Помеченный смертью Кунц Дин

2

Джордж Леланд вел шестиметровый "Шевроле", взятый в аренду, с нежностью папаши, толкающего перед собой детскую коляску. Из грузового отделения, что начиналось сразу за водительским сиденьем и где были сложены вещи и мебель, ни разу не донеслось ни грохота, ни стука. За стеклом свистел ветер, шины шуршали по асфальту, и все это было в его власти.

Он вырос среди трейлеров и других больших машин и обладал каким-то особенным талантом, заставляя их выглядеть так, будто сделаны они специально для автосалона или выставки. В свои неполные тринадцать лет он уже объезжал на сеновозе поля отцовской фермы и собирал стога. Еще до окончания школы он сумел освоить всю технику, что была у отца на ферме: и сенокосилку, и трактор, и комбайн. Когда он учился в колледже, он подрабатывал на фургоне, похожем на тот, в котором сейчас и пересекал Пенсильванию. Позже он работал в одной нефтяной компании на машине с буровой установкой. И за те два лета, что он работал на ней, ни единой царапины не появилось на его машине. На третье лето ему опять предложили поработать в нефтяной компании, но он отказался.

Спустя год, когда он получил диплом инженера и настоящую работу, он все еще надеялся, что когда-нибудь ему доверят гигантскую машину, чтобы объехать вокруг света. Он мечтал об этом не потому, что его работа не устраивала его, а потому, что ему нравилось водить машины, нравилось знать, что они полностью повинуются ему.

Сегодня с самого утра он вел взятый напрокат фургон. Он все время держался на одном и том же расстоянии от черного "Тандерберда". Когда они снижали скорость, он также ехал медленнее, когда они разгонялись, он догонял их. "Тандерберд" практически ехал со скоростью семьдесят миль в час. Леланд знал, что это последняя модель "Форда" и что у него на руле находится специальный прибор контроля скорости. Это облегчало поездки на дальние расстояния. Скорее всего Дойл и использовал этот прибор. Но это неважно. Не напрягаясь, Джордж Леланд мастерски, час за часом, удерживал фургон на одном и том же расстоянии от "Форда".

Леланд был крупным мужчиной. Ростом где-то под метр девяносто, да и весил тоже не меньше девяноста килограммов. Было дело, он весил и все сто, но потом похудел. Телосложения он был крепкого, широкие плечи, узкий таз. Его квадратное лицо обрамляли светлые, постриженные тоже квадратом волосы. Когда он поворачивал руль своими мощными руками, то сам оставался совершенно неподвижным, будто прикованным к машине.

Он не включал радио.

Он не смотрел по сторонам.

Он не курил, не жевал резинку, не разговаривал сам с собой.

Милю за милей все его внимание поглощали дорога и машина впереди. За все утро он ни разу не подумал о тех, кто ехал в этой машине. Мысли его были в беспорядке. И ненависть его не имела еще определенного объекта. Он это знал. Он преследовал их совершенно автоматически, как робот.

За Харрисбургом "Тандерберд" выехал на семидесятое шоссе, и, когда проехали Уиллинг, машина свернула с магистрали.

В тот момент, когда Леланд увидел мигающий поворотный сигнал, он притормозил и позволил Дойлу оторваться от него почти на милю. Когда Леланд вслед за ним свернул на дорогу, ведущую к заправке и нескольким кафе и ресторанам, черная машина уже пропала из виду. Он медленно ехал вдоль закусочных и кафе, высматривая черный "Форд". Нашел он его припаркованным у ресторанчика, стилизованного под старомодный железнодорожный вагон. "Тандерберд" остывал в тени огромной вывески "У Харриса".

Леланд, не останавливаясь, проехал до самого последнего кафе. Свой "Шевроле" он оставил за углом здания, чтобы его не заметили те двое, сидящие в машине в пятистах ярдах от него. Затем он вышел, запер фургон и отправился перекусить.

Ресторанчик, куда зашел Леланд, был похож на тот, у которого остановился Дойл с мальчиком. Такая же алюминиевая труба футов восьмидесяти в длину, с рядом длинных и узких окон по периметру.

Внутри вдоль стены стояли уже изрядно обшарпанные пластиковые кабинки. В каждой — стол с пепельницей, стеклянной сахарницей, стеклянными же солонкой, перечницей и подставкой для салфеток. В каждой кабинке была еще и панель для выбора песен на музыкальном автомате. В самом дальнем углу ресторана — уборные. Широкий проход отделял кабинки от прилавка-стойки, тянувшегося из одного конца помещения в другой.

Войдя, Леланд повернул направо, прошел через весь ресторан и уселся за стойку напротив окна так, чтобы видеть "Тандерберд".

Так как это был последний ресторан и так как обеденный час пик прошел где-то в половине третьего, в ресторане почти никого не было. За столиком напротив двери средних лет парочка беззвучно терзала горячие сандвичи с ростбифом. За ними, лицом к Леланду, сидел лейтенант полиции штата Огайо. Он был занят чизбургером и картофельными чипсами. В самой дальней от Леланда кабинке, уставившись в потолок, курила непричесанная официантка с обесцвеченными волосами.

Был и еще один человек — официантка, которая подошла к Леланду, чтобы принять заказ. Ей было лет девятнадцать, приятное личико, светлые волосы, голубые, как и у Леланда, глаза. Ее униформу явно носили до нее, но она, как смогла, украсила ее. На свою коротенькую юбочку она пришила каемку, на одном кармане был вышит бурундучок, на другом — маленький зайчик. Обычные пуговицы она заменила красными. На левом кармане блузки была вышита птичка, на правом — имя девушки: Жанет. И чуть ниже: "Приветствую вас".

Она улыбнулась ему совсем по-детски. Всем своим видом, даже тем, как она поворачивала голову, она неуловимо напоминала добродушного Микки Мауса. К тому же она явно была в хорошем расположении духа.

— Вы уже просмотрели меню? — У нее оказался грудной приятный голос.

— Кофе и чизбургер, — произнес Леланд.

— Хотите хрустящего картофеля? Его только что приготовили.

— О'кей.

Она сделала пометку в блокноте и подмигнула ему:

— Одну минутку.

Он посмотрел ей вслед, когда она возвращалась за стойку. Ее аккуратные ножки так дивно семенили. Обтягивающая юбка подчеркивала правильные формы. И вдруг, хотя об этом нечего было и мечтать, она представилась ему обнаженной. Одежда с нее бесследно исчезла за одно мгновение. Он ясно видел эти дивные ноги и выше — разделенная пополам округлость ее попки, законченные линии ее изящной спины...

Он виновато потупил взгляд, абсолютно сконфуженный и сбитый с толку, почувствовав, как его чресла начинают твердеть. Все это произошло настолько быстро, что он не сразу сообразил, где находится.

Вернулась Жанет, поставила перед ним чашку кофе:

— Будете сливки?

— Да, пожалуйста.

Протянув руку куда-то под прилавок, она извлекла оттуда небольшую пластиковую бутылку, похожую на молочную, и поставила перед ним.

Вместо того чтобы оставить его наедине с кофе, она облокотилась на стойку и, подперев голову обеими ладонями, с улыбкой поинтересовалась:

— А вы далеко едете?

Леланд нахмурился:

— С чего вы взяли, что я куда-то еду?

— Видела, как вы подъезжали на фургоне. Вы развозите что-то здесь по округе?

— Нет, — сказал он, наливая сливки, — в Калифорнию.

— Ну да! — воскликнула она. — Класс! Пальмы солнце, серфинг.

— Да-а, — небрежно бросил он, желая как можно скорее отвязаться от нее.

— Как бы я хотела научиться плавать на серфе, — мечтательно произнесла она, — я очень люблю море. Летом я на две недели езжу в Атлантик-Сити, валяюсь на пляже и приезжаю совсем черная. Мне идет загар. У меня очень узкое бикини, так что на мне не бывает ни одного белого пятнышка. — Она засмеялась, с притворной скромностью опустив глаза. — Ну почти ни одного. В Атлантик-Сити не очень-то любят такое узкое бикини.

Отпивая кофе, Леланд взглянул на нее поверх чашки. Их глаза встретились, и они смотрели друг на друга, пока он не отвел взгляд.

— Чизбургер и картошка! — раздался голос из окошечка, соединяющего кухню с залом.

— Ваш заказ, — тихо сказала она и, нехотя поднявшись, принесла еду и поставила перед ним. — Что-нибудь еще?

— Не надо, — он отрицательно покачал головой.

Она опять устроилась напротив него и болтала, пока он ел. Совершенно бесхитростная, она болтала, смеялась, немножко заигрывала.

"Пожалуй, она лет на пять старше, чем я подумал сначала", — решил он.

— Можно еще чашечку кофе? — попросил он наконец, чтобы хоть на минуту отделаться от нее.

— Конечно. — Взяв его пустую чашку, она направилась к блестящей хромированной кофеварке.

Опять наблюдая за ней, Леланд ощутил, как все его тело пронзила легкая дрожь, и... он опять увидел ее без одежды. Нет, он даже не пытался представить ее себе обнаженной, он просто совершенно ясно видел ее, так же отчетливо, как и остальные предметы вокруг. Ее длинные ноги и тугие полушария были подтянуты, когда она, поднявшись на носочки, заглядывала в высокий котел, чтобы проверить, на месте ли фильтр. Когда она повернулась, грудь ее качнулась немного разбухшими сосками.

Леланд зажмурил глаза, пытаясь отогнать видение. Когда он вновь открыл их, оно не исчезло. С каждой секундой какое-то странное чувство все сильнее и сильнее овладевало им.

Он нащупал нож, который она принесла ему. Взяв его, он поднес его к лицу и взглянул на блестящее лезвие с зубчиками на конце. Потом оно расплылось, потеряло четкие очертания, он смотрел поверх него на обнаженную девушку. На то, как она медленно приближается к нему, как будто сквозь тягучий прозрачный сироп. С каждым шагом ее груди чувственно вздымаются и опускаются...

Он сильнее сжал нож и подумал: "А что, если вонзить его сейчас ей между ребер, потом вытащить, и еще, еще, пока она не затихнет..."

Когда она подходила к нему, осторожно, двумя руками неся наполненную до краев чашку кофе, он вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Повернувшись на стуле, он взглянул по направлению к двери. Там сидела пожилая парочка. У мужчины был полный рот еды, но он не жевал ее. С раздувшимися щеками он уставился на Леланда, наблюдая с каким выражением лица тот сжимал нож в своей большой руке. И из второй кабинки за ним наблюдали. Полицейский. Он тоже перестал есть и хмурился, — видимо, был растерян, не зная, как Леланд собирается поступить с этим ножом.

Леланд положил нож на место, поднялся со стула как раз в тот момент, когда официантка ставила кофе на стол. Он достал бумажник и, вынув два доллара, бросил их на стойку.

— Вы уже уходите? — спросила она. Ее голос показался ему в эту минуту таким далеким и холодным, что он даже вздрогнул.

Он не ответил. Быстро пройдя мимо, он вышел на улицу. "Слишком яркий день", — подумал он, направляясь к фургону.

Сидя за рулем "Шевроле", он слышал, как в груди его бешено колотится сердце. Он снова зажмурил глаза и опять увидел эти длинные ноги, широко расставленные груди... Он видел и себя со стороны, видел, как бросается на нее, перескакивает через стойку, валит ее и там, прямо на полу... Никто не посмеет его остановить, ведь в руках у него по-прежнему нож. Они все испугаются. Даже этот жалкий полицейский. Он сможет прижать ее к грязному полу и делать с ней все что угодно и сколько угодно.

Он продолжал размышлять о ноже, о крови, которая покроет всю ее грудь, чувствовал движения ее тела; он видел, как откроются рты и расширятся глаза стоящих вокруг, если он решится на это. Но постепенно он приходил в себя. Дыхание выровнялось. Сердце перестало бешено стучать.

Подняв голову, он вдруг увидел свое отражение в зеркале заднего вида, прикрепленном к левой двери. Он вгляделся в свои широко открытые глаза, вспомнил наконец, где он, кто он, что он собирался делать, как он намеревался поступить с теми двумя из черного "Тандерберда". И он понял, что все это неправильно. Леланд почувствовал себя совершенно больным, разбитым и сбитым с толку.

Оторвавшись от зеркала, он увидел, что полицейский вышел из ресторана и направляется к фургону. Леланд на мгновение представил, что этому патрульному все про него известно, известно про то, что он собирался сделать с этой девчонкой-официанткой, с той парочкой из "Тандерберда".

Патрульный знал, все знал...

Леланд завел двигатель.

Полицейский окликнул его.

Не в состоянии расслышать, что тот сказал, не желая этого слышать, Леланд включил скорость и вдавил педаль газа до самого пола.

Полицейский что-то крикнул.

Машина дернулась, из-под колес полетел гравий. Леланд чуть сбавил газ и понесся мимо рядов мотелей, заправок и кафе. Он снова тяжело дышал, почти задыхался.

Выезжая на шоссе, он не сбавил скорость, но, к счастью для него, на обеих полосах не было ни одной машины. И хотя Леланд знал, что это шоссе постоянно патрулируется полицейскими и контролируется радаром, он позволял стрелке спидометра забираться все выше и выше. Когда она приблизилась к сотне, фургон стал подрагивать, как чистокровный жеребец, идущий рысью.

В грузовом отсеке все ходило ходуном, мебель стучала о стены, настольная лампа соскочила на пол: послышался звон разбитого стекла.

Леланд посмотрел в зеркало. Хотя полицейский тогда сразу же побежал к своей машине, дорога была пуста.

Все же он не стал сбавлять скорость. Где-то под ним шуршала дорога, за окном свистел ветер. Вокруг все менялось, как декорации на сцене. И постепенно он стал успокаиваться. Исчезло ужасное чувство, что все глазеют на тебя, что все тебя ненавидят и преследуют. Он несся на запад и опять стал частью машины. Он вел ее сильной и уверенной рукой. Проехав так семь или восемь миль, он постепенно сбавил скорость до разрешенного предела, и, хотя всего несколько минут прошло с тех пор, как он покинул ресторанчик, он уже не мог вспомнить, что же повергло его в такую панику.

Так или иначе он все же вспомнил про Дойла и Колина. Их "Тандерберд", должно быть, еще остывает в тени, но даже если они уже на дороге, то еще долго не появятся в поле зрения. Такая перспектива была ему совсем не по душе.

Скорость фургона продолжала снижаться. И когда он стал сознавать, что сейчас они преследуют его, его страх принял знакомые размеры. Черный асфальт дороги уже представлялся ему бесконечным тоннелем с одним лишь входом.

Вскоре вдали; справа от дороги, показалась еще одна зона отдыха, отделенная от шоссе двумя рядами высоких сосен. Он притормозил и свернул на дорожку, ведущую к ней. Машину он припарковал на небольшой площадке так, чтобы хорошо все видеть. Теперь ему оставалось лишь наблюдать за дорогой и ждать. Когда проедет "Тандерберд", он выедет на автостраду и через минуту-другую опять будет у них на хвосте. Он ощущал какой-то небывалый приток сил и энергии.

Патрульный вышел из машины еще до того, как Леланд осознал, что он уже тут не один. Леланд наблюдал за дорогой минут пять, и, должно быть, яркое солнце и снующие туда-сюда машины немного одурманили его. Еще минуту назад никого поблизости не было, а сейчас немного наискосок от фургона стоит патрульная машина полиции штата Огайо. Наполовину в тени высоких деревьев, наполовину заливаемая яркими солнечными лучами, она казалась какой-то ненастоящей. Вышедший из нее офицер был лет тридцати, собранный, с волевым подбородком. Это был тот самый полицейский, который обедал с ним у "Бринза", тот, который окликнул его у ресторана.

Тут Леланд стал припоминать некоторые подробности своей паники. Мир опять собирался захлопнуться перед ним. В глазах у него на мгновение потемнело. Он чувствовал себя пойманным на месте преступления, уязвимым, легкой мишенью для любого, кто желает ему зла. Все эти дни он ощущал, что кто-то гоняется за ним. А он постоянно убегает.

Когда полицейский подошел к машине, он опустил боковое стекло.

— Вы один? — спросил лейтенант, остановившись на достаточном расстоянии от двери, чтобы, если Леланд вздумает резко открыть ее, быть вне досягаемости. Его правая рука лежала на кобуре.

— Один? — переспросил Леланд. — Конечно, сэр.

— Почему вы не остановились, когда я позвал вас?

— Вы позвали меня?

— Возле ресторана. — Голос полицейского казался жестче и старше, чем следовало ожидать, судя по его лицу.

Леланд изобразил искреннее удивление:

— Я не видел вас. А вы звали меня?

— Дважды.

— Извините. Я не слышал. — Он наморщил лоб. — Я сделал что-то не так? Вообще-то я аккуратный водитель.

Патрульный несколько секунд внимательно изучал его, заглянул в его голубые глаза и затем, казалось, расслабился. Он убрал руку с кобуры и совсем вплотную подошел к машине:

— Я бы хотел взглянуть на ваше водительское удостоверение и документ об аренде машины.

— Да-да, конечно. — Повернувшись будто за документом, он вытащил из коробки на соседнем сиденье пистолет 32-го калибра. За какое-то мгновение он развернулся, прицелился в голову полицейского и нажал на курок. Единственный выстрел эхом отозвался где-то в деревьях позади фургона.

В течение нескольких минут Леланд наблюдал за движением на дороге, пока не осознал, что надо что-то делать с полицейским. В любую минуту в зону отдыха может кто-нибудь приехать и увидеть труп, лежащий между патрульной машиной и фургоном. Тогда ему придет конец. Сейчас все будто сговорились и преследуют его. Он жив только потому, что на один шаг опережает их. Времени на размышления не было.

Открыв дверь, он выскочил из машины.

Патрульный лежал лицом вниз, на гравии темнела кровь. Сейчас он казался гораздо меньше ростом, почти ребенок.

Весь этот год Леланд терзал себя вопросом: сможет ли он убить человека, чтобы защитить себя? Он знал, что рано или поздно ему придется выбирать: убить или быть убитым. До этого момента он не был уверен, какой исход наиболее вероятен. И сейчас он совершенно не понимал, как можно было сомневаться. Когда вопрос стоит так: убить или быть убитым, то даже человек, не склонный к насилию, ответит на него однозначно.

Совершенно спокойно Леланд наклонился, взял полицейского за ноги, поволок к патрульной машине. Рация невозможно шумела. Леланд усадил его на переднее сиденье и наклонил к рулю. Но что-то все же было не в порядке. Даже с большого расстояния было видно, что это мертвец. Уверенный в том, что надо что-то сделать, он пододвинул труп и сам уселся рядом. Он прикоснулся к рулю, даже не думая, что оставляет отпечатки пальцев.

Прикоснулся к спинке винилового сиденья.

Пачкаясь кровью, Леланд пригнул обезображенное лицо полицейского к коленям, а затем столкнул его на пол.

Не отдавая себе отчета в том, что делает, Леланд дотронулся до стекла всеми пятью пальцами. Когда он выходил из машины, он опять прикоснулся к сиденью.

Еще раз дотронулся до руля.

Закрывая дверь, он оставил отпечатки на хромированной ручке.

Ему даже не пришла в голову мысль взять тряпку и стереть отпечатки своих пальцев. Он даже почти забыл о трупе, лежащем в патрульной машине.

Он вернулся к фургону, сел на сиденье, захлопнул дверь. На шоссе, отражая стеклами солнечный свет, проносились машины. Минут десять Леланд наблюдал за дорогой в ожидании "Тандерберда".

В то время как его глаза сосредоточились на небольшом участке дороги, мысли были разрозненны и витали где-то далеко, пока наконец не сконцентрировались на официантке из ресторанчика.

Он вспомнил этих зайчиков и бурундучков на ее униформе и только сейчас понял, почему она произвела на него такое впечатление, почему он так расстроился. Ее платиново-белые волосы делали ее немного похожей на Куртни. Не совсем, но все-таки... Теперь он знал, что на самом деле он не хотел вонзать нож в ее грудь. Равно как и заниматься с ней любовью.

Он был однолюб. И любил только одну-единственную Куртни. И тут же, как только его мысли перешли от официантки к Куртни, он немедленно стал думать о Дойле и мальчишке. Леланд пришел в ужас от того, что вдруг понял: "Тандерберд" мог проехать мимо него, когда он перетаскивал труп полицейского в машину. Возможно, они уже в течение двадцати минут удаляются от него по шоссе. И между ними теперь мили и мили... А что, если Дойл изменил намеченный маршрут? Что, если он поехал по другой дороге, а не по той, что обозначена на карте?

Леланд даже почувствовал тошноту от страха, что упустил их. Ведь в этом случае он потерял и Куртни. А если он потерял Куртни, а точнее, путь к ней, то потерял все...

Несмотря на кондиционированный свежий, прохладный воздух в салоне автомобиля, на широком лбу Леланда выступили капли пота. Он быстро выжал сцепление, завел двигатель и дал задний ход. Колеса прочертили дугу на залитом кровью гравии. Леланд быстро вывел фургон из зоны отдыха. На полицейской машине все еще работал световой маяк, но Леланд не обратил на него внимания. В тот момент из всех реалий на свете для него существовали лишь полотно шоссе впереди и "Тандерберд", который, возможно, уже удрал от него.

3

После ленча они вновь направились по шоссе на запад. Прошло пятнадцать минут, а "Шевроле" так и не появился в поле зрения, и Дойл перестал беспрерывно поглядывать в зеркало заднего вида. Тогда, после завтрака в Харрисбурге, Алекс был испуган и поражен, когда фургон снова появился сзади них, хотя это и было чистой воды совпадением. "Шевроле" ехал за ним след в след через всю Пенсильванию, Западную Вирджинию, теперь по Огайо — но лишь потому, что так случилось, что фургон тоже направляется на запад по тому же шоссе, что и они. И водитель фургона, кем бы он ни был, наверняка точно так же, как и Дойл, выбрал этот маршрут следования по карте. И в этом не было ничего дурного или угрожающего, водитель фургона, конечно же, ничего не замышлял. Алекс с большим опозданием подумал о том, что вполне мог бы "облегчить себе душу", в любой момент свернуть на обочину дороги и пропустить фургон вперед. Дождаться его, постоять еще минут пятнадцать, и тогда все его сумасшедшие идеи о том, что их кто-то преследует, немедленно рассеялись бы. Однако теперь это было уже не важно. Фургон уехал и сейчас находился где-то далеко впереди.

— Он сзади? — спросил Колин.

— Нет.

— Ах, черт возьми!

— В смысле?

— Мне очень хотелось бы разузнать, кто он такой и чего хочет, — объяснил Колин, — но теперь, похоже, мы никогда не узнаем этого.

— Хорошо бы, — улыбнулся Алекс.

По сравнению с Пенсильванией Огайо был прямо-таки равнинным штатом. Пейзаж складывался из огромных ровных зеленых ландшафтов, простирающихся по обе стороны от дороги, иногда попадающихся маленьких обшарпанных городков, чистеньких, опрятных ферм да одиноких и, как водится, грязных фабричных построек. Неизменность пейзажа, тянущегося далеко вперед и под таким же одинаковым светло-голубым небом, повергла Алекса и Колина в уныние. Им казалось, что машина медленно тащится, еле-еле ползет, выжимая лишь четверть своей реальной скорости.

Прошло двадцать минут, и Колин вдруг начал вертеться и ерзать на сиденье.

— Здесь неправильный ремень, — заявил он Дойлу.

— Неужели?

— Сдается мне, они сделали его слишком тугим.

— Не может быть. Он ведь отрегулирован.

— Не знаю, не знаю...

И Колин опять начал поправлять его обеими руками.

— Тебе не удастся отделаться от ремня даже таким хитроумным способом.

Колин посмотрел в окно. Они проезжали мимо небольшого холма, у подножия которого стоял красно-белый амбар, а ближе к вершине паслось стадо коров.

— Я и не знал, что на свете такое огромное количество коров. С тех пор как мы уехали из Филадельфии, везде и всюду коровы, куда ни глянь. Еще одна корова — и меня стошнит.

— Не стошнит, — ответил Алекс, — иначе я заставлю тебя все здесь вычистить.

— И что же, мы так и будем любоваться на одну и ту же картину всю дорогу? — спросил Колин, указывая своей худенькой рукой на пейзаж за окном.

— Ты прекрасно знаешь, что нет, — терпеливо начал Дойл, — ты увидишь Миссисипи, пустыни. Скалистые горы... Ты все это знаешь лучше меня, ведь наверняка уже совершил немало воображаемых путешествий вокруг света.

Колин перестал дергать ремень, когда понял, что с Дойлом этот номер не пройдет.

— К тому времени, когда мы наконец обнаружим эти интересные места, у меня мозги стухнут. И если я слишком долго буду наблюдать за этим "пустым" местом, то превращусь в зомби. Знаешь, как выглядят зомби?

И Колин изобразил Дойлу физиономию зомби: с раскрытым ртом, отвислыми щеками, огромными пустыми глазами.

Алексу маска понравилась, и он от души развлекался, глядя на Колина, но в то же время его что-то беспокоило. Он понимал, что постоянная борьба мальчика за освобождение от ремня не только говорила о стремлении избавиться от дискомфорта, но и была проверкой Дойла на дисциплинированность. До женитьбы Алекса Колин слушался жениха своей сестры, словно отца родного. Он прекрасно себя вел даже тогда, когда молодожены вернулись в Филадельфию. Но теперь, наедине с Дойлом, в отсутствие "бдительного ока" сестры, Колин проверял, подвергал испытанию их новые взаимоотношения. И если где-то он мог одержать победу, он это делал. В конечном счете он был таким же, как и все мальчишки его возраста.

— Слушай, — обратился Алекс к мальчику, — когда сегодня вечером ты будешь говорить с сестрой по телефону, мне бы не хотелось, чтобы ты жаловался на ремень и все такое. Я и она — мы оба решили, что эта поездка пойдет тебе на пользу. Могу еще сказать тебе: мы думали, что она поможет тебе и мне привыкнуть друг к другу, сблизиться и сгладить все неровности. Поэтому, когда мы будем звонить ей из Индианаполиса, я не хочу, чтобы ты жаловался или ныл. Куртни сейчас в Сан-Франциско, и у нее вполне хватает дел: расстелить ковры, смотреть за тем, как привозят мебель, как драпируют стены и окна... В общем, забот полон рот, не хватало только еще о тебе беспокоиться...

Колин немного подумал.

— Хорошо, — наконец объявил он, — сдаюсь Ты все-таки старше меня на девятнадцать лет.

Алекс взглянул на мальчика, который смущенно опустил голову и поглядывал на него искоса из-под бровей, и мягко улыбнулся:

— Мы подружимся. Я всегда знал, что мы найдем общий язык.

— Скажи мне вот что... — начал Колин.

— Что именно?

— Ты старше меня на девятнадцать лет и Куртни на шесть лет?

— Верно.

— Значит, ты и для нее устанавливаешь правила поведения и обязанности?

— Для Куртни никто не устанавливает правил, — ответил Дойл.

Колин сложил свои худенькие руки на груди и довольно улыбнулся:

— Да, это так. Я рад, что ты понимаешь ее. Если бы я знал, что ты можешь приказать Куртни пристегнуть ремень, то голову бы дал на отсечение, что ваш брак не продержится и полугода.

По обеим сторонам дороги на ровных, плоских полях паслись коровы. По небу медленно и лениво ползли клочки пушистых облаков.