Черный цветок Денисова Ольга

Он прожил у разбойников три дня, не раскрывая карт, но, похоже, они и без него узнали, что медальона у Избора нет. Ну и как-то случайно, у костра, один из разбойников проговорился, что Жмуренок в лесу, у вольных людей, и теперь можно не опасаться, что медальон попадет в руки Огнезара.

Избор подивился, с какой тщательностью «вольные люди» берегли свои секреты и с каким уважением относились к чужим. Весть о том, что Жмуренок у «вольных людей», им передали по цепочке, от лагеря к лагерю. Но тот, кто принес это известие, уже не знал, где именно прячут мальчишку. Наверняка в остальные лагеря передали весть и об Изборе. Только верховод знал, где находится соседний лагерь, и понятия не имел, как найти тот, из которого вести приходили к нему. А это значит, что, изловив одного разбойника, Огнезар мог получить от него сведения лишь об одном лагере, не более. Что же до верховода, то Избор мог поспорить: Огнезар не выжал бы из него ни слова.

Удивительные это были люди. Со стороны казалось, что они одержимы какой-то общей идеей, и связь между лагерями напоминала разветвленную организацию. На самом же деле, жизнь разбойника, как и любого преступника, сводилась к тому, чтобы добывать себе пропитание, и не более. Никаких сказочных богатств «вольные люди» не копили, грабили чаще всего небольшие торговые обозы и рассчитывать могли максимум на драгоценные меха, сбыть которые было не так-то легко: не крестьянам же их продавать! Сами разбойники одевались богато, соболья шапка и сапоги были у каждого, что же до шуб, то тут они предпочитали более практичные вещи. Впрочем, полы в шалашах они выстилали дорогими шкурами и укрывались меховыми одеялами.

Именно в это время года у разбойников начинался «сезон»: сборщики налогов возвращались из деревень, везли с собой деньги и продукты. Говорят, часть добычи «вольные люди» возвращали крестьянам, но о таком Избор раньше не слышал и не очень в это верил. Впрочем, никто из крестьян никогда бы не рассказал об этом страже. На такие вылазки выходили тремя или четырьмя лагерями сразу: сборщики налогов были хорошо вооружены и не уступали разбойникам ни в силе, ни в ловкости.

Избор понимал, что расположение к нему разбойников шатко и в любую минуту может обернуться неприязнью, если не ненавистью. И тогда, стоит им только заподозрить предательство, они убьют его без зазрения совести - на этот раз Огнезар не пойдет искать виновников, он попросту не узнает о том, где и кем был убит Избор. Да и захочет ли мстить, если узнает?

Как ни расспрашивал его верховод, как ни пытался узнать, чего хотел Избор, когда воровал медальон у Градислава, добиться он ничего не смог: Избор оставался осторожным и думал над каждым словом, которое говорил вслух. Да не только над каждым словом: за каждой улыбкой, за каждым движением глаз приходилось следить. Чтобы не поняли, не догадались…

Но, видно, что-то разбойники все же почувствовали, потому что как только до них дошла весть о Жмуренке, в лагере Избора задерживать никто не стал. Нет, они не гнали его, но разочарование их было велико, и, скрывая его за уважением и благодарностью, Избора все же расспросили, куда он думает двигаться дальше, ведь лес - не самое подходящее место для благородного господина. Избор, которого тяготило в лагере все, от провонявшей дымом еды и жесткого ложа до постоянного напряжения и невозможности побыть одному, с радостью рассказал, что собирался перебраться в Кобруч, к своей сестре, где его не достанет стража и где он будет жить в достатке среди близких ему людей.

Наверное, это на самом деле было самым лучшим. Во всяком случае, ни отыскать мальчишку в лесу, ни добиться от него выдачи медальона Избор все равно бы не смог. Исправить то, что он натворил? Явиться к Огнезару с повинной? Нет. Какая разница, где ничего не предпринимать и ни во что не вмешиваться? Запертым в собственной гостиной или в неуютном Кобруче, свободным от замков и тюремщиков?

Его младшая сестра, Ладислава, вышла замуж за врача из Кобруча, чем повергла родителей, родственников и знакомых в неописуемый ужас. Впрочем, она всегда отличалась вольнодумством и сумасбродством. Нет, жених ее, несомненно, имел благородное происхождение, иначе бы этот брак просто не состоялся. Но благородным из Олехова само по себе слово «врач» внушало брезгливое отвращение: это урдийским мудрецам позволено ковыряться в человеческих экскрементах, заглядывать в рот и под мышки заразным больным. Но, наверное, и это простили бы жениху. Самое главное, что обеспеченную жизнь в замке, выезд в свет, богатство, успех, комфорт Ладислава поменяла на существование в жалких пяти комнатах доходного дома, в которых ютился ее жених. Всего богатства, что он имел, была лишь лошадь да библиотека. Да что говорить, юноша жил своим трудом, как большинство благородных Кобруча!

Девушки Кобруча с радостью выходили замуж за благородных из Олехова, но наоборот поступали лишь те, кто ну совсем ни на что рассчитывать не мог. Да и то, чаще они сидели в старых девах, лишь бы не уезжать в мрачный, непонятный Кобруч. Сестра же Избора, которой прочили в женихи сына Градислава, влюбилась в приезжего врача - тот очаровал ее пламенными речами и жертвенностью своего ремесла, - и сбежала с ним из дома. Родителям ничего не оставалось как дать согласие на брак - только чтобы спасти ее репутацию.

И родители, и Избор не сомневались, что пройдет совсем немного времени, и девочка раскается в скоропалительном браке, начнет тосковать по дому. Они бы приняли ее назад, несмотря ни на что. Но, к всеобщему удивлению, брак ее оказался на редкость счастливым, хоть и бездетным. Ладислава с мужем частенько приезжали в гости к Избору, но никогда не задерживались дольше недели: деверя ждала работа. И Избор бывал у них, хотя не очень любил такие поездки. Глядя на эту пару, любому становилось ясно: это супруги. Они понимали друг друга с полуслова и редко смотрели друг на друга, но в разговорах проявляли поразительное единодушие. И Избор не мог сказать точно, приняла ли Ладислава точку зрения мужа, или это он разделил ее убеждения.

Разбойники проводили Избора к реке, и первая же лодка причалила к берегу, стоило только поманить перевозчика блеском золотой монетки.

Глава VIII. Балуй. Почти булат и серебро

Медальон лежал на месте.

Есеня спрыгнул в снег, разглядывая его со всех сторон, но когда Полоз протянул руку, спрятал медальон за спину. Он боялся, что Полоз, после двухдневного перехода по лесу, раздумает брать его с собой в Урдию - найдет кого-нибудь половчей и постарше. Полоз был недоволен и всю дорогу ворчал. А Есеня умудрился провалиться в ручей, ночью заснул у костра, и тот погас, - они оба едва не замерзли; потом натер ногу, потому что поленился как следует намотать портянки; еще плохо завинтил крышку фляги, и вода пролилась Полозу в котомку; потом забыл огниво в снегу - в общем, Есеню было за что вздуть, и не раз. А до Урдии еще идти и идти!

- Не бойся, не отниму, - улыбнулся Полоз. - Дай взглянуть-то!

Есеня надел цепочку на шею и только тогда позволил Полозу взять медальон в руки.

- Надо же… Какой простой. Я его не таким себе представлял, - усмехнулся Полоз. - Я думал, он в алмазах, что-то вроде ордена… Подождешь меня здесь, я в город схожу, куплю еды на дорогу. Я быстро, пару часов.

Есеня вздохнул: вот так всегда! Кто-то будет рисковать, а он - сидеть в лесу, как дурак, и чего-то дожидаться.

- А можно, я с тобой? - на всякий случай спросил он.

- Нет. С ума сошел? Стража с ног сбилась, а ты сам к ним явишься, да еще и с медальоном на шее. И вообще, я же говорил: если что, ты бежишь бегом куда глаза глядят, а я тебя прикрываю, понятно? Ты быстро бегаешь, а я хорошо дерусь. Поэтому медальон будет у тебя. Понятно?

- Понятно, понятно…

- А ты что, домой хотел зайти?

И тут Есеня понял, что очень, очень хотел зайти домой! На минутку, только попрощаться. Он ведь так и не попрощался с ними - ни с матерью, ни с батей… Как сбежал тогда через окно, так больше никого, кроме Цветы, и не видел. А дома сейчас тепло, печка топится. Мамка щи, наверное, варит. Девчонки у окошка сидят, вышивают. Батька в кузне молотком стучит - как он теперь, без Есени? Может, взял помощника? Он давно грозился, потому как молотобоец из Есени был, прямо скажем, никакой - за четверть часа выдыхался, махая кувалдой. Эх, хоть бы одну ночь дома переночевать! Глаза защипало, и Есеня мотнул головой.

- Я постараюсь узнать, как там твои, - Полоз похлопал его по плечу. - Не кисни.

- Да я и не кисну, - проворчал Есеня, отворачиваясь, чтоб Полоз не заметил слез на его глазах. Он спрятал медальон на груди, под рубахой, и огляделся в поисках поваленного дерева или пня, на который можно присесть. За два часа тут и замерзнуть можно!

Полоз вернулся, когда Есеня от холода начал скакать вприпрыжку, вытаптывая вокруг дуба аккуратную круглую площадку. Снег скрипел и уминался плохо.

- Тебя от самых ворот слышно, - Полоз вышел из-за деревьев бесшумно и неожиданно. И как у него это получалось? - Топаешь, как лось.

- Ну что? - спросил Есеня.

- Все в порядке. Молочка хочешь? Было теплое, когда покупал.

- Хочу! - расплылся Есеня в улыбке: он не пил молока с тех пор, как ушел из города.

- Я знаю, ты любишь, - Полоз достал из котомки флягу, закутанную в одеяло.

- С чего это ты взял?

- Да ты когда болел, много чего про себя рассказывал. И молочка просил все время. Гожа так плакала даже, а Хлыст в деревню собирался, за молоком для тебя.

- Чё, правда, что ли? - Есеня открутил крышку и присосался к фляге: молоко осталось теплым.

- Мы его отговорили. Мало того, что рискованно, так ведь прокиснет, пока до лагеря донесешь. Много не пей, живот заболит.

- Чего это? Никогда не болел, а тут заболит? - Есеня чуть не захлебнулся, закашлялся и облился молоком - оно потекло по подбородку, намочив намотанный на шею платок.

- Эх ты, телок… Смотри, я предупредил. Твоих Жмур отправил в деревню, к родителям Жидяты. Так что за них не беспокойся, никто их не найдет в случае чего. Жидята тебе привет передавал, и батьке твоему я от тебя поклон велел передать.

- Поклон… - Есеня хохотнул. - Не многовато ли?

- В самый раз. Не слышу я что-то уважения к родителю в твоих словах.

- А за что его уважать-то?

- За то, что тебя, змееныша, на свет родил и кормил столько лет, - Полоз скривился: он всегда кривился, когда речь заходила о Жмуре.

- Ну и что? Подумаешь - родил! Не он меня родил, а мамка. А он только по затылку бил, да чуть что за вожжи хватался.

- Был бы ты моим сыном, я б не вожжами - я б тебя, непутевого, кнутом драл, и каждый день.

- За что это?

- А для ума. Портянки до сих пор наматывать не научился, вещи теряешь, под ноги не смотришь. Молоком вот облился и не утерся, теперь мерзнуть будешь. Пошли! Телок…

Есеня обиженно засопел. Подумаешь - портянки. Ну да, теперь, конечно, приходится хромать, но ведь ему самому, не Полозу же! Он пошел вслед за верховодом, изредка икая - не стоило пить молоко так быстро - и намереваясь молчать всю дорогу, пока тот сам не захочет заговорить. Но Полоз тоже молчал и нисколько не скучал без разговоров.

- Слушай, а почему мы идем на юго-запад? - не выдержал Есеня примерно через четверть часа. - Урдия же на юго-востоке.

- А ты откуда знаешь, где запад, а где восток?

- Знаю, - фыркнул Есеня: чего проще по Солнцу определить?

- Мы пойдем через Кобруч. А там по реке, на санях, а потом - на лодке. В Урдии теплое море, и река не промерзает.

- Там что, всегда лето?

- Нет. Придешь - посмотришь, - Полоз на ходу обычно говорил коротко. - Хуже ничего не видел, чем зима в Урдии.

- А ты там долго жил?

- Долго.

- А сколько?

- Восемь лет.

Есеня присвистнул - ничего себе! Восемь лет - это же полжизни!

- А в Кобруче ты был? - спросил он и икнул.

- Конечно.

- Ну и как там?

- По-разному. Закрой рот. На морозе говорить вредно, охрипнешь. И не слышу я почти ничего.

И так третий день подряд! Полоз шел впереди, не оглядываясь, в шапке, натянутой на уши - конечно, он ничего не слышал. А Есене осточертел зимний лес - ничего интересного по пути не попадалось, лишь бесконечные деревья, кусты и канавы. Хорошо хоть снега было немного. От нечего делать Есеня вытащил из-под фуфайки медальон и принялся разглядывать его со всех сторон: не может быть, чтоб он не открывался! Надо только поискать секрет. Может, сковырнуть камушки? Или надавить на них сильней? Или сунуть лезвие между двух створок и попробовать сломать?

Есеня достал нож, который висел на поясе, под фуфайкой, - это, конечно, был уже не булат, но лезвие все равно оставалось очень острым, острей бритвы. Он поставил нож на еле заметную, с волос толщиной, щель между двух створок медальона и увидел, что режущая кромка ножа туда входит!

- Под ноги смотри, - велел Полоз, не оглядываясь.

- Ага, - машинально ответил Есеня, тут же споткнулся о толстый сук, лежавший посреди тропинки, и, падая, врезался лбом Полозу в поясницу.

- Жмуренок… - Полоз обернулся и подхватил его за плечи. - Я же сказал - смотри под ноги! Сейчас бы на нож напоролся! Зачем тебе нож? Чем ты вообще занимаешься?

- Проверить хотел одну мысль, - Есеня пожал плечами.

- Нашел время! Ты что, медальон ножом ковырял?

- Ну да. Смотри!

- Слушай… - Полоз шумно вдохнул. - Ты думаешь, когда что-то делаешь?

- Иногда, - набычился Есеня.

- Ты на секунду представь, что бы произошло, если бы он открылся.

- И что бы произошло?

- Через эту вещицу проходили такие силы, которые ты даже не можешь себе представить! Никто не знает, что произойдет, что из нее вырвется, когда она откроется. Да тебя, и меня заодно, может порвать на куски!

- Да ну, ерунда. Ну, раскрутится пружинка, ну, по пальцам стукнет… - Есеня пожал плечами: не видел он ничего страшного в медальоне, как ни старался представить себе его силу.

- Жмуренок, щас я тебе по пальцам стукну.

- Ну посмотри! Вот! Ведь пролезает лезвие! - Есеня снова вставил режущую кромку в еле заметную щелку в медальоне. А для закрепления успеха попробовал слегка повернуть нож, чтобы эту щелку расширить.

Раздался оглушительный щелчок, нож надломился, и острый кусок металла стрельнул вверх, царапнув Есене лоб.

- Ничего себе, - Есеня попятился и от испуга чуть не выронил нож.

Лицо Полоза вмиг побелело, глаза расширились, но через секунду он пришел в себя и с размаху саданул Есене по уху, так что шапка слетела в снег.

- Я на месте твоего батьки тебя бы давно убил, честное слово.

- Чего… - Есеня потер ухо, в котором что-то оглушительно звенело. Из царапины на лбу кровь побежала в угол глаза, и глаз тоже пришлось протереть.

- Почему ты никогда не слушаешь, что тебе говорят? Подними шапку!

Есеня хотел ответить, что Полоз сам ее уронил, пусть сам и поднимает, но, посмотрев тому в глаза, быстро сообразил, что лучше промолчать и судьбу не испытывать, поэтому только проворчал сквозь зубы:

- Сам ты не слушаешь, что тебе говорят…

- А если бы этот осколок попал тебе в глаз? - Полоз нагнулся, зачерпнул пригоршню снега и прижал его ко лбу Есени. - Вроде неглубоко…

- Да ерунда! - фыркнул Есеня, нагнулся за шапкой и отряхнул ее об коленку.

- Тебе просто сказочно повезло. Не трогай медальон. Мы для того и идем в Урдию, чтобы узнать, как его надо открывать, ты понимаешь? И я не уверен, что мы найдем мудреца, который нам об этом расскажет. А ты - ножом! А если бы ты его сломал?

Есеня поразмыслил над словами Полоза, но ни они, ни царапина на лбу не убедили его в том, что он неправ, поэтому он решил попробовать еще раз, но ночью, когда Полоз заснет.

День был слишком короток, чтобы прерывать путь ради обеда, и к закату Есеня окончательно выбивался из сил, но Полоз заставлял его рубить дрова, лапник, разжигать костер и кипятить воду, а сам в это время обустраивал ночлег - нечто вроде половинки шалаша, перед которым сооружал нодью - два бревна друг над другом, которые горели несколько часов подряд.

Только за ужином Полоз становился разговорчивым, но Есеня набивал живот и очень быстро засыпал, слушая его рассказы. А рассказывал Полоз интересно, и под его тихий, змеей шуршавший голос Есене снились восхитительные сны.

Спали по очереди, чтобы поддерживать огонь и быть наготове в случае опасности. Есеня еще в первую ночь заметил, что Полоз дает ему выспаться, но протестовал вяло и неубедительно. На этот же раз желание открыть медальон разбудило его раньше времени.

- Чего вскочил? - спросил Полоз, вороша угли в костре.

- Выспался.

- Да ну? Спи, еще рано.

- Не-а. Не хочу. Ты ложись, я не засну больше, честное слово.

- Что-то рожа у тебя больно хитрая, - усмехнулся Полоз. - Ладно. Спать захочешь - буди меня. И толстое бревно положи в нодью, оно долго будет тлеть. Если уснешь - не замерзнем.

- Да не усну я! - огрызнулся Есеня. Ему до сих пор было неловко за прошлую ночь.

Он еле-еле дождался, пока Полоз уснет, снял цепочку с шеи и на всякий случай отодвинул медальон подальше от лица. Ведь почти открыл! Просто нож не выдержал, оказался слишком хрупким. Надо осторожней, поворачивать медленней… Ведь почти булат, не должен ломаться, как сосулька на морозе!

Точно! На морозе! Любое железо на морозе делается хрупким. Есеня согрел лезвие дыханием и подсел поближе к огню. В тепле все будет иначе! И если в прошлый раз он действовал кончиком ножа, то теперь пришлось использовать середину: выломанный кусок оказался довольно большим. Может, это и к лучшему - потолще, попрочней?

Есеня сунул лезвие в щелку - совсем неглубоко - и попытался осторожно повернуть нож, не так резко, как в прошлый раз. Он почувствовал напряжение металла; он всегда его чувствовал, он всегда знал, что у металла внутри! Ему показалось, что створки медальона раскрываются, сопротивляясь, как сопротивляется живая речная ракушка, если открывать ее ногтями. Да этим ножом можно перерубить медальон пополам! Мягкое серебро - и почти булат! Но серебро почему-то не подавалось и не сминалось - изгибалось, сминалось лезвие ножа! И вдруг - или ему показалось в темноте? - медальон выбросил искру. Щелчок получился гораздо громче, чем в прошлый раз, и щеку обожгло резкой болью: как Есеня ни отстранялся, а осколок все равно влетел ему в лицо.

Полоз вскочил на ноги, словно только и ждал этого момента. Есеня выронил и медальон, и нож, обеими руками схватившись за левую скулу - кровь полилась сразу, и под пальцами он почувствовал острый кусок лезвия. Наверное, от такого не умирают, но Есеня почему-то испугался. Полоз развернул его к себе, оторвал его руки от лица и запрокинул ему голову, наклоняя к свету. Потом выдохнул с облегчением и, ухватив Есеню за глотку, одним движением повалил на снег.

- Ты слов не понимаешь? - прошипел он ему в лицо.

Есеня попытался вырваться, но тщетно: пальцы Полоза сдавили горло, словно затянутая петля, а ноги Есени он прижал к земле коленом. От одного только удара по кадыку остановилось дыхание, а потом и вовсе потемнело в глазах, да еще и кровь лилась по лицу ручьем - Есеня от испуга едва не разревелся.

- Лежи, не дергайся, - Полоз ослабил хватку, и Есеня с воплем вдохнул. - Ну какой ты дурак, Жмуренок, а? Бить тебя - и то жалко.

Полоз, не дав ему опомниться, выдернул осколок металла из скулы чистой тряпицей, долго прикладывал к ране снег, а потом еще и наложил шов толстой иглой с суровой ниткой.

- На мою шею… - ворчал он. - Интересно, дети все такие, или это мне так повезло? Если все, то я - счастливый человек.

- Это тебе так повезло, - кашляя, пробормотал Есеня.

- Молчи лучше, - рыкнул Полоз, но уже без злости. - Снег прижми к скуле, чтоб кровь течь перестала. Нет, я и вправду тебя убью когда-нибудь, честное слово… Правильно Ворошила говорил, нечего тебе делать в Урдии.

- Полоз, он почти открылся! Просто нож не выдержал! - попытался оправдаться Есеня.

- Еще один раз ты попробуешь сделать что-нибудь подобное, и я дальше пойду один, понятно? И делай тут что хочешь. Можешь вернуться домой и сказать, что медальон у Полоза. Мне будет легче уходить от стражи, чем воевать с тобой. И как Хлыст со Щербой с тобой в одном шалаше жили, а?

- Нормально жили… - буркнул Есеня.

Часть третья. Голодный город

Глава I. Балуй. Виселица

Река еще не встала настолько крепко, чтобы без опаски ездить по льду. Полоз договорился с перевозчиками, но они сказали, что не тронутся с места раньше чем через неделю, да и то если все это время будет держаться мороз. Тяжелые вещи оставили у перевозчиков и в город отправились налегке.

В Кобруч вошли на рассвете, через ворота, как положено законопослушным гостям города, заплатив четыре медяка. Полоз назвался Горкуном, а Есеню представил своим сыном, Горкунышем, соответственно, и велел ему не забывать свое новое имя. Он сказал страже, что они приехали из Урдии, и очень попросил Есеню помалкивать, потому как по говору стража без труда догадается, откуда они на самом деле. Полоз же отлично воспроизводил гортанный, грубоватый урдийский акцент с твердым произношением.

- Что, теперь всю дорогу молчать, что ли? - ворчал Есеня.

- Всю дорогу, - хмыкнул Полоз и добавил с улыбкой, точно копируя говор жителей Кобруча: - Патамушта ани сразу паймут, аткуда ты приехал.

Есеня прислушался: вокруг говорили так же смешно, как только что изобразил Полоз, - растягивая «а» и широко открывая рты.

Кобруч размером не уступал Олехову, а может, был и побольше. От ворот Полоз повел Есеню к базарной площади, но ничего, кроме узких - совсем узких - и извилистых улочек, Есеня вокруг не увидел. Пожалуй, дома было чище. Да и побогаче как-то. Окна пузырем никто не затягивал - разве что в деревнях. И в Олехове в каждом дворе стояли мастерские - а тут домики налезали один на другой.

- Полоз, а где живут их благородные? У нас сразу видно - на холмах. А тут и холмов-то нету…

- Вон, видишь - башенка? - Полоз указал за городскую стену. - Вот там живет благородный Драгомир.

- И все? Один, что ли?

- Ну, так высоко сидит только Драгомир, остальные - в центре, вместе с купцами.

- Благородные? Вместе с купцами? Да ты врешь!

- Нет, я не вру.

- А где мы будем ночевать?

- На постоялом дворе. Сходим на базар, поедим, город посмотрим - а потом поищем место. Сегодня, между прочим, воскресенье, так что нам повезло - народу будет уйма, никто на нас внимания не обратит. Да, еще хотел напомнить. Если что случится, если стража прицепится - ты убегай сразу, уноси медальон. За меня не беспокойся, я как-нибудь разберусь и без тебя, понял?

- Понял, - вздохнул Есеня: он уже сообразил, что спорить с Полозом - себе дороже, а поступать по-своему и вовсе небезопасно.

На базарной площади и вправду собралась толпа, только никто не ходил вдоль рядов, и вообще - Есеня не услышал привычного шума базара. Толпа гудела, люди толкались, и взоры их устремлялись в сторону сооруженного на площади помоста со странной конструкцией в центре - столба с поперечной балкой, на конце которой висела веревочная петля. Есеня подумал, что в ней не хватает лишь сапог - у них на базаре часто устраивали такую игру: заплати денежку и попробуй залезть на столб за сапогами. Только столб делали круглым и мазали салом. Этот же был слишком грубым для такого развлечения - прямоугольным и неструганым, все ляжки в занозах будут, и сапог не захочешь. Может, поэтому все и смотрят - найдется ли дурак, охочий из себя занозы неделю таскать? Но зачем тогда вокруг толпы столько стражи?

- Полоз, а чего они туда уставились все, а?

- Пошли, - грубо оборвал его Полоз и потащил в противоположную сторону, к пустым рыночным рядам.

- Нет, ты мне объясни, это зачем? Все равно сейчас ничего не купишь, пойдем посмотрим, а?

- Незачем на это смотреть…

- На что «на это»?

В это время на помост поднялся человек в одежде стражника под плащом, толпа всколыхнулась и зашумела еще громче. Человек держал в руках свиток и смотрел в толпу, словно ждал, что она смолкнет.

- Полоз! - Есеня дернул его за полушубок. - Ты можешь мне по-человечески объяснить?

- Пошли скорей, я сказал, - лицо у Полоза было перекошенное и посеревшее. Он миновал полосу торговых рядов и устремился к выходу с площади, на одну из узких улочек, стекавшихся к базару.

Стук копыт заставил всех оглянуться: на площадь выехала карета, запряженная четверкой вороных тонконогих лошадей. Карета блестела на солнце, так что было больно глазам.

- Она что, золотая? - Есеня раскрыл рот: золото от подделки он отличал на раз.

- Золоченая, - Полоз снова скривился.

Дверца кареты раскрылась под мелодичный звон колокольчика, прикрепленного над окошком. Есеня ожидал увидеть благородного господина, но из кареты неловко вылез толстый, одышливый человек, похожий на попугая, разодетый в парчу и меха. На каждом пальце у него красовалось по увесистой золотой печатке, пряжка пояса была украшена крупными блестящими камнями, на шее висел огромный медальон в форме бабочки, тоже из золота с камнями.

- Полоз, что это за пугало? - хохотнул Есеня.

Между тем пугало, скинув с козел кучера, уселось на его место.

- Это? Это - вольный человек, - хмыкнул Полоз.

- Ты чего? - Есеня не оценил шутки.

- Я говорю совершенно серьезно. Пойдем отсюда, я сказал. Потом поедим. Или найдем кабак. Там, конечно, подороже, зато спокойней.

- Дорогу вольному Доброжиту! - раздался окрик с улицы, идущей от центра города.

Еще одна золоченая карета, только запряженная цугом, вылетела на площадь: толпа с ропотом расступилась, послышался женский визг. Кучер, приподнявшись на козлах, изредка щелкал кнутом не только по спинам лошадей, но и по людским головам - чтоб принимали в стороны быстрей.

«Вольный человек», похожий на попугая, тут же схватился за вожжи, поднялся на ноги и молодецки присвистнул. Кони сорвались с места прямо в толпу, Есеня видел, как кто-то упал под копыта, началась давка, крики, хрипы.

- Полоз, они что, с ума сошли, а? - Есеня обмер.

- Пошли отсюда, кончай глазеть, - Полоз грубо дернул его за руку.

Обе кареты остановились у самого помоста, когда с улицы снова донеслось:

- Дорогу вольному Держикраю!

Третья карета не успела добраться до толпы, когда из узкой улочки, в которую Полоз тянул Есеню, вылетели сани, запряженные тройкой белых коней с колокольцами. Санями стоя правил человек, одетый в три собольи шубы сразу, и все три - мехом наружу. Он свистел и крутил кнутом над головой, кони несли галопом. Есеня едва успел отскочить в сторону, чтобы не оказаться под копытами, и прикрылся рукой, увидев, что лихач метит кнутом ему в лицо. Но Полоз выбросил руку вперед раньше, и Есеня так и не понял - рука обвилась вокруг кожаной полосы или кожаная полоса вокруг гибкой, как змея, руки. Одним коротким движением Полоз дернул кнут к себе, и лихач вылетел из саней к его ногам. Кони свернули в сторону, поскольку вожжи лихач из руки не выпустил, сразу сбавили ход и остановились, опрокинув крытый навесом лоток.

Человек несколько секунд лежал лицом вниз, под разметавшимися шубами, но потом быстро поднял голову и посмотрел на Полоза снизу вверх.

- Все понял, - он встал на колени, развел руками, словно извиняясь, и широко улыбнулся. - Привет вольным людям Оболешья! Не узнал, не разобрался, виноват!

Человек захохотал и поднялся, отряхиваясь, а Полоз швырнул кнут к его ногам и снова потянул Есеню за собой, не глядя более на лихача.

- Не удержался, - пробормотал Полоз, словно извиняясь перед Есеней, и тут же остановился как вкопанный: навстречу им направлялись человек пять стражников.

- А ну-ка, дайте взглянуть на вольных людей Оболешья, - недобро усмехнулся один из них и добавил виновато: - У нас приказ - проверять всех оболеховских.

Полоз нагнулся к уху Есени и шепнул, коротко и властно:

- В толпу беги, шапку выверни, как учил. Быстро!

Есеня ни секунды не сомневался, что Полозу ничего не стоит справиться с пятью стражниками, иначе бы он никогда его не бросил! А быстро бегать он умел, потому рванул с места и, перепрыгивая через пустые торговые ряды, дунул обратно на площадь. Кто-то свистнул, и ему наперерез от другой улицы побежал еще один стражник, но Есеня сразу его заметил и сменил направление, врезавшись в толпу, когда тому оставалось шагов десять, чтобы Есеню догнать.

Пожалуй, такого скопища народа он не видел никогда и никогда в такой толпе не толкался. У них на базаре людей тоже хватало, но ни разу его не стискивали с такой силой.

- Дорогу вольному Своемыслу! - гаркнули справа, и толпа подалась в сторону, засасывая Есеню внутрь. Он, как учил Полоз, снял шапку и вывернул ее мехом наружу, но надеть не смог, так сильно его зажали со всех сторон. Пожалуй, ни один стражник не осмелился бы сюда сунуться! Однако Есеня ошибся: не прошло и нескольких минут, как стражники, прокладывая себе дорогу тяжелыми плетками, направились в толпу. Но их планы спутал лихач в трех шубах на своих санях - спасаясь от копыт и кнута, люди отпрянули в стороны, и стражники оказались стиснутыми так плотно, что не могли размахивать руками, а Есеню оттеснили еще глубже, ближе к помосту. Шапка вылетела из вывернутой руки, но подобрать ее он не сумел: стоило только нагнуться, и затоптали бы тут же!

Интересно, ради чего все они тут собрались? Ради того, чтобы поглазеть на тех, кто полезет за сапогами на неструганый столб, явно не стоило так рисковать! Выбраться из толпы Есеня все равно не мог, да и любопытство его с каждой минутой росло: наверняка предстояло из ряда вон выходящее зрелище, если все эти люди согласны ждать его в таких жутких условиях. Он огляделся: лица вокруг него были странно осунувшимися, люди явно оделись в самое нарядное, что имели, - деревенские приезжали в Олехов, одетые примерно так же: бедно и в то же время с претензией. Вычищенные полушубки, перевязанные яркими поясами, пестрые платки на головах женщин с чернеными бровями и нарумяненными щеками, шапки, которые надевали только по праздникам, - такими новыми они выглядели. Некоторые держали на плечах детей помладше; впрочем, детей в толпе было немного. Неужели тут все из деревни?

Странная это была толпа - усталая и разгоряченная одновременно. Они таращились на помост с жадностью, переговаривались вполголоса, показывали пальцами на кареты и на «вольных людей». И в то же время Есеня каждому из них посоветовал бы пойти выспаться - глаза их оставались мутными, ненормальными какими-то. И на минуту ему показалось, что все они - ущербные, все как один. Почему он никогда не замечал, что его отец смотрит точно так же? Подслеповато хлопая ресницами, морща лоб, будто силясь что-то понять. Странный взгляд, пугающий, нечеловеческий.

Есеня пытался отыскать глазами Полоза, но ничего не видел - толпа загораживала обзор: виден был только высокий помост, хотя перед ним остановилось штук шесть карет. Зато Есеня отлично разглядел множество мальчишек, забравшихся на крыши пустых лотков и лавочек, которых оттуда пытались согнать стражники. Впрочем, они не усердствовали.

Когда на площадь выехала странная повозка, Есеня не сразу понял, почему толпа так заволновалась. То тут, то там раздавались крики, сопровождаемые взрывами едкого, злорадного смеха:

- Дорогу вольному Живораду!

Стража разгоняла толпу перед повозкой, и только тут Есеня разглядел, что она везет клетку с толстыми прутьями, а в клетке стоит человек, прикованный к прутьям за руки и за шею. Человек был грузен и высок, и раздет до пояса, отчего кожа его посинела, и на ней резко выделялись багровые, кровоточащие полосы.

Над площадью разлетелся страшный женский крик:

- Пустите! Пустите меня к нему! Я хочу умереть вместе с ним!

Женщине зажали рот, потому что после этого и сквозь шум толпы слышались придушенные вопли. Человек в клетке не шелохнулся, будто и не заметил ее крика. Глаза его смотрели вперед и словно ничего не видели. Или видели, но не здесь, не на площади, а далеко за горизонтом.

И тут Есеня догадался, что сейчас будет и зачем люди здесь собрались. Не в лесу жил - слышал и про виселицы, и про то, что в других городах преступников казнят. Только не мог себе представить, что можно вот так - посреди города, на глазах толпы… Ему стало стыдно, неловко перед этим равнодушным человеком в клетке - Есеня пришел посмотреть на него, потешиться, словно это дрессированный медведь. Каково это - умереть на глазах тысячи людей? А с другой стороны, любопытство пересиливало любую неловкость. Люди же вокруг любопытства не скрывали и никакого стыда не чувствовали - впрочем, как и жалости.

Между тем, далее все происходило так буднично, так прозаично, что Есеня не верил, будто человека собираются лишить жизни на самом деле. На помосте появлялись какие-то люди, долго-долго зычными голосами читали приговор, настолько длинный, что Есеня не понял толком, в чем же этого человека обвиняют. Не в том же, право, что он скреплял своей печатью какие-то долговые расписки, перечисление которых заняло столько времени! Висельника освободили от оков и вывели из клетки, но прежде чем толпа снова его увидела, перед помостом произошло какое-то замешательство, шум и крики, несколько стражников направились к месту казни, толпа заволновалась, не понимая, в чем дело. Люди подпрыгивали и вытягивали шеи, надеясь разглядеть, что происходит, мужчины поднимали женщин на вытянутых руках, и те что-то говорили, но в шуме Есеня не расслышал ни единого слова.

И только когда приговоренного подняли по лестнице наверх, стала понятна причина задержки: он не хотел идти. Он упирался, повисал на руках стражи, рвался и кричал - тонко, отчаянно и нечленораздельно. Толпа отозвалась свистом, смехом и возмущенными воплями, а Есеня неожиданно понял, что ему больше не хочется на это смотреть. Нет, жалости он не чувствовал, разве что совсем уж в глубине души. Нечто вроде неловкости. Ему хотелось закрыть лицо руками - во всех рассказах приговоренные гордо всходили на плаху и иногда произносили дерзкие речи в лицо палачам. Но никогда они не выли и не сопротивлялись, как дети, которых ведут умываться вопреки их воле. Это было отвратительно, а вовсе не интересно! Есеня беспомощно огляделся, но толпа не разделяла его мнения, напротив, люди вокруг нашли происходящее забавным: кто-то хохотал, кто-то свистел и улюлюкал, кто-то уставился на приговоренного плотоядным взглядом с блуждающей полуулыбкой.

А потом Есеня на секунду представил себя на месте висельника - и обомлел: а что еще должен делать человек, который через несколько минут умрет? И звали его Живорад, как будто в насмешку над судьбой… Неужели умирать настолько страшно? Настолько, что становится все равно, смеются сейчас над тобой, улюлюкают или злорадно торжествуют?

Есене захотелось немедленно выбраться из толпы, уйти и больше не смотреть на помост и на плачущего в голос приговоренного - такого большого, взрослого…

Есеня попытался пробиться к краю; когда толпу перестали теснить, напряжение в ней немного ослабло, но все-таки движение давалось ему с большим трудом: каждый, кого он задевал, недовольно шипел ему вслед, а если он случайно наступал кому-то на ногу, то получал и ощутимый пинок в бок или в спину.

Однако как он ни старался вылезти из толпы, все равно не успел - ему показалось, что палачи торопились привести приговор в исполнение нарочно для него. Он хотел отвернуться, но взгляд сам собой тянулся к помосту, где крики приговоренного слышались все отчетливей. Ему накинули на шею петлю, как он ни изворачивался и ни крутил головой, и теперь четверо стражников держали его с двух сторон, подозрительно глядя себе под ноги и стараясь отодвинуться в стороны как можно дальше. Выглядело это суетливо, как-то несерьезно и уж тем более не торжественно. Есеня понял, зачем они отодвигались, когда приговоренный неожиданно, без всякой команды, счета и барабанного боя провалился в открывшийся в полу люк. Его истеричный крик сменился хрипом, и Есеня вспомнил, как крепко Полоз сжимал его горло и как мучительно хотелось вдохнуть - надо было только дождаться, когда Полоз посчитает наказание достаточным и ослабит хватку. И как это страшно, когда воздух не идет в легкие: ему показалось, что петля затянулась у него на шее и давит, и душит… И никто не ослабит хватки…

Шея висельника вытянулась и стала тонкой, как у ощипанного куренка, она не могла выдержать веса грузного, дергающего ногами тела. Лицо его наливалось неестественным вишневым цветом, изо рта вывалился синий, мокрый язык, а тело сотрясали конвульсии, и сумасшедшие глаза смотрели вперед, прямо на Есеню. И выдержать этого взгляда Есеня не мог - он едва не вскрикнул, закрывая руками лицо, и кинулся прочь, расталкивая людей локтями, не замечая тычков и затрещин, не разбираясь, куда бежит и зачем.

Он наткнулся на стражника, который посмеялся, похлопал Есеню по плечу и подтолкнул дальше хлопком в спину, а пришел в себя только на какой-то улице, настолько узенькой, что в ней нельзя было раскинуть руки в стороны, не коснувшись покосившихся заборов или посеревших, изъеденных временем бревенчатых стен.

Есеня потряс головой - глаза висельника на красно-синем лице с высунутым языком смотрели на него и не желали стираться из памяти, так что ему пришлось помахать рукой перед глазами, чтобы видение исчезло. Он встряхнул головой еще раз и огляделся, пытаясь понять, куда вела эта улочка. Она извивалась змеей, ее изредка пересекали сточные канавы и другие, такие же узкие и извилистые улочки. Через четверть часа блужданий по этому лабиринту Есеня едва не отчаялся… Людей ему попадалось немного, внимания на него никто не обращал, а спросить дорогу он побоялся.

Глава II. Балуй. Ночь в чужом городе

Он так и не сообразил, как выбрался на небольшую площадь, от которой в две стороны расходились улицы широкие, мощеные и прямые. Одна из них вела к городским воротам, но не к восточным, в которые вошли они с Полозом, а к южным, а вторая, похожая на аллею в саду Избора, устремлялась на запад и заканчивалась вычурной башней. Вдоль улицы, ведущей к югу, стояли высокие, богатые дома - из чистых струганых бревен, в несколько ярусов, с замысловатыми крышами, крытыми тесом. Дворы вокруг них огораживали сплошные частоколы, с воротами, обитыми железом и украшенными медью, и заглянуть внутрь у Есени не вышло, хотя его очень интересовало: кто же живет в таких домах?

И на площади, и на широких улицах было гораздо больше людей, чем Есеня встретил в лабиринте, и одеты они были по-разному - от оборванцев в лохмотьях до добропорядочных граждан в шубах и на санях, запряженных битюгами. Молочница тащила бидон на тележке и стучала в ворота с криком:

- Молоко! Кому молоко?

Есеня облизнулся и вдруг вспомнил про Полоза. Стоило вернуться на базар, поискать его там, но при воспоминании о виселице Есеню передернуло, и он решил немного погулять, проветриться - тем более что вокруг было интересно: такого он не видел никогда в жизни. Полоз же наверняка не захочет водить его по городу и рассказывать о том, что тут происходит.

Есеня свернул на запад, прошел немного и обомлел: за витыми железными оградами в прозрачных садах с заиндевевшими деревьями стояли каменные дворцы. Вот где живут их благородные! Он припал к одной из решеток, стараясь рассмотреть жилище благородных: витражи в огромных окнах, белые выпуклые картинки на фронтонах, колонны и широченные лестницы. Сзади раздался цокот копыт и грохот колес - Есеня оглянулся и узнал золоченую карету, запряженную цугом. Ворота напротив отворились, и карета въехала на широкую аллею сада, ведущую во дворец, - там жил вовсе не благородный господин, а «вольный человек», недавно глазевший на казнь около базара. У Есени между лопаток снова пробежала дрожь: он бы ни за что не пошел на такое смотреть специально, зная, что за зрелище его ждет.

Кобруч был очень большим городом - или Есене это только показалось? Олехов он знал как свои пять пальцев, поэтому большим тот не выглядел, хотя Полоз говорил, что Кобруч и Олехов почти одинаковые. Есеня бродил по городу весь день, раза два умудрился заблудиться, зато рассмотрел его со всех сторон: и башню с часами над зданием городских старшин на центральной площади, и каменные дома, стоящие вдоль улицы сплошной стеной, со множеством окон в три уровня. Странные это были дома - с плоскими жестяными крышами и низкими чердаками. И люди на улице с этими домами тоже показались Есене странными - не бедные и не богатые. Вроде, хорошо одетые, но как-то серенько, неброско. Они чем-то напомнили Есене Избора: такие же важные, с прямыми спинами, с презрительными взглядами, только гордиться им особо было нечем - ни золоченых карет, ни тонконогих лошадей, ни слуг и стражников рядом. Ходили по улице пешком, иногда парами - без всякой помпы. Но почему-то сразу стало ясно: это благородные господа. Лица у них особенные, и разворот плеч, и движения.

Когда солнце стало клониться к закату, Есеня наконец заметил, что проголодался и, похоже, отморозил уши: про потерянную в толпе шапку он забыл, поднимая воротник и намотанный на шею платок повыше. Они с Полозом не завтракали, надеясь поесть в городе, а не набить желудок черствым хлебом с солониной, провонявшей дымом. Почему-то Есеня нисколько не сомневался, что Полоз ждет его на базарной площади, дорогу к которой было не так уж трудно отыскать.

Базар опустел, двое стражников подметали мостовую, торопясь закончить работу дотемна: над площадью сгущались сумерки. Есеня огляделся, и взгляд его сам собой уперся в помост: грузное тело продолжало висеть в петле и слегка покачивалось, отчего казалось живым. Зрелище было столь жутким, что Есеня едва не сбежал оттуда снова, забыв, зачем пришел. Он попятился, уставившись на повешенного: издали ему померещилось, что покойник смотрит на него широко раскрытыми глазами.

Полоза на базаре не было. Может быть, он вернулся к перевозчикам, за городскую стену, где они ночевали прошлой ночью? Есеня добежал до восточных ворот, но, к его удивлению, в городе стемнело, и ворота давно закрылись. И если дома он мог выйти из города, когда ему заблагорассудится, потому что знал десяток лазеек в городской стене, то здесь отыскать их в темноте не сумел бы.

Еще Полоз говорил, что в городе есть постоялые дворы, где можно переночевать; мороз крепчал, и с ночлегом стоило поторопиться. Где могут стоять эти постоялые дворы, Есеня и предположить не мог. Наверное, возле базара. Но возвращаться туда вовсе не хотелось - кто их знает, этих висельников… Может, по ночам они ловят зазевавшихся прохожих и едят?

Улицы опустели очень быстро, одинокие прохожие спешили и шарахались от Есени, когда он пытался спросить, где можно найти постоялый двор. Случайно он набрел на освещенные окна кабака и очень обрадовался, заваливаясь в тепло. Народу там было много - угрюмые, неразговорчивые люди пили пиво, посасывая сухую рыбку, и Есене показалось, что все они клюют носом: вот допьют - и уткнутся лицом в пустые кружки. Никакого веселья, никакого разгула - негромкие разговоры и скука. Есеня присел в углу недалеко от входа, но его приход не остался незамеченным: как видно, сидели в кабаке завсегдатаи, и появление чужака их удивило.

От тепла сразу загорелись щеки и уши, начали отходить замерзшие пальцы - в это время они с Полозом ужинали, а потом Есеня засыпал, утомленный дневным переходом. Сегодня спать ему хотелось сильней обычного: одно дело - идти по лесу, и совсем другое - гулять по незнакомому городу. Ноги гудели, как и голова, полная новых впечатлений.

Очень хотелось есть, так что и вид соленой рыбешки вызывал спазм в желудке. И тут Есеня с ужасом понял, что у него нет денег. То есть ни одного жалкого медяка. Деньги Полоз держал у себя, и Есеня нисколько не возражал, считая это естественным и правильным. А теперь он не мог купить даже хлеба! А главное - здесь не было родного дома, куда он в случае чего мог бы пойти поесть…

- Чего сидишь? - к нему подошел хозяин кабака, широкий и неуклюжий. - Пить будешь - плати, а не будешь - катись отсюда.

Страницы: «« ... 678910111213 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

В данный сборник включены рабочие программы по информатике и ИКТ, соответствующие Федеральному компо...
Вам нужна хорошая работа? Вы ее найдете! Деньги? Сколько угодно! Здоровье? Пожалуйста! Любовь? Никак...
Книга «Глаз и Солнце», созданная выдающимся ученым, академиком С. И. Вавиловым (1891–1951), стала кл...
Антология включает как научно-популярные очерки, посвященные истории возникновения и развития алхими...
Учебное пособие соответствует требованиям Государственного образовательного стандарта третьего покол...
Супружеская чета Лужайкина-Буторкиной – идеальная крепкая пара. По административным возможностям мэр...