Мистер Убийца Кунц Дин

Вагон-прицеп был припаркован в зоне отдыха более суток, поэтому по крайней мере один патрульный офицер дорожной службы Оклахомы должен был наверняка заметить его. Законы штата, без сомнения, запрещали использовать зоны отдыха в качестве территории для кемпингов. Зоны не были оснащены электричеством, водой, канализационно-очистительными вооружениями. Все это создавало, угрозу здоровью. Иногда полицейские шли на уступки пенсионерам, боящимся путешествовать в непогоду, такую, например, как обрушилась на Оклахому вчера; этим пенсионерам смог наклеенный на бампер машины плакат Американской ассоциации пенсионеров, благодаря которому они получили послабление и отодвинули время отъезда. Но даже очень симпатизирующий им полицейский нe позволит оставаться здесь две ночи подряд. В любую минуту сюда может нагрянуть полицейский патруль.

He желая усложнять их и без того серьезные проблемы убийством полицейского патрульного офицера, Ослетт повернулся и быстро двинулся вдоль вагончика, чтобы обыскать его. Ему больше не нужно было бояться, что вышедший из-под контроля и взбунтовавшийся Алфи пустит ему пулю в лоб. Алфи давно здесь нет.

В кухне на столе он обнаружил выпотрошенные ботинки. Зазубренным ножом Алфи вскрыл каблук и обнаружил там электронную схему с цепочкой маленьких батарей.

Глядя с удивлением на ботинки и груду резиновых обрезов, Ослетт вдруг похолодел от предчувствия беды. "Он ничего не знал о ботинках. Как ему могло прийти в голову распотрошить их?"

– Он знает, что делает, – сказал Клокер.

Ослетт растолковал заявление Клокера так: Алфи обучали пользованию современным электронным оборудованием слежения. Следовательно, хотя его не поставили в известность о том, что за ним следят, он знал, что сверхминиатюрный транспондер был настолько мал, что мог с легкостью уместиться в каблуке ботинка и работать на передачу, по крайней мере, в течение семидесяти двух часов. Хотя Алфи не мог вспомнить, кем он был и кто управлял им, он был достаточно умен для того, чтобы применить на практике свои знания в области разведки и сделать логическое заключение, что его боссы предпринимали тайные приготовления для определения его местонахождения и слежки за ним в случае, если он предаст их, даже если ни были целиком и полностью уверены в том, что он не взбунтуется.

Ослетт с ужасом думал, как он сообщит об этом в секретный отдел своей организации в Нью-Йорке. Гонца, принесшего плохие известия, не убивали, особенно если его фамилия была Ослетт. Но, являясь основным наставником Алфи, он знал, что какая-то доля вины падет и на него, хотя бунт исполнителя-оперативника ни в коей мере не должен был бы причисляться к его, Ослетта, просчетам. Ошибку явно нужно было искать не в его неправильном наставничестве, а в чем-то другом.

Ослетт оставил Клокера на кухне следить за непрошеными посетителями, если таковые будут, а сам стал быстро осматривать остальные помещения вагона.

Он не нашел ничего интересного, только кучу скомканной одежды на полу спальни в конце машины. Он навел на нее луч фонаря, немного растормошил носком ботинка и увидел, что это была одежда Алфи, в которой он был, когда садился в самолет на Канзас-Сити в воскресенье утром.

Вернувшись на кухню, где его ждал Клокер, Ослетт в последний раз посветил на мертвых стариков.

– Какая неприятность! Черт, этого не должно было случиться.

Имея в виду убитых стариков, Клокер презрительно произнес:

– Кому до них есть дело, ради всего святого! Они были просто парой вонючих Клингонсов.

Однако Ослетт имел в виду не стариков, а то, что Алфи был теперь не просто предателем, а предателем, которого невозможно было выследить и поймать, а это угрожало благополучию организации и всех ее членов. Жалости к этим несчастным жертвам в нем было не больше, чем у Клокера, он не чувствовал никакой ответственности за то, что с ними произошло, считая, что общество в их лице избавилось от двух бесполезных его членов, двух уже не способных к воспроизведению паразитов, пользующихся его благами и мешающих движению транспорта своим неуклюжим и громыхающим домом на колесах. Он не любил людей, людские массы. Он видел главную проблему в том, что среднестатистические мужчина и женщина были слишком средними, их было слишком много и они потребляли гораздо больше, чем отдавали обществу, совершенно не справляясь с задачей разумного устройства своей собственной жизни, не говоря уже об обществе, правительстве, экономике и окружающей среде.

И тем не менее он был встревожен тем, как Клокер выразил свое презрение к жертвам. Слово "Клингонсы" тревожило его, так как означало название враждебной человечеству расы, находящейся с ним в состоянии войны. Они были героями множества телевизионных сериалов и кинофильмов, показываемых в серии "Звездные путешествия", еще до того, как в отношениях между Соединенными Штатами Америки и Советским Союзом наметилось потепление. Ослетт считал "Звездные путешествия" невыносимо скучными и утомительными. Он не мог понять тяги к этому сериалу такого количества людей. Клокер был горячим поклонником сериала, без смущения называл себя "Космическим путешественником", мог в деталях припомнить сюжет любого когда-либо снятого на эту тему фильма и эпизода, знал всю подноготную каждого персонажа так, будто они были его близкими друзьями. "Звездные путешествия" были единственной темой, на которую он с радостью мог говорить; его молчаливость сменялась необыкновенным красноречием, когда речь заходила о его любимой фантазии.

Ослетту хотелось быть уверенным, что речь о ней никогда не зайдет.

И сейчас это ужасное слово "Клингонсы" звучало в его мозгу, как набатный гул пожарного колокола.

Возвращение в Оклахома-Сити через неосвещенные и безлюдные пространства, да еще учитывая, что след Алфи потерян, что всей их организации грозит опасность и, вообще, в воздухе носится что-то новое и непонятное, представлялось Ослетту мрачным и угнетающим. Ослетт страшно опасался радостных монологов Клокера о капитане Кирке, мистере Споке, Скотти и других членах той же команды, об их приключениях в этих дальних далях вселенной, которые по фильмам были наполнены большим смыслом и содержанием, чем его было на реально существующей планете людей с их трудным выбором, жалкой правдой и бездумной жестокостью.

– Давай убираться отсюда поскорее, – сказал Ослетт, проходя мимо Клокера в головную часть прицепа. Он не вернут в Бога, но все же горячо молил его о том, чтобы к Клокеру вернулось его привычное состояние погруженности в себя и молчаливости.

Сайрус Лоубок вышел на время из комнаты посовещаться с коллегами.

Марти с облегчением вздохнул.

Когда детектив вышел из столовой, Пейдж отошла от окна и села на стул рядом с Марти.

Марти допивал оставшуюся от растаявшего льда холодную воду.

– Я хочу, чтобы всему этому пришел конец. Мы не должны быть здесь, рядом с этим парнем.

– Ты думаешь, нам нужно позаботиться о детях?

"…необходимы… моя Шарлотта, моя Эмили…"

Марти сказал:

– Да, я очень волнуюсь.

– Но ты дважды ранил его в грудь.

– Я думал, что он лежит в фойе со сломанным позвоночником, а он встал и убежал. Или уполз. А может быть, даже испарился в воздухе. Я не знаю, что здесь происходит, Пейдж, но это похлеще того, что я когда-нибудь писал. И это не конец, далеко не конец.

– Если бы девочки были только с Виком и Кети, а то ведь с ними полицейский.

Если бы этот ублюдок знал, где девочки, он бы за минуту прикончил и полицейского, и Вика, и Кети.

– Но ты ведь справился с ним.

– Мне просто повезло, Пейдж. Чертовски повезло. Он не мог даже предположить, что в ящике стола у меня пистолет или что я при необходимости воспользуюсь им. Он опешил от неожиданности. Он больше не поймается на этом. Теперь он будет удивлять.

Марти поднес кружку к губам, и кубик льда соскользнул на язык.

– Марти, когда ты вытащил пистолеты из ящика в гараже и зарядил их?

Перекатывая во рту кубик льда, он сказал:

– Я заметил, как тебя передернуло, когда ты узнала об этом. Я сделал это сегодня утром. Перед тем, как ехать к Полю Гутриджу.

– Зачем?

Он как мог объяснил то странное чувство, будто что-то давит на него, собираясь уничтожить прежде, чем он поймет, что это. Он попытался растолковать, как это чувство переросло в приступ страха и надпил момент, когда страх настолько захватил его, но он понял, что ему нужно оружие, чтобы защитить себя.

Он не мог рассказать ей об этом тогда, боясь, что она сочтет это блажью, и ждал, когда последующие события подтвердят обоснованность его ощущений страхов.

– Что-то ведь действительно надвигалось, – сказала она, – Этот двойник. Ты почувствовал, что он придет.

– Да, похоже, что это так. Каким-то образом почувствовал.

– На уровне подсознания.

Марти покачал головой.

– Нет, это было не так. Не так, если ты имеешь в виду какой-то образ или видение. Я не видел, что именно приближается, не было даже ясного предчувствия. Просто это… это ужасное чувство, что на тебя что-то давит… как на аттракционе-волчке, когда ты быстро крутишься вокруг своей оси, пригвожденный к сиденью, и чувствуешь, как на грудь наваливается что-то тяжелое. Ты знаешь, ты бывала на этом аттракционе, и Шарлотте он очень нравится.

– Да, я понимаю… Думаю, что поняла.

– Началось все так, а потом стало еще хуже, пока я не стал задыхаться. Потом, когда я уже собрался ехать к доктору, это внезапно прекратилось. Позже, когда я вернулся домой, этот сукин сын уже был здесь, но я ничего не почувствовал, когда входил в дом.

Какое-то время они молчали.

В окно стучал дождь.

Пейдж спросила:

– Но как он может выглядеть точно так же, как ты?

– Не знаю.

– Почему он говорил, что ты украл у него жизнь?

– Я не знаю. Не знаю, и все тут.

– Мне страшно, Марти. Это все так странно. Что нам делать?

– Не знаю, нужно как-то пережить эту ночь. Но мы не останемся здесь. Поедем в гостиницу.

– Если полиция не найдет его мертвым, то будет еще завтра… и послезавтра.

– Я устал, абсолютно разбит и плохо соображаю. Сейчас я могу думать только о сегодняшней ночи, Пейдж. Я буду думать о завтрашнем дне, когда он наступит.

На ее красивое лицо легла тень беспокойства. Он никогда еще не видел ее такой расстроенной со времени болезни Шарлотты.

– Я люблю тебя, – сказал он, нежно обнимая ее. Положив свою руку поверх руки Марти, она произнесла:

– О Господи, я тоже люблю тебя, Марти, тебя – и девочек, больше всего на свете, больше жизни. Мы не должны позволить, чтобы с нами что-то случилось. Мы просто не можем этого позволить.

– Мы не позволим, – произнес он, но слова прозвучали несерьезно и неискренне, как бравада мальчишки.

Он сознавал, что ни один из них не питает ни малейшей надежды на то, что полиция защитит их. Он не мог скрыть своего раздражения по поводу того, что им не было предложено ничего такого, что отдаленно напоминало бы услугу, уважение, внимание – словом, то, что обычно получали персонажи его романов от полицейских властей.

По своей сути детективные романы были о добре и зле, о победе первого над вторым и о надежности правоохранительной системы в современном демократическом обществе. Их с интересом читали, потому что они вселяли в читателя уверенность в том, что эта система по большей части действенна и жизнеспособна, даже если факты окружающей действительности иногда наталкивали на более тревожные выводы. Марти работал в жанре детектива с огромным удовольствием, так как верил, что правоохранительные органы и суды вершат справедливость, а если иногда попирают ее, то неумышленно. Сейчас, когда он впервые обратился к этой системе за помощью, она подвела его. Ее недееспособность не просто ставила под угрозу его жизнь и жизнь его жены и детей, но заставляла усомниться в ценности и правдивости всего, о чем он писал, в праведности цели, которой он посвятил столько лет упорных трудов и борьбы.

Вернулся лейтенант Лоубок, неся в руках прозрачный пластиковый пакет, внутри которого лежала небольшая черная сумочка на молнии размером с половину бритвенного набора. Он положил пакет на стол и сел.

– Мистер Стиллуотер, вы проверили все замки, когда утром уходили из дома?

– Замки? – переспросил Марти, удивляясь, к чему он клонит теперь, и стараясь не показывать своего гнева. – Да, я как следует все закрыл. Я вообще очень внимательно отношусь к этому.

– А вы уже задумывались, как этот самозванец сумел проникнуть в дом?

– Думаю, он разбил окно. Либо выломал замок.

– Вы знаете, что в этом пакете? – спросил Лоубок, постукивая по черной кожаной сумочке и не вынимая ее из пакета.

– Боюсь, я не обладаю рентгеновским зрением, – ответил Марти.

– Я думал, вы узнаете ее.

– Нет..

– Мы нашли это в вашей спальне.

– Я никогда раньше не видел ее.

– На туалетном столике.

– Не тяните, лейтенант, – вмешалась Пейдж. Губы Лоубока вновь тронула еле уловимая улыбка, похожая на тень прилетевшего на зов духа, витающего над столом во время спиритического сеанса.

– Это полный комплект отмычек.

– Так вот как он вошел, – произнес Марти.

Лоубок пожал плечами.

– Я могу сделать из всего этого такое умозаключение.

– Это очень утомительно, лейтенант. Мы беспокоимся о детях. Я согласен с женой – не тяните.

Облокотившись на стол и уставясь пристально на Марти, детектив сказал:

– Я работаю полицейским вот уже двадцать семь лет, мистер Стиллуотер, это первый случай в моей практике, когда для того, чтобы проникнуть в дом, используется набор отмычек профессионального взломщика.

– И что из этого?

– Обычно они ломают стекло или взламывают замок, как это предположили вы. Иногда они снимают с петель дверь. В арсенале у обычного вора-взломщика есть сотни способов проникновения в помещение, и все они гораздо сподручнее, чем использование отмычек.

– Это был не простой вор-взломщик.

– О да, теперь я это вижу, – сказал Лоубок. – Этот парень еще тот артист. Сами посудите: он умудряется выглядеть вашей копией, несет какой-то непонятный вздор, требуя назад свою жизнь, является в дом вооруженным пистолетом, пользуется инструментом вора-взломпщка подобно артисту, исполняющему роли профессиональных взломщиков в фильмах с криминальным сюжетом а-ля Голливуд, получает две пули в грудь, а ему хоть бы хны, теряет море крови, но не умирает, а встает и уходит. Он очень дерзок, этот парень, но он еще и очень таинствен. Эту роль мог бы сыграть Энди Гарсия или Рей Лиотта, который играл в "Хороших парнях".

До Марти вдруг дошло, к чему клонит детектив и зачем он это делает. Ему бы следовало догадаться об этом раньше, но он не врубился, так как это было слишком очевидно. Марти-писатель искал более экзотическое и сложное объяснение с трудом скрываемому недоверию и враждебности Лоубока, тогда как тот шел по проторенной дорожке избитых клише.

Детектив вскоре преподнес им еще один неприятный сюрприз. Вновь наклонившись к столу и глядя Марти прямо в глаза он спросил:

– Ваши девочки держат дома животных, мистер Стиллуотер?

– Шарлотта держит. Нескольких.

– Странная коллекция домашних животных. Пейдж холодно произнесла:

– Шарлотта не считает их странными.

– А вы?

– Тоже не считаю. Какое это имеет значение, странные они или нет?

– Они у нее давно? – поинтересовался Лоубок.

– Одни – давно, другие – не очень, – ответил Марти, сбитый с толку новым витком продолжающегося интервьюирования.

– Она их любит?

– Да. Очень. Как всякий ребенок. Любит такими данными, как они есть.

Кивая головой и постукивая ручкой по тетради, Лоубок сказал:

– Еще один дерзкий выпад, и тоже очень убедительный. Если вы детектив и при этом сомневаетесь в правдивости всего этого сценария, вашего скептицизма отнюдь не убавится, узнай вы, что самозванец уничтожил всех домашних животных вашей дочери.

У Марти замерло сердце.

– Нет, только не это. Неужели маленький бедный Уискерс, Лоретта, Фред, все они? – произнесла Пейдж голосом, полным страдания.

– Мышь задушена и мертва, – сказал Лоубок, глядя прямо на Марти. – У хомяка свернута шея, черепаха раздавлена ногами, жук также. Про остальных не знаю, я не рассматривал их так внимательно, как этих животных.

Марти охватила ярость, и он сжал под столом пальцы в кулаки. Он знал, что Лоубок считает, что это он убил животных, просто для того, чтобы придуманная им ложь выглядела правдоподобно. Никто ведь не поверит в то, что любящий отец способен затоптать ногами любимицу дочери – маленькую черепашку и свернуть шею хорошенькому маленькому хомячку ради какой-то низменной цели, которая, по мнению Лоубока, двигала Марти; поэтому детектив ошибочно полагал, что это сделал Марти для того, чтобы снять с себя вину и ввести полицию в заблуждение.

– Шарлотта умрет от горя, – сказала Пейдж. Марти чувствовал, как в нем вскипает ярость. Он чувствовал, что к лицу прилила краска, будто он целый час пробыл в солярии. Уши тоже горели огнем. Он знал, что детектив примет его гнев за стыд, который, в свою очередь, является свидетельством его виновности.

Когда на губах Лоубока вновь заиграла мимолетная улыбка, Марти очень захотелось дать ему по зубам.

– Мистер Стиллуотер, поправьте меня, если я ошибаюсь, не ваша ли книга попала недавно в список бестселлеров среди книг в мягком переплете? По-моему, это была перепечатка вашей книги, вышедшей в прошлом году в твердой обложке.

Марти не ответил ему.

Лоубок и не требовал ответа. Он продолжал.

– А через месяц или что-то около того выйдет ваша новая книга, которая, как полагают некоторые будет вашим первым бестселлером в твердой обложке И вы, наверное, работаете сейчас над новой книгой Я видел часть рукописи на вашем столе в кабинете Думаю, раз уж в вашей карьере уже была парочка удачных прорывов, нужно продолжать в том же духе, полностью воспользоваться моментом.

Пейдж хмурилась, казалось, до нее начинало доходить немое толкование детективом вины Марти. Обычно она обладала хорошей выдержкой, и Марти было интересно, какой будет ее реакция, когда Лоубок сформулирует свои идиотские обоснования его вины. Сам он едва сдерживался, чтобы не ударить детектива.

– Если о тебе пишут в журнале "Пипл", это обычно помогает карьере, – продолжал Лоубок. – А когда "Мистер-убийца" сам становится жертвой нападения некоего очень таинственного убийцы, он, конечно же, попадает в центр внимания прессы, да еще как раз в поворотный момент своей карьеры.

Пейдж вздрогнула, как от пощечины.

Ее реакция привлекла внимание Лоубока. Он спросил:

– Что, миссис Стиллуотер?

– Вы не смеете думать, что…

– Думать о чем?

– Марти не лжет.

– Разве я сказал, что он лжет?

– Он ненавидит эти рекламные штучки.

– Выходит, люди из журнала "Пипл" были чересчур настойчивы.

– Посмотрите на его шею! Она покраснела и опухла, а через несколько часов вся покроется шрамами. Вы не можете думать, что он это сделал себе сам.

– А вы в это верите, миссис Стиллуотер? – спросил Лоубок.

И тут сквозь стиснутые зубы она произнесла то, что не мог себе позволить произнести Марти:

– Вы надутый осел.

Делая вид, что потрясен услышанным, что он и представить себе не мог, чем заслужил такую враждебность по отношению себе, Лоубок сказал:

– Миссис Стиллуотер, всегда найдутся циники, считающие, что удушение симулировать легче всего. Ранить себя в руку или ногу тоже довольно-таки убедительно, но тут всегда существует опасность небольшого просчета. Можно неосторожно задеть артерию и потерять больше крови, чем хотелось бы. Что же касается умышленного нанесения себе огнестрельных ранений, то тут велик риск того, что пуля попадет, скажем, не в кость, а проникнет глубоко в ткань. Не исключается и шоковое состояние.

Пейдж вскочила на ноги так резко, что опрокинула стул.

– Убирайтесь вон!

– Простите, что вы сказали?

– Сейчас же убирайтесь вон из моего дома, – повторила она.

Марти сознавал, что этим они отметают последнюю слабую надежду на то, что убедят детектива и заручатся покровительством полиции, но ярость взяла верх. Его била дрожь. Он встал и сказал:

– Моя жена права. Возьмите своих людей и уходите, лейтенант.

Оставаясь на месте и этим бросая им вызов, Сайрус Лоубок сказал:

– Покинуть ваш дом прежде, чем мы закончим расследование?

– Да. Не важно, закончили вы его или нет.

– Мистер Стиллуотер… Миссис Стиллуотер… вы отдаете себе отчет в том, что заявлять о несовершенном на деле преступлении противозаконно?

– Мы не заявляли о мнимом преступлении, – сказал Марти.

– Единственной фальшивкой здесь являетесь вы, лейтенант. А вы сознаете, что изображать из себя полицейского офицера противозаконно? – сказала Пейдж.

Было великим удовольствием наблюдать за тем, как Лоубок покраснел от гнева, как его глаза сузились, а губы сжались от нанесенного ему оскорбления. Самообладание, однако, не покинуло его.

Медленно поднимаясь со стула, он произнес:

– Учтите, что если кровь на ковре окажется не вашей, а, скажем, какого-нибудь животного, лабораторный анализ сможет это легко установить.

– Я не сомневаюсь в возможностях и компетентности судебной медицины, – заверил его Марти.

– Да, конечно, вы же работаете в детективном жанре. Судя по публикациям в журнале "Пипл", вы проводите большую исследовательскую работу, помогающую написанию ваших романов.

Лоубок закрыл свою записную книжку.

Марти ждал.

– Мистер Стиллуотер, вы в курсе, сколько крови в человеческом организме, скажем, в таком, как ваш?

– Пять литров.

– Правильно. – Лоубок положил записную книжку на пластиковый пакет, в котором лежала кожаная сумка с отмычками. – По моим предположениям, на ковре от одного до двух литров крови, то есть от двадцати до тридцати процентов всей крови двойника. Я бы даже сказал, до сорока процентов. И знаете, что бы я ожидал увидеть рядом с этой кровью, мистер Стиллуотер? Я бы ожидал увидеть тело, из которого она вытекла, так как, ей-богу, никакого воображения не хватит на то, чтобы представить себе, что человек, раненный так тяжело, мог просто так исчезнуть.

– Я вам уже говорил, что и сам этого не понимаю.

– Очень таинственно. – Пейдж произнесла эти слова с насмешкой, передразнивая детектива.

Марти считал, что во всей этой неразберихе есть, по крайней мере, один положительный момент: вера Пейдж, несмотря на то, что разум и логика диктовали сомнение, то, как она яростно и решительно защищала его. Он никогда еще не любил ее так сильно, как сейчас.

– Если окажется, что кровь на ковре человеческого происхождения, возникнет много вопросов, требующих дальнейшего расследования, хотите вы этого или нет. Точнее сказать, какими бы ни были результаты лабораторных исследований, мы еще с вами увидимся.

– Мы просто ждем не дождемся новой встречи – сказала Пейдж. Она говорила спокойно, без раздражения. Лоубок вдруг перестал быть угрозой предстал перед ней в комическом свете.

Ее настроение перешло к Марти. Он понял, что это внезапное и неосознанное веселье, этот черный юмор был не чем иным, как их реакцией на невыносимое напряжение последних часов. Он добавил:

– Непременно заходите.

– Мы попьем хорошего чайку, – сказала Пейдж.

– С лепешками.

– С пышками.

– С булочками и пирожными.

– И обязательно приведите с собой жену, – сказала Пейдж. – Мы люди терпимые. С широкими взглядами. Будем рады видеть ее, даже если она нам не подстать.

Марти чувствовал, что Пейдж вот-вот расхохочется. Он и сам был близок к этому, хотя и понимал, что это ребячество. Ему пришлось применять всю свою выдержку, чтобы прекратить смеяться над Лоубоком, пока тот шел к выходу, не заставить его пятиться – назад подобно тому, как профессор фон Хельсинг заставил отступить графа Дракулу, размахивая перед его носом крестом.

Удивительно, но эта их фривольность расстроила детектива больше, чем их гневные выпады или настойчивые просьбы рассматривать двойника как реально существующее лицо. Было заметно, что он усомнился в своей правоте и, казалось, хочет предложить им вновь сесть и начать все сначала. Однако такая слабость, как сомнение в своей правоте, была настолько нехарактерной для него, что он быстро отринул ее.

Неуверенность в себе быстро сменилась обычным самодовольством, и он сказал:

– Мы заберем с собой пистолет двойника и ваше оружие, пока вы не представите на него необходимую документацию.

Марти с ужасом представил себе, что они нашли "беретту" в кухонном шкафу, "моссберг" под кроватью в спальне, а также все остальное оружие, и он остается вообще невооруженным.

Однако, перечисляя оружие, Лоубок упомянул только "смит-уэссон", "корт" и "Ml6".

Марти с трудом сдержал вздох облегчения.

Пейдж отвлекла Лоубока от его занятия, произнеся сердито:

– Лейтенант, вы когда-нибудь выкатитесь отсюда.

Лицо детектива перекосилось от злости.

– Будьте любезны повторить свою просьба в присутствии двух свидетелей-полицейских, миссис Стиллуотер.

– Вас все еще продолжает преследовать страх перед судебными исками? – задал риторический вопрос Марти.

– С превеликим удовольствием, лейтенант. Мне повторить свою просьбу в той же форме?

Слова, подобные тем, что Пейдж произнесла в адрес Лоубока, она произносила впервые. Марти не мог припомнить ничего подобного, ну разве что в очень интимной обстановке. Это означало, что гнев Пейдж не прошел, хотя она и скрывала его под маской веселости и фривольности. И это было хорошо. Ей понадобится злость, чтобы пережить эту ночь. Она поможет ей обуздать страх.

Он закрывает глаза и пытается обрисовать свою боль. Это огонь. Красивое яркое филигранное кружево, калено-белое с оттенками красного и желтого. Она начинается в основании шеи, пронзает спину, опоясывает бедра, грудь и живот.

Составляя отчетливый зрительный образ боли, он лучше представляет себе свое состояние. Улучшается оно или ухудшается. Его, по сути, интересует одно: как быстро он поправляется. Это не первое его ранение, правда, предыдущие были не такие серьезные, и он знал, чего ему ждать: слишком долгое выздоровление не пойдет ему на пользу.

Боль была ужасной в течение одной-двух минут после ранения. Она вгрызалась в его внутренности подобно чудовищному утробному плоду, ищущему из них выхода.

К счастью, у него поразительно высокий, уникальный предел терпимости к боли. Его знание того, что на смену агонии вскоре придет более терпимая боль, также придавало ему мужества.

К тому времени, когда он ковылял через черный ход к своей "хонде", кровотечение полностью прекратилось. Теперь он испытывает приступ голода, который изнуряет его больше, чем боль от ран. Желудок сводит, затем спазмы прекращаются, но сразу же начинаются вновь.

По дороге из своего дома, в машине, в самый разгар ливня, рассекая мутные потоки воды, он испытывает такое чувство голода, что его начинает трясти. Это не простой озноб, вызванный желанием поесть, а изматывающая его дрожь, которая заставляет зубы сжиматься.

Его удивительный обмен веществ придает ему силу, поддерживает его жизненную энергию на высоком уровне, избавляет от необходимости спать каждую ночь, позволяет выздоравливать с поразительной быстротой – одним словом, это кладезь различных физических благодатей. Однако и у него есть определенные требования. Даже в обычный день у него аппетит равен аппетиту двух лесорубов. Когда он лишен сна, ранен или испытывает какие-либо чрезвычайные нагрузки, просто голод переходит в волчий аппетит, а тот в свою очередь – в невыносимую потребность насытиться, что не позволяет ему думать ни о чем ином, кроме пищи.

И хотя в салоне "хонды" полно пустых пакетов и сумок из-под еды, нигде нет и намека даже на небольшой кусочек съестного. На последнем отрезке пути от гор Сан-Бернардино в долину округа Орандж он лихорадочно уничтожил все до последней крошки. Кусочки высохшего шоколада, капли горчицы, масла, жира не могли бы подкрепить его силы и компенсировать даже ту энергию, которую бы он затратил, ползая в темноте, чтобы найти и слизать их.

Когда он добирается до ресторана быстрого обслуживания с окошком для выдачи заказа, ему кажется, что в центре его брюшной полости холодная пустота, в которой он растворяется. Она все пустеет и пустеет, становится все холоднее и холоднее, будто его организм ест себя, чтобы восстановиться, разлагая две клетки и создавая только одну. Он кусает свою руку в отчаянной попытке облегчить изматывающую его боль, вызванную голодом. Он представляет себе, как он рвет на куски свою собственную плоть и с жадностью высасывает и глотает свою горячую кровь. Все, что угодно, лишь бы облегчить свод страдания, все, что угодно, не важно каким омерзительным это может показаться. Но он сдерживает себя, потому что, охваченный этим диким приступом нечеловеческого голода, он почти уверен, что от него осталась только кожа да кости. Он ощущает себя совершенно пустым и хрупким, как тончайший стакан с новогодним орнаментом, и верит в то, что может раствориться и превратиться в тысячи безжизненных кусочков, как только его зубы прокусят высохшую кожу.

Окошко заказов "Мак-Дональдса" оснащено стареньким переговорным устройством, по которому голос невидимого официанта дрожит и кажется неестественным. Киллер уверенно заказывает столько еды, сколько было бы достаточно для персонала небольшого офиса: шесть чизбургеров, биг-маки, жареный картофель, два бутерброда с рыбой, два шоколадных коктейля с молоком и большие стаканы с кокой; его обмен веществ, если его не подпитывать, быстро ведет не только к истощению, но и обезвоживанию организма.

Его машина окружена множеством других машин, стоящих в очереди к окошку. Очередь движется слишком медленно. Ему приходится ждать, так как его запачканная кровью одежда и простреленная рубашка не позволяют войти в ресторан или магазин и получить желаемое, не вызвав к себе повышенного интереса окружающих.

Кровотечение прекратилось, но два пулевых ранения еще не зажили. Эти зияющие дыры, в которые он мог вставить на довольно-таки большую глубину большой палец, вызвали бы больший интерес, чем окровавленная рубашка.

Одна из пуль полностью прошла через него, задев спину и позвоночник. Он знает, что это отверстие на спине больше обеих дыр в груди. Он чувствует, как растягиваются рваные клочья раны, когда спина прикасается к сиденью машины.

Ему повезло, что ни одна из пуль не задела сердце. Он бы не выжил. Ему страшны только ранения в сердце и голову.

Подъехав к окошку, он расплачивается с кассиром деньгами, взятыми у Джека и Френни в Оклахоме двое суток тому назад. Чтобы молодая женщина окошке кассы не увидела, что его трясет, он, передавая ей деньги, изо всех сил пытается унять сильную дрожь. Он не смотрит ей в лицо, повернув голову в сторону, и она не видит его изуродованную грудь, бледное лицо, обезображенное страданием.

Официантка протягивает ему его заказ в нескольких белых пакетах, он, не глядя на нее, берет их и сгружает на сиденье рядом с местом водителя. Он с трудом удерживается от того, чтобы не разорвать пакеты и тотчас же не накинуться на еду. Ему хватает ума, чтобы понять, что таким образом он задержит очередь.

Он паркует машину в самом темном углу стоянки, выключает фары и "дворники". Бросает беглый взгляд в зеркало заднего обзора, видит свое исхудалое лицо и понимает, что за прошедшие часы потерял несколько килограммов. Глаза ввалились, а под ними большие черные круги. Он приглушает насколько это возможно свет на панели управления, но мотор не выключает, так как ему в его ослабленном состоянии необходимо тепло нагревателя. Теперь он в надежном укрытии. Капли дождя, стекающие по стеклу, мерцают в отраженном свете неоновых огней, укрывая его от любопытных взглядов.

В этой созданной им пещере он дает волю своей дикости, на время потеряв человеческий облик. Он с животной жадностью и нетерпением накидывается на еду, наполняет ею рот и глотает все, не прожевывая. Крошки из чизбургеров, булок и жареного картофеля прилипают к его губам и зубам, падают на грудь; кола и молочный коктейль стекают на ворот рубашки. Он, задыхаясь, кашляет, и крошки падают на рулевое колесо и приборную доску, но продолжает есть с такой же волчьей жадностью и поспешностью, издавая при этом какие-то нечленораздельные звуки и тихие стоны удовлетворения.

Это неистовое чревоугодие периодически прерывается небольшой передышкой, похожей скорее на транс, из которого он внезапно выходит с тремя именами на устах, которые он шепчет как молитву:

– Пейдж… Шарлотта… Эмили.

Опыт подсказывает ему, что в предрассветные часы он вновь захочет есть. Чувство голода будет правда, не таким разрушительным и мучительным как приступ, который он недавно перенес. Ему будет достаточно нескольких плиток шоколада или нескольких банок с венскими колбасками или просто сосисками, в зависимости от того, в чем он будет нуждаться более – в карбогидратах или белках.

Тогда он сможет сосредоточиться на более существенных вещах, не отвлекая своего внимания на потребности физиологического характера. Самая главная его проблема сейчас – это то, что его жена и дети продолжают находиться в руках самозванца, укравшего у него жизнь.