Железная леди Дуглас Кэрол
Почтенная домоправительница вновь впустила нас в квартиру 221-б на Бейкер-стрит, и мы поднялись по ступенькам. Мистер Холмс пригласил нас войти и предложил присесть. В этот раз Квентин с матерью расположились на диване. Я села в плюшевое кресло, которое занимал доктор Уотсон, сегодня отсутствующий.
– Рад встрече с вами, миссис… Блоджетт, – сказал детектив. – Кажется, у меня есть замечательные новости для вашего сына.
Несмотря на свой преклонный возраст, миссис Стенхоуп поняла необходимость сокрытия личности Квентина и охотно включилась в игру.
Она любезно кивнула, хотя и немного рассеянно, и вытащила лорнет из своего лилового атласного ридикюля с оборками. С серьезным видом разложив его, она поднесла линзы к глазам и удостоила мистера Холмса осмотром с головы до ног – только очень старым или же очень юным людям разрешено так себя вести в приличном обществе.
– Спасибо вам… мистер Холмс, не так ли?
Ее голос, который я не имела возможности слышать ранее, оказался из тех, что напоминают курагу, сухую и приторную. Слабый фальцет дрожал посредине слов, испуская неудачные тремоло. Честно говоря, он привел бы в ужас любого обладателя даже минимального музыкального слуха. Черты лица мистера Холмса исказила страдальческая гримаса, и он покорно вздохнул:
– Верно, меня зовут Холмс, мадам, как и вас – Блоджетт.
Эта фраза, как и нелепое выдуманное имя, повисла в воздухе. Я с трепетом ждала ответа знатной леди. Она могла забыть о нашей договоренности и сказать правду.
– Типичные британские фамилии, что одна, что другая, – в конце концов проскрипела миссис Стенхоуп фальшивой скрипкой. – Я с облегчением узнала, что вы освободили моего давно потерянного Джаспера от грозившей ему опасности. Как вам это удалось, молодой человек?
Мистер Холмс с примирительным взглядом и заговорщицкой улыбкой повернулся к нам с Квентином:
– Мне искренне жаль, но детали должны оставаться нераскрытыми. Безусловно, вы понимаете, что в майвандском деле замешаны люди, которые теперь занимают высокие посты в правительстве. Кроме того, я могу гарантировать вам, что некоторые из этих публичных и весьма важных персон также хотят быть уверенными, что полковник Моран больше вас не потревожит.
Квентин нахмурился:
– Тогда репутацию бедного Маклейна очистить не удастся?
– Боюсь, что так. – Мистер Холмс шагнул к окну, откуда мог пристально наблюдать за гостями. – Несправедливости прошлого иногда не только остаются безнаказанными, но и прославляются в легендах. Например, в историях войн, начиная с Троянской. Майванд был незначительной битвой в дальнем уголке земного шара, где наша родина больше не имеет каких-либо реальных интересов. Я могу поручиться, что амбиции России в тех краях тоже тают и к началу нового века будут вовсе несущественны. Полковник Моран воскресил прошлое лишь потому, что его сегодняшняя деятельность сопряжена с опасностью со стороны тех, кто мог бы знать о его майвандских похождениях.
– Вы все еще не сказали, как вам удалось его обезвредить, сэр. – Повелительный дрожащий голос «миссис Блоджетт» прозвучал как старый скрипучий орган. – Мне дали понять, что вы своего рода современный чудотворец. Дэниел пришел к такому выводу.
– Даже Дэниелу нет необходимости раскрывать все секреты, – возразил мистер Холмс. Он повернулся к нам, чтобы разъяснить свое замечание: – Достаточно будет сказать, что я лишил Морана зубов и когтей. Никто из тех, с кем он привык вести свои шпионские дела, впредь не сможет с ним сотрудничать. Теперь ему нет никакого смысла защищать свое прошлое, раз земля выбита из-под ног.
– Но не будет ли он опасен, как раненый тигр? – спросила мать Квентина.
Холмс снисходительно улыбнулся, хотя тон его оставался учтивым:
– Потрясающе меткое замечание, мадам. Однако могу вас успокоить: полковник Моран будет слишком занят спасением собственной шкуры, чтобы донимать других.
– Хм.
Пожилая леди медленно наклонилась вперед, перенеся весь свой вес на хрупкие руки, сложенные на набалдашнике трости. Потом она стала постепенно приподниматься, дюйм за дюймом. Мы замерли, сознавая, что должны помочь ей, но все же боясь обидеть ее самим предложением помощи.
Осторожно выпрямившись, она начала ковылять по комнате, держа лорнет перед глазами, как будто желала исследовать обстановку.
– Плетеное кресло нуждается в обновлении, мистер Холмс, – заявила она. – Надеюсь, мой сын достаточно вознаградил вас за услуги, чтобы вы смогли немного привести в порядок свой дом.
– Еще нет, – поспешно вставил Квентин, – но я сделаю это перед отъездом.
– Говоря о котором, мы должны… – начала я, с опаской поглядывая, как миссис Стенхоуп семенит прямо к загроможденному столу.
Внезапно она остановилась и указала тростью на предмет в темном углу кресла:
– Ах, скрипка. Пиликаете понемножку?
– Это Страдивари, мадам, – лаконично откликнулся мистер Холмс прохладно-вежливым тоном.
Леди наклонилась над инструментом, рассматривая его сквозь лорнет:
– Не помешала бы канифоль, молодой человек.
Затем она стремительно, насколько позволял возраст, проследовала по истертому красному ковру и замерла перед диваном, где сидел Квентин. Она вытянула шею, но внимание ее было направлено не на сына, а на стену над ним.
– Весьма патриотично, сэр, – одобрительно проскрипела она и переместилась вокруг кресла к углу, загроможденному склянками и пузырьками с самодельными этикетками, тускло мерцавшими в свете лампы.
Я повернулась, чтобы оглядеть темные пятнышки на обоях над диваном: то, что я приняла за погрешность узора, теперь оказалось рисунком из дырок от пуль, образующих изящный вензель «V. R.», довершенный небольшой короной сверху.
Миссис Стенхоуп приостановилась перед камином. Она постучала тростью по голове бурого медведя, распростертого перед каминной решеткой:
– Очевидно, вы скорее неравнодушны к медведям, чем к тиграм, мистер Холмс. Жаль, что полковника Морана, который стал причиной таких неприятностей для моего дорогого мальчика, нельзя поймать и превратить в предмет интерьера.
Она осмотрела складной нож, воткнутый посередине деревянной каминной полки в веер листков бумаги, и неуклюже вывернула голову, пытаясь прочесть часть текста. Я взглянула на Квентина, чувствуя себя ужасно из-за столь отталкивающего поведения его матери. И он еще волновался, что семья могла бы посчитать его поведение за границей неподобающим и оттолкнуть его?! Особняк на Гросвенор-сквер, по-видимому, еще не гарантирует аристократизма.
– Ага, – каркнула миссис Стенхоуп тоном, который слишком уж напоминал Казанову, – я вижу здесь портрет прекрасной девушки. Мать не может желать лучшей партии для сына. Вне сомнений, это ваша сестра, так, сэр? Возможно, вы представите ей моего мальчика, когда он крепко встанет на ноги.
Мне стало трудно дышать, поскольку старуха остановилась перед фотографией Ирен. Сама идея предложить Ирен Квентину в качестве невесты в моем присутствии звучала слишком ужасно, чтобы развеселить меня даже на миг. Эта старая карга переходит все границы!
По выражению лица мистера Холмса было заметно, что его терпение тоже на исходе. Он подошел к каминной доске и передвинул рамку подальше от любопытных глаз пожилой леди.
– Жена моего знакомого, – сказал он холодно, – весьма закрытая персона. – Детектив помолчал и добавил со значением: – Моего «покойного» знакомого.
Мистер Холмс уже знал, каким превосходным образом упоминание о смерти сдерживает неуместные расспросы. Миссис Стенхоуп отпрянула, распознав упрек, но мгновение спустя отняла руку от трости, чтобы ткнуть корявым пальцем в живот мистера Холмса:
– Какая прелесть, сэр. Без сомнений, сувенир от благодарного клиента, верно? Джаспер, сынок, ты тоже непременно должен подарить мистеру Холмсу что-нибудь подходящее. Не так ли, сэр? – Она хитро усмехнулась: – Если вы так преуспели в детективном деле, как говорят, и получаете небольшие безделушки на память от каждого довольного клиента, то как же вам, должно быть, тяжело ходить, ведь ваша цепочка для часов перегружена трофеями.
Детектив с большим достоинством одернул пиджак над цепочкой, как человек, задергивающий занавес или, возможно, прикрывающий рану от посторонних взглядов.
– Пожалуй, вам лучше присесть, миссис Блоджетт. Я опасаюсь, как бы вы не споткнулись о складку ковра, – пусть зрение у вас необыкновенно острое, ноги могут подвести.
С этими словами он взял ее за локоть, провел обратно к столу и усадил в кресло, стоявшее рядом, метнув в старушку свой невероятно проницательный и почти жестокий взгляд.
– Итак, – сказал он, – наше дело завершено. Да, и спасибо вам, миссис Блоджетт, что упомянули причитающиеся мне комиссионные.
– Я надеюсь, – проговорил Квентин, – что вам сгодятся наличные, мистер Холмс. Я только приехал, и у меня еще не было времени завести чековую книжку.
– Вполне сгодятся, вполне. Я с радостью принимал и золотые монеты, – добавил он, снова зыркнув на пожилую леди.
Миссис Стенхоуп выглядела слегка ошеломленной, но вновь начала свой мучительный подъем с места, сжимая трость в цепких руках, в то время как все остальные, затаив дыхание, уставились на нее, будто на канатоходца в цирке.
Трясущейся рукой она ухватилась за предплечье мистера Холмса.
– Сэр, – пропыхтела она, – я надеюсь, что вы в полной мере разделите материнскую радость, став свидетелем того, что мой сын свободен и находится в безопасности.
– Истинно так, мадам, – ответил он быстро, провожая ее к дверям с такой вежливостью, что на мгновение показался почтительным придворным, церемонно выпроваживающим знатную даму.
Мы с Квентином последовали за ними помертвевшие, по крайней мере – я. Игра наконец закончилась. Мы стояли на пороге. Я снова оглянулась на комнату мистера Холмса, которая после этих двух визитов стала мне странным образом близка. Сколько таинственных экспериментов проводится при ярком свете газовых рожков, висящих высоко на стенах! Сколько людей как знатного, так и низкого происхождения переступают через этот порог, принося всяческие загадки в качестве подарка странному обитателю квартиры!
На мгновение гостиная представилась мне причудливым поездом, мчащимся сквозь время с грузом преступлений и наказаний. Я знала, что уже никогда не смогу увидеть Бейкер-стрит тем незамутненным взором, каким впервые окинула эту комнату, как никогда не смогу вновь вернуться в Сефрен-Хилл или в Шропшир. И потом мне подумалось, что я и есть тот поезд и что моя жизнь – железнодорожное полотно, которое уносит меня прочь от прошлого в туманное и даже таинственное будущее. Я начинала понимать увлечение Ирен различными головоломками: они сообщают жизни ускорение, которое делает путешествие стремительным и пугающим… но страшно интересным.
Мистер Шерлок Холмс также следовал по своему пути. Изучая его быструю, нервную и все же превосходно контролируемую мимику, я могла с уверенностью сказать, что он никогда не собьется с курса.
– Спасибо вам, мистер Холмс. – Я с удивлением поняла, что говорю вполне искренне, не как мисс Баксли или даже мисс Хаксли, но как настоящая я. Он стал последней надеждой Ирен. Он сделал все для окончательного спасения Квентина Стенхоупа от его прошлого и – к сожалению, как я и опасалась, – от моего будущего.
Квентин помог матери спуститься вниз по ступенькам и выйти на улицу, пока я медленно следовала за ними, погруженная в новые для меня мысли. Я снова чувствовала себя лишней, но таков, как видно, мой удел.
Бейкер-стрит встретила нас сумраком. Кудрявые темные овечки облаков неслись над городом, словно бесконечный трепещущий покров тумана. Ветер усиливался, а время, казалось, остановилось.
Квентин вытащил свисток и два раза свистнул. На наш зов через оживленную дорогу лихо вывернул четырехколесный экипаж. Даже лошадь чуяла в воздухе приближение бури; она месила копытами уличную грязь и нервно косила глазами, хотя поводья были крепко зажаты в жесткой руке кучера.
Усадив мать, Квентин подал мне руку, чтобы помочь сесть в коляску, где оказалось еще темнее, чем под тусклым серым небом. Ни один из газовых фонарей пока не горел, хотя уже наступал вечер.
Едва мы отъехали от тротуара, миссис Стенхоуп прикрыла лицо уголком кружевного платочка, и все ее хрупкое тело содрогнулось в приступе мучительного кашля.
– Ваша матушка переутомилась, – заметила я, пытаясь говорить сочувственно.
– Боюсь, что так, – ответил он, сгибаясь к старушке, чтобы осмотреть ее. – Пройдет с минуты на минуту.
Я вежливо поглядывала, как миссис Стенхоуп лихорадочно зарывается носом в складки платка в приступе одышки.
– Квентин, наверное, стоит остановиться…
– Мы остановимся, – прохрипела старушка, – как только я сниму этот проклятый нос!
Глава тридцать вторая
Щупальца Тиффани
– Ирен, все-таки это твоя самая гнусная выходка! Настолько неразумная, что не выразить словами!
– Ты совершенно права, Нелл, – весело согласилась подруга, стирая морщины из театрального грима, словно перерождаясь в Судный день. Я себе так и представила эту картину: первым делом в Судный день Ирен избавится от морщин. – Все исчезнет в мгновение ока, мне уже случалось проделывать подобное.
Она пошарила рукой под юбкой из хрустящей тафты и достала саквояж, в который отправились остатки грима и белоснежный парик. Только вдоль линии волос осталось немного белой пудры. Примадонна энергично затрясла головой, пока пудра не заволокла салон дымным облачком.
– Как ты собираешься вернуть глазам обычный цвет?
Ирен показала маленький пузырек:
– В противоположность белладонне, которая увеличивает зрачок и заставляет глаза казаться темнее, это прекрасное средство уменьшает зрачок для противоположного эффекта. Конечно, оно немного ухудшает зрение. Миссис Стенхоуп не притворялась, когда плутала с лорнетом по комнате. – Впрочем, взгляд Ирен, направленный на меня, оставался достаточно пристальным. – Не стоит волноваться, Нелл. Я не собираюсь без разрешения участвовать в вашем паломничестве на Гросвенор-сквер. Две миссис Стенхоуп могут вызвать переполох, а триумфальное возвращение блудного сына и без того весьма волнительно.
– Квентин, – я повернулась к нему, все еще во власти странной мечтательности, причиной которой был отъезд с Бейкер-стрит, – вы должны были знать об уловке Ирен еще до того, как мы покинули Стрэнд.
– Виновен, – произнес он с раскаянием не большим, чем у малыша, стянувшего булочки к чаю. Он улыбнулся в ответ на мое растущее негодование: – Моя дорогая Нелл, после всего того, что Ирен сделала для гарантии моей безопасности и даже для моего душевного здоровья в столь непростой период, я едва ли мог отказать ей в возможности сыграть мою мать.
– И мне не терпелось попасть в квартиру на Бейкер-стрит! – сослалась Ирен на собственный интерес, возвращая свое привычное лицо быстрыми умелыми движениями. – В каком ужасном беспорядке живет такой в высшей степени логичный человек. Это так мило!
– «Мило» – не то определение, которым я бы обозначила Шерлока Холмса или его окружение, – возразила я.
– Да уж наверняка, – ответила Ирен и, перегнувшись, дернула меня за подол.
Я в негодовании отшатнулась. Меня не привлекала подобная фамильярность даже со стороны подруги.
– Погоди, Нелл, я поправлю тебе верхнюю юбку. Нам обоим придется преобразиться в этой жалкой маленькой коляске, чтобы довести дело до конца. Но уже недолго осталось мучиться. Ты ведь не хочешь выглядеть… неэлегантно во время возвращения Квентина домой, не так ли?
Угроза «неэлегантности» моментально затмила все мои возражения. Ирен принялась расстегивать на мне боковую застежку лифа, будто переодевая непослушного ребенка, которому требуется помощь даже в самых простых действиях.
– Ирен! – только и смогла я пролепетать в ужасе от самой идеи быть раздетой в присутствии джентльмена.
– Цыц! – невежливо бросила она. – Я всего лишь отогну край. Цвет «палевая роза», – сообщила она Квентину. – Уверяю вас, для Гросвенор-сквер в самый раз.
Он засмеялся, и такого беззаботного смеха я не слышала от него со времен нашей встречи на Беркли-сквер.
– Не обращайтесь ко мне за одобрением. Мои познания о моде устарели лет на десять.
– Значит, поверьте мне на слово. – Ирен расправила складки шифоновых розочек на лифе моего платья: – Вот так, Нелл. Сейчас. Посмотри, что я прихватила! – Она вытащила какую-то блестящую вещицу из саквояжа, и ее пальцы устремились к моему горлу. – Ох, да не вертись же ты, Нелл! Я не пытаюсь задушить тебя, просто хочу приколоть брошь.
– Ой! – Я потянулась к воротнику. – Не тот ли это ужасный осьминог Тиффани? – Пальцы нащупали холодную фигурку неправильной формы.
– Нелл, ты меня обижаешь. – Она тряхнула головой, перехватила свою роскошную буйную копну волос несколькими резинками с запястья и закрепила прическу длинной заколкой, которую до этого держала в сжатых губах. Не сомневаюсь, она стала бы уверять, что курение сигарет через мундштук служит идеальной тренировкой для укладки волос в движущейся коляске. – Пофлушай, – достаточно четко прошамкала она сквозь черепаховые шпильки, которые теперь сжимала во рту, пока ее ловкие пальцы стремительно одну за одной вставляли их в прическу. – Не надо рассказывать об этом Годфри. Он будет страдать.
– Я не могу содействовать женщине, которая намеревается обмануть собственного мужа!
– Господи, Нелл, большинство дам Мейфэра и Белгравии жить не могут без обмана. Я просто следую общей тенденции. Кроме того, ты ведь знаешь, как он одержим вопросами, касающимися Шерлока Холмса.
– Годфри? Это Годфри-то одержим?!
– Весь план придумала я, – напомнила мне подруга. – И я имею право насладиться его результатами, хотя мистер Холмс был прискорбно скрытен и не поведал подробностей расследования. Ну и ладно, я сама могу догадаться, а если нам повезет, в газетах появятся кое-какие зашифрованные намеки. Теперь же… – она открыла саквояж, вытащила шляпку и надела ее, – я намерена покинуть тебя перед следующей твоей встречей. По некоторым причинам мне не столь интересно, что делается на Гросвенор-сквер, сколь волнует происходящее на Бейкер-стрит. – Ирен выглянула в окно. – Квентин, попросите извозчика остановиться на следующем углу. Я сяду в омнибус и вернусь в отель.
Я могла только кивнуть, по-прежнему ощупывая слабыми пальцами брошь у ворота платья.
Квентин постучал в потолок, и темп движения коляски замедлился. Когда экипаж остановился, Квентин нагнулся, чтобы открыть дверь, и примадонна живо, по-мальчишески выскочила на улицу. Я потянулась за ней:
– Подожди, Ирен…
Она лишь улыбнулась в ответ, а потом послала мне воздушный поцелуй.
– Ирен, брошь, которую ты мне приколола… Скажи мне, что это не рубиновая звезда, подаренная тебе королем Богемии!
– Она произведет фурор на Гросвенор-сквер, – пропела подруга, несмотря на спешку.
– Но рубины… и «палевая роза» не подходят друг другу…
Повозка резко дернулась, и вслед донеслось:
– Рубины подходят ко всему, как и кровь…
Я вздрогнула, как будто из моих пальцев посыпались драгоценные камни.
– Вы замерзли? – спросил Квентин с такой заботой в голосе, что я мигом согрелась бы, будь мне действительно холодно.
– Нет. Просто заинтригована.
Он снова засмеялся:
– Пожалуйста, не сердитесь на Ирен. Ей необходим маскарад, иначе она не чувствует вкуса к жизни.
– Нечто вроде шпионажа?
– Похоже. Чем больше опасностей, тем больше удовольствия.
– Вам будет не хватать этого, – сказала я.
Он пожал плечами, но взгляд его стал отсутствующим:
– Придется найти другое занятие. Пока не знаю какое.
– А что вы столько лет делали после войны за границей?
– Путешествовал среди чужеземцев, изучал их языки и обычаи. – Он взглянул на мое украшение. – На северо-востоке Афганистана, среди голубоглазых и светловолосых местных жителей, до меня дошли слухи об утраченном рубине. Я убедил себя, что хочу найти его, что именно ради этого волнующего сокровища остался в тех краях.
– Так и было?
Он пожал плечами:
– Всего лишь удобный повод для бегства от себя. Возвращаться домой было страшно. Слишком много объяснять.
– Тогда не выкладывайте всего сразу, – посоветовала я.
Он кивнул и молчал до тех пор, пока коляска не остановилась. К этому времени спустились сумерки, покрыв туманной дымкой пространства между особняками и свернувшись спящей черной пантерой вокруг скульптуры в центре сада.
Квентин помог мне выйти из коляски. Когда мы приблизились к рядам окон, светящихся первыми вечерними огнями, колеса гремели уже далеко позади, заглушая стук моего сердца.
– Наверное, стоило предупредить их, – предположила я.
– Нет. – Он взял меня за руку, но я понимала: он сделал это, чтобы поддержать не меня… а себя самого.
Квентин постучал; двустворчатая резная черная дверь отворилась и показался строгий дворецкий. Я замерла, гадая, признает ли он Квентина, но, видимо, он служит не так давно.
– Как вас представить? – спросил этот тип неодобрительным тоном. Однако его взгляд стал почтительным, едва он увидел одолженную мне подругой брошь.
– Квентин Стенхоуп из Афганистана и мисс Пенелопа Хаксли из Парижа, – сказал полушутливым тоном Квентин.
Я обнаружила, что мои пальцы запутались в рукаве его пальто. Он быстро сжал мне руку. Даже через лайковую перчатку чувствовалось тепло. Мы проследовали за дворецким через огромный, как танцевальная зала, холл с мраморным полом, мимо столовой с белоснежной скатертью, где звездами мерцали свечи. Скороговоркой, словно осенний дождь по опавшим листьям, разносилось эхо шагов.
Нас представили в открытых двойных дверях гостиной, где перед ужином собралась вся семья. После сгущающегося сумрака и теней холла яркий свет за порогом комнаты ослепил нас.
Члены семьи застыли, как персонажи на портретах Сарджента: одетые для ужина мужчины в непременном черном и белом, дамы в расплывчатых акварельных вихрях платьев, с испуганными серо-голубыми глазами.
– Дядя Квентин! – вдруг закричала одна из расплывчатых пастельных луж. Затем Аллегра Тёрнпенни (а это была именно она), как малыш в канун Рождества, вприпрыжку помчалась по обюссонскому ковру и мраморному полу к нам. Обвив руками шею Квентина, она буквально повисла на нем, пока он повторял:
– Аллегра? Аллегра, неужели это ты?
Тут сдержанные статичные женщины Стенхоуп сдвинулись со своих мест на групповом портрете и заволновались переливающимися облаками шелка и сатина; за ними пришли в движение и недоуменные мужчины в вечерних костюмах, хотя более размеренно.
Официально представили – конечно, помимо меня, – двух мужей сестер Стенхоупа, которых он еще не видел. Однако пришлось назвать Квентину каждого члена семьи, чтобы он мог заново познакомиться с ними и восстановить родственные связи.
Я наблюдала со стороны, как Квентин тонет в омуте своей семьи, будто в слишком мягком диване, беседуя то с одним, то с другим, прерываясь, чтобы обнять сестру, которая только сейчас преодолела неловкость воссоединения. Мужчины-родственники кружили вокруг него, то пожимая руку, то просто оглядывая ошеломленным взором.
Затем все поднялись наверх к пожилой матери. Останься у меня хоть какое-то желание улыбаться после истории с перевоплощением Ирен, состояние настоящей миссис Стенхоуп мигом отбило бы всякую склонность к веселью. Слабую тихую леди в инвалидной коляске сопровождала медсестра в чепце. Память старушки превратилась в серый холмик пепла, из которого уже не суждено было возродиться никакому фениксу. Она лишь трогательно-вежливо улыбалась в гуле голосов, и было ясно, что она совершенно не в состоянии вспомнить ни своего сына, ни кого-либо из его старших братьев и сестер, которые суетились вокруг.
Вскоре мы спустились вниз. Все продолжали поддерживать оживленную беседу, чтобы хоть как-то компенсировать совершенное отсутствие голоса и памяти у бедной матушки Квентина.
Вряд ли стоит упоминать, что ужин задержался. К тому времени, когда мы все оказались в длинной столовой, на лице лакея застыло выражение ледяной вежливости пополам с затравленной яростью.
За столом Аллегра буквально узурпировала меня и забросала вопросами, не упуская возможности полюбоваться издалека любимым дядей.
– Он совсем не изменился. Нет, в самом деле! – воскликнула она. – Даже не постарел.
– Это потому, что ты, как и любой ребенок, считаешь каждого взрослого столь же древним, как египетские мумии.
Судя по ее смешку, в моем замечании была доля истины, но она ринулась его отрицать с недавно появившимся чувством собственного достоинства вполне взрослого человека:
– Неправда, вас я вовсе не считала египтянкой, мисс Хаксли. Или я могу называть вас Нелл, как это делает Квентин? – лукаво добавила она.
– Сначала посмотрим, будем ли мы общаться в будущем. Это еще не ясно.
– Вы не уедете из Лондона?
– Мой дом теперь во Франции, под Парижем.
– Под Парижем, звучит божественно! – Глаза Аллегры на мгновение совсем по-девчоночьи блеснули гранеными сапфирами. – Ах, кутюрье, придворные, романтичные французские джентльмены!..
– Я вижу, что ты не очень хорошо знакома с Парижем.
– Но ведь я могу приехать навестить вас! Ну скажите же, что могу! Мне ни разу не приходилось встречать тех, кто живет в Париже.
– Близ Парижа, – поправила я. – И тебе надо будет спросить разрешения у мистера и миссис Нортон, в чьем коттедже я обитаю.
– Коттедж. Как живописно! А кто еще там живет?
– Дьявольски-черный кот по имени Люцифер, он из породы персов, но Квентин сообщил мне, что эти твари на самом деле афганского происхождения. Также у нас живет попугай, которого я унаследовала от одного из клиентов Годфри – мистера Нортона, – противный пестрый болтун по имени Казанова.
– Как же все это забавно! – мечтательно, с трепетом очень юной леди промурлыкала Аллегра. – Никакого сравнения с унылым, сырым и темным Лондоном. Мне кажется, что ваш друг Годфри невероятно обаятелен и красив, совсем как настоящий француз.
Я не стала говорить, что ее осведомленность о французских мужчинах соперничает только с ее знанием Парижа, вместо этого строго напомнив:
– И Годфри женат.
– Ах да, вы уже говорили. – Девочка была слишком юна, чтобы расстраиваться.
– Его жена – моя подруга Ирен, с которой мы вместе снимали комнату год назад в Сефрен-Хилл.
– Сефрен-Хилл? Вы действительно там жили? Как богемно.
– Да, мы с Ирен настоящая богема, – с достоинством подтвердила я. – По-моему, мы неизменно оказываемся в самых красочных кварталах больших городов.
– Знаете, мисс Хаксли, – сказала Аллегра, откинувшись на спинку стула и взяв чашку водянистого супа, где плавало несколько неопознанных объектов, очень тонко нарезанных, – я не сомневаюсь, что истории дяди Квентина о войне и о жизни на Востоке будут весьма интересны, но мне почему-то кажется, что рассказ о том, что с вами произошло после нашей встречи на Беркли-сквер, окажется более увлекательным.
– Заблуждения, по-видимому, ваша семейная черта, – пробурчала я, пока лакей подавал мне персональный бассейн прозрачного супа. Взглянув на него, я решила, что крепкий буйабес Прованса больше не кажется мне несъедобным. – Не думаю, что твой дядя будет говорить о войне. Его работа была все же секретной, и потом – он много страдал.
– Секретной? – Аллегра уставилась на блестящую столешницу, в которой отражался беседовавший с сестрой Квентин. – Он всегда такой милый, и я его обожаю, но не могу представить, чтобы дядя Квентин занимался действительно важными делами. А вы можете?
Пожалуй, я переборщила с информацией для восхищенных племянниц. Пришлось прикусить язык, что, к счастью, сделало невозможной попытку попробовать суп, но зато удержало меня от детального рассказа о том, какую захватывающую и энергичную жизнь вел ее дядя в последнее время.
Высокие напольные часы пробили полдесятого, когда мы покинули Гросвенор-сквер. После ужина джентльмены ускользнули на дегустацию коньяка и сигар. Я не очень-то скучала по миазмам дыма, которые порождают подобные мужские занятия, но время, проведенное в гостиной с дамами, было почти таким же удушающим. Всем им, за исключением Аллегры, было нечего сказать гувернантке, завязавшей знакомство с блудным членом семьи. Еще меньше могла сказать им я: лондонские скандалы и сенсации, которые волновали их, казались мне сущей безделицей по сравнению с международными заговорами и покушениями последних двух дней. Слушая сдержанный щебет дам, я понимала, что Квентин был прав: у меня, безвестной девицы низкого происхождения, жизнь была куда насыщеннее, чем у большинства этих женщин. Аллегра, вышедшая проводить нас с Квентином, отчаянно висла то на дяде, то на мне.
– Пожалуйста, приходите снова поболтать, мисс Хаксли, – умоляла она, – или, по крайней мере, пригласите меня в Париж. И дядя Квентин, пообещай, что я буду видеть тебя чаще. Я страшно по тебе скучаю!
Он вздохнул и аккуратно высвободился из ее объятий:
– Кажется, это было вчера, дорогая Аллегра. Я был младшим в семье. Мисс Хаксли может подтвердить, что я очень много думал о тебе и твоих ровесниках, когда застрял в Афганистане. Мы сражались за вас, за юное и прекрасное поколение. И я рад видеть, какой очаровательной и веселой молодой леди ты стала. Что бы ты ни делала, никогда не падай духом.
Она прильнула к руке дяди, будто боялась потерять его еще лет на десять. Квентин погладил девочку по голове, поцеловал в щеку и наконец-то распрощался с ней.
Миссис Тёрнпенни предложила семье Стенхоуп экипаж, чтобы отвезти нас обратно в отель в Стрэнде, но Квентин учтиво выразил желание прогуляться по площади, а затем поймать кэб.
– Надеюсь, вы не возражаете, Нелл? – спросил он, когда мы уже шли по дорожке к площади.
На самом деле я бы не отказалась от поездки в первоклассном семейном экипаже после целой жизни, проведенной в общественном транспорте, но сказала лишь:
– Напряженный был день.
– Не то слово, – ответил он. – У меня голова идет кругом.
– Без сомнений, это из-за коньяка.
Квентин засмеялся и повел меня по одной из диагональных дорожек, пересекающих центральную часть парка. Было достаточно темно; газовые фонари окружали сад, сияя множеством лун в туманной дали.
– Ах, Нелл, эта летняя лондонская прохлада! Она жила в моей душе все эти годы.
– В самом деле?
Он помолчал и взял меня за руку:
– Интересно, понимаете ли вы, чего избежали? Какой вы стали бы через десять лет жизни в таком доме?
Казалось, нет никакого ответа на подобный вопрос. Конечно, я понимала, что воссоединение с семьей очень взволновало Квентина и что его чувства сейчас бурлят. К тому же у меня была возможность увидеть его в окружении людей его положения и понять, насколько я далека от них. Впрочем, как и мои друзья, Ирен и Годфри, – однако им удалось распорядиться своей судьбой самым чудесным образом.
Глава тридцать третья
Падшие ангелы
– Вы правда надеетесь поймать экипаж? – робко спросила я. Прошло уже несколько минут, но поиски так и не увенчались успехом. Оптимизм Квентина, безусловно, воодушевлял, но я была по-прежнему уверена, что в столь поздний час поблизости не окажется ни одного кэба.
Он вновь рассмеялся:
– Безусловно. На улицах полным-полно карет. А уж стоит кучеру подобрать праздного гуляку, так и на его улице тотчас воцаряется праздник. Ведь, как известно, подвыпившие клиенты всегда щедры на чаевые.
– Но мы-то с вами не выпивали.
– Увы, – промолвил Квентин с некоторым сожалением.
Впрочем, лишь только мы пересекли площадь, как услышали приближающийся цокот копыт.
– Может, это чья-то личная карета, – предположила я.
– Личные экипажи всегда запряжены как минимум двумя лошадьми, – парировал Квентин. – А эта, судя по звуку, – одной. Стало быть, кэб.
– Вы правы, – согласилась я.
Стоял прохладный летний вечер. Экипаж должен был вот-вот поравняться с нами, все отчетливее слышалось постукивание копыт, и я вдруг подумала, что во всем этом есть нечто зловещее. Казалось, сказочные приключения вновь уступают место реалиям повседневной жизни, а спутники прошлого неумолимо приближаются к орбите будущего. Меня не покидало ощущение, что некий этап наших с Квентином отношений подошел к концу, и мы уже не сможем по-прежнему понимать друг друга без слов.
– Вот видите, – объявил он, лишь только экипаж показался на горизонте. – Кэб. Скоро будем потчевать Ирен рассказом о сегодняшней вылазке в город.
– Полагаете, она нас дождется?
– А вы сомневаетесь?
Квентин кивнул кучеру, что сидел за поводьями блестящей черной коляски. Словно глаза дикой кошки, вечерний полумрак прорезала пара оснащавших экипаж фонарей.
– На Стрэнд, – скомандовал Квентин.
Я бросила взгляд на кучера: своим нарядом – а именно, высоким цилиндром и повязанным вокруг шеи кашне – он скорее напоминал персонажа рождественской пантомимы, нежели простого лондонского извозчика.
Бережно придерживая меня за запястье, Квентин помог мне подняться в карету. До чего интимная обстановка царила в вечернем кэбе! Ведь в узеньком салоне пассажирам волей-неволей приходится сидеть вплотную друг к другу.
Как ни странно, кроме нас на улицах не было ни души. Вскоре, подумала я, нам с Ирен и Годфри придется покинуть Квентина – впрочем, как и нам с Квентином придется покинуть экипаж, лишь только мы приедем к Нортонам. Наконец-то мистер Стенхоуп дома.
– У вас ведь нет семьи, – неожиданно промолвил он.
– Верно, – ответила я, удивившись его замечанию. Подобные мысли нечасто приходили мне в голову, но Квентин – следует отдать ему должное – был совершенно прав. – Мой отец умер вдовцом больше десятка лет назад. Братьев и сестер у меня не было, а с кузенами я незнакома, поэтому осталась бы совсем одна, если бы не…