Вернувшиеся Мотт Джейсон
Тот вытащил изо рта незажженную сигарету, почесал затылок и кивнул головой.
— Она уже все сказала.
Агент написал что-то в блокноте.
— Я собираюсь задать вам глупый вопрос. Насколько вы оба религиозны?
— Я фанатка Иисуса! — внезапно выпрямившись, ответила Люсиль. — И, между прочим, горжусь этим фактом. Аминь!
Она кивнула в направлении Харольда.
— А вот он язычник, хотя целиком зависит от милости Божьей. Я все время предлагаю ему раскаяться, но он упрямый, как мул.
Хриплый смех Харольда напоминал жужжание старой газонокосилки.
— Мы становимся религиозными по очереди, — сказал он. — Примерно через пятьдесят лет. Слава Богу, мой черед еще не пришел.
Люсиль взмахнула руками.
— Ваше вероисповедание? — записывая, спросил Беллами.
— Баптистка, — ответила женщина.
— Как долго вы верите в Бога?
— Всю жизнь.
Снова записи.
— Хотя это не совсем верно, — добавила Люсиль.
Агент Беллами приподнял голову.
— Какое-то время я была методисткой, — пояснила женщина. — Однако у нас с пастором имелись разногласия по поводу некоторых моментов Писания. Я ушла от него и примкнула к евангелистам, но не ужилась с ними. Слишком много воплей, пения и танцев. Казалось, я сначала попадала на хмельную вечеринку и только потом уже в дом Господа. Христиане не должны быть такими.
Люсиль пригнулась в сторону и убедилась, что Джейкоб был по-прежнему на кухне. Он сонно кивал за столом.
— Еще я пыталась устроиться… — продолжила она.
— Человеку из Бюро не нужно знать всего этого, — прервал ее Харольд.
— Замолчи! Он задает вопросы мне, а не тебе. Не так ли, Мартин Беллами?
— Да, мэм, вы правы, — ответил агент. — Ваша информация может оказаться полезной. Мой опыт показывает, что маленькие подробности бывают очень важными. Особенно в связи с таким большим событием.
— Насколько большим? — быстро спросила Люсиль.
Похоже, ей не терпелось раскрыть государственную тайну.
— Вы хотите узнать, как много на планете «вернувшихся»? — спросил Беллами.
Люсиль кивнула головой.
— Не очень много, — спокойным тоном ответил агент. — Я не могу разглашать конкретные цифры, но на самом деле это небольшой феномен с умеренным количеством людей.
— А сколько их? — настойчиво поинтересовалась Люсиль. — Сотни? Тысячи? Что вы подразумеваете под словом «умеренно»?
— Это количество, о котором вам не нужно тревожиться, миссис Харгрейв, — ответил Беллами. — Вы можете удивляться, но беспокоиться тут не о чем.
— Одно из твоих чисел было верным, — с усмешкой сказал Харольд. — Он почти признался в этом.
Люсиль лишь улыбнулась в ответ.
К тому времени, когда агент Беллами составил детальный отчет, за окнами уже застрекотали сверчки и солнце погрузилось в темную землю. Джейкоб тихо спал на кровати родителей. Люсиль с огромным удовольствием подняла мальчика на руки и перенесла его из кухни в спальную. Раньше она никогда не поверила бы, что при таком возрасте и вывихнутом бедре ей хватит сил на подобный поступок. Но когда пришло время, она тихо пригнулась над Джейкобом, подхватила его тело на руки, и он прижался к ее груди — такой милый и почти невесомый. И казалось, что ей снова было чуть больше двадцати. Она чувствовала себя проворной и юной. Словно время и боль были только нелепыми слухами.
Неровно покачиваясь, Люсиль поднялась по лестнице, уложила сына в кровать и накрыла его одеялом. Она села рядом с ним и нежно спела колыбельную, как делала когда-то в прошлом. Джейкоб заснул не сразу. Но она чувствовала, что это было нормально.
Он проспал довольно долго.
Люсиль сидела, наблюдая за ним — глядя на его грудь, которая равномерно приподнималась и опускалась. Она боялась отвести взгляд, боялась, что магия или чудо могут внезапно закончиться. Но чудо продолжалось, и она благодарила Господа за это.
Когда Люсиль вернулась в гостиную, Харольд и агент Беллами были погружены в неловкое молчание. Ее муж курил около сетчатой двери, глубоко втягивая дым в легкие и выпуская его в ночную мглу. Агент Беллами стоял рядом с креслом, на котором сидел раньше. Он выглядел усталым и томимым жаждой. Люсиль вдруг вспомнила, что с момента его прибытия не предложила ему никакого напитка. Это заставило ее устыдиться. Однако, взглянув на мужчин, она поняла, что они сами были готовы пристыдить ее каким-то образом.
— Люсиль, — сказал Харольд, — он хочет спросить тебя кое о чем.
Его рука дрожала, когда он подносил сигарету ко рту. Заметив это, она решила не ругать его за курение.
— О чем именно?
— Может быть, вам лучше присесть? — предложил агент Беллами, сделав шаг, чтобы помочь ей дойти до кушетки.
Люсиль отступила назад.
— О чем вы хотели спросить?
— Это болезненный вопрос.
— Я переживу его. Он не может быть таким плохим, как все остальное.
Харольд повернулся к ней спиной и, опустив голову, запыхтел сигаретой.
— Для многих людей этот вопрос поначалу кажется простым, — произнес агент Беллами, — но, поверьте мне, он поднимает очень сложную и серьезную тему. Я надеюсь, вы тщательно обдумаете его перед тем, как ответить. Конечно, позже вы можете изменить свое мнение. Даже несколько раз. Но сейчас я прошу вас принять обдуманное решение. Поэтому уделите ему должное внимание. Как бы трудно это ни было, постарайтесь не поддаваться вашим эмоциям.
Люсиль покраснела.
— Что за намеки, мистер Мартин Беллами! Не ожидала, что вы окажетесь сексистом! Да, я женщина! Но это не означает, что я собираюсь закатывать истерику.
— Проклятье, Люсиль! — проворчал Харольд. — Просто прислушайся к его советам!
Ему явно не хватало воздуха. Он начал кашлять. Или, возможно, рыдать.
Люсиль села. Мартин Беллами последовал ее примеру. Он смахнул с брюк невидимую пушинку и перевел взгляд на руки.
— Ну? — произнесла Люсиль. — Начинайте! Такие долгие прелюдии убивают меня.
— Это последний вопрос, который я задам вам нынешним вечером. Вам не обязательно отвечать на него прямо сейчас. Но чем раньше вы дадите ответ, тем будет лучше для каждого из нас. Когда решение принимается быстро, это очень упрощает ситуацию.
— Что за вопрос? — взмолилась Люсиль.
Мартин Беллами вздохнул.
— Вы хотите оставить у себя Джейкоба?
Это все произошло две недели назад.
Теперь Джейкоб был дома. Окончательно. Они вновь переделали комнату для гостей под его спальную, и мальчик начал выстраивать свою жизнь, словно та никогда не кончалась. Он был еще ребенком. У него были мать и отец. Этого вполне хватало для его вселенной.
После этого странного возвращения Харольд, по каким-то не вполне понятным причинам, мучился от странного беспокойства. Он дымил сигаретами, как пароходная труба, и большую часть времени проводил на веранде, скрываясь от ругани Люсиль и ее лекций о плохой привычке к курению.
Все так быстро поменялось. Как тут можно было сопротивляться одной или двум плохим привычкам? Внутри его головы звучал голос жены. «Они дьяволы!» — повторяла она снова и снова.
Дождь уныло лил с небес. Старый день подводил итоги. Прямо за деревьями сгущалась темнота. Дом затих. Сквозь шум дождя пробивалось лишь легкое ворчание старой женщины, намаявшейся за день в играх с маленьким ребенком. Она открыла сетчатую дверь, смахнула пот с бровей и опустилась в кресло-качалку.
— Господи! — прошептала Люсиль. — Этот мальчик доведет меня до смерти.
Харольд отбросил сигарету и прочистил горло. Он всегда делал так перед тем, как рассердить супругу.
— Ты имеешь в виду этого дьявола?
Люсиль устало отмахнулась рукой.
— Замолчи! Не называй его так!
— Ты сама назвала его так. Помнишь, как ты объясняла мне, кем являются «вернувшиеся»?
Она все еще задыхалась от беготни за мальчишкой и с трудом выговаривала слова.
— Это было раньше. Я ошибалась. Теперь я все поняла.
Она улыбнулась и выгнулась назад в попытке расслабить уставшую спину.
— Они блаженные. И благость их идет от Господа. Вот кто такие «вернувшиеся». Наш второй шанс!
Какое-то время они сидели в тишине, прислушиваясь к учащенному дыханию Люсиль, которое понемногу выравнивалось. Эта старая женщина внезапно стала матерью восьмилетнего мальчика. Она быстро уставала.
— Ты должен проводить с ним больше времени, — сказала Люсиль. — Он понимает, что ты держишь дистанцию. Он знает это, потому что прежде ты относился к нему по-другому. Когда он был здесь раньше.
Она улыбнулась, довольная сказанным. Харольд покачал головой.
— А что ты будешь делать, когда он уйдет?
Люсиль нахмурила брови.
— Замолчи! — сказала она. — «Удерживай язык свой от зла и уста свои от коварных слов». Псалом 33:14.
— Твой псалом не обо мне. Ты же знаешь, что говорят о «вернувшихся». Люсиль, ты знаешь это так же хорошо, как и я. Они сначала появляются, а затем исчезают, и никто потом не находит их, как будто другая сторона призывает свои порождения обратно.
Старуха покачала головой. Несмотря на тяжесть усталости, повисшую на руках и ногах, словно мешки с мукой, она вскочила с кресла.
— У меня нет времени на такую чушь! Дурацкие слухи и полная ерунда! Я пойду готовить ужин. Не сиди здесь, иначе подхватишь воспаление легких. Этот дождь убьет тебя.
— Я скоро приду, — ответил Харольд.
— Псалом 33:14!
Войдя в дом, она закрыла за собой сетчатую дверь.
Из кухни доносился звон горшков и кастрюль. Дверцы шкафов открывались и закрывались. Запахи мяса, муки и специй смешались с ароматами дождя и мая. Харольд уже засыпал, когда услышал голос мальчика.
— Папа, можно, я выйду наружу?
Он стряхнул с себя дремоту.
— Что?
А ведь он прекрасно расслышал вопрос.
— Разреши мне выйти наружу. Пожалуйста!
Из всех щелей старой памяти к нему пришли напоминания о том, каким мягкотелым и беззащитным он становился, когда ему говорили «пожалуйста».
— Твоя мать рухнет в обморок, — ответил он.
— Ну хотя бы чуть-чуть.
Харольд фыркнул, едва удержавшись от смеха. Он потянулся за сигаретой, но не нашел ее, хотя мог поклясться, что у него была еще одна. Он похлопал себя по груди и по бедрам. В нагрудном кармане, где не оказалось сигареты, старик вдруг обнаружил маленький серебряный крестик — наверное, чей-то подарок. Все воспоминания о нем почему-то стерлись из памяти. Харольд даже не помнил, что носил его. Но почему он тогда смотрел на него, как на орудие убийства?
На распятье когда-то были выгравированы слова: «Бог любит тебя». Теперь они стерлись. Остались только «о» и половина буквы «т». Глядя на крестик, он вдруг начал потирать его большим пальцем — как будто вся рука принадлежала не ему, а какому-то другому человеку.
Джейкоб стоял на кухне за сеточной дверью. Он прислонился к косяку, скрестив ноги и убрав руки за спину. С задумчивым видом мальчик рассматривал линию горизонта, затуманенную косым дождем. Затем его взгляд перешел на отца. Он печально вздохнул и прочистил горло.
— Как, наверное, было бы здорово выйти наружу, — драматичным тоном произнес ребенок.
Харольд рассмеялся.
На кухне что-то жарилось. Люсиль напевала веселую песню.
— Ладно, иди сюда, — сказал старик.
Джейкоб вышел и сел у ног Харольда. Словно в ответ, дождь превратился в ливень. Вместо того чтобы падать с небес, он буквально вонзался в землю. Его струи хлестали по ограде веранды, разбрасывая брызги во все стороны. Но отец и сын не замечали этого. Какое-то время старик и некогда мертвый мальчик смотрели друг на друга. Округлое и гладкое лицо ребенка было покрыто веснушками. Волосы песчаного цвета, немного длинноватые руки и юное тело, отрицавшее свои пятьдесят лет. Он выглядел крепким и здоровым.
Старик смущенно облизал губы. Его большой палец по-прежнему полировал серебряный крестик. Мальчик не двигался. Если бы время от времени он не моргал, его можно было бы спутать с мертвым.
— Вы хотите оставить его у себя?
Голос Мартина Беллами все еще звучал в голове Харольда.
— Не мне об этом говорить, — ответил старый Харгрейв. — Пусть Люсиль вам скажет. Спросите у нее. Я соглашусь с любым ее решением.
Агент кивнул головой.
— Я понимаю вас, мистер Харгрейв. Однако мне необходимо выслушать и ваше мнение. Все сказанные вами слова останутся между нами. Я даже не буду ничего записывать. Мне нужен ваш ответ. Я должен знать правду. Так вы хотите оставить Джейкоба в своей семье?
— Нет! Ни за что на свете! Но разве у меня есть выбор?
Он очнулся в Онтарио; она на окраине Финикса. Он был бухгалтером. Она учила детей играть на фортепьяно.
Мир изменился, но все-таки остался прежним. Машины ездили тише. Здания вздымались выше и сияли по ночам гораздо ярче, чем они привыкли видеть. Люди казались более занятыми. Вот, в принципе, и все. Хотя это было не важно.
Он направлялся на юг, перемещаясь на товарных поездах, как это уже никто не делал годами. По воле судьбы или благодаря своей удаче он какое-то время уклонялся от сотрудников Бюро. Она двигалась на северо-восток, подчиняясь непонятному чутью или зову. Но это длилось недолго. Ее поймали и отвезли на окраину Солт-Лейк-Сити, где уже создавался главный центр содержания для всего региона. Вскоре на границе Небраски и Вайоминга взяли и его.
Через девяносто лет после их смерти они снова были вместе.
Она вообще не изменилась. Из-за долгого путешествия он потерял лишний вес и стал стройнее. За колючей оградой их ждала все та же неопределенность, но они уже не так боялись будущего, как остальные «вернувшиеся».
Иногда союз двух людей рождает музыку — неизбежную каденцию, которая может длиться целую вечность.
Глава 3
Подобно другим небольшим городкам на юге Америки, Аркадия располагалась в сельской местности. Она начиналась с маленьких деревянных коттеджей, которые дремали на широких участках по обе стороны двухполосного шоссе, петлявшего среди сосен, кедров и белых дубов. Весной и летом здесь и там виднелись поля кукурузы и сои. Зимой тут оставалась только голая земля.
Через пару миль поля редели, а дома попадались все чаще. На территории города заезжие путники находили только два уличных фонаря, неуклюже спроектированную транспортную сеть и множество тупиков со старыми обветшалыми домами. Единственными новостройками были здания, восстановленные после мощных ураганов. Они блестели свежей краской и внушали людям мысль, что в этом старом городе можно было встретить нечто новое. Однако ничего нового в Аркадии не происходило — до тех пор, пока не появились «вернувшиеся».
Домов и улиц было немного. В центре города стояла школа: старое кирпичное здание с маленькими окнами и узкими дверьми. Установленная там система воздушного кондиционирования не работала. Чуть дальше на север — на вершине небольшого холма у самой границы города — располагалась церковь. Построенная из толстых бревен и обитая вагонкой, она походила на маяк, и этот духовный светоч напоминал горожанам о верховной власти, которая всегда была над ними.
Церковь никогда не посещало столько людей — по крайней мере, с 1972 года, когда в город приезжала «Соул Стиррерс» — та бродячая группа исполнителей спиричуэлс, в которой на басу играл еврей из Арканзаса. Посетители едва не стояли на головах друг у друга. Церковную лужайку заполнили автомобили и грузовики. Чей-то ржавый пикап, нагруженный поленьями, припарковался под распятием в центре газона. Казалось, что Иисус, спустившись с небес, решил сходить в скобяную лавку. Свет задних фар подсвечивал небольшую доску объявлений, которая гласила: «Бог любит вас! 31 мая состоится вечеринка с жареной рыбой». Машины стояли до самого изгиба шоссе, а такое было только в 63-м (или в 64-м году?), когда хоронили троих Бенсонов, погибших в ужасной аварии — в тот дождливый день весь город съехался, чтобы оплакать их гибель.
— Ты должен пойти с нами, — сказала Люсиль. — Что подумают люди, если не увидят тебя в церкви?
Харольд остановил грузовик на обочине дороги и похлопал рукой по нагрудному карману рубашки, в котором находились сигареты. Люсиль, расстегнув ремень безопасности, пригладила волосы Джейкоба.
— Они подумают так, — ответил ее муж. — «О, старый Харгрейв не пришел на вечернюю службу! Слава Богу! Хоть кто-то в эти времена безумия остается таким, каким был всегда!»
— Строптивый язычник! Сегодня здесь проводится не служба, а городское собрание. Так что мог бы и сходить для разнообразия.
Люсиль вышла из грузовика и поправила платье. Это была ее любимая вещь, которую она носила по особым случаям. Ткань собирала пыль с любой поверхности. Ее первоначально блестящий оттенок потускнел до пастельного зеленоватого тона. Небольшие кружевные цветочки, пришитые вдоль воротника, соответствовали узору по канту тонких рукавов.
— И что я о тебе так беспокоюсь? — сказала она, отряхивая от пыли подол платья. — Ненавижу этот грузовик!
— Ты ненавидела все грузовики, которыми я владел.
— Но ты все равно продолжал их покупать.
— А я могу остаться здесь? — спросил Джейкоб, вертя в пальцах пуговицу на воротнике рубашки.
Каким-то таинственным образом пуговицы всегда имели власть над ним.
— Я с папочкой мог бы…
— Мы с папой могли бы, — поправила его Люсиль.
— Нет, — едва не рассмеявшись, ответил Харольд. — Иди со своей мамой.
Он сунул сигарету в рот и почесал подбородок.
— Табачный дым вредит детям. У тебя появятся морщины и плохое дыхание. От дыма ты можешь стать волосатым.
— И упрямым, как твой папа, — добавила Люсиль, помогая мальчику выйти из машины.
— Мне кажется, они не захотят меня там видеть, — сказал Джейкоб.
— Иди со своей мамой, — командным тоном велел Харольд.
Он прикурил сигарету и втянул в себя столько никотина, сколько позволяли его старые изношенные легкие.
Когда его жена и существо, которое могло быть или не быть их сыном (он все еще не определился в этом вопросе) растворились в вечерней мгле, Харольд сделал еще одну затяжку и выпустил дым в открытое окно. Какое-то время он задумчиво смотрел на зажатую между пальцами сигарету, а затем, почесав подбородок, перевел взгляд на церковь. Та нуждалась в покраске. Глядя на шелушившиеся стены, трудно было сказать, в какой первоначальный цвет они были выкрашены. Но любой человек понимал, что раньше здание выглядело более величественным. Старик попытался вспомнить цвет церкви, когда краска была свежей. Он не сомневался, что находился где-то рядом во время ремонта. Харольд даже помнил, что работу проводила какая-то компания из Саутпорта. Но ее название забылось, как и первоначальный цвет краски. В памяти остался только нынешний поблекший вид.
Впрочем, память всегда функционировала так. С ходом времени она стиралась или покрывалась патиной тревог и упущений. Разве можно было доверять воспоминаниям?
Джейкоб казался живым фейерверком — быстрым и ярким огнем. Харольд помнил, как мальчишка попадал в неприятности, бегая по церкви или приходя домой после заката. Однажды он едва не довел Люсиль до истерики, забравшись на грушу Генриетты Уильямс. Они выкрикивали его имя и просили слезть с дерева, а он сидел наверху, затуманенный листьями, среди спелых груш и пестрых пятен солнечного света. Наверное, паренек неплохо посмеялся над напуганными женщинами.
В свете уличных огней Харольд заметил птицу, слетевшую с церковной колокольни — серия взмахов маленьких и сильных крыльев. Она поднялась вверх и пролетела мимо, словно снежинка в ночи, подсвеченная фарами машины. Одно мгновение, и она исчезла, чтобы никогда не возвратиться вновь.
— Это не он, — прошептал Харольд.
Старик бросил сигарету на землю и откинулся назад на старое заплесневевшее сиденье. Он опустил голову на подголовник и попросил свое тело дать ему покой без сновидений и воспоминаний.
— Это не он…
Крепко сжимая руку Джейкоба и морщась от боли в бедре, Люсиль с трудом протискивалась сквозь толпу, собравшуюся перед церковью.
— Прошу прощения. Эй, Мэкон, как поживаешь? Простите. Извините. О, Вэнис, привет! Я не видела тебя веками. Как твои детки? Хорошо? Приятно это слышать. Аминь. Береги себя. Извините. Простите. Эй, там, подвиньтесь. Я прошу прощения.
В ответ на ее просьбы толпа расступалась в стороны, озадачивая Люсиль такой снисходительностью. Неужели в мире еще оставались приличия и манеры или люди просто относились к ней как к немощной старухе? Или, возможно, они поступали так из-за мальчика, который шел рядом с ней. Предполагалось, что этим вечером здесь не будет никого из «вернувшихся». Но Джейкоб был ее сыном, первым и последним. И ничто, и никто — даже смерть или ее внезапное отсутствие — не могли заставить Люсиль относиться к нему как-либо иначе.
Мать и сын нашли места на передней скамье рядом с Хелен Хейс. Посадив Джейкоба между ними, Люсиль настроилась на облако шепота, которое, будто утренний туман, накрывало собой все пространство.
— Как много людей, — сложив руки на груди и покачав головой, сказала она.
— Я давно уже не видела многих из них на воскресных службах, — ответила Хелен Хейс.
Почти все жители Аркадии и ближайших окрестностей были связаны друг с другом родственными отношениями. Например, Хелен и Люсиль являлись кузинами. Люсиль выделялась чертами, присущими семейству Дэниелсов: высокий рост, длинные руки и тонкие запястья, нос, создававший острую прямую линию под карими глазами. С другой стороны, Хелен состояла из округлостей, толстых запястий и широких скул на лунообразном лице. Только ее волосы, прямые и серебристые — хотя когда-то черные, как креозот, — доказывали, что обе женщины действительно имели родственные связи.
Хелен была пугающе бледной. Она говорила сквозь сжатые губы, что придавало ей серьезный и немного подавленный вид.
— Ты думаешь, что когда эти люди наконец пришли в церковь, они сделали это ради Господа? Нет! Иисус был первым, который вернулся из мертвых, но подобные факты не заботят язычников.
— Мама? — прошептал Джейкоб, все еще покручивая пуговицу, болтавшуюся на его рубашке.
— Они пришли сюда славить Христа? — продолжила Хелен. — Они решили помолиться? Но когда кто-то из них платил десятину? Когда они приходили сюда на Пасху? Скажи мне, Люсиль. Вон там стоит мальчик Томпсон…
Она указала пухлым пальцем на группу подростков, толкавшуюся в заднем углу церкви.
— Когда в последний раз ты видела его в церкви?
Она насмешливо хрюкнула.
— Его так долго не было, что я подумала, будто он умер.
— Он действительно умер, — тихо ответила Люсиль. — Ты знаешь это, как и все остальные, кто сейчас глазеет на него.
— Мне казалось, что это собрание замышлялось только для нас. Ну, ты меня понимаешь.
— Каждый здравый человек осознает, что такого не должно происходить, — ответила Люсиль. — И, честно говоря, они здесь чужие. Но это собрание затрагивает их интересы. Почему им здесь не место?
— Я слышала, Джим и Конни живут в церковном флигеле, — сказала Хелен. — Ты можешь в такое поверить?
— Правда? Я не знала. Но почему они не могут жить под сенью церкви? Они наши сограждане.
— Они были нашими согражданами, — поправила ее Хелен без какого-либо намека на симпатию.
— Мама? — прервал их Джейкоб.
— Да? — ответила Люсиль. — Что такое?
— Я голоден.
Люсиль засмеялась. Напоминание о том, что у нее был оживший сын, который вновь проголодался, принесло ей огромную радость.
— Ты только что ел!
В конце концов, Джейкобу удалось оторвать от рубашки висевшую пуговицу. Он держал ее в маленькой белой руке и внимательно изучал, словно задачу по арифметике.
— Я голоден.
— Аминь, — сказала Люсиль.
Она похлопала его по колену и поцеловала в лоб.
— Когда вернемся домой, я найду для тебя что-нибудь вкусненькое.
— Персики?
— Если ты так хочешь.
— Глазированные?
— Хорошо.
— Папа и я могли бы… — с улыбкой начал Джейкоб.
— Мы с папой, — поправила его Люсиль.
Несмотря на середину мая, старая церковь раскалилась до кипения. Она никогда не имела системы воздушного кондиционирования, и при таком количестве людей, спрессованных, как осадочные отложения, застоявшийся воздух вызывал у прихожан тревожное чувство, что в любой момент могло случиться нечто драматическое.
Это беспокойство передалось и Люсиль. Ей вспомнилось, что она читала в газете или видела по телевизору сюжет о какой-то ужасной трагедии, которая началась из-за большого количества людей, собравшихся в маленьком месте. Здесь и бежать-то было некуда, подумала она. Осматривая помещение — с учетом толпы, бурлившей перед ней, — Люсиль на всякий случай намечала путь отступления. Проход к главной двери был заполнен людьми. Казалось, что все население Аркадии пришло сюда — все шестьсот человек. Буквально стена из живых тел.
Она замечала, как потоки новых людей с упорством и силой вливались в толпу, подталкивая ее к передним рядам. Повсюду звучали приветствия и извинения: «Добрый вечер», «Здравствуйте», «Прошу прощения», «Я не нарочно». Это напоминало прелюдию к трагическим смертям во время паники и бегства. Хорошо, что все происходило вежливо, подумала Люсиль.
Она облизала губы и покачала головой. Воздух становился плотным и тяжелым. Прихожанам уже некуда было двигаться, но люди по-прежнему заходили в церковь. Она чувствовала это нараставшее давление. Наверное, на встречу приехали активисты из Бакхеда, Ваккамо и Ригельвуда. Бюро старалось проводить собрания во всех городах, и каждое из них подвергалось нашествию особых группировок. Они чем-то походили на фанатов известных рок-звезд, которые кочевали за своими кумирами с одного представления на другое. Но эти люди преследовали агентов Бюро. Приезжая на городские собрания, они выискивали повод для воинственных заявлений и будоражили народ призывами к восстанию.
Люсиль заметила в толпе мужчину и женщину, которые выглядели как репортер и фотограф. Она видела этого мужчину на снимках в нескольких журналах и даже читала о нем статью. Он запомнился ей всклокоченными волосами и щетиной на лице. Люсиль полагала, что от таких людей пахло океаном и обломками кораблекрушений. Женщина была вызывающе одетой. Безупречный макияж и волосы, стянутые в «конский хвост».
— Не удивлюсь, если где-то поблизости стоит фургон новостного канала, — сказала Люсиль.
Ее слова затерялись в шуме толпы.
Словно по подсказке режиссера, из арочной двери в углу кафедры вышел пастор Питерс. За ним семенила его миниатюрная и хрупкая жена. Она была одета в черное платье, в котором выглядела еще тоньше и меньше ростом. Женщина обильно потела, деликатно вытирая платком лоб и брови. Люсиль попыталась вспомнить ее имя. Оно было таким же маленьким и хрупким. Обычно люди стараются не замечать подобных имен, как, впрочем, и женщин, которым они принадлежат.
Демонстрируя пример библейского противопоставления, пастор Роберт Питерс был высоким и широкоплечим мужчиной. Многим прихожанкам нравились его темные волосы и неизменный загар. Он выглядел крепким и прочным, как камень. Такие люди рождаются, вскармливаются и культивируются особым образом жизни, который вращается вокруг зла и жестокости. Хотя за время его службы в местной церкви Люсиль ни разу не слышала, чтобы он повышал свой голос. Речь, конечно, не шла о голосовых модуляциях в кульминационные моменты некоторых проповедей, где вариации громкости выражали порывы души. Люсиль знала, что гром в голосе пастора был не гневом рассерженного Господа, а уловкой для привлечения людского внимания.
Когда священник и его жена приблизились, она с усмешкой сказала:
— В этой давке чувствуется вкус ада. Не так ли, преподобный?
— Да, миссис Харгрейв, — ответил пастор Питерс.
Его большая голова слегка качнулась на массивной шее.
— Наверное, мне придется попросить часть людей выйти наружу. Я ни разу не видел, чтобы наша церковь была настолько заполненной. Хотя сначала нам стоило бы пустить чашу по кругу, а уже потом избавляться от лишней публики. Мне нужны новые шины.
— Тише, преподобный!
— Как поживаете, миссис Харгрейв? — спросила жена пастора.
Она прикрыла рот маленькой ладонью, приглушая тихий кашель.
— Хорошо выглядите, — печальным голосом добавила женщина.
Читать бесплатно другие книги:
