Царство. 1951 – 1954 Струев Александр
После окончания Великой войны, на карте возникли страны народной демократии, те, что достались Советскому Союзу при разделе Европы. У социалистических режимов не получалось пока обеспечивать себя всем необходимым, их заявки приходилось также удовлетворять. И международная политика в стороне не осталась. В рамках поддержки мирового коммунистического движения государствам, которые подняли голову против эксплуататоров-капиталистов и были ориентированы на СССР, не скупясь, раздавали. А как без реальной помощи, без денег, налаживать отношения? Кто будет тебя слушать? Молотов требовал наращивать обороты, пугал Америкой, которая стремится перехватить инициативу в Африке и в Азии. А есть хотелось всем, и рабочим, и тем же обобранным до нитки крестьянам, и новоявленной социалистической интеллигенции, и молодежи – никто не желал оставаться голодным. Деревню лихорадило. В колхозах не хватало рабочих рук, там по существу некому было работать, за трудодни начисляли мизер.
Берия и Маленков высказывались за вывод войск из Европы, предлагали войска расформировать, а бывших военнослужащих отправить на производство и в деревню. Они были категорически против содержания за счет СССР Австрии и Германии. Маленков предлагал усиленно развивать частный сектор, вспоминал ленинский НЭП. Хрущев не советовал спешить с частнособственническими инициативами, рекомендовал ограничиться уменьшением сельхозналога и подумать о списании крестьянам долгов. Нэповство ни под каким видом было ему не по душе, Хрущев был убежденным сторонником колхозов.
– Даже фашисты при оккупации оставили колхозы, – доказывал он. – Единоличное хозяйство по всем показателям проигрывает коллективному.
– С выводом войск из Европы я бы не спешил, – высказался Молотов. – По-моему, надо крепче работать и строже спрашивать.
– Мы и лагеря кормим, и тюрьмы, – заметил Никита Сергеевич. – А сколько там ртов? Георгий Максимилианович и Лаврентий Павлович предлагают провести массовую амнистию, я в этом деле их поддерживаю, может, экономия от этого выйдет.
– Заключенные работают, – подал реплику приглашенный на Президиум ЦК милиционер Круглов. – Многие важные стройки, в том числе и по программе ядерных исследований, ведутся их силами. Если заключенных сменить на гражданских строителей, расходы многократно возрастут.
Главное управление лагерей – ГУЛАГ – было огромным и всемогущим ведомством, сосредоточившим под собой ряд крупнейших отраслей народного хозяйства. К ГУЛАГу относились: Главное управление строительства Дальнего Севера – Дальстрой; Главное управление по разведке, эксплуатации и строительству предприятий цветных и редких металлов в Красноярском крае – Енисейстрой; Норильский комбинат цветных и редких металлов; Аффинажные заводы: № 169 – в городе Красноярске, № 170 – в Свердловске, № 171 – в Новосибирске; Вяртсильский металлургический завод; Управление строительства Куйбышевской гидроэлектростанции; Управление строительства Сталинградской гидроэлектростанции; Управление проектирования, изысканий и исследований для гидротехнических строек – Гидропроект; Главное управление по строительству нефтеперерабатывающих заводов и предприятий жидкого топлива; Ухтинский комбинат по добыче и переработке нефти; Главное управление шоссейных дорог; Главное управление железнодорожного строительства; Управление строительства Главного Туркменского канала; Управление Нижне-Донского строительства оросительных и гидротехнических сооружений; Главное управление асбестовой промышленности; Главное управление слюдяной промышленности; Промышленные комбинаты Печерского угольного бассейна – комбинат «Воркутауголь» и комбинат «Итауголь»; Промышленный комбинат по добыче апатитонефелиновых концентратов – «Апатит»; Управление строительством Кировского химического завода; Главное управление строительства Волго-Балтийского водного пути; Главное управление лесной промышленности; промышленный комбинат по добыче и обработке янтаря в Калининградской области. Помимо этого, сотни тысяч заключенных были переданы в распоряжение Первого и Второго Главных Управлений при Совете министров СССР, которые занимались ядерными разработками, созданием ракетной и авиационной техники. А сколько было мелких заводов, фабричек, артелей, приписанных к МВД? Не сосчитать. И все это был ГУЛАГ.
Из-за невыносимых условий содержания в исправительных учреждениях нередко вспыхивали восстания. В отдельных случаях заключенные разоружали охрану, захватывали лагерную администрацию. Восставшие требовали человеческого отношения, минимального, но гарантированного отдыха после изнуряющей работы, элементарной медицинской помощи и соблюдения законности, ведь некоторые просиживали за решеткой много больше, чем устанавливал приговор. Никто не занимался в тюрьмах соблюдением юридических норм. Перед администрацией ГУЛАГа на первое место выдвигался хозяйственный план, его неукоснительное выполнение. Администрация брала на себя повышенные обязательства, что приводило к тяжким последствиям для содержащихся под стражей. Лагерные мятежи перерастали в настоящие войны, подавлять которые приходилось с помощью действующей армии.
– Они там, как князья, начальники лагерей, как царьки! – недовольно заметил Молотов. – Сидят, обогащаются. – Много чего рассказала ему вернувшаяся из зоны жена.
– Безусловно, они воруют, – согласился Маленков. – Всегда так было, да и кто в глухомань работать поедет, если хорошего прибытка нет? А раз начальники воруют, значит, и все за ними! Кто помельче, тот последнее у арестанта заграбастает, не посмотрит, что зек от голода пухнет.
– Без тюрем не обойтись, тюрьмы поддерживают государственный порядок! – определил Ворошилов.
Молотов предложил отстранить от должностей некоторых особо распустившихся сотрудников в руководстве МВД-МГБ. Однако выяснилось, что Лаврентий Павлович уже сделал это. В число неблагонадежных попали целиком люди бывших министров Абакумова и Игнатьева.
– Ни для кого не секрет, что многие громкие дела у нас были надуманные, – проговорил Лаврентий Павлович. – И врачебное дело, и дело в отношении заговора в Еврейском антифашистском комитете – все липа! И дело авиаторов пустое, хватало дутых дел. Вот, к примеру, соберемся мы после заседания, сядем чай пить, и кто-то скажет – а Маленков не туда идет! А еще кто-то с этим согласится: я бы, скажет, так не делал, а делал так-то. По сталинским меркам это чистый заговор – так дела и возникали. Если какой-нибудь дворник на улице кричит, что Сталин дурак – это одно, а если крупный начальник высказывается – совсем другое. Надо подобные дела, по которым люди ни за что пострадали пересмотреть.
– И по Сталину разобраться надо, – проговорил Георгий Максимилианович. – Он допустил много перегибов.
– Сталина не марай! – отрезал Молотов. Что бы ни говорили, а он выступал исключительно за сталинский режим.
– Сталин не стеснялся убивать, – нависая своим кургузым телом над столом заседаний, заговорил Хрущев. – Убей и неубитым будешь! Вот заклятие, под которое маршировали. Правильно Георгий Максимилианович сказал – так дальше жить нельзя!
– У каждого ошибок хватает! – подал голос Каганович.
– Сталин – это Сталин! – не успокаивался Молотов.
В пронзительной тишине слышалось, как между стеклами окна настойчиво жужжит муха.
– Многое, что происходило при Сталине, надо искоренить, – продолжил свою мысль Маленков. – Первое – это культ его личности. Второе – совершеннейшее беззаконие и бесправие, возникшее при его попустительстве. СССР не лагерь, не рабовладельческое общество! Потому мы с Лаврентием и большую амнистию затеваем.
– Добренькие! – фыркнул Молотов.
– Мы сами причастны к фальсификациям и убийствам, – гаркнул Хрущев.
На Хрущеве, как и на остальных присутствующих в этих стенах, лежало несмываемое пятно расправ и смертей.
– Надо дело поправить! – заключил Маленков.
– Чтоб по-людски было! – махнул рукой Хрущев.
Молотов демонстративно отвернулся.
– Я подписал приказ о прекращении мер физического воздействия. Под пыткой человек в чем угодно сознается, – с легким кавказским акцентом произнес Лаврентий Павлович.
– Руки в крови! – глухо подтвердил Булганин. Ему тоже пришлось казнить невинных. Несколько раз он участвовал в допросах, видел, как людей без разбора мудохали. В памяти часто возникал страшный эпизод одного следствия. Замминистра путей сообщения, которого Николай Александрович знал и уважал, обвинялся в государственной измене. Курировать следствие от ЦК назначили Булганина. Когда он появился в пыточной, избитый, сломленный обвиняемый засиял от счастья – наконец-то пришел человек, который поймет, выручит, исправит роковое недоразумение! Несчастный с мольбой бросился на колени: «Николай Александрович! Дорогой! Выручай! Они делают из меня врага! Какой я враг, я не враг, ты же знаешь!» Булганин с силой оттолкнул арестованного: «Молчи, б…дь!» – выкрикнул маршал и ударил наугад, не попал никуда, да он и не хотел попадать, а бил лишь для того, чтобы трое шавок-дознавателей не подумали, что он, маршал Советского Союза, связан с преступником. После этот обезображенный замминистра (его так колотили, что голова сделалась бесформенным кровавым месивом с вытекшими остатками глаз) прямо здесь, на месте пытки, был застрелен из нагана, а камеру за какие-нибудь двадцать минут до блеска отдраили от дерьма и крови приближенные к начальству зеки. Теперь можно тащить сюда следующего.
Отчеты о проделанной органами работе, точно как и отчеты по сбору свеклы или поставке мяса, подавались наверх со ссылкой на превышение плана. В каждом следующем месяце расстрелянных и осужденных становилось больше. Изувеченный замминистра долго снился потом, преследовал. С тех пор маршал Булганин стал крепче пить и тяжелее вздыхать.
– Руки в крови! – еще раз мрачно повторил он.
– Время было такое! – буркнул безулыбчивый Каганович.
– Какое бы время ни было, оно прошло! – заключил Хрущев. – Невиновных – на свободу!
– Невиновных! Иди разбери, кто невиновный, – скривился Каганович.
– Выпустишь, а потом страну не удержишь! – вмешался Молотов. – По-твоему, не было в партии борьбы? Не было раскола? Был раскол, и враги были! И нечего делать вид, что кругом невиновные! Контрреволюция с топором над головой стояла. Враги бы нас перебить не постеснялись, но мы их опередили. Любые методы оправдывают победу!
– Начали мы за здравие, а кончили за упокой! – вступил Берия. – На мой взгляд, переборщили с врагами. И на местах руководители перестарались, требовали от Сталина увеличения квот по первой категории, по сути сами расстреливали! С их подачи и тюремные сроки выросли.
– Хаос в стране был, банды бесчисленные. Хаос надо было переломить железной рукой! – вступил в спор Ворошилов.
– Много разных слагаемых: и за будут, и против, но в большинстве вещи творились недопустимые, я про то говорю, – продолжил мысль Маленков. – Москву и Ленинград сотрясало, но и на местах друг на друга доносы чуть ли не под копирку писались. Когда Сталин понял, что в республиках зреют независимые кадры, решил их тряхнуть.
– Кругом сидели замаскированные троцкисты! – выкрикнул Молотов.
– В этом вопросе можно много спорить, и каждый по-своему окажется прав, – возразил Георгий Максимилианович. – Сегодня мы взяли курс на демократизацию, и это понятно, не годится входить в резонанс со всем человечеством.
– Будем амнистировать! – подвел черту Берия. – У нас в тюрьмах два с половиной миллиона сидит! Освобождать!
– Не перегибай палку! – протестовал Молотов.
– Если не будем огульно сажать, зеков автоматически станет меньше. У многих, к тому же, сроки заканчиваются. Все само собой образуется, без тотальной амнистии, – проговорил Ворошилов. – Мы не должны подрывать идеологические основы государства.
– Опираясь на сталинские принципы, многие годы политика выстраивалась, а это значит, что не только мы, но и страны-союзники по таким же правилам живут. Нельзя ломать систему. Система проверена временем. Хотите выпускать? Выпускайте. Но делайте в рамках существующей государственности, не сотрясая основ. Амнистия к празднику революции, ко дню рождения Ленина, Сталина, чем такой подход плох? Он совсем не плох! – доказывал Молотов. – А трезвонить о перегибах, об ошибках и под этим флагом тюрьмы открыть – что за мальчишество?! Сталина месяц как нет, а мы уже решаем все переиначить! Страну расшатывать не позволю!
– Без вины виноватые должны находиться на воле! Требую снять позорные ярлыки! – подал голос Хрущев.
– Не сомневайся, Никита Сергеевич, – прервал перепалку Берия, – Все поставим на места. Я приказал прекратить строительство ГУЛАГом бессмысленных объектов, в первую очередь строительство подземного тоннеля материк – Сахалин, который копают по дну Охотского моря. В таком тоннеле пока нет необходимости.
– В ГУЛАГе рабский труд, где человеческая жизнь ничего не стоит: одни померли, к утру других подвезут! – содрогнулся Булганин.
– Народ сильно побили! – вздохнул Микоян.
– До чего же мы докатились! – укоризненно всплеснул руками Никита Сергеевич. – Человек стал хуже вещи! Одного райкомовского начальника посадили за то, что он ходил в старых сапогах, а новые, ненадеванные, хранил в шкафу. А раз он новые сапоги спрятал, а в стоптанных расхаживал, обвинили в дискредитации успехов Советской власти. Приговор – десять лет лагерей. В первый же год он на стройках ГУЛАГа сгинул. А сколько таких – не счесть!
– Вечно ты, Никита, с какой-то придурью! – насупился Каганович.
– То, что товарищ Сталин оторвался от действительности, факт! – подытожил Маленков.
– И всех нас за собой потянул! – добавил Берия. – Арестовывать так просто не будем, пытать не будем, выпускать будем! Инициативы председателя правительства поддерживаем! – за всех заключил он. – Предлагаю расходиться! – И министр демонстративно захлопнул папку.
Члены Президиума зашевелились, стали подниматься с мест. Сначала, подходили к Лаврентию Павловичу и с подобострастием прощались, потом торопились на поклон к председателю правительства Маленкову. Тот с непроницаемым видом сидел погруженный в собственные мысли.
– Не спи, Максимыч, все проспишь! – весело воскликнул Берия. Лаврентий Павлович называл Маленкова по старинке Максимычем, как Сталин. Плохо получалось у него выговаривать длинное – Максимилианович, да и зачем? Маленков засуетился, укладывая в портфель разложенные на столе документы.
Важные люди, великие – Маленков, Молотов, Каганович, Булганин, Хрущев, Ворошилов, Микоян, Бе-ри-я! Каждый из них имел право на первенство, каждый мог ухватить за хвост желанную Жар-птицу.
– И мы с тобой поехали! – Лаврентий Павлович хлопнул Хрущева по плечу. – Опять дотемна засиделись, – миролюбиво продолжал он, блистая расшитым золотом мундиром.
После смерти Сталина министр приказал подчиненным повседневно носить форму с отличиями Министерства внутренних дел и государственной безопасности, начищенную и отглаженную, чтобы вокруг понимали – кто власть.
– Раньше только по ночам и трудились, – заметил Никита Сергеевич.
– Э-э-э, брат, то раньше было!
– Значит, по домам?
– По домам! – ласково кивнул Лаврентий Павлович.
– А я думал, в кино пригласишь!
– Кино! – фыркнул Берия. – Все кино, брат, мы с тобой у товарища Сталина пересмотрели, царствие ему небесное! Ты в Москве остаешься?
– Нет, за город еду.
Взявшись под руки, они вышли из здания.
– Пройдемся?
Хрущев не возражал. Часы на Спасской башне отбили десять вечера.
– Не сомневайся, амнистию проведем! – заговорил Берия, – а шакалы заткнуться, нет больше душегуба! Правильно мы вопрос поставили – хватит крови, напились! И ты верно говорил, хвалю!
– Я как вы, – отозвался Хрущев.
– А время было гадкое и нас зацепило: ты на Украине врагов крошил, я – здесь резал. – Берия пристально посмотрел на спутника.
– Было такое, – хмуро подтвердил Никита Сергеевич.
В бытность первым секретарем Украины он каждый день подписывал расстрельные списки, каждый день по его приказу сажали. Тогда-то и забарахлило сердечко, тогда-то и стал он пропускать лишнюю рюмку – а что было делать, не ты, так тебя!
– Мы-то с тобой каемся, а от умников от наших один ответ – правильно было! Действительно, что ль, так думают? Хер их поймешь!
– Мы знаем, как было, и они знают! – проговорил Никита Сергеевич.
– Сегодня ворчуны точно спать не будут, в постелях поелозят! – злорадствовал Берия. – Видал, как заерзали? Видал хари? Каганович? Молотов? Видал?
– Видал.
– Делают вид, что все вокруг виноваты, да только не они, а почитай их резолюции – чокнешься! Не просто писали: «Согласен» или «За», а «Утопить в блевотине!», «Прикончить, как взбесившуюся собаку!», «Перерезать горло!» Вот как выражались! А один, не буду называть фамилии, тот просто чиркал – «на х…!» А теперь сидят, рассуждают.
– Согласен с вами, Лаврентий Павлович.
– Какой я тебе Лаврентий Павлович! – запротестовал министр. – Мы с тобой сто лет на ты, забыл?
– Одно дело – тогда, а другое дело – сейчас, – невозмутимо ответил Хрущев.
– Не паясничай! С Молотовым так говори. А мы – друзья, понял?
– Понял!
– С хорьками держи ушки на макушке, не со мной!
– Молотов с Кагановичем существа непредсказуемые, – выговорил Никита Сергеевич.
– С виду пушистые, как кролики, а на самом деле – удавы! – определил Берия.
Собеседники обогнули Гранавитую палату и, оставив за спиной ожидающие машины, зашагали вдоль тротуара. Над Кремлем стемнело.
– Знаешь, сколько спорили, кого на партию? Молотов четыре раза к Егору ходил, Поспелова тянул, а я на тебе настоял.
Никита Сергеевич преданно заморгал:
– Спасибо, друг!
– Не за что!
– Честно говоря, я думал, что председателем Совета министров будешь ты.
– Сам знаешь, как непросто этот пост получить!
– С тобой было бы понятней, – округлил глаза Хрущев.
– Пусть пока Егор поработает.
Наткнувшись на бескрайнюю лужу, пешеходы остановились.
– В прошлый раз сюда угодил, – припомнил Лаврентий Павлович. – Глубокая!
Хрущев преодолел препятствие по бордюрному камню, а Лаврентий Павлович совершил длинную обходную петлю.
– Им хоть черт рогатый, только бы ни я! – с раздражением, что его не пропустили в премьеры, высказался маршал. – Но я не гордый, я подожду!
Лубянский маршал остановился и громко высморкался.
– Насморк замучил! – пряча платок, посетовал он. – Лечусь, лечусь, а все болею.
– Потому что не лежишь, тебе отлежаться надо, чай с медом попить, пропотеть. Посидел бы недельку дома, – сочувственно проговорил Никита Сергеевич.
– Недельку! А где взять ее, ту недельку?
– Спасибо, Лаврентий Павлович, что ты про Хрущева не забыл, – взяв маршала за локоть, снова поблагодарил Никита Сергеевич.
– Я ж не дурак! – маршал снова стал вытирать нос. – Потерпи, сделаем тебя Генеральным Секретарем!
С Москвы-реки тянуло прохладой, Берия поднял воротник:
– Сейчас самая коварная погода.
Никита Сергеевич, закутав шею шарфом, послушно стоял рядом.
– Помнишь, как гроб к Мавзолею несли, как плакали? «Ох, Сталин умер! Ох, что же делать?» А глаза, как у волков светятся! – прошипел министр. – Слезы платком утирают, а сами от счастья ликуют, аж гадко!
– И мы радовались, – откровенно сознался Хрущев.
– И мы, и мы! – подтвердил Берия. – Но мы театрально горе не разыгрывали, всякое не изображали.
– Никому старика жалко не было, Сталин всех в вампиров превратил, – проговорил Никита Сергеевич. – А Егор, хоть и наш друг, а нос по ветру держит.
– Я его, обормота, в узде держу.
– Мне б лучше ты! – еще раз повторил Хрущев.
– Говорю, не дали бы! – со злостью ответил маршал. – Но время не за горами! Давай еще кружок, ходить полезно.
– Я каждый вечер гуляю.
– Теперь вместе гулять будем, – решил Берия.
Они начали новый круг. Лужи на дорожках смазливо кривились в неярком свете фонарей – после обеда моросил мелкий дождик. Воздух после дождя был свежий-свежий, чистый-чистый. Пахло весной.
– Дышится как! – умилился Никита Сергеевич.
Берия втянул свежесть апрельского вечера, но ароматов весны не разобрал – насморк мешал. Он переложил пухлую папку из одной руки в другую и, приблизившись к Хрущеву, произнес:
– Знай, Никита, что есть у тебя один верный друг – Лаврентий, – и он стукнул себя в грудь, – а не Молотов и не Маленков. Будем друг друга держаться!
– И ты мне верь! – ответил Никита Сергеевич.
Берия двинулся вперед, Хрущев шагал рядом.
– Зачем доплаты партработникам срезали? Что в этом умного? Ни с тобой, ни со мной не посоветовались! Коммунистическая партия – основа основ! – возмущался Хрущев.
На прошлой неделе Маленков отдал распоряжение лишить партийных руководителей доплат в конвертах, а это были солидные деньги! Берию осенило:
– Егор так мстит. Сталину мстит, дурак недоделанный! Сталин-то умер!
Хрущев пожал плечами. Месть мертвецу казалась ему абсурдом, а вот то, что Сталин перевел полноту власти в Совет министров – неоспоримо, и в этом смысле Маленков был его верным последователем. Если б власть оставалась в партии, все бы вновь испеченные министры и зампреды правительства сидели бы Секретарями ЦК. А сегодня из крупняка в ЦК остался один Хрущев. Получалось, ему не нашлось места в правительстве.
– Скоро государственные вопросы будут решаться не в Президиуме ЦК, а в Президиуме Совета министров, – уныло констатировал Никита Сергеевич. – Значит, и от меня скоро отделаются!
– Торопится Егор! Будем работать вместе, по-честному! – прищурился Берия. Фуражка, расшитая золотом, и поблескивающее пенсне придвинулись к лицу Никиты Сергеевича. – До-го-во-ри-лись?! – растягивая каждый звук, произнес маршал.
– Договорились, Лаврентий Павлович! – не отводя глаз, подтвердил Хрущев.
– Заладил – «Лаврентий Павлович, Лаврентий Павлович»! – отозвался министр. – Я обижусь!
– Извини, Лаврентий! – поправился Никита Сергеевич.
– А ему, – вспомнив Хозяина, продолжал маршал, – ему друзья были не нужны, слуги нужны, рабы. Мы слугами быть не желаем. Ни у кого! Ты, Никита, на меня можешь в любой заварушке рассчитывать. А заварушки будут, попомни мое слово!
– А ты, Лаврентий, на мой счет не сомневайся! – бесхитростно заверил Хрущев.
– Если б сомневался, мы б не говорили!
Берия достал из кармана элегантный портсигар, покрытый изумительной эмалью с золотым вензелем в виде заглавной буквы «Н», нажав на сапфировую кнопочку, открыл, ловко подцепил папиросу, и, похлопывая себя по карманам, извлек наружу золотое тело зажигалки, украшенной точно таким же вензелем, что и портсигар.
– Красивая вещь! – оценил Хрущев.
– Николашки, царя, – небрежно бросил министр и прикурил. – А лицемеров приструним. Много у меня на них говна лежит.
– Взглянуть бы?
– От друзей секретов нет. Мои тебе подборку подвезут, самое интересное, избранное, так сказать. Только на ночь не читай, расстроишься, а нам, Никита, надо сон восстанавливать, нервное состояние укреплять, а то после обедов у конопатого мы с тобой, хоть и крепкие ребята, все равно подох…ли! – маршал и со смаком выпустил дым.
Он, точно как Сталин, курил папиросы с душистым трубочным табаком «Герцеговина флор».
– Время все расставит на места, абсолютно все! Мы, Никита, по сравнению с заумными мыслителями ангелы. Я за слова отвечаю!
– Ну, не такие и ангелы, – возразил Хрущев.
– Пусть и не такие, но все же! – затягиваясь, излагал Берия. – Хорошо, что власть у них формальная, показушная: Совет министров, Верховный Совет – липа, а не власть! Одни громкие названия. Была бы настоящая власть, нас бы с тобой, не церемонясь, к стенке поставили! Мы бы в показательном процессе грандиозно смотрелись, не хуже врачей-отравителей, – засмеялся министр госбезопасности. – Молотов лишь подходящего момента ждет, чтобы поквитаться! Только ничего у него, хорька, не выйдет, кишка тонка!
Хрущев умел слушать, не перебивал, не отворачивался, не подавал вида, что устал, что ему не интересно, не выражал никаких отрицательных эмоций, а наоборот, заинтересованно смотрел и поддакивал, всем своим видом выражая полное согласие.
– Одним словом, пока им нас не одолеть, замахнуться и то побоятся. И Булганин, скажу по секрету, парень свой, а он армией командует! А без армии и без нас они что щенки беззубые – тявкают, а укусить не умеют! – выпуская через ноздри дым, радовался Лаврентий Павлович.
– Пусть тявкают! – буркнул Никита Сергеевич, показывая кулак.
– Не спугни! – остановил Берия и развернулся так, чтобы в свете фонаря разглядеть лицо собеседника. – Это как на охоте: зверя сначала выследить надо, а потом бить! – закончил маршал и после паузы добавил. – Ты на партии останешься, я Совмин заберу.
Небо было черным, неприветливым, беззвездным, и ветер, хотя уже и не холодный, пугал сырыми, липкими прикосновениями, казалось, перепутав весну с осенью.
Хрущев по разумению Берии был прямой, горячий, но не злопамятный, не опасный, ценил доверие и имел нечеловеческую работоспособность.
– Помнишь, как Егор справки Госкомстата зазубривал, чтобы Хозяину приглянуться, учебники до дыр затер? – вспомнил Лаврентий Павлович. – Сталин ликовал: «Маленков, а Маленков, скажи, сколько у нас добывают угля?» – Максимыч без запинки отвечал. «Правильно!» – восхищался Сталин. Про пшеницу спросит – и про пшеницу знал, про сталь вопрос задаст – и про сталь ответ получит, даже сколько кастрюль за год делают, помнил. Как автомат, засранец, цифрами сыпал.
Никита Сергеевич заулыбался. Он-то знал, что Маленков специально заучивал справки отраслевых министерств, чтобы блеснуть эрудицией.
– Ладно, ехать пора, дома ждут, – выкидывая в урну окурок, сказал Берия. – Перекурил сегодня. Вторая пачка кончается!
– Бросать надо.
– Обязательно брошу. Ты, брат, материалы жди.
– Буду ждать. – И вдруг Хрущев спросил: – А про меня папочку подошлешь?
Берия секунду глядел в добродушное лицо собеседника.
– Спи, друг, спокойно, про наши геройства ни одна живая душа не узнает! – Лаврентий Павлович кашлянул и протянул на прощанье руку: – Рад, что мы друг друга поняли. Звони, ежели что, обязательно звони, по любому поводу!
Берия обнял товарища и ушел. В сумеречной высоте величественно светились кремлевские рубиновые звезды, как будто воткнутые волшебником в немое, пасмурное небо. Снова разыгрался ветер, стал накрапывать дождик. Охрана распахнула над Секретарем ЦК зонт.
– Убери! – велел Хрущев. – Пройдусь, подышу. Вы за мной не ходите. У дома Правительства, на Серафимовича, ожидайте, там, где кораблики причаливают. – И, не оборачиваясь, под мелким-премелким дождем зашагал к кремлевским воротам.
Ночь плыла над Москвой, теплая, весенняя. Апрель заканчивался, земля пробуждалась.
14 апреля, пятница
Новый водитель был слишком доброжелателен, ходил, улыбался и совсем не смахивал на сотрудника Главного управления охраны.
– Смешливый какой-то! Где вы его отыскали? – обращаясь к Букину, интересовалась Нина Петровна. Хотя Сергею новый водитель понравился, ей он представлялся хитрым, двуличным. Жена Хрущева держалась с ним настороже, она редко ошибалась в людях.
– Рекомендации превосходные. Если скажете, заменим! – отрапортовал прикрепленный.
– Да нет, не надо, – решила Нина Петровна, подумав про себя: «Заменят и пришлют еще большее недоразумение, пусть лучше пока этот ангелок улыбается».
Литовченко попал к Хрущевым случайно. Его намечали водителем на вторую машину охраны к Маленкову. Четыре месяца лейтенант провел на полигоне, где вдрызг разбил с десяток автомобилей, но экзамены по экстремальному вождению сдал, потом тренировался с личниками, они каждые полгода проходили переподготовку по стрельбе и рукопашному бою. Здесь-то его и приложили, да так, что неделю пришлось провести в госпитале, а потом, в течение месяца, он показывался врачу. По этой причине в маленковское сопровождение Николай не попал. В гараже на Большом Каретном его посадили на разгонный «ЗИС», под обслуживание правительственных делегаций, где старший лейтенант (теперь Литовченко стал старшим лейтенантом) и закрепился. Покатал он по Москве болгар, отработал с поляками, две недели возил жену руководителя Венгрии Матиаса Ракоши, и тут срочно понадобился водитель молодому Хрущеву. Никто из ребят пересаживаться с «ЗИСа» на «Победу» не хотел, ведь на маленькой машине водитель терял в зарплате. Но Литовченко не стал отказываться, и в результате не прогадал: стоило ему попасть в штат к охраняемому лицу первой величины – получил очередное звание. А раз стал он капитаном, то и заработок вырос, и погоны с лишней звездочкой появились. С Сергеем Никитичем отношения сложились, ему капитан сразу понравился – не заносчивый, доброжелательный, абсолютно нормальный. От одного воспоминания о красномордом Иване Клементьевиче Сергея передергивало.
25 апреля, суббота
– Скажи, Нина, простят меня люди за мои злодеяния? – лежа в кровати с открытыми глазами, прошептал Хрущев и крепко сжал руку жены.
– Простят, Никита, простят!
– Не могу спать, мучаюсь, страшно! Очиститься хочу и боюсь, – вздрагивал он.
– Ты не бойся, Никитушка, люблю тебя!
– И я тебя люблю, моя родненькая!
27 апреля, понедельник
Последние недели Никита Сергеевич все больше пропадал в Центральном Комитете на Старой площади, отняли его от Москвы, завалили общегосударственными вопросами. Но разве Москву-матушку на произвол судьбы бросишь, в чужие руки отдашь? Не отдашь, не получится. Когда Никиты Сергеевича в горкоме нет, товарищ Фурцева за Москву перед ним ответственная и неограниченной властью наделена. Красивая женщина, как с картинки, высокая, ухоженная, в юности район на соревнованиях по гимнастике представляла. А теперь – большое начальство, руками не дотянуться, не то что дотронуться! А как посмотришь – глаз не оторвешь, все на месте – и ножки точеные, и, извиняюсь, попка, и грудь высокая, как у выпускницы, и головка в игривых локонах. С виду вроде актриса, так нет – второй секретарь Московского городского комитета партии! Страшновато становится. Никому Екатерина Алексеевна не подвластна, один Никита Сергеевич над ней царь и Бог. Злые языки поговаривали, что не случайно зеленоглазую красавицу с обворожительными формами Никита Сергеевич приблизил, могучую власть дал, но майор Букин на расспросы с непрозрачными намеками прямолинейно отвечал: «Врут злые языки, ничего между ними нет!» А Букин от Хрущева ни на шаг, он-то наверняка знал, как там на самом деле. А если и слишком молодая она в руководстве московском, так что здесь плохого? Значит, смышленая, и даже хорошо, что такая нашлась: и к молодежи будет ближе, и женщинам в Москве внимания больше получится.
Никита Сергеевич приехал на совещание торговых работников, которое запланировали еще полгода назад. Когда Хрущев появлялся рядом, Фурцева ликовала, просто светилась – может, и вправду была в него влюблена? Они сели рядом. Периодически Никита Сергеевич что-то шептал ей на ухо.
Уже выступило несколько человек, но совещание шло пресно, формально.
– Жуют, жуют! – недовольно поморщился Хрущев, и глядя на докладчика, громко произнес: – Вы садитесь, мы вас поняли! Можно, товарищи, теперь я скажу?! – и стал подниматься с места.
Зал зааплодировал.
– Я товарищи, выступать не собирался, но от скуки чуть не заснул. Зачем мы совещания собираем? – он уставился в зал. – Я вам отвечу: собираем для того, чтобы острые вопросы поднять, обсосать их. А тут не то что обсосать, тут вздохнуть боятся! План выполнили, рапортуют, следующий – перевыполним! Обещают объемы поднять, обеспечить всем на свете, и дальше в том же духе – как заезженная пластинка! А торговля не заезженная пластинка!
– Если порассуждать, работник торговли – человек в государстве номер один: от его выдержанности, внимания к людям, вежливости зависит настроение, с которым покупатель уйдет из магазина. А куда он уйдет? Домой, на производство, на свидание. Получается, что торговый работник напрямую причастен к тому, что происходит в стране. Тут многие руководители сидят и друг другу поощрительно кивают! Похвалить – это мы всегда хвалим, а вот о недостатках в лицо сказать часто стесняемся. Значит, придется мне говорить. В старое время существовал рассказ про солдата, который пошел в лавку купить сало, а вместо сала купил мыло. Принес он это мыло домой, а дома ему говорят: «Раз деньги заплатил, ешь мыло!» По этой поговорке: «Раз стоит денег, так ешь!» нам торговать не годится. Хочу заострить вопрос на качестве товара, и в первую очередь я говорю про овощи! Надо добиться, чтобы под видом свежих овощей не попадали на прилавки лежалые, испорченные. Надо продавать качественный товар, а не побитую дрянь! Что это за пренебрежительное отношение к человеку, мол, все съедят?! Конечно, будут брать дрянные помидоры и платить за них деньги, если других нет. Надо покончить с бескультурьем!
Как-то я поинтересовался – где начальник, который занимается продовольственным снабжением Москвы? Мне ответили, я дословно не помню, вы можете поправить, если напутаю: или в Кисловодске, купается в кислых водах, или в Сочи, распаривается под лучами нашего замечательного кавказского солнышка. Отдыхает, одним словом. А тут, в Москве, аврал, надо заготовлять на зиму огурцы, помидоры, картошку, другие овощи, а начальник, который отвечает за это дело, видите ли, изволил уехать и там себе прохлаждаться!
Хрущев отыскал глазами начальника Плодовощторга.
– Про вас говорю! Что я сегодня услышал? Услышал, что капусту в Москву в достаточном количестве завезли. Дорогой товарищ Федоров, если мы вас посадим на такой рацион – утром капуста, днем капуста, вечером капуста, сегодня капуста, завтра капуста, послезавтра капуста, что вы скажете через месяц? Одуреете вы, вот что! – Хрущев зло посмотрел на нерадивого руководителя. – Капусту завезли, говорите? Пойдите посмотрите, какую капусту вы людям даете, посмотрите на качество этой капусты! Стыдно должно вам стать, товарищ Федоров! Сообщил он так же, сколько капусты на зиму в засол пойдет, цифрами хвастался. Я как-то приехал на овощную базу и наткнулся как раз на квашеную капусту. «Это что за капуста?» – спрашиваю. «Квашеная», – отвечают. «Хорошая?» – «Очень хорошая». А капуста уже три года киснет, уже черной стала, заплесневела, и не выкидывают ее только потому, что по учету капусты будет числиться меньше! От этой капусты блохи дохнут! Совести у вас нет, вот что! – Никита Сергеевич махнул в сторону Федорова рукой. – Отдельно вами займемся!
– Теперь остановлюсь на продаже готового платья. Вы помните, в газетах был помещен фельетон о девушке и молодом человеке, которые познакомились на курорте, лежа на берегу моря. Они с первого взгляда полюбили друг друга, но когда девушка надела платье от фабрики «Москвошвея», молодой человек не захотел и смотреть на нее – так обезобразила студентку одежда. Покупатель хочет светлое – ему дают темное, он хочет в полоску, ему подсовывают гладкое. Это странно, мягко говоря! Мне как-то пришлось видеть, как парнишка выбирал пиджак. Он утонул в этом пиджаке, но продавщица уверяла, что пиджак в самый раз. К счастью, паренек его не взял. Товарищи, дорогие, обратите на мои слова внимание!
Фурцева что-то поспешно записывала в блокнот.
– Теперь следующее. Передо мной, а я думаю, и перед вами прямо-таки острее острого стоит вопрос – какую продукцию мы доводим до потребителя? К счастью, тут собрались представители многих московских предприятий. Я выбрал некоторые вещи, которые продаются в торговой сети, и хочу их показать.
– Петя! – Никита Сергеевич поманил пальцем помощника. Демичев, прихватив объемную сумку, поспешил к столу президиума совещания.
– Чтобы вы не гадали, – роясь в сумке, проговорил Никита Сергеевич, – сразу подскажу, начнем мы с суповой ложки.
Никита Сергеевич выставил ее перед собой.
– Издали вроде ложка как ложка. Только такой ложкой суп есть нельзя, потому что она абсолютно плоская. Как такой есть? Не издевательство ли?
Он достал второй образец.
– А это цыпленок, игрушка. Так на этикетке написано. Эта игрушка специально для того сделана, чтобы детишек пугать. Если ночью приснится такой цыпленок, ребенок вздрагивать будет! Не знаю, что нужно сделать тому, кто такое делает, да и тому, кто эту дрянь берется продавать! Я прихватил с собой зеркальце, прищепку для белья, куклу, тоже для распугивания детишек предназначенную. Весь мой багаж вы собственными глазами узрите, подержите в руках.
Хрущев опять покопался в сумке.
– Вот пуговица. Ее, понятно, плохо видно, но не сказать про нее не могу. Металл затрачен, время затрачено, люди работали, портили вещь! Почему пуговицей ее обозвали, непонятно – дырочка для пришивания у нее одна. Как ее пришить? Нельзя дальше терпеть такие безобразия! Качество товара решает дело, а вы гонитесь за количеством, наряды закрываете. Вопрос не в речах, не в обещаниях, а в добросовестном труде, в том, чтобы действительно организовать работу и изготовить стоящую вещь. Завод имени Дубова выпускает утюги, которыми совершенно невозможно пользоваться, вместо ручки в утюг ввинчено неудобное кольцо. Что за отношение?! И еще цены. Свистопляска с ценами. На одном конце улицы три рубля вещь стоит, на другом та же вещь – уже пять. Разберитесь! – Хрущев посмотрел на городское руководство. – А не то прокуратура разберется.
А мебель? Вы уж извините, мебель сюда я на горбу приволочь не смог! После войны мы хотели всех усадить, чтобы не стоя, а сидя люди могли покушать, стульев не хватало. Усадили, решили проблему. Красотой тогда мебель не отличалась, делалась просто. Сегодня людям хочется комфорта. Настал черед удовлетворить эстетические чувства человека, а мы – пугаем. Что о нас скажут? У виска пальцем покрутят, получив такую пуговицу, или такую ложку, или стул, на который сесть опасно! Слышу, сидят, возмущаются – деды наши лучше делали! Да какой ты внук, черт тебя возьми, если деды хорошие были, а внук безрукий?! – прокричал Хрущев. – Исправляйтесь, хватит плыть по воле волн!
В зале захлопали.
– Подождите хлопать, подождите! – замахал Хрущев. – И конечно, я не могу смолчать об общественном питании. Там работают такие нахалы, которые перешли все границы! Хозяйки знают, что значит варить суп на пять человек, а если вдруг нужно накормить семь, то чуть разбавят суп водой. Если к вам случайный гость заглянет, вы ему в супе не откажете. А жулик в столовой что делает? Одну четвертую он кладет по сговору с другими жуликами в свой котел, и масло туда кладет, и мясо забирает, и овощи себе откладывает, только про воду забыл, но ее и так в избытке. Это еще хорошо, если одну четвертую сопрет, некоторые умудряются ухватить половину! Знаете, в песне поется о диком утесе на Волге, который мохом оброс? Если есть такой утес в торговой организации – руководитель, которой мохом оброс, так надо с него не мох снимать, а вместе с мохом, к чертовой матери, выдирать и выкидывать!
В зале раздался смех и аплодисменты.
– Некоторые могут сказать – вот Хрущев разошелся, смотрит через такие очки, что в торговле одни жулики. Нет, не одни. Но ведь как получается: если человек ходит около угля – одно дело, а если около меда – совсем другое. Один старается закрыть рот, чтобы пыль угольная не попадала, а тот, что у меда, если язык высунет – не обожжется!
1 мая, пятница
Май! Все пронизано его светом, его музыкой: воздух, солнце, улыбки. Звенит май, разливается, как полноводная река, щебечет лаской, ластиться и завораживает. Неизъяснимое притяжение рождается между сердцами – между мужчиной и женщиной. Чувства полны нежности, жизнь – величием. Но не всегда май в России был беззаботен, май в России месяц исторический, изменивший судьбу великой страны. В мае в полный голос прозвучали разговоры о свободе, равенстве, величии человеческой души, непримиримости к рабству, насилию, несправедливости, и собирались люди, и ругали прогнивший царский режим, и гордо подняв голову, шли на баррикады! Было это пятьдесят лет назад, тогда май превратился в месяц кровавых стачек и забастовок.
Читать бесплатно другие книги:
