В конце концов, сиду надоело ждать, и он попросту откинул одеяло. До сих пор опыта рабовладения у Диху не было, и законное, по всем правилам, обладание двуногой говорящей собственностью для сида оказалось в новинку. Начинающий рабовладелец, впрочем, на сей счет переживал не слишком. В мире людей вообще мало кого можно назвать свободным, тем паче женщину. Люди распределили своих самок так, что каждая кому-то да принадлежит. Отцу, брату, мужу, Богу. Те, для кого не нашлось хозяина, становятся общими, и участь их поистине незавидна. Диху не считал такое положение дел правильным, однако это их мир, их женщины и их, смертных, законы. Его же пребывание здесь временное, и статус иных смертных женщин его волновать не должен. Кроме вот этой, конкретной. Заботиться о ней, конечно, посложнее, чем о кошке или лошади, однако в чем-то даже приятнее. И Диху, припомнив то немногое, что считал нужным знать о людях и их потребностях, принялся заботиться. Как умел.
– За той дверцей, – сид ткнул пальцем в стенку, где среди ковров, прячась в завитках росписи, притаилась потайная дверь, – есть все, что нужно женщинам по утрам. Давай-ка, живенько! Я не стану ждать тебя до полудня.
Женщине по утрам надо очень многое – например, зубная щетка и паста или хотя бы зубной порошок, которых в шестнадцатом веке никто еще не придумал. За чистоту воды в кувшине я тоже поручиться не могла, но от полосканий не отказалась.
Тем временем в горницу явилась «героиня» прошедшего дня – Марфа Петровна, и я тут же приникла к щелке в двери. Уж больно интересно было увидеть, как Диху поставит вредную тетку на место. Подглядывать и подслушивать, конечно, нехорошо, но зато безопасно.
Ключница, и без того слегка взъерошенная и встопорщенная, заранее трепетала. И в дверь прошла осторожненько, бочком, держа увесистый сверток с одеждой перед собой, словно щит.
Диху прищурился, придавая себе свирепый вид.
– А-а, вот и ты, женщина. Вижу, спеси у тебя поубавилось. Или еще нет?
– Да я ж… я ж как лучше… – прошептала женщина, суетливо кланяясь. Три ее подбородка мелко дрожали. Она жалобно моргала, всем обликом демонстрируя покорность и взывая к милосердию. Как раз к тому чувству, которого в душе сына Луга отродясь не водилось.
«Как лучше она хотела! Издевалась, как хотела, и все!» – возмутилась я.
– Забота о чужом имуществе, да? – издевательски прошипел сид. – Как трогательно! А не жмет ли тебе, женщина, тот поясок, что ты выклянчила у меня лет, помнится, пятнадцать тому? – Он вкрадчиво понизил голос и оскалился в усмешке, совершенно нечеловеческой. – Или мне боярину поведать, с чего вдруг его на дворовую девку так потянуло, что он ее чуть ли не женой назвал? Нет?
«Как знакомо! Скандалы, интриги, расследования, – понимающе усмехнулась я, от нетерпения переступая босыми ногами по деревянному полу. – И здесь, в чужом Средневековье по-честному богатого мужика не добьешься, только обманом или, вот как Марфа, сидской магией».
– Нет, господин, – пролепетала ключница, то краснея, то бледнея.
Глумиться над беззащитной теткой, вся вина которой состояла не столько в подлости, сколько в глупости, сиду было неприятно. Однако что делать прикажете? По-иному они все равно не понимают – это во-первых. Во-вторых, Кэтрин вчера была еще более беззащитной, и у любого существа, наделенного сердцем, могла бы вызвать хоть толику сочувствия. Вместо этого растерянная девчонка нарвалась на оскорбления, ненависть и пинки. Проверку на милосердие домочадцы Ивана Корецкого не выдержали, и не только потому, что Кэт была для них опасной чужачкой. Просто есть люди, которые подберут полудохлого котенка и выходят его из одной лишь жалости к беззащитному зверьку, а есть другие, кого хлебом не корми, дай лишь безнаказанно над оным существом поиздеваться. И вторых большинство.
«Зачем я лезу в эти человечьи дебри? – спросил сам себя Диху и сам же ответил: – А потому что!»
Тот, кто унижает слабого, однажды предаст сильного. В доме друга Айвэна эта зараза цвела неожиданно пышно. Вырубать и выжигать подлость и глупость – занятие для самого боярина, чужеземный же колдун может только зубы для острастки показать. Однако и этого часто бывает довольно, чтобы мерзость присмирела на какое-то время.
– Оставь, что принесла, и пошла отсюда, глупая человечья самка, – со спокойствием, которого отнюдь не испытывал, бросил Диху, устав прожигать взглядом ключницу. – Чего ждешь, пинка, что ли?
Пыхтя и утирая пот, та живо порскнула в дверь, а сид фыркнул в сторону:
– Все-таки правильно, что я коня у них на дворе не поставил. Страшно подумать, что бы эти люди сделали с лошадью…
Ему вдруг нестерпимо захотелось вымыть руки.
«Угу, угу, лошадку тебе жальче меня было бы», – вздохнула я, ощутив прилив доверия к ирландскому чародею. Какой-никакой, а защитник. Хотя и заранее обольщаться не следовало бы. Знаем мы этих детей Богини Дану, читали. Не отличались они ни особой любовью к людям, ни добротой, ни милосердием. Заманивали под свои холмы и там делали со смертными, что хотели.
Обуреваемая столь двойственными чувствами, я выбралась из каморки и уставилась на гору разномастной одежды.
– Мне кажется, что тетка просто приревновала, – ляпнула я, не подумав, лишь бы разрушить неловкое молчание, но быстро сообразив, что фраза получилась на редкость двусмысленной, исправилась: – Не понравилось ей наше ночное уединение в бане. Я слышала, как девушки… то есть эти…. слуги болтали. Вот Марфа Петровна и надумала себе всякого.
Разговаривать с Диху отчего-то было сложно. Каждое произнесенное вслух слово казалось в его присутствии некрасивым, корявым и неуместным. Словно я не на человеческом языке разговаривала, а мекала, не пойми что, как паршивая коза.
– Ее мысли и желания заботят меня не больше, чем прошлогодний снег, – отчеканил сид, все еще злой, как придавленный скорпион. – А тебя они тем более тревожить не должны. Единственное мнение, по поводу которого тебе нужно волноваться, – это мое. Я надеюсь, одного наглядного урока тебе хватило?
– Хватило, – сдавленно буркнула я и стала с нарочитым вниманием рассматривать новый гардероб. Выбрать что-то подходящее оказалось не так-то уж и просто, как может показаться. Поди разберись в ворохе рубах, летников, опашней и ферязей.
– Мне ведь не обязательно в точности повторять местную моду? – в растерянности спросила я.
Сид, прищурившись, брезгливо разворошил сверток и принялся откидывать не угодившие его чувству прекрасного вещи прямо на пол.
– Это хлам. Это обноски. Это… – Он небрежно, словно дохлую мышь, приподнял двумя пальцами более-менее подходящую к моей фигуре одежку. – Это сгодится, чтобы доехать до города. А там разберемся. Одевайся.
И стремительно скользнул в потайную каморку, чтобы умыться и наконец-то вымыть руки.
Легко сказать! Экспериментировать я не стала, а просто повторила вчерашний опыт с поправкой на то, что теперь у меня имелся выбор. И еще раз убедилась, что ничего сверх необходимого в русской женской одежде не было. Верхнюю, более плотную рубашку без нижней, исподней, все равно не наденешь. А сверху все равно надо летник. Только не тот, что на три размера больше и волочится по полу, а тот, который впору приходится. Никакого нижнего белья русские тетки не носили, это понятно, и все же нельзя сказать, что очень неудобно. Непривычно, это да.
Живая собственность так увлеклась процессом одевания, что даже не заметила, как хозяин не только вернуться успел, но и одеться. Диху постоял немного, наблюдая, а потом одобрительно фыркнул. Похоже, его рискованные методы воспитания начали давать плоды.
– Поди сюда, – сказал он уже гораздо мягче, чем прежде. – Расчеши мне волосы.
– Ого! Ничего себе!
А волосы-то у сида были черные и блестящие, прямо как в телерекламе шампуня, только на самом деле шелковые и густые, а не сделанные при помощи фотошопа на компьютере. Они красиво струились сквозь пальцы, каждым волоском напоминая мне, что обладатель роскошной шевелюры нечеловек. Решительно поборов боязнь, я провела деревянным гребнем по прядям. Зубцы скользили легко, волосы ложились один к одному, как у заправского парикмахера. Хотя сомневаюсь, что это была моя заслуга. Сидова грива сама собой расчесывалась.
Руки у девушки оказались не слишком умелыми, но ее старания следовало поощрить. Тем более что неприятных ощущений Диху не испытал. Так, пару раз пряди дернула, но для первого раза неплохо.
– Умница, – похвалил он ее. – Видишь, и от тебя может быть польза. Теперь завяжи в хвост.
Хвост так хвост! Хорошо не косу, а то до обеда пришлось бы плести.
– Жалко резинки нет, – проворчала себе под нос девушка, с горем пополам перехватывая толстенный пучок шнурком. – У нас, знаешь ли, такие штуки есть, эластичные… мнэ-э… кольца из ткани…
– Я в курсе, не отвлекайся, – фыркнул Диху.
В итоге я справилась, но кто же знал, что настолько остро будет не хватать таких вот, самых обычных и привычных современному человеку предметов, вроде зубной щетки и резинки для волос?
Сид провел рукой по волосам и хмыкнул:
– Неплохо.
Для закрепления результата он еще и потрепал Кэтрин по щеке, дескать, доволен я тобой. А потом, решив, что слова надобно подкрепить чем-то более весомым, достал из сундука небольшой ларчик, открыл и щедрым жестом передвинул по лавке к девушке поближе.
– Причешись сама и поройся в ларце. Тебе нужны украшения, чтобы каждая собака здесь понимала, где их место, а где твое. Выбери себе пару колец и что еще вы там носите… Не стесняйся, бери столько этих побрякушек, сколько захочешь. Потом уберешь ларец в этот сундук.
Слегка нахмурившись, он вспомнил, что, помимо одежды и украшений, девушке наверняка требуется что-то еще. А, ну конечно! Она же ничего не ела. У обитателей поместья есть по утрам вообще не принято, а их женщины частенько обходятся одним только обедом. Но Диху не собирался морить свою собственность голодом. По-хорошему, ее не мешало бы откормить слегка. Ножки-то костлявы, да и в постели приятнее держать тело помягче. Иначе можно самому себе синяков наставить, взявшись спросонья за острую коленку.
Сид порадовался своей предусмотрительности, заставившей его с вечера припасти пару куриных крылышек, кусок хлеба и крынку с молоком. Что-что, а молоко у них тут было замечательное.
– Да, и поешь. Видишь, на лавке блюдо стоит? Это все тебе. Должно хватить, чтоб позавтракать.
А затем собственности следовало начать отрабатывать кормежку. Например, учиться решать простые вопросы быта.
– Когда закончишь, кликни дворню, пусть отнесут мои вещи в сани, да проследи за ними, чтоб осторожней были. И жди меня там, – приказал Диху, подходя к двери. – Я скоро.
И ушел. Из-за этих утренних забот он чуть не забыл, что помимо девицы успел повесить себе на шею еще и боярского сынка, за которым тоже нужен был глаз да глаз.
И неожиданно для себя самой я, средневековая невольница Катя Говорова, переименованная хозяином в Кэтрин и назначенная его домашним животным, вдруг почувствовала себя… офис-менеджером. Нет! Скорее уж секретарем-референтом депутата городской думы от правящей партии. Видимо, это были очень схожие чувства.
Кольца-серьги приятны девичьему сердцу во все века, это понятно, а у сида в шкатулке имелось достаточно украшений, чтобы у меня глаза разбежались. Ну, какие у обычной девушки могут быть драгоценности? Как у всех – золотые сережки, цепочка, пара колечек. И крестик, который я как назло перед гаданием сняла с шеи вместе с цепочкой. И уже раз сто пятьдесят пожалела о содеянном – и о гадании, и о крестике.
И если браслетами поддерживались рукава рубашки, и без них было совсем не обойтись, то серьги еще предстояло выбрать. Чтобы и сиду понравилось, и остальные домочадцы и слуги боярина поняли, с кем имеют дело. К слову, тут даже у самой последней чернавки в ушах что-нибудь висело. Сначала я остановилась на скромных сережках в виде подвески-стержня с нанизанными на него двумя жемчужинами и зеленым стеклом, прикрепленной к гладенькому кольцу-мочке. Но потом расхрабрилась и выбрала серьги-полумесяцы, покрытые стилизованным растительным орнаментом с белой, зеленой, желтой и черной эмалью. И добавила несколько колец покрасивее и подороже. Сказано же, чтобы каждая собака понимала, с кем имеет дело. Вставила серьги в уши, посмотрелась в маленькое ручное зеркальце и ощутила себя странно. Словно только что ограбила краеведческий музей. Теперь оставалось поставить дворню на место. Потому что собственными силами вынести во двор тяжеленные сундуки я не смогла бы при всем желании.
– Кликни дворню, кликни дворню, – бормотала я, то высовывая нос из горницы, то снова прячась в спальне Диху. – Как их кликать-то?
Хорошо бы это был старый добрый «клик» компьютерной мышкой. Так ведь нет! Сейчас он явится и что тогда будет? Побьет ведь!
В конце концов, я выскочила навстречу пробегающей мимо девки и крикнула каким-то писклявым, срывающимся от волнения голосишком:
– Эй ты! Мне надобно сундуки хозяйские на двор снести! Немедля!
Само собой, девка плевать хотела на приказы какой-то бесовки и вознамерилась умчаться прочь. Однако же отступать мне было некуда, позади маячила черная тень чародейского недовольства.
– Стоять! – взвизгнула я и ухватила чернавку за косу. – Ты должна мне помочь!
– Вот еще чего придумала! Как я тебе помогать буду?
– Позови кого-нибудь из мужиков, – нашлась я.
– Отпусти, говорю. Щаз в морду дам! – пригрозила девка.
– Не отпущу!
Вот честное слово, я не дралась лет с десяти, со школы, и как все нормальные люди, меньше всего хотела попытать счастья в кулачном бою, но выбора мне Диху не оставил.
Дернув коллегу по несчастью за косу что есть силы, я во все горло рявкнула:
– Значит, так, гадость ты этакая! Сейчас же кликнешь боярских слуг, чтобы господина моего Диху, сына Луга, вещи доставили во двор! Или не сносить тебе головы!
Последняя фраза вырвалась сама, выскользнув откуда-то из детской памяти о русских народных сказках про Василисах Премудрых и о Царевнах-лягушках.
«Вот ведь! – Я прямо обалдела от собственной наглости. – Осталось только рукавом взмахнуть и каких-нибудь гусей-лебедей выпустить». На мне как раз надето было широкое одеяние с длинными, но на редкость нефункциональными рукавами, болтавшимися за спиной. Плюс бонус к уровню – забавная штуковина на голове, расшитая бисером, разновидность кокошника.
– А ну-ка! Бегом давай! – прикрикнула я на присмиревшую служанку, освободив ее от жесткого захвата за косу. – Иначе скажу моему господину, и он тебя в жабу превратит!
И кулаком вслед пригрозила, окончательно войдя в роль крутой средневековой барышни. Знакомый с детства облик Царевны-лягушки удивительным, если не сказать сказочным образом позволил мне распрямить плечи и твердо взглянуть в глаза двум здоровенным парням, явившимся на зов. Были они похожи друг на друга, словно братья-близнецы, одинаково белобрысые, веснушчатые и голубоглазые.
– Чего надо? – спросил стоявший справа.
– Эй вы! – дерзкой мышью пискнула я. – Вы, двое из ларца, одинаковы с лица, ну-ка, взяли сундуки и снесли их во двор в сани!
– Дык щас, – пожал плечами левый близнец.
«Йессс!»
Никогда прежде я не наблюдала за погрузочными работами с таким наслаждением и только проследив, чтобы приказ исполнили в точности, с облегчением вздохнула. Гнев Диху мне больше не грозил – самое главное, можно было перевести дух.
– Слышь… – Один из ларца аккуратно тронул меня за плечо.
– Чего?
Парень настойчиво протянул раскрытую и пустую ладонь.
– А! – сразу же догадалась я и крепко сжала ее обеими руками сразу, тряхнув пару раз изо всех сил. – Спасибо, това… то есть добрый молодец!
В конце концов, через час мы с Диху уедем отсюда навсегда, а парни сделали все, что их попросили, так зачем же быть невежливой, верно?
– Говорил же – бесовка, – мягко молвил второй близнец и, приобняв ошеломленного брата за плечи, увел прочь.
«Я что-то сделала не то», – догадалась я, но останавливать и выспрашивать боярских слуг не решилась. Не до того мне вдруг стало.
Впервые с момента выпадения из зеркала я очутилась под открытым небом. А на нем, синем и высоком, сияло бледное зимнее солнце, а ветер гнал редкие облака, предвещая скорое усиление мороза. О том же говорили знающему глазу и дымы из печных труб, что бодро, точно кошачьи хвосты, тянулись вверх. Я огляделась и застыла, завороженная зрелищем настолько фантастическим, что мозг отказывался верить глазам. Там, внутри терема, среди ярких цветочных орнаментов стенной росписи в парадных горницах, все эти пестрые изразцовые печки, оконные витражи, ковры и балдахины казались декорацией. Очень достоверной, качественной и скрупулезно воссозданной, но ненастоящей. И оттого где-то подсознательно я надеялась на чудо – стоит мне лишь выйти за дверь, а снаружи ждет съемочная группа какого-нибудь крутого реалити-шоу. Режиссер крикнет: «Снято!», артисты, так ловко сыгравшие средневековую челядь, закурят в сторонке, а ко мне подбегут резвые телевизионщики и все-все объяснят, а возможно, даже посулят немалые деньги, чем черт не шутит.
Но когда окончательно стало ясно, что все вокруг: и резная многоуровневая громада боярского терема, горделиво вознесшаяся над скромными деревянными срубами, глядящая на мир бельмами затянутых изморозью окошек, и широкий двор, полный разноликого народа, и сани-розвальни, застеленные овчинами, и лошади в упряжке, и даже парящий на морозе конский помет – самое что ни на есть всамделишные, я впала в ступор. Посреди предотъездной суеты и заполошной беготни дворни застыла ледяным изваянием, не в силах смириться с фактом: я застряла в другом времени – варварском и диком, жестоком и опасном, влипла, как муха-дрозофила в капельку варенья.
Впрочем, никому до моих чувств никакого дела не было. Мир вокруг жил своей повседневной жизнью, жизнью громогласной, бурной и нелегкой. Лаяли, захлебываясь злобой, цепные псы; с писком-визгом перебегали из одной двери в другую детишки; фыркали кони, и пар от их дыхания оседал на шкурах инеем; переругивались меж собой какие-то мужики, а девки, те чирикающей стайкой пробежали мимо якобы по делам, а на деле, чтобы убедиться своими глазами: иноземец не просто убирается со двора и рабу свою новую увозит, а еще и хозяйского пащенка забирает. Мальчишка выбежал к саням едва не вприпрыжку, в шубе нараспашку и пушистой шапке набекрень, но с бережно прижимаемым к груди мешком, в котором угадывались очертания книг.
– А, это ты, Катька? Здорово! – крикнул он радостно, будто старой знакомой. – Рукавички-то надень!
Обойдя вокруг небольшого санного поезда с видом знатока, Прохор пристроился возле Кати и какое-то время молчал из желания произвести на чужачку впечатление бывалого странника. Но много ли намолчишь, когда язык так и чешется от сотни самых разных вопросов. А ну-ка, столько времени терпел и к девке с разговорами не лез в надежде на скорое совместное путешествие. Ведь не каждый же день из зеркал бабы-то выпадают, тем паче такие чудные.
Терпел-терпел, вертелся-вертелся и не удержался:
– Когда уже двинемся? Что Тихий говорит? Не гневается ли? Или, напротив, рад и счастлив из нашего угла смыться? Так куда из Новгорода поедем? В Ригу или Ревель? А может, в Киев-град?
Вопросы сыпались из любопытного байстрюка, как горох из рваного мешка, а каждое новое предположение вызывало у него прилив невиданного энтузиазма.
Но девушка только руками разводила, показывая, что в свои планы сид ее не посвящал.
– А ты теперь по-нашенски понимаешь все-все? – допытывался Прошка, хоть своими глазами видел дивье колдовство. Он бы и сам от такого способа освоить иностранные языки не отказался.
– Конечно, понимаю.
– А еще по-каковски говорить можешь?
– На латыни и, должно быть, еще на каком-то языке.
Три зернышка – три языка, тут было сложно не догадаться.
– Ух ты! Здорово! – искренне восхитился мальчишка. – Я тоже умею. Без чародейства. Будем в Риме с италийскими пастырями болтать, еще и за своих примут.
– А ты скучать не будешь? – тихо спросила я. – Не жалеешь, что уезжаешь?
Я уже раз двести подумала о маме и о том, как та перенесет бесследное исчезновение дочери. Сколько таких случаев было, когда человек вышел из дому и пропал навсегда. Я считала, что хуже полной неизвестности быть ничего не может. Кто знает, вдруг другие без вести пропавшие в прошлое или в будущее выпадают?
– Я? Да ты что! По кому тут слезы лить? – возмущенно ахнул Прохор. – По Степке, что ль? А вот за батюшку я до скончания века молиться стану и прославлять его имя всюду.
– Почему?
– Так не женил он меня своей волей, и за то спасибо! А ведь мог.
Я представила лопоухого и нескладного подростка в современном костюме-тройке с белым цветком в петлице и прыснула от смеха. Пожалуй, что впервые с момента провала в зеркало мне стало по-настоящему весело.
– Ржешь чего? – удивился Прохор. – Считаешь, лучше у Степки вечно быть на побегушках?
Я покачала головой. Байстрюку при любом раскладе в жизни придется с боем пробиваться. И полюбопытствовала:
– А не молод ты еще жениться?
– Кому он с его механизмусами нужен-то? – хмыкнул боярин Иван Дмитриевич.
Он окинул меня одобрительным взглядом, дивясь, похоже, как лихо нелюдь приспособил никчемную девку к делу. А сам Диху, выглядывающий из-за боярского плеча, делал страшные глаза, супил брови и головой кивал, дескать, поклонись хозяину немедленно, дурында.
Я сразу же растерялась и вместо поясного поклона сделала неуклюжий книксен, вызвав у выбежавшей провожать санный поезд дворни незапланированный приступ веселья.
– Эк она по-вашенски приседает! – зааплодировал представлению Иван Дмитриевич, подпихивая сида локтем в бок. – Быстро выучилась! А с другой стороны поглядеть, то раз имя сменил, то и манеры надобно подогнать, – рассуждал боярин, запустив пятерню в бороду. – Если она у тебя теперь не просто Катька, а целая Кэтрин.
В его присутствии низко кланяться хотелось всякому встречному, почти без участия разума, а спина, казалось, сама гнулась перед высоким широкоплечим мужчиной в роскошной шубе на бобровом меху, покрытой узорчатой тафтой. Застегивать полы он не стал, чтобы все видели кафтан с жемчужными пуговицами, широкий парчовый пояс и толстую золотую цепь на груди. Видели и расступались. Большой человек идет, хозяин этой земли.
Выдав последние указания раскрасневшейся ключнице, боярин одобрительно потрепал Марфу Петровну за круглую щеку, шлепнул по спине Степана, сына законного, и махнул рукой телохранителям-захребетникам, чтоб занимали свои места в санях. Повелевать выходило у Ивана Дмитриевича так же естественно, как вдыхать обжигающе холодный воздух и выдыхать клубящийся пар. Впрочем, на мой придирчивый взгляд, Диху, сын Луга, смотрелся рядом с родовитым боярином очень даже внушительно – из-под низкой четырехугольной шапки из чернобурки сверкали по-кошачьи хищные глазищи, повергающие в трепет простодушную прислугу. И лисья шуба у сида – загляденье, сапоги сафьяновые, кафтан атласный, серьга в ухе с изумрудом, и никакой бородищи на половину лица. Особенно же приятно, что голову сын Луга держал высоко и перед боярином не лебезил, как прочие. Невольно и я преисполнилась гордости за своего хозяина и рядом в сани уселась безропотно.
Обитатели усадьбы мгновенно склонили спины и, пока Иван Дмитриевич не гаркнул во всю мощь легких: «Ну! С Богом! Поехали!» – голов не поднимали.
Зато потом уж вослед и руками махали, и кричали что-то. Ветер уносил голоса провожающих в сторону, весело звенели бубенцы на упряжи, охрана боярина перекидывалась шуточками, а сани просто-таки летели по укатанной снежной дороге. Сначала я ерзала на месте, тревожилась без всякой причины, если, конечно, не считать грядущую встречу с самым любимым, после Питера, городом. Каким он окажется, этот другой Новгород? А потом я совсем по-кошачьи пригрелась у сида под теплым боком и незаметно для себя задремала без снов и видений, по-настоящему отдыхая душой и телом от событий последних двух дней.
– Спи, Кэтрин, спи, – проворковал Диху, тоже блаженно щурясь.
Глава 5
«У верблюда два горба…»
Кайлих
– Имена в темноте. – Обмакнув указательный палец в лужицу ячменного пойла, которое смертные почему-то именуют пивом, Кайлих задумчиво выводила по столу влажные узоры. – Имена на ветру. Имена в тумане. Они дают власть, знаешь и ты об этом, родич?
Ответа она не дождалась, впрочем, ей и не требовался отклик от юного Кеннета. Сида просто рассуждала вслух.
– Они наполнены силой. – Резко пахнущие пивом линии сплелись и закруглились в буквы огама – древнейшего алфавита Эрина и Альбы. – Но чтобы ее взять, ты сам должен быть силен. Об этом обычно забывают, когда рассказывают байки!
Дочь Ллира хихикнула, любуясь своей мокрой каллиграфией на столе. Кеннет слушал во все свои юные уши. Молодец. Может быть, однажды хорошая память спасет щенку жизнь, как знать?
– Имя твоего коня, твоего меча и твоего пса храни в тайне. Сколько раз случалось так, что неосторожный воин предавал себя во власть врага, просто окликнув собаку или похвалившись оружием! Запомни накрепко то, что я говорю, родич, и может статься, что ты дольше проживешь.
Она вздохнула, прислушиваясь к реву ветра над крышей. Снежная буря ярилась над деревней Килфиннан, грозя похоронить приземистые домишки смертных так, что и трубы торчать не будут. Но Кайлих была непричастна к этому бедствию. На самом деле, никто не был к нему причастен. Но разве этим олухам объяснишь?
– Это Уриск, – тихо, но убежденно пробормотал один из спутников Кеннета. – Я слыхал, там, в ущелье Завываний, живет Уриск – могучая ведьма. Она оборачивается прекрасной обнаженной девой, чтобы заманить путников и сожрать их. Это Уриск насылает бури.
Сида беззвучно фыркнула себе под нос.
– Или Желтая коза, – возразил второй парень. – А я слыхал, там бродит трехрогая Желтая коза, которая на самом деле – страшный колдун. Он живет в горах и…
– А трехногий великан там не бродит? – насмешливо перебила Кайлих. – Нет? Или, может, трехголовый змей ползает?
Оба скотта умолкли, испуганно моргая на нее глазищами. А племянничек вступился за своих придурков-родичей:
– Однако, добрая тетушка, буря и впрямь разбушевалась. Разве ты не поможешь всем этим добрым людям?
– Малыш, – терпеливо улыбнулась сида, – если бы я помогала всем добрым людям, когда они просят и не просят, то звалась бы не Кайлих, а святой Шейлой. Что, согласись, не подходит ни моему роду, ни нраву. Твои добрые люди потерпят, пока непогода утихнет сама. Хочешь – верь, хочешь – нет, но там, на перевале, нет ни голых дев, ни трехрогих коз. Только ветер и снег. – Она подмигнула. – Что же вы станете делать, когда мы все-таки уйдем? Кого начнете винить в своих бедах? Неужто себя?