Русская идея как философско-исторический и религиозный феномен Гидиринский Виктор
В-пятых, поскольку Родина есть прежде всего духовная реальность, чтобы найти ее и узнать, человеку нужна личная духовность. Последнее же формируется непосредственно духовным опытом. Человек, лишенный его, будет лишен и патриотизма. Духовно мертвая, религиозно пустынная и государственно безразличная душа бесплодна в творчестве добра, бессильна в созерцании красоты, не имеет духовного опыта. Такая душа не найдет Родины, а патриотизм ее останется личным пристрастием, от которого она при первой же опасности легко отречется[153].
Представленные положения Ильина глубоко перспективны. В них – эффективная «профилактика» возникновения и развития синдрома, напрочь отрицающего патриотизм либо трактующего его нелепо, невежественно. Об извращении сути патриотизма в современной России и некоторых странах Западной Европы хорошо известно. Необходимо подчеркнуть здесь философско-исторический аспект. Суть заключается в оценке роли и места патриотизма в антропологии и эсхатологии. Многие современные антропологические концепции свободны, к сожалению, от специального анализа патриотизма, как одного из доминирующих социально-психологических качеств личности. А между тем, от этой антропологической доминанты зависит будущее России, ее судьба.
Анализ И. А. Ильиным и рядом русских мыслителей (А. С. Хомяковым, В. С. Соловьевым, К. Н. Леонтьевым и другими) патриотизма как имманентного качества личности, на мой взгляд, беспрецедентен по глубине и всеохватности. Показан убедительно, ярко, доказательно особый срез в духовном мире личности. Его специфика представляется в ряде моментов: а) доминанта патриотичности как одного из компонентов, составляющих содержание внутреннего мира человека, не в его социально-политической ориентации, а в духовно-нравственном порыве; б) истинный патриотизм идентичен позитивному национализму; в) душа человеческая, индифферентная к добру, созерцанию взлетов благородства и любви, восприятию красот мира, дарованных Богом, никогда не станет стабильным субъектом истинного патриотизма; г) для философско-исторической оценки национальной идеи, как это логично вытекает из анализа Ильина, истинно-патриотическая мотивация народных масс и лидеров – важнейший, если не главнейший фактор мобилизации людей в экстремальных ситуациях.
Близки к взглядам И. А. Ильина воззрения В. С. Соловьева. Истинный патриотизм в его интерпретации – это триединство таких факторов, как вера в свой народ, соединенная с бесстрашием за предмет своей веры; любовь к своему народу, сопровождаемая действительным сочувствием и состраданием к его бедствиям; действительная практическая помощь своему народу[154].
Аналогично мыслили и П. Я. Чаадаев[155], К. Н. Леонтьев[156], А. С. Хомяков[157].
Одним из ярчайших примеров религиозно-философской интерпретации истинного патриотизма может служить знаменитое стихотворение А. С. Хомякова «Россия», которое было признано чуть ли не изменой отечеству. Его вызвали к генерал-губернатору, ему пришлось мужественно защищать свои убеждения. В этом стихотворении, написанном перед крымской кампанией, Хомяков призывает Россию к осознанию своих грехов. Его призыв и вся тональность произведения вскормлены глубокой любовью к России и русским и все оно – величайшее выражение истинного патриотизма.
- Тебя призвал на брань святую,
- Тебя Господь наш полюбил,
- Тебе дал силу роковую,
- Да сокрушишь ты волю злую
- Слепых, безумных, диких сил.
- Вставай, страна моя родная!
- За братьев! Бог тебя зовет
- Чрез волны гневного Дуная —
- Туда, где, землю огибая,
- Шумят струи Эгейских вод[158].
Третье концептуальное положение – обоснование специфики национализма в патологии как антипода истинного национализма и патриотизма, как «звериного», «больного национализма». Каковы наиболее существенные его черты?
Во-первых, такой национализм ведет к взаимной ненависти народов, к обособлению, самомнению и культурному застою, что «совершенно не касается духовно здоровой любви к своему народу»[159].
Во-вторых, «звериный национализм» слеп в отношении духовных ценностей других народов и поэтому «не умеет любить и дух своего народа»[160].
В-третьих, признак расы и крови, культивируемый «звериным национализмом», не разрешает вопроса о Родине, истинной любви к ней. Например, армянин может быть русским патриотом, а может быть и турецким патриотом[161].
В-четвертых, уродливый, патологический национализм подменяет главное второстепенным в жизни и культуре своего народа. Главное – жизнь духа – не ценится и не бережется. Абстрагируясь от духа, националист удовлетворяется успехами экономики, или мощью и блеском своей государственной организации, или же завоеваниями своей армии. «Тогда национализм отрывается от главного, от смысла и цели народной жизни» и становится подверженным «…всем опасностям обнаженного инстинкта: жадности, безмерной гордыне, ожесточению и свирепости. Он опьяняется всеми земными соблазнами и может извратиться до конца»[162].
Сегодня нашему соотечественнику, обеспокоенному судьбой России, можно не прибегать ни к телевидению, ни к компьютеру, чтобы содрогнуться от нарастающих волн вульгарного гедонизма[163], покрывающего все большее пространство человеческого бытия. Суть не столько в самих океанских размахах наживы, стяжания материальных ценностей, превращения их в цель и смысл жизни. Акцент, думается, в глубинной мотивации многих наших соотечественников, суть которой выражается в тривиальной (по внешнему выражению) формуле: «…удовольствия, удовольствия и еще раз удовольствия любой ценой, ибо живем один раз».
Такой чудовищный (однако для многих элементарный и целеполагающий, смысложизненный) мотив и стимул жизни конечно же не оставит места для любви и заботы о своем Отечестве; но зато закрепит ненависть и злобу к конкурентам по наживе и одновременно с этим – к другим народам. Для таких людей альтернативой любви к Отечеству становится ненависть как доминанта их бытия.
Итак, можно ли обойти стороной вопрос о специфике русского национализма? С одной стороны, представленные выше теоретические положения о феномене национализма не могли не включить в свое содержание русский национализм. Например, рассмотрение типологических вариантов национализма логически выводило на проблему русского национального сознания. При этом и явно, и имплицитно позитивный рефрен адресован именно русским.
С другой стороны, русский национализм не может не быть специфичным, как и любой другой национализм. Имеется в виду оговоренный выше (в главе «Вместо введения») важнейший аспект органической связи проблемы национализма с проблемой национальной идеи. В первой (вводной) и третьей главах акцентировалось внимание на таких темах, как русская национально-историческая идея, ее сущность, содержание и специфика, особенности в составе ее функций; также возможные варианты соотношения локальных национальных идей в составе русской национальной идеи.
Наша концептуальная разработка зиждется на бессмертных идеях русских религиозных мыслителей. Однако у русских философов по проблеме русского национализма позиции подчас неоднозначные. А от русского национализма к феномену национализма в принципе дистанция совсем небольшая.
И. А. Ильин – единственный из русских философов, кто посвятил целый ряд работ проблеме русского национализма в прямой постановке вопроса[164]. Касаясь христианской основы русского национализма, он пишет: «В противоположность всякому интернационализму – как сентиментальному, так и свирепому; в противовес всякой денационализации, бытовой и политической, – мы утверждаем русский национализм, инстинктивный и духовный, исповедуем его и возводим его к Богу»[165]. Раскрывая наше русское своеобразие как «драгоценное своеобразие», «…осуществляя его, мы исполняем наше историческое предназначение… Ибо всякое национальное своеобразие по-своему являет Дух Божий и по-своему славит Господа»[166].
Таким образом, Ильин весь свой духовный пафос обращает на доминирующую идею о духовном содержании русского национализма как мотива, реализуя который, русский народ возносит свою Родину к исполнению исторического предназначения и по-своему славит Бога, а служение «творчески и вдохновенно» делает народ «великим и духовно ведущим народом в истории»[167].
Несколько по-иному анализирует русский национализм Г. П. Федотов. Позиция Федотова жестче и суровее позиции Ильина, хотя в любви к России и русским Федотов Ильину не уступает. Принципиальное совмещение православно-христианской доминанты в природе русского национализма и оценке духовно-исторических перспектив России объединяет позиции Ильина и Федотова: «Она была великая Россия, и она будет»[168]. И далее: «В православии дано нам религиозное освещение нации»[169].
В работе «О национальном покаянии» Федотов пишет о созвучии русского национализма, национальной идеи России русскому православию. С ним он связывает национальную специфику России и русского национализма. «При всякой иной – даже христианской, но не православной религии это будет уже не Россия»[170].
Имеется и серьезное расхождение взглядов Федотова и Ильина в интерпретации других аспектов русского национализма. В статье «Будет ли существовать Россия» Федотов сурово и нелицеприятно (на мой взгляд, несправедливо) пишет о русском национализме, который выражался главным образом в бесцельной травле малых народностей, в ущемлении их законных духовных потребностей[171]. Здесь вопиющее противоречие с доминирующей позицией Ильина выражено предельно (см., например, серию статей «Что сулит миру расчленение России» и статьи, посвященные русской идее)[172]. Более того, Ильину принадлежит одно из ведущих мест в обосновании воззрения на русский народ как на «многонародную нацию», как сплав славян и туранских народов (угро-финских, тюркских и монгольских), как нацию, сплотившую многие этносы теплотой, заботой, самопожертвованием[173].
И еще одно положение, поражающее не только философов, но и, видимо, любого любящего Россию гражданина: «Для целых поколений, – пишет Федотов, – "патриот" было бранное слово»[174](?)
Трудно не выразить здесь авторскую реакцию. Поражает непоследовательность в воззрениях Г. П. Федотова; солидаризируясь с русскими философами в принципиальной оценке русского национализма, Г. П. Федотов вступает в острое противоречие с самим собой. Как можно совмещать созвучие русского национализма («О национальном покаянии»), национальной идеи России и русского православия (см. выше) с третированием патриотизма, с алогичной и ложной идеей о русском национализме, угнетающем малые народы?
И, наконец, о позиции Н. А. Бердяева. Весьма характерным для его творчества является, как известно, антиномизм; не составляет исключения и его отношение к национализму вообще и к русскому национализму в частности. Например, в книге «Судьба человека в современном мире» он дает беспощадно уничтожающие оценки национализма без каких-либо оговорок и типологических вариаций. «…Современный национализм, – пишет Бердяев, – есть дегуманизация и бестиализация человеческого общества. Это есть возврат от категорий культурно-исторических к категориям зоологическим»; «национализм есть многобожие, он несоединим с единобожием». И далее еще однозначнее и категоричнее: «…наряду с изоляцией, он проповедует экспансию, завоевание, подчинение»; в обоих случаях «он противоречит христианской совести»; «национализм не приемлет универсальной религиозной истины», и далее следует «каскад» сентенций подобного рода[175].
Особое неприятие и недоумение возникает, когда мы читаем: «Национализм не имеет никаких (?!) христианских корней…»; «национализм глубоко противоречит персоналистической этике, он отрицает верховную ценность человеческой личности»[176].
Представленные негативные суждения Н. А. Бердяева по поводу национализма вообще и русского национализма в частности имеют, видимо, глубинные корни в его творчестве[177]. «Может ли человек спасаться и в то же время творить, может ли он творить и в то же время спасаться»? – вот основной вопрос одной из ключевых статей Н. Бердяева. Смысл ответа – разведение спасения и творчества по разные стороны бытия: Церковь занята спасением, творчество – прерогатива светского мира[178].
Таким образом, смирение, по Бердяеву, принципиально несовместимо с духом творчества.
Так, в центре системы идей Н. Бердяева возвышается столь популярная идея автономности творчества, претендующего на статус нового альтернативного пути спасения человечества, преображения твари и обожения мира[179].
Теперь остается высветить антиномизм Бердяева в отношении русского национализма с учетом его идеи автономности творчества. Самое главное состоит в том, что, характеризуя русский национализм, Бердяев противоречит сам себе, опровергая вышеприведенные суждения. Оказывается, «по другому Бердяеву», национализм бывает самый разный, и это принципиальное различие (мы бы сказали, типологическое различие) весьма ярко просматривается в его «творческом озарении».
Если обратиться в этой связи к очерку «Душа России» (1915). можно узнать, что, с одной стороны (тезис), Россия – «самая нешовинистическая страна в мире», что национализм у нее всегда производит впечатление «чего-то не русского, наносного…..», что «русские почти стыдятся того, что они русские; им чужда национальная гордость и часто даже – увы! – чуждо национальное достоинство»[180].
Таким образом, по Бердяеву, «русскому народу совсем не свойственен агрессивный национализм» (значит, у русских не агрессивный, нормальный национализм?). Как же квалифицирует Н. А. Бердяев эту разновидность национализма? Ответ своеобразен: «Русский не выдвигается, не выставляется, не презирает других. В русской стихии поистине есть какие-то национальное бескорыстие, жертвенность, неведомая западным народам»[181].
Однако, с другой стороны (антитезис), «Россия – самая националистическая страна в мире, страна невиданных эксцессов национализма, национализма угнетения подвластных национальностей русификацией, страна национального бахвальства…..»[182]
Можно сделать определенное итоговое умозаключение. Строго говоря, в данной главе проблема национализма рассматривалась полифонично, были затронуты разноплановые аспекты. В их ряду особое значение придается воззрениям на проблему национализма русских религиозных мыслителей. Подобный акцент правомерен прежде всего потому, что феномен национализма в прошлом и настоящем всегда был и остается по сей день не просто спорным теоретическим вопросом, а животрепещущей проблемой при решении многих практических задач и сложных ситуаций. Эти (задачи и ситуации) проявляются в функционировании большинства сфер общественной жизни: духовно-нравственной, социально-политической, правовой, экономической, межличностных отношений, в международных связях и противостояниях и т. д. В эпицентр всего этого мы бы поставили нацию русских, их Родину – Россию – и, конечно, русский национализм. Говоря конкретнее, отношения к русским и России, а еще более конкретно – анализ детерминантов противоречивого отношения к русским; отношения не локального характера, а внутрироссийского и международного.
Представляется, что мировой социальный катаклизм, первичный и специфический для нашей эпохи, динамично нарастает, каким бы «отрощенным крылом» кое-кто ни прикрывался.
И вот здесь непосредственно «выходим» на всеохватный и всепроникающий феномен жизни, деятельности и судьбы миллионов – на национальную идею.
От высокого уровня актуальности и привлекательности национально-исторических идей будут однозначно и предельно значимо зависеть консолидация и мобилизация народов, решающих ход и исход реальных, быть может, пока грядущих судьбоносных акций.
Вот когда встанет во весь рост феномен национализма – как национализма прогрессивного, так и национализма звериного, античеловеческого. Таким образом, национализм либо оплодотворит любовью к людям и самопожертвованием высокие национальные идеалы, либо задушит их в «жестоких объятиях» ненависти и злобы.
Сегодня, пока не поздно, для нас важно определиться в этой системе острых противоречий во взглядах и оценках по вопросу доминирующему – приемлем ли феномен национализма в принципе и, если приемлем, к какому типу национализма мы примкнем. Это и станет социально-психологической предпосылкой выбора национально-исторической идеи. Абсолютным критерием такого выбора может и должна стать православно-христианская убежденность и соответственно духовно-нравственная ориентация личности как в отношении принятия типа национализма, так и, главное, в плане социально-психологического настроя на самоотверженные действия по реализации прогрессивной национальной идеи.
Глава VI
Русская идея как национально-историческая идея России, ее специфика и духовно-нравственное содержание
Завершение работы предполагает соответствующую методологию. Поскольку заключительная глава подводит итог теме, требуется и соответствующая логическая структура ее.
Первый смысловой блок посвящен обобщению основных теоретико-методологических предпосылок выхода к непосредственному анализу русской идеи. Во втором – обратимся к спецификации русской национально-исторической идеи, определению ее места в системе мировых цивилизаций, в контексте типологии национальных идей. В третьем блоке рассмотрен характер функционирования локальных идей в составе единой русской идеи, в четвертом – своеобразие интегральных идей в истории России и русской идеи. Пятый блок о содержательной структуре русской идеи, православно-христианском облике ее главных компонентов.
Специальное (непосредственное) рассмотрение проблемы русской идеи с методологической точки зрения не может автономи-зироваться от ряда представленных в предыдущих главах аналитических умозаключений о национальной идее в принципе. Мы напомним читателю об этих умозаключениях, избегая повторений.
Одним из, так сказать, гносеологических детерминантов является прежде всего определение национальной идеи, принятое нами за исходное. Смысл его заключается в том, что национальная идея, будучи неотъемлемой частью общественного сознания и одновременно имманентным срезом национального сознания, сосредоточивает в себе целую систему жизненно важных идеалов, целей, планов, социокультурных ориентаций, мировоззренческих убеждений, духовно-нравственных установок, способных мотивировать конструктивную деятельность больших социальных групп людей и определенных персоналий. Условно назовем перечисленные элементы «составляющими мотивационной структуры национальной идеи». Это первый, образно выражаясь, «слой» в мотивационно-содержательной структуре национальной идеи[183].
Второй, наиважнейший «слой» должен быть представлен практическим, хотя и относительным итогом первичной реализации мотивационной составляющей национальной идеи. Речь идет о функциях национальной идеи и способах воплощения в жизнь мотивов, прежде всего идеалов, целей, планов, духовно-нравственных установок.
Третий «слой» – непосредственная конкретизация форм и способов воплощения в жизнь названных идейно-содержательных мотивов. Здесь мы вторгаемся в «святая святых» реализованных функций национальной идеи – консолидацию масс, т. е. их сплочение с последующим организационным закреплением.
И, наконец, завершающий «слой» в содержательной структуре[184]национальной идеи – мобилизация масс для практического выполнения тех масштабных целей и задач (прогрессивных или реакционных), которые должны либо остановить надвигающуюся экологическую или социально-политическую угрозу нации, либо способствовать преодолению социальной ситуации (стремление к регрессу в природе маловероятно), отбрасывающей нацию либо ее регионы в реакционное бытие.
Названные «слои» доминируют в содержательной структуре национальной идеи. Они воплощаются в многообразной конструктивной деятельности масс.
Однако ограничить содержательную структуру национальной идеи названными «слоями» недостаточно. Дело в том, что консолидация и мобилизация масс и лидеров объективно требует реализации ряда других функций. Их можно назвать предуготовительными функциями. Смысл их в том, чтобы до возникновения «экстремала» вызвать у масс, так сказать, априорное побуждение и стремление сплотиться и мобилизоваться для решительных и эффективных действий.
Поясню сказанное. Исторический опыт многих общественно-политических движений, особенно XVIII–XX веков, убеждает в том, что разительный успех в достижении социальных целей различного масштаба есть следствие своевременно взвешенных обоснований. Наиболее значительный эффект может быть получен, когда обоснования выстраивались адекватно назревающим обстоятельствам. Здесь большую роль играли выдающиеся лидеры наций, государств, народных движений. В четвертой главе были приведены примеры талантливо выстроенных идеалов, целей, планов, воплощенных затем в мощных национальных идеях с поразительными результатами (Франция, США, Россия). Условно названная предуготовительной функция может включать ряд специфических функций: социокультурную, социально-психологическую, цивилизационную и, главное, духовно-нравственную. Духовно-нравственная предварительная оценка генеральных целей, идеалов, задач, как показал опыт многих социально-политических и военно-политических движений, подчас выступала доминантой в подготовке масс к решительным действиям.
Подходя к вопросу о собственно русской идее, необходимо учесть еще одно теоретико-методическое положение. Имеется в виду типология национальных идей. В четвертой главе было дано обоснование принципа типологизации национальных идей, выделены локальная, интегральная, национально-историческая идеи, кратко обрисована их специфика. Теперь главное внимание будет уделено национально-исторической идее. На это есть причины, о которых будет сказано ниже.
Сразу же подчеркну, такой подход нетрадиционен. Более того, специальных исследований проблемы национально-исторической идеи как особого типа национальной идеи в философско-историческом аспекте мы в литературе не встретили.
Прежде всего, следует ответить как минимум на два вопроса: 1) каковы уникальные черты (особенности) национально-исторической идеи? 2) на каком основании мы постулируем вывод об объективном отсутствии национально-исторических идей в истории человечества, за исключением истории России?
Начну с главного вопроса. Что такое национально-историческая идея? Такой вопрос правомерен хотя бы потому, что о национально-исторической идее шла и еще пойдет речь в контексте представленной выше типологии национальных идей, и еще потому, что работа наша посвящена проблеме национальной идеи в философско-историческом и религиозном (всечеловеческом) аспектах. Значит, вопрос не надуман и теоретически правомерен. Однако есть опасения, что возникнут упреки в «выдумывании» типологии национальной идеи и тем более в надуманности, образно выражаясь, «таинственного резюме» как вывода о безальтернативности (только в России) национально-исторической идеи.
К тому, что обосновывалось в четвертой главе, добавлю несколько соображений. Если подход к истории человечества предпочтен как цивилизационно-типологический, то не может быть сомнений в дифференциации национальных сознаний и соответственно национальных идей. Что такое дифференциация цивилизаций и их национальных идей? Нам представляется, что типология здесь естественна в онтологическом плане и правомерна в плане гносеологическом.
Для доказательства можно обратиться к убедительному примеру[185]. Выше было кратко упомянуто о великом творческом открытии (до мыслителей Запада) Н. Я. Данилевского (1822–1885). Из его главного труда «Россия и Европа» известно, что он был горячим сторонником самореализации каждого культурно-исторического типа, желал каждому культурно-историческому типу (каждой цивилизации) развиться во всей полноте его культуры, признавал самоценность каждой национальной культуры на Земле. Будучи великим ученым, он нигде не вошел в противоречие со Священным Писанием[186].
Можно выделить из наследия Н. Я. Данилевского положения, подкрепляющие эти тезисы. Во-первых, Данилевский обосновывает «культурно-исторические типы, или самобытные цивилизации, расположенные в хронологическом порядке: 1) египетский, 2) китайский, 3) ассирийско-вавилоно-финикийский, 4) индийский, 5) иранский, 6) еврейский, 7) греческий, 8) римский, 9) новосемитский, или аравийский, и 10) германо-романский, или европейский»[187].
Во-вторых, Н. Я. Данилевский обстоятельно анализирует своеобразие каждой цивилизации, характер их различий и способы преемственности. Мы обратим особое внимание на различные формы деятельности, которая определяет глубинную дифференциацию в составе исследуемых цивилизаций. «Общих разрядов деятельности, – отмечает Данилевский, – в обширном смысле этого слова не более и не менее четырех, именно: 1) деятельность религиозная… 2) деятельность культурная. объемлющая. теоретическое-научное, эстетическое-художественное. техническое-промышленное отношения человека к внешнему миру. 3) деятельность политическая. Наконец – 4) деятельность общественно-экономическая…»[188] Далее в книге «Россия и Европа» делается инновационный философско-исторический вывод: «Цивилизации, последовавшие за первобытными. культурами, развили каждая только одну из сторон культурной деятельности: еврейская – сторону религиозную, греческая – собственно культурную, а римская – политическую. Поэтому мы должны характеризовать культурно-исторические типы: еврейский, греческий и римский – именем типов одноосновных»[189].
«…За германо-романским культурно-историческим типом – название двуосновного политико-культурного типа, с преимущественно научным и промышленным характером культуры, в тесном смысле этого слова»[190].
Комментируя приведенные цитаты, выскажу историософское соображение: на мой взгляд, концепция Данилевского имеет лейтмотив – бесконечное многообразие земных миров, цветущих, развивающихся и угасающих по Божьему благоволению. Палитра этих миров многоцветна и не приемлет абсолютизации однообразных тонов и упрощенного подбора красок. Иными словами, философско-историческая картина множества цивилизаций неизбежно представлена во все эпохи специфическим для каждой цивилизации национальным общественным сознанием и, естественно, специфическими национальными идеями. При этом полифонично развиваются не только цивилизации как историческая уникальная целостность, но их внутренние имманентные составляющие. Мы имеем в виду закономерное «наполнение» каждой цивилизации такими структурными элементами, как локальные национальные идеи различного пространственного и временного масштаба, взаимопроникающие тенденции разновременных локальных национальных идей, связи между элементами национального сознания в определенные периоды жизнедеятельности нации, взаимовлияние интегральных национальных идей с генезисом и компонентами национально-исторической идеи и т. д.
Таким образом, наше концептуальное предположение о типологии национальных идей вписывается в цивилизационный подход к философии истории.
В-третьих, гипотеза об уникальности русской национально-исторической идеи (о специфике которой разговор еще впереди) получает относительное подтверждение в теоретической разработке Н. Я. Данилевского о славянском культурно-историческом типе[191].
В перспективном анализе славянского культурно-исторического типа Данилевский обращает особое внимание на своеобразность и неповторимость многих черт славянского, прежде всего русского, культурно-исторического типа.
«Мы можем сказать, – пишет Данилевский, – что религиозная сторона культурной деятельности составляет принадлежность славянского культурного типа, и России в особенности, есть неотъемлемое его достояние как по психологическому строю составляющих его народов, так и потому, что им досталось хранение религиозной истины…..» (курсив мой. – В. Г.)[192]
Здесь, на мой взгляд, имеет место акцент не просто на культуре России (хотя это одна из основ цивилизации), а на религиозности русской культуры. При этом (так можно понять Данилевского) речь, по глубинному смыслу, идет как минимум о двух аспектах религиозности культуры.
Во-первых, православная духовность пронизывает русскую культуру, основные ее виды – музыка, литература, живопись наполняются духовным содержанием. Невольно вспоминаются классические оценки русской художественной литературы, представленные в отечественной религиозной философии.
«Русскую литературу XIX века более "мучил Бог", чем какую-либо другую литературу в мире, и эта мука о Боге стала также мукой о человеке. В этом ее величие и ее значение для русской религиозной мысли. Соединение муки о Боге с мукой о человеке делает русскую литературу христианской…..» (курсив мой. – В. Г.)[193]
Возвращаясь к Данилевскому, обнаруживаем поразительную схожесть воззрений на своеобразную неповторимость и России, и русских, и русской культуры. «Привыкнув презрительно смотреть на все русское, – с горечью пишет Данилевский, – мы не замечаем, что в некоторых областях изящной словесности мы представляем образцы, которые могут равняться с высшими произведениями европейской литературы <…> Мы смело можем утверждать это о русской комедии, басне и лирике. Чтобы найти произведение, которое могло бы стать наряду с "Мертвыми душами", должно подняться до "Дон-Кихота". "Борис Годунов" Пушкина. есть совершеннейшее. произведение после драматических хроник Шекспира. По красоте формы, совершенству исполнения, художественности воспроизведения действительности с ним не могут равняться ни "Валленштейн", ни "Вильгельм Телль" Шиллера…»[194]
Поражает глубокая, оригинальная и, можно сказать, профессиональная интерпретация им картины Иванова «Явление Христа народу»[195]. Это не просто зарисовка восторженного христианина – Данилевский представил читателям религиозно-эстетическую концепцию произведения Иванова, сохраняющую свое значение по сей день.
Следует напомнить, что Н. Я. Данилевский в труде «Россия и Европа», опубликованном в 1869 году, выдвинул и обосновал задолго до западных мыслителей новую теорию всемирно-исторического процесса, о чем мы уже упоминали, и не один раз. Поэтому его концепция, наряду с другими трудами по русской философии истории, является фундаментальным основанием для вывода об уникальности русской национально-исторической идеи.
И, во-вторых, нам представляется знаменательной идея Данилевского не только о том, что «славянский тип будет первым полным четырехосновным культурно-историческим типом (религия, культура, политика, экономика)»[196], но и о том, что народам России «досталось хранение религиозной истины» (курсив мой. – В. Г.) [197]. Здесь мы также видим основание для упомянутого выше вывода. С гипотетической позиции нам видится в этом умозаключении Н. Я. Данилевского имплицитное движение к идее «Москва – Третий Рим».
Теперь о спецификации национально-исторической идеи России. Напомню, что обоснованы три типа национальной идеи в философско-историческом аспекте: локальная национальная идея, интегральная национальная идея, национально-историческая идея. Мы пытались развить предположения о том, что плодотворное рассмотрение национальной идеи той или иной страны (нации, народа) в различные исторические эпохи возможно при условии аналитического совмещения родовых черт национальной идеи в принципе со своеобразием национальных идей различных цивилизаций.
Выйти на такой цивилизационно-типологический подход с определенным исследовательским результатом возможно методом экстраполяции природы национальной идеи как таковой на национальные идеи конкретных культурно-исторических типов. При этом, вступив в глубоко своеобразный мир каждой цивилизации или группы родственных типологических структур, следует учитывать характер соотношения общего и особенного в их происхождении, становлении, развитии. Иными словами, типологическая методология должна «работать» постоянно.
Учитывая предложенную дефиницию национальной идеи (см. четвертую главу), попытаюсь выявить пути раскрытия особенностей русской идеи.
Исходный тезис состоит в том, что в типологии национальных идей русской идее придается статус национально-исторической идеи. Вот возможный вариант абриса русской национально-исторической идеи.
Можно дополнить указанный исходный тезис рядом соображений.
Первое – органическое, глубинное, универсальное единение российского и русского. Русская идея – это российская идея. Данное положение аксиоматично прежде всего потому, что историко-генетическая динамика, перспектива и судьба России определены Промыслом Божьим. Здесь, думается, работает идея И. А. Ильина о русском народе как многопородной нации.
Второе – более чем тысячелетняя история России является про-мыслительной. А теперь о главном: православная Россия, православная вера, православный народ в содружестве с другими народами обусловили спасение и сохранение православия на чудовищно грозных поворотах истории России, и все это – Божий Промысел. Более того, промыслительная историческая ретроспектива – залог и основание незыблемости православия в перспективе.
Естественно, нельзя не сказать о том, что промыслительность российской истории не ведет к забвению ее трагической судьбы. «…Кризис, приведший Россию к порабощению, унижению, мученичеству и вымиранию, был в основе своей не просто политический и не только хозяйственный, а духовный… Каждому народу даются духовные силы именно для того, чтобы преодолевать эти трудности и творчески справляться с ними, не впадая в разложение и не отдавая себя на соблазн и на растерзание силам зла…»[198]
И. А. Ильин с горечью констатирует (имеются в виду роковые годы Первой мировой войны): «Русские народные массы не нашли в себе этих необходимых духовных сил. и, по-видимому, большинство соблазнилось о вере, о церкви, о родине, о чести и о совести, пошло за соблазнителями. и было порабощено на десятки лет своими соблазнителями»[199]. Вывод Ильина однозначен: «Это есть кризис русской религиозности»[200].
Нет ли во всем сказанном противоречия? Православная Россия, православная вера, православный народ и. духовный кризис, кризис русской религиозности, потеря духовных сил, необходимых для борьбы с социальным злом?
Противоречия здесь нет. Есть другое – важнейшее, о чем со всей страстью, эмоционально говорит И. А. Ильин: «Я глубоко и непоколебимо верю, что русский народ справится с этим кризисом, восстановит и возродит свои духовные силы и возобновит свою славную национальную историю»[201].
Осознание грехов и слабости России, негативных моментов в национальном характере русского народа, ошибок и просчетов в его исторической деятельности – это одно из выражений духовности, истинной патриотичности русского народа и, более того, его способности к покаянию. В статье «Раскаяние и самоограничение как категории национальной жизни» (1973) А. И. Солженицын писал: «Дар раскаяния был послан нам щедро, когда-то он заливал собою обширную долю русской натуры. Не случайно так высоко стоял в нашей годовой череде прощеный день»[202].
Обращение к русской идее, возвращение интереса к ней, восприятие ее как национального достояния и исторического богатства России – залог нашего духовно-нравственного возрождения и, естественно, обретения дара раскаяния.
Третье – национально-историческая идея как ведущий тип национальной идеи фокусирует в своем содержании акцент на смысле существования России в мире, ее исторической миссии, ее месте в системе мировых цивилизаций. Этот акцент принципиально отличает национально-историческую идею от идеи локальной. Достаточно сказать, что отмеченная особенность национально-исторической идеи обусловливает и такие ее черты, как временная и пространственная историческая всеохватность (имеется в виду охват истории, пространства и времени российской цивилизации).
В самом деле, «временная история» России, по большому духовному «счету», – это прежде всего время от принятия и утверждения православного христианства от 988 года до наших дней и далее – в определенную Богом судьбоносную бесконечность.
Только русская идея, предопределенная Божественным Промыслом, обладает уникальной всеохватностью: она охватила не только русский народ, время его духовного становления и развития, но и промыслительное, а поэтому ненасильственное вовлечение в российское духовно-историческое пространство многих неславянских народов.
Вот как это интерпретирует И. А. Ильин: «Россия есть единый живой организм… И с этого нам надо начинать. Это нам надо уяснить себе и укрепить в наших детях. Россия есть организм природы и духа – горе тому, кто ее расчленяет!»[203]
Далее следует важное разъяснение «объективных факторов, с которыми каждый народ вынужден считаться. Слагаясь и возрастая… Россия превратилась не в механическую сумму территорий и народностей, как это натверживают иностранцам русские перебежчики, а в органическое единство»[204].
Надо кратко воспроизвести конкретный смысл упомянутых выше «объективных факторов», предварительно обосновав их значимость в плане раскрытия, может быть, главного понимания того, почему русская идея – российская идея? И как исторически, промыслительно конечно, сложилась единственная в мире национально-историческая идея с такими параметрами, как непрерывность православной духовности, ее сохранение вопреки чудовищно разрушительным обстоятельствам? К таким обстоятельствам относятся навязанные и не навязанные, но объективно неизбежные войны; тяжелые пространственно-климатические условия; искушение проникавшими в Россию ересями; неосознанные коллизии между этносами и конфессиями, никогда не принимавшие «колорита» религиозных войн (крестовые походы, инквизиционные приемы уничтожения людей, кощунственно прикрываемые именем Иисуса Христа); неоднократные попытки склонить Россию и русских к панславизму, оголтелому неприятию других народов; втягивание России и русских в реакционный национализм; историческое непонимание России и русских, а подчас и ненависть к ним; давние и современные целенаправленные тенденции принизить, ослабить и в конечном счете сокрушить Россию и русских на всемирных исторических «тропах».
Итак, об объективных факторах, обусловивших единство России как живого организма и вместе с этим ее социокультурную и духовно-историческую уникальность. Отмечу, что эта уникальность не есть претензия на превосходство над иными народами. Мы просто другие – не более того.
Первый фактор: единство России «…было прежде всего предписано и навязано нам землею. С первых же веков своего существования русский народ оказался на отовсюду открытой… равнине»[205]. Вместо «ограждающих рубежей. был издревле великий "проходной двор", через который валили. народы – с востока и юго-востока на запад…»[206]
Здесь неизбежен второй фактор, он же важнейший, – военно-социальный исторический вывод: Россия была издревле организмом, вечно вынужденным обороняться[207].
Почему это особо подчеркивается? Потому что это тема весьма актуальная для нашего времени. Дело в том, что современные идеологи Запада пытаются обосновать агрессию со стороны русского народа по отношению к другим народам России и народам мира (об этом упоминается в первой главе). Мотивация четкая и далеко не новая: «Упадок России и русских. занимающих одну шестую часть планеты, – это уникальный исторический шанс вовлечь в орбиту собственных целей в мировой истории колоссальный потенциал»[208]. Идеологический, волюнтаристский натиск таких авторов, как у. Лакер[209], А. Янов, Р. Пайпс[210], достаточно освещен в нашей литературе[211].
Конкретизируя объективный фактор вынужденности самообороны России, можно определить по меньшей мере два аспекта.
Один – это самооборона как альтернативная ситуация для рождавшейся России: надо было либо погибнуть в результате вечных набегов то мелких, то крупных хищных племен, либо давать им отпор, «запереть» равнину оружием и осваивать ее. Подчеркнем, что именно в этом заключается самооборона России, которую мы условно назовем самообороной во имя спасения России от набегов воинственных внутренних племен (печенегов, половцев, хазар, ордынских, казанских и крымских татар). Это длилось веками; и только враги России могут изображать эту ситуацию так, будто агрессия шла со стороны самого русского народа.
Принципиально другой аспект – это самооборона уже вставшего «на исторические ноги» Российского государства. Здесь уже Россия оборонялась и, похоже, обороняется от внешних вражеских сил, весьма многообразных и разнохарактерных.
Казалось бы, эти аспекты принципиально различны. Однако при внимательном рассмотрении можно обнаружить у них общее и особенное. Особенное состоит в том, что внутренняя самооборона была исторически обусловлена, во-первых, стихийным характером нападения врагов на русских. При этом враги не ставили и не могли ставить целенаправленной задачи сокрушения русских, в которых они видели подчас временных противников в борьбе за выживание в идентично тяжелых для них русских природных условиях. Во-вторых, в ходе набегов вражеских племен на русских между ними периодически возникали сотрудничество и взаимопомощь, поскольку их относительно сплачивали идентичные цели: выход к торговому пути, к рекам и морскому побережью, чтобы спастись от вымирания и гибели от голода и постоянных лишений в борьбе с суровой природой. Ведь Россия издревле была «географическим организмом» больших рек, удаленным от морей, а хозяйственный массив суши всегда задыхается без моря.
Теперь ко второму аспекту – самообороне России и русских, ставших мировой значимостью для народов и государств различных континентов. Конечно, в главном содержании первого и второго аспектов нельзя не выявить некоторой общности: и враждебные племена, боровшиеся на просторах гигантской равнины с русскими, в широком смысле – славянскими, народами, и недруги уже сложившегося Российского государства преследовали в принципе классическую, вековечную историческую цель – противостоять России и русским.
Однако второй аспект беспрецедентен. О его сущности и направленности говорят убедительные цифры, связанные с самообороной, так сказать, второго типа. По С. М. Соловьеву, например, с 1240 года по 1462 год (за 222 года) было двести войн и нашествий. С XIV по XX век (за 525 лет) историк Л. М. Сухотин насчитывает 329 лет войны. «…Россия провоевала две трети своей жизни… История России есть история ее самообороны… История наша есть история осажденной крепости, история сполоха, приступа, отражения и крови»[212].
Каковы же те силы, которые осаждали российскую крепость? Однозначного ответа быть не может, хотя бы по причинам глубокого, хотя и весьма пестрого, своеобразия в генезисе Руси: Древняя Русь, удельная Русь, объединенные вокруг Москвы русские земли, единое Российское государство XV–XVI веков, Смутное время в начале XVII века, эпоха преобразований Петра Великого, Россия при Екатерине Великой, государственная политика Павла I, Александра I, Николая I, Александра II, Александра III, Николая II.
Такое перечисление, естественно, не проливает свет на дифференциацию сил, осаждавших российскую крепость, тем более что и сама Россия не была свободна от определенных инициативных, чаще всего вынужденных проявлений своих внутренних военно-социальных потенций.
Однако частично и относительно все же возможно обозначить силы, которые выступали против России, нанося ей грозные удары. Назову лишь наиболее известные; в Средние века на независимость нашего Отечества покушались шведские феодалы и немецкие рыцари, монголо-татарские ханы и польские агрессоры. Беспрецедентно тяжелым для русского народа явился удар воинственных полчищ Чингисхана, Батыя и других монголо-татарских завоевателей. Цветущие города и села были превращены в пепелища, на целые десятилетия исчезли многие виды ремесел, погибли или оказались в плену сотни тысяч горожан и селян. Наступившее вслед за этим иго два с половиной столетия терзало душу русского народа, губило его труды и таланты.
В Новое время Россия подвергалась нападению двух агрессоров – шведского короля Карла XII и французского императора Наполеона. В наше время беспрецедентное в истории «осаждение российской крепости» – нападение фашистской Германии.
Помимо объективного фактора вынужденной самообороны России существует еще объективный фактор – единения России и русских и уникальности национально-исторической идеи России.
Россия развивалась как духовный организм. Органическое единство России обусловливалось «религиозной стратегией» Русской Православной Церкви. Она никогда не обращала иноверных в свою веру мечом или страхом, открыто осуждая такие методы и запрещая их уже в ранние века своего существования. Здесь мы отметим некоторую сложность проблемы. С одной стороны, аксиоматичным является противоположность окормления православием иноверных и зверского, бесчеловечного, нехристианского обращения католиков с так называемой религиозной оппозицией в XVII–XVIII веках. Русская церковь не уподоблялась ни католикам (особенно негативно проявившим себя при Карле и Каролингах и во Франции в эпоху Варфоломеевской ночи и религиозных войн, при Альбе, в Нидерландах), ни англиканам (например, при Генрихе VIII в период английской революции и междоусобных войн).
С другой стороны, «трагичность нашего прошлого, прерывистость, ломаность его линий затрудняют… восстановление истинного (духовного. – В. Г.) лица России»[213].
Несмотря на это кажущееся противоречие, «обретенная, воскресшая Россия будет светить миру. Светит она и сейчас, даже через закопченные стекла фонарей»[214].
Развивая третий объективный фактор единства России как духовного «живого организма», обусловливающий неразрывную связь российского и русского и уникальность русской национально-исторической идеи, подчеркну следующее. Духовный организм России создал свой особый язык, свою литературу и свое искусство. И этот язык оказался тем духовным орудием, которое передало начатки христианства, правосознания, искусства и науки всем малым народам великой Российской империи. Все очевиднее в перспективе вопреки взглядам разного рода скептиков, что русская культура и русский язык, достоинства которых неоспоримы, воплотятся в общенациональное братство, во всенациональное сотрудничество российских народов в русской культуре. Это также аргумент, подтверждающий единство российского и русского и уникальность русской идеи.
Наконец, четвертый объективный фактор реальности России как «единого живого организма». По оценке выдающегося русского антрополога профессора А. А. Башмакова, русский народ, славянский по своему языку, смешанный по крови и по множественной наследственности, представляет собой некую однородность, наиболее ярко выраженную во всей Европе[215].
Не буду касаться «евразийского соблазна», его ошибки и трагические заблуждения полно представлены в богословско-философской литературе[216]. И все же идея единства русского и российского пробивается через «частокол» воззрений Н. С. Трубецкого (1890–1938) – одного из основоположников евразийства. Будучи близок учению о «культурно-исторических типах» Н. Я. Данилевского, занимающий один ряд с такими философами истории, как О. Шпенглер, А. Тойнби, Трубецкой выдвинул соображения, близкие концепции российско-русского единства[217]. Работа Трубецкого «Европа и человечество» опубликована в Софии в 1920 году[218].
Новое общество, которое должно сложиться и охватить весь континент Евразия, будет, по мнению ряда евразийцев, представлять собой многонациональное единство народов на сверхнациональной основе единой культуры. Евразийское учение в целом, как полагают ряд современных исследователей, можно считать теоретически разработанным вариантом русской идеи[219].
Итак, был рассмотрен второй смысловой блок о специфике русской национально-исторической идеи. Теперь кратко третий смысловой блок – о характере функционирования локальных идей в составе единой русской идеи.
Не повторяя содержания представленных в четвертой главе некоторых локальных идей в истории России, мы постараемся сформулировать определенные особенности и закономерности вовлечения локальных идей в единую русскую идею.
Во-первых, ни одна исторически действенная локальная идея не прошла автономно и бесследно для русской национально-исторической идеи и России в целом. «Отзвуки» локальных идей проявились в той или иной мере. Так, идеи спасения Руси святого благоверного Александра Невского и святого благоверного Дмитрия Донского вошли навечно в жизнь и судьбу России, в ее национальную идею. Например, победоносное сражение святого Александра Невского с рыцарями Тевтонского ордена на льду Чудского озера 5 апреля 1242 года и другие его вклады в судьбу Руси спустя столетия развивали русское национальное сознание.
Твердым щитом Церкви и всего народа русского является небесный предстатель наш – святой благоверный великий князь Александр Невский. Небесный заступник земли Русской стал и небесным покровителем новой столицы России, построенной на берегах Невы, где он свершал первые свои ратные подвиги.
Блистательные идеи святого благоверного великого князя Дмитрия Донского также органично вплелись в ткань русской истории и русской национально-исторической идеи.
Во-вторых. Исходя из отраженного в литературе и представленного выше содержания русских локальных идей, мы предлагаем некоторые обобщающие оценки естественного, явного и прикрытого «вторжения» наиболее исторически значимых идей в национально-историческую идею Руси и затем России.
Назовем выборочно, быть может гипотетически, глубинные «оздоровляющие потоки», вливавшиеся в российский «океан». Поведем здесь речь не только о конкретных локальных идеях, но и о духовно-национальных обобщающих воздействиях на российский социум и его национально-историческую идею.
Локальные идеи обогащали, развивали национально-историческое сознание русского народа и других народов России.
Локальные идеи укрепляли православную веру, с которой народ сражался и побеждал, защищая Русь.
Локальные идеи, вливаясь в национально-историческую идею России, будучи относительно ограниченными пространственно-временными рамками, закрепляли в сознании народов исторически благотворные воспоминания не только о победных делах минувшего, но и о перенесенных тяжких испытаниях, закалявших характер и волю той части народа, которая принимала непосредственное участие в защите Отечества или его регионов.
Локальные идеи, их реализация создавали необходимые духовно-нравственные и социально-психологические предпосылки для становления и укрепления русской идеи. Не случайно на крутых поворотах российской истории ее лидеры, обращаясь к массам, вспоминали Минина и Пожарского, Суворова, Ушакова и Потемкина, Нахимова и других героев Отечества. Наступило время, когда необходимо вспоминать не только генерала Скобелева, но и на долгие годы забытого талантливого гидрографа, мужественного флотоводца адмирала А. В. Колчака, военно-патриотические идеи которого легли в основу защиты российского Отечества силами Балтийского и Черноморского флотов в период Первой мировой войны.
Локальные идеи Александра Невского, Дмитрия Донского, Михаила Кутузова и других выдающихся деятелей стали частью национально-исторической идеи России, способствуя утверждению во внутреннем мире русских людей патриотического сознания.
Локальные идеи, объективно сливаясь и закрепляясь в истории Отечества, невольно достаточно часто как бы всплывали в сознании и душах русских людей, когда на их долю выпадали тяжкие испытания и патриотические обязанности по защите России.
Напомню одно из ранее приведенных историософских положений о мотивационной составляющей исторического процесса.
Национальные локальные идеи и, естественно, единая национально-историческая идея России срабатывают в консолидирующей и мобилизационной функциях тем результативнее, чем глубже оседает в душах и сердцах духовно-нравственная, православная (для русских) мотивация своевременно внесенных идеалов, ориентаций, целей и патриотических убеждений.
Здесь рискнем косвенно, не проникая глубоко в сложный спектр концептуальных положений Л. Н. Гумилева (1912–1992), соотнести некоторые суждения о русской идее с понятием пассионарности (от лат. passio – страсть). Понятие это введено Гумилевым в научный оборот для характеристики непреодолимого стремления людей к осуществлению своих национальных идеалов. Пассионарность, по Гумилеву, лежит в основе всяких деяний, оставляющих след в истории[220].
Пассионарная теория этногенеза развивает сформулированную идеологами евразийства концепцию естественного братства русского народа с народами, проживающими на территории Евразии[221].
Представляется, что «непреодолимое стремление людей к осуществлению своих идеалов» созвучно нашему ведущему историософскому обобщению о мотивационной составляющей исторического процесса. Следуя христианскому мировоззрению о повсеместном действии во всемирной истории человечества Божьего Промысла, мы вправе условно сблизить пассионарность с главным мотивационным характером и локальных идей, и единой национально-исторической идеи России.
Да простят возможную натяжку, но мне импонирует пассионарная суть всех тех национальных исторически значимых мотивов, которые двигают к великим свершениям национальных героев России. В конце концов, не идеалы, цели и планы сами по себе и не консолидация и мобилизация масс в действенных порывах, при всем их значении, а именно заложенные в глубинах духовного мира личности мотивы, т. е. (рискну на такую аналогию) непреодолимое стремление людей к осуществлению своих идеалов, – вот доминирующая «пружина», распрямление которой «двигает горы».
Теперь четвертый смысловой блок – своеобразие интегральных идей в истории России и в русской идее.
Поясню подробнее специфику интегральной национальной идеи. Она, конечно, не «таинственный остров» в ряду других типов национальных идей. Однако ее выделение в относительно самостоятельный тип обусловлено конкретными соображениями.
Интегральная идея по глубинному смыслу относительно обобщающая национальная идея. Обобщение здесь не искусственная натяжка автора, а констатация реальных, естественно неизбежных процессов в жизни российского общества на его различных исторических этапах. В чем же отличие локальной национальной идеи от интегральной? Для этого обрисуем некоторые характерные особенности интегральной идеи в сравнении с локальной.
Локальная идея при всей своей проницаемости в содержание национально-исторической идеи, при несомненном ее историческом, социокультурном и мотивационном значении для России (выше мы об этом говорили) объективно несвободна от ряда ограничений, тем более в отношении определенных интегральных идей. Она ограничена во временном и пространственном отношении. Даже имеющие национальное значение творческие, духовные локальные идеи Илариона Киевского, Владимира Мономаха, Паисия Величковского, Тихона Задонского и других подобных им, а также незабываемые и высокозначимые для судьбы России и русской идеи локальные идеи Александра Невского, Дмитрия Донского, Михаила Кутузова в той или иной мере имели относительно ограничительные рамки.
Относительность ограничения в том, что хронологические и пространственные рамки не влекли за собой ограничения духовно-исторического и ментального влияния многих их идей и духовных заветов на будущие поколения. Не предавались они в принципе забвению и теми искателями духовной правды, для которых исторически они оказывались в далеком прошлом.
И все же локальные идеи не были свободны от определенной, относительной ограниченности. Отмечу ряд моментов. Локальные идеи непосредственно не были «завязаны» на первичном генезисе интегральной идеи, ее относительных гранях и людском составе. Так, например, локальная идея защиты России от Наполеоновского нашествия осталась в истории России в определенных хронологических рамках. Она также не охватила все народы России и не входила органично и непосредственно в корневые основы интегральных идей России.
Следует заметить, что локальные идеи, как правило, адресовались в историческую перспективу и в меньшей степени «завязывались» на историческом прошлом. Идеи Александра Невского и Дмитрия Донского проложили свои национально-исторические «тропы» преимущественно в будущие века, хотя некоторые духовно-исторические предпосылки имели место и в предшествующие периоды нашей истории.
То же в принципе можно сказать и об идеях защиты России от нашествия французской армии в 1812 году.
Таким образом, определенная ограниченность во времени, в пространстве и человеческом факторе – отличительная черта локальных идей. Естественно, мы не затрагиваем ряда других аспектов данной проблемы.
И, конечно же, локальная идея не охватывала всю историю определенной интегральной идеи, не пронизывала ее генезис и радикальную эволюцию.
Наконец, локальные идеи при всем их ретроспективном и перспективном значении не сплачивали воедино различные интегральные идеи, не пронизывали все их содержание.
Теперь о сложном вопросе, в ответе на который таятся и философско-исторические и, возможно, ментальные «рифы». В самом деле, представленные выше соотнесения локальных и интегральных идей не несут в себе абсолютной дифференциации. И самое главное – правомерно ли столь близкие по содержанию и духу локальные и интегральные идеи относительно отграничить от единой русской национально-исторической идеи?
Вырисовываются два комментирующих тезиса.
1. Первый посвящен отмеченному выше соотношению локальных и интегральных идей. Достаточно ли сказанного о них? Не возникла ли мысль о натянутости различия локальных и интегральных идей и не затушевана ли специфика интегральной идеи? Достаточно ли эвристично обоснованы «лицо и облик» интегральной идеи? Быть может, в данном случае следует вернуться к вышесказанному, углубляя и конкретизируя некоторые упомянутые сравнения?
Да, локальная идея, безусловно, обладает проникающей доминантой и в интегральную, и в определенной мере в единую национально-историческую идею России, о чем кратко говорилось выше. И конечно же, локальную идею не оградить «китайской стеной» от идеи интегральной.
2. В чем же суть специфики интегральной идеи? Локальные идеи (о них см. выше) отличаются от интегральной идеи степенью временной и исторически-пространственной охватности. Мы в этом сможем убедиться, когда выйдем на конкретные примеры российских (русских) интегральных идей.
В чем же могла проявиться и проявлялась степень относительной ограниченности локальных идей по сравнению с интегральными? Локальные идеи, с одной стороны, относительно охватывали и одухотворяли интегральные идеи. Однако непосредственных системно-сквозных воздействий и радикальных масштабных поворотов в основном содержании интегральных идей им было подчас осуществить невозможно по объективно-историческим причинам.
Способны ли были локальные идеи внедриться непосредственно и конструктивно в генетический центр (ядро) интегральной идеи, во все основополагающие компоненты первичного и судьбоносного становления генеральных идей России? Думается, что по философско-исторической логике такой способностью локальные идеи не обладают, что никоим образом не девальвирует их национально-историческую значимость.
Итак, мы обрисован а) историко-позитивный «окрас» локальных идей России, а затем б) их ограничительные параметры в соответствии с интегральными идеями России.
Базируясь на этом историко-методологическом «планшете», нужно углубиться в сокровенную специфическую характеристику интегральной идеи России. Что же такое интегральная идея? Имеет ли названный инновационный феномен право на эвристическую жизнь?
Двигаясь от «а» и «б», приблизимся вплотную к специфике интегральной идеи России. О ее реальном и конкретном существовании и функционировании (на примерах) скажем немного позже, естественно в проблемном ключе.
Во-первых, интегральная национальная идея – своеобразный синтез локальных идей и ряда аспектов единой национально-исторической идеи России (русской идеи). О какого рода синтезе пойдет речь? В российской истории и в ее национально-идейной палитре реально живут и здравствуют в различных качественных состояниях и периодах национальные идеи, которые безоговорочно, непосредственно и органично не отнесешь ни к локальным идеям, ни к единой русской идее в целом. В каком смысле «не отнесешь»? Локальные идеи, по большому счету, в глобальном аспекте, конечно, вливаются в единую национальную идею России.
Несомненно (исторический опыт об этом свидетельствует), интегральные идеи объективно и субъективно в принципе также немыслимы вне единой национально-исторической идеи России. Так почему же их не включить безоговорочно в состав русской национально-исторической идеи? Вопрос закономерный, требующий ответа.
Быть может, мы гипотетически видны и определены факты, не позволяющие слить в единый великий океан локальные и интегральные потоки. О локальных потоках говорилось немало. Скажу об интегральных – подчеркнуто, с акцентом.
В историю России, в ее всеохватную национально-историческую идею органично и навечно вплелись особые крутые повороты, которые требуют к себе особого внимания в силу их беспрецедентного места и роли в судьбе нашего отечества.
Здесь пойдет речь о таких идеях, без которых не было бы России как великой державы и о которых нельзя говорить и писать вообще, сдвигая их в общий ствол нашей истории и национального сознания.
В этих интегральных идеях, так сказать, в снятом виде, соприкоснулись полифоничные историко-национальные феномены, различные по высоте и значимости для судьбы нашего отечества. Они как бы предстают сплавом, синтезом идей локальных и всеохватных, но в преобразованном и отчасти снятом облике.
Вот лишь некоторые из них.
– Немеркнущая идея святого равноапостольного великого князя Владимира принятия христианства на государственном уровне.
– Славянофильская идея противостояния западнической социокультурной ориентации.
– Грандиозная, претерпевшая невиданные в истории человечества угрозы и испытания на историческую прочность национальная идея защиты и спасения Отечества и человечества от тотальных замыслов германского фашизма.
Названные идеи должны войти в российский социокультурный идейный арсенал относительно самостоятельно для научных исследований, общенародного образования, формирования и развития национального сознания россиян, их национального достоинства, для более адекватного, истинного познания своего отечества.
Эти идеи вобрали в свой содержательный состав многое из локальных идей; без них также немыслима и единая национально-историческая (русская) идея. Однако каждая из них при всем их идейном многообразии в историко-содержательном плане не может, на мой взгляд, быть отнесена к собственно локальным идеям, как и претендовать на место всеохватной в содержательном плане русской идеи. Потому они квалифицируем как интегральные.
Попытаюсь подтвердить это сжатым дифференцированным комментарием. Предварительно замечу, что прямое, так сказать, отнесение интегральных идей к локальным может первые растворить во вторых и отчасти девальвировать их.
В еще большей мере опасность относительной девальвации интегральных идей возможна при автономном внесении их в безграничный поток великой русской идеи.
Во-вторых, перейдем к сжатой историософской оценке выделенных интегральных идей России.
Бессмертная идея святого великого князя Владимира. Сразу же оговорю немаловажный духовно-исторический вопрос. Правомерно ли православное русское мировоззрение (глобальный аспект) как бы идентифицировать с идеей святого князя Владимира (персонифицированный аспект)? Тем более что довольно прочно в ряде богословских трудов и во взглядах отдельных авторов (например, М. М. Дунаева) утвердилась концептуальная позиция – «русская идея – это православие».
Суть моей позиции в следующем. Рождение и утверждение решения о принятии христианства Русью беспрецедентно не только в строго религиозном плане, но и в историко-психологическом отношении. Насколько известно, подобного сложнейшего духовно-душевного механизма и великого личного мужества в преодолении опасных идейных и ритуальных соблазнов при принятии адекватного для судьбы отечества решения не знает история человечества. Доминирующий мотив святого великого князя Владимира – судьба отечества, и она напрямую зависит от типа религиозной веры. Нам, быть может, нелегко осознать всю духовную глубину и масштаб этого судьбоносного решения.
Ситуация тяжелого выбора возникла далеко не случайно. Перечислю те религиозные соблазны, которые необходимо было преодолеть князю Владимиру для принятия последующего генерального решения. Заметим, что возникновению этих соблазнов предшествовали некоторые события, облегчившие в какой-то мере принятие решения.
Первоначально славяно-русский народ был крещен святым апостолом Андреем Первозванным, который, достигнув киевских гор, благословил их и, водрузив на высоком холме крест, предсказал возникновение здесь города, в котором воссияет Божья Благодать. Еще Русь крестилась при великой княгине Ольге, жене великого князя Игоря Рюриковича, бабушке князя Владимира. В святом крещении в Царьграде она наречена была Еленой. Возвратившись, в Киеве и ряде русских городов привела людей русских к святому крещению.
Однако к великому князю Владимиру шли проповедники из разных народов, привлеченные слухами о храбрости Владимира и размерами его царства. Сначала пришли мусульмане. Выслушав их догмы, Владимир дал им отказ. Вера западных христиан также не пришлась по душе Владимиру. Пришли также и евреи, утверждая и обосновывая, что лучше всех вер их ветхозаветная вера.
Великий князь Владимир не просто слушал проповедников различных вер, он беседовал с ними, анализируя их догматы, принципы и законы веры. Например, евреям он сказал: «Если бы Бог вас любил, то не расточил бы вас по чужим землям. Может, вы и нам желаете такого расточения?» И, сказав это, прогнал их[222].
Весьма длительной, разносторонней, убедительной и впечатляющей для Владимира явилась беседа с послом от греческих царей Василия и Константина и от патриарха Царьградского Николая Хрисоверга. Мудрый посол долго беседовал с Владимиром о христианской вере, начав от сотворения мира, рассказал о воплощении Христовом и о добровольно принятом им страдании и крестной смерти ради спасения людей, о его воскресении из мертвых и вознесении на небеса. О многом еще говорил греческий философ, и, с удовлетворением и скептическим вниманием выслушав все, Владимир сказал после размышлений: «Подожду еще немного, пока лучше разузнаю о всех верах»[223].
Таково вкратце содержание первого этапа мировоззренческого движения великого князя Владимира от языческой веры к христианскому благочестию.
Я бы охарактеризовал этот период в религиозной жизни князя Владимира как глубокое и мучительное противоборство в его внутреннем мире, в сердце и душе двух противоположных духовно-исторических и нравственных устоев. Эта внутренняя борьба, внешне выглядевшая как аналитический выбор и размышления о духовном пути Руси, по своей социально-психологической направленности и своему эмоциональному накалу свидетельствует о трагическом выборе личной духовно-нравственной ориентации.
Доказательством и реальным подтверждением приведенной выше оценки могут служить радикальные и беспрецедентные для той эпохи практические действия князя Владимира. Главное состояло в том, что все эти действия ни в коей мере не были случайными эпизодами в международной деятельности Киевской Руси. Все они явились логическим продолжением внутренней борьбы двух духовных несовместимых начал в сердце князя Владимира, начал не только субъективно-личностных, но и объективно-исторических. Перед руссами встала дилемма – раствориться как исторический феномен в языческом бесперспективном бытии или выйти на новую дорогу, к великому будущему России.
Духовно-нравственная, историко-социальная, перспективная направленность личности князя Владимира не подлежит сомнению.
Однако мировоззренческое движение князя Владимира от язычества к христианству не ограничилось этапом первичного приобщения к различным верам.
Второй этап – это относительно новое деяние князя Владимира. Точнее, деяния, так как оно не свелось к одному мероприятию, стало рядом «разведывательных» практических шагов в развитии первоначального духовно-исторического знания. Владимир созвал всех бояр и старейшин, сообщил им содержание своих бесед с мудрецами из различных народов, сделав особый акцент на информации греков о христианском учении. Именно тогда он получил от старейшин мудрый совет – послать лучших мудрых людей по различным землям и народам с целью узнать истину о вере в Бога.
Пройдя много стран, посланцы Владимира пришли в Царьград, где их встретили торжественно, уважительно и весьма гостеприимно. Было совершено литургическое богослужение, оказавшее огромное эмоционально-духовное воздействие на посланцев великого князя Владимира.
По возвращении послов Владимир вновь созвал всех бояр и старейшин, чтобы они узнали о впечатлениях посланцев и их заключении. «…. Мы полагаем, что вера их (греков. – В. Г.) истинна, и что только с теми людьми истинный Бог»[224].
Казалось бы, у князя Владимира было более чем достаточно оснований для принятия окончательного решения о принятии христианской веры, но ему недостает все же определенных экстремальных шагов в невиданную и еще не до конца осознанную новую религиозную веру.
Поэтому были предприняты новые практические шаги, которые стали третьим этапом. Суть его на первый взгляд в деянии, которое, вероятно, было излишним и даже рискованным, но понять его все же можно. Конечно же благодать Святого Духа направляла постепенное движение Владимира к христианской вере, но нельзя забывать, что он был практически одинок, принимая великое, невиданное и, возможно, духовно страшившее его решение. Вокруг царила тьма нечестия, и конечно же атмосфера страха, сомнений и непонимания причин отказа от привычного и понятного язычества.
Деяние князя Владимира обусловлено не до конца раскрытой духовной тайной личности. Она не поддается тривиальным суждениям о путях достижения истины. Князь Владимир поставил себя и Киевскую Русь в ситуацию не просто внешне противоречивую, но опасную и трагичную. Замысел его пойти на греческую землю войной имеет весьма нетрадиционную, скорее экстравагантную мотивацию.
В истории России на войну ходили либо защищаться от недругов, либо защищать духовно близкие народы. Мотив же князя Владимира беспрецедентен – захватить греческие города, подавить Грецию военной силой и получить учителей христианства, которые предоставили бы убедительные доказательства истины христианской веры. Военное нашествие, как можно понять мотивацию князя Владимира, обусловит участие в выборе веры самых авторитетных, мудрых и знающих христианскую веру наставников и учителей, которые устранят оставшиеся еще у него сомнения.
Военная акция князя Владимира увенчалась полным успехом. Опуская многие события той поры, отмечу важный исторический рубеж: совершилось крещение Владимира, бояр и воинов в Херсонесе «в лето бытия мира 6496, от воплощения же Бога Слова в 988».
Вывод. Принятие великим русским князем Владимиром решения о переходе от языческой веры к христианскому мировоззрению – следствие реализованного мотива и, без сомнения, чрезвычайной, невиданной для тех времен национальной идеи. Почему национальной? Потому что идея, родившаяся в сердце, душе и уме великого русского князя, не являлась только сугубо личностной мотивацией. Она была детерминирована прошлым, настоящим и будущим Киевской Руси. И в этом смысле мы вправе квалифицировать эту идею как интегральную.
Однако дело не только в этом. Идею крещения языческой Руси не назовешь локальной по причине ее бессмертной значимости для безграничной исторической судьбы России без каких-либо временных и пространственных ограничений.
Вместе с тем ни одна локальная идея России не рождалась в столь уникальных личностных борениях, а на исходном мировоззренческом рубеже: как и куда двинется Русь, по каким историческим тропам и, самое главное, какому Богу будут молиться русские люди, какой вере будут преданы.
Может быть, идею крещения Руси не следует изымать из единой русской национально-исторической идеи? Ведь православие является как минимум стержнем и духовной базой русской идеи.
Гипотетически допустимы, о чем упоминалось выше, возможность, или, быть может, необходимость относительно и условно дифференцировать глобальный мировоззренческий, духовно-нравственный аспект (для России в целом с ее ретроспективой и перспективой) и персонифицированный аспект, также мировоззренческий.
В чем суть дифференциации? Нам представляется, что личный и духовно-мировоззренческий вклад великого князя Владимира в формирование русской идеи, а также многие перипетии, сопровождавшие это уникальное в истории человечества событие (крещение Руси), в глобальном аспекте относительно нивелируются.
Частично подготовленная прошлым (ап. Андрей Первозванный, великая равноапостольная княгиня Ольга) и устремленная в будущее великая национальная идея князя Владимира может квалифицироваться как интегральная национальная идея России. В ней как бы сплавлены элементы локальности и черты единой русской идеи.
В качестве одной из интегральных национальных идей России – славянофильская идея противостояния западнической социокультурной ориентации.
Поясню такой подход. Во-первых, «славянофильство» и «западничество» – определения очень неточные, дающие только повод к недоумению и ложному толкованию. Во всяком случае, это не только и даже не столько две историко-политические идеологии, сколько два целостных и несводимых мировоззрения[225]. Их возникновение разделило русское общество в 40-е годы XIX века в связи со спорами о России, а точнее – с темой «Россия и Европа». «Возникал вопрос о месте России в общем плане или схеме "всемирной истории"… Историософия русской судьбы и становится основною темою пробуждающейся теперь русской философской мысли»[226].
Представленная оценка прот. Георгия Флоровского адекватна намерению относительного обособления славянофильской идеи.
Во-вторых, славянофильская идея созвучна мировоззренческой направленности нашей работы. Это созвучие выражается по ряду содержательных аспектов.
Важнейшим является религиозное миропонимание славянофилов. Славянофилы показали, что в конечном счете христианская вера определяет и движение истории, и быт, и мораль, и мышление. Поэтому идея истинной веры и истинной церкви лежала в основе всех их философских построений.
Здесь требуются важное дополнение и мировоззренческие уточнения. И споры о месте России в мировой истории, и важнейший вопрос о доминанте христианской веры во всех сферах бытия, при всей их значимости, не являются исходной корневой мировоззренческой базой идейного раскола между славянофилами и западниками.