Кошка колдуна Астахова Людмила
В одиночку он миновал бы опасные места быстрее, а случись драться, схватился бы с местными хозяевами… или договорился бы миром. Но с ним была эмбарр – лакомый кусок для любого существа, умеющего видеть; с ним был боярский бастард – прямо-таки ходячий ужин для лесной нечисти. С такой обузой много не навоюешь. Одна надежда на удачу. За века скитаний Диху даже надеяться научился. Что может быть глупее для сида?
Каждый снегопад, каждый порыв ветра мог быть приветом от Кайлих. Кровь не обманешь. Разве не могла она учуять эмбарр сквозь границу миров? Могла. Еще как. Но он же был осторожен, крайне осторожен, отмеривая каждый шаг и поступок трижды, особенно теперь, когда добыл средство достижения цели.
Кайлих, о Кайлих жестокосердая, Кайлих семи битв и семи побед!.. На этот раз все получится. Должно получиться. И если вину нельзя искупить, так хотя бы исправить.
Он прокричал бы это ветру, но привычная осторожность не позволила даже прошептать вслух имя той, кто не ведает, что такое прощение.
Катя
Еловый лес и в двадцать первом-то веке, уже изрядно прореженный человеком, сам по себе место мрачное и весьма негостеприимное на вид. Даже когда под вечер на машине едешь, совершенно не тянет остановиться-прогуляться. Старинный тракт был гораздо уже заасфальтированного шоссе, средневековые ели да сосны так и вовсе не познали мощь бензопил, бескрайние болота и не подозревали о существовании мелиораторов с мощными насосами, а серым скалам еще долгие века не грозили направленные взрывы и превращение в щебень. С одной стороны, это, безусловно, радовало, а с другой стороны… Чащи вокруг были такие, что только ленивый не устроит засаду. Будь, скажем, я каким-нибудь Соловьем-Разбойником, обязательно дожидалась бы где-то неподалеку каравана богатеньких «буратин». Но, видимо, купцы тоже знали толк в провокационных свойствах диких лесов, а потому не поскупились на многолюдную и хорошо вооруженную охрану своего добра и жизней, состоящую из колоритных добрых молодцев разных национальностей. Татар было больше всех – в подбитых и простеганных кафтанах с луками и саблями, эти смуглые дядьки вызывали у меня легкую оторопь. И приходилось по нескольку раз на дню напоминать себе: «Здесь нет никакого монгольского ига и не было». А еще, кроме небольшого количества франтоватых бойцов-новгородцев, в отряде были ратники из какого-то финского племени, вроде ижоры. Под меховыми куртками они носили совершенно дивные рубахи, расшитые традиционным узором, но как назло я не могла подойти и попросить показать мне их. Быть у ручья и не напиться, жить в мире-мечте историка-этнографа – и не иметь возможности утолить свое любопытство. Обидно, да?
Убейте, если я вспомню, были ли в моем Новгороде аналоги гильдий наемных охранников, но тут, в мире, где в тысяча пятьсот тридцатом году на территории Новгородской республики царила Ганза, ничто не препятствовало появлению такого объединения. Верховодил разношерстной компанией зуброподобный мужик с маленькими злыми глазками, блестевшими из курчавой поросли бровей и бороды. На висках брови и борода срастались, но меховая шапка мешала убедиться в отсутствии рогов. А так зубр зубром, и не только я это подметила. Прошка узнал, что звать мужика Турович, он из бывших ушкуйников, и я поверила сразу.
А болтали соратники меж собой на диковинной смеси тюркских, русских, финских и прибалтийских наречий – сленге, понятном только посвященному. Что, конечно, показательно. А вот гильдейских значков я не заметила, но может, они и не требовались. Впрочем, ребята и без отличительных знаков смотрелись куда как внушительно.
Но, как выяснилось, внушала караванная охрана далеко не всем. И не только я была такая умная и коварная Соловьиха-Разбойница, только не в мыслях, а на деле.
Может быть, это заговорила генетическая память, а может, сработал закон жизни, когда то, чего больше всего боишься, берет и тут же случается. Едва я услышала резкий свист, донесшийся откуда-то из чащи, сразу поняла – разбойнички!
Лошади в упряжке резко встали, как и весь санный поезд, начался переполох, крики, шум, охрана засуетилась – кто за луки взялся, кто за сабли, и только Диху, кажется, точно знал, что делать. Он вылез из саней, взял лошадей под уздцы, и мы съехали с дороги прямиком в лес, в какие-то кусты, и там встали.
– Что будем делать? – шепотом спросила я у сида.
Позади, на дороге, вопили люди, ржали кони и звенело оружие. Но страшнее всего были короткие вскрики, которые означали только одно: кто-то погиб.
Диху
В странном лабиринте сознания смертных сплетаются воедино вещи и понятия, друг другу совершенно чуждые. Диху всегда поражало это свойство людей: объединять несоединимое, объять необъятное, объявить невозможное возможным. В этом заключалась их сила, но тут же крылась и слабость. А все почему? Потому что бинарная логика и дуализм. Если же конкретнее, то удивлялся сид поначалу вот чему: и Айвэн, и даже его выдающаяся бабушка, да и прочие смертные знакомцы сына Луга искренне верили в его способность предсказывать грядущее. Дескать, коли ты нечисть, волшебное сущесво, бывший бог (нужное, как говорят в мире Кэт, подчеркнуть), то ясновидцем и оракулом быть просто обязан.
А вот и нет. С ясновидением у Диху всегда было худо. Умел бы предсказывать, разве позволил бы себе дойти до такого? Дар предвидения посещал детей Дану немногим чаще, чем людей. Предугадывать опасности и делать нужные выводы – этому он поневоле научился, и то ценой немалой. А вот в точности предсказать, за каким именно поворотом поперек тракта рухнет подпиленное дерево и выскочат из чащи разбойники, – увольте. Нападения он ждал, конечно, но не он один. Недаром купцы не поскупились на охрану каравана.
Впрочем, и покусившиеся на торговое добро разбойники тоже подготовились к нападению тщательно и с выдумкой. Классическая ловушка: падающие деревья перед караваном и позади, щелканье самострелов, настороженных правильно, так, чтобы снять всадников и обезвредить часть охраны, и никаких выбегающих из кустов добрых молодцев с дубьем. Верно, зачем подставляться под сабли охранников, когда можно спокойно пострелять из леса? В целом Диху такую тактику одобрил. Другое дело, что возиться еще и с разбойниками сиду было совершенно не с руки. Ввязаться в драку значило раскрыть себя, а окрест хватало враждебных глаз, и отнюдь не человеческих. Обитатели этих лесов только и ждут возможности отведать сладкой Силы потомка Дану, а не исключено, что и крови его, и плоти.
Но медлить было нельзя, а терять возможность спокойно добраться до Выборга и дальше тем более. Если бы сиду не требовался корабль или если бы оба смертных ребенка, Прохор и Кэт, не глядели так испуганно…
– Не выходить из круга. Молчать. Поменьше шевелиться.
Накрыть защитным куполом людей вместе с санями и лошадьми – не такое уж великое колдовство. Может, никто и не заметит. Может, Кэт и Прошке хватит благоразумия выполнить приказ.
Он успел додумать эту мысль, пока в несколько длинных прыжков добрался до самой гущи свалки, а потом все посторонние мысли покинули сына Луга. Битва, даже такая жалкая, битва без магии, в человеческом облике, с одним лишь посохом – о, это все-таки было славно!
Катя
Легко сказать: «Сиди тихо!» Когда совсем рядом, метрах в ста, вовсю идет бой, свистят стрелы, звенят сабли, и вопят на разных языках, усидеть на одном месте – это, черт возьми, даже не подвиг. Это хуже. Мы с Прошкой поначалу вообще замерли, вцепившись друг в друга. Не знаю, как боярский отпрыск, а мне в прочность сидовой защиты верилось с трудом. Все рациональное мышление уроженки двадцать первого века, несмотря на чудеса и фокусы, которым я уже была свидетельницей, восставало против того факта, что мы, торчащие в санях практически посреди побоища вместе с сундуками и лошадью, невидимы. Я-то все вижу и слышу, как поверить, что никто не видит меня?
Короче, наутек и с воплями я не пустилась только потому, что Прохорус Айвэнз вцепился в меня, как клещ. Правда, на зависть устойчивая психика средневекового подростка вскоре взяла верх над страхом, и парнишка сперва начал вертеть головой, а затем и вовсе азартно заерзал и чуть ли не с улюлюканьем начал обсуждать происходящее. В Прошке явно умер спортивный комментатор. С таким бы пылом да на матч, скажем, «Зенит» – «Ак-Барс». Гонорары бы лопатой греб.
Но шок и трепет вскоре отхлынули и от меня. Восстановлению душевного равновесия изрядно способствовала арбалетная стрела, или как бишь ее там, на излете просвистевшая совсем рядом с нами. Если бы я своими глазами не видела, как этот метательный снаряд со всей своей убойной дури налетел на невидимую стену… и отскочил от нее, никогда бы не поверила. Мне и так не верилось. Но факты – вещь упрямая. Стрела была, стрела отскочила, а пробегавшие мимо лохматые, бородатые и воинственные мужики в мехах в нашу сторону даже не обернулись. Один споткнулся, налетел локтем на защиту (я так поняла, что Диху оградил нас чем-то вроде купола), невидящим взглядом скользнул прямо сквозь меня, матюгнулся то ли по-фински, то ли по-татарски и побежал дальше.
– Катька, ты мне щас пальцы переломаешь! – дернулся Прошка и двинул меня локтем. – Пусти, дурная! Не видишь – заморочил их Тихий. Глаза отвел. Колдуны – они могут… Уй! Глянь! Да глянь же! Башку прям начисто снес!
На свою беду я глянула. Зрелище феерическое: в снегу на коленях стояло безголовое тело, из обрубка шеи хлестал кровавый… ну, не фонтан. Фонтанчик. Как из сорванного крана. Тело постояло-постояло – и начало медленно заваливаться на бок, а я, моргнув, обнаружила, что только что рассталась с немудреным завтраком. Хорошо, Прошка успел пихнуть меня так, что я перегнулась наружу. Иначе все сани заблевала бы.
Вообще-то я крови не боюсь, но тут вдруг стало душно и тошно, пронзительно зазвенело в ушах и со всех сторон полетели черные мелкие мушки. Мушки? Зимой?
– Эй, девка! Еще чего удумала! Дурой-то совсем уж не будь!
Это Прошка с размаху влепил мне по липким от пота и нечувствительным щекам несколько увесистых плюх. Аж в голове загудело. Тяжелая рука у парнишки оказалась.
– Хва… хватит… – промычала я еле слышно.
Как будто мне самой хотелось вот прямо сейчас отрубиться и забыться. Еще выпаду из саней и из защитного сидского круга, да прямо под ноги какого-нибудь молодца. И – привет! Нет уж, нет уж, никаких обмороков! Тут главное – не посмотреть случайно на отрубленную голову и сразу же забыть, как она выглядит. Но стоило лишь сомкнуть на миг веки – вот она, чья-то бедовая головушка, скатившаяся с плеч, слипшиеся волосы, раскрытый рот и глаза.
Я закрыла лицо руками, надавила на глазные яблоки, чтобы огненные круги выжгли жуткую картинку с внутренней стороны век.
И когда унялась мерзкая дрожь в коленях, я поняла, что вокруг вообще ничего не происходит. Сражение откатилось куда-то вперед по тракту, а мы с Прошкой скучаем в санях на обочине. Точнее, скучал только истинный сын шестнадцатого века, ему рассматривать обезглавленное тело надоело быстро, а других мертвецов не предвиделось. С другой стороны, какие тут у них развлечения? Публичные казни?
– Ну вот! – сокрушался бессердечный подросток. – Все самое интересное пропустим.
– Тебе этого мало? – спросила я, дернув головой в сторону убитого.
– Тихий же колдунствовать будет, а мы ничего не увидим! Эх-ма! Ничегошеньки!
Диху
Вот что-что, а «колдунствовать» сыну Луга сейчас было совершенно не с руки. Да и странно было бы ему прибегать к иным Силам, когда и обычных довольно. У человечества нет монополии на жестокость. В некоторых вещах дети Дану всегда умели преподать смертным пару уроков. Конечно, военное дело и искусство художественного отрубания конечностей и дробления костей за последние пару тысяч лет шагнули, как говорят в мире Кэт, далеко вперед, но ведь и сиды на месте не топтались. Так что Диху не видел сложностей в том, чтобы раскидать десяток-другой разбойников, тем паче что и охрана каравана действовала слаженно и бодро – загляденье просто. Проблемой было раскидать их так, чтобы не продемонстрировать каждому окрестному зайцу, кто притаился под черной мантией «синьора Диччи». Купцы – народ тертый, прагматичный, но даже самые трезвые люди подвержены приступам паники, когда вдруг выясняют, что рядом с ними прячется под человеческой личиной некто иной. Проверено.
Потому-то Диху и обходился посохом, хотя вполне мог подхватить саблю кого-то из убитых и дать себе волю. Но раскидывать разбойничков клюкой может не только «синьор Диччи», но и «немец Тихий», а вот очнуться от упоения резни, стоя по колено в трупах, с парой отрубленных голов у пояса, перемазанным кровью и хохочущим… Неприемлемо. Ибо – конспирация. Хорошее слово. Все-таки и у смертных есть чему поучиться.
Катя
В голосе Прошки было столько неподдельного горя, что я не удержалась и хихикнула. Вот ведь упертый! Без него сид убивать станет!
– А ты чего ржешь? – взъярился он тут же. – Это все из-за тебя, поганка!
– Я тут при чем?
– Ты – баба, – почти что плюнул он. – С тебя никакого проку! Стереги ее тут, пока там великие дела творятся! Тьфу!
– Ах ты, шовинист мелкий! – возмутилась я. – Да если бы не ты с зеркалом, я бы в своем мире жила преспокойно! Нормально жила бы, ты даже представить не можешь, как у нас там! В сто, да в тысячу раз лучше! А тебя… – Я набрала в легкие побольше морозного воздуха, потому что аргументов у меня было хоть завались. – А тебя отец женил бы, и дело с концом, и думать о тебе забыл. А так ты с Тихим путешествуешь, в университет поступишь, и только потому, что у него есть я. Понятно тебе?
Мы вцепились друг в друга мертвой хваткой, нос к носу, тяжело дыша, пунцовые от злости, готовые начать драться в следующую секунду.
– Засранец!
– М…!
Я вырвалась из цепких пальцев Прошки и бросилась в сторону пышных елок.
– Эй! Ты куда?
– Куда надо! – огрызнулась я не оборачиваясь.
В длинном платье и тяжеленной шубе поверх него брести по сугробам еще то удовольствие. Снег мигом набился в сапожки, пару раз я провалилась по пояс, но назад не повернула.
– Катька, вернись! Тихий сказал на месте сидеть!
– Отцепись! Я сейчас.
– А зачем ты?
– Надо мне.
Мне и впрямь было очень надо, очень-очень надо было присесть под елочкой с определенной целью. Ну, не при мальчишке же мне это делать, правда?
Елка была здоровенная, разлапистая, со снежными шапками на ветках – прямо хоть на новогоднюю открытку. И под ее нижними ветками было сухо и весьма уютно, но, как тут же выяснилось, слишком мало места для девушки в средневековой одежде. Поэтому я, немного повоевав с юбками, присела снаружи, убедившись, что Прошка меня не разглядит. Присела, расслабилась, полегчало мне, как это всегда бывает.
И вдруг кто-то схватил меня за плечи, пребольно уколов. Я только и смогла, что ойкнуть. Это были еловые ветки, они словно чьи-то очень сильные руки сначала дернули за косу назад, а когда я упала на спину, подхватили, сдавили и потащили куда-то наверх, все выше и выше.
– Прош… Помог… А!
Хвоя, словно живая, лезла мне прямо в рот, я отплевывалась, но кричать не могла – ветки так сильно сдавливали грудь, что ни вдохнуть, ни выдохнуть. Я хрипела и пыталась кое-как отбиваться, но куда там! Меня вертело, кидало и дергало в разные стороны, а потом взбесившееся дерево, заскрипев каждой своей щепочкой, наклонилось и передало добычу другой такой же ожившей елке. Эта со мной вообще не цацкалась – ухватила посильнее за одну ногу, раскрутила и кинула, словно куклу или мячик. И тогда я полностью утратила человеческое достоинство, а заодно и остальные свойства разумного существа, в одно мгновение превратившись в обезумевшее, визжащее от ужаса дикое животное, которое, однако же, твердо знает: ему конец.
Глава 8
«В лесу родилась елочка»
Катя
Деревья передавали меня друг другу, словно эстафетную палочку, унося все дальше и дальше в лес. А следом летела стая сорок, и их пронзительное стрекотание заглушало мои крики о помощи.
Я чуть не умерла, но лучше бы я все-таки умерла, чтобы не очутиться где-то… Где-то в дремучей страшной чаще, в окружении древесных монстров, распятой на исполинской сосне и намертво спеленутой колючими ветками, точно муха паутиной. Ни пошевелиться, ни пискнуть я не могла, настолько крепко держало меня дерево. К счастью, не только за руки и за ноги, но и за пояс, иначе через несколько часов меня постигла бы участь всех распятых – мучительное удушье. С другой стороны, солнце садилось, мороз усиливался, и к утру я бы превратилась в сосульку. Нет, я в этот момент совершенно спокойно размышляла о смерти, и она меня ничуть не страшила. Переохлаждение плавно перейдет в сон, и – прощай, Катерина, земля тебе пухом! Впрочем, насчет земли, это я оптимистично раскатала губу. На соседнем дереве уже висела мумия в истлевших тряпках, на другом – еще две, но маленькие. Дети? Или тела расклевали-растащили сороки, которые расселись на соседних ветвях? Издалека было не разглядеть, а я не могла шевельнуться, потому что стоило двинуть пальцем, как в тело со всех сторон впивались иголки.
– Ка-тя! Катюш… Ты живая?
Где-то совсем рядом находился Прошка.
– Тише, тише, не зли их, – просипела я. – Тшш!
Хищные елки тут же отреагировали сеансом иглотерапии и удушения, я слышала, как тоненько пищит от боли Прошка. Теперь, когда рядом ребенок, скулить было как-то неудобно, поэтому я терпела и старалась утешить мальчишку, шепча:
– Не бойся, Прошенька, скоро Диху придет, расколдует эту нечисть, и все будет хорошо.
В ответ бедный ребеночек выматерился, как… как сапожник. Хотя, может, это он так пытался чертовщину разогнать? А что, старый проверенный метод, как утверждают этнографы.
Я посылать подальше сосну-тюремщицу не стала, а решила осторожно осмотреться вокруг, пока совсем не стемнело. И снова любопытство пребольно ударило по нервам, превратив меня в комок ужаса.
Деревья-монстры стеной окружили небольшую полянку, густо утыканную разной высоты кольями с насаженными на них черепами. Выбеленные солнцем, дождем и снегом, они по большей части были человеческими, но я разглядела и звериные. Аккуратненькая тропинка, протоптанная между сугробами, вела к… Нет, не к избушке на курьих ножках и не к традиционному дому мертвых, а к землянке с трубой, торчавшей из почерневшего снега. Сизый дымок поднимался вертикально вверх и даже издалека пах чем-то мясным, сладковатым и пряным.
«Диху, миленький, спаси! – мысленно подвывала я. – А то ведь съедят нас тут с Прошкой! Поторопись, ирландский бог!»
Сороки, кстати, очень беспокоили. Они сидели на ветках, как приклеенные, и таращились на меня своими маленькими блестящими глазками.
– Кыш, кыш отсюда!
Как же! Так они меня и послушались! Наоборот, злые птички зашевелились и стали подбираться ближе. Шажок за шажком, с ветки на веточку, прыг-скок, они медленно и уверенно окружили меня. Птичий взгляд, он такой – динозаврий, абсолютно бесстрастный и очень внимательный, от него как-то сразу становится не по себе. Эти черно-белые твари примеривались к моему мясу, к самому вкусному – к глазам, и ждали только команды начать пиршество. А пока, без приказа, они нервно вскрикивали и топорщили перья. У страха глаза велики, это верно, но мне все время чудилось, будто клювы их полны острых зубов.
«У рыбов… то есть у птицов нет зубов, – уговаривала я себя. – Я же где-то читала, что у птиц отключен «зубной ген». Просто чудятся и мерещатся всякие ужасы».
И тогда, чтобы я не строила иллюзий, одна из сорок решила попробовать меня на несуществующий зубок, откусив кусочек кожи на пальце.
Вопль застрял в горле пылающим комом. Меня уже начинали есть, а я даже кричать не могла.
Диху
Связь с эмбарр дрогнула, натянулась, зазвенела, как канат, что вот-вот порвется, обожгла чужим ужасом, чужой болью, которые… Нет, не чужой! Увы, не чужой. Это была его боль, его ужас. Его эмбарр!
Диху зарычал, мгновенно сбросив человеческий облик, как досадную помеху, не как одежду даже – как паутину. И чистым пламенем первобытной ярости рванулся на зов, рванулся и застыл. Связь с эмбарр, с талисманом и удачей, оборвалась. Сид стоял, бессмысленно вперив бешеный взгляд в пустые сани, но ни Кати, ни Прошки рядом не было. Нигде не было. Как и следов того, кто посмел украсть его эмбарр.
Диху заледенел, оглушенный памятью. Да, да, все так же, как и тогда: скованный немотой язык, темнота перед глазами, дальний вой в ушах, все ближе, ближе – и вот, высверком, сполохом сизого огня…
…Кайлих!
Она предстала в таком обличье, что былой прелести не сыскала бы и самая чуткая ищейка из ее своры. Облик не охотницы даже, не воительницы, а чистой ненависти. Она пылала синим огнем над пустошами, туман стекал с ее волос и закрывал пути к спасению, а копье, что метнула рука дочери Ллира, лишь чудом не пронзило Диху, словно оленя, насквозь.
Нет, не чудом, понял он, встречая ее жгучий взгляд. Кайлих не промахнулась. Если бы она желала ему быстрой смерти, Диху был бы уже мертв и вовсе не обязательно возродился бы под сводами своего сида. Не потому, что Кайлих убила бы его наверняка, нет. Он сам желал смерти, желал отчаянно, впервые за бесконечные свои годы проклиная дар детей Дану.
Умереть, уйти, раствориться, растаять туманным духом, дотла выжженным горем и яростью Кайлих.
Если бы это было так легко! Если бы она позволила… но нет, она не собиралась позволять.
– Надеешься спастись? – наконец спросила Кайлих.
Он молчал.
– Где моя дочь? – спросила снова.
Диху молчал, стиснув зубы.
– Неужто тебе и в самом деле нечего сказать мне, Диху-торопливый? Прежде ты был скор и на речи тоже!
– Не настолько скор, как мог бы… – выдавил он.
– Не настолько, чтобы уйти от моей своры! – яростно выкрикнула Кайлих. – Не настолько скор и быстроног, чтобы уйти от меня!
Копье соткалось из тумана, возвращаясь в ее руку.
– Что ж, значит, время речей для нас и вправду кончилось, – заключила Неблагая.
И это в самом деле было так.
– Постой!
– С чего бы?
– Постой, Кайлих-жестокосердая, Кайлих двурогого копья. Остановись. Дай мне…
– Что? – оскалилась она. – Что дать? Прощение? Еще один вздох? Шанс удрать теперь, когда я уже загнала тебя, Диху с заячьим сердцем?
– Этне.
Имя сорвалось само. Кайлих задохнулась, вскрикнула и застонала, словно это ее собственную печень пронзило копье. И пока Неблагая не успела опомниться, Диху торопливо добавил:
– Вдруг есть способ вернуть ее?
– Что?!
– Способ вернуть. Нашу… Твою Этне. Если он есть, я найду его. Повремени с возмездием, о Кайлих. Дай мне отсрочку.
Она молчала, все так же неотвратимо и прямо глядя на него. И слова стали бесполезны окончательно.
Диху тоже молча склонил голову, признавая ее право. Но Кайлих медлила с ударом, и спустя несколько бесконечных мгновений он осмелился вновь на нее взглянуть.
Неблагая сида опустила оружие и отвернулась.
– Не вздумай попасться мне снова, – предупредила она, и слова падали в тумане с глухим стуком, словно камни на снег. – В следующий раз, если я найду тебя, если загоню снова… я не смогу удержать свою руку. Прочь! Беги прочь и путай следы так, чтобы я не нашла тебя, Диху Благого двора. Беги сейчас же, пока я еще могу…
Он был не из тех, кому надо предлагать дважды. Он метнулся в туманную мглу, спотыкаясь, на ощупь, быстрее, еще быстрее, так быстро, как никогда еще не бежал ни один из племен Дану. Бежал, каждым волоском ожидая свиста летящего копья и удара в спину. Она же была Неблагой. Она ведь могла…
Очнулся, тяжело дыша, вздрагивая и встряхиваясь, словно лошадь в упряжке. Зачерпнул горсть снега, обтер раскаленный лоб и, сжав кулак, несколько мгновений смотрел, как падают тяжелые талые капли. Падают, пятная сугроб алым.
Кровь… вот что связывает надежнее любых чар. Как можно было забыть о такой простой, такой естественной и нерасторжимой связи? Морок, не иначе. Морок, наведенный хозяевами здешних лесов и снегов, могучими существами, способными помутить разум даже сыну Дану. Они на своей земле, они сильнее – но у них нет никаких прав на его эмбарр. На его потомка. Она – крови Дану, крови Диху и Кайлих, кровь от крови Этне. Как бы ни была сладка эта добыча, никто из здешних… из хийси… не станет пожирать ее сразу. Значит, предстоит бой. Или торг.
Успокаиваясь, Диху задышал ровнее, освобождаясь и от ярости, и от страха. И позвал спокойно и властно:
– Кайтлин.
Не понадобилось даже прислушиваться. Она была здесь, рядом, так близко, что Диху слышал ее дыхание, чуял запах ее крови и страха и почти ощущал на языке солоноватый привкус ее крови. Его крови. И крови Кайлих.
– Кайтлин, – повторил он. – Я иду.
Тропа хийси возникла светящейся цепочкой следов, скупых и осторожных, почти звериных. Сид по-птичьи передернул плечами и пошел вперед, в чащу, не отрывая взгляда от этой тропки, петлявшей в быстро густеющих сумерках. Конечно, следы вели прочь от мира людей. И что с того?
Катя
Наверное, еще один сорочий укус, и я голосила бы на весь лес, потеряв остатки рассудка. Но вдруг кто-то рядом проскрипел противным голосом:
– А ну-ка, чич, негожницы! Ужо вам! Кому шкажано? Кыш!
У меня чуть барабанные перепонки не лопнули от птичьих криков, когда вся стая снялась с места. Твари рванули в разные стороны. И когда я заставила себя не жмуриться и посмотреть на ту, которая прогнала сорок, я птичек очень даже поняла.
– Подь шюда! Вашково[4]!
Сосна не посмела ослушаться приказа, стремительно опустила меня вниз почти к самой земле, быстро и слаженно шевеля ветвями. Хватка ее ни на миг не ослабела, и я была полностью обездвижена, когда предстала перед этим страшным созданием. Изрезанная глубокими морщинами и усеянная бородавками кожа обтягивала череп, на дне глазниц которого пылали уголья глаз, зубы так и торчали из узкогубой пасти в разные стороны, а в грязных седых космах запутались перья, кусочки коры и даже сосульки. От лохмотьев чудовищной старухи шел тяжелый кровяной запах, как от туши только что забитой телки.
– Арбушка[5], – оскалилось чудовище, ткнув мне прямо в лицо костлявым пальцем с черным когтем. – Арбушка приблудная и… – Она перевела взгляд вправо, где тихонько поскуливал Прошка. – Ербезя-ублюдок[6]. Хороша поживка!
Прохор, который, по всей видимости, узнал лесную жительницу, взвыл и попытался молиться, но хвоя немедленно залепила ему рот. Собственно, я тоже уже догадывалась, к кому попалась на зубок. Не так ведь давно писала курсовую по финно-угорской мифологии. Злой лесной дух, хозяйка каких-нибудь сорок, ворон и воробьев, а по совместительству – любительница человечинки. От страха сознание мое переключилось на мифологию и даже интересно стало: что дальше будет?
Вот представьте себе: вы покупаете тур в Грецию, на солнечные острова в Эгейском море, прилетаете, а тут – бац, и вместо бунтующих греков – дриады, фавны, кентавры и прочие мифы Древней Греции, включая эротико-зоологические приключения Зевса Громовержца. Страшно-то оно страшно, но любопытно же!
Сразу же почему-то вспомнились наши веселые раскопки в Старой Ладоге, восторги от каждого найденного черепка и шуточные подражания Калевале. Кто же знал, что курсовой проект, который на презентации никто и не слушал, настолько пригодится в жизни!
Но не успела я дать волю воображению и припомнить нравы и обычаи финно-угорской злобной нечисти, как явился Диху. Не пришел, не прибежал, а именно явился. Во всей красе и славе бывшего ирландского бога. Сын Луга легкой поступью взметал пушистые бразды и сиял бессмертным взором. Вот уж никогда бы не подумала, что так обрадуюсь сиду.
Однако лесная хийса не испугалась, напротив, она обрадовалась гостю, выступила навстречу, этак подбоченилась, как та тетка из старого анекдота про тюбетейку, и сказала:
- Стой-ка, стой-ка, гость незваный!
- По моей земле ты ходишь.
- Эти тропы лишь для хийси,
- Нет пути потомку Дану!
- Отвечай, зачем явился[7]?
Если бы не колкие сосновые ветки, я бы точно, равновесия ради, присела бы. А так… просто офигела от этой внезапной Калевалы. Диху же, по всей видимости, был в теме. Он ничуть не смутился и ответствовал в духе ирландских сказаний:
- Привет тебе, о женщина,
- Убеленная сединами мудрости,
- Хозяйка леса, многоликая.
- Отчего встречаешь меня так сурово?
- Я иду своей дорогой
- И не причиню тебе беспокойства.
«А и в самом деле, чо так неласково?» – подумалось мне со зловещей иронией. Хийса, похоже, испытывала примерно те же чувства, с поправкой на первобытную искренность.
- Вижу, ловок ты таиться!
- Чародейские покровы
- Не обманут очи хийси.
- Чую кровь потомков Дану.
- Назовись, покуда дышишь!
Я бы отозвалась, если бы такое страховидло спросило. Само бы по себе получилось, но я и не потомок Дану. Однако же Диху за нерифмованным словом в карман не полез:
- О женщина, благословленная многими дарами:
- Даром мудрости, даром сладких речей и даром гостеприимства.
- Коли ведомо тебе имя моего рода,
- Разве не довольно тебе этого знания?
- Я пришел забрать то, что принадлежит мне по праву,
- По праву родства и по праву данного слова.
- Смеешь ли ты мне препятствовать?
«Чего-чего? По праву родства? Кого с кем?» – Вопросы набросились на меня, точно гнус в летней тундре. И кружились, и роились, и кусались. В это же невозможно поверить, чтобы Диху и я…
- Не к лицу тебе, охотник,
- Отбирать мою добычу.
- В Эрине свои законы,
- Здесь же, в Хийтоле, – иные.
- Должно вежливым быть гостю.
Замечание Лугову сыну не понравилось. Я-то уже ученая, я его кривые ухмылки, не сулящие ничего доброго, разучила все до единой.
«Диху, миленький, отбери добычу, пожалуйста! – мысленно умоляла я сида. – Сам же сказал про родство. Я слушаться тебя буду, честно-честно. Забери только от этой жуткой старухи. Поторгуйся там или поколдуй! Ты же умеешь!»
И то ли опять мысли мои прочитал, то ли просто решил не ссориться с духом, который на своей земле всяко сильнее пришельца, но мой ирландский гм… родственник согласился на компромисс.
- Упрямство не к лицу тебе, о женщина.
- Но коли требуешь, назовусь тебе. Нетрудно сказать, кто я.
- Я – сын Луга Многомудрого, названный Покровителем очагов,
- Хозяином огня, что согревает смертных.
- Еще зовусь я возлюбленным Кайлих и отцом прекрасной Этне.
- Управителем в Доме Двух Чаш называли меня, –
сообщил Диху, не скрывая гордости.
«Ага! Так вот ты какой – хозяин заводов, газет, пароходов! Дом Двух Чаш, говоришь? Как же, как же, помню-помню. Вот свезло». В ирландском эпосе все герои настолько неоднозначные личности, один другого «краше». И там точно был какой-то Диху.
- Но не много правды в таком прозвании.
- Желаешь ли сразиться со мной или состязаться в мудрости?
«Начинается!» А то я не знаю, как у них там в эпосах принято соревноваться: сейчас ка-а-ак начнут загадки загадывать, а в промежутках между раундами похваляться доблестями. А мы с Прошкой мерзни. Хотя, справедливости ради, сида моего стоило поблагодарить за три волшебных зерна, научивших пониманию здешней речи. Да и моих институтских преподавателей, влюбивших меня в Калевалу, Старшую и Младшую Эдды и ирландские саги. Язык хийсы я понимала почти дословно.
- Мудрецу задам задачу,
- Дам загадку чародею.
- Назовешь мое ты имя –
- Отпущу тогда ербезьку.
- За арбушку крови Дану
- Рассчитаешься иначе! –
молвила монстриха важно.
«Ербезьку отпустишь, а… а меня? В смысле, арбушку! Со мной что будет?» – перепугалась я. Оставалось лишь надеяться на сидову бессмертную смекалку.
- Нетрудно разгадать твою загадку, о женщина,
- Меняющая облик, госпожа лесных чертогов.
- Ошибусь, если назову тебя Сюэтар, матерью сорок и воронов,
- Или Хонготар, хозяйкой сосен, хоть вы и в родстве.
- Третье же имя воистину твое. Керейтар, золотая дева,
- Какой платы желаешь ты, Мать Лисиц? –
с этакой притворной ленцой произнес он.
Какой у меня все-таки умный хозяин и… э-э-э… родственник. Видит дедушка Луг, мне просто несказанно повезло. Керейтар? Мать Лисиц? Впрочем, против лисиц я ничего не имела, по крайней мере, до тех пор, пока они не начнут глодать мои косточки.
Хийса с достоинством приняла свое поражение и даже улыбнулась, проворковав:
- Что же, нет нужды, пожалуй,
- В поединке чародейском.
- Вижу, ты мудрец изрядный!
- В дом Керейтар ты пожалуй,
- Не побрезгуй угощеньем.
- После станем торговаться.
И эти два реликта доисторических эпох, как ни в чем не бывало, едва не под ручку, направились к землянке. Угощаться, а после торговаться за наши с Прошкой жизни, в основном, за мою арбушкину жизнь.
– Э… а-а… э… – просипела я им вслед, что в переводе означало: «Эй вы, чудики, а как же я?»
Я была в ужасе, я была в отчаянии, потому что это только в адаптированных для современных детей народных сказках добро торжествует, а герой спасается. В настоящих – для героя все может закончиться мучительной смертью – горло перегрызут или суп сварят.
Вот не сторгуется Диху за арбушку, паче того, проиграет этой Лисьей ведьме в эпическом споре, и завтра меня подадут на пир с хрустящей корочкой под брусничным соусом. Вдруг наша Керейтар поджидает Сюэтар и Хонготар на мясную вечеринку?
Слезы сами потекли по холодным щекам, когда я представила себя в качестве главного блюда хийсы.
И тут моя сосна-тюремщица решила сменить диспозицию. А может, устала держать нас с Прошкой сразу в обеих «руках»? Ветки задрожали, ствол заскрипел, и словно волна прокатилась от корней до самой верхушки – это сосна прикатила ко мне уже выкупленного «ербезенка». Нас на мгновение освободили, и тут же ветви сплелись плотно и густо, а мы с Прошкой оказались внутри кокона. Все новые и новые хвоинки-иголки прорастали прямо под нашими изумленными взглядами.
– Хийса нас согреет, – уверенно заявил Прохор, но придвинулся поближе. – Чтобы мы не померли на морозе, пока они с Тихим станут миловаться.
– Торговаться, ты хотел сказать?
– Один хрен, – махнул рукой подросток. – Не боись, Катюха, наш эринец небось корнем силен.
– В каком смысле?
Я по-прежнему не понимала, к чему клонит мальчишка.
– В том самом, – хихикнул он. – Слышишь, нет?
И я услышала какие-то сдавленные стоны и вскрики совсем рядом.
– Это они? А что они делают?
Прохор Иванович посмотрел на меня, как… как манул на блогера.
– Ты совсем дура, да? Даже я знаю, что они там делают, а тебе и подавно должно быть ведомо.
В чем-то ербезенок был прав. Я все-таки дура, раз сразу не поняла, что за торг может быть между Хозяйкой Лисиц – золотой девой и Покровителем очагов. Позор тебе, Екатерина! А еще этнограф с почти красным дипломом!
Диху
Землянка лесной хозяйки ничем не походила на бру детей Дану. Если в домах Народа Богини, которые очень условно можно было назвать «холмами», работал принцип, как бы сказали современники Кайтлин, разделенного пространства, то нора Керейтар выглядела и пахла так, как и положено норе. Лисьей. Единственное отличие – очаг, едва тлеющий, не дающий ни тепла, ни света. Диху поморщился и, не задумываясь, прищелкнул пальцами, заставив пламя вспыхнуть и спалить ту вонючую труху, что была у хийси вместо дров.
– Силы не трать, – ухмыльнулась Керейтар, подмигивая. Глаза ее в полумраке светились зеленым, как гнилушки. – Достанет ли, чтоб расплатиться за девку?
– Смотрю, ты все-таки ищешь ссоры со мной, хийси. И впрямь решила, что моя кровь тебе по зубам?
– Так ведь ты уже поссорился, только не со мной, – хихикнула она. – Но мне нет дела до вашей вражды, твоей и Кайлих. То дела детей Ткачихи, но мне не след упускать добычу, которая сама в руки идет. А ты обещал заплатить.
– Чего ты хочешь, Мать Лисиц?
Хийса глянула исподлобья, а потом молча развела руками. Диху вздохнул:
– Да, мог бы догадаться.
– Поделись со мной своей Силой, сын Дану, – глухо проскрипела Керейтар. – Тяжко быть пленницей собственной немощи. А в вас, потомки Ткачихи, столько пламени, что хватит, чтобы разжечь даже давно промерзший очаг. Мне бы и жизни твоей девки хватило, но ты лучше. Сильнее.
– И вкуснее, надо думать. Это Кайлих тебя надоумила? Хотя нет, вряд ли…
– Дочь Ллира ищет свою выгоду, а я свою. Ну? Согласен?
«Интересно, это ты тоже планировала, о Кайлих? Такова твоя месть?» – подумал Диху, а вслух сказал, глядя прямо в требовательные, ждущие глаза хийси:
– Ну не драться же с тобой. Обещал, значит, расплачусь. Вот… испей для начала, – и протянул ей руку.
Керейтар не нужно было предлагать дважды. С жадным возгласом, тявкнув, как голодная лисица, хийси впилась зубами в запястье сида. А потом, когда уродливая дряхлость треснула и полезла с нее клочьями, как облезлая шкура, толкнула Диху спиной в самый темный угол, на лежанку, наваливаясь сверху.
Прошка
Прохору Ивановичу не впервой было девок всякими байками от перепуга спасать. Только Катька не грома и не дурного глаза боялась, а того, что хийса ее съест.
– Да не трясись ты так, – прикрикнул он по-мужски сурово. – Раз милуются вовсю, знать, сторговались полюбовно.
– Да уж! – фыркнула девка. – В прямом смысле полюбовно.
Удивительное дело, все время она чем-то недовольна. Что у них там за мир такой?
– А в каком хошь. Тихий из-за тебя сейчас старается, а ты сидишь в тепле, целая и невредимая, и бухтишь на своего благодетеля.
– Это я-то целая-невредимая? – возмущенно пискнула Катя. – Мною елки в пинг-понг играли, потом распяли, чтобы сорокам глаза выклевывать было сподручней…
– А что такое «пинг-понг»? – тут же спросил Прошка.
– Игра такая. Два человека играют – перекидывают маленький мячик такими деревянными лопатками через специальный стол, – нехотя объяснила девушка. – Кто промажет по мячику, тот проиграл.
– А ты умеешь? А еще какие у вас игры есть? Ну, расскажи!
Батюшка частенько говаривал, что Прошку, когда ему выпадает случай узнать о диковинке, даже собачья цепь на месте не удержит. Вот он и обрушил на растерянную Катю лавину вопросов, которых с каждым ответом становилось все больше. Беда в том, что глупая девка не могла толком объяснить, откуда берутся мячи, которые сами по себе прыгают.
– А что такое «плас-тик»?
– Вещество такое рукотворное.
– Навроде стекла?
– Нет. Стекло из кварцевого песка варят, а это полимер.
– Чего?
Катя мямлила, пыхтела и пыталась объяснить, откуда и что берется, но не особо преуспела. Только и хватило, что наболтать кучу незнакомых слов – то ли немецких, то ли персидских. А толку-то, если Прошка никогда и слыхом не слыхивал про эту самую «нефть».
– Не-фть, не фть… – рассуждал мальчишка, будто бы пробуя незнакомое слово на вкус. – А! Стал быть, есть и просто «фть», из которой прыгучие мячики не делаются?
Катька прыснула в кулак.
– Что смешного-то?
Читать бесплатно другие книги:
