Подсказок больше нет Волкова Светлана
Но сейчас, прислушиваясь к себе, к тому, чего в действительности ему хотелось, Костик понимал: да, он скучает по деду с бабушкой, чувствует вину перед ними за то, что редко их навещает. И, если уж откровенно, совсем не хочет ехать в Саблино.
— Я не могу, мам, правда.
— Не могу или не хочу?
А вот это уже вопрос к нему как к джибобу. Если джибоб чего-то хочет, он найдёт возможность это сделать.
— Что ты молчишь? — снова спросила мама.
— Не хочу, — выдавил из себя Костик.
Мама вздохнула, посмотрела на сына как-то особенно и вышла из комнаты. Светофор за окном возмущённо глядел на Костика красным укоряющим глазом.
На платформе Московского вокзала было суетно и шумно. Костик ждал Кэт до самого последнего момента, пока механический голос не известил, что сейчас закроются двери.
Он прыгнул в тамбур и в который раз набрал Катин номер. Длинные гудки… и… Наконец-то! Она сняла трубку и тихим голосом сказала:
— Прости, не сообщила раньше. У бабушки давление. Не хочу её оставлять одну. А у папы флюс, Маша его в поликлинику повезла.
Костика, конечно, это расстроило. Впрочем, что ему девчонка! А вдруг, действительно, он встретит там Главного? Разговор ожидается серьёзный, не предполагающий свидетелей.
В заплёванном грязненьком тамбуре топтались несколько парней. Увидев на руке Костика зелёную бандану, один из них подмигнул:
— Не знаешь, наших будет много?
— Понятия не имею, — ответил Костик.
Когда же он открыл дверь в вагон, то понял: да, их будет много. Вперемешку с простыми дачниками, едущими с рассадой на свои шесть соток, стояли и сидели парни и девчонки в чёрных свитерах с лосями и, конечно же, непременными банданами на запястьях. Костик прислушивался к разговорам: ничего особенного, обычная болтовня. Единственное, что зацепило слух, — когда кто-то что-то отрицал в разговоре, то не приводил никаких аргументов. Звучало это так:
«…А я ему говорю, мол, отстань, я джибоб, сказал „нет“, значит, не переубедишь».
«…Что значит „надо“? Я — джибоб, мне ничего не надо, и от меня ничего никому не должно быть надо…»
«…Не хочу твой тёплый выдохшийся „Спрайт“. Лучше от жажды помру. Я джибоб».
«…Что „почему“? Потому что я джибоб. Отстань!»
Костик уразумел, что ребята оправдывались джибобством во всех возможных случаях. Если вспомнить постулат о том, что джибоб вообще ни перед кем не оправдывается, это выглядело даже комично. На любой вопрос, почему ты сделал то-то, следовало отвечать:
«ПОТОМУ ЧТО Я ДЖИБОБ!»
А что сделал, не имело значения. Упоминание себя как джибоба означало «отвяньте». При солидном упорстве можно было довести нормального человека, особенно взрослого (собственного родителя, например), до крайней точки кипения: «Делаю вот это, потому что я джибоб», «Не делаю того, потому что я джибоб».
Найдена универсальная формула ответа на любой вопрос!
Костик снова вышел в тамбур и открыл дверь «гармошки», соединяющей вагоны. На него неприятно пахнуло, и он постарался побыстрее пройти вагонную сцепку. Поезд качнулся, и Костик чуть было не упал, толкнув дверью девчонку с сердитым птичьим лицом. Костик извинился, она же одарила его таким ледяным презрительным взглядом, что по его спине бодрой рысцой пробежали мурашки.
В следующем вагоне народу было поменьше, ребята с банданами собрались в самом конце. Костик приземлился на свободное место и вдруг увидел Лену Приходько. Она сидела в центре вагона, у окна, прикрыв глаза и прислонив голову к висящей на стенном крючке куртке. Белая, почти прозрачная кожа, тонкий нос, фарфоровые уши. Костик снова признался себе, что из всех его одноклассниц Лена самая непонятная, самая сложная. Симпатичная девчонка, но как посмотрит зелёными глазами — там такая бездна, и словно застываешь на месте. И говорила она с ним в школе только о джибобах, много раз расспрашивала про Главного. Впрочем, не было ни одного человека в классе, кто бы не донимал его вопросами. Поняв, что Костик мало ей расскажет, она больше с ним не заговаривала. Он вспомнил, что когда их оставили вместе дежурить, Лена попросила Марьянку поменяться с ней. Может быть, у неё были дела после уроков, кто знает? Но Костика это почему-то задело.
Сейчас же он не мог не признать, что холодная Ленина отстранённость чем-то его привлекает, даже притягивает. Что она делает в этом поезде? Зачем едет с толпой? Костик смотрел и смотрел на неё, изучая лицо, тонкую шею, длинные пальцы сложенных на коленях рук. Она была, словно карандашный рисунок, вся собрана из тонких штрихов и неуловимых чёрточек. Костик попытался представить, есть ли у неё парень, и как он может выглядеть.
Мысли прервал торговец мелким барахлом, снующий из вагона в вагон. Пожилой мужчина, сидящий рядом, подозвал его, ткнул пальцем в упаковку лейкопластырей. Поезд вновь качнуло, и торговец едва устоял на ногах. Из коробки на Костика полетели ручки, фонарики, стопки книжечек с расписанием электричек. Он помог бедолаге собрать всё и уложить на место. Когда же поднял голову, Лены в вагоне уже не было. Костик начал беспокойно оглядываться по сторонам, и тут из дырок жёлтого репродуктора донеслось: «Саблино. Следующая станция…»
Он рванул к выходу. Толпа с банданами уже вывалила на платформу. Спрыгнув с поезда, Костик повертел головой — Лена исчезла. Как будто в воздухе растворилась!
Куда идти, было понятно сразу: ребята муравьиной дорожкой стекались по направлению к знаменитым пещерам. Когда-то их с Антоном сюда привозил дед, долго водил по жёлто-красному берегу реки Тосны, показывал подземные лазы с будоражащими детскую фантазию именами «Штаны» и «Верёвка» и травил байки о Белом Спелеологе, живущем в утробе одного из них. И в который раз за день появилась противная мысль, что к деду он сегодня не поехал. Антон молча посмотрел на него утром, но ничего не сказал…
…Костик спрыгнул с платформы и поплёлся вслед за всеми.
— Костян! Ты, штоль? — окликнул его сзади чей-то голос.
Костик обернулся. Перед ним стоял его бывший одноклассник из старой школы — толстый Витька Супенкин. Все звали его Супчик.
— Здорово! — Костик пожал его потную пятерню.
— Рымник, ты как тут оказался?
— Так же, как и ты, я думаю. На электричке приехал.
— Не-е, Костян. Я угораю! Ты что, джибоб?
Костик заметил на его руке бандану.
— Ты, я вижу, тоже.
— Ну, я-то поня-ятно! — протянул Супчик. — Но от тебя не ожида-ал! Не ожида-ал! И давно это ты?
— Да уж подольше тебя, — с усмешкой ответил Костик.
— Эх, Рымник! Испортила тебя новая школа — врать научила. Да я в первых рядах, ва-аще! Уже год. Так-то!
В Супчике Костику было многое неприятно. Особенно его ужасная привычка подходить к человеку вплотную — как говорит на своём профессиональном психологическом языке мама, «влезать в личное пространство», — и одаривать букетом запахов, в которых неизменно солировали ароматы фаст-фуда. Но это полбеды. Супчик любил положить лапищу на плечо собеседника и облокотиться на него всеми своими немалыми килограммами. Ещё бы, самому свой вес держать на ногах — штука не из приятных!
— Что-то я не замечал, что ты джибоб, Супчик. А расстались мы с тобой, приятель, в феврале.
«Очень надеялся тогда, что насовсем!» — подумал Костик.
— Так мы, джибобы, шифровались. Да. До поры до времени. Нас мало было, а теперь мы — сила!
Супчик шмыгнул носом и попытался взвалить свою тушу на Костика, обняв его за шею, но тот успел увернуться.
Костик уже несколько дней замечал за собой, что больше ничему не удивляется. В течение последних недель новости, касающиеся джибобства, переросшего в реальную субкультуру, заставали его врасплох. Чувства, которые он испытывал, находились где-то между «ошеломлён» и «ошарашен», а ближе всего к «огорошен». Да, именно так. Теперь же, глядя на толстого джибоба Супчика, Костик понимал: его «удивлялка» выдохлась. Эмблема у них есть, флаг, лидер, свои тусовки. Как он сам-то оказался вне орбиты?
И хочет ли он быть с ними?
— У тебя, это… курево есть? — зашепелявил Супенкин.
— Нет. А почему шёпотом говоришь?
— Да так, чтоб не подслушали. Джибобы, они ведь, знаешь, типа спортивные.
— Типа да, — улыбнулся Костик.
Супчик пыхтел, шаркая кроссовками по дороге.
— Витёк, ты, случайно, Бёса в лицо не знаешь? — как бы ненароком спросил Костик.
— Эх ты, салага! — важно ответил Супенкин. — Бёс на сходняки не ходит. У него гаджет один есть, он за всем наблюдает. И вполне возможно, что и нас сейчас слышит.
— Ага, — хмыкнул Костик. — Это паранойей называется.
— Говорю же, ты — салага. А я в теме давно, за базар отвечаю.
«Большой Брат следит за тобой», — вспомнил Костик коронную фразу из недавно просмотренного с братом фильма «1984» по роману Оруэлла.
— И что он потом с этой информацией делает?
— Ну, что-то, видимо, делает.
Супчик вынул из рюкзака бутерброд с сыром и начал есть на ходу, с набитой пастью продолжая рассказывать о том, что он в джибобстве и старожил, и аксакал, и собаку съел. Судя по тому, как он в два укуса заглотил булку, практически не жуя, про собаку было похоже на правду.
— А как там наш класс? — спросил Костик, чтобы сменить тему.
Слово «наш» прозвучало несколько искусственно. С бывшими одноклассниками его уже ничего не связывало. «Его» класс — теперь класс новой школы.
— Всё нормалёк. Тебя не вспоминают, не боись.
— Я и не боюсь.
Супчик вытер жирные пальцы о штаны.
— Слушай, Рымник, а далеко ещё переться?
— Ты же старожил, Супчик, сам мне трындишь всю дорогу. А я салага. Так кто должен знать?
— Да я в этой дыре ни разу не был!
— А что вообще намечается?
— В смысле?
— Ну, скажи мне, активист-аксакал, что происходит на этих сборищах? Вы, джибобы, песни поёте, через костёр прыгаете, как Снегурки, или молитесь?
Супчик воспринял вопрос серьёзно.
— Мы, это… — видно было, как мучительно он подыскивает слово. — Ну, это… Едино-мыш-ленни-чаем.
Костик расхохотался.
— Единомышленничаете? Круто!
Как это происходило наяву, представить он не мог.
— А то, что джибобам не свойственно собираться в толпу? Что джибоб силён своим умом? Что в стаи не сбивается, как вороньё? Не слыхал?
— Да иди ты! — отмахнулся Супенкин. — Говорю ж, салага! Самой сути не знаешь. Ну, ессессно, в толпы нам собираться не свойственно. Но по-едино-мыш-ленни-чать очень даже полезно. Какое ж движение без этого, дурень!
Костик задумался. Действительно, не поспоришь с Витьком. Какое движение без «единомышленничества»? Только всё это с каждым шагом, приближающим их к месту сходки, нравилось Костику всё меньше и меньше.
Толпа вышла к берегу Тосны, народ поскидывал рюкзачки. Несколько раз Костику казалось, что он видит Лену, но она, как нашкодивший призрак, мгновенно исчезала. Супчик, как назло, висел у него на хвосте, и отделаться от назойливого парня было не так-то просто. Костик помнил это ещё по прошлой школе.
Суета вокруг напоминала подготовку к обычному пикнику. Ребята разводили костры, ставили мангалы. Ничего особенного. Обычный шашлыкинг?
Всё пока было мирно и скучно. Улучив момент, когда кто-то, узнав Супчика, хлопнул того по плечу, Костик быстро отошёл в сторону, откуда его не было видно, и присел на поваленное дерево. Мысли в голове текли сумбурные. Он снова и снова вглядывался в лица, задавая себе один и тот же вопрос: «Кто из них Главный?» Может, вот этот парень в толстовке — Бёс? Или тот, другой, с пластырем возле уха?
Но, внимательно поглядев на них, всё-таки приходил к выводу, что ошибается. Хотя, вполне возможно, им управляли стереотипы: лидер должен быть виден издалека. То есть, даже если он не двухметровый жираф, всё равно на обозримом расстоянии должно чувствоваться, что это — лидер. Вот, как Кабан, например. Жесты, взгляд, походка, голос… Можно вообще ничего не делать — стоять себе в сторонке, а все понимают: доминирующий самец здесь ты, и ни кто другой.
Но в истории, которую Костик так любил, были свои примеры. Разве, встретив случайно Ленина на улице, можно было сказать, что он вождь? Невысокий рост, интеллигентская бородка… Или Наполеон? Вообще маленький, полноватый. А Суворов был худощав и сутул…
Так с чего бы Бёсу быть красавчиком? Да к тому же, он не настоящий вожак, а самозванец!
«Хм. Стоп. А вот если опять же вспомнить историю, самозванцы-то в большинстве своём как раз были вполне ничего… И рост, и фактура». Костик озадаченно почесал переносицу.
Из глубокого раздумья его вывел незнакомый парнишка, присевший на другой край бревна. Выглядел он довольно странно. Одет был в какую-то чёрную старушечью кофту с вопиюще уродливым лосём на спине. Волосы с одной стороны были подстрижены машинкой и торчали белобрысым ежиком, другую половину головы украшали дреды с вплетённым в них мусором — Костику показалось, что это рыжие курьи перья, какими набиты бабушкины подушки.
— Привет, чувак! — Костик пододвинулся чуть ближе и попытался заглянуть пареньку в глаза.
Тот не ответил, продолжая тупо смотреть куда-то в землю. Левая кисть его руки была перемотана — нет, не банданой! — блестящей фольгой, наподобие той, в которой мама обычно запекала курицу.
«О как! Ничего себе, эволюционировали! — искренне удивился Костик, поглядывая на бледный до зеленоватых оттенков профиль фрика. — Побочная ветвь джибобов? Оппозиция? Отклонисты-эсеры-ренегаты? Почему он такой? Может быть, он в детстве намочил манту?»
Парень, будто отвечая на все вопросы сразу, кивнул, клюнув носом в пуговицу собственной кофты, и начал заваливаться набок. Костик едва успел подхватить его.
— Э-э, друг! Что с тобой? Тебе плохо?
Фрик не ответил. Костик вскочил, похлопал его по щекам.
— Ответь что-нибудь! Может, тебе «скорую»?
Пацан молчал. Костик попытался вспомнить всё, что рассказывал ему отец об экстренной медицинской помощи, но, кроме как расстегнуть кофту у ворота да ещё раз садануть пациента по щеке, так лучшего ничего и не придумал. Мимо сновали джибобы с хворостом для костра и водой из речки, но никто не обращал на них внимания.
«Нашатырь нужен!» — осенило Костика.
— Ребята, человеку плохо! Есть у кого нашатырный спирт?
Несколько голов повернулись в их сторону.
— Спирт есть, но не нашатырный, — равнодушно ответил чей-то бас.
— Да брось ты его! — сказала девчонка с сердитым птичьем лицом — та самая, что столкнулась с Костиком в вагонной «гармошке». — Это Зуб из 135-ой школы. Димон Зубов. Не парься, он всегда такой, в неадеквате.
— Как же не париться? Ему ж сплохело!
— Ему плохо всегда. Всегда, понимаешь?
— А если он копыта отбросит?
— Ну и пофиг. Я чой-то не пойму, — сощурила и без того маленькие глазки девчонка, — ты джибоб или казачок засланный?
Костика как будто тряхнуло. Вот, значит, как? Всё пофиг? И то, что товарищу плохо, будь он даже странным, но человеком. Человеком!
«Как же вы, джибобы мои, мутировали!» — орал-надрывался в Костике внутренний голос.
— Чего молчишь? — не унималась девчонка.
— Джибоб не обязан отвечать на глупые вопросы, — спокойно ответил Костик.
Его собеседница фыркнула и удалилась. Он удручённо посмотрел ей вслед.
— У меня есть жидкость для снятия лака, — раздалось рядом.
— Что? — не понял Костик.
— Она вонючая. Вместо нашатыря сойдёт?
Костик обернулся. Рядом стояла Лена и протягивала ему розоватый флакончик.
— Случайно в сумке завалялся… — как бы оправдываясь, сказала она.
Костик был несказанно рад ей.
Фрик, впрочем, уже шевелился вполне самостоятельно, а от поднесённого к самым ноздрям пузырька с убойным запахом ацетона, замотал головой, буркнул «Пррррыыы», точно ретивый конь, и вполне бодро выругался.
— Значит, жить будет, — флегматично подытожила Лена и, закрутив крышечку, убрала ядрёную химию обратно в полосатую «растаманскую» котомку.
Зуб уставился на Костика.
— Ты кто?
— Доб.
— А-аа, ну-уу, — уныло замычал парень и, кряхтя как старик, прилёг на бревно. — Посплю малёк. К шашлыкам разбудите.
Костик повертел головой в поисках Лены, чтобы поблагодарить, но увидел лишь её спину где-то вдалеке, у спуска к пещерам.
Когда он поднял с земли свой рюкзак, то заметил, что молния на кармане расстегнута. Пошарив внутри, Костик, к своему ужасу, не нащупал телефона. Он обыскал все отделения, но безрезультатно: его вещице явно приделали ноги. И особый горький комок встал в горле — не потому, что это была новенькая модель модного смартфона, и не потому, что подарок отца на день рождения… А потому, что это сделал кто-то из них. Кроме джибобов здесь никого не было.
Костик смотрел на суетящихся вокруг импровизированного застолья парней и девчонок и с грустью думал о том, что наивней вопроса «Кто стащил мой мобильник?», и быть не может.
— Ты из какого района? — рядом возник ещё один субъект лет тринадцати.
— Из Московского.
— Чем докажешь, что джибоб?
— Тем, что покидаю вас, бандерлоги, — Костик встал с бревна и накинул рюкзак на плечо, — джибобы ни к какой тусе не примыкают. Джибобы сами по себе.
— Стой! — мальчишка преградил ему путь. — Мы деньги собираем. На кассу.
— Какую ещё кассу?
— На джибобскую. Я — казначей.
— Ух ты! — в голосе Костика прозвучали нотки гнева. — И на кой же, казначей, джибобам казна?
— На нужды всякие… — гонора у парнишки явно поубавился.
— Золото партии? — наступал на него Костик, оттесняя к стоящему рядом дереву.
— Меня назначили… — неуверенно пролепетал парнишка. — Взносы…
— Запомни, гуманоид, — Костик всё напирал, пока пацан не стукнулся спиной о ствол. — Настоящий джибоб никаких взносов не сдаёт! И никто, слышишь меня, никто не может никуда джибоба НАЗНАЧИТЬ!
Костик быстро зашагал по тропинке прочь от сборища, оставив позади испуганного казначея. Но не успел он сделать и десяти шагов, как резкий знакомый голос визгливо вполз в ухо:
— Вот ты где, Костян! Свалить от меня задумал?
Супчик! Вездесущий Супчик! Как же от него отделаться — так, чтобы не обидеть? Или всё же обидеть, ведь ох как напрашивается!
— И снова здравствуй, Витёк!
— Куда намылился?
— Не намерен больше участвовать в этом бестолковом сборище.
— Это мы-то бестолковые? — взвился Супенкин. — Да мы круче всех! Тебе, салаге, крупно повезло, что ты с нами. Примазался, понимаешь!..
Костик не удержался и показал ему неприличный, но красноречивый жест. Толстяк запыхтел, выплёскивая вместе со слюной многоэтажные словесные конструкции.
— Не матерись, Супчик! — крикнул ему Костик, всё дальше и дальше уходя от него по тропинке. — Что скажет Главный, Супчик, когда услышит по своим гаджетам, что ты несёшь? А он всё слышит, Супчик! И всё-ёё видит! И уж точно всыплет тебе, Супчик, по первое число!
Вскочив в последний вагон электрички, Костик включил на часах обратный отсчёт времени. Сорок минут до города, двадцать на метро, плюс около часа на другом поезде. Если повезёт с расписанием, всего через каких-нибудь два часа он обнимет деда! Уткнётся головой в его рубашку, вдохнёт запах стружки, олифы и дёгтя! Как же он соскучился по своим старикам! И пусть только попробуют его удержать — он перечинит им всё, что есть в доме и на участке, пусть даже на это придётся потратить не только день, но и ночь, и оставшиеся майские праздники!
Глава 12. АНТОН
— Я опять пересолила? Только честно!
Антон откусил пирожок и сделал над собой усилие, чтобы не поморщиться. Начинка была не просто несъедобной — казалось, соли в ней больше, чем капусты. Однокурсница Варенька с нетерпением смотрела на него и ждала ответа, взбивая венчиком в миске что-то воздушно-белое. Её смешные кудряшки пшеничного цвета легонько пружинили над гладким лбом в такт энергичным движениям руки. Антон невольно залюбовался её румянцем и поднятыми уголками губ. Казалось, ещё мгновение — и девушка засмеётся. Удивительно, в институте она совсем другая — серьёзная, в очках, с неизменной старомодной папкой на тесёмках. А здесь, в пространстве светлой аккуратной кухни квартиры на Вознесенском проспекте, которую она снимала вместе с подругой, Варенька была иной — трогательной и забавной.
— Ответь мне, ответь! — не унималась хозяюшка.
— Ну, есть немного.
— Тогда выплюнь!
Такой диалог происходил между ними уже не в первый раз. Варенька обожала готовить. И обожала угощать сокурсников плюшками, пирожками и прочей снедью. И ещё обожала Антона. Он это чувствовал и усиленно пытался понять, как он сам к этому относится. Скорее хорошо. Такая славная девушка! Вот только стряпня…
— Уф! Мусс готов. Жаль, миксер сломался! Антошенька, тебе в какую чашку положить — в синюю или в жёлтую?
— Мне всё равно.
— Тебе не должно быть всё равно, ты же питерец!
И это тоже была её коронная фраза. Неужели все девушки из Иваново, откуда Варенька родом, считают, что настоящий питерский парень — это тот, кому не всё равно, из какой чашки есть десерт?
— Ну тогда положи в ту, из которой вкуснее.
Она улыбнулась ему, и румянец снова заиграл на её щеках. Краснела она очаровательно: как столбик термометра, поднимающийся снизу вверх по стеклянной шкале-трубке — от подбородка к линии волос на лбу. Да, Антон, конечно, не поэт, и сравнение это корявое, медицинское. Ну что уж поделаешь, он будущий врач, а не литератор, восхищается, как умеет!
Варенька поставила на стол синюю чашку, заправила за уши непослушные пряди-пружинки. Взяв ложечку, Антон отправил в рот массу, напоминающую пену для бритья. Как истинный дегустатор закрыл глаза и мгновение подержал это чёрт-те что на языке, прежде чем проглотить.
Мусс оказался приторно-сладким. Даже удивительно, как такая взбитая, невесомая субстанция, состоящая больше из воздуха, чем из съестных ингредиентов, может содержать подобное количество сахара!
— Варенька, как же ты будешь работать анестезиологом, если с дозировками у тебя немножко перебор? Совсем немножко…
Варенька никогда не обижалась на Антона, и это ему особенно нравилось в ней.
— Всё в порядке у меня с дозировками! К тому же, анестезиолог — очень нужная профессия! — рассмеялась девушка.
— Равно как и все остальные. Ещё три года до специализации, уйма времени впереди, может, передумаешь?
Варенька наморщила лобик.
— Ну… Или физиотерапевтом… Очень женское направление!
Антон представил, как подгорает под процедурными нашлёпками красная — цвета стейка — кожа на спине незадачливого пациента, и не смог сдержать хохот. С Варенькиной любовью к «перебарщиванию» эта профессия тоже превращалась в экстремальную.
Варенька поглощала свою порцию мусса из жёлтой чашки, благоговейно подняв глаза к потолку. И Даже не морщилась.
— Боюсь зачёта по гистологии. Ты меня проверишь по вопроснику?
— Конечно, — Антон наблюдал, как она ловко шинкует овощи на большой деревянной доске.
Нет, к следующей дегустации он явно не готов! Пора убираться восвояси. К тому же завтра письменная работа по клеточной биологии, надо успеть подготовиться. Но до чего ж не хотелось уходить с этой маленькой уютной кухоньки с жёлтыми солнечными занавесками и забавной хозяюшкой. Девушка с лёгким характером, смешливая, незлобивая, да ещё с такими очаровательными кудряшками, — как не похожа она была на надменных красоток с его курса! Антон любовался Варенькой, хлопочущей над кипящей кастрюлей, и думал, что шут с ним, с желудком, он готов на ещё одну гастрономическую пытку, только чтобы вот так сидеть и болтать с ней.
— Как там твой братик? — участливо поинтересовалась Варенька.
— Ничего. Со светофором разговаривает…
— Это нормально, Антошенька. Я в его возрасте тоже с деревьями любила общаться.
«С деревьями», «в его возрасте»… Да какой «его возраст»? Костик всего на три года младше! Хотя она права, совсем другое поколение. Дерзкое, малопонятное. Поколение джибобов… Антон с иронией подумал о том, что уже рассуждает, как занудный древний старик: вот в мои-то годы…
Прощаясь с девушкой в прихожей и гордясь тем, что выдержал экзекуцию фирменным Варенькиным борщом, он отметил, что она каждую встречу спрашивает его о Костике, — видно, замечает, как Антон беспокоится за брата, хотя почти не говорит об этом.
— Варенька, а ты не думала стать психологом? У тебя бы точно получилось!
— Психологом? — озадачилась девушка.
— Ну да. Как моя мама. Это замечательная профессия, точно для тебя.
Она задумалась.
— А почему для меня?
— Потому что с тобой людям хорошо. Ты их понимаешь.
Когда он шёл через её двор к остановке, из форточки квартиры на первом этаже вместе с запахом подгорелых морковных котлет лился весёлый Варенькин голос:
— И всё-таки я буду анестезиологом!
Улыбнувшись, Антон послал ей воздушный поцелуй.
О младшем брате он, действительно, думал в последнее время часто. Костик ходил подавленный, в каких-то своих невесёлых мыслях. За учебниками он просиживал меньше, чем за своими историческими книгами. Впрочем, на учёбе это совсем не сказывалось.
«Ошибка в том, — размышлял Антон, — что я изначально запрограммировал брата на „лузерство“. Убедил, что новичок — всегда изгой в новой школе. Зачем?»
Он корил себя за то, что внушил Костику: надо, мол, выкручиваться, что-то строить из себя, подлаживаться под новый коллектив. Иначе съедят вместе со шнурками от кед. И в том, что сейчас происходит с братом, его вина и только его. Почему он на всё всегда проецирует собственный опыт, заставляет других следовать сделанным им выводам? С чего он взял, что Костик может повторить чью-то судьбу? Варенька, действительно, попала в точку: нынешние девятиклассники — другое поколение. И дело не в этих трёх годах, отделяющих их от сверстников Антона, тут временное пространство не играет абсолютно никакой роли. Они, и правда, другие. Иначе смотрят, реагируют, по-иному впитывают и переваривают информацию. Если поразмыслить, джибобы-то неспроста выросли, как грибы. У их поколения образовался вакуум, а природа не терпит пустоты, это даже дети знают. Вот в дырищу и засосало молодую поросль. И по-хорошему, закрыть бы сразу пробоину в этот портал первой попавшейся подушкой, чтобы не сифонило. Так ведь нет, он, Антон, накручивал брата каждый день: покажи им, как ты от них отличаешься, дистанцируйся на удобное расстояние, ты — выше и лучше их. Иначе заклюют.
А Костик всегда тянулся за старшим братом, мечтал быть на него похожим.
Если бы они не переехали в новый район, и Костику не пришлось бы менять школу, всё было бы по-прежнему. Слыл братец «середнячком» в своём классе, им бы и остался. Никто там не задевал его, доучился бы два с хвостиком года, а там — в институт, и новая жизнь. Да и по сути, другой конец города — не так уж и страшно. Ну покатался бы на метро и в маршрутке, не бог весть какой подвиг. Но родители решили, что три часа в день в общественном транспорте — непозволительная глупость. Что ж, с их точки зрения, это верно. К тому же, школа с известным учителем истории — Сергеем Сергеевичем Андреевым. Костик знал его по городским олимпиадам и мечтал у него учиться. Сейчас же что-то не слышно от братца упоминаний о историке. Видно, все мысли заняты джибобами.
Антон снова и снова убеждался: страхи, что Костик повторит его собственные ошибки, бесплотны, эфемерны и надуманы. Выдохшаяся газировка! А как хотелось уберечь любимого младшего брата! Уберёг ли? И с чего он, болван, взял, что Костик непременно наступит на те же грабли?..
Об этой истории знала только мама. И как же ему повезло, что она уловила тревогу сына своим профессиональным чутьём, деликатно постучалась в его закрытую бронированную дверь, выслушала, «вытянула». А без неё, без её внимательных глаз и точно подобранных слов, он бы натворил много лишнего.
…Антон тогда только закончил восьмой класс, то есть был на год младше, чем сейчас Костик. Четырнадцатилетнему, ему казалось, что он взрослый, вон и пух над верхней губой начал расти, и с девчонками уже по-серьёзному целовался в губы. А все лезли с советами: делай так-то и вот так. Как же Антона это доставало!
Он с детства увлекался лыжными гонками, подавал какие-то там надежды в своей спортивной школе. Тренер им гордился, любил при случае ввернуть коронную фразочку: «Ну что, Рымник? Покажем конкурентам, почём фунт изюму?»
И Антон старался, показывал.
Чтобы не потерять форму, подготовиться к сдаче на юношеский разряд, «нарастить мясо» перед сезонными соревнованиями, а если уж откровенно, то хотя бы ненадолго выползти из-под родительской опеки, Антон добился путёвки в спортивный лагерь на все летние каникулы.
Новенькая, пахнущая спонсорскими деньгами лыжная база находилась на Нахимовском озере. Всё было устроено грамотно: и трассы для лыжероллеров, и площадки для биатлонной стендовой стрельбы, и тренировочные залы, и огромный бассейн. Для подготовки к региональным соревнованиям лучше не придумаешь!
Антона определили в отряд соответственно его году рождения. Но существовал один немаловажный нюанс, из-за которого всё и произошло: он родился в самом конце декабря, тридцатого числа. Остальные ребята, как на подбор, были январские-февральские. Другими словами, в анкете год рождения такой же, как у Антона, а на деле — почти на год его старше, сильнее и выше ростом. А лидер отряда, долговязый Федька Дубов по кличке Дубина, вообще родился, как будто специально, первого января.