Русская Православная Церковь и Л. Н. Толстой. Конфликт глазами современников Ореханов Протоиерей Георгий

Россия узнала о «религии Л. Н. Толстого» благодаря беспрецедентной издательской деятельности его ближайшего друга и единомышленника В. Г. Черткова, причем эта деятельность поистине имела всемирные масштабы. В значительной степени именно благодаря В. Г. Черткову мы знаем Л. Н. Толстого. С этой точки зрения религиозные взгляды писателя и его ближайшего друга, их отношение к Церкви, образ Черткова в представлении окружающих людей должны стать предметом содержательного научного анализа.

Хорошо известно, что В. Г. Черткову суждено было сыграть исключительную роль и в жизни писателя, и после его смерти. Однако до сих пор вопрос о его реальной роли по причинам, указанным во введении, даже не был серьезно поставлен. До определенного момента литература о В. Г. Черткове носила ярко выраженный конъюнктурный характер, что объясняется определенной монополией его единомышленников на освещение истории взаимоотношений В. Г. Черткова и Л. Н. Толстого. И книга М. В. Муратова, впервые выпущенная в свет в 1934 г.[734] и вполне добротное исследование канадского историка А. Фодора[735] не дают возможности получить адекватную картину взаимоотношений писателя и его ближайшего единомышленника. В последнем случае это связано с недоступностью для канадского исследователя архивных материалов. Впрочем, это замечание нисколько не умаляет ценность многих интересных наблюдений и замечаний, которые содержатся в этой книге и которыми мы будем постоянно пользоваться.

Фактически только предисловие М. А. Щеглова к 88-му и 89-му томам Полного (юбилейного) собрания сочинений Л. Н. Толстого 1957 г. положило начало критическому осмыслению места и роли В. Г. Черткова в жизни Л. Н. Толстого[736]. За этим предисловием последовал ряд важных публикаций, которые, впрочем, не имеют строго научного характера.

Этот краткий вводный обзор будет неполным, если не упомянуть о той глубокой характеристике отношений Л. Н. Толстого и его ближайшего последователя, которая была дана архиеп. Иоанном (Шаховским). Впервые его книга о Л. Н. Толстом вышла в свет в Берлине в 1939 г. Архиеп. Иоанн говорит в своей книге о Черткове как о человеке «беспощадного духа и холодной сентиментальности», решавшем в своих отношениях с писателем две основные задачи:

1) сделать как можно менее эффективным влияние на Л. Н. Толстого его семьи, и в первую очередь его супруги, гр. С. А. Толстой;

2) с самой грубой прямолинейностью, совершая «люциферианское каждение», убедить писателя в том, что он, Лев Толстой, призван Богом к особой, небывалой миссии «на благо человечества».

В сочетании этих двух факторов В. Г. Чертков стал в конце жизни писателя для него абсолютно необходим: как в первый период жизни графиня С. А. Толстая, так теперь В. Г. Чертков научился предугадывать малейшую волю писателя как в общественной, так и в частной жизни[737].

При всей глубине этих характеристик архиеп. Иоанна ему явно не хватало фактического материала: реально материалов, способных пролить свет на отношения учителя и ученика, в Берлине 1930-х гг. было слишком мало.

В конечном счете крайне неблагоприятную характеристику B. Г. Черткову дают и все дети Л. Н. Толстого, правда, в разное время, как правило, уже в зарубежье, после вынужденной эмиграции. Это замечание можно отнести к воспоминаниям и письмам А. Л. Толстой, Т. Л. Толстой, М. Л. Толстого, С. Л. Толстого (оставшегося в России) и других. М. Л. Толстой, например, прямо пишет, что В. Г. Чертков был человеком «тщеславным, упрямым, лицемерным и сектантски тупым», «он шел упрямо и тупо к намеченной цели». М. Л. Толстой утверждает, что Чертков «вписывал в дневники отца свои собственные мысли»[738].

Эти тяжелые обвинения требуют серьезных доказательств. Кроме того, очевидно, что у детей Л. Н. Толстого не было поводов для любви к главному помощнику их отца.

С этой точки зрения представляется необходимым дать ответ на ряд принципиальных вопросов, связанных с историей жизни В. Г. Черткова и проблемой формирования его мировоззрения:

В чем заключались особенности процесса формирования взглядов В. Г. Черткова на христианство и какова роль Л. Н. Толстого в этом процессе?

В чем заключались особенности антицерковной издательской деятельности В. Г. Черткова и формирования его имиджа как издателя?

Имело ли место в истории взаимоотношений ученика и учителя давление на Толстого с целью получить монопольное право на издание его сочинений?

Наконец, последнее: каким было восприятие личности В. Г. Черткова русским культурным сообществом и единомышленниками Л. Н. Толстого?

Биография В. Г. Черткова до знакомства с Л. Н. Толстым

«Играть роль, или подделываться под Толстого, или увлекаться, как спортом, в известном направлении можно, пожалуй, в молодости в течение нескольких лет, но не большую половину своей жизни, не целых 30 лет, когда уже настоящая старость и близость смерти глядит в глаза: какой расчет, какая выгода в том человеку, жертвующему всеми личными интересами, удобством и покоем жизни, судьбою своего сына даже?! Пусть ответят мне те, которые бросают камень осуждения в таких людей, как Ч[ертков]»[739]. Так писала в 1912 г. супруга В. Г. Черткова, А. К. Черткова, составляя биографию своего мужа для словаря проф. С. А. Венгерова.

Какие же ответы может дать история на вопросы, поставленные супругой В. Г. Черткова? Насколько жертва, принесенная им ради Л. Н. Толстого, была вызвана личной выгодой, расчетом или какими-то дополнительными обстоятельствами?

Для ответа на этот вопрос необходимо вначале подробно рассмотреть некоторые факты биографии В. Г. Черткова. Биографические сведения о нем имеют большое значение для понимания процесса формирования его мировоззрения, возможностей влияния на Л. Н. Толстого и активной пропаганды антицерковных взглядов писателя.

В. Г. Чертков был представителем старинного русского дворянского рода, к родоначальникам которого относятся Василий и Гаврило Ивановичи Чертковы, показанные в разрядах 1558 г. воеводами. Род Чертковых был внесен в часть VI родословной книги Воронежской, Калужской, Московской и Тамбовской губерний, герб помещен в часть I Общего гербовника Российской империи. Среди предков В. Г. Черткова числятся многие известные исторические деятели России, в том числе Василий Григорьевич Чертков (в иночестве Варсонофий), митрополит Сарский и Подонский в правление царевны Софии, скончавшийся в 1688 г., В. А. Чертков (род. 1721), член военной коллегии, Е. А. Чертков (ум. 1797), активный участник воцарения Екатерины II, В. А. Чертков (1726–1793), азовский, воронежский и харьковский генерал-губернатор.

К числу его московских родственников относился и знаменитый Александр Дмитриевич Чертков (1789–1858), тайный советник, член Императорской академии наук, президент Императорского общества истории и древностей российских (1849–1857), фактический основоположник новой для молодой российской науки отрасли – древнерусской нумизматики. А. Д. Чертков был автором выдающегося сочинения «Всеобщая библиотека России, или Каталог книг для изучения нашего отечества во всех отношениях и подробностях» (М., 1838–1845, с прибавлениями изд. 2-е, М., 1863–1864), которое представляло собой первый аннотированный русский каталог такого рода. Кроме того, он был основателем так назывемой Чертковской библиотеки, насчитывавшей около 9,5 тыс. экземпляров ценнейшей литературы по различным отраслям истории и хозяйства России. Именно при Чертковской библиотеке в 1863–1873 гг. издавался «Русский архив» под редакцией ее библиотекаря П. И. Бартенева. Впоследствии библиотека была передана в ведение города и помещалась при Румянцевском музее, а затем при Историческом музее. С 1863 г. Чертковская библиотека была открыта для свободного публичного пользования.

Владимир Григорьевич Чертков родился 22 октября (4 ноября н. ст.) 1854 г. в Петербурге в богатой аристократической семье, принадлежавшей к высшей петербургской знати. Его отец, Григорий Иванович Чертков (1828–1884), – блестящий офицер, военный деятель и писатель, биографии которого мог бы позавидовать любой русский военноначальник. Выпускник Пажеского корпуса, в 1846 г. поступил на службу корнетом в лейб-гвардии Конный полк, с 1853 г. флигель-адъютант при Николае I, с 1867 г. командир лейб-гвардии Преображенского полка, с 1870 г. генерал-адъютант сначала при Александре II (с оставлением в должности командира Преображенского полка), а затем и при его сыне, императоре Александре III. В апреле 1872 г. Г. И. Чертков был назначен помощником начальника 1-й гвардейской пехотной дивизии, которой командовал тогда наследник цесаревич. В феврале 1877 г., перед самым началом Русско-турецкой войны, Г. И. Чертков получил новое, еще более высокое назначение – начальником 2-й гвардейской пехотной дивизии, совмещая эту должность с должностью помощника председателя Главного комитета по устройству и образованию войск, но по болезни (гангрена) в скором времени принужден был сдать дивизию. Г. И. Чертков, кавалер всех русских орденов (до ордена Св. Александра Невского с алмазами включительно) и нескольких иностранных, скончался 22 апреля 1884 г. в Петербурге от паралича сердца. Император Александр III с императрицей присутствовали на одной из панихид, после которой, по настоянию матери, состоялась единственная в жизни аудиенция В. Г. Черткова у императора Александра III[740]. Г. И. Чертков был автором популярных в свое время «Памятных книжек для унтер-офицеров и рядовых», выдержавших несколько изданий[741].

Сестра Г. И. Черткова, графиня Елена Ивановна Черткова (1830–1922), родная тетка В. Г. Черткова, являлась во втором браке супругой графа П. А. Шувалова (1827–1889), имевшего, как известно, большое влияние при дворе Александра II и занимавшего в его царствование самые ответственные посты. С 1857 г. П. А. Шувалов получил должность обер-полицмейстера С.-Петербурга (с этого момента начинается его активное влияние на внутреннюю политику России), а несколько позже – генерал-губернатора Остзейского края (1864; заметим, что в этот момент ему было только 37 лет, что свидетельствует о большом доверии к нему императора) и, наконец, генерал-адъютанта императора Александра II, а вслед за тем и шефа жандармов и начальника III отделения императорской канцелярии. На этом посту П. А. Шувалов пребывал в течение семи лет (с 1866 по 1873 г.). В 1874 г. Шувалов назначается членом Государственного совета и послом России в Соединенном Королевстве Великобритании и Ирландии, а затем становится одним из официальных представителей России на Берлинском конгрессе. Впрочем, по довольно единодушному признанию историков, внешнеполитическая деятельность П. А. Шувалова была неудачной, и вскоре после окончания Русско-турецкой войны он был освобожден от своей должности.

Блестящую карьеру сделал также родной брат Г. И. Черткова, М. И. Чертков (1829–1905), генерал-адъютант, генерал от кавалерии, наказной атаман Войска Донского, член Государственного совета, воронежский, киевский и варшавский генерал-губернатор.

Мать В. Г. Черткова, Елизавета Ивановна Черткова (1832–1922), родственными узами была тесно связана с кругом декабристов – она была дочерью героя Отечественной войны 1812 г. графа И. Чернышова-Кругликова, т. е. родной племянницей декабриста Захара Григорьевича Чернышова (1796–1862), а также племянницей Александры Григорьевны Муравьевой – жены декабриста Никиты Михайловича Муравьева, последовавшей за мужем в Сибирь. После приговора титул и состояние З. Г. Чернышова перешли к его сестре, матери Е. И. Чертковой. Она родилась в доме своего деда, вельможи Екатерининской эпохи, известного масона и «человека передовых взглядов»[742]. Впоследствии в этом здании располагался Дом советов. Семья Е. И. Чернышовой была хорошо знакома с Н. В. Гоголем и проживала с ним вместе в Риме.

Рано осиротев, Е. И. Черткова скоро стала одной из самых известных красавиц Санкт-Петербурга – уже на первом своем балу она была представлена императору Николаю I[743]. Опекуном Елизаветы Ивановны после смерти родителей стал известный петербургский меценат и музыкант гр. М. М. Вьельгорский. Выйдя замуж за Г. И. Черткова, она сохранила такое видное и высокое положение в свете и при дворе, что дом Чертковых в Петербурге не раз посещали царствующие особы, а император Александр II, с которым Е. И. Черткова была знакома в то время, когда он был еще наследником, приезжал к Чертковым в одиночных санях «без сопровождения малейшей охраны»[744]. Будучи умной и влиятельной женщиной, Е. И. Черткова пользовалась особой благосклонностью императрицы Марии Федоровны, была одной из самых любимых ее фрейлин. Родственными узами Е. И. Чернышова была связана с влиятельными русскими фамилиями, в том числе Пашковыми и Бобринскими.

Поистине фантастическим выглядит утверждение А. Фодора о том, что В. Г. Чертков мог быть внебрачным сыном императора Александра II[745]. Тем не менее автобиография, написанная В. Чертковым в 1932 г., свидетельствует, что император по отношению к нему неоднократно проявлял знаки совершенно особого внимания: В. Г. Чертков был приглашен с родителями в Ливадию, кроме того, удостоился особых личных похвал государя на воскресном разводе кавалерийских полков в Михайловском манеже, после того как проделал ловкий прием верховой езды[746], и др. Это же обстоятельство подчеркивают и составители неизданной биографии Черткова, которые отмечают, что в молодости он благодаря своим родителям обращал на себя постоянное внимание императора Александра II, а также наследника престола, будущего императора Александра III, «при дворе которого отец В[ладимира] Григорьевича] пользовался особенным уважением и симпатией»[747].

Е. И. Черткова была известна как последовательница учения лорда Редстока и содействовала созданию мужем своей сестры Александры Ивановны, В. А. Пашковым, русской секции евангелистов, называемых «пашковцами», – именно Е. И. Черткова познакомила В. А. Пашкова с приехавшим в Санкт-Петербург в 1874 г. известным английским проповедником евангелического толка лордом Г. В. Редстоком (1831–1913).

Впервые Е. И. Черткова познакомилась с лордом Редстоком в Париже на домашнем собрании, где искала утешения после смерти двух сыновей: Михаила (скончался в возрасте 10 лет) и Григория (умершего в 17-летнем возрасте). Смерть Михаила произвела на нее особенно сильное впечатление: маленький мальчик под влиянием домашнего учителя – англичанина, выпускника теологического факультета, стал читать Евангелие и задавать матери интересующие его вопросы, а во время предсмертной болезни много молился и просил маму поверить в Христа и любить Его. Кроме того, сама предсмертная болезнь продолжалась долго – около года, несомненно, Е. И. Черткова пережила глубокий и тяжелый опыт. Сохранился замечательный документ – записки Е. И. Чертковой о последнем годе жизни сына Михаила, из которых следует, что это был очень вдумчивый ребенок, серьезно и с большим доверием относившийся к евангельским свидетельствам и с большими духовными задатками, – незадолго до смерти, по свидетельству матери, он говорил ей: «Я уверен, что Христос, что ангелы Его здесь вокруг моей кровати. Бог так близок; я Его так люблю, так люблю, что хотел бы обнять. Ничего мне теперь не страшно, ни смерть, ничего. Я так, так счастлив! Ни елка, ни подарки, ни именины, ничего с этим сравниться не может». Михаил приобщался перед смертью Святых Христовых Тайн с большим «благоговением, от всего сердца, с твердым намерением исправиться от всех своих недостатков» и горячо верил в вечную жизнь[748]. Замечательно также то обстоятельство, что совсем незадолго до смерти Миша просил маму не оставить его тело во Франции, потому что ему очень хочется «в России лежать»[749].

После смерти сыновей Е. И. Черткова решительно оставляет придворную жизнь и начинает заниматься широкой благотворительностью, а также проповедью Евангелия, в частности в тюрьме Литовского замка, о чем сохранились ее собственные записки, датируемые 18721874 гг., т. е. временем непосредственно перед приездом в Россию лорда Редстока[750].

Записки о смерти сына Михаила, очень теплые и искренние по тону, действительно свидетельствующие, какой личной трагедией должна была стать для нее болезнь и смерть 10-летнего сына, в то же время являются иллюстрацией содержания того типа духовности, который культивировали представители евангелического христианства, – на первом месте здесь стоят «хорошие, добрые чувства», которые для Е. И. Чертковой являются главным свидетельством присутствия Божия в человеке, присутствия Христа здесь и теперь, а также постоянное чтение Евангелия и стремление к христианским переживаниям.

В. Г. Чертков в своем дневнике написал однажды, что его родители «принадлежали к числу наиболее порядочных из “порядочных” людей»[751]. Много позже он любил рассказывать, как в детстве играл с будущим императором Александром III. Можно предполагать, что именно посредничество ближайших родственников В. Г. Черткова, в первую очередь его матери, в значительной степени смягчало впоследствии любые правительственные меры, направленные против антигосударственной и антицерковной деятельности Л. Н. Толстого и В. Г. Черткова. Семья Чертковых входила, по всей видимости, в число самых обеспеченных русских семей, о чем свидетельствует тот факт, что она имела 40 тыс. руб. чистого ежегодного дохода. Г. И. Чертков был очень богатым помещиком и владел плодородными черноземными землями на юге Воронежской губернии, а также большим количеством крепостных крестьян, среди которых был Егор Михайлович Чехов – дед писателя. В. Ф. Булгаков подчеркивает, что рождение и блестящее положение в обществе способствовало с детства росту в Черткове понимания «доступности и исполнимости всех его желаний, сознание своей особенности, исключительного положения, своей силы и власти над людьми»[752].

Молодые годы Владимира Григорьевича прошли в достатке в петербургском доме родителей и в богатом имении Чертковых Лизиновке Острогожского уезда Воронежской губернии (площадью около 30 тыс. десятин). С одной стороны, известно, что в молодости Чертков был лишен возможности получить систематическое образование, так как в результате солнечного удара, полученного на охоте, ему были категорически запрещены врачами напряженные занятия. С другой стороны, биография Черткова, написанная неизвестным автором, сообщает, что в детстве и молодости он «получил образование под руководством выдающихся учителей, русских и иностранных»[753].

В возрасте 21 года (в феврале 1875 г.) В. Г. Чертков поступил в привилегированный Конногвардейский полк[754], причем в это время его командиром был барон В. Б. Фредерикс, ставший с 1897 г. министром Императорского двора и уделов. Во время службы, по его собственному более позднему признанию, он прожигал свою жизнь традиционными для среды блестящей петербургской молодежи способами. В Конногвардейском полку В. Г. Чертков получил прозвище le beau Dima, т. е. красавчик Дима. Корнет Чертков в 1881 г. должен был войти в состав делегации, целью которой было оповещение ряда европейских дворов о восшествии на престол императора Александра III, и только случайность помешала ему участвовать в этой миссии, которую возглавлял родной дядя В. Г. Черткова, гр. П. А. Шувалов.

Очень яркий и в то же время характерный эпизод молодости Черткова приводит в своих воспоминаниях В.Ф. Булгаков, указывая, что молодой Чертков принадлежал к тому очень узкому кругу петербургской знати, который приглашался на так называемые малые балы в Аничков дворец, тот самый, о котором с иронией Пушкин писал, что был назначен камер-юнкером только для того, чтобы его супруга Наталья Николаевна могла танцевать в этом дворце. Однажды на таком балу Черткова пригласила на вальс сама императрица Мария Федоровна, которая воспользовалась «особым правом дам, принадлежащих к императорской фамилии, – первыми приглашать кавалеров. Но Чертков отказался, так как не умел танцевать вальс, чем вызвал сенсацию в зале: le beau Dima отказался танцевать с императрицей!»[755]

Этот поступок своей экстравагантностью настолько напоминает некоторые шутки Ставрогина, что поневоле задумываешься о возможных биографических параллелях. И в первую очередь речь идет о красоте – безусловно, Чертков был одним из самых красивых мужчин России того времени, но его красота, особенно на фотографиях позднего времени, носит какой-то «масочный», медиумический характер, который отмечает в своем герое и Достоевский и на который обращает внимание С. Н. Булгаков в своем очерке «Русская трагедия»[756]. Здесь речь может идти о своеобразном «мучительном параличе личности», который, как представляется, был одной из черт В. Черткова. Конечно, это сопоставление возможно только в определенных рамках. Если тем не менее оно допустимо и не лишено оснований, остается только в очередной раз поразиться пророческому дару русского писателя, вплоть до самых бытовых подробностей: в романе «Бесы» Ставрогин является сыном генеральши Ставрогиной и носит прозвище Принц Гарри.

Следует отметить, что некоторые авторы давно подчеркивают то обстоятельство, что высокое происхождение Черткова и его связи импонировали Толстому и могли иметь некоторое значение в их дружбе. Эта гипотеза находит свое подтверждение в дневнике М. С. Сухотина, который так отзывался о Черткове (запись от 6 августа 1906 г.): «Тут теперь гостит В. Г. Чертков, приехавший на побывку из Англии. Это любимый ученик Л[ьва] Н[иколаевича], Иоанн в некотором роде, и я понимаю, что он может быть ближе других сердцу учителя. Уже одно то, что они оба хорошей крови, bien nds[757], в их близости, как это ни может казаться странным, играет не последнюю роль»[758]. Подтверждает это и В. Ф. Булгаков, который говорит, что Толстой, возможно, в чем-то был даже удивлен появлением молодого человека из более высокого круга (сам Толстой принадлежал к «средне-высшему дворянству» – выражение Ф. М. Достоевского, подхваченное Д. С. Мережковским).

В 1879 г. В. Г. Чертков взял отпуск на 11 месяцев и провел его в Англии, снимая дом у сельского священника. В это время он благодаря посредничеству лорда Редстока знакомится или возобновляет знакомство с представителями английской политической элиты и аристократии и проводит время в общении со своим дядей, русским послом графом П. Шуваловым, благодаря которому завязывает отношения с принцем Уэльским, будущим королем Эдуардом VII. Одновременно Чертков знакомится с русскими политэмигрантами и с бывшим пастором Джоном Кенворти, английским общественным деятелем, сочувствовавшим взглядам Толстого.

После возвращения в Россию в 1881 г. В. Г. Чертков является одним из организаторов (вместе с кн. В. П. Голицыным и гр. А. Ф. Гейденом) кружка молодежи «Общество христианской помощи» для религиозных бесед, целью которого было изучение Евангелия и проповедь христианского образа жизни. Для «Общества…» характерно то обстоятельство, что оно объединило в своих рядах как православных членов, так и пашковцев, а также религиозных индифферентов. В него, согласно воспоминаниям П. И. Бирюкова, входили представители многих выдающихся аристократических семейств.

Вместе с В. Г. Чертковым в кружок входил Д. Ф. Трепов, в будущем занимавший значительные посты и имевший одно время большое влияние на внутреннюю политику. Кружок собирался на квартире Д. Ф. Трепова, который считался его председателем, и имел цель «оказывать посильную помощь бедному населению столицы». Очень примечательно позднейшее (1924) признание П. И. Бирюкова в том, что уже в это время В. Г. Чертков относился «как-то критически, иногда шутливо, к деятельности кружка, кот[орая] его не удовлетворяла»[759].

Вскоре по возвращении в Россию Чертков сообщает матери, что жизнь, которую он вел в течение пяти лет своего офицерства, его не удовлетворяет, его тянет в деревню, «ближе к природе и к людям». В письме содержится также сообщение о выходе в отставку и озабоченность, как отнесется к этому твердому решению отец.

И действительно, в 1881 г., неожиданно для всех, в преддверии блестящей карьеры, В. Г. Чертков выходит в отставку в чине лейб-гвардии штабс-ротмистра, а в 1882-м зачисляется в запас гвардейской кавалерии с чином поручика. Поселившись в имении родителей Лизиновке, он начинает заниматься благотворительной деятельностью среди крестьянского населения: открывает ремесленное училище на 60 учеников (сапожное, столярное, бондарное дело), школу, библиотеку, читальню, приемный покой и некоторые другие учреждения. В это время В. Г. Чертков в письме своей матери сообщает, что главным делом своей жизни считает распространение веры «в известные начала».

Таким образом, еще до знакомства с Л. Н. Толстым В. Г. Чертков приходит к пониманию бессмысленности своей жизни и ищет из нее какого-то выхода, однако выход, предложенный ему матерью, его не устраивает. Именно на этом перепутье происходит его знакомство с Л. Н. Толстым.

Формирование взглядов В. Г. Черткова под влиянием переписки с Л. Н. Толстым. Начало сотрудничества

Говоря о первой встрече В. Г. Черткова и Л. Н. Толстого, нужно иметь в виду, что в период после религиозного кризиса Л. Н. Толстой переживал особый приступ одиночества, о чем он сообщает М. А. Энгельгардту в конце 1882 г.: «…вы не можете и представить себе, до какой степени я одинок, до какой степени то, что есть настоящее я, презираемо всеми окружающими меня» (ПСС. Т. 63. С. 112). Очень важно отметить, что это ощущение одиночества, как духовная расплата за отход от «Христа и Церкви Его», трагически переживалось, по свидетельству Т. Л. Толстой, всеми членами семьи писателя. В это же самое время С. А. Толстая сообщает своей сестре: «Бывала я одинока, но никогда так одинока, как теперь. Так мне ясно, так ощутительно, что никто меня знать не хочет и никому я неинтересна»[760].

Впервые о новых взглядах Толстого Чертков узнал на свадьбе своего знакомого и бывшего однополчанина, помещика Р. А. Писарева, на которой присутствовал друг семьи Толстых, прокурор окружного суда Н. В. Давыдов. А вскоре Чертков появляется в новом доме семьи Толстых в Хамовниках. Вскоре новый молодой (Толстому в 1883 г. было 55 лет, Черткову – 29) знакомый Толстого становится самым близким писателю человеком.

Факт особой близости подтверждается общим объемом переписки: за 27 лет знакомства Л. Н. Толстой написал В. Г. Черткову не менее 928 писем (включая телеграммы), т. е. в среднем одно письмо каждые десять дней – больше чем любому другому человеку, включая членов его семьи. Чертков писал еще чаще – сохранилось его 1127 писем Толстому.

В конце октября 1883 г. В. Г. Чертков впервые посетил хамовнический дом Толстых. При первой же встрече Толстой и Чертков ощутили чувство духовного родства. «Мы с ним встретились, как старые знакомые», – писал об этой встрече В. Г. Чертков[761]. Именно с этой встречи берет начало многолетнее сотрудничество Толстого и Черткова, смысл и характер которого давно требуют детального исследования.

В этот ранний период их отношений Л. Н. Толстой переживал знакомство с Чертковым как важное событие своей жизни, как обретение настоящего и глубокого почитателя и последователя, ученика и единомышленника. Это был своеобразный медовый месяц: и в его переписке с В. Г. Чертковым, и в его дневниковых записях содержится ряд мыслей, которые трудно интерпретировать в каком-либо другом ключе, кроме подтверждения вывода о переживании глубоко внутреннего родства, – достаточно посмотреть дневниковые записи за 1884 г., например: «Письмо от Черткова. Люблю его и верю в него» (ПСС. Т. 49. С. 70, запись от 18 марта). И уже очень скоро, 6 апреля 1884 г., т. е. спустя всего несколько месяцев после визита Черткова, Толстой записывает в своем дневнике знаменитое определение: «Он удивительно одноцентрен со мною» (ПСС. Т. 49. С. 78)[762].

В дальнейшем, в том числе и после смерти писателя, В. Г. Чертков неоднократно предпринимал «публичные» попытки продемонстрировать общественности эту «одноцентричность», показать, как близок он был по духу Л. Н. Толстому. Показательным образчиком документов такого рода являются его воспоминания 1913 г., в которых нашли отражение установка на демонстрацию единодушия с Толстым и многочисленные указания на то, как далек был писатель в конце своей жизни от супруги, гр. С. А. Толстой[763].

Что именно в В. Г. Черткове привлекало Л. Н. Толстого, какие обстоятельства способствовали столь стремительному росту их близости в этот ранний период их сотрудничества? Помимо указанных выше причин, нужно обратить внимание на то, что именно активная, энергичная деятельность В. Г. Черткова, его внимание к идеям писателя способствуют росту взаимной близости и чувству духовной общности. Кроме того, их ранняя переписка показывает, что Л. Н. Толстого очень притягивал молодой увлеченный религиозными вопросами человек, готовый восторженно внимать всем словам учителя и, что не менее важно, реализовывать их в своей и чужой жизни. В личности В. Г. Черткова Л. Н. Толстого привлекали некоторые важные, знаковые для него самого черты – самокритичность, недовольство собой, стремление изменить жизнь в соответствии с требованиями Евангелия, как оно обоими понималось, готовность порвать с требованиями той среды, в которой В. Г. Чертков вырос, стремление, в соответствии с древней китайской мудростью, возобновлять себя самого каждый день сначала, постоянно идти вперед, сугубо критическое отношение к социальной действительности, мысли о судьбе обездоленных и несчастных – в целом очарование и привлекательность молодости, способной к рефлексивным оценкам и самоанализу, столь психологически близкому самому Л. Н. Толстому[764].

В молодости В. Г. Чертков испытывал на себе некоторое влияние идей православия, читал произведения А. С. Хомякова и И. С. Аксакова[765]. Большое значение, по признанию самого Черткова, имело для него дежурство в военных госпиталях и чтение больным Евангелия, которое было позже им описано. Л. Н. Толстой всю свою жизнь имел особое отношение к молодым людям, можно даже сказать, к феномену молодости, не просто умел описывать молодость, но умел смотреть на жизнь глазами молодых людей (на что обращали внимание многие исследователи романа «Война и мир»). Конечно, важное значение имел и «личностный фактор», т. е. то обстоятельство, что практически с первых минут знакомства В. Г. Чертков демонстрировал по отношению к Толстому большую привязанность и преданность: «Я вас очень люблю. Вы для меня очень много. И я буду, если не остановите (а вы, мне чувствуется, не остановите) с вами душа в душу откровенен и правдив до бесконечности. – День славный, Бог близок» (март 1884 г.) (ПСС. Т. 85. С. 45). В декабре 1885 г., делясь своей тоской с Чертковым, Толстой подчеркивает: «Мне мучительно тяжело и ни с кем так мне не хочется поделиться этой тяжестью, как с вами, милый друг, потому что мне кажется, никто так не любит во мне то хорошее, что есть во мне, как вы» (ПСС. Т. 85. С. 294). Эта близость и духовная «одноцентрость» с каждым годом растут – позднее, в январе 1890 г., Л. Н. Толстой указывает в дневнике: «Чертков так же, еще более, близок мне» (ПСС. Т. 51. С. 14). Показательно, что на следующий день после смерти любимого сына Ванечки (февраль 1895 г.) Толстой сообщает своему другу об этом событии, как будто бы В. Г. Чертков был одним из самых близких членов его семьи. В следующем году Л. Н. Толстой пишет Черткову (письмо от 2 декабря 1896 г.): «И когда мне трудно, мне хочется видеть вас» (ПСС. Т. 87. С. 387). Этот мотив присутствует и в последующей переписке Толстого и Черткова, в частности той ее части, которая связана с ссылкой последнего (письма от 12 января 1897 г. и 26 мая 1897 г.).

Возникает вопрос: известно ли нам что-нибудь об отношении Е. И. Чертковой, матери В. Г. Черткова, к Л. Н. Толстому? В любом случае она, будучи последовательницей так называемого евангелического христианства, не могла разделять радикальные взгляды писателя на основы христианского вероучения. По свидетельству жены В. Г. Черткова, А. К. Чертковой, критическое отношение Л. Н. Толстого к религиозным догматам «должно было вызвать неприязнь как церковников, так и евангеликов, верования которых разделяла Е. И. Черткова. Действительно, она постоянно опасалась влияния Толстого на ее сына и только к концу жизни, с развитием в ней полной терпимости, стала относиться к нему беспристрастно и доброжелательно» (ПСС. Т. 85. С. 72–73). Сам Чертков сообщал в письме Л. Н. Толстому о своей матери, что «часто ею овладевает огромная грустная грусть при мысли, что человек, подобный вам, не у ног Спасителя – Искупителя и что служит своим умом и сердцем враждебному Христу лагерю», причем после получения этого письма писатель отметил в дневнике о Е. И. Чертковой: «Мать его, как и следует, ненавидит меня» (ПСС. Т. 85. С. 82–83). Это предположение писателя не было лишено оснований: в одном из своих писем Е. И. Черткова прямо говорит, что Л. Н. Толстой пропитан духом Антихриста, так как не признает Воскресения Христова (см.: ПСС. Т. 85. С. 424).

Очень скоро после встречи наметились основные пути практического сотрудничества Л. Н. Толстого и В. Г. Черткова. Оно развивалось в нескольких направлениях: издательская деятельность для народа, распространение сочинений Л. Н. Толстого в Европе, наконец, сохранение наследия писателя для будущих поколений. Уже в 1884 г. В. Г. Чертков берется за перевод на английский язык сочинения Толстого «В чем моя вера?». А осенью 1884 г. начинается подготовительная работа по организации издательства литературы для народа, которая привела к тому, что 22 февраля 1885 г. возникает издательство «Посредник», просуществовавшее вплоть до 1925 г. Первые 12 лет издательство существовало при поддержке И. Д. Сытина, затем превратилось в самостоятельную издательскую фирму. Новым активным сотрудником молодого издательства стала будущая жена В. Г. Черткова, Анна Константиновна, урожд. Дитерихс (1859–1927), дочь генерала, окончившая Бестужевские курсы[766]. Их свадьба состоялась в октябре 1886 г. По некоторым косвенным признакам можно судить о том, что А. К. Чертковой суждено было сыграть важную и несколько неясную до сих пор роль в жизни мужа[767].

Восторженное отношение В. Черткова к Л. Н. Толстому, характерное для периода их знакомства, готовность только внимать и иногда корректно не соглашаться, постепенно начинают трансформироваться. Вообще следует сказать, что последовательным врагом Церкви и Ее учения В. Г. Чертков стал далеко не сразу. В ранней переписке с Л. Н. Толстым находят отражение его вопросы, сомнения, относящиеся, например, к последовательному неприятию Л. Н. Толстым Богочеловечества Христа, более того, его активное несогласие с писателем. Например, сообщая Л. Н. Толстому о своих впечатлениях от высылки в 1884 г. В. А. Пашкова, Чертков указывает: «…если бы теперь меня спросили, какого я вероисповедания, я ответил бы – христианского, не причисляя себя ни к какому из признанных вероисповеданий». В то же самое время в другом письме, по поводу перевода и издания в Англии книги Л. Н. Толстого «В чем моя вера», он говорит: «.в этой книге есть места, которым я настолько не сочувствую, что не решусь быть орудием их издания и распространения <…> я не мешать хочу распространению вашей мысли в ее полности, а только желал бы самому содействовать распространению только таких мыслей, которые, положа руку на сердце, я признаю за истину» (ПСС. Т. 85. С. 67–68).

Нужно иметь в виду, что полемика с Л. Н. Толстым по поводу сочинения «В чем моя вера?» очень ярко показывает трансформацию взглядов на христианство молодого Черткова, с одной стороны, и некоторую открытость и динамичность (в этот период времени) взглядов самого Толстого – с другой. Перефразируя известные слова старца Зосимы, обращенные к Ивану Карамазову, можно сказать, что вопрос этот, вопрос о Христе, не был еще решен окончательно для Л. Н. Толстого и далеко еще не был решен окончательно для В. Г. Черткова, пребывал в состоянии «im Werden».

«В чем моя вера?» – четвертый, в определенном смысле итоговый трактат Л. Н. Толстого, написанный уже тогда, когда были закончены и «Исповедь», и «Критика догматического богословия», и новая интерпретация Евангелия. К этому моменту писатель уже познакомился с первыми замечаниями в свой адрес, высказанными теми немногочисленными читателями, которые имели возможность держать в руках копии этих сочинений. Поэтому несогласие В. Черткова с отдельными местами трактата «В чем моя вера?» есть отражение его временного несогласия со всем учением Толстого, более того, как это сейчас ни покажется поразительным, даже заботы о том, чтобы неосторожным тиражированием взглядов Л. Н. Толстого не нанести кому-либо из читателей духовного вреда. В том, что это действительно так, достаточно убедиться, рассмотрев переписку Л. Н. Толстого и В. Черткова летом 1884 г. (т. 85 Полного собрания сочинений) – в ней много соответствующих свидетельств. И в первую очередь интересны те места, где речь идет о Личности Господа Иисуса Христа. Это один из самых важных сюжетов ранней переписки В. Черткова с Л. Н. Толстым – интересно отметить, что в 125 письмах Л. Н. Толстого, вошедших в 85-й том его собрания сочинений (декабрь 1883 г. – декабрь 1886 г.), имя Христа упоминается не менее 40 раз, а примерно в таком же количество отрывков из ответных писем В. Черткова Господь упомянут не менее 70 раз. Не случайно в письме своей матери от 31 октября 1883 г., т. е. сразу после знакомства с писателем, В. Чертков указывает о своих контактах с Толстым: «…в наших личных представлениях о Боге мы, кажется, значительно расходимся» (ПСС. Т. 85. С. 24). Сам Л. Н. Толстой в своем первом письме новому молодому другу указывает, что не интересуется метафизическими вопросами, в том числе вопросом о Воскресении, важно только знание того, чего требует от человека Бог: «.а что Он сам такое и как живет, я никогда не узнаю, потому что я ему не пара, я работник, а не хозяин» (ПСС. Т. 85. С. 4).

Именно в высказываниях такого рода, как представляется, содержится некоторая способность Л. Н. Толстого прислушаться к мнению своего оппонента в вопросах веры в этот ранний период после религиозного кризиса. Однако переоценивать их значение не следует: будем помнить, что к этому моменту уже произошел решительный разрыв писателя с гр. А. А. Толстой, причем, по свидетельству последней, писатель не скупился на кощунственные выражения в своей оценке церковного учения.

Очень характерно также, что образцом в художественном воплощении образа Христа в этот период для Черткова являются герои Ф. М. Достоевского. В письме Л. Н. Толстому от 10 декабря 1883 г. он указывает: «О Достоевском я записал почти все стихи, появившиеся в газетах. Его смерть была для меня большим лишением – я только что собирался с ним познакомиться. Мне кажется, что я никогда не слышал высшего и лучшего толкования учения Христа в приложении к жизни, чем то, которое он дает в Идиоте, и, главным образом, в Алексее Карамазове. – Я вам намеренно сообщаю свою тетрадь выписок и свое впечатление от Достоевского, для того чтобы вы видели меня лучше и чтобы, вследствие этого, отношения между нами были бы возможно полезнее для меня» (ПСС. Т. 85. С. 25). 13 марта 1884 г. В. Чертков указывает по поводу учения Христа: «Само учение непосредственно вызывает во мне отзывчивость всего, что сознаю в себе лучшего и высшего. Поэтому признаю учение божеским… следовательно, другими словами, – нужно исполнять учение Христа, потому что Он Бог» (ПСС. Т. 85. С. 40). 25 марта 1884 г. В. Чертков разъясняет эту свою мысль: «Христос мне представляется так: Стремление к Богу безусловное – ради славы того Бога, перед которым уничтожаешься и, уничтожаясь перед которым, становишься его проводником <…> земля для меня только переходная инстанция, не “постоялый двор”, в этом я с вами согласен, но тем не менее переходная инстанция» (ПСС. Т. 85. С. 45). В следующем письме, от 26 марта, Чертков возражает против известного и крайне неубедительного способа перевода Л. Н. Толстым первого стиха Евангелия от Иоанна: «Теперь, перечитывая в связи. с желанием найти в вашем изложении Евангелия простое, ясное выражение учения Христа. я сталкиваюсь с мыслями, с пониманием мне несродным. Изменять насильственно своего понимания, разумеется, не хочу, да и не мог бы» (ПСС. Т. 85. С. 46; многоточия в тексте письма принадлежат его автору). 17 июля 1884 г. В. Чертков указывает: «Единственное, что мне помогает, это сознание своей полной беспомощности и обращение ко Христу. И в этом смысле Он для меня действительно воскрес» (ПСС. Т. 85. С. 85).

В ответных письмах писателя содержится довольно твердая «отповедь» мистическим настроениям своего молодого друга: в письме от 24 июля 1884 г. Л. Н. Толстой, отвечая на многочисленные недоумения своего корреспондента, последовательно указывает, что в церковном учении и в христианской догматике его не устраивает: страх перед вечными загробными мучениями (очень интересно и характерно признание Толстого, что он с детства никогда в них не верил) и учение об искуплении – Толстой пишет, что этот путь очень для него странен, и утверждает, что он характерен в основном для женщин, вообще для людей, которые приходят к любви через страх. Здесь же присутствует и отмеченная выше аперсоналистичность – он не готов признать Бога отличным от себя Личным Существом, к Которому возможно обращаться за помощью в молитве. Продолжая эту мысль, Л. Н. Толстой категорически отказывается признать необходимость и действенность христианской молитвы так, как понимает ее Церковь, и предлагает свое понимание молитвы (см.: ПСС. Т. 85. С. 77–80).

Но В. Чертков еще не сдается: в письме от 2 сентября 1884 г. он конкретно указывает, что в трактате «В чем моя вера?» не заслуживает, с его точки зрения, включения в гектографические копии для последующего распространения: это отрицание Искупления, Воскресения Христа и веры в личную загробную жизнь. Аргументируя свою точку зрения, в качестве одной из причин В. Чертков упоминает то обстоятельство, что это отрицание ввергает читающего «в целый хаос сомнений и вопросов»; кроме того, он пишет, что и сам лично далеко еще не уверен в справедливости этого отрицания, добавляя: «Для меня это опровержение так же мало убедительно, как и противоположное утверждение» (ПСС. Т. 85. С. 97). В письме от 25 сентября В. Г. Чертков указывает по поводу нового перевода Толстым Евангелия, что «пробелы против канонического перевода слишком чувствительны и резки», а некоторые мысли и выражения Л. Н. Толстого «неприятно поражают даже меня, а других, разумеется, совсем отталкивают, ни за что ни про что» (ПСС. Т. 85. С. 106).

Таким образом, очевидно, что возражения В. Г. Черткова были направлены против тех мест в антицерковных трактатах Л. Н. Толстого, которые молодому другу в тот период их знакомства казались и неубедительными, и пристрастно-резкими. В письме, написанном в конце октября 1886 г., В. Г. Чертков говорит, что Христос для него «живее всех» (ПСС. Т. 85. С. 404).

В этой обильно цитированной переписке обращает на себя внимание горячее стремление Черткова к истине, поиск ее, открытость и, наоборот, внушительно-нравоучительный тон Толстого, для которого с каждым годом, к сожалению, вопросов становилось меньше, чем ответов. И эта установка не могла не повлиять в конце концов на взгляды Черткова – новое знакомство постепенно вело к их трансформации.

Уже в письме от 21 июля 1884 г., подвигая Л. Н. Толстого к подготовке специальных изданий для простого народа (что и реализовалось позднее в замысле издания «Посредник»), он указывает на необходимость «…прежде всего очистить учение Христа от всех накопившихся перетолкований, обнаружить русским людям Евангелие как оно есть, в его простом, прямом смысле»; теперь, считает В. Г. Чертков, нужно сделать так, чтобы Христос был «доступен и понятен массе» (ПСС. Т. 85. С. 8990). Конечно, здесь еще не все можно приписать возрастающему влиянию Л. Н. Толстого, сказывается и наследство евангелических христиан, однако тенденция наметилась уже вполне определенно.

Характерно, что, хотя, как указано выше, количество упоминаний о Христе в переписке Толстого и Черткова не становится меньше, происходит очевидный перенос акцентов: теперь все чаще упоминается не Личность Христа, а Его учение, нравственный закон Христа, выраженный в знаменитых толстовских пяти заповедях, а Сам Господь превращается в «старшего брата» (выражение В. Г. Черткова из письма Л. Н. Толстому от 12 июня 1889 г.) (ПСС. Т. 86. С. 245).

Конечно, само по себе выражение «учение Христа» не может вызвать никаких возражений с богословской точки зрения. Однако в понимании Л. Н. Толстого это выражение становится определенным «паролем», т. е. происходит характерный сдвиг в моральную сферу, то, что впоследствии обратится в «тиранию моральной сферы», «панморализм». Все больше Л. Н. Толстым и В. Г. Чертковым овладевает желание представить русским людям «очищенное Евангелие», очищенное от «церковности», «мистичности», «догматичности», вообще предельно освобожденное от богословских смыслов, т. е. предельно упрощенное. На это стремление к упрощению христианского учения стоит обратить внимание. Постепенно идеи Л. Н. Толстого, и самая трагическая из них – стремление сопротивляться «обоготворению» Христа (ПСС. Т. 85. С. 136), – находят место в сердце В. Г. Черткова. Другими словами, можно констатировать, что если в 1884 г. «вопрос о Христе» не был еще решен для В. Г. Черткова окончательно, то в следующем году он смотрит на Господа уже глазами Л. Н. Толстого, т. е. тем взглядом, который окончательно нашел свое выражение в опубликованном варианте богословских трактатов писателя и для которого мистико-догматический, церковный подход к пониманию Личности Господа глубоко чужд. «Теплота сплачивающей тайны»[768] утрачена окончательно, на ее место заступают холодно-рассудочные утверждения о пользе учения Христа, а не Сам Христос, Который у Толстого приноровлен к обиходу, «философ вроде Сократа», а также «обескровленная мораль, нежизненная, ничем не питаемая»[769]. Интересно, что через семь лет, в 1892 г., почувствовав некоторую взаимную недоговоренность в этом вопросе, В. Г. Чертков находит нужным в письме писателю дать некоторые разъяснения: «Как могли вы предположить хоть на минуту недоразумение между мной и вами по поводу ваших писем против божественности Христа?! <…> эти письма послужили для меня как бы термометром, по которому я заметил свое собственное изменение по отношению к этим вопросам с тех пор, как я, помните, бывало, просил вас выпускать в моих изданиях резкие отрицания искупления и т. п. Впрочем, тогда и ваш тон бывал иной» (ПСС. Т. 87. С. 164).

Однако в духовной жизни человека не все так просто: то, что он считает лежащим в области только ума, есть также принадлежность и сердца, и совести. В. Черткову было дано пережить опыт своеобразной «богооставленности», который нашел отражение в его переписке с Толстым. В письме от 10 сентября 1894 г. он указывает на своеобразное свое состояние: «Вспоминаю с завистью первый период восторженного пробуждения сознания: даже с радостью вспоминаю последующий период усиленной и воодушевленной деятельности на новом пути. И сравниваю с тем, что теперь. И вместо сравнительного подъема против прежнего замечаю какое-то охлаждение и сердечную пустоту. Я сочувствую Христу и его учению, но как-то умом только. В сердце же не чувствую того, что должно было бы соответствовать этому» (ПСС. Т. 87. С. 291). Этому результату не следует удивляться: Господь требует не сочувствия Себе и Своему учению, а всецелой преданности, основанной на вере. Сам Чертков склонен был свое состояние объяснять телесной болезнью, но рискнем предположить, что причина здесь была чисто духовная.

В этом смысле нужно признать, что вопрос о «Боге живом», о Боге-Личности, о Его действии на душу человека окончательно не был решен до самой смерти и самим писателем, – в ответ на процитированное письмо Черткова он посылает ему ответ с размышлениями на эту тему. Толстой, в свою очередь говоря о пережитом периоде охлаждения, пишет, что был «на волоске от того, чтобы потерять, даже думал, что потерял самое дорогое существо, и не потерял его, а только узнал Его бесценную цену <…> Может быть, это то, что некоторые называют живым Богом; если это – это, то я очень виноват перед ними, когда не соглашался с ними и оспаривал их» (ПСС. Т. 87. С. 299). Однако при всех честных и искренних порывах своей души Л. Н. Толстой так и не смог понять, что кому Церковь не мать, тому Бог не отец. Кощунства в адрес православия в этот период жизни писателя перешли в холодное презрение: Церковь – только препятствие для человека на пути к Богу, в лучшем случае «церковники» как слепцы, плутая, выходят окольными путями на ту дорогу «разумения» учения и закона Христа и христианства, которая открыта Л. Н. Толстым.

В этом смысле очень остроумной и точной представляется мысль М. Алданова: кое-что в дневниках Л. Н. Толстого последних лет мог написать и Чертков – в том смысле, что в их взглядах уже имеется некий «общий знаменатель»[770]. По всей видимости, ко второй половине 1880-х гг. «юношеский задор» в душе В. Черткова уже изжит. В своих воспоминаниях, относящихся к весне 1887 г., гр. А. А. Толстая вкладывает в уста П. И. Бирюкова отзыв о том, что «Владимир Григорьевич не любит искупления», причем интересно, что именно по этой причине Чертков настоял на том, чтобы из стихотворений А. С. Хомякова в издании «Посредника» были исключены некоторые выражения[771].

Стоит обратить внимание и на то обстоятельство, что эта трансформация по времени совпадает со все большим увлечением В. Черткова идеей публикации и широкого распространения взглядов Л. Н. Толстого. Другими словами, под этим лозунгом – «сделать Христа понятным и доступным массе», поистине близким к пролетарским речевкам, и будет проходить отныне жизнь В. Г. Черткова.

В то же время именно к этому времени, т. е. к середине 1884 и началу 1885 г., относятся первые попытки В. Г. Черткова, пока очень скромные, влиять на окончательный текст тех или иных произведений писателя: 31 января 1885 г., по поводу издания в «Посреднике» рассказов Л. Н. Толстого «Кавказский пленник» и «Бог правду видит», Чертков испрашивает разрешения исключить из первого несколько строк, которые ему кажутся неудачными (см.: ПСС. Т. 85. С. 140). А 26 марта 1885 г. Л. Н. Толстой в своем письме разрешает по своему усмотрению внести правку в статью «Так что же нам делать?» (ПСС. Т. 85. С. 157). Отныне Л. Н. Толстой начинает одну за другой присылать своему новому другу рукописи, а В. Г. Чертков пытается вносить в них отдельные более-менее значительные изменения.

На этот аспект взаимодействия В. Г. Черткова и Л. Н. Толстого следует обратить особое внимание. Конечно, чисто технически очень сложно проследить и доказать, как именно В. Г. Чертков оказывал влияние на те или иные произведения писателя, в том числе и публицистические. Но свидетельства такого рода имеются. Правда, относятся они к позднему периоду жизни Л. Н. Толстого. Два таких примера присутствуют в дневнике М. С. Сухотина. 20 сентября 1907 г. в «Русских ведомостях» (№ 214) и «Новом времени» (№ 11323) было опубликовано письмо Толстого, перепечатанное позже почти всеми другими газетами (см.: ПСС. Т. 77. С. 198). В нем затрагивалась очень болезненная для В. Г. Черткова тема, а именно утверждение о том, что Толстой не имеет своей собственности и просит не обращаться к нему с вопросами о денежной помощи. Так вот, М. С. Сухотин сообщает, что из этого письма В. Г. Чертков «вычеркнул ту фразу, которая доказала бы, что при том небольшом количестве находящихся в распоряжении Л[ьва] Н[иколаевича] денег невозможно удовлетворять ежедневные просьбы, доходящие иные дни до нескольких сот рублей»[772]. Другой подобный случай связан с историей издания романа «Воскресение». В записи от 13 ноября 1901 г. М. С. Сухотин укоряет Л. Н. Толстого в отсутствии уважения к чужому убеждению и ссылается при этом на печально известную 39-ю главу первой части романа, где присутствует кощунственное описание литургии «с оскорблениями и издевательствами над чужими верованиями». А далее, в записи от 25 ноября, он указывает: «Владимир Чертков не понял, что для славы Л. Н. было бы много лучше вычеркнуть бестактную главу об обедне из “Воскресения”. Чертков имел полную возможность это сделать»[773]. Конечно, нужно правильно понимать значение этих свидетельств и не преувеличивать их: важно не то, что В. Г. Чертков внес правку в текст газетной заметки Л. Н. Толстого или не внес изменений в текст романа, когда это ему было выгодно или соответствовало его собственному пониманию. Важно другое: это право, фактически право «последнего слова», воспринимается в окружении Л. Н. Толстого как нечто само собой разумеющееся, как непреложный факт жизни Л. Н. Толстого. Заметим, что время от времени такое отношение к своему творчеству возмущало писателя, очень яркой иллюстрацией этого вывода является его письмо Черткову от 15 октября 1898 г. (см.: ПСС. Т. 88. С. 133–134).

Приблизительно ко времени знакомства относятся первые попытки В. Г. Черткова позаботиться о сохранности рукописного наследия Л. Н. Толстого. В согласии с современной исследовательницей можно констатировать, что Чертков воспринимал «собирание, хранение, перевод, издание и распространение сочинений Толстого» в качестве «одной из выпавших ему форм служения Богу и людям»[774]. 9 июня 1885 г. в своем письме В. Г. Чертков подчеркивает, что сохранение порядка в рукописях Толстого кем-то из его домашних – дело чрезвычайной важности: «Все, что вы пишете, для нас так дорого, так близко всему хорошему, что мы в себе сознаем, что просто содрогаешься от одной мысли, что что-нибудь из ваших писаний может пропасть за недостатком присмотра»[775]. В этой мысли прослеживается установка В. Черткова на свои отношения с Л. Н. Толстым, которая предельно конкретно была выражена первым в письме к С. А. Толстой, датируемом 8 мая 1892 г.: «По отношению ко всему, что касается его лично, нам следует быть наивозможно точнейшими исполнителями его желаний», так как «он в выборе своего образа действия с каждым годом все больше и больше руководствуется не своими личными желаниями и предпочтениями, а волею своего отца небесного» (ПСС. Т. 87. С. 148).

В это же время Чертковым открывается активная кампания по подготовке английских изданий сочинений Толстого, которые невозможно было издать в России по цензурным соображениям. Для этой цели в мае 1885 г. им совершается поездка в Англию и ведутся переговоры об издании запрещенных сочинений Толстого, а также готовится перевод на английский язык сочинений Толстого «Исповедь», «В чем моя вера?» и «Краткое изложение Евангелия», которые были опубликованы в Англии в 1885 г. под заглавием «Christ’s Christianity» («Христианство Христа»). Характерно, что В. Г. Чертков вложил в это издание свои собственные средства.

5 мая 1888 г. Чертков с женой переезжает из Лизиновки на хутор Ржевск Богучарского уезда Воронежской губернии, который вскоре становится центром издательской деятельности сторонников Толстого, – фактически сюда Чертков переносит редакцию «Посредника». В этот период Чертков получает ежегодно от матери крупные суммы, из которых значительную часть отдает крестьянам[776]. Уже в это время ясно наметился антицерковный характер взглядов семьи Чертковых, которые решительно отказались крестить свою дочь Ольгу, скончавшуюся вскоре после рождения.

Таким образом, можно констатировать, что к концу 1880-х гг. религиозные взгляды В. Г. Черткова, претерпев значительную трансформацию, превращаются во вполне «толстовские». Подводя итог, можно сказать, что в этот момент В. Г. Чертков полностью самоопределился: он решает всецело посвятить свою жизнь распространению сочинений Л. Н. Толстого и начинает изыскивать для этого различные возможности.

Высылка В. Г. Черткова из России и деятельность в Англии по распространению антиправительственных и антицерковных произведений Л. Н. Толстого

С 1889 г. В. Г. Чертков приступает к систематическому копированию всего, что написано Толстым (в том числе черновики произведений и публицистических статей, письма), и обязательно оставляет один экземпляр себе. С этой целью он настойчиво просит дочь писателя, Марию Львовну, переписывать рукописи отца. Одновременно он берет на себя все контакты с цензорами. В апреле – мае 1890 г. он начинает чуть ли не требовать от Л. Н. Толстого передачи ему дневников[777]. Л. Н. Толстой принимает решение постепенно передавать Черткову свои дневники для копирования, но под влиянием С. А. Толстой передумывает. Дневники были переданы Толстым своему другу только через десять лет.

К этому периоду относятся и попытки уличить В. Г. Черткова в не совсем искренних отношениях к Л. Н. Толстому, – в частности, именно М. Л. Толстая, всегда относившаяся к В. Черткову с полным доверием, начинает подозревать его в какой-то поспешности, по ее мнению, он «слишком тянет вещи из-под пера» отца[778].

В 1893 г. В. Г. Чертков оставляет руководство издательством «Посредник», его преемником на этом посту становится П. И. Бирюков. В конце того же года у Черткова созревает замысел начать сбор материалов по истории сектантского движения, впоследствии озаглавленных «История гонения на христиан в России». Нужно отметить, что мысль собирать материалы о сектантстве возникла у В. Г. Черткова еще раньше, так как уже в ноябре 1888 г. он писал своему сотруднику А. И. Эртелю, что жизнь русских сектантов хорошо ему знакома и давно привлекает его внимание: «Этому способствовали отчасти мои близкие сношения с кружком пашковцев, среди которых я вырос и который навещали всякие сочувствующие и несочувствующие сектанты самых разнообразных направлений и оттенков, а главное, мой личный интерес ко всем тем «духовным» вопросам и движениям, которые волнуют в настоящее время народное море» (ПСС. Т. 85. С. 10). В первую очередь внимание уделялось вопросам, связанным с положением лиц, отказывающихся по религиозным убеждениям от прохождения военной службы. Эта деятельность реально претворилась в сбор материалов о положении духоборов в России. О масштабах этой деятельности свидетельствует то обстоятельство, что к 1902 г. архив Черткова по данному вопросу насчитывал уже около 4 тыс. документов.

Фактически именно в это время, т. е. к началу 1890-х гг., В. Г. Чертков встает на путь сознательного сопротивления политическому режиму, противником которого он уже давно являлся. Можно утверждать, что это сопротивление начинает приобретать агрессивный характер, – в своем письме Толстому (1893) он в связи с событиями, имевшими место в семье кн. Д. А. Хилкова, указывает, что находится «по отношению к происходящему в России как бы с бомбой в руках, и не знаю, когда ее пущу: завтра или через некоторое время»[779]. Конечно, эта агрессия распространяется и на Церковь. В 1893 г. на хуторе Ржевск неоднократно производились обыски, но сбор материалов о «гонениях» продолжается.

К этому периоду жизни В. Г. Черткова относится развернутый отзыв о нем, содержащийся в сводном дела Департамента полиции от 1896 г. Дело интересно тем, что в нем есть подробная история наблюдения за Л. Н. Толстым полицейских органов, а также своеобразная классификация запрещенных цензурой произведений Л. Н. Толстого, изданных за границей или в России с помощью гектографа[780] или литографии[781]. Очень интересно, что даже в этот достаточно абстрактный полицейский документ проникли следы неоднократных повелений императора Александра III «не трогать» Л. Н. Толстого. К 1892 г. относится получение сведений о том, что Л. Н. Толстой и В. Чертков руководят кружком по подрыву Православной Церкви. Но наиболее интересна та часть дела, в которой дается развернутая характеристика В. Г. Черткова. Совершенно неожиданно он представляется как «добрый, мягкосердечный, слабохарактерный» человек, который «с детских лет находился в руках женщин». Эти женщины – мать-пашковка и жена «с твердой волей», их влиянию Чертков очень подвержен. При всей парадоксальности этой характеристики она находит косвенную поддержку в дневнике Л. Н. Толстого, когда только еще в начале знакомства со своим новым и энергичным последователем по поводу смерти отца Черткова замечает: «Письмо от Черткова. Мать из него будет веревки вить <…> ужасные люди женщины, выскочившие из хомута» (ПСС. Т. 85. С. 70).

Далее в деле указывается, что в летнее время В. Г. Чертков «делает попытки принимать участие в сельских работах, но всегда неудачно, не имея для этого ни достаточно сил, ни навыка»[782]. Отмечается, что Чертков, «как истинный ревнитель толстовских взглядов на православие, где и чем только можно выражает свое озлобление к Церкви и ненависть к духовенству», делает поправки к сочинениям Толстого и вообще отрекся от православия[783].

Интересно, что в деле нашла отражение даже та сторона характера Черткова, которая связана с его высокомерно-презрительным в некоторых ситуациях отношением к окружающим людям: «…к допросу вышел босой, в холщовой рубахе и портках»[784].

В 1896–1897 гг. В. Г. Чертковым и его сотрудниками составляется ряд воззваний в защиту духоборов, в результате чего, как известно, 31 января 1897 г. русским правительством принимается решение о его высылке в г. Феллин Лифляндской губернии. 2 февраля этого же года на его квартире в Петербурге имеет место обыск, причем Чертков отказывается подписать полицейский протокол и ехать по вызову министра внутренних дел И. Л. Горемыкина для дачи объяснений. 3 февраля Е. И. Чертковой лично Горемыкиным, посетившим ее на дому, сообщено, что Комитет министров признал ее сына виновным в пропаганде и незаконном вмешательстве в дела сектантов и постановил сослать его в Сибирь. Но в дело вмешалась вдовствующая императрица, просившая смягчить это решение в память дружбы ее и императора Александра III к родителям В. Г. Черткова, в результате чего Черткову был предоставлен выбор: высылка в Прибалтийский край под надзор полиции или на неопределенный срок за границу. При этом высылке подверглись и ближайшие его сотрудники: П. И. Бирюков выслан в г. Бауск Курляндской губ., И. И. Трегубов – в Феллин.

Этот эпизод является яркой иллюстрацией того факта, что придворные связи по-прежнему позволяли В. Г. Черткову решать самые сложные жизненные задачи. И таких примеров в жизни В. Г. Черткова можно найти достаточно много, причем в качестве его высоких покровителей могут в тех или иных ситуациях фигурировать совершенно разные лица.

13 февраля 1897 г. Чертковы вместе с Е. И. Чертковой уезжают в Англию, где сначала поселяются в небольшом городке Кройдон, а затем переезжают в местечко Эссекс, недалеко от Лондона. В общей сложности Чертковы провели в Англии около 11 лет. Вместе с английским пастором, проповедником, писателем и издателем Дж. Кенворти, автором книги «Анатомия нищеты» (Лондон, 1898), который в 1895 г. основал в Англии колонию единомышленников Толстого в местечке Перлей (Эссекс), В. Г. Чертков входит в издательское товарищество «Brotherhood Publishing Company» («Братское книгоиздательство», которое, впрочем, просуществовало очень недолго), причем просит у Толстого право первого издания его статей на английском языке, а также просит присылать ему рукописи всех новых произведений и направлять к нему переводчиков, чтобы новые произведения выходили одновременно на русском и английском языках. Он продолжает осуществлять контроль над копированием рукописей Толстого, настойчиво осведомляется, переписываются ли его письма, и просит регулярно высылать ему копии. Только за 1897 г. В. Г. Чертков выпускает в Англии девять различных изданий произведений Л. Н. Толстого, а также ряд антиправительственных и антицерковных брошюр собственного сочинения.

В 1898 г. осуществляется важный издательский план В. Г. Черткова: начинается издание сборника «Свободного слова» под ред. П. И. Бирюкова, такое же название получает и новое издательство, сам Чертков начинает издавать «Листки свободного слова» (выходят в свет первые два номера). Периодический сборник «Свободное слово» издавался в течение двух лет (1898–1899), журналы «Листки Свободного слова» (1898–1902, всего 25 номеров), «Свободное слово» (декабрь 1901 – сентябрь 1905 г., всего 18 номеров) выходили в Лондоне, в Швейцарии было создано отделение журнала «Свободная мысль» со своим собственным органом того же названия, редактором которого состоял П. И. Бирюков (1899–1901). Одновременно с издательством «Свободное слово» Чертков организует издательскую фирму «The Free Age Press» («Издательство Свободного века»), цель которой заключалась в монопольном праве выпуска на английском языке произведений Толстого, а также снабжения переводчиков и издателей других стран подлинными версиями писаний Толстого. За время пребывания Черткова в Англии это издательство выпустило в свет свыше 60 различных наименований произведений Толстого и близких ему авторов (см.: ПСС. Т. 85. С. 12–13, где Л. Гуревич дан общий обзор изданий «Свободного слова» В. Г. Черткова). Общий тираж этих изданий впечатляет: только в первые три года своего существования издательская фирма В. Черткова опубликовала в общей сложности порядка 400 миллионов страниц английских переводов произведений Л. Н. Толстого, уже вышедших в России; другими словами, даже в эту колоссальную цифру не включены издания тех произведений, которые в России опубликованы быть не могли[785].

Издания «Свободная мысль» и «Свободное слово» становятся важнейшим органом распространения взглядов Л. Н. Толстого и его последователей в Европе, в том числе и в вопросах религиозных. Фактически они стали эффективным способом пропаганды христианства нового толка, стремящегося освободить веру от «пут» догматики и «церковного гипноза», антиклерикализма[786]. Здесь в первую очередь обращают на себя внимание такие, например, статьи, как «Православная Церковь и общество» (Свободное слово. 1903. № 4–5). Эти публикации фактически играли на руку органам социал-демократического толка и порождали уже совершенно разнузданную и неприличную антицерковную агитацию, в качестве примера можно указать на статью «Как попы поработили народ учением Христа», вышедшую в издававшихся в Швейцарии В. Д. Бонч-Бруевичем «Народных листках» (1902. № 9)[787].

Фактически в это время В. Г. Чертков становится полномочным представителем Толстого за границей по литературным делам – это право зиждется на ряде разрешений, данных Толстым своему другу, – в частности, писатель составляет заявление, уполномочивающее В. Г. Черткова распространять издания его сочинений за границей и вести дела с переводчиками, а также дает обязательство Черткову все свои новые произведения направлять в первую очередь именно ему. Образцом документов такого рода может служить доверенность на издание за границей романа «Воскресение», данная 3 апреля 1899 г., в которой, в частности, В. Чертков назван непосредственным уполномоченным Л. Н. Толстого, пользующимся его полным доверием[788]. Кроме того, и снова очень важно подчеркнуть это обстоятельство, Толстой дает разрешение Черткову издавать выдержки из своих дневников и писем[789]. Для В. Г. Черткова и его издательства эти документы и обещания Л. Н. Толстого имели огромное значение, так как согласно завещанию последнего все его произведения после их публикации немедленно становились общим достоянием, любое издательство могло их перепечатывать, переводить, делать свободный пересказ и т. д. В этой ситуации «издательский примат» – монополия – был решающим фактором, в том числе и с финансовой точки зрения: «Чертков мог рассчитывать на то, что ему удастся опубликовать новые произведения Толстого в переводах, выходящих под его наблюдением, лишь в том случае, если бы он получал статьи Толстого до издания их по-русски, с тем чтобы они выходили одновременно и в России, и в Англии»[790]. Именно поэтому Чертков настаивает, что он должен иметь абсолютно полную монополию на переводы статей Толстого, для этого он просит, чтобы издатели произведений Толстого в России никому не давали корректур до выхода произведения из печати, чтобы кто-то из предприимчивых переводчиков не успел сделать первым свой перевод: «Во всяком случае, в интересах дела нашего международного “посредника” желательно, чтобы, как я вам уже писал, все переводчики, обращающиеся к вам, были направлены ко мне сюда и чтобы ни одному из них вы не давали списка помимо меня. А также чтобы я получил от вас рукопись для перевода по крайней мере недели за три до не только ее напечатания в России, но даже до ее распространения частным путем»[791] (письмо от 28 июля 1897 г.). Л. Н. Толстой на это фактическое требование отвечает полным согласием и обещанием, что все его работы в первую очередь будут поступать к Черткову.

Но с первой же статьей («Что такое искусство», издание планировалось в «Вопросах философии и психологии» у Н. Я. Грота) возникли задержки, связанные с тем, что Толстой продолжал вносить правку даже в корректуру, за что получил раздраженные письма и от Н. Я. Грота, и от Черткова; последний, в частности, указывал: «Таким образом, оказывается, что весь этот план первоначального издания нами ваших новых писаний был только мечтой, а на деле продолжают эту выгоду получать те, кто ближе к вам, кто вовремя оказываются налицо и больше пристают к вам. Если бы вы знали, сколько труда и времени приходится здесь тратить с изданием ваших писаний и как убыточно все это было до сих пор»[792] (письмо от 21 декабря 1897 г.).

Следует при этом иметь в виду, что В. Г. Чертков, по свидетельству многих лиц, в том числе и В. Ф. Булгакова, как будет видно ниже, критически относившегося к ближайшему сотруднику Л. Н. Толстого, не руководствовался личной корыстью, направляя все вырученные (а часто и свои личные) средства на распространение произведений Л. Н. Толстого[793]. А для Л. Н. Толстого вся эта «мышиная возня» была крайне неприятна, о чем свидетельствует его признание в письме В. Г. Черткову от 13 декабря 1897 г.: «Пока я печатал за деньги, печатание всякого сочинения было радость; с тех пор же, как я перестал брать деньги, печатание всякого сочинения есть род страдания» (ПСС. Т. 88. С. 67).

Следует обратить внимание на одно очень важное обстоятельство, связанное с этой деятельностью В. Черткова. Благодаря письменным свидетельствам Л. Н. Толстого и своей активной издательской деятельности к началу XX в. В. Г. Чертков становится одним из самых известных во всем мире правозащитников, и эта репутация в свое время (через 20 лет) сослужит ему большую службу.

Осенью 1900 г. Е. И. Черткова приобретает для семьи Черткова в местечке Christchurch (Крайстчерч, 150 км от Лондона) дом (Tuckton House), куда последний перевозит типографию и начинает строительство специально оборудованного по последнему слову техники хранилища рукописей Толстого. Активная пропаганда взглядов Толстого в Англии продолжается. С этой целью в 1901 г. в небольшом городке baurnemouth неподалеку от Крайстчерча организуются открытые собрания – «The progress meetings for the consideration of the problems of life», на которых выступают люди различных взглядов по разнообразным темам: религиозным, политическим, социальным и т. д. Сообщения о них постоянно помещались в газете «The baurnemouth Gardian» с 1901 по 1904 г.; сам В. Г. Чертков сделал до 25 докладов, читал переведенные на английский язык произведения Толстого. В это время он выступает с лекциями в университетах и различных обществах Англии, причем английские газеты отмечают его совершенно свободное владение английским языком[794]. А в 1902 г. Чертков начинает издание собрания сочинений Толстого, запрещенных в России цензурой.

Таким образом, можно констатировать, что В. Г. Чертков, в первую очередь благодаря своим обширным и разносторонним связям в Англии, осуществлял интенсивную пропагандистскую деятельность, создавая в Европе образ Л. Н. Толстого – борца против режима и Церкви.

Еще одно обстоятельство не может не привлечь внимание исследователя: несмотря на ярко выраженную антиправительственную и антицерковную деятельность Л. Н. Толстого, несмотря на синодальную констатацию фактического отпадения последнего от Церкви, В. Г. Чертков реально до самого последнего времени сохранял свои связи при дворе и умел ими своевременно пользоваться. Не случайно в своих воспоминаниях В. Ф. Булгаков отмечал: «Его, властного и сильного человека, как бы тянуло к таким же властным и сильным людям»[795]. Осенью 1901 г. с больным Толстым, находившимся в Крыму, познакомился (26 октября 1901 г.), вступил в переписку и посетил его несколько раз великий князь Н. М. Романов (1859–1918). Н. М. Романов – старший сын великого князя Михаила Николаевича, внук императора Николая I, историк эпохи императора Александра I. Н. М. Романов был связан давней дружбой с В. Г. Чертковым, так как великий князь Михаил Николаевич одно время был председателем комитета по обучению и образованию войск, его заместителем на этой должности состоял отец В. Черткова, Г. И. Чертков.

В процессе общения в Гаспре между Л. Н. Толстым и великим князем шла речь об обмене некоторыми книгами. В письме от 5 сентября 1902 г. Н. М. Романов просит доставить ему новое издание Черткова («К рабочему народу»), когда оно появится в Англии, и добавляет: «…я прочту этот труд с самым живым интересом. Самое лучшее попросить Диму Черткова, чтобы он мне адресовал эту книгу прямо в Боржом, так как я получаю все без цензуры»[796]. Поистине поразительное обстоятельство: русский великий князь, представитель царствующего дома Романовых, хочет получить без цензурных проволочек книгу одного из самых последовательных врагов своей семьи и русского государства только на основании их старой дружбы – и не видит в этом ничего странного. А ведь антиправительственная и антицерковная работа В. Г. Черткова в последние годы жизни Л. Н. Толстого вполне приобрела черты своеобразной организации, о чем сообщает в своем дневнике М. С. Сухотин. Вот его характерная запись (26 января 1908 г.): «Получил интересное письмо из Ясной Поляны от Ю. И. Игумновой. В Ясную приехал из Англии Чертков. Несмотря на неудачу проповеди Гусева, Чертков не унывает и желает продолжать пропаганду. Для сего он ставит на место Гусева какого-то молодого человека Плюснина. “По словам Черткова, – пишет Ю. И., – дело организовано так, что как только Плюснин будет арестован, на его место приедет кандидат, а когда арестуют кандидата, то приедет еще кандидат и т. д.”. Организация неплохая, но только не могу я ей симпатизировать. Богатый Чертков платит бедным молодым людям 50 р[ублей] в месяц и посылает их на бой с правительством, рискуя сам во всяком случае менее, чем его наемники. Правительство, конечно, не может поступать иначе, как арестовывать этих чертковских condotieri, так как их проповедь заключается главным образом в том, что не следует податей платить и в солдаты идти»[797].

Только старой дружбой по Конногвардейскому полку можно объяснить тот факт, что Д. Ф. Трепов (1855–1906), московский обер-полицмейстер (1896–1905) и генерал-губернатор (1905), хранил для Черткова в специальном ящике бумаги Толстого, а высокое покровительство вдовствующей императрицы Марии Федоровны позволило Чертковой освободить от воинской повинности своего единственного сына[798]. Это совершенно неординарное сообщение В. Ф. Булгакова нуждается в самой тщательной проверке. Никаких доказательств, что речь идет именно о нелегальных сочинениях, он не приводит. При этом известно, что приблизительно в 1893 г. В. Чертков передал на хранение Трепову некоторые личные бумаги Л. Н. Толстого, о чем имеются свидетельства в дневнике С. А. Толстой и в переписке Л. Н. Толстого с В. Г. Чертковым. Д. Ф. Трепов был сыном губернатора Петербурга генерала Ф. Ф. Трепова, который являлся родственником В. А. Пашкова и полагал, что проповедь «евангельского христианства» представляет собой эффективную альтернативу деятельности революционеров. Как уже упоминалось, одно время Д. Ф. Трепов и В. Г. Чертков были членами одного кружка по изучению Священного Писания. Близким другом семьи Чертковых был и гр. И. И. Воронцов-Дашков (1837–1916), министр императорского двора с 1881 по 1897 г., начальник главной охраны императора Александра III.

При этом следует иметь в виду, что очень скоро именно новый санкт-петербургский генерал-губернатор станет инициатором самых решительных мер в области свободы печати, в том числе предостережений, конфискаций, запретов некоторых печатных органов, а также запретов касаться в публикациях тех или иных вопросов. Инициатором соответствующих циркуляров почти всегда был именно Д. Ф. Трепов – цензоры получали инструкции непосредственно от генерал-губернатора. Секрет дружественных отношений В. Черткова с Треповым открывают составители его биографии: дело в том, что Чертков до конца жизни сохранил дружеское отношение к своему бывшему сослуживцу, так как, «несмотря на коренную разницу в воззрениях, В[ладимир] Г[ригорьевич] считал Трепова человеком исключительной искренности, честности и правдивости»[799].

Однако «дружба» Толстого с великим князем Николаем Михайловичем имела еще более поразительное продолжение. Пересказывая известную историю письма Л. Н. Толстого императору Николаю II, М. С. Сухотин в своем дневнике сообщает, что «Николай Михайлович передал кн. Барятинской (Нелли), она написала Черткову, а он Л[ьву] Н[иколаевич]у то, что государь отнесся «благосклонно» к его письму и обещал никому его не показывать. Последняя фраза характеризует этого робкого, не имеющего никакой инициативы, самоограничившего себя самодержца, не могущего ничего сделать помимо своих министров. Ему кажется, что обещание не показывать должно гарантировать и его самого, и Л[ьва] Н[иколаевич]а от разных неприятностей»[800].

Таким образом, на основании анализа контактов Л. Н. Толстого с великим князем Н. М. Романовым складывается впечатление, что при дворе существовала чуть ли не «протолстовская» и «прочертковская» партия, взгляды которой являлись выражением установки покойного императора Александра III на позднее творчество и деятельность Л. Н. Толстого: не делать из него мученика. Здесь, по всей видимости, важное значение имели и связи матери Черткова, Е. И. Чертковой, в частности ее близкие контакты с вдовствующей императрицей Марией Федоровной и личные симпатии некоторых членов царствующей фамилии к творчеству «великого писателя земли русской». И в этом, как можно предполагать, установки сторонников В. Г. Черткова и Л. Н. Толстого среди членов царствующего дома существенно расходились с церковной позицией и с теми близкими императору лицами, которые понимали смысл и значение для будущего России и Церкви разрушительной работы Л. Н. Толстого и В. Черткова. Только этим обстоятельством можно объяснить нежелание императора Николая показывать кому-либо письмо Л. Н. Толстого и тем самым, как это ни парадоксально звучит, гарантировать его от неприятностей.

Впрочем, А. Фодор высказывает интересную альтернативную версию, смысл которой заключается в следующем: будучи прекрасно осведомленным о близких контактах В. Черткова с Л. Н. Толстым, русское правительство пыталось использовать первого для своеобразной «нейтрализации» писателя, а кроме того, возможно, распространение работ Л. Н. Толстого могло восприниматься как некое препятствие революционной пропаганде, с этой точки зрения оно имело больше пользы, чем вреда. Действительно, трудно понять, почему со стороны полиции не было никаких препятствий обмену корреспонденцией между В. Г. Чертковым и Л. Н. Толстым. Кроме того, А. Фодор обращает внимание на достаточно странные обстоятельства высылки В. Г. Черткова и его единомышленников: Чертков был выслан в страну, которую любил не меньше России (в отличие от В. И. Ленина, например, который через три месяца после В. Г. Черткова был выслан в Сибирь), и пробыл в ней больше времени, чем требовалось, так как вернуться в Россию имел возможность гораздо раньше[801].

В этом смысле можно согласиться с выводом современного исследователя А. Д. Романенко, сделанным по поводу деятельности В. Черткова уже после большевистской революции 1917 г.: «Тонкий политик и опытный царедворец, при всей своей прямоте и прямолинейности человек очень осторожный <…> Чертков отлично понимал важность контактов именно с первыми лицами в государстве, имевшими право решать, казнить или миловать»[802].

Вообще тема «В. Г. Чертков и большевики» должна в ближайшее время привлечь самое пристальное внимание исследователей. Возможно, здесь могут помочь материалы архивов Черткова и В. Д. Бонч-Бруевича, хранящиеся в Научно-исследовательском отделе рукописей РГБ. Эта проблема непосредственно не связана с темой данной работы, однако самые поверхностные наблюдения на этот счет (некоторые из них содержатся в биографической статье «Чертков В. Г.», в приложение к данной работе) позволяют заключить, что некоторые будущие руководители большевистского движения, в первую очередь В. Д. Бонч-Бруевич, П. Г. Смидович, А. В. Луначарский, возможно, Ф. Э. Дзержинский, были связаны с В. Г. Чертковым довольно загадочными, но достаточно крепкими узами, позволявшими Черткову уже после большевистской революции 1917 г. решать сложные задачи. Весьма вероятно, например, что Чертков способствовал освобождению из лагеря в 1921 г.

A. Л. Толстой. Возможно, кроме старых дружеских связей с В. Д. Бонч-Бруевичем, здесь имело значение и выступление Черткова с письмом своим английским друзьям в 1919 г. с призывом помочь России, стоявшей перед угрозой западной оккупации[803].

По решению комиссии НКВД по административным высылкам от 27 декабря 1922 г. В. Г. Чертков был приговорен к высылке в Германию на три года за «антисоветскую деятельность, выразившуюся в резкой критике советской власти и агитации против службы в Красной армии». Однако по решению Особой комиссии ВЦИК по уголовным делам от 18 января 1923 г. высылка в Европу была заменена высылкой в Крым под надзор органов ГПУ, но и это решение было отменено[804]. Однако в конечном счете по совершенно непонятной причине В. Г. Чертков не только не был выслан из Советской России в 1923 г., но и вообще не подвергся никаким преследованиям. Кажется, только желания видеть изданными творения Л. Н. Толстого, главным хранителем которых был в этот момент В. Чертков, недостаточно.

Конечно, контакты с будущими большевистскими лидерами, в частности с тем же Бонч-Бруевичем, не должны быть переоценены. Дело в том, что идеологически В. Г. Чертков с ними принципиально расходился и их методы, построенные на насилии, никогда не принимал. Уже в 1950-е гг. В. Д. Бонч-Бруевич, не отрицая факта сотрудничества в эмиграции с единомышленниками Черткова, утверждал, что оно с его стороны носило характер сознательной парализации влияния толстовства на сектантские массы. Более того, и в личных отношениях с будущим управляющим делами Совета народных комиссаров и личным секретарем В. И. Ленина у Черткова были тяжелые периоды: в июне 1902 г. В. Д. Бонч-Бруевич вынужден был оставить свою работу у Черткова, так как понял его истинные намерения. Тем не менее уже после революции 1917 г. Бонч-Бруевич помог В. Г. Черткову получить очень крупную сумму, которая скопилась уже давно и была связана с продажей толстовской литературы[805].

Тем не менее можно с большой вероятностью предположить, что контакты В. Г. Черткова с будущими большевиками в конце XIX – начале XX в. были прочными и многообразными. Очевидно, каналы сбыта «толстовской» и социал-демократической литературы были общими, что рождало прочные и надежные связи, столь пригодившиеся Черткову позже.

Это предположение подтверждается следующим обстоятельством: в английском хранилище рукописей Л. Н. Толстого, о котором будет сказано ниже, была выделена специальная комната для социал-демократической литературы. В этом помещении хранился архив социал-демократов, который только в 1924 г. был передан Я. А. Берзину[806]. Кроме того, сам В. Чертков и его сотрудники часто посещали в Англии эмигрантский социал-демократический клуб в Боскомбе, состоявший в основном из русских эмигрантов. Наконец, эта гипотеза прямо подтверждается материалами переписки П. А. Бирюкова: в 1903 г. он указывает в письме А. К. Чертковой, что получил предложение от социалистов-революционеров снабдить их «нашей литературой», т. е. материалами «Свободного слова», причем они готовы получить «до двух пудов» этого материала и доставить его в Россию «на свой счет». В конце письма П. А. Бирюков добавляет: «Я очень радуюсь открытию этого пути; быть может, туда и много пойдет. Письмо это лучше всего уничтожить»[807].

Благодаря помощи специалиста ГМТ Ю. Д. Ядовкер удалось буквально по крохам собрать некоторую информацию о сотрудниках В. Г. Черткова в английский период его жизни, а также об их дальнейшей судьбе.

В разное время вместе с В. Г. Чертковым работали следующие лица.

1. Зирнис Александр (прозвище: Саша Брэди) (?—1918), родом из Латвии, секретарь В. Черткова в Англии и сотрудник издательства «Свободное слово», социал-демократ, политэмигрант; проживал в Боскомбе (3 км от Крайстчерча), где посещал английский социал-демократический клуб.

2. Перно Александр (Эльмар) Яковлевич (1878–1916), родом из Эстонии, закончил Горный институт в Петербурге, помощник В. Г. Черткова и воспитатель его сына, В. В. Черткова, сотрудник издательства «Свободное слово», впоследствии – сотрудник Л. Н. Толстого.

3. Перно Леонид (Людвиг) Людвигович (1889–1917), родом из Эстонии, политэмигрант, участник революции 1905 г. в России, проживал в Боскомбе и участвовал в работе местного социал-демократического клуба, сотрудник издательства «Свободное слово», в 1917 г. жил некоторое время в имении Чертковых Телятинки Тульской губернии, занимался распродажей собственности Чертковых в Англии, пересылал В. Г. Черткову деньги из Англии, занимался его архивом.