Подсказок больше нет Волкова Светлана

— Доб, есть разговор. Только между нами.

— Конечно, — Костик насторожился. — Что-то случилось?

— Случилось. Случилось! Понимаешь! Нужен твой пофигизм, как воздух. У меня сейчас ситуация такая сложная… А сама не умею. Научи хотя бы малость…

Костик опасливо взглянул на неё.

— Лады. Только если малость… Пошли, провожу тебя, по пути и поговорим.

Они направились к дому Кэт, но дорога оказалась слишком коротка, а поговорить ей хотелось о многом, и они ещё минут десять простояли у парадной.

— Чёрт, ключи дома забыла. Я ж без сумки, так, налегке, захлопнула дверь. Вот я дура дурацкая! — она стукнула себя по голове.

Костик совсем не хотел приглашать Кэт к себе, но ситуация обязывала. Не бросать же подругу на улице, да ещё и больную. Да и помочь ей, как он заметил, правда, надо, девчонка в стрессе. Мать-психолог всегда повторяла: «Выговориться для человека значит снять половину проблемы». Они развернулись и пошли домой к Косте.

— Ну, и чего ты этим добилась? — выслушав Кэт, спросил Костик.

— Я не знаю, отец ходит мрачный, — отхлебнув чай из большой расписной чашки, тихо ответила Кэт.

— Ну вот. Это же эгоизм чистой воды! Нахамила барышне, а толку? Ты же не знаешь, что там у них.

— Любовница она его, нутром чую.

— Катюха, откуда в тебе замашки ревнивой жены? Ну и что с того, что у отца кто-то есть? Он же у тебя мужик, в конце концов!

Кэт взглянула на него вызывающе.

— Вот ты говоришь, как все вы… — она искала подходящее слово, — мужики-бабники.

— Ну, и много ты знаешь мужиков? — одёрнул её Костик. — Уж прямо все и бабники?

— Все.

— И твой бой-френд?

— И мой, — не задумываясь выпалила Кэт.

Костик погладил её по голове, немного затягивая паузу, чтобы «выстроить» ещё изрядно сырую теорию джибобства.

— Так. Главный враг человека — сам человек. Точнее, его голова бедовая. Согласна? Ты сперва разложи бардак в своей башке на отдельные кучки, и каждую такую кучку перебери, как фасоль. Вон, как мы с Потехиным кладовку разбирали. Поймёшь тогда, что с тобой происходит и чего ты на самом деле хочешь.

— Да знаю я, чего хочу! — возмутилась Кэт. — Хочу, чтоб он бросил эту дрянь.

— Так. Во-первых, почему «дрянь»? Ты же её не видела. Во-вторых, ты свечку не держала, может, у них нет ничего. А в-третьих, что самое главное, почему это тебя бесит? Не филонь, отвечай — почему тебя это бесит? Только честно. Матери твоей он не изменяет, дочь не бросает, так в чём тогда трагедия?

Кэт оставалась мрачной, молчала. Наконец, выдохнув, произнесла:

— Слушай, Доб, я не просила тебя копаться в моей душе. Не я — ты мне ответь на один вопрос.

Костик насторожился, понимая, что сейчас как джибоб будет держать непростой экзамен, и от того, что он ответит, будут зависеть поступки этой девчонки. И кто знает, как всё это скажется на жизни ещё двоих людей — её отца и женщины по имени Мария.

— Говори.

— Джибобу пофиг, так?

— Так.

— А если не пофиг, то он делает, что хочет?

— Верно.

Кэт задумалась, сосредоточенно морщась, складки прорезали матовый лоб. Костик не отвлекал её от мыслей, лишь настороженно наблюдал.

— Я хочу, чтобы она исчезла.

— Это как?

— Да мне всё равно. Я в этом смысле уже джибоб. Я поступаю так, как хочу.

— Ты сейчас близка к тому, чтобы оправдать собственные планы на преступление, — попытался улыбнуться Костик. Самому же ему от этих слов стало немного не по себе.

— Я хочу, чтобы Маши больше не было. И мне не важно, умрёт она или уедет.

Костик взглянул на подругу. Сидит пасмурная, и даже тени на чистой коже рисуют заломы на носогубке, словно она до смерти уставшая, сломленная, взрослая… Будто «монстр» уже родился и живёт в Кэт, поджав лапки до поры до времени. Маленькая старушка…

— Кэт, послушай. Ты уже джибоб. И, конечно, вольна делать то, что хочешь. Но подумай, а может, эта женщина или твой отец — тоже своего рода джибобы. То есть и они имеют право поступать так, как хотят. Ты джибоб только до того момента, пока твоё джибобство не мешает джибобству других. Отец имеет право делать то, что он хочет, а Маша — то, что хочет она. Не мешай им, живи своей жизнью, а у каждого из них — жизнь своя.

Непросто давать подобные советы. Костик попробовал представить себя на месте Кати и сам себе не позавидовал.

— Демагогия, джибоб Костя, чистой воды демагогия!

Кэт казалась разочарованной.

— Ну, не убьёшь же ты её! — хмыкнул Костик, пытаясь по лицу уловить её реакцию.

Кэт не ответила.

Дверь отворилась, и в кухню заглянула вернувшаяся с работы Елена Васильевна, мама Костика. Он же, тайно радуясь, что можно немного отклониться от темы, с воодушевлением и наигранной светской галантностью представил маме Катю. И сразу принялся расхваливать её способности к рисованию, в которых успел уже убедиться по рожицам и тараканам, которые та неустанно рисовала в тетрадях.

— Замечательно! — тепло улыбнулась Елена Васильевна. — Вы голодные? Подогреть вам обед?

— Нет, — тут же замотали головами Костик и Кэт.

Елена Васильевна удалилась, деликатно прикрыв дверь.

— Симпатичная у тебя маман, — Катя задумчиво смотрела на дверь. — Лицо как будто знакомое… Но у меня часто бывает дежавю…

Она слегка дотронулась коготком до локтя Костика.

— А если бы… Если…

Кэт ещё не успела закончить своё второе «если», а он уже съёжился от догадки.

— Ты хочешь спроецировать свою ситуацию на мою семью?

— Сложно изъясняешься, Доб. Но, в принципе, да. Чтоб ты делал, если бы твоя мама или отец…

— Завели любовников? — как можно более беззаботно спросил Костик.

— Ну да.

Он никогда не думал об этом. Если бы кто-то раньше задал ему такой вопрос, послал бы к чёрту, не сомневаясь. Но сейчас он джибоб. Самый настоящий джибоб, и мир видит иначе.

— Катюх, это их дело. Только их.

— Хочешь сказать, тебе пофиг?

Костику, безусловно, пофиг бы не было. И прежде, и сейчас. Но он джибоб. Джибоб! Надо чаще себе об этом напоминать!

— Мораль бы читать уж точно не стал. Джибоб идёт своей тропой, на другие пяткой не наступает. Даже если это касается его родителей или детей… «Пофиг» — не совсем точное определение. То есть «пофиг» с погрешностью на то, что родители — самостоятельные свободные личности и проживают свою жизнь так, как хотят. От джибобства здесь ключевая фраза «так, как хотят».

Кэт молчала, шуршала фантиками от конфет, складывая их в квадратики и разворачивая вновь. Думала, тёрла переносицу.

За окном резко заголосила сигнализация на чьём-то автомобиле, надрывно, с подвываниями. Катя слушала, пока сирена не заглохла, затем встала и, путаясь в больших, не по-размеру, гостевых тапочках, направилась в прихожую.

— Хочешь, посиди ещё. Можем битлов послушать.

— Пойду я. Бабка, наверное, уже пришла. Развопится, что больная из дома слиняла.

Костик подал Кэт куртку.

— До свидания, Елена Васильевна! — крикнула она в открытую дверь комнаты. — Думаю, Кость, ты прав: надо делать то, что хочешь. Вот пойду и сделаю, что хочу.

Она побежала вниз по ступенькам.

— Катька! — крикнул ей Костик. — Но ты не обязательно должна быть джибобом! Это вообще индивидуальная штука.

— Я тоже джибоб! — закричала она снизу. — Может, и раньше тебя им стала. Просто не знала, как называется. И не думай, я в курсе, как они поступают.

— И откуда ж?

— Ты не один такой!

Костик удивлённо смотрел ей вслед. «Вирусная реакция» — пришло ему на ум.

В прихожей появилась мама.

— Как фамилия этой девочки? Случайно, не Васильчикова?

— Васильчикова. Ты её знаешь?

— Сначала думала, ошиблась, ведь почти десять лет прошло. Катя Васильчикова… Я работала с ней, когда она была ещё крохой.

— Она — твоя бывшая пациентка? — Костик изумлённо посмотрел на маму.

Елена Васильевна кивнула и молниеносно сменила тему — как там школа, уроки, новый класс — давая понять, что о пациентах она не рассказывает. Профессиональная этика. Но всё же, удаляясь в свою комнату, где её ждала недописанная диссертация, мимоходом бросила сыну:

— Будь с ней потактичней, ладно?

Катя вышла на улицу, глотнула свежего воздуха, закашляла. Земля покачнулась, словно в рапиде, — так порой остро ощущаешь сотые доли мгновения, когда кто-то из-под ног вырывает плетёный коврик. Вот ты стоишь вроде крепко и вдруг теряешь равновесие, хватаешься руками за воздух, пытаешься балансировать, но всё тщетно: сознание уже опередило события и подарило тебе картинку будущего, которое наступит через полсекунды: ты некрасиво грохаешься на землю, больно ударившись копчиком. Так и Катя уже ощущала удары и падения — те, которые ей предстояло испытать за долгий вечер.

Но внутри уже всё изменилось. Она — самый настоящий джибоб! И делает то, что пожелает. Даже не старайтесь убедить её в обратном!

Катя подошла к своей парадной, достала мобильник. Ещё во дворе заметила, что свет на кухне горит — значит, бабушка уже дома.

— Алло, ба-а, привет. Ты не психуй, пожалуйста. Я отлично себя чувствую, вечером буду дома.

— Ты где? — взволнованно спросила бабушка. — Я тебе уже час названиваю!

— У Марьянки я. Мы занимаемся. Не хочу отстать, конец года на носу, — выпалила Кэт, увидев, как силуэт в окне её квартиры замер с рукой, прижатой к уху.

— Вот отец вернётся, — продолжала бабушка, — сама будешь объясняться. Вчера температура была высоченная, а сегодня самодеятельность развела!

— Так папы ещё нет? — насторожено перебила её Кэт.

— Он позвонил, что задерживается. Собрание на работе. Ты мне скажи…

— Пока, ба-а!

Она нажала «отбой», не дослушав бабушку.

В кармане джинсов обнаружилась сотня. «На два жетона хватит», — подумала Катя и направилась в сторону метро.

Бизнес-центр, где работал Павел Петрович, находился рядом с «Сенной», пешком минут пять. Кэт увидела его машину на стоянке — чёрный «Форд» с плюшевой пандой на лобовом стекле, её подарком на Новый год. Время близилось к восьми. Почти все окна на четвёртом этаже, где располагалась транспортно-логистическая компания, в которой отец работал замдиректора по каким-то там вопросам, были погашены. Светилось лишь одно угловое окно кабинета Павла Петровича.

«Зачем я здесь? — в который раз спросила себя Кэт. — Может, Доб прав, я слишком ведусь на свои эмоции? А если хочу быть настоящим джибобом, то надо „отпустить“ ситуацию, мне ведь должно быть „пофиг“».

Да нет, с «пофигом» у Кэт ну совсем пока не получалось. «Начнём с постулата „делаю, что хочу“. Хочу быть сейчас здесь? Хочу. Всё. Точка. А „зачем“ придёт само. Я не обязана отчитываться даже перед собой».

Только диалог с «Катей внутренней» вырулил к самооправдательному финишу, как на ступенях бизнес-центра появилась девушка. Кэт отметила, что хорошенькая. «Ну, не в моём вкусе, конечно, но для остальных вполне». Девушка не вошла внутрь здания, осталась на бетонной лестнице, пригладила растрепавшиеся длинные светлые волосы и посмотрела на часы.

«Неужели та самая Маша? — подумала Кэт. — Сколько ей лет?»

Все люди старше двадцати пяти были для неё дремучими стариками, эта же мамзель даже ей показалась чересчур молодой. Похожа на Марьянкину сестру, только смазливей, а та на первом курсе института. Значит, лет девятнадцать-двадцать… Нашла себе папика!

Папика… Впервые это слово было примерено к её отцу, к её собственному обожаемому папе!

Незнакомка закурила. С того места, где стояла Катя, спрятавшись за грязную «Газель», было видно, как она мнёт тонкими пальчиками сигарету, нервничает. Ждёт кого-то.

Ждёт!

Кэт ещё раз взглянула на тёмные окна бизнес-центра и вновь окунулась в душащую волну нездоровых догадок. Вынула мобильник, набрала номер «Маша рабочий». Гудок — и сладкий голосок проворковал: «Компания „Диалог Плюс“, оператор Татьяна. Чем я могу вам помочь?». Катя нажала «отбой». Нет, она не дура, понимает, что в этом грёбаном «Диалоге» операторов, наверняка, не по одной штуке. Но всё же…

«Маша мобильный» отозвался мелодией из последнего альбома Земфиры. Любимой Катиной мелодией. Девушка у дверей бизнес-центра встрепенулась, открыла сумочку и принялась суматошно в ней копаться. На ступени полетела «дамская чепуха»: салфетки, косметичка, квитанции, сигаретная пачка. Кэт положила телефон в карман и молниеносно подскочила к ней, подбирая выпавшее.

— Я помогу.

— Ой, спасибо! — девушка улыбнулась. — Чёртов мобильник! Никогда не найти! Алло! Алло! Говорите!

Катя пальцем в кармане нащупала кнопку «отбоя».

— Вот так всегда! — девушка приняла из рук Кэт свою косметичку и провела тыльной стороной ладони под глазами. Только тут Катя заметила, что она плакала. Тушь чёрными кляксами предательски пометила её почти детское личико, проложила тёмную трассу на бледной щеке.

Кэт боролась с эмоциями. С желанием назвать её по имени и высказать всё, что думает, обидными, дерзкими, ранящими словами.

— Если вы к банкомату, — девушка кивнула на стеклянные двери здания, — то он у них уже дня три не работает.

На «вы» называет, интеллигентная… Катя скользила по ней колючим взглядом, не смущаясь, откровенно разглядывала. Девушка повернулась к ней спиной и принялась стирать следы слёз, выверяя нечёткое отражение в дверном стекле.

Кэт представила, как берёт гранёный клинок, а лучше тонкий нож для колки льда — в каком фильме она это видела? — и всаживает его в узкую гибкую Машину спину. Врагиня сводит лопатки, выпрямляется стержнем, словно хочет оторваться от земли, но некрасиво падает на бетонные плиты, выгибается мостиком, судорожно дёргая длинными холёными ногами…

Или иначе, проще. Автокатастрофа. Да, так лучше. Судьба решает сама. Никто не виноват.

Катя проживала эпизоды смерти ненавистного человека во всех подробностях и не очень-то задумывалась о том, смогла бы она убить по-настоящему. Да что убить? Ударить, просто коснуться Маши рукой. Смогла бы?

Нет.

Она взглянула наверх. Окно кабинета мужчины, из-за которого сегодня плакали два небезразличных ему существа, погасло, и через минуту Павел Петрович показался в дверях. Катя снова спряталась за «Газелью», стояла в оцепенении и думала о том, что до джибоба ей далеко. Джибоб, как говорил Костик, ничего не испытывает «слишком сильно». Любовь его ровная и гармоничная (а так бывает?). А ненависть — вообще не джибобское чувство. Ничто не должно влиять на жизнь джибоба так, чтобы он испытывал подобные сильные эмоции. Ни одно событие или явление не может задеть или обидеть настоящего джибоба.

Да, она — не джибоб. Её смогла обидеть эта девица. Сильно обидеть, посягнув на самое дорогое — на её отца.

Павел Петрович обнял Машу, прошёл с ней к машине, где они долго сидели и разговаривали. Точнее, говорила, в основном, она. Катя из своего наблюдательного пункта видела, как та вновь трёт ладонями щёки. Отец молчал, лишь иногда прикасался к её плечу. Девушка показывала на экран телефона. Катя поняла: когда она звонила ей на работу в первый раз, номер высветился, и Маша забила его в память своего мобильника. С какой-нибудь пометкой «хамка-дочка» или что-то в этом роде, чтобы не отвечать на звонок. Теперь вот жалуется отцу, а он лишь тихонько покачивает головой, не спорит с подругой, не возражает.

Кэт набрала номер Павла Петровича, увидела, как он, взглянув на экран, вышел из машины. Не хочет нервировать любовницу.

— Доченька, как ты?

— Всё хорошо, пап. Занимаюсь. Нужна твоя помощь по геометрии.

— Я буду через полчаса.

Павел Петрович сел в машину, вставил ключ в щель зажигания, и автомобиль плавно двинулся с парковки. Маленькая чёрно-белая панда закачалась, как стрелка метронома. Кэт прикинула: полчаса — маловато для свидания. Значит, он отвезёт кралю куда-то недалеко и вернётся домой. Дождавшись, когда машина исчезнет за поворотом, Катя поспешила к метро.

Костик ждал её во дворе, на детской площадке. Сидел, едва втиснувшись в сидение малышовой карусели, и лениво перебирал ногами по мокрому гравию. Карусель, тяжело и обречённо скрипя под его весом, медленно вращалась по кругу.

— Ты почему на звонки не отвечаешь? Я замёрз совсем! — буркнул Костик, завидев Кэт.

— Что ты тут делаешь? — удивилась Катя.

— Навестить пришёл. Проверить, пошёл ли корм в коня.

— Не поняла.

— Ну, хочу удостовериться, что ты правильно понимаешь джибобство. Без отклонений.

— А что, с отклонениями нельзя? — прищурилась Кэт.

— Нельзя. Так вот секты разные и появляются. Нам этого не надо.

Кэт всё ещё пребывала в своих мыслях и не понимала, чего он хочет.

— Угости чаем, что ль, — Костик вылез из узкого карусельного креслица и, обогнав Кэт, пошёл к её парадной.

— Ладно. Так сам бы и зашёл, подождал меня дома. Чего мёрзнуть-то? Бабушка бы пирогами накормила.

— А номер квартиры я знаю?

Ну да. Они знакомы-то всего ничего. А у Кати было ощущение, что дружит с Костиком лет сто.

Они погуляли с Бубой, потом устроились на кухне, с аппетитом ели пирожки и проговорили целый час. Кате стало немного легче. Будь она одна, заперлась бы в комнате и ревела, проклиная Машу. Задушила бы новорожденного джибоба, поселившегося внутри неё.

А легко ли на самом деле «жить своей жизнью и не вмешиваться», как говорит Костик? Ведь отец — часть её жизни, и часть немаловажная. Получается, что эта «своя жизнь», которой «следует жить», содержит в себе и отца, и Машу, и все Катины страхи и чувства — потому что они связаны с отцом.

Голова пошла от этой философии кругом, и только около десяти вечера Кэт вдруг спохватилась: Павел Петрович сказал ей, что будет «через полчаса». Обманул?

— Он наврал мне! Наврал! Он сейчас с этой дрянью!

Костик тяжело выдохнул. Битый час они беседовали, а толку нет. Ну что за упёртая девчонка!

И тут на кухню вошла бабушка, бледная и испуганная.

— Катюша, ты только не волнуйся…

У Кэт закружилась голова.

— Катенька… — бабушка подыскивала слова.

— Что, что, ба-а?! — крикнула Кэт.

— Только что позвонили по городскому… Авария… Папа в больнице.

Костик увидел, как Катя в один миг словно осунулась, сгорбилась, стала маленькой, будто кто-то выпил её.

— Жив он, жив, Катенька! Я поеду сейчас… Вы дома оставайтесь.

Катя подошла к бабушке, дотронулась до её плеча, словно хотела убедиться в том, что та не призрак, и молча отправилась в прихожую. Надела куртку, зашнуровала ботинки.

— Хочешь, поеду с вами? — спросил Костик.

— Нет.

— Да правда! Вы — женщины, нервничать там будете, истерить, нужен кто-то с холодной головой.

— Спасибо, Доб. Дорогого стоит! — как-то очень спокойно проговорила Кэт. — Но это моё… Только моё…

Скамьи возле операционной — длинные, чёрные — как будто специально придуманы кем-то, понимающим в трагическом натурализме жизненной пьесы. Бутафоры-реквизиторы, чтоб их! Сколько тут сижено теми, для кого ожидание было равносильно собственному дыханию, кто сотни раз бубнил все известные молитвы и сочинял новые! Спина устаёт, хочется облокотиться на что-нибудь. Крашеная стена холодит лопатки и шею, но выпрямиться уже нет никаких сил.

Кэт нащупала в своей матерчатой сумке бандану, вытащила, разгладила на коленке, не спеша замотала ею левую кисть. Это придаст силы.

А бабушка молодец, держится!

Открылась дверь, выпустив усталого доктора.

— Всё прошло хорошо. Опасности нет. Перевозим в палату. Он спит, вам лучше идти домой.

Ну, бабушка как хочет, а она, Катя, точно никуда не пойдёт! Дождётся, когда отец откроет глаза. И уговаривать её бесполезно. Впрочем, бабушка и не пыталась.

Вот так бывает: желаешь кому-то смерти, от всей души желаешь, а тут раз, и она, смерть эта, оказывается тугой на ухо, а то и вовсе бестолковой — посягает не на того, ошибается объектом. Нужно было всего-то сместить прицел сантиметров на двадцать-тридцать, выверить фокус. Катя наблюдала за спящим отцом и корила, изъедала себя: виновата она, она, неблагодарная дочь. Недостойная быть Его дочерью! Желала… ох, чего только не желала Маше… Автокатастрофу вот тоже. Допредсказывалась! Получи, распишись!

«Нельзя так, Катька! Меняй мозги!» — кричало внутри.

Бабушка, напереживавшись, дремала тут же на стульчике, Кэт накрыла её своим огромным шарфом и вышла в коридор. Ординаторская находилась рядом.

— Простите, — Катя обратилась к двум сидевшим за столом докторам. — Авария на Московском… Девушка, которая была в машине с Васильчиковым, что с ней?

— Девушка? — один из врачей поднял на неё глаза. — Никто больше не поступал.

— Мария… Фамилии не знаю…

— Нет, он один был.

Катя вернулась в палату. Павел Петрович беспокойно крутил в забытьи головой. Пришла пожилая сестра, объяснила, что всё хорошо, он отходит от наркоза, пить ему нельзя.

— Манюшка… — простонал отец.

Проснулась бабушка, запричитала, кинулась помогать сестре, двигающей капельницу. Кэт вышла из палаты.

«Ты джибоб ровно до того момента, пока твоё джибобство не мешает джибобству других!» Ах, Костик, Костик! Если бы ты знал, как ты, приятель, прав!

«Если папа умрёт… если умрёт…»

Кэт даже не осознавала, что говорит вслух.

— Не умрёт он, девонька. Всё позади, — погладила её по голове сестра. — Ступай к нему, Маня, ступай, зовёт тебя.

Кэт кивнула. Но в палату не пошла. Достала из кармана телефон, набрала уже знакомый номер. «Маша мобильный» долго не отвечал. Сколько сейчас? Часов пять-шесть утра? Совсем немного осталось до рассвета…

Кэт сбросила звонок, нажала на «повтор». Снова длинные гудки. Спит?

Она не обязана отвечать. Скорее всего, проснулась, видит, что высветился номер «хамки-дочери», и не снимает трубку.

— Алло, — вдруг раздался сонный голос.

Ответила!

— Маша, это Катя Васильчикова.

Вот сейчас она отключится!..

— Да, Катюша.

Катя с трудом сглотнула, горло раздирал огонь.

— Маша, папа в больнице, авария, лобовое. Приезжай!

Кэт вспомнила, что Мария была с ней на «вы», когда они перекинулись парой фраз на ступенях бизнес-центра. Сейчас не до политесов!

— Он в порядке. Ждёт… Вас…зовёт.

Катя ещё что-то сбивчиво объясняла ревевшей в трубку девушке, кажется, даже просила прощения, продиктовала адрес больницы. Только бы приехала! Катя загадала: успеет до семи — отец будет жить.

И будет жить так, как хочет он! В этом она могла бы поклясться.

Мария влетела в палату без двух минут семь, бросилась к койке Павла Петровича, взяла его руку.

— Паша!!!

Бабушка легонько вытолкнула внучку в коридор, но находиться там больше пяти минут Кэт было не под силу. Она вернулась в палату, встала рядом с Машей.

— Девочки мои… — тихо произнёс Павел Петрович.

Маша молча ткнулась лбом в Катино плечо.

— Ладно уж, — смутилась Кэт, — ну, папА, вижу ты в порядке. Напугал нас до смерти!

— Катюшка… — вымолвил отец. — Я переживал…

— Да это мы втроём чуть коньки не отбросили!

На слово «втроём» Маша отреагировала новым потоком слёз.

— Ладно, па-а. Нам с бабушкой домой надо. Всю ночь тут колбасились. Днём ещё заглянем.

Она похлопала Машу по плечу. Ну, в мачехи та явно не годится, вон сопли распустила, прямо девочка маленькая! Кэт и то как будто старше.

— Оставляю родителя на попечение.

Маша кивнула, утирая счастливое заплаканное личико. Пшеничные волосы, сцепленные нелепой розовой заколкой-мышкой, открывали маленькие чуть оттопыренные ушки, делали образ трогательным. Такая вот оказалась злодейка…