Вирус бессмертия Янковский Дмитрий
Дроздов нахмурился и, теребя бородку, о чем-то глубоко задумался.
– Получается, что в медитативном трансе человек и не бодрствует, и не спит? – бормотал он себе под нос.
– Именно! – подтвердил высказывание Дроздова профессор. – Он может оперировать сознанием, но оно находится в очень заторможенном состоянии. Почти отключено. Это отчасти похоже на очень откровенную молитву. Извините, это все, конечно, устарело, но… факт. Факт!
– А сном заменить медитацию нельзя?
– Отчасти можно, если до самого момента засыпания фиксировать внимание на нужном образе. Но без специальной тренировки это, поверьте, немыслимо.
– Понятно, – энкавэдэшник улыбнулся и пожал профессору руку. – Ну спасибо, профессор! Спасибочко! Я вынужден откланяться, – Максим Георгиевич поднялся из кресла. – Благодарю за содействие. Дела, дела… Контрреволюционный не дремлет враг.
Профессор тоже поднялся.
– Заходите! Обращайтесь! Рад помочь Советской власти!
Они оба пропали из Вариного поля зрения. Потянуло сквозняком, негромко хлопнула входная дверь. Варвара на цыпочках подкралась к окну и, отодвинув гардину, разглядела среди заснеженного двора черную «эмку». Водитель смолил папироску, облокотившись о дверь. Варе показалось, что на заднем сиденье еще кто-то сидит, но разглядеть его в темноте салона было трудно. В глаза бросился только летный шлем, блеснувший кожей в падающем из окон свете.
Вскоре к «эмке» подошел посетитель Варшавского, сел в автомобиль, и машина укатила, растворяясь в круговерти метели.
Варвара снова взглянула на окно дедовой квартиры – свет уже не горел. Хорошо, подумала Варя, значит, соседка зашла еще и вечером и уложила деда спать. Надо будет отблагодарить ее.
Девушка вернулась на диван и снова укуталась в плед.
Опять она не могла уснуть. Только что увиденная сцена гипноза удивила ее гораздо больше, чем летчик в машине энкавэдэшника. Она и думать не думала, что живого, в полном сознании человека можно так легко заставить плясать под чужую дудку.
«Не ударься я носом о дверь, сама бы сделала все, что скажет профессор, – подумала девушка и поежилась от неприятного холодка. – Колдовство какое-то, иначе не назовешь. Может, оттого с Варшавским Советская власть и нянчится, что он любому может приказать пальцем себя не трогать. Прямо не верится. Кто бы сказал, решила бы – байки».
В голове Вари засела навязчивая мысль – а не гипнотизировал ли ее профессор? Может, и чаепития никакого не было? Уж больно странное действие произвел этот чай. Но с другой стороны, профессор знал ее с малолетства, они с отцом иногда встречались. Если он и применил бы гипноз, то уж точно не во вред. Только зачем? Хотя, может, и не профессор ее гипнотизировал? Может, этот странный китаец? Смотрел он странно, тут и гадать нечего. Но мог ли он загипнотизировать гостью профессора в его присутствии? А самого Варшавского? И вообще интересно, действует ли гипноз на тех, кто сам им владеет? Да и сам профессор хоть и знал ее с детства, но близким другом отца не был, и верить ему, как и всякому мужчине… Все они комсомольцы, ученые, начальники, а как до дела дойдет, так…
Чем больше Варя об этом думала, тем страшнее ей становилось. Странности, ничего не значившие всего полчаса назад, теперь казались угрожающими. Ведь под гипнозом человек ничего не соображает, с ним можно сотворить что угодно. Наконец Варя не выдержала и, сунув руку между бедер, исследовала сокровенное место. Там было обычно – никаких признаков чужого вторжения.
Варе стало стыдно за свои подозрения, но зато она сразу успокоилась и закрыла глаза. Теперь мысль о воздействии со стороны китайца казалась абсурдной. Приятный человек. И чай варит волшебный. Зачем ему гипнотизировать бедную девушку, пришедшую за помощью к другу отца? Просто чудесная способность Варшавского повелевать людьми без их ведома спутала мысли. Скорее всего, китаец не владеет гипнозом. Они ведь, кажется, совсем дикий народ. У них в Китае и паровозов-то вроде бы нет.
Варя подтянула плед к самому носу и перевернулась на другой бок.
«Не проспать бы завтра на фабрику», – подумала она механически и приготовилась уснуть, но, вопреки ожиданиям, сон не приходил. В темном, тяжелом, дремотном состоянии Варя ворочалась, отгоняя кошмары. Наконец не выдержала и, отбросив одеяло, поставила босые ноги на пол.
«Лучше почитать, – со вздохом подумала она. – А то от такого сна только утомлюсь больше прежнего. На фабрике-то образованием не сильно займешься, прямо стыдно, честное слово. Профессор вон какой умный, отец был ученым, а я – темнота. Прямо как деревенские, приехавшие на фабрику из колхозов. Отец, был бы жив, со стыда бы сгорел за такую дочку».
Варя решительно натянула платье и, шагнув к стеллажу, подняла взгляд, выискивая что-нибудь интересное для себя. Ее внимание привлекла пачка журналов под названием «Восток», выходивших в издательстве «Всемирная литература». Варя вспомнила, что именно об этом издании говорил Варшавский, когда рассказывал ей о клинописи. И решила, что найдет статью Шилейко и непременно прочитает ее. Тогда она сможет поговорить на равных с товарищем Зульфией, и, может быть, тогда Варю заметят на производстве и дадут направление в вуз.
Девушка протянула руку и наугад вытянула из пачки один журнал. Это был старый, выпуска 1923 года, номер. Варя перевернула страницу и сразу же наткнулась в оглавлении на статью Шилейко, который представлял отрывок самого древнего в истории человечества художественного текста в собственном переводе.
«Может, на моем платке отрывок как раз отсюда, – подумала Варя. – Наверное, Зульфия Ибрагимовна читала эту статью».
Варя с интересом открыла журнал и начала читать, стараясь не думать обо всех бедах этого дня, а как следует вникать в смысл статьи.
«До меня уже многие исследователи переводили текст эпоса о Гильгамеше на европейские языки, – писал Шилейко. – Не хотелось бы вдаваться в критику досточтимых коллег, но их переводы, в частности перевод Дорма на французский, изобилуют массой неточностей и отсебятины. Кроме того, они по большей части опирались на так называемый «классический», аккадский клинописный текст заклинателя Синлекеуннинни в одиннадцати таблицах (я, однако, предполагаю, что их было двенадцать, хотя бы исходя из того, что шумеры использовали шестидесятеричную систему математических исчислений, просто двенадцатая таблица не сохранилась до наших дней). Исследователи используют этот текст, несмотря на то, что совершенно определенно он представляет собой в высшей степени творческую переработку гораздо более ранних, еще доаккадских источников. Таким образом, в уже переработанный текст вносятся дополнительные переработки, в результате чего становится чрезвычайно сложно вычленить зерна истины. Особенно критично я отношусь к переводу Гумилева, выпущенному отдельной книгой в 1918 году. Несмотря на то, что автор неоднократно ссылался на якобы использование моих собственных рекомендаций в толковании «Гильгамеша». На самом же деле текст Гумилева является не чем иным, как перекладом французской версии Дорма, да еще в огромной степени переосмысленным самим Гумилевым. На мой взгляд, эту работу нельзя считать научной.
С моей стороны было бы крайне опрометчивым вовсе отказаться от перевода аккадского источника Синлекеуннинни, я трудился над ним несколько лет и уже подготовил перевод полностью. В скором времени ожидается его выход в издательстве «Всемирная литература» в томе «Ассиро-вавилонский эпос».
Однако сейчас я хочу привлечь ваше внимание к более раннему тексту, в котором также фигурирует Гильгамеш. Этот текст имеет серьезные смысловые отличия от более поздних, адаптированных версий. Так, например, Гильгамеш и Энкиду лишены всяких сверхъестественных черт, Гильгамеш является властителем города Урука, вполне человеком. Есть и более серьезные различия. По некоторым признакам текст этот можно отнести к периоду ранней шумерской цивилизации и датировать приблизительно 2700–2900 годами до нашей эры. Несмотря на то, что я занимаюсь переводом шумерских и вавилонских текстов давно, меня не покидает ощущение бездны времени, пролегшей между нами и людьми тех времен. В любом случае текст, написанный около пяти тысяч лет назад, можно назвать первым дошедшим до нас художественным произведением.
К сожалению, сохранился лишь малый фрагмент раннего текста, и я не посчитал возможным разбавлять его собственными измышлениями. Поскольку мой перевод отрывка по разным причинам не вошел в том «Ассиро-вавилонский эпос», я публикую его в этом досточтимом журнале».
Прочитав предисловие, Варя ощутила, что прикоснулась к чему-то значительному. Пять тысяч лет! Эта цифра не укладывалась в сознании. Сон окончательно отступил.
«Интересно, как люди жили в те времена, – подумала она. – О чем думали, о чем мечтали…»
Она прочла первые строки перевода и удивилась, насколько примитивный, казалось бы, текст захватывает и пробуждает воображение. Картинка перед мысленным взором рисовалась настолько отчетливая, что Варя ощутила теплый ветер неизвестного мира.
- Солнце – лик великого бога Шамаша,
- подбиралось к зениту,
- По улицам огражденного Урука шел торговец
- Иттихурат,
- Направлял он стопы свои к жилищу заклинателя
- Пшиуннини.
- Ткани его одежды были грубы,
- Тело не было умащено елеем,
- Солнце жгло его обнаженные руки.
- Пот пропитал одежду его,
- Ноги его распухли,
- Сандалии жестоко теснили.
- Торговец добрался до дома, где жил заклинатель,
- Дверь он увидел, срубленную из черного кедра.
- Дверь была украшена тонкой резьбою,
- Железные бляхи ее украшали, подобные звездам…
Варя прервалась и вспомнила гипноз, в который она чуть не погрузилась от размеренных слов профессора. Эффект от чтения перевода хоть и был похожим, но казался теперь не опасностью, а скорее призывом, ключом от двери, в которую ее приглашали войти.
ГЛАВА 9
28 декабря 1938 года, среда.
Подмосковье, рабочий поселок Долгопрудный
Около одиннадцати часов вечера в ворота клуба спортивного воздухоплавания, фыркая мотором, въехала раздолбанная бездорожьем полуторка. Желтый свет фар дрожал на снегу, высвечивая невысокого толстячка в скроенном на заказ пальто. Тень от него была тощей и длинной, словно воплощала мечты хозяина о росте, который он хотел бы иметь.
– Стой! Хорош! – толстячок поднял руку. – Глуши мотор.
Грузовик чихнул выхлопом и устало притих, цокая в тишине остывающим радиатором и продолжая светить фарами в темноту.
– Пантелеев, твою мать! Ты где?
Толстячок обернулся и, захрустев по снегу, пропал за границей света.
– Да тут я, не кричи.
– Где твои архаровцы?
– Переодеваются. Не нервничай, директор, все разгрузим в срок.
Скрипнул открываемый борт полуторки.
– Почему два куба? – Пантелеев, невысокий, жилистый, забрался в кузов. – Что-то я не помню такого разговора.
– Как Дроздов приказал, так и сделали, – сообщил директор камнеобрабатывающего завода. – Один из гранита, другой из базальта.
– Из чего, из чего? – брови Пантелеева поползли вверх.
– Порода такая. Горная.
– Ну ты даешь, директор, – рассмеялся Пантелеев. – Где же ты ее добыл?
– Слушай, отстань. Если бы ты был директором камнеобрабатывающего, у тебя бы тоже были возможности. Я же не спрашиваю, где ты на праздник своим детишкам шарики водородом накачиваешь.
Пантелеев умолк и сел на один из кубов.
– Прям как стекло! – Он снял перчатку и провел ладонью по гладкой поверхности. – Только черное.
В темноте послышались молодые задорные голоса, обсуждавшие, кто кого утром обыграл в хоккей.
– Вот и ребята, – Пантелеев натянул перчатку. – Надо подогнать грузовик к подъемнику, а то как я такую тяжесть в гондолу уложу? Дроздов тоже жук. Хоть бы предупредил, что два куба будет. Что ему теперь, две гондолы готовить? В одну два куба точно не влезут.
– Может, он приедет и выберет? – директор решил дать совет. – Потом и загрузите, что он скажет. Только меня отпустите.
– Ладно, – вздохнул Пантелеев. – Пожалуй, ты прав. Эй ребята! Готовьте подъемник, будем камни вытягивать. А ты все же подай машину вперед.
Они оба выпрыгнули из кузова. Директор хотел дать команду водителю, чтобы тот трогал, но обернулся, услышав за спиной тарахтенье мотора.
– Да это никак товарищ Дроздов пожаловал, – вытянул шею Пантелеев. – Вот как вовремя! Не надо теперь думать, какой из кубов сгружать.
Он улыбнулся и махнул рукой сторожу, чтобы немедля отворил ворота. Директор же никакой радости не выказал, он натянул до бровей шапку и постучал по кабине полуторки.
– Палыч, заводи колымагу.
Водитель спрыгнул с подножки, вставил под радиатор кривую ручку и принялся вращать. Мотор завелся легко – не успел остыть. Тем временем Дроздов вылез из «эмки» и пожал руку Пантелееву.
– Это глыбы привезли? – первым делом спросил он.
– Да, – ответил председатель аэроклуба. – Ты бы хоть предупредил, что будет два куба. Оба в одну гондолу не войдут.
– Оба и не надо, – усмехнулся энкавэдэшник. – У меня сегодня очень удачный денечек. Директор здесь, надеюсь?
– Да, шофером командует, – Пантелеев махнул рукой.
Максим Георгиевич нехотя обошел кузов и окликнул толстячка:
– Эй, поди сюда! Базальт достал?
– Конечно! Вы ж сказали! – директор спрыгнул с подножки и засеменил к Дроздову. – Все, как велено.
– Показывай.
Толстячок, путаясь в полах пальто и кряхтя, вскарабкался в кузов.
– Вот этот – базальт.
– Отличненько. Пантелеев! Поди сюда. Видишь правый куб? Это базальт.
– Я уже знаю.
– Вот его и грузи в гондолу. Сейчас покажу тебе «летчика». Гондольер, мать его дери!
Дроздов вернулся к легковушке, распахнул дверь и велел Стаднюку вылезать. Тот выбрался, плотнее натягивая на голову кожаный летный шлем.
– Звать-то как? – поинтересовался Пантелеев.
– Павел Стаднюк, – ответил Максим Георгиевич вместо Пашки.
– Щупловат, – оценил председатель аэроклуба.
– Ничего. У него масса других достоинств. Так что отвечаешь за него головой. В прямом смысле слова.
Павлу не нравилось, что его оценивают, словно лошадь на рынке, но зато все яснее вырисовывалась перспектива куда-нибудь на чем-нибудь полететь. А значит – жить. И потом, возможно, неплохо жить!
Конечно, как и все парни, он мечтал подняться в небо на самолете, но кто бы мог подумать, что это произойдет столь скоро, столь неожиданно и без всяких усилий с его, Павла, стороны? Душу опять защекотал страх, но не сильный, а скорее задорный, как перед прыжком в холодную воду. Страшок, а не страх.
– Кто с ним полетит? – спросил Дроздов.
– Лучший у меня Гринберг. Он готовит аппарат.
– Отлично. Пограничники, зенитчики в курсе?
Пашка опять перепугался, и улыбка сошла с его губ. Упоминание зенитчиков напомнило ему о зыбкости его существования. А что, если его отправят в небо, а потом будут стрелять по нему из зениток для какого-нибудь научного результата?
– Обижаешь, Максим Георгиевич, – протянул руководитель летного клуба. – Ты мне что, доверять перестал? Я оформил спортивный полет по всем правилам.
– Если бы я тебе не доверял… – начал было энкавэдэшник, но не закончил, махнул рукой. – Пойдем инструктировать нашего покорителя небес. И Гринберга пригласи, пусть познакомится.
Павел молча поплелся за начальством, скрипя по снегу летными унтами. Наконец он набрался смелости и решил уточнить:
– Я на чем-то полечу?
Дроздов словно споткнулся о невидимую преграду, медленно обернулся и с усмешкой ответил:
– Полетишь. Еще как полетишь! На стратостате тебя устроит? Выше птиц полетишь, увидишь землю с высоты птичьего полета. Всю нашу Родину необъятную обозришь. Завидовать тебе будут. Все комсомолки твои будут, когда вернешься!
У Павла бешено забилось сердце, но не от восторга, как всего минуту назад, а от банального ужаса. Это ведь героям положено рисковать жизнью, поднимаясь на недосягаемые высоты – не ему с плохо заросшей дырой в голове! Он представил себя замурованным в герметичной гондоле стратостата, зависящим от пружинок и вентилей газообменной системы, от прочности тросов и надежности оболочки аэростата. Страх стиснул горло, и Паша чуть не рухнул в сугроб, но шедший впереди Дроздов не заметил этого.
– А почему я? – хрипловато спросил Стаднюк.
– Партия решила поставить наиважнейший для науки эксперимент, – пояснил Дроздов, поднимая указательный палец. – Определить, сможет ли рядовой пролетарий выдержать подъем на рекордную высоту. И важно узнать, как высоко может подняться без риска для жизни обычный пролетарий. Поэтому выбор пал на тебя – не тренированного, перенесшего травму, не очень уравновешенного психически. На обычного парнишку, комсомольца, каких тысячи и тысячи.
«Разве я псих? – с легкой обидой подумал Паша. – С нервами-то у меня вроде полный порядок. Не поймешь их. В экспедицию не взяли. Но, может, потом возьмут?»
Председатель аэроклуба прыснул коротким смешком. За спиной взвыла лебедка подъемника, а впереди замаячило освещенное окно учебного класса. На стенах виднелись плакаты, демонстрирующие устройства парашюта. Дроздов распахнул дверь в помещение и пропустил Павла вперед.
– А ты, Пантелеев, поди Гринберга позови, – напомнил председателю энкавэдэшник.
– Позову, позову. Только нам ведь с тобой тут сидеть неизвестно сколько, а у меня с обеда маковой росинки во рту не было. Может, сгоняешь шофера своего колбаски купить?
– Где ее сейчас купишь?
– Ну пусть домой ко мне заедет. Тут ведь недалеко. Жена моя ему выдаст все, что надо.
Когда подвешенный на тросах куб медленно опустился через люк в стальную гондолу, директор камнеобрабатывающего завода забрал отцепленные ребятами стропы и поспешил к грузовику. Устроившись в кабине полуторки, он с облегчением выдохнул и приказал водителю:
– Трогай, Палыч.
– Как скажете, Геннадий Васильевич. – Шофер со скрежетом включил непослушную передачу.
Машина дернулась и, взвыв мостом, задом выкатилась в распахнутые ворота.
– Куда? – разворачиваясь, уточнил Палыч. – На завод?
– На завод, на завод, – директор снял шапку и вытер пот со лба. – Господи, так вот и поверишь в Бога, – вздохнул Геннадий Васильевич и оглянулся на водителя.
Но тот был сосредоточен на управлении полуторкой. Грузовик пробуксовал на льду и двинулся по разбитому заснеженному проселку. Геннадий Васильевич молча вздыхал время от времени. Ехали минут пятнадцать, пробивая светом фар кромешную темноту. Шофер боролся с колдобинами, машина грохотала колесами в заледеневшей колее.
– Так ее перетак! – злился Палыч. – Резину надо было давно менять!
– Где же я ее возьму? – недовольно буркнул директор. – Разнарядки-то не было. План!
– Какой, ядрить ее, план по таким дорогам? – ругнулся шофер.
Со злости он зазевался с перегазовкой, полуторка потеряла скорость и тут же затарахтела, завизжала забуксовавшими колесами.
– От, мать ее!
– Застряли? – вытянул шею Геннадий Васильевич.
Шофер молча поддал газу, но резина визжала и выла напрасно – засели всерьез.
– Сами не выберемся, – наконец смирился он с неизбежным. – Надо тягач цеплять.
– Эх ты, ну вот вечно так! – разозлился директор. – Только из одной передряги, сразу в другую. И где же нам тягач взять? В клубе у Пантелеева должен быть, наверно.
– Далеко уже отъехали, – напрягся шофер, понимая, что если кому и придется идти, то ему. – Может, до утра досидим? Часа четыре осталось, потом от Пантелеева грузовой «Студебекер» пойдет.
– Так ведь замерзнем за четыре часа!
– Пока мотор работает, не замерзнем, – успокоил шофер директора. – А для надежности можно и более верное средство употребить.
– А есть? – взгляд Геннадия Васильевича потеплел.
– Ну, куда же зимой шоферу без этого? – улыбнулся Палыч, извлекая из-под сиденья непочатую бутылку водки. – Погибель одна.
Он ловко распечатал бутыль и понюхал, чуть морщась.
– Закуски-то нет? – спросил директор.
– Да есть какая-то, – водитель порылся под сиденьем и поднял с промасленного пола побитую, чуть подмерзшую луковицу.
– Пойдет, – вздохнул Геннадий Васильевич.
Палыч разрезал находку и протянул половину начальнику. По очереди выпили прямо из горлышка, закусили. Потом выпили и закусили еще. Директор раскраснелся, фыркал, на лбу у него выступили мелкие капельки. Холод действительно отступил, но тревожное чувство, вопреки ожиданиям, не оставило Геннадия Васильевича, а напротив, навалилось с новой силой. Пришлось выпить еще. Сделалось легче.
– Что-то толстею я и толстею, – пожаловался он нечаянному собутыльнику. – Уже и не ем почти, а брюшко-то видел какое?
– Нервная небось работа? – посочувствовал шофер.
– Мастером цеха было проще, – вздохнул директор и сделал еще глоток. – Но другие от нервов худеют!
– Это у всех по-разному. Когда нервничаешь и сидишь в кресле, то, скорее всего, растолстеешь или того хуже – геморрой схлопочешь.
Снова выпили, покривились от луковой горечи.
– Геморрой, – пьяно рассмеялся Геннадий Васильевич. – Иногда его лучше в прямом смысле заработать, чем в переносном. Эх, если бы ты знал, Палыч, как меня этот день вымотал! Нет, надо еще выпить.
Читать бесплатно другие книги:
