Ведьма полесская Кулик Виталий
– Ну, ты опять, Лявон, со своей придурью лезешь. Какой тебе ещё «слом»?! Может, карова, а? – поддел деда один из панских слуг.
– Э-э-э, темнота затюканная! Сломы – ета такие здоровенные животины, як гора. А живуть яны в тёплых краях, де снега люди сроду николи не бачили, бо там лета круглы год, – гордо блеснув знаниями, Лявон тоже нагнулся и, как заправский знаток-охотник, потрогал медвежью шерсть.
– Может быть «слоны», а не «сломы», а, дед Лявон? – поправила старика, собравшаяся было уже идти в дом, Прасковья Фёдоровна.
– Дане, барыня, сломы! Бо яны всё ломять. Спереди у них велизарные клыки торчат, а вместо носа труба висит. Вот тольки запамятовал якой длины шерсть. А по масти, точно кажу, вот як ентая буде, шэрая. Ну… або бурая.
– Лявон, так на слонах же нет шерсти. Разве что на твоих «сломах», – засмеявшись, весело произнесла Прасковья Фёдоровна.
Такое неверие сильно задевало самолюбие Лявона. Да ещё и при целой дюжине мужицких ушей. В таких случаях старый балагур заводился ещё больше. Идти на попятную было не в его правилах. А уж сбить деда Лявона с мыслей или ввести в неловкое положение нестыковками в его рассказах было практически невозможно. Любое замечание вызывало у него волну новых выдумок и невероятных объяснений. Так и на замечание Прасковьи Фёдоровны у Лявона мгновенно нашёлся ответ.
– Ну, ета кали сламы дома, дык без шерсти. А яны ж часта заходять и в соседние губернии, а там и погода другая.
Деда Лявона уже понесло, и чем больший он видел в глазах слушателей интерес, тем складнее привирал и сочинял на ходу. Вот и сейчас, войдя в словесный раж, дед Лявон без всякого угрызения совести нёс очередную ахинею о слонах.
– Мне казали, што у Смаленскую губернию раз цэлае стада сламов зайшло, продолжал он. – Зайшли – а там зима! И як же ж им без шерсти? А-а, то-то ж, – назидательно потряс пальцем Лявон.
– Во даёт дед! – кто-то аж расхохотался.
Многим слушателям любые выдумки деда Лявона было за милую душу послушать.
Пан Хилькевич с облегчением увидел санную повозку, тайком подкатившую к дому сзади, но, рассказывая что-то мужикам о медведе, он не заметил, как и замёрзшая супруга тоже направилась в дом.
Войдя через главный вход, Прасковья Фёдоровна нос к носу столкнулась в прихожей со старичком интеллигентного вида с саквояжем в руках. Это был известный на весь уезд доктор.
– О, Иосиф Моисеевич, здравствуйте! Какими судьбами? И что это вы не через парадное?
– Добрый день, любезнейшая Прасковья Фёдоровна, – бодро поздоровался доктор. – Позвольте заметить, я и сам в некотором недоумении. Но таково указание Семёна Игнатьевича. Полагаю, он не хотел вас беспокоить, и ваш возничий показал, где войти. Ну-с, а теперь давайте к больному.
– К какому больному? – удивилась Прасковья Фёдоровна.
– Ну как же, голубушка? Совершенно случайно я повстречался в дороге с Семёном Игнатьевичем, и он попросил меня осмотреть воспалившиеся раны у Андрея Семёновича. А что с ним случилось-то?
Прасковья Фёдоровна испуганно воззрилась на доктора, а затем молча ринулась в комнату сына. Доктор скоренько поспешил за ней.
Увидев зашедшую вместе с доктором Прасковью Фёдоровну, Андрей немало растерялся. Ничего не понимая, мать с тревогой смотрела на лежавшего на кровати сына.
– Здравствуйте, Андрей Семёнович, – всё так же бодренько поздоровался доктор и, поставив саквояж и надев пенсне, привычно произнёс: – Ну-с, голубчик, давайте посмотрим, что там у вас.
Виновато глянув на матушку, Андрей с гримасой боли стянул одну сторону рубахи и оголил плечо. На плече виднелись четыре рваные воспалившиеся полосы, вид которых был точно не для слабонервных.
– Андрюшенька… это что такое? – с придыханием ужаснулась Прасковья Фёдоровна, машинально приложив руку к губам.
– Мам, ну мы же говорили: свалился с дерева, – отводя взгляд, Андрей смущённо повторил заученную неправду.
Склонившись над плечом, Иосиф Моисеевич сначала поцокал языком, а затем, изумлённо покачав головой, выдал свою версию:
– Вы, Андрей Семёнович, как-то уж крайне неудачно свалились. По форме и размерам я бы даже сказал, что это след от лапы какого-нибудь зверя: медведя, например. Да где ж у нас теперь те медведи?
– Ох, господи! – горестно охнула Прасковья Фёдоровна и, обессиленно рухнув на стул, схватилась за сердце.
Доктор испуганно распрямился и начал переводить растерянный взгляд то на Прасковью Фёдоровну, то на Андрея.
– Простите, я что-то не то сказал? – в недоумении спросил он.
Андрей виновато глянул на матушку и обратился к доктору.
– Иосиф Моисеевич, два дня назад мы с отцом были на охоте… Шкуру медведя мужики разглядывают во дворе.
– Ну, уважаемый… – доктора аж передёрнуло, – право, не знаю, как вы ещё живы остались…
Как только в дом зашёл пан Хилькевич, пришедшая в себя Прасковья Фёдоровна начала донимать расспросами его и сына, выпытывая правду. На все вопросы у пана Хилькевича был один ответ: в случившемся немалая вина Прохора Чигиря, крепостного охотника пана Войховского.
– И вы оставите это безнаказанно? Немедля его сюда!
Разгневанная Прасковья Фёдоровна уже просто не могла ни сидеть, ни стоять. Она как заведённая ходила туда-сюда, до боли заламывая себе руки.
– Разберёмся, – неуверенно ответил Семён Игнатьевич.
– Уж извольте постараться, разберитесь. А я этого холопа уже ненавижу! – угрожающим тоном заявила о своём чувстве Прасковья Фёдоровна.
Глава 5
Куцый и чахлый зимний день бесславно пал под грозной поступью уверенно сгущающихся сумерек. Медвежью шкуру унесли. С панского двора мужики расходились с яркими впечатлениями и отличным настроением.
Не стал долго задерживаться и приказчик. Отдав кое-какие распоряжения дворовым, он неуверенным шагом направился домой. Свернув в улочку, ведущую к своей хате, Петро различил трусившую впереди фигуру деда Лявона и ускорил шаг.
– Ну что, Лявон, не выгорело чарки на панском дворе? – поравнявшись с дедом, спросил приказчик. – А то на радостях да за приезд пана могло б и перепасть что-нибудь.
Петру хотелось в разговоре хоть немного отвлечься от чёрных мыслей, одолевавших его наедине.
– Ага, там перепадёт – батогом по бокам! Да яще и на завтра пригласят на опохмелку явиться! – обрадовавшись важному попутчику, бодро ответил Лявон.
– А про слонов-то этих, ты откуда знаешь?
– Дак я ж по молодости, кали на подряде был, многому научился. Даже грамоте обучен был. Вот книжку про етых сломов там и читал. – Лявон не мог удержаться, чтобы хоть что-нибудь да не приврать.
То, что Лявон был на подрядных работах – сущая правда. Да не где-нибудь, а в самом Менску[16]. Тогда многие помещики отдавали своих крепостных внаём. Вот только условия, в которых жили и работали наёмные рабочие, часто оказывались почти каторжными. Но Лявону повезло. Он вместе ещё с тремя мужиками был отобран для работы у небольшого городского начальника, живущего в самом Менску.
Неизвестно каким образом, но Лявон там завёл знакомство с гувернёром господских детей, от которого и почерпнул свои познания в грамоте и общем кругозоре.
Вернувшись в село, Лявон считал себя на голову выше всех остальных крепостных. Выучив полтора десятка букв и умея с горем пополам прочитать из них слова, состоящие из одного или двух слогов, он важно расхаживал по дворам и хвастался, что может справиться даже на должности писаря.
Сначала более-менее правдивые рассказы о городской жизни, о его работе там, о похождениях и приключениях завлекали слушателей и придавали Лявону значимости в глазах односельчан. Но со временем запас историй иссяк, и, чтобы поддерживать к своим рассказам интерес, он начал понемножку привирать и сочинять. Уже известные всем повествования Лявона обрастали вдруг новыми деталями и развязками. Все, конечно же, понимали, что слушают старую сказку в обновлённом облачении, но даже старую сказку Лявон преподносил с таким артистизмом, что и в сотый раз было любо-дорого её послушать.
– Так, так, – уверял дед приказчика, – в городе я большущую книжку про сломов прочитал. Правда, давно ето было. В той книжке про всяких диковинных зверей написано, – ни капельки не смущаясь, врал Лявон.
Петро не стал оспаривать слова насчёт чтения книжек, да ещё и больших. Он просто заметил, что в речах Лявона всегда можно найти зерно истины. Пусть оно и страдает в облачении всевозможных измышлений, но суть остаётся верной. Взять хотя бы этих слонов. Ну и что, что Лявон немного не так их называет. Но они ведь существуют! И живут в тёплых краях, и ростом они почти с хату, и клыки огромные есть. Всё это Прасковья Фёдоровна сама подтвердила. Так что не так прост этот дед Лявон. Может просто надо уметь его слушать и научиться выбирать зёрна из плевел.
– Да-а-а, Лявон, повезло тебе, что немного свету повидал.
– Я гляжу, Кузьмич, грызёт тебя тревога якая-то, – неожиданно и уже совсем серьёзно произнёс дед Лявон. – Ежели не секрет, поделись. В таких случаях выговориться надо, душевный груз разделить с кем-то. Авось и полегчает.
Петро даже приостановился. Ему самому уже давно хотелось кому-нибудь всё рассказать, совета спросить. Но пока не решался. А тут раз – и твои помыслы и страхи кто-то читает, как «Отче наш». Ну, старик! Ну, удивил!
– Послушай, дед… а пошли-ка ко мне. По шкалику выпьем, грибочками солёными закусим, – неожиданно даже для себя, предложил Петро.
Тут уж и дед Лявон от такого неожиданного предложения чрезмерно удивился. Сам приказчик в гости к себе звал! Дед принадлежал к тому типу людей, для которых такие предложения дважды повторять не надобно.
– Хм. А чего ж не пойти? Пошли, коли не шутишь! – с радостью согласился Лявон.
Солёные огурцы и грузди были отменной закуской. Выпитая горелка приятно согревала нутро. При свете чадившего каганца[17]и зажжённой в припечке[18]лучины, Марфа и Марыля с недоумением поглядывали на Петра, стараясь понять, что происходит. Такого ещё никогда не было, чтобы панский приказчик привёл домой и вместе пил горелку с каким-то баламутом, самым нищим и непутёвым мужиком на селе.
А хозяин тем временем, выпив с гостем ещё по одной чарке, вдруг спросил у Лявона:
– Вот скажи мне, дед… Ты прожил уже немало, кое-где побывал, кое-чего повидал… А не приходилось ли тебе видеть или слышать о такой живности, чтоб по небу летала как птица, а на ногах вместо лап росли копыта… ну, точь-в-точь как у козы.
– Ха! А чего ж не слыхал! И слыхал, и встречал! – бодро ответил дед Лявон, довольный угощением. Он теперь на любой вопрос отвечал бы только утвердительно.
Через несколько мгновений в изворотливом на выдумки мозгу Лявона уже были готовы несколько вариантов ответа. И он выбрал самый, на его взгляд, захватывающий и сулящий непременной просьбы хозяев продолжить эту тему, ответ.
Все домочадцы, услышав концовку беседы и затаив дыхание, напряжённо ожидали, что скажет гость. А подвыпившему Лявону главным было заинтриговать хозяев, чтобы подольше задержаться в тёплой хате, да ещё и за столом. Сделав таинственно-испуганную мину на лице, он подался вперёд и громким шёпотом выдохнул:
– Ведьма!
Сам Лявон о ведьмах, конечно же, много всякого слышал, для Полесья это вовсе не редкость. А вот чтобы воочию увидеть или повстречать летающую или ползающую нечисть, да ещё и с копытами вместо ног – не приходилось. Но хитрый дед живо заметил, что его задумка сработала.
Петро застыл как громом поражённый, щёки его побледнели. Вскрикнула испуганно Марфа, уронив на пол веретено, которое держала лишь для того, чтобы занять руки. Марыля вздрогнула и затаила дыхание. Лишь малые дети продолжали беззаботно дурачиться за печкой. На их долю ещё хватит всяких волнений и невзгод. Всё впереди…
Чтобы ещё больше произвести впечатления на испуганно застывших хозяев, Лявон решил дальше развивать удачно выбранную тему:
– Ведьма, ведьма, – словно убеждая в правдивости своих слов, таинственно повторил он. – А яще я знаю точно, што пришлая старуха тоже якшается с нечистым, а посему – тоже ведьма. И живе яна у черта на куличках, як и полагается ведьме. А скольки за последнее время бед сотворилось? Раней такого не бывало. Вон у Архипа малец по льду игрался, да и ногу сломал. Он который уж год с детьми на реке зимой играется – и ничего. А чего тогда вдруг беда приключилась? А оттого, што Архип перед этим ехал от кума, добра выпивши, да чуть не придавил Химу конём. Думал, баба наша деревенская перед ним – спьяну-то не разобрался! Объехал Химу, да яще и пихнул яе в снег. У нашего мужика на такое всегда геройства хватае. Вот и поплатился детским увечьем… Во, брат, якие дела!
Дед Лявон сумел в трёх словах намешать правды с домыслами и, приукрасив рассказ своими умозаключениями, замолчал с чувством исполненного долга. Затем он важно обвёл всех взглядом и, удовлетворившись напущенным на слушателей страхом, заслуженно потянулся к налитой чарке.
Петро предполагал такой ответ, но в глубине души всё же надеялся, что Лявон расскажет о каком-нибудь неведомом существе, в которое он с радостью бы поверил. Но слова деда Лявона лишь подтвердили его жуткую догадку. Ответ старика, словно ножом полоснул Петра по сердцу. Оно бешено забилось в предчувствии перемен к худшему. Приказчик уже и сам твёрдо догадывался, чьи это козни и за что. А ведь было за что…
Глава 6
Старуха Серафима появилась в окрестностях Черемшиц около года назад. Откуда она пришла и кто она такая, никто толком сказать не мог. А поселилась пришлая старуха в заброшенной охотничьей избушке, которая стояла в глухомани как раз на меже панских и казённых угодий. Избушка была давняя, порядком обветшавшая, и никто на неё никаких прав не заявлял. Вот в это затерянное среди лесов и болот примитивное жилище и забросила судьба странную пожилую женщину.
Впервые люди начали замечать незнакомую старуху в начале лета, когда выходили работать на дальние наделы. Некоторые видели её, когда заготавливали дрова и хворост в лесу. Чаще других рассказывали о странной отшельнице пастухи. Они не раз наблюдали, как Серафима, не обращая ни на кого внимания, собирала всякие травы, коренья, цветы и прочую растительность.
Но впервые люди заговорили с этой старухой во время второго сенокоса. А случилось так, что один из косцов – совсем ещё мальчишка, впервые вставший в ряд мужиков-косцов, – сильно поранился. Стараясь идти наравне с мужиками, его ещё неокрепшие руки изрядно устали, и при очередном отменташивании[19]косы парнишка не рассчитал и основательно располосовал себе кисть. Рана оказалась глубокой и сильно кровоточащей. Перепуганные мужики суетились вокруг подростка и советовали остановить кровотечение каждый по-своему. Но лучше дедовского способа, как помочиться на рану и просто её перевязать, никто ничего предложить не мог, да и не знал.
Пока одни толпились возле паренька, а другие в спешке запрягали лошадь, чтобы скорее отправить его в село, никто и не заметил, как среди этой суматохи появилась пришлая старуха. Все вдруг притихли и молча уставились на неё.
Не обращая ни на кого внимания, Серафима уверенно направилась к пострадавшему.
Мужики послушно расступались.
Старуха склонилась над пареньком. Взглянув на рану, она перевела свой колючий взор на бледное лицо подростка; тот был до смерти перепуган видом своей разрезанной плоти и обилием сочившейся крови. Холодный пот буйными каплями выступил на искажённом, больше от перепуга, чем от боли, лице.
– Не бойся, милок. Ничего страшного нет. Ты только закрой глаза и не гляди на рану. Всё обойдётся.
Странный взгляд старухи и мягкий, успокаивающий и в то же время уверенный голос возымел своё действие. Хлопец закрыл глаза и, оказавшись в сонном полузабытьи, почти сразу же перестал дрожать. Говоря языком докторов, он был для начала мастерски выведен из шокового состояния и погружён в гипнотический транс.
Серафима достала из своей торбы несколько больших лопуховатых листьев какого-то растения. Они были свежие, видимо, совсем недавно сорванные. Растерев в руках, старуха приложила их к ране и, крепко зажав узловатыми пальцами, начала невнятно что-то бормотать.
Столпившиеся вокруг мужики завороженно наблюдали за происходящим. Никто даже слова не проронил.
Через некоторое время Серафима разжала руку и осторожно отняла быстро увядшие листья. Кровь из раны уже не сочилась. Одобрительно кивнув головой, Серафима опять приложила к ране свежие листья. И опять что-то прошептав, повторила те же действия. На этот раз края раны выглядели обветренными и подсохшими, как будто порез случился день-два назад.
– Ну, вот и ладненько, – удовлетворённо сказала старуха и посмотрела на хлопца. – Можешь открыть глаза.
Мальчишка открыл глаза и начал непонимающе оглядываться вокруг.
– А теперь не стыдись, – произнесла старуха. – Как многие тут советовали, так надо и сделать. Помочись на рану – это не помешает, да и засыхающую кровь заодно смыть надо. И не волнуйся, самое страшное уже позади.
Скрипучий, но спокойный голос старухи придал пареньку уверенности, и он окончательно пришёл в себя.
Повернувшись к косцам, Серафима безошибочно остановила взгляд на его батьке.
– Как в миру величают?
– Сашком сына назвали…
– Тебя, говорю, как зовут?
– А, Степан я. Стёпа. Батька хлопчика…
– Вот что, Стёпа… Зря мальца надрываешь. Ещё рано ему в ряд с мужиками. Ну да ладно, дело твоё. – Старуха глянула на мальчишку. – Вечером и утром рану надо будет перевязать чистой тряпицей и приложить вот это. – Она протянула растерянному Степану ещё несколько широких листьев, похожих на огромные подорожники.
– Благодарствую… благодарствую от души. Уж не знаю, что и было б без твоей помощи, бабка, – смущённо залепетал Степан.
– Э-э-э, человече, это с виду я бабка, а по годкам, поди, лишь чуток старше тебя буду. Так-то вот, – с какой-то одной ей понятной грустью сказала Серафима.
Остальные мужики, потрясённые чудотворной остановкой крови, стояли как заворожённые. Никто не шелохнулся, никто не промолвил ни слова. Они во все глаза смотрели на странную старуху. А она в свою очередь, обведя всех пристальным взглядом, будто запоминая каждого, мирно произнесла:
– Ну, мне пора.
Серафима повернулась и пошла. Опомнившись, Степан кинулся к своей котомке и, на ходу вынимая снедь, припустил за старухой. Собираясь от всего сердца отблагодарить её, он всё же не удержался и кусочек сала утаил в котомке.
– Погодь, – окликнул он Серафиму и протянул ей два яйца и две варёные картошины в мундирах. – На вот… чем богаты.
Из-за кусочка сала глаза Степана виновато заёрзали по сторонам. Прозорливая Серафима обо всём, конечно же, сразу догадалась и уже наперёд знала: с этим прохвостом их дорожки ещё пересекутся.
Мужики, словно очнувшись, тоже быстренько засуетились, и торба Серафимы провисла под тяжестью доброй краюхи хлеба, лука, кусочка сала и другой нехитрой снеди. В общем, мужики щедро поделились взятым с собой на покос обедом.
Довольная старуха кивнула в благодарность.
– Серафимой меня кличут. Можно просто Хима, – представилась наконец она. – Ежели помощь какая понадобится, не откажу. Где живу – знаете. А теперь, бывайте.
Отойдя шагов на пятьдесят, старуха оглянулась. Взгляд её был не из добрых. «И деваться-то некуда, – с досадой подумала она. – И избушку подлатать надобно… и ещё всяких дел невпроворот. Что ж, придётся помогать этому хамью… пока не сыщу подходящего агнца».
Старуха повернулась и неспешно поплелась к лесу.
После этого случая по округе пошла гулять молва о необычайных способностях пришлой старухи. И ожила тропинка, ведущая к заброшенной охотничьей избушке. Потянулся к Серафиме изумлённый люд со своими хворями да недугами.
Однажды возле избушки Химы даже собралась очередь из болящих, и каждый для целительницы тащил гостинец в благодарность.
После посещения старухи одни с надеждой покидали странное лесное пристанище, другие, наоборот, только прибывали и занимали очередь. Вскоре подвезли на подводе дородную молодицу с малым дитём. Тихо спросив, кто последний, молодица уселась ждать. Она с тревогой покачивала на руках плачущего ребёнка.
Ещё не старый, но уж шибко болезненный с виду мужик посмотрел на молодицу:
– Агата сейчас выйдет, так ты сразу и заходи, – сказал он ей. – Грешно не уступить дитёнку.
– Ой, благодарствую, – обрадовалась молодица и подобралась к самому входу в избушку.
Никто не заметил, как среди ожидающих появилась ещё одна страждущая, да вот только на вид она просто цвела здоровьем. Это была совсем молоденькая девица необычайной красоты. Она явно направлялась в избушку, а вместо гостинца несла ворожее всего лишь пук каких-то трав. Все зачарованно уставились на незнакомку и даже забыли одёрнуть её, чтоб не лезла без очереди. И лишь перед самой дверью дорогу девушке преградила молодица с дитём.
– Куда без очереди? – злобно прошипела она. – Тут дитё спасать надобно, а тебе, небось приворот неймётся сотворить. У-у, шельма.
Наглая девица совсем не испугалась и даже, наоборот, с каким-то любопытством посмотрела на дитё, а потом вдруг перевела хмурый взгляд на его мать.
– Живу я здесь, – тихо, почти шёпотом произнесла она.
Сконфуженная молодица открыла было рот, но так ничего и не произнесла, пытаясь, видимо, понять непонятное.
Девушка молча обошла молодицу и на пороге вдруг обернулась.
– Злобы в тебе много, – тихо сказала она молодице. – Через это и дитё страдает.
Сильно залившись румянцем, молодица тихонько села на место и начала нервно качать на руках ребёнка.
Через некоторое время красавица вышла из избушки уже без трав и снова направилась в лес.
Степан, только что подвёзший сына с перевязанной рукой, спрыгнул с телеги и с нескрываемым любопытством стал смотреть вслед уходящей девушке.
– А чего это девка туда пошла? В деревню ж обратно надо, – ни к кому не обращаясь и всё ещё глядя вслед незнакомке, спросил он.
– Никак Химина дочка, – словно огрызнулась молодица. – Ей в деревню не надобно.
– Неужто дочка? Вот те и Хи-има… – изумлённо протянул Степан.
После этой встречи вся округа была несказанно удивлена: Серафима-то живёт в лесу не одна, а с дочкой – редкостной красоты девицей.
Но это будет чуть позже, а пока у избушки подошла очередь и Степана с сыном.
Прищурившись, Хима бегло осмотрела рану мальчишки, потрогала вокруг пореза заскорузлым пальцем и довольно кивнула:
– Ну вот, даже не загноилась.
– Это и так видно, – сказал рядом стоящий Степан.
Хима бросила на Степана сердитый взгляд. По воровато бегающим глазкам она сразу догадалась, что в голове батьки вовсе не переживания за сына.
– Ну, – вздохнула старуха, обращаясь к мальчишке, – моя помощь тут уже непотребна. Всё будет добре.
Степан неожиданно бросил тряпицу сыну на руку и повелительно буркнул:
– Иди на двор. Там замотаешь.
Хима не удивилась. Она лишь ухмыльнулась своей догадке.
А Степан уже сел к столу напротив Химы и, конечно же, ухмылку заметил.
– Ничего смешного я не говорил, – обиженно сказал он.
– Так а мне и говорить-то иногда не надо. Я и так всё вижу, – нахмурив брови, проскрипела Хима, а затем вдруг выдала: – Ну, говори, с чем пожаловал.
Степан смутился, удивившись прозорливости старухи.
– Так ты ж это… – не зная, как начать, промямлил он, – ты ж говоришь, что сама всё видишь.
– Ну… то, что ты не из-за хлопца третий раз тут – это я сразу распознала. Говори уж, с чем пришёл.
– Тут вот какое дело… – замялся Степан и виновато глянул на Химу. – Бедность дюже одолела. Вот я и хотел…
– Так тебе ж подсобили уже! Со стороны жонки. Это ж я верно вижу?
Ещё сильнее стушевавшись, Степан кивнул опущенной головой, а сам мрачно подумал: «Небось вынюхала у кого-то, что из-за богатства на страхолюдине женился! Вот сейчас и будет насмехаться! Да и какое там богатство – курам на смех. То приданое было и сплыло, а страшилище как было, так и осталось… Даж е ещё страшнее стало».
– Ну подсобили трошки… – согласился Степан с видением Химы, – так оно ж это… всё равно… Вот я и подумал… на прибыток там или как… чтоб разбогатеть. Наворожишь?
Наконец-то перейдя к главному, Степан даже почувствовал некоторое облегчение. Хотя главное-то для него было ещё впереди…
– Вона оно что, – качнув головой, задумчиво оттопырила нижнюю губу Хима. – Что ж, я этим частенько занимаюсь. И каждый раз диву даюсь глупости людской: придут ко мне, попросят подсобить, а потом сиднем сидят. Ждут, будто всё готовое им с неба само упадёт. – Хима вдруг подалась через стол и почти в лицо Степану выдохнула: – Надо, мил человек, и самим что-то делать, а тут уж и я подсоблю, чтоб ладом всё вышло.
– Мне про других без интересу слухать. Поможешь?
– Что ж, попробую. Но не сейчас. Время неподходящее. Луна на убыль пошла…
Установилось напряжённое молчание. Хима не сводила со Степана пристального взгляда.
– Ну, так ты скажешь, зачем пришёл али как? – неожиданно спросила она.
Степан вздрогнул. Помедлив в раздумье, он вдруг встал и шагнул на выход. Уже приоткрыв дверь, обернулся.
– И ничего ты не видишь… – произнёс он, решив хоть как уколоть старуху. – Я уже сказал, зачем приходил.
С этими словами Степан решительно вышел. Хима ещё некоторое время сидела неподвижно, глядя на дверь, а затем задумчиво произнесла:
– Да я тебя, соколик, как облупленного вижу. И прибежишь ты с этим всё равно ко мне…
Наконец и поесть могли вволю отшельники, и покосившуюся избушку кто-то в благодарность починил, и крышу подлатали. Нашлись и печники, соорудившие небольшую печку. После таких преображений жизнь в избушке стала довольно-таки сносной.
Однако такая сносная жизнь была вовсе не по душе девушке, только-только начинавшей цветение. Ей до отчаяния не хотелось проводить юность в болоте! По воле злого рока они с матерью снова оказалась изгнанными из обжитого места!
Серафима заверяла дочку, что это ненадолго, надо лишь переждать смутное для них время. Но это же время с каждым днём всё больше и больше искореняло надежду на возвращение к нормальной жизни. Словно воск, эта надежда таяла и слезами исходила, оплакивая лучшую пору, которую девушка проводит в глухомани. Вокруг только лес и уныние, болота и тоска. А сколько ещё рассветов придётся ей встретить здесь в одиночестве и в слезах?
Отчаяние переполняло юную красавицу.
Янинка знала, из-за чего они оказались в этой глуши. Знала и не могла простить. Между ней и матерью всё чаще возникали ссоры и размолвки.
На Янинкины укоры и упрёки Серафима становилась всё более озлобленной и раздражительной. Ох, и крепкую обиду она терпела на дочку свою. «Ни в какую не хочет продолжать дело рода семейного! – мрачно мыслила старуха. – Претит ей, видите ли, колдовское ремесло. Знать, в батьку пошла богобоязненного. А задатки-то колдовские имеет наши. Редкостные задатки. Почитай, получше, чем у меня самой…» Такие мысли о строптивой девке ещё больше добавляли злобы и горечи в душу старухи.
Да, Янинка наотрез отказалась перенимать колдовство! Она знала, что это ремесло ещё никому не принесло ни богатства, ни счастья. И девушке иногда даже казалось, что мать вымещает на ней злобу за свою неудавшуюся жизнь.
Однажды в ссоре на довод дочки, что они живут изгоями в нищете, Серафима согласилась и ответила:
– Ладно, дочка, не будем ссориться. Потерпи малость. Скоро у нас будет всё…
Янинка недоверчиво посмотрела на мать.
– Ты что-то задумала? – с тревогой спросила она.
– Есть одна намётка… Да, у нас злоключений хватает… но этому скоро будет конец… Я это чувствую.
Сдвинув брови, Янинка уставилась на мать, напряжённым молчанием требуя пояснений.
Помедлив, Серафима начала говорить:
– Я, донька, достигла такой высоты в колдовстве, что уже расти некуда без… – старуха на время задумалась, как бы это лучше объяснить. – В общем, мне сейчас надо найти человека, стойкого к колдовству и… одержать над ним верх. Вот это для меня… для нас… сейчас самое важное. Это сейчас моё главное дело жизни… Только вот где ж ты тут найдёшь нужного человечка… для этого важного дела?
– Ты хочешь сказать, что «одержать верх» – это погубить? – со страхом поинтересовалась Янинка.
– Ну… – пожала плечами Серафима, – это уж как получится. Хотя главное тут не это, не погубить… Взять верх над душой – вот что главное. И тогда моя колдовская сила возрастёт во много раз… Вот тогда-то и будет у тебя всё, что пожелаешь.
– Я лишь одного хочу: со счастьем хоть чуточку знаться.
– А давай-ка я по руке тебе гляну, – оживилась вдруг старуха, довольная тем, что ссора иссякла.
Янинка неуверенно протянула руку.
– Кровной родне можно и ошибиться в предсказаниях, – внимательно изучая линии на ладонях, бубнила Серафима, – да и не шибко я мастерица в этом… но всё ж основное можно увидеть.
– Ну и что там видно?
Ещё некоторое время поводив заскорузлым пальцем по дочкиной ладошке, Серафима начала тихо вещать:
– Будет у тебя… то ли счастье, то ли сердечная любовь… Однако, если любовь, то… о-о, кажись, великая любовь, дочка, и… – старуха вдруг нахмурилась и совсем тихо прошептала: – Запретная, донька, любовь…
– Как это запретная? – стыдливо вспыхнула Янинка.
– Ну тут же подробно не указано… – схитрила Серафима, но, помедлив, выдала: – Грешная, во как.
Заметив, что Янинка сильно огорчилась, мать поспешила её успокоить:
– А ещё я вижу рядом с тобой доброго парубка, – скрывая истинные чувства, радостно затараторила Серафима. – Похоже, военный… а может и полицейский. С ружьём будет.
– Охотники тоже с ружьём ходят.
– Ну… может и так… может… и охотник… – голос старухи внезапно начал затихать, и в глазах появился странный блеск. Через мгновение Серафима и вовсе замолчала – дальше слова уже вязались в шальные мысли. А в конце своей догадки старуха и вовсе смогла лишь едва слышно выразить изумление: «Так-так-тааак…»
Глава 7
Серафиму знали уже во всех окрестных сёлах и хуторах. Многие называли её просто Химой. Нельзя сказать, что её шептание всем помогало, но надежду, очевидно, давало основательную. А если человек верит в чудо, то оно может и произойти.
Мало-помалу у Химы начали появляться клиенты и с более деликатными, а иногда и просто с коварными просьбами: одним надо было, чтоб худоба[20]велась, другим – милого присушить иль у соперницы отбить. А третьим и вовсе было невтерпёж навести порчу на ненавистных или зажиточных соседей. Последняя просьба обычно вызывалась двумя-тремя причинами: ссоры, злоба и главная – зависть. Некоторые люди готовы на многое пойти из-за этой самой зависти. Готовы пожертвовать и своим здоровьем, и всем самым дорогим лишь бы не видеть радость и счастье у других, лишь бы куму, свату или брату было хуже, чем им самим.
Хотя и скрытно обращались к старухе с такими просьбами, но от людского глаза не ускользнуло, что Хима исполняет их с явным удовольствием. И чем ужасней заказ, тем охотнее она бралась за него. Это многих напугало и оттолкнуло от старухи, а некоторые, нелюдимые и вечно чем-то недовольные, наоборот, зачастили к Серафиме.
Также людям бросилось в глаза и то, что дочка Серафимы ни под каким предлогом не соглашалась помогать матери в её ремесле. На все просьбы сделать какое-либо снадобье или что-то приготовить к ритуалу, девушка отвечала, что не хочет брать грех на душу и вообще старалась поскорее покинуть избушку при появлении клиентов.
Отношения матери и дочки были натянутыми и непонятными. Это открытие озадачивало любопытных посетителей и порождало различные толки.
Да, если бы Серафима была просто знахаркой или, на худой конец, хотя бы удачливой бабкой-шептухой, всё было бы доступно крестьянскому пониманию. К таким людям люди относились не то чтобы дружелюбно, а даже с некоторым почтением. В отношении Химы сначала тоже было так, но вскоре всё стало по-другому – её начали побаиваться. От старухи начало веять бедой…
Но даже страх глаза и рты всем не закроет. Всё подмечалось, и всё чаще в бабских беседах и пересудах проскальзывала мысль, что старая Хима наверняка крепко знается с дьяволом, поэтому и в разговорах всё чаще звучало слово «ведьма».
А тут участились странные случаи в самих Черемшицах и на окрестных хуторах: то внезапно без всяких причин сляжет совершенно здоровый человек, то у чьей-то коровы пропадёт вдруг молоко или куры перестанут нестись, то у некоторых крепких семьях сплошной разлад на пустом месте выходит. Естественно, все подозрения сразу падали на Химу, все злобные экивоки были в её сторону. Всякие неприятные случаи, конечно, и раньше бывали, до появления Химы, но тогда мало обращали на них внимания, да и сваливать вину на кого-то одного не выходило.
Вскоре в ропоте селян уже проскакивали явные угрозы пустить «красного петуха» в лесной избушке. Но дальше слов никто ни на что не решался. Пришлую старуху теперь уже открыто боялись.
Вот с этой старухой, на свою беду, и пришлось два раза столкнуться панскому приказчику. Первый раз Петро встретился с Серафимой летом. Он это очень хорошо помнил…
Однажды, спеша на поле, где шла уборка жита, он в скверном настроении скакал на лошади по лесной дороге. Оставалось совсем немного пути: сразу за лесом начинался панский луг, а рядом и поле с хлебом.
На повороте Петро внезапно чуть не наскочил на неизвестно откуда появившуюся старуху. От неожиданности конь поднялся на дыбы, и приказчик еле удержался в седле. Петро был взбешён: то нагоняй от пана получил, то дополнительно работы навалили на его плечи, а тут ещё и эта чёртова шептуха под ногами мешается.
– Ты что, карга старая, посторониться не можешь?! Или тебе кнут по спине давно не гулял! А ну, прочь с дороги! – со злостью заорал тогда приказчик.
– Не гневайся на старую, соколик. Нерасторопная стала. Не заметила, – сама растерявшись вначале, виновато произнесла Хима. – Но и ты ж, милок, гляди куда скачешь. Не ровен час расшибёшься, – уже более невозмутимо закончила она.
Спокойный тон старухи и особенно последние её слова окончательно вывели Петра из себя. Вскипевшая злость неукротимо рвалась выплеснуться.
– Ах ты, ведьма! Ты ещё поучать меня будешь?! – приказчик направил коня на Серафиму и замахнулся нагайкой. И лишь в последний момент он опомнился и опустил занесённую руку.
Читать бесплатно другие книги:
