Давай попробуем вместе Гайворонская Елена

Первыми с вокзала на грузовиках с брезентовым верхом увезли десантников. Потом очередь дошла до нас. Иногда все кажется продолжением повседневной армейской «зарницы»: постреляем, побросаем – и обратно. Но обернутые войлоком дымчатого тумана горы вдали, собственный автомат, запасной боекомплект – «бэка», пара гранат, нож на поясе и овальный металлический жетон с пятизначным номером красноречиво опровергают эту иллюзию.

Слегка приободрившийся Гарик навел на меня черное дуло и, раздув щеки, изобразил звук выстрела.

– Прекрати! – неожиданно резко одергивает Денис. И этот окрик никак не вязался с его обычной флегматичностью.

– Когда это тебя выбрали командиром? – моментально ощетинился Гарик.

На его плечо опустилась рука.

– Убери.

Я узнал случайного знакомого из ночного тамбура, Кирилла. В его негромком голосе отчетливо слышались металлические нотки, а в холодной глубине светло-пепельного оттенка глаз скрывалось нечто, заставившее подчиниться даже Гарика.

– Это не игрушки, парень. Первое правило войны: никогда не ссорься со своими. Иначе всем крышка. – Отвернувшись, словно сразу позабыв о существовании Гарика, он легко запрыгнул в наш «Урал».

– Пошел ты, – запоздало пробурчал уязвленный Гарик. Но и он, и все мы в тот момент каждым нервом, всей кожей ощутили суровую справедливость слов Кирилла: отныне мы принадлежали к иному миру, где действовали иные законы, и нам только предстояло их постичь. Мы – снова «салаги». Только расплата за неподчинение уже не чистка сортира…

Перед самой отправкой в наш кузов, запыхавшись, кулем ввалился курносый розовощекий парнишка в очках на резинке, какую обычно вдевают в трусы.

– Чуть не опоздал! – выпалил он скороговоркой каким-то тинейджеровски ломким голосом. На фоне общей мрачной суровости его довольная, почти веселая мордашка смотрелась явным диссонансом.

– На тот свет торопишься? – хмуро поинтересовался Гарик.

– Поживем еще маленько, – моментально парировал паренек. И тотчас бодро представился: – Огурцов Александр.

– Огурец, – фыркнул Гарик.

– И так можно, – легко согласился жизнерадостный очкарик и, когда грузовик, яростно завывая мотором, тронулся с места, вытащил из вещмешка любительскую видеокамеру «Сони» и принялся снимать.

– Ты чё, журналист? – недоверчиво спросил Гарик.

– Начинающий, – охотно отозвался Огурец, наводя на него объектив.

У Гарика уныния как не бывало. Он тотчас молодцевато распрямился и скорчил свирепую рожу. Ни дать ни взять – Рэмбо.

Грузовик тащился по дороге, громыхая и лязгая на каждой выбоине. Нас обогнали. Из кузова высунулись загорелые, точно с пляжей Средиземноморья, парни, весело размахивая руками:

– Свежатинку привезли! Э-эй, берегите задницы!

– Свою прикрой! – крикнул в ответ Сайд, и наш грузовик затрясся от одобрительного смеха.

– Боеприпасы повезли, – пояснил Кирилл.

– А нас куда, в Грозный?

– Прямо уж так тебе сразу и в Грозный, – усмехнулся Кирилл. – Туда еще добраться надо.

– А ты уже бывал здесь? – робко спросил кто-то из наших.

Но тот молча закурил, даже не повернув головы в сторону говорившего. И я понял: это еще одно правило – не задавать лишних вопросов. Все, что положено, тебе расскажут. А то, о чем молчат, – узнаешь сам.

Любитель съемок Огурец тем временем высунулся из кузова, перегнувшись через край деревянной загородки так, что едва не нырнул под колеса. Мы с Денисом едва успели втащить его обратно в последний момент.

– Уф-ф, – прошептал Огурец, отдуваясь. В его зеленоватых, увеличенных стеклами глазах, по-детски бесхитростных, впервые прочи-тался легкий испуг, моментально перешедший в искреннюю счастливую благодарность. Он долго тряс руки мне и Денису. Ладошка у него была теплая и мягкая, как у ребенка. Казалось, на него невозможно по-настоящему рассердиться. Что делает этот парнишка на войне? Видимо, та же мысль пришла в голову и Денису, поскольку он хмыкнул и изо всех сил постарался быть деликатным:

– Разве с нестопроцентным зрением призывают… сюда?

– А я сам попросился. – По-детски шмыгнув носом, Огурец поерзал по скамейке. – Я на журфак в МГУ провалился. Мне сказали, что те, у кого есть печатные работы, имеют льготы при поступлении. Вот я и подумал: если все равно служить, лучше здесь, чем бумажки перекладывать. По крайней мере, если в живых останусь, то уж напишу не какое-нибудь барахло – настоящую книгу. Как Артем Боровик про Афган. Читали?

– Ага, – покрутил пальцем у виска Гарик, – настольная книга. При первом же выстреле в штаны наложишь. Толстой.

– Ты за свои штаны беспокойся, – невозмутимо парировал Огурец.

– А твои родители, что они… – подал голос Денис. Возможно, вспомнил о своей крохотной дочке. Наверное, это странно – ощущать себя отцом.

– Они не знают, где я… – Огурец упрямо закусил пухлую нижнюю губу и чуть насупил белесые брови.

Я тогда подумал: может, этот парень и впрямь слегка чокнутый, но мне он понравился своим заразительным юношеским оптимизмом, которого так не хватало мне самому. И еще я немного позавидовал его бесшабашной одержимости, бросающей вызов самому главному из всех инстинктов: самосохранения. Наверное, он придет к нему потом, этот унизительный, отупляющий, животный, но вполне естественный страх. Но пусть это случится как можно позже… Почему-то в тот момент я посмотрел на Костика. Он сидел, затертый в дальний угол, полузакрыв глаза, похожий на озябшего воробья на неудобной ветке. Бледные губы беззвучно шевелились, словно повторяли молитву. Наверное, тогда он ближе всех нас был к неведомому и пока неосознанному, но вполне реальному, земному аду, в огненном жерле которого вскоре нам всем предстояло оказаться. Непонятно, за какие прегрешения…

6

В незадернутое окно с серого пепелища неба тоскливо взирает огрызок желтой луны. Он выглядит потерянным и жалким, словно единственный уцелевший на поле боя, робко заглядывая в чужие дома в тщетном поиске друзей, которых больше нет…

Я ощутил в себе его тоскливое сиротство, осознав, чтоотвык от женщины и от любви, в тот момент, когда, устремившись к вершине интимного блаженства, Ирка издала низкий утробный стон, переходящий в режущий ухо крик…

– Ах-ах-а-а-а!

Ее длинные отточенные ногти десятком острых игл впились мне в спину, грозясь проткнуть насквозь.

«Аллах акбар!»

Я отшатнулся от ее черных хрипящих губ, шарахнулся, вырываясь из удушливых объятий, отбрасывая ее в податливую мякоть подушки.

– Ты что? – обалдела Ирка. В ее томных от страсти глазах мелькнул удивленный испуг. – Больно же…

– Ничего. – Я вдруг почувствовал, как меня выворачивает наизнанку от мускусного запаха пота, смешанного с цветочными духами и едкими испражнениями семенных желез. Я выскочил из комнаты, склонился над унитазом. Рвоты не было. Только тягость в желудке и кислый привкус во рту. В голове гудел жаркий шепот, перерастающий в боевой клич. Неужели я схожу с ума? Я встал под душ, включил холодный кран.

– Эй, с тобой все в порядке? – постучала Ирка.

«Нет! Со мной не все в порядке! И может, уже не будет никогда!»

– Все нормально.

Мне хотелось заорать: «Оставь меня в покое, убирайся отсюда вон! Дай мне возможность разобраться с собой и этим безумным лунным фонарем!» Но я вспоминаю, что нахожусь в ее квартире, и потому уйти нужно мне.

Обнаженная Ирка сидит в кресле. В одной руке банка пива, в другой – сигарета. Призрачно-желтый свет словно рассекает надвое ее промежность, путаясь в сгустках жестких волос, но она не замечает этого. Отхлебывает пиво, смакуя каждый глоток. В спертом воздухе витает сладковатый ментоловый дым, напоминающий запах трупного разложения.

– Пива хочешь? – спрашивает она.

Я качаю головой.

– Ты до сих пор не сказал кое-что важное. – Она томно поводит глазами.

Я невольно шарю взглядом в том же направлении:

– Что?

– Что любишь меня… Ты ведь еще любишь меня, правда? – Она говорит это уверенно и твердо, ни капельки не сомневаясь в правильном ответе. – Правда?

Я не знаю, где она, правда. Возможно, я запер ее в ящик моего детского письменного стола.

– Да, – говорю я, потому что не знаю, что нужно ответить, и начинаю одеваться.

– Разве ты не останешься?

Я вновь качаю головой. Ирка пожимает плечами. Похоже, мой отказ не слишком ее расстроил. Скорее, привел в недоумение. Она тоже поднимается, набрасывает короткий халатик. Уносит пустую банку, пепельницу, по пути поправляя дверцу шкафа, вазочку на столе. Кажется, для нее нет ничего важнее этих слаженных механических движений. Как пятнадцать минут назад – секс, а после – утоление жажды и выкуривание сигареты. Будто к утолению этих простых потребностей сводится смысл ее спокойной, размеренной жизни, жизни молодой, красивой, бесконечно уверенной в себе женщины, которой глубоко наплевать на все, с нею не связанное. Она что-то говорит о работе, новом владельце магазина, ночном клубе… В полной уверенности, что мне все это интересно. Как раньше…

– Ну и как там было? – После банки, пепельницы, шкафа и вазочки Ирка притормаживает возле меня.

– Что? – Я не сразу соображаю, о чем она. Слойно речь об очередной банке пива или пачке сигарет. На ее холеном лице я вижу любопытство, тот огонек безумного азарта, что бывает обычно в глазах зевак, толпящихся вокруг места происшествия, будь то авария или убийство. Чужая кровь, дымящаяся на грязной земле, возбуждает и завораживает, заставляя учащеннее биться одряхлевшие от тупой размеренности существования сердца и после еще долго смаковать увиденное и повторять: «Слава богу, это случилось не со мной».

– Как там было?

Что она хочет узнать? В моем арсенале нет картинок ратных подвигов, начищенных мундиров, орденов, парадов победы. Только грязь, кровь, боль и смерть… Но ведь именно это ей и нужно. Смерть, подробное ее описание… Самое острое и будоражащее из зрелищ… неужели этого ждет от меня моя девушка, с которой я только что занимался…

– Что ты хочешь узнать?

– Ну-у… – Улыбаясь, она облизывает яркие алые губы. – Что-нибудь интересное… Ты кого-нибудь убил?

Мне хочется ударить ее. По лицу. Со всей силы. Чтобы стереть с него эту идиотскую улыбку. Но я поступаю иначе. Вонзив ногти в ладони, делаю зверские глаза, переходя на заговорщицкий шепот:

– Целую дюжину. Сперва я расстрелял их из «минигана» – это такой ручной пулемет. А потом тем, кто остался в живых, лично перерезал глотки.

– Ну да?! – Она широко распахнула глаза и рот. – А почему тебе не дали Героя?

«Потому что ты – глупая сука».

– Закрой рот, – говорю я, – минет сделаешь в другой раз.

Я срываю с вешалки свою куртку. Ирка что-то возмущенно тараторит мне вслед.

– …и можешь больше не приходить… и верни мне ключ…

Мы и прежде ссорились. И все заканчивалось как обычно: сплетением потных тел на пахнущих леноровой спермой простынях. Неужели это и есть то, ради чего стоит жить и умирать?

Что-то мягкое, невесомое, прошуршав, опадает к моим ногам. Я нагибаюсь, поднимаю сорвавшуюся с вешалки коротенькую шубку коричневого меха.

– Осторожно! – тотчас подлетев, визжит Ирка. В глазах ее такая лютая ярость, какую я видел разве у пленных «чехов». – Это же норка!

Мне вдруг стало противно. Сквозь заокон-ный мерный шум московских улиц, шорох падающего снега и доносящихся из чьей-то квартиры звуков «Упоительных российских вечеров» я отчетливо услышал канонаду боя, предсмертный вскрик молодой, оборванной в последнем рывке жизни… А в реальном искусственном свете я вижу худую злую полуобнаженную брюнетку. И она вовсе не кажется мне красивой.

– Запахнись, – я прощально чмокаю ее в лоб, – простудишься.

И набрасываю норку на Иркины плечи. Открывая входную дверь, слышу:

– Слава… ты позвонишь?

Вбт теперь она естественна, с этой недоуменной растерянностью в голосе и взгляде. В том, что со мной происходило и происходит, нет ее вины. Как и в том, что меня не было слишком долго, чтобы ей остаться одной. В том, что молодость проходит, а женщина, наверное, чувствует это гораздо острее мужчины и потому торопится жить, не задумываясь, не оглядываясь. Ведь стоит остановиться на мгновение – и навалится холодная пустота, от которой не спасает даже дорогой и красивый мех, накинутый на безвольно поникшие узкие плечи…

– Когда ты позвонишь? – Ее голос неестественно-тонким эхом устремляется ввысь, преломляясь об уродливые своды подъездных перекрытий.

Но я уже ступаю в полутемную камеру лифта, наглухо отрезающую меня от очередной иллюзии прошлой жизни, жизни до…

Лагерь, куда нас привезли, – несколько изрядно потрепанных палаток с чадящими, как паровозы, печурками внутри. Постели – брошенные на землю деревянные щиты.

– Небось с прошлого раза сохранили, – усмехнулся Кирилл, и кто-то из «старичков» понимающе кивнул.

– Сейчас ничего, а вот зимой…

– Если дотянем…

Лично мне от таких разговоров захотелось взвыть, а Кирилл смолил себе сигаретку, угощал кого-то. Сразу видно – не впервой. Неужели когда-то и я смогу вот так? Если дотяну…

Комбат с заросшим черно-отечным лицом представился Василием: «Безо всяких там «товарищ капитан», а то, пока обратишься, башку отстрелят…» – и коротко сформулировал задачу: завтра мы должны оказать поддержку внутренним войскам, штурмующим высоту №…

Он говорил что-то еще, но я не разбирал слов. В голове с назойливостью помойной мухи крутилась одна мысль: «Почему – я?» За что? Неужели столь высока плата за дурацкую мальчишескую безалаберность в той жизни… жизни до… А если и есть в этом какой-то высший смысл, то как мне его угадать? Потому что впервые я не мог, отмахнувшись, сказать: «Все к лучшему»…

Очнулся от тычка Гарика в бок – все пошагали к походной кухне. Гарик, как всегда, первый. Сунул нос в котелок и поморщился:

– Ну и дерьмо собачье. Хуже, чем в части.

– Погоди, до «передка» доберешься – и такому дерьму будешь рад, – невозмутимо отозвался кто-то из «старичков».

Где-то далеко слышались гулкие разрывы.

– Это фронт? – тихо спросил Костик, принимая из рук походного повара порцию жидко-коричневого варева.

– На, хлебни для адаптации. – Взглянув на новенького, сердобольный «кухонный бог» вручил Костику две бутылки «Топаза».

В рядах просквозило оживление.

– И мне пару давай, – простуженно пробасил кто-то, оттесняя Костика в сторону.

Костик с той же вялой покорностью расковырял крышечку и поднес бутылку к бескровным губам.

—* Эй, – перехватил я его руку, – ты с этим не шути…

Но Костик поднял ясно-голубые глаза, смотревшиеся неестественно ярко на фоне белого как мел лица. В них застыла такая безысходность, что у меня защемило сердце, а Костик произнес с упрямой обреченностью:

– Ну и что? Когда-то надо начинать…

И, сделав глоток, тотчас начал надсадно кашлять, хрипеть, ловить ртом воздух. Кто-то заботливо протянул жесткую хлебную корку. Костик сделал несколько неверных шагов в направлении толстого дерева, рухнул наземь. Долго, сосредоточенно жевал. А потом нетвердым языком проговорил:

– Кругом туман… Знаешь, о чем я по-настоящему жалею? Что так и не трахнулся с Наташкой… – и вдруг дико захохотал, размазывая по лицу пьяные слезы.

– Не надо. – Присевший рядом Денис погладил его по голове, как ребенка. – Все будет хорошо. Война скоро закончится. Ты вернешься домой… Мы все вернемся…

– Да, – уткнувшись лицом в колени, тихо всхлипывая, повторил Костик. – Война скоро закончится для меня…

Тропинка обрывается. Я поднимаю голову и понимаю, что оказался в тупике. Передо мной высится дощатый забор неведомой стройки. Разворачиваюсь, бреду наугад. Мои наручные часы показывают три ночи. Когда я ушел от Ирки? В двенадцать? В час? Как долго и зачем блуждал в неизвестных закоулках? Среди одетых в сонную темень мирных домов, где за не тронутыми взрывами окнами обитатели погрузились в ночные грезы. Чего я ищу? Утраченное равновесие той жизни, из которой я был выдран с корнем и теперь никак не могу прирасти обратно? Чего я добиваюсь, снова и снова возвращаясь к тому, что хочу и не умею забыть, вызывая в памяти тех, кто стал призраками, тенью, мокрым снегом, падающим на мои плотно сомкнутые губы? Или они сами находят меня, словно безмолвно просят о чем-то, а я не могу понять? Я жив. Возможно, это не напрасно? Наверное, мне посчастливилось пройти сквозь ад и уцелеть не для того, чтобы есть, пить, испражняться и трахаться как ни в чем не бывало? Может, я должен что-то сказать или сделать за тех, кто уже не вернется никогда? И поэтому я все еще ощущаю себя частью прошлого больше, чем настоящего? Но что я могу? Маленький человек в огромном шумном холодном городе… Таких, как я, миллионы. Мы сталкиваемся, но не видим, говорим, но не слышим друг друга… Может, надо кричать?

– Люди! Послушайте, что я вам скажу! Остановитесь!

И они останавливаются. Ребята в милицейской форме, выпрыгнувшие из невесть откуда взявшегося «уазика», долго проверяют мои документы, интересуются, сколько я выпил и откуда возвращаюсь. Я отвечаю честно. Посовещавшись, они отвозят меня домой. По дороге их рация шипит. Вызывают на труп.

7

Ноябрь 2000 г.

Школьный двор оглушал за два квартала веселым детским гомоном. Сощурившись, она выделила из пестрого кома коричневую курточку сына, окликнула. Тот подбежал, скороговоркой выпалил про полученные пятерки. Она поправила ему съехавшую набок вязаную шапочку, с рассеянной улыбкой вглядываясь в раскрасневшееся личико сынишки.

– Мам, можно еще немножко поиграть?

– Хорошо, только недолго, а то холодно.

– Вовсе не холодно! – возразил мальчик. – Очень даже тепло!

Она хотела поцеловать его в тугую щечку, но парнишка ловко увернулся. Мужчинам нежности ни к чему. Вот и он начинает постепенно отдаляться. Пока еще едва заметно, но рано или поздно это произойдет, и ее маленький мальчик станет принадлежать чужой девушке, а она останется одна. Ей следует привыкнуть заранее к чувству одиночества, почти ставшему ее тенью. Он уедет, ее маленький мальчик. Далеко-далеко. Раньше, гораздо раньше, чем ей хотелось бы. Но так будет лучше для него. Потому что иначе все может кончиться слишком страшно…

«Почему это должно было произойти именно с нами?»

– Мам, посмотри, я нарисовал это сегодня! Давай отправим папе!

Сквозь наплывающую пелену она вгляделась в нестерпимо рыжее солнце, ярко-синие волны и трех корявых человечков, держащихся за руки.

– Это мы. Как будто на море. Ведь, когда папа вернется, мы поедем на море, он же обещал. Мам, почему ты плачешь?

– Я не плачу, сынок, – пробормотала она, сглатывая горючий ком, – это просто солнце светит очень ярко.

8

Ноябрь 1999 г.

Я ищу работу. Каждый, кто хоть раз в жизни сталкивался с подобной проблемой, меня поймет. Я ищу работу. Агента, торговца, грузчика. Без опыта. На минимальный оклад. Любую, где не требуется держать в руках оружие… Результат пока выглядит примерно так:

– Значит, после армии? Хорошо… А где служили? Где?! Извините, к, сожалению, пока вакансий нет. Может быть, позже…

Такое впечатление, что последние полгода я провел в лепрозории.

В одной риелторской конторе вышколенный паренек в модном пиджаке и при галстуке, стрельнув глазами по сторонам, перегнулся ко мне через стол и, перейдя на доверительный шепот, поведал, что я смогу заработать гораздо больше, если свяжусь с неким Ашотом… Номер мобильный.

На том конце провода мужской голос с характерным кавказским акцентом сообщает, что работа связана с риском для жизни, но деньги он платит хорошие, и предлагает встретиться…

Я вешаю трубку и отхожу от таксофона…

Промаявшись недели три, я все же нахожу место. Формально я называюсь рекламным агентом. В народе таких, как я, прозвали более конкретно и емко: «человек-бутерброд».

Обвешавшись с двух сторон плакатами с изображением аппетитного куска пирога, я брожу взад-вперед по одной из центральных улиц возле полуподвальной забегаловки с пышным названием «Ресторан «Фантастическая пицца». Время от времени с идиотским жизнерадостно-сытым выражением лица я пристаю к прохожим с приглашением зайти и отведать этой самой «фантастической пиццы». Моя зарплата составляет пятьдесят «рэ» в день плюс обеденный паек – кусочек рекламируемого блюда, который на третий день мне не то что в себя запихивать – нюхать неохота. По противоположной стороне улицы ходит мой коллега – «Курс доллара». Заработок тот же, но обед для него не предусмотрен, и потому Курс притаскивает из дома термос с супом и чайные пакетики. Курсу пять лет до пенсии, бывший бюджетник, зовут попросту Андреич. От постоянного пребывания на свежем воздухе с его щек не сходит здоровый румянец, а изнутри периодически вырывается хриплый бронхоле-гочный кашель. Периодически мы с Курсом подменяем друг друга на время жрачки или походов в туалет.

– Нам еще повезло, – просвещает меня Курс. – Вон, около Ленинского, шесть дубле-ночников на тумбы расставили, правда, сменами, по полдня. Представь: торчишь у шоссе, как вилка в заднице, гарь глотаешь, да еще каждый проезжающий хмырь издевнуться норовит. То огрызком запустит, то бычок кинет. А то и бутылку…

– То есть как это на тумбе? – не врубаюсь я.

– А так. Живой манекен. Дешево и сердито.

– Совсем оборзели, скоты. – Я проникаюсь комсомольской ненавистью к капитализму – с лицом мало его напоминающим, скорее – противоположную часть тела.

– Точно, кхе-кхе… – соглашается Курс, доставая из-под щита сорокаградусную заначку. – Как же холодно, блин… Даже валенки не помогают.

– У тебя, случайно, не температура? – Внезапно во мне пробуждается давно, как мне казалось, расстрелянный и похороненный инстинкт несостоявшегося медика. – Мне твой кашель не нравится. Сходил бы к врачу, а то достукаешься до пневмонии.

– На кой мне врач, кхе-кхе… Кто меня на больничном держать станет? Вам, молодым, легко рассуждать. А я в свои пятьдесят пять куда потом пойду? Сторожем, и то не возьмут. Гуляй, дед, найдем помоложе. А жить на что, кхе-кхе…

За разрисованным окном маячит бледная въедливая физиономия менеджера, которого я про себя называю надсмотрщиком. Мы с коллегой разбредаемся в разные стороны. Как раз напротив забегаловки останавливается парочка. Джинсы, короткие курточки, ломкие волосы и красные от стужи носы как следствие отсутствия головных уборов. По виду студенты, явно не обремененные лишним налом. Наш контингент.

– По-моему, неплохое местечко, – робко замечает парень.

Девушка манерно пожимает плечиками.

– Как вы считаете, – с интонацией пресытившейся аристократки обращается она ко мне, – здесь вкусно готовят?

И почему это сопливые девчонки обожают выламываться перед своими бойфрендами? Даю голову на отсечение, что дешевая пиццерия – самое крутое заведение, которое она посещала за свою коротенькую глупую жизнь.

– Не хуже и не лучше, чем в других подобных местах, – отвечаю я честно. – Зайдите, попробуйте. Погода – дрянь, хотя бы согреетесь.

Парочка секунду совещается и скрывается за дверьми «Фантастической пиццы». Снова мелькает надсмотрщик-менеджер, одобрительно почесывающий треугольный подбородок. Я поправляю врезавшиеся в плечи лямки чертова плаката. Интересно, в каком институте учатся эти ребята? Я мог бы сейчас быть на их месте: болтаться по вечерней Москве, жрать всякую дешевую дребедень и пребывать в розовой уверенности, что жизнь прекрасна…

– И кому только нужна эта война? – калачиком свернувшись на досках, задумчиво произнес Сайд.

– Известно кому, – злобно ответил кто-то из противоположного угла. – Тому, кто на ней бабки делает. Министрам всяким, генералам штабным.

– Олигархам… – кашлянули из глубины. – Вон, рожи какие нажрали. Нефть же здесь. В этом собака зарыта.

– Верно. Кому война, кому – мать родна…

– Это не война, а «антитеррористическая операция», – весьма похоже прошамкал Макс Фридман.

– Ага, затянувшаяся лет на пятьдесят…

– Выборы скоро. Вот и подумай, кто въедет в Кремль на лихом коне…

– Это Кавказ, – вздохнул Огурец. – Наши кони здесь всегда спотыкались.

– Мы их еще в тот раз могли дожать, – раздался глухой голос Кирилла. – Каким надо быть идиотом, чтобы тогда не сделать этого. Или поиметь с того большую выгоду…

– Жаль, нам с тех бабок ни хрена не достанется, – взгрустнул Гарик. – Эх, погудели бы… Знаете, какие телки у нас в Митине… Приезжайте, на всех хватит.

– Хо-хо-хо… – донеслось со всех сторон.

– А тебя дома кто-нибудь ждет? – зачем-то спросил я у Кирилла. Возможно, потому, что он один лежал молча, но с открытыми глазами.

– Ага. Все шлюхи Тверской.

– А родители?

Он стрельнул по мне недобрым взглядом:

– Я что, похож на тех, кого находят в капусте?

И это был еще один вполне понятный сигнал – не задавай лишних вопросов.

– Ладно, мужики, давайте спать. Завтра подъем ранний…

Я послушно закрыл глаза, но знал, что вряд ли засну.

– Кирилл… – услыхал я прерывистый шепот и невольно повернул голову в сторону говорящего. Костик, приподнявшись на локте, напряженно вглядывался в палаточный сумрак. – Кирилл…

– Ну? – нехотя отозвался тот.

– Какая она, смерть?

Я почувствовал, как по груди пронесся легкий холодок, будто чье-то дыхание. Я притаился, замер, точно и мне должно было открыться нечто, какое-то высшее знание, ради коего, быть может, я угодил сюда…

«Какая она, смерть?»

– Скоро увидишь, – отрезал Кирилл. – Спи давай. – И, с головой накрывшись одеялом, отвернулся.

– Но ведь так нельзя… – Костик прошептал так тихо, словно разговаривал сам с собой и боялся, что его подслушают. – Нельзя же так…

– Что? – спросил я так же еле слышно.

– Вот так просто взять и превратить всех нас в убийц… Я не хочу никого убивать. Даже бандитов. Этим должны заниматься милиция, спецслужбы… Я вообще не хочу никого убивать, понимаешь? – Тихий шепот оборвался на всхлипе.

– Может, обойдется… – сказал я, не думая о том, какую глупость сморозил.

Наверное, так успокаивают себя забеременевшие школьницы.

Нас привезли воевать, а значит, убивать. Именно для этого, и ни для чего больше. Костик осознал это скорее, чем я.

Ночью пошел дождь. Над лежбищем Гарика в брезенте оказалась дырка, и его слегка окатило прохладным южным душем. Выматерившись, он подлез к Костику, приказал подвинуться, и тот с обычной безропотностью подчинился. Прошла пара минут, и раздалось сдержанное хихиканье.

– Ты чего? – спросил Костик.

– Мы похожи на педиков, – прогоготал Гарик. «Полета» неразбавленной спиртяги, похоже, еще бродили в его организме.

– Говори за себя, – возмутился Костик.

Но тут неожиданно фыркнул неудавшийся журналист Огурец. А вскоре гоготала вся палатка. Стоило смеху поутихнуть, как кто-то рассказал скабрезный анекдот. Новый взрыв дружного ржания. Даже Костик развеселился. Мне стал понятен истинный смысл «черного» юмора. Кощунствуя, издеваясь над жизнью, смертью и самим Творцом, ту перепрограммируешь свой рассудок на относительно спокойное восприятие того, что до сих пор с ужасом отрицалось как неправдоподобно чудовищное. Смех – единственное, что мы могли противопоставить противоестественной реальности, навязанной нам кем-то по всем правилам циничной взрослой игры, кровавой и потому, вероятно, еще более интересной тем, кто двигает живых оловянных солдатиков…

– А вот еще анекдот. Приходит мужик к врачу, говорит: «Доктор, что-то у меня х… чешется…»

Привлеченные нездоровым весельем, в нашу палатку заглядывали ребята из соседних и, зацепившись, оставались. Пришел и Василий. Посидел, послушал, подымил цигаркой, поскреб давно не мытый затылок и встрял в разговор:

– Помню, у нас был случай. В мае девяносто шестого. Вот так же стояли. Один из новобранцев поссать вышел. На всякий случай с автоматом. Салага был, всего боялся. Вот другой дурак и решил его попугать. Подкрался сзади да как гаркнет: «Иван, сдавайся!» Ну или что-то в этом роде. А тот, не застегивая порток, развернулся да как даст очередь…

В палатке моментально установилась тишина, разрезаемая лишь мерзким, точно пилой по железу, скрипом неизвестной птицы.

– Насмерть? – робко подал голос Костик.

– Естественно, – пожал плечами Василий. – Пол-обоймы… Так что, мужики, давайте без глупостей… Ладно, пойду часок вздремну, а то уж скоро подъем.

Он сладко зевнул и растворился в сыром душном сумраке. А в палатку ленивым студенистым облаком вполз туман, постепенно ширясь, заполняя все пространство своим склизким ме-дузьим телом…

9

День близится к концу. Поболтав с Курсом-Андреичем, кашляющим все сильнее и надсаднее, мы разбрелись в разные стороны.

Но тут вылез наш менеджер, как всегда с прокисшей, недовольной физиомордией, и заявил, что я плохо зазываю клиентов. Мне надлежит гоняться за каждым встречным-поперечным и приглашать посетить сей чудесный ресторан.

– Может, – говорю, – мне еще и покричать погромче?

– Не помешает, – абсолютно серьезно заявляет он. Наверное, я разучился острить. – Если, конечно, – он пытается сверлить меня глазами, хотя это у него получается откровенно плохо, – тебе еще не надоело работать.

– Если честно… – Я смотрю на него в упор, прямо в черные червоточины зрачков так, что он начинает быстро моргать и некрасиво подергивать кончиком носа. – Если честно… – Мой язык трусливо запинается за зубы. Мне было нелегко найти даже эту гребаную работу… – Я буду стараться.

– Вот и славно, – чеканит он.

Я демонстрирую его тощей спине известную комбинацию с оттопыренным средним пальцем.

Мимо ленивой прогулочной походкой топают трое из тех, кого называют золотой молодежью: щегольские кашемировые полупальто, мягкие штиблеты с вычурными мысками, руки затянуты в тонкие перчатки. Один, неторопливо жующий банан, кивает в мою сторону и нарочно громко произносит:

– Гляньте на этого хот-дога. Работенка что надо – высший сорт. Интересно, где на таких учат?

– В МГУ, не иначе, – радостно подхватывает второй.

Остальные замедляют ход и так же громко, с удовольствием начинают испражняться в остроумии в мой адрес. Наверное, им очень скучно в этот незадавшийся вечер. Я чувствую, как кровь нагревается до невообразимо высоких температур, пульсируя в висках.

Слушайте, ребята, – я стараюсь говорить как можно спокойнее, – у вас что, бабок на более интересные развлечения не хватает?

Страницы: «« 12345678 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Мир Колоний.Здесь – граница между своими и чужими всегда в шаге от тебя.Здесь живут и побеждают те, ...
В книгу «Школьные-прикольные истории» вошли весёлые рассказы любимых детских писателей В. Драгунског...
Повесть популярной американской писательницы Джин Уэбстер об озорной девчонке Патти и ее подругах за...
Явившись в Средние века «Иероглифика» Гораполлона, потрясла европейские умы и легла в основу алхимич...
Ангел Тьмы Ируган и его слуга оборотень, потерпев поражение от четырех друзей из подмосковного посел...
Начав поиски сокровищ на месте древнего кладбища, четверо друзей – Ленька, Антон, Родик и Тема – нев...