Клубок Чейз Джеймс

Глава 1

Меня освободили июльским утром, в восемь часов. Дождь лил как из ведра.

Не так-то легко возвращаться в мир, с которым пришлось расстаться на долгих, во всяком случае для меня, три с половиной года. Я вступил в него с опаской, отошел на несколько ярдов от обитых железом ворот и остановился, чтобы хоть немного свыкнуться со свободой.

На углу виднелась автобусная остановка, откуда я мог бы доехать до дому, но меня еще не тянуло к семейному очагу. Мне хотелось просто стоять на тротуаре, ощущать струи дождя на лице, сжиться с тем, что я наконец-то свободен и следующую ночь мне не придется проводить в камере, среди воров и насильников.

Лужи на мостовой росли на глазах. Дождь лил на мою шляпу, купленную четыре года назад, на плащ, приобретенный годом раньше, теплый дождь из нависших облаков, темных и мрачных, под стать моему настроению.

Блестящий от воды «бьюик-сенчури» подкатил к тротуару, и, подчиняясь команде, электрический моторчик включил привод, опускающий стекло.

– Гарри!

Дверца распахнулась, и я наклонился, чтобы взглянуть на водителя.

Меня встретила широкая улыбка Джона Реника.

– Садись, ты промокнешь, – сказал он.

После короткого колебания я залез в кабину и захлопнул дверцу. Реник схватил мою руку и крепко пожал ее. Его загорелое лицо не выражало ничего, кроме радости от встречи со мной.

– Как поживаешь, старина? – спросил он. – Каково снова очутиться на свободе?

– Все нормально. – Я высвободил руку. – Только не говори мне, что я должен вернуться домой в сопровождении полиции.

От моих слов улыбка Реника поблекла. Его серые глаза озабоченно разглядывали меня.

– Неужели ты мог подумать, что я не приеду? Я же считал каждый день.

– Ни о чем я не думал. – Я оглядел приборный щиток. – Твоя машина?

– Конечно. Купил ее пару месяцев назад. Прелесть, не правда ли?

– Значит, фараоны в Палм-Сити не разучились зарабатывать на жизнь? Поздравляю.

Лицо Реника застыло, в глазах сверкнула ярость.

– Знаешь, Гарри, скажи эти слова кто-то еще, я бы дал ему по морде.

Я пожал плечами.

– Если тебе это приятно, не стану возражать. Я привык к зуботычинам фараонов.

Прежде чем ответить, он глубоко вздохнул.

– К твоему сведению, я теперь работаю у окружного прокурора. Следователем по особо важным поручениям. И получаю гораздо больше, чем раньше. Из полиции я ушел больше двух лет назад.

Я почувствовал, что краснею.

– Понятно… Извини… Я не знал.

– Ты и не мог знать. – Он заулыбался и отпустил сцепление. «Бьюик» плавно тронулся с места. – Пока ты был там, многое изменилось. Прежней банды уже нет. У нас новый окружной прокурор… порядочный человек.

Я промолчал.

– Какие у тебя планы? – резко спросил Реник.

– Их у меня нет. Я хочу осмотреться. Ты знаешь, что из «Вестника» меня вышибли?

– Слышал. – Он кивнул и продолжил после короткой паузы: – Поначалу тебе придется нелегко. Ты это понимаешь, не так ли?

– Естественно. Когда человек убивает полицейского, даже случайно, ему не дают об этом забыть. Я знаю, что меня ждет.

– Полиция не держит на тебя зла, Гарри. Я имел в виду другое. Тебе придется сменить профессию. Кубитт по-прежнему в силе. И ты у него на прицеле. Если он будет против, работа в газетах тебе заказана.

– Это мои трудности.

– Я мог бы помочь.

– Мне не нужна помощь.

– Да, конечно, но Нина…

– Я позабочусь о Нине.

Он долго молчал, вглядываясь в залитое дождем лобовое стекло.

– Послушай, Гарри, мы с тобой друзья. Мы знакомы Бог знает сколько лет. Я чувствую, что у тебя сейчас на душе, но не надо относиться ко мне как к врагу. Я говорил о тебе с Мидоусом. Это наш новый окружной прокурор. Пока еще ничего не решено, но, думаю, он сможет взять тебя в штат.

Я повернулся к Ренику.

– Я не стал бы работать на администрацию Палм-Сити, даже умирая с голоду.

– Нине пришлось нелегко… – Реник замялся. – Она…

– Мне тоже было несладко, поэтому мы сможем во всем разобраться сами. Помощь мне не требуется. И покончим с этим!

– Ну, как хочешь. – Реник раздраженно хлопнул руками по рулю. – Я понимаю, что с тобой происходит. Наверно, я бы тоже злился на весь свет, если б со мной обошлись так же, как с тобой, но что было, то прошло. Ты должен подумать о своем будущем и о будущем Нины.

– А чем, по-твоему, я занимался все эти годы, проведенные в тюремной камере? – Сквозь окно я смотрел на море, серое в пелене дождя, бьющееся о набережную. – Да, я озлобился. Мне хватило времени осознать, каким же я был слюнтяем. И чего я не взял десяти тысяч долларов, которые предложил комиссар полиции в обмен на мое молчание! Так вот, в тюрьме я дал себе зарок: теперь никто и никогда не скажет, что я слюнтяй!

– Это все слова, – резко возразил Реник. – Ты знаешь, что поступил правильно. Если бы ты взял деньги, то никогда бы не примирился со своей совестью. Это же ясно как Божий день.

– Ты так думаешь? Не обольщайся, что теперь мы с ней поладили. Три с половиной года в одной камере с растлителем детей и двумя ворами не проходят бесследно. По крайней мере, взяв десять тысяч, я бы не был отбывшим срок преступником, да к тому же и безработным. Возможно, я даже купил бы себе такой же автомобиль.

Реник пожал плечами.

– С этим не шутят, Гарри. Я начинаю волноваться за тебя. Ради Бога, возьми себя в руки перед встречей с Ниной.

– А почему бы тебе не заняться своими делами? – рявкнул я. – Нина, кажется, моя жена. И она примет меня таким, какой я есть. Вот так-то. И позволь мне самому заботиться о ней.

– Думаю, ты поступил неправильно, Гарри, не разрешив ей не только присутствовать на суде, но даже посещать тебя в тюрьме и писать письма. Ты знаешь не хуже меня, что она хотела разделить с тобой это несчастье, но ты вел себя так, словно она совершенно посторонний человек.

Мои руки сжались в кулаки, но я продолжал смотреть на мокрый песок пляжа.

– Я знал, что делаю. Я не хотел, чтобы эти стервятники фотографировали ее в зале суда. Не хотел, чтобы она видела меня на скамье подсудимых, чтобы мерзавец тюремщик читал ее письма, прежде чем они попадут ко мне. Не было нужды втягивать ее в эту грязь только потому, что я оказался слюнтяем.

– Ты ошибался, Гарри. Разве тебе не приходило в голову, что она хотела быть рядом с тобой? – воскликнул Реник. – Я едва смог убедить ее не ехать к тюрьме.

Мы проезжали мимо Палм-Бей, аристократического района Палм-Сити. На пляже сиротливо торчали роскошные домики-раздевалки. Около них не было ни души. На стоянках у шикарных отелей застыли «кадиллаки», «роллсы», «бентли».

Когда-то я считал Палм-Бей моими охотничьими угодьями. Казалось, прошла вечность с тех пор, как я вел колонку светской хроники в «Вестнике» – самой популярной газете, выходящей в Калифорнии. К примеру, мою колонку потом перепечатывали в доброй сотне мелких городских газет. Я неплохо зарабатывал, жил в свое удовольствие и наслаждался работой. Потом я женился на Нине и купил бунгало неподалеку от Палм-Бей, ставшее нашим домом. Все у меня ладилось, и я с уверенностью смотрел в будущее. Но однажды в баре отеля я случайно подслушал разговор двух незнакомцев, крепко выпивших и потому говоривших слишком громко.

Те несколько слов толкнули меня на очень опасную дорожку.

Два месяца расследования, проведенного в строжайшем секрете, позволили мне представить полную картину. Я подготовил сенсационный материал, который мог бы не одну неделю не сходить с первых страниц «Вестника». Чикагская мафия решила прибрать к рукам Палм-Сити, установить игральные автоматы, не случайно прозванные «однорукими бандитами», опутать город сетью злачных мест. Ожидалось, что ежемесячный доход составит два с половиной миллиона долларов.

Убедившись в достоверности фактов, я решил, что кто-то из донов мафии сошел с ума. Я не мог поверить, что они собираются просто прийти в наш город и вести себя, как им заблагорассудится. Затем мне намекнули, что комиссар полиции и еще полдюжины высших чинов городской администрации куплены с потрохами и согласны обеспечить мафии необходимые поддержку и прикрытие.

Вот тут-то я допустил главную ошибку: я попытался продолжить расследование в одиночку. Я хотел стать единственным автором сенсации. Поэтому я пошел к Мэттью Кубитту, моему боссу и владельцу «Вестника», лишь после того, как собрал исчерпывающие доказательства вины чиновников и набросал перечень статей, разоблачающих заговор, которые намеревался опубликовать в его газете.

Я рассказывал, что происходит в городе, а он сидел с непроницаемым, напоминающим маску лицом.

Когда я закончил, Кубитт изъявил желание проверить результаты моего расследования. Холодок в его голосе и явное отсутствие энтузиазма не насторожили меня. Я вызвал на откровенность многих людей, копнул глубоко, но не до самого дна. Мафия купила «Вестник». Позже я узнал, что Кубитту обещали место в сенате, если он будет петь под их дудку, и честолюбивый газетчик не смог устоять.

Кубитт попросил показать ему все материалы. По дороге домой меня остановила патрульная машина. Мне сказали, что со мной хочет поговорить комиссар полиции, и препроводили в полицейское управление.

Комиссар не стал ходить вокруг да около, а сразу взял быка за рога. Он выложил на стол десять тысяч долларов новенькими, хрустящими купюрами и предложил их мне в обмен на досье и отказ от дальнейшего расследования.

Не говоря о том, что я никогда не брал взяток и не собирался брать их в будущем, мне было предельно ясно, что благодаря этой истории мое имя в течение многих недель не будет сходить с газетных страниц, а другого такого случая утвердиться в газетном мире могло и не представиться. Поэтому я встал и вышел, по существу, сам накликал на себя беду.

Я отдал досье Кубитту и рассказал о взятке, которую предложил мне комиссар полиции. Тот взглянул на меня из-под нависших век, кивнул и велел приехать к нему домой в половине одиннадцатого вечера того же дня. К тому времени он обещал изучить мои находки и решить, что делать дальше. Полагаю, он сжег досье. Я его больше не видел.

Нина с самого начала знала о моем расследовании. Она испугалась до смерти, осознав, с каким огнем я играю, но потом признала, что я не могу упустить такой шанс, и во всем помогала мне.

Около десяти вечера я поехал к Кубитту. Провожая меня, Нина дрожала от страха. Мне тоже было не по себе, но я верил Кубитту.

Он жил в Палм-Бей. Дорога к его дому обычно бывала пустынна. Там-то меня и подстерегли.

Патрульная машина на большой скорости догнала меня, обошла слева и притерлась вплотную. Вероятно, они надеялись, что я сверну, собью ограждение и свалюсь в море. Но все вышло по-иному. Машины столкнулись, водителя-полицейского намертво зажало между рулем и сиденьем. Его напарник, однако, не пострадал и арестовал меня за опасную езду. Я понимал, что все подстроено, но ничего не мог поделать. Несколько минут спустя появилась вторая патрульная машина с сержантом Бейлиссом из отдела убийств. Потом никто так и не поинтересовался, что он делал на пустынной дороге. По его распоряжению раненого водителя увезли в больницу, а меня он повез в полицейское управление.

По пути Бейлисс приказал своему шоферу остановиться на темной улице. Он велел мне вылезти из машины. Шофер подошел сзади и заломил мне руки за спину. Бейлисс вытащил из ящичка на приборном щитке бутылку шотландского, набрал полный рот виски и прыснул мне на лицо и рубашку. Затем выхватил дубинку и стукнул меня по голове.

Я пришел в себя в камере. Раненый полицейский скончался в больнице. Мне дали четыре года. Мой адвокат сражался, как лев, но ничего не добился. Когда он представил доказательства заговора, от них просто отмахнулись. Кубитт показал под присягой, что никогда не получал моего досье и вообще давно хотел избавиться от меня, потому что я был посредственным репортером и к тому же пьяницей.

Отбывая срок, я постоянно возвращался к мысли о том, каким же я был идиотом. Только безмозглый кретин мог прийти к выводу, что ему по силам в одиночку свалить городскую администрацию.

Мало радости доставило мне известие о том, что комиссару полиции пришлось уйти в отставку, да и многие чиновники покинули свои посты. Выступление моего адвоката не прошло бесследно, и мафия решила обосноваться в другом месте. Но мне это не помогло. Я ведь получил четыре года за то, что убил полицейского, управляя машиной в пьяном виде.

И вот три с половиной года спустя меня выпустили на свободу, а я умел лишь писать газетные статьи. Кубитт внес меня в черный список, и это означало, что я не смогу работать в редакциях. Оставалось подыскать новую профессию, и я понятия не имел, чем же заняться. До тюрьмы зарабатывал я неплохо, но деньги у меня не задерживались. И Нина, конечно, не могла прожить на наши сбережения, когда меня посадили за решетку. Я очень волновался, как она там без меня, но упрямо настаивал, чтобы она мне не писала. Я не мог смириться с тем, что мерзкий толстяк-тюремщик будет читать ее письма.

– На что она жила? – спросил я Реника. – Как она?

– Нормально. Да ты в этом не сомневался, не так ли? Она теперь художница. Расписывает керамические горшки и вазы и выручает за это довольно много денег.

Он свернул на мою улицу. При виде бунгало к горлу подкатил комок. На тротуарах не было ни души. Лишь дождь хлестал по асфальту.

Реник притормозил у ворот.

– Еще увидимся. – Он сжал мою руку. – Ты счастливчик, Гарри. Я бы хотел, чтобы кто-нибудь ждал меня, как Нина.

Я вылез из кабины. Не оглядываясь на Реника, пошел по знакомой дорожке. Дверь распахнулась. На пороге стояла Нина.

Примерно в половине седьмого утра на седьмой день освобождения из тюрьмы я проснулся, как от толчка. Мне снилось, что я снова в камере, и прошло какое-то время, прежде чем я понял, что нахожусь в нашей спальне, а рядом спит Нина.

Я лежал на спине, смотрел в потолок и размышлял, как и в предыдущие дни, о своих планах на будущее. Прежде всего требовалось ответить на главный вопрос: как я собираюсь зарабатывать на жизнь? Я уже попытался обратиться в редакции. Как я и ожидал, работы для меня не нашлось. Щупальца Кубитта проникли всюду. Самая заштатная газетенка шарахалась от меня, как от прокаженного. А больше я ничего не умел. Я мог лишь писать, да и то был не сочинителем, а репортером. Чтобы написать статью, мне требовался фактический материал. Но ни одна газета не решалась воспользоваться моими услугами.

Я взглянул на Нину.

Мы поженились за два года и три месяца до того, как я угодил за решетку. Тогда ей было двадцать два, а мне двадцать семь.

Ее лицо цвета слоновой кости обрамляли темные вьющиеся волосы. Мы оба сходились в том, что ее нельзя принять за эталон красоты, но я заявлял и до сих пор остаюсь при своем мнении, что из всех встреченных мной женщин Нина, без сомнения, самая эффектная. Всматриваясь в ее спящее лицо, я видел, сколько лишений выпало на ее долю. Натянулась кожа у ее глаз, опустились уголки рта, на лицо легла печать грусти: ничего этого не было до того, как я попал в тюрьму.

Она пережила трудное время. На нашем счету было три тысячи долларов, но они разошлись очень быстро: гонорар адвокату, последний взнос за бунгало, и ей пришлось искать работу.

Нина сменила несколько мест, прежде чем, как и говорил Реник, в ней раскрылся талант художника и она начала расписывать керамику для хозяина маленького магазинчика, который продавал эти горшочки и вазы туристам. Прошлый год она зарабатывала в среднем по шестьдесят долларов в неделю. Она полагала, что нам этого могло хватить хотя бы на первое время, пока я не найду работу.

На моем банковском счету оставалось двести долларов. Когда они иссякнут, мне придется просить у нее денег на проезд в автобусе, на сигареты и все прочее. При одной мысли об этом меня передергивало.

Отчаявшись, я пытался устроиться даже на временную работу. Я был согласен на что угодно, лишь бы добыть какие-то деньги.

Прошатавшись по городу почти весь день, я вернулся домой с пустыми руками. Меня слишком хорошо знали в Палм-Сити, чтобы предлагать физическую работу.

– О, мистер Барбер, вы, должно быть, шутите, – каждый раз говорили мне. – Эта работа не для вас.

Я не мог заставить себя признаться, что у меня нет ни гроша, и они облегченно вздыхали, когда я уходил.

– О чем ты думаешь, Гарри? – спросила Нина.

– Ни о чем… Дремлю.

– Не тревожься понапрасну. Мы выкарабкаемся. Шестидесяти долларов в неделю нам хватит. Не суетись. Работа найдется.

– А пока она найдется, я должен жить за твой счет, – ответил я. – Это прекрасно. Я вне себя от счастья.

Она подняла голову. Ее темные глаза не отрывались от моего лица.

– Гарри… я боюсь за тебя. Возможно, ты этого не осознаешь, но ты сильно изменился. У тебя ожесточилась душа. Ты должен попытаться забыть о прошлом. Нам жить дальше, и твое отношение…

– Я знаю. – Я встал. – Извини, Нина. Возможно, проведя в тюрьме три с половиной года, ты бы поняла, что со мной происходит. Я сварю кофе. По крайней мере, от меня будет хоть какая польза.

То, о чем я рассказываю, случилось два гида назад. Оглядываясь на те события, я могу лишь сказать, что проявил душевную слабость. Я вижу, чти подстроенная полицией западня и последовавшее за ней тюремное заключение тяжелым грузом висели у меня на плечах. Я не ожесточился. Меня снедала жалость к себе.

Будь у меня твердый характер, я бы продал бунгало, вместе с Ниной уехал в края, где меня не знали, и начал новую жизнь. Вместо этого я искал работу, которой не существовало в природе, изображая мученика.

Следующие десять дней я притворялся, что ищу эту призрачную работу. Я лгал Нине, что занят с утра до вечера. На самом деле, заглянув в пару мест и получив отказ, я искал убежища в ближайшем баре.

Работая в газете, я почти не пил, а тут по-настоящему пристрастился к бутылке. Виски стало для меня палочкой-выручалочкой. Пять-шесть стаканчиков – и все заботы таяли как дым. Плевать я хотел, есть у меня работа или нет. Я даже миг приходить домой, смотреть на Нину, гнущую спину над керамическими горшками, и не чувствовать себя альфонсом.

Оказалось, что виски также помогало мне лгать.

– Сегодня я встретился с одним парнем, и, похоже, мы сможем договориться. Он хочет, чтобы я написал цикл статей о его гостинице, но сначала должен посоветоваться с партнером. Если дело сладится, я буду получать три сотни в неделю.

Не было ни этого парня, ни гостиницы, ни партнера, по моя гордость требовала внушать Нине, что в городе я не последний человек. Даже когда мне приходилось занимать у нее десять долларов, я старался избежать позора, обещая, что скоро буду при деньгах.

Но постоянное вранье приедалось, и скоро я начал понимать, что Нина отлично разбирается, когда я лгу, а когда говорю правду. Она прикидывалась, что верит мне, и в этом заключалась главная ошибка. Ей следовало одернуть меня, и тогда, возможно, я вырвался бы из мира грез на грешную землю, ни она этого не сделала, и я продолжал лгать, пить, опускаться все ниже и ниже.

В один из таких дней, когда я сидел в баре у моря, и началась история, которую я хочу рассказать.

Время близилось к шести вечера. Я уже прилично набрался, выпив восемь стаканчиков виски, и примеривался к девятому.

Бар был маленький, тихий, без шумной толпы у стойки. Мне там нравилось. Я сидел у окна и смотрел, как люди на пляже наслаждаются солнцем. Я приходил сюда пять дней кряду. Бармен, высокий, лысеющий толстяк, уже узнавал меня. Похоже, он понимал, что виски мне необходимо. Стоило опустеть одному стаканчику, как он ставил на стол другой.

Изредка в бар заглядывали мужчина или женщина, что-то заказывали, выпивали и уходили. Я видел в них своих двойников, неприкаянных, одиноких, убивающих время.

В углу, около моего столика, невидимая от стойки, находилась телефонная будка. Телефоном пользовались многие: мужчины, женщины, юноши, девушки.

Я наблюдал за будкой: хоть какое-то занятие. Старался угадать, кто эти люди, плотно закрывающие дверь, кому они звонят. Следил за выражением их лиц. Некоторые во время разговора улыбались, другие хмурились, третьи, несомненно, врали, как теперь частенько врал я. Казалось, передо мной развертывалась какая-то бесконечная пьеса.

Бармен принес девятый стаканчик виски. На этот раз он не отошел, и я понял, что пришла пора расплачиваться. Я протянул ему последнюю пятидолларовую купюру. Он сочувственно улыбнулся, возвращая сдачу. Эта улыбка говорила о том, что он видит во мне безнадежного пьянчужку. Мне хотелось встать и двинуть кулаком по его толстой глупой физиономии, но я взял сдачу, начал выбирать мелкую монету, чтобы дать ему на чай, но бармен ухмыльнулся и ушел к стойке.

Он отлично понимает, что продает спиртное отбросам общества, подумал я, и мое лицо залила жгучая краска стыда. Мне было так стыдно, что я мог бы выйти из бара и броситься под проезжающую машину. Но чтобы вот так свести счеты с жизнью, требовалась хоть капля мужества, а все мое мужество осталось в камере сто четырнадцать. Я не бросился под машину. Я остался за столиком и принялся за виски. Так было проще.

Тут в бар вошла женщина. В ярко-желтом облегающем свитере и белых брюках, она прошествовала к телефонной будке и закрыла за собой дверь. Ее глаза скрывали большие бутылочного цвета солнцезащитные очки, с руки свисала пластиковая сумка в желто-белую полоску.

Женщина, вернее ее роскошные, туго обтянутые брюками бедра сразу привлекли мое внимание. Я не отрывал взгляда от этого покачивающегося великолепия, пока она не вошла в будку и нижняя половина не скрылась за непрозрачной частью двери. После этого я поднял глаза и увидел, что женщина – блондинка с холеным, холодным лицом, будоражащим воображение.

Я пил виски и наблюдал, как она говорит по телефону. Я не смог определить, доставляет ей разговор удовольствие или нет: солнцезащитные очки скрывали ее глаза, но говорила она быстро, деловито. В будке она провела не больше минуты, затем вышла и проплыла мимо, не удостоив меня даже взглядом. Я не отрывал глаз от ее прямой спины, крутого изгиба бедер, пока она не покинула бар.

Кто она такая, подумал я. Такой свитер, брюки, желто-белую сумку не купишь в первом попавшемся магазине. Желто-белая сумка!

Женщина вошла в будку с сумкой, но я не помнил, чтобы она унесла ее с собой.

Я так набрался, что каждая новая мысль давалась мне с большим трудом. Я нахмурил брови, пытаясь вспомнить, куда подевалась сумка. Женщина вошла в будку, держа сумку в правой руке. Теперь я сомневался, что она вышла с пустыми руками.

Внезапно сумка приобрела для меня особую важность. Вроде бы потому, что я хотел доказать себе, что не так уж и пьян. Я поднялся на ноги и нетвердой походкой подошел к будке. Открыл дверь. На полочке стояла сумка.

Ну, сукин ты сын, сказал я сам себе, видишь, ты трезв как стеклышко. Ты сразу понял, что она забыла сумку. Виски не туманит тебе голову… совсем не туманит.

Теперь, продолжал я говорить с самим собой, надо открыть сумку и установить личность хозяйки. Затем взять сумку и сказать бармену, что женщина оставила ее в телефонной будке. Сказать надо обязательно, так как мужчины не ходят по улице с женскими сумками, не вызывая подозрений полиции. Сумку надо отнести женщине домой, и, кто знает, может, она вознаградит тебя не только поцелуем. Кто знает?

Вот до какой степени я успел нализаться.

Я вошел в будку и закрыл дверь. Взял сумку в руки и открыл ее. При этом обернулся, чтобы убедиться, что никто не наблюдает за мной. Бывший заключенный Барбер не хотел рисковать. Одного тюремного срока ему хватило за глаза. За мной никто не наблюдал.

Я повернулся к двери спиной, надеясь, что она достаточно широка, чтобы закрыть стекло, снял телефонную трубку. Прижав ее к плечу, я вроде бы разговаривал по телефону, а на самом деле перебирал содержимое сумки.

Я нашел золотой портсигар и золотую зажигалку. Алмазную заколку стоимостью по меньшей мере в полторы тысячи долларов. Водительские права. И толстую пачку денег. Сверху лежала купюра в пятьдесят долларов. Если остальные были того же достоинства, в сумке лежали две тысячи долларов.

От одного вида таких денег меня прошиб пот.

Портсигар, зажигалка, алмазная заколка не заинтересовали меня. Попытайся я продать их, полиция нашла бы меня в два счета. Но деньги не оставили меня равнодушным.

С такой суммой в кармане мне не пришлось бы завтрашним утром просить у Нины пять долларов. Я мог бы не клянчить у нее денег ни завтра, ни послезавтра. Мне хватило бы их до тех пор, пока я не найду работу. Хватило, если бы я продолжал пить день и ночь.

А если эта богатая женщина так глупа, что теряет набитые деньгами сумки, значит, она может обойтись без них.

Но тут в моей головке послышался слабенький голосок: «Ты сошел с ума? Это же воровство! Если тебя поймают, ты загремишь на десять лет. Положи эту чертову сумку и выметайся отсюда! Что с тобой? Ты хочешь провести в камере еще десять лет?»

Но голос был слишком слаб. Я нуждался в деньгах. Все получалось так складно. Достать деньги, положить их в карман, закрыть сумку, поставить ее на полку и уйти.

Бармен не мог меня видеть. К будке постоянно подходили люди. Деньги мог взять кто угодно.

Они лежали передо мной, возможно, не две тысячи, но около этого.

Я хотел их взять.

Я нуждался в деньгах.

И взял их.

Я сунул пачку в карман и закрыл сумку. Сердце стучало, как паровой молот. Я стал вором. Над телефоном висело маленькое зеркало. Я уловил в нем какое-то движение. Все еще держа сумку в руке, поднял глаза и обомлел.

Женщина стояла за дверью. Ее солнцезащитные очки отражались в зеркале двумя зелеными огоньками. Она стояла и смотрела на меня. Не знаю, как давно. Но она стояла за дверью.

Глава 2

Сердце у меня сжало, как клещами, парализовало мозг, тело покрылось холодным потом. Сжимая сумку в руке, я смотрел на две огромные зеленые полусферы.

В мгновение ока я протрезвел. Пары виски тут же выветрились у меня из головы.

Она может позвать бармена, тот найдет в моем кармане пачку денег, кликнет полицейского. А потом меня проводят в камеру, и уже не на четыре года: на этот раз срок будет куда больше.

Пальчики женщины легонько забарабанили по стеклу. Я поставил сумку на полку, обернулся, открыл дверь.

Женщина отступила в сторону, давая мне выйти.

– Кажется, я оставила сумку… – начала она.

– Совершенно верно, – ответил я. – Я как раз собирался отнести ее бармену.

Возможно, мне следовало протиснуться мимо нее и выскочить из бара, прежде чем она успела бы открыть сумку и обнаружить пропажу. Очутившись на улице, я мог бы выбросить деньги, и она никогда бы не доказала, что я их украл.

Я было двинулся к выходу, но остановился. Бармен вышел из-за стойки и загородил мне дорогу.

– Этот парень пристает к вам? – обратился он к женщине.

Та чуть повернула голову.

– О нет. Я оставила сумку в телефонной будке. Этот господин собирался отнести ее вам.

Бармен подозрительно взглянул на меня.

– Неужели?

Я молчал, как мумия. Во рту у меня так пересохло, что я не знал, смогу ли вымолвить хоть слово.

– В сумке было что-нибудь ценное? – спросил бармен.

– О да! Мне не следовало забывать ее.

– Может, вы посмотрите, все ли на месте?

– Пожалуй, вы правы.

Мне пришла в голову мысль стукнуть бармена и прорваться на улицу. Но тот, похоже, поднаторел в потасовках, и я решил, что рисковать не стоит.

Женщина прошла мимо меня и взяла сумку.

Сердце чуть не выскочило из моей груди, когда она раскрыла сумку и заглянула вовнутрь. Тонкими пальчиками с посеребренными ногтями она переворошила содержимое.

Бармен тяжело дышал. Его взгляд переходил с меня на женщину и возвращался обратно.

Вот и все, думал я. Через полчаса я окажусь в камере.

– Нет, ничего не пропало. – Женщина повернулась ко мне. – Благодарю за участие. Я постоянно что-то теряю.

Я ничего не ответил.

Бармен просиял.

– Значит, все в порядке?

– Да, благодарю вас. Думаю, это надо отпраздновать. – Зеленые полусферы вновь повернулись ко мне. – Позвольте мне угостить вас, мистер Барбер.

Значит, она знала, кто я такой. Впрочем, в этом не было ничего удивительного. В день, когда меня выпустили, «Вестник» поместил на первой странице мою фотографию, указав, что я провел в тюрьме три с половиной года за непредумышленное убийство. Оли даже не забыли упомянуть, что я совершил преступление в пьяном виде. Они нашли хорошую фотографию. Кубитт не мог найти лучшего способа ударить лежащего.

В голосе женщины слышались стальные нотки, указывающие на то, что предложение следует принять.

– Ну, если вы настаиваете, с удовольствием.

Женщина взглянула на бармена.

– Два виски с содовой и побольше льда.

Она подошла к моему столику и села. Я опустился на стул напротив нее.

Женщина достала из сумки портсигар, открыла его, предложила мне.

Я взял сигарету, она последовала моему примеру, дала мне прикурить от золотой зажигалки, прикурила сама. Бармен принес два бокала, поставил на стол и вернулся за стойку.

– Вы рады, что вышли на свободу, мистер Барбер? – спросила она, выпустив струю дыма.

– Да, конечно.

– Как я понимаю, вы уже не работаете в газете?

– Вы совершенно правы.

Она подняла бокал, кубики льда мелодично звякнули о стекло.

– Я вижу, вы часто приходите сюда. – Она махнула рукой в сторону моря. – У меня тут пляжная кабинка.

– Здесь отличное купание.

Женщина отпила из бокала.

– Ваши регулярные посещения этого бара означают, что вы еще не начали работать, не так ли?

– Да.

– Но в скором времени вы надеетесь куда-нибудь устроиться?

– Именно так.

– Разумеется, это не так-то легко.

– Полностью с вами согласен.

– Если бы вам предложили работу, вас бы это заинтересовало?

Я уставился на нее.

– Не понял. Вы хотите предложить мне работу?

– Возможно. Вас это интересует?

Я потянулся к бокалу, затем передумал. Я и так слишком много выпил.