Финт Пратчетт Терри

Terry Pratchett

DODGER

Copyright © Terry and Lyn Pratchett, 2012

First published as «Dodger» by Random House Children’s Publishers UK, a division of The Random House Group Ltd

© С. Лихачева, перевод на русский язык, 2015

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2015

Посвящается Генри Мейхью за то, что он написал свою книгу, и Лин – за абсолютно все остальное.

Глава 1,

в которой мы знакомимся с нашим героем, а герой встречает деву в беде и сталкивается лицом к лицу с мистером Чарли, который на досуге балуется сочинительством

Над Лондоном дождь лил ливмя: брызги словно кружились в танце, каждая капля состязалась с соседкой за господство в воздухе и дожидалась своей очереди шлепнуться наземь. Словом, разверзлись хляби небесные. Сточные канавы и трубы переполнились и извергали – чтобы не сказать отрыгивали – всевозможный мусор: липкую грязь, сор и отбросы, дохлых собак, дохлых крыс, кошек и чего похуже; возвращая в мир людской все то, от чего люди, казалось бы, благополучно избавились; бурля и захлестывая друг друга, потоки неслись к разлившейся, неизменно гостеприимной реке Темзе; рвались из берегов, клокотали и вспенивались, – казалось, в чудовищном котле закипает какой-то неведомый суп, а сама река задыхалась, точно вытащенная на берег рыба. Но старожилы говаривали: лондонским ливням, сколько ни пытайся, никогда не вычистить этого зловонного города, потому что все, на что они способны, – это лишь открыть взгляду новый слой грязи. А грязной ночью предсказуемо творятся грязные дела, которых даже дождю не смыть.

Роскошная, запряженная парой лошадей карета тяжело катилась вперед, увязая в жидком месиве; что-то металлическое застряло рядом с осью, о чем та и возвестила резким лязгом. А в следующий миг раздался не менее резкий вскрик – на сей раз человеческий: дверца кареты распахнулась, и смутно различимая фигура выпрыгнула прямо в бурлящую сточную канаву, которая нынче ночью взяла на себя роль фонтана. Из кареты выскочили еще двое, ругаясь на языке столь же колоритном, сколь ночь была темна – но только еще грязнее. Под проливным дождем, озаряемым вспышками молний, первая фигура попыталась бежать, но споткнулась, упала, – к ней тотчас же метнулись двое других; голос ее почти потонул в общем шуме, но – чудо из чудес! – контрапунктом к нему прозвучал железный скрежет, канализационный люк сдвинулся в сторону, и наружу с проворством змеи выкарабкался щуплый юнец.

– А ну, оставьте девушку! – заорал он.

Во мгле кто-то громко выругался, и один из нападавших, сбитый с ног, опрокинулся на спину. Паренек не был тяжеловесом, но каким-то непостижимым образом умудрялся оказаться одновременно повсюду, нанося удары направо и налево, – весомости ударам придавала пара кастетов, верных помощников в случае численного превосходства противника. И хотя превосходство было – два к одному, нападавшие обратились в бегство, а юнец бросился вдогонку, не скупясь на удары. Но дело происходило в Лондоне, шел дождь, темно было – хоть глаз выколи, а беглецы ныряли в проулки и боковые улочки, отчаянно пытаясь догнать карету, так что призрак из недр канализации вскорости потерял их из виду, повернул назад и проворнее гончей вернулся к пострадавшей девушке.

Он опустился на колени; к вящему его удивлению, девушка вцепилась в его воротник и зашептала, как ему показалось, с иностранным акцентом:

– Они хотят увезти меня обратно… пожалуйста, помогите мне!

Паренек вскочил на ноги и настороженно огляделся.

В эту бурную грозовую ночь судьба распорядилась так, что двое джентльменов, имеющих некоторое представление о лондонской грязи, поспешали домой – шли, или скорее брели, по колено в воде вдоль по улице, надвинув шляпы на самый нос – и зря старались, потому что под проливным дождем казалось, будто вода хлещет как снизу, так и сверху. Снова вспыхнула молния, и один из прохожих промолвил:

– Сдается мне, там, в канаве, кто-то лежит?

Молния словно услышала его слова, потому что небеса вновь расколола вспышка и высветила бесформенную груду – смутные очертания человеческой фигуры.

– Господи, Чарли, это ж девушка! Вымокла насквозь – похоже, ее в канаву сбросили, – промолвил один из них. – Идите-ка сюда…

– Эй, вы там, чегой-то вы задумали, мистер, а?

Окно паба струило тусклый свет, в котором и темноту-то толком не увидишь; на его фоне вышеозначенный Чарли и его друг разглядели мальчишескую физиономию: с виду пареньку было никак не более семнадцати, но голос его звучал по-мужски. Более того, сей суровый муж был готов сразиться не на жизнь, а насмерть с ними обоими. Он размахивал длинным металлическим стержнем – и прямо-таки кипел яростью: аж пар шел под дождем.

– Знаю я вас как облупленных! – негодовал он. – Ни одной юбки не пропустят, губят приличных девушек. Чтоб я сдох! Здорово вас, видать, припекло, раз в такую ночь из дома нос высунули!

Джентльмен (второй, не Чарли) с достоинством выпрямился.

– Послушайте, вы, я категорически возражаю против ваших гнусных инсинуаций. Мы – респектабельные джентльмены, которые, позвольте отметить, трудятся не покладая рук, чтобы улучшить положение таких вот несчастных девушек и, по всему судя, таких как вы, – тоже!

Юнец взвыл от бешенства, да так громко, что двери ближайшего паба распахнулись, и стену непрекращающегося дождя высветил дымный оранжевый свет.

– Вот, значит, как у вас это называется, скользкие ублюдки!

Он замахнулся было своим самопальным оружием, но джентльмен по имени Чарли перехватил железный стержень, отбросил за спину и поймал юнца за шиворот.

– Мы с мистером Мэйхью – добропорядочные граждане, юноша, и как таковые считаем своим долгом перенести эту юную леди куда-нибудь в безопасное место. – И, обернувшись через плечо, промолвил: – До вас, Генри, тут ближе всего. Как думаете, ваша жена согласится приютить нуждающуюся душу на одну ночь? В такую погоду я бы и пса на улицу не выгнал.

Генри, уже поддерживая девушку, кивнул.

– А вы, часом, не двух псов имеете в виду?

Отбивающийся паренек, будучи оскорблен в лучших чувствах, неуловимо-змеиным движением вывернулся из рук Чарли и снова полез на рожон.

– Я вам никакой не пес, вы, пижоны паршивые, и она тоже нет! У нас тоже гордость есть, так и знайте! Я сам себе на хлеб зарабатываю, все кошерно, без дураков!

Джентльмен по имени Чарли снова ухватил мальчишку за шиворот и приподнял над землей, так, чтобы тот оказался с ним лицом к лицу.

– Ваша позиция делает вам честь, молодой человек, но не здравый смысл! – негромко произнес он. – Заметьте, эта юная леди в очень плохом состоянии. Да вы и сами это видите. Мой друг живет неподалеку отсюда, и раз уж вы претендуете на роль ее паладина и заступника, ну что ж, тогда я приглашаю вас пойти с нами и своими глазами убедиться, что ей будет обеспечен самый лучший уход, какой мы только можем себе позволить, слышите? Как вас зовут, мистер? И прежде чем вы мне ответите, очень прошу вас поверить, что вы не единственный, кто в такую ужасную ночь готов пожалеть попавшую в беду юную леди. Итак, мальчик мой, как вас звать?

Паренек, верно, уловил в голосе Чарли нужную ноту, потому что тут же ответствовал:

– Я – Финт, так меня все кличут, потому что меня поди слови, если понимаете, о чем я. Финта вся округа знает.

– Отлично, – кивнул Чарли. – Теперь, когда мы с вами познакомились и тоже причислены к высокому собранию, посмотрим, не удастся ли нам договориться по ходу этой небольшой одиссеи, как мужчина с мужчиной. – Выпрямившись, он продолжил: – Генри, пойдем же к тебе, да поторопимся; боюсь, несчастная девочка нуждается в срочной помощи. А вы, юноша, эту молодую леди знаете?

Он выпустил паренька, и тот отступил на несколько шагов назад.

– Не, господин, в жизни ее не видел, Господь свидетель, а я на этой улице с каждой собакой знаком. Небось из дома сбежала, оно на каждом шагу случается, сколько их таких, прям подумать больно.

– Поправьте меня, если я ошибаюсь, мистер Финт: вы, не имея чести знать эту злополучную девушку, тем не менее ринулись к ней на защиту, как истинный Галахад?

Финт настороженно сощурился.

– Может, так, а может, и нет. А вам-то че за дело? И что еще за хмырь этот ваш Галахад?

Чарли и Генри сцепили руки, чтобы удобнее было нести пострадавшую. Уже трогаясь с места, Чарли бросил через плечо:

– Вы из моих слов ровным счетом ничего не поняли, да, мистер Финт? Галахад – это такой легендарный герой… Неважно, вы просто поспешайте за нами, как истинный рыцарь в промокшей броне, и вы сами увидите, что с прекрасной дамой обойдутся честь по чести, а вам перепадет ужин и, ну-ка, посмотрим… – В темноте звякнули монетки. – Да, два шиллинга; и если вы все-таки пойдете с нами, то, пожалуй, повысите свои шансы попасть в рай, а насколько я понимаю, об этом месте вы нечасто задумываетесь. Все поняли? Мы договорились? Превосходно.

Двадцать минут спустя Финт уже устроился у очага в кухне некоего дома – не то чтобы роскошного, но все-таки куда роскошнее, нежели большинство домов, куда он попадал законным порядком; незаконным порядком ему случалось оказаться в особняках куда более шикарных, но надолго он там не задерживался и зачастую покидал их в большой спешке. Вот чес-слово, собак нынче развелось – ужас что такое; и спускают их на человека безо всякого предупреждения, тут уж не мешкай. А здесь… ага, здесь дают мяско с картошкой, и морковки тоже, а вот пивка, увы, не налили. В кухне ему перепал стакан теплого молока – почти что свежего. Кухарка миссис Куикли следила за ним в оба глаза и уже заперла на всякий случай столовое серебро, но во всем прочем – так, ничего себе местечко, хотя, конечно, хозяйка мистера Генри имела с мужем «разговор» насчет притаскивания домой бродяг и беспризорников в такое время ночи. Финту показалось – а он внимательно анализировал все, что видел и слышал, – что повод для жалоб у нее возник не впервые; по всему судя, она изо всех сил старалась скрыть, что все уже сыты по горло, и храбро делала вид, что все в порядке. Но, как бы то ни было, ужином Финта накормили (а это ж самое главное!), жена и горничная занялись девушкой, а теперь… кто-то спускался по лестнице в кухню.

Это оказался Чарли, а Чарли внушал Финту смутную тревогу. Генри казался одним из тех безобидных доброхотов, которые мучаются совестью из-за того, что у них есть деньги и еда, а у других – нету; Финт этот типаж хорошо знал. Лично его, Финта, нисколько не беспокоило, если у него в кармане звенела монета, а у соседа – нет; но Финт неоднократно убеждался, что, при его-то образе жизни, если фарт привалил, то имеет смысл не скупиться и щедрой рукой сыпать деньгами направо и налево, – спокойнее спать будешь. Без друзей в этом мире никак, а друзья – это такие люди, которые скажут: «Финт? В жизни о нем не слышал, в глаза его не видел, господин! Вы небось обознались!» – потому что в большом городе выкручиваешься как знаешь, смотреть надо в оба и ухо держать востро: хочешь жить – умей вертеться.

Он – выжил; он же Финт, проныра и умница. Он знал всех и каждого – и его все знали. Он в жизни не бывал в казенном доме, он мог обогнать самую проворную «ищейку» с Боу-стрит, а теперь, когда их всех прижучили и сместили, он и от любого пилера[1] удерет как нечего делать. Нельзя арестовать человека, пока его не сцапаешь, а до Финта никому покамест и пальцем не удалось дотронуться.

Нет, Генри-то – ни разу не проблема, но вот Чарли… о да, Чарли, он явно из тех, которые человека насквозь видят. От Чарли чего угодно можно ждать, прикидывал про себя Финт; этот джентльмен знает все ходы и выходы и мысли читает, его жалостными словами да очковтирательством не проймешь, – опасный тип, одно слово. А вот и он, явился – не запылился, спускается по лестнице, позвякивая монетами.

Чарли кивнул кухарке, что убирала со стола, и присел на скамью рядом с Финтом: тому пришлось слегка подвинуться, уступая место.

– Значит, Финт, говоришь? Так вот, – начал он. – Думаю, вам приятно будет узнать, что юная леди, с которой вы нам так помогли, уснула в теплой постели после того, как врач наложил несколько швов и дал ей лекарство. С ней все благополучно. Увы, не могу сказать того же о ее нерожденном дитя, который этой страшной эскапады не пережил.

Дитя! Это слово обрушилось на Финта подобно полицейской дубинке, но, в отличие от дубинки, осталось при нем. Дитя… на протяжении всей беседы слово это никуда не делось: маячило в поле зрения и не отпускало.

– Я не знал, – только и сказал он вслух.

– Не сомневаюсь, что не знали, – кивнул Чарли. – В темноте это всего лишь одно из многих чудовищных преступлений, совершенных нынче ночью; вам об этом известно, Финт, не хуже меня. Но это имело дерзость произойти на моих глазах, так что я не прочь провести небольшое полицейское расследование, но не вовлекая полицию, которая, как я подозреваю, в данном конкретном случае особого успеха не добьется.

Лицо Чарли оставалось абсолютно непроницаемым – даже для Финта, который здорово наловчился читать по лицам. А Чарли между тем очень серьезно продолжал:

– Любопытно, а те джентльмены, с которыми вы столкнулись и которые докучали девушке, знали ли они про дитя; возможно, этого мы так никогда не выясним – а возможно, что и выясним. – Вот вам пожалуйста: это решительное «выясним» – словно острый нож: врезается все глубже, пока не доберется до разгадки. А в лице Чарли по-прежнему не дрогнул ни один мускул. – Любопытно, а не в курсе ли об этом еще какой-нибудь джентльмен; так что, сэр, вот ваши два шиллинга – плюс еще один, если вы ответите мне на несколько вопросов, ибо я надеюсь-таки докопаться до сути этого странного происшествия.

Финт покосился на монеты.

– Что еще за вопросы такие?

Финт жил в мире, где вопросов никто никогда не задавал, кроме разве: «Почем?» или «Что мне с этого будет?». И он знал, знал доподлинно, что и Чарли об этом отлично известно.

– Вы умеете читать и писать, мистер Финт? – продолжал Чарли.

Финт склонил голову набок.

– И мне дадут шиллинг, если я отвечу?

– Нет, не дадут! – рявкнул Чарли. – Но за этот пустячок я, так и быть, расщедрюсь на фартинг, не больше; вот фартинг – где ответ?

Финт проворно схватил монетку.

– Могу прочесть «пиво», «джин» и «эль». Незачем голову забивать ненужной трухой, я так считаю. – Не померещилось ли ему, что на губах собеседника промелькнула тень улыбки?

– Да вы прирожденный академик, мистер Финт. Наверное, мне стоит вам сообщить, что с юной леди, хм, обошлись очень дурно.

Чарли уже не улыбался. Финт, внезапно запаниковав, закричал:

– Это не я! Я ничо ваще не делал, я ее пальцем не тронул, Господь свидетель! Я, может, не ангел, но и не гад!

Финт попытался вскочить на ноги, но тяжелая рука Чарли удержала его на месте.

– Вы ничо ваще не делали? Вы, мистер Финт, ничо ваще не делали? Если вы и впрямь «ничо ваще» не делали, стало быть, делали что-то другое; вот вы сами себя признали виновным. Я абсолютно уверен, что в школе вы никогда не учились, мистер Финт; для этого вы слишком умны. Хотя ходи вы в школу и породи вы фразу «я ничо ваще не делал», учитель точно бы выдрал вас розгой. А теперь послушайте меня, Финт; я готов признать, что вы ничем не навредили этой леди; и у меня есть для этого веская причина. Возможно, вы не заметили, но у нее на пальце золотое кольцо, крупнее и вычурнее которого я в жизни не видывал, – такое кольцо что-нибудь да значит! – и если бы вы собирались причинить ей вред, вы бы его стянули в мгновение ока – как только что стибрили мою записную книжку.

Финт заглянул в его глаза. О нет, с этим типом лучше не связываться, тут двух мнений быть не может.

– Я, сэр? Что вы, сэр, – запротестовал он. – Я ее просто подобрал: она, верно, вывалилась, сэр. Честно собирался вернуть ее вам, сэр.

– Я, конечно же, безоговорочно верю каждому вашему слову, мистер Финт. Хотя должен признать, что не могу не восхититься тем, как вы в темноте не только разглядели записную книжку, но еще и сразу поняли, что она принадлежит мне; я прямо-таки до глубины души потрясен, – усмехнулся Чарли. – Успокойтесь; я просто хотел, чтобы вы поняли: мы тут не в игрушки играем. Когда вы сказали: «Я ничо ваще не делал», вы свое утверждение щедро сдобрили отрицанием – грубо, но выразительно, понимаете? Мы с мистером Мэйхью отдаем себе отчет, что в этом городе дела по большей части обстоят хуже некуда, а это, между прочим, значит, что мы в таких вещах разбираемся и пытаемся разными способами привлечь внимание общественности, или хотя бы той части общественности, которая не вовсе равнодушна. Поскольку вы явно сочувствуете юной леди, вероятно, вы могли бы поспрашивать тут и там или хотя бы держать ушки на макушке: вдруг чего-нибудь услышите ненароком – откуда она взялась, кто такая, ну хоть что-нибудь. Ее жестоко истязали, и я не имею в виду домашнюю ссору, пощечину там. Ее били кулаками и кожаным ремнем. Кулаками! Снова и снова, судя по синякам, и это, мой юный друг, еще не все!

Так вот, кое-кто (не вы, понятное дело) сказал бы, что нам следует обратиться к властям – а все потому, что эти люди понятия не имеют о том, как на самом деле живется в Лондоне низшим сословиям; вообще не представляют себе трущобы, и грязь, и беспросветную нищету. Да?

Финт поднял палец и, убедившись наконец, что полностью завладел вниманием Чарли, заявил:

– Ок, на кой-каких улочках, конечно, грязновато бывает. Пара-тройка дохлых собак, может, и труп старушки попадется, но так уж мир устроен, разве нет? Как говорится в Библии, своя грязь не колет глаз, верно?

– Ну это еще какими глазами посмотреть, – парировал Чарли. – И раз уж вы затронули эту тему, мистер Финт, в счет ваших двух шиллингов и еще одного, не могли бы вы мне процитировать еще какую-нибудь строчку из Библии, будьте так добры.

Здесь Финту пришлось поднапрячься. Он сердито зыркнул на собеседника и выговорил:

– Ну, это, мистер, «да не проткнется нога твоя о камень», да, точно, так там и говорилось, а вот шиллинга я что-то не вижу!

Чарли рассмеялся.

– «Да не проткнется нога твоя о камень»? Держу пари, вы в церкви на службе ни разу в жизни не были, юноша! Вы не умеете ни читать, ни писать; Боже праведный, вы мне хоть одного апостола по имени назовете? Судя по вашему лицу, я заключаю, что, увы, нет. И тем не менее вы пришли на помощь нашей юной леди, когда столь многие отвернулись бы и прошли мимо; так что вы получите целых пять шестипенсовиков, если возьметесь за это небольшое поручение от меня и мистера Мэйхью. Поспрашивайте здесь и там, распутайте этот клубок, друг мой. Днем вы меня застанете в редакции «Морнинг кроникл». В других местах меня не ищите. Вот вам моя визитная карточка на всякий случай. Мистер Диккенс – это я. – И он вручил Финту картонный прямоугольничек. – Да, вы что-то хотели спросить?

Финт явно засмущался – но все-таки выговорил:

– А можно мне повидать леди, сэр? Я ж ее толком не разглядел; вижу – парни убегают и подумал, вы, важные джентльмены, с ними заодно. Мне ж надо знать, как она выглядит, чтоб о ней толком расспросить, а скажу я вам, сэр, что задавать вопросы в большом городе – дело опасное.

Чарли нахмурился.

– Прямо сейчас, Финт, на ней живого места нет: вся в синяках и кровоподтеках. – Он на миг призадумался и продолжил: – Но в том, что вы говорите, есть свой резон; в доме нынче дым коромыслом, как вы легко можете догадаться. Дети проснулись; миссис Мэйхью их укладывает; девушка сейчас в комнате для горничных. Перед тем как туда войти, ноги хорошенько вытрите; и если эти ваши шаловливые пальчики… вы знаете, о чем я – шаловливые пальчики, которые преловко добираются до чужих вещей, и – «Ой, вот те на, елы-палы!» – вы понятия не имеете, как они там оказались… – Чарли умолк на полуслове. – Так вот, даже не пытайтесь, повторяю: не пытайтесь играть в эти игры в доме мистера Генри Мэйхью.

– Я не вор, – запротестовал Финт.

– Вы хотите сказать, мистер Финт, что вы не только вор. Пока что я поверю в вашу историю о том, как моя записная книжка попала к вам в руки… пока что поверю. Я заметил при вас небольшой ломик для открывания канализационных люков, из чего я заключаю, что вы – тошер, он же клоачный охотник – любопытная профессия, вот только к долгожительству не располагает. Так что мне очень любопытно, как это вам удается выжить, Финт, и в один прекрасный день я это выясню. Вот только не надо передо мной святошу разыгрывать. Я слишком хорошо знаю задворки этого города!

И хотя Финт ахал и протестовал, что с ним разговаривают точно с каким-нибудь преступником, он остался под сильным впечатлением: он в жизни не слыхивал, чтобы весь из себя расфуфыренный ферт употреблял выражение «елы-палы»; это лишний раз подтверждало, что мистер Диккенс куда как непрост и в его власти доставить трудолюбивому парнишечке тонну неприятностей. С расфуфыренными фертами надо держать ухо востро – а не то в один прекрасный день кто-нибудь доберется до ваших зубов с клещами, примерно так и вышло с живодером Уолли, здорово бедняге досталось – и все из-за паршивого шиллинга. Так что Финт прикинулся паинькой и смиренно проследовал за своим провожатым вверх по лестнице и через весь темный дом в маленькую спаленку, которая казалась еще меньше, поскольку врач еще не ушел и мыл руки в крохотном тазике. Врач скользнул по Финту беглым взглядом – а уж до чего недобрым! – вновь обернулся к Чарли и просиял улыбкой: так улыбаются людям, про которых доподлинно известно, что денег у них куры не клюют. Чарли правильно догадался: Финт и впрямь ни дня не провел в школе. Вместо того он всю жизнь чему-нибудь да учился, а это, как ни странно, совсем другое дело; и лица он умел читать всяко лучше, чем газету[2].

– Серьезный случай, сэр, очень неприятный, – объяснял врач Чарли. – Я сделал все, что в моих силах; швы наложены отменно, скажу без ложной скромности. Она, невзирая ни на что, девушка крепкая, и в этом ей здорово повезло. Сейчас ей необходимы уход и забота, а главное, время – лучший из целителей.

– И, конечно же, Господня милость, которая обходится дешевле всего прочего, – подхватил Чарли, вкладывая в докторскую руку несколько монет. И на прощанье заверил: – Разумеется, доктор, мы позаботимся, чтоб хотя бы в еде и питье у нее недостатка не было. Спасибо, что зашли, и доброй вам ночи.

Доктор одарил Финта еще одним злобным взглядом и торопливо сбежал вниз по ступеням. Да уж, неплохо уметь читать чужую физию, если живешь на улице, это точно. Финт уже дважды прочел в лице Чарли, что тот доктора не жалует – не больше, чем доктор – Финта; и, судя по его тону, Чарли куда более склонен полагаться на здоровую пищу и воду, нежели на Господа, – а об этом персонаже Финт слышал разве что краем уха и знать о нем почти ничего не знал, кроме разве того, что Он имеет дело главным образом с богатыми. Тем самым сбрасывались со счетов едва ли не все Финтовы знакомые (за исключением Соломона, который с Господом вовсю торговался, а время от времени давал Господу советы).

Когда габаритная фигура доктора наконец-то перестала загораживать обзор, Финт разглядел девушку получше. Лет ей, как ему показалось, было не больше шестнадцати-семнадцати, хотя выглядела она старше: так всегда бывает, если тебя избили. Дышала она слабо, а волосы у нее, насколько удалось рассмотреть, – чистое золото. Повинуясь внезапному порыву, Финт выпалил:

– Не в обиду будь сказано, мистер Чарли, но можно я подежурю рядом с леди, ну это, до рассвета? Я рук распускать не стану, клянусь вам, я ее впервые вижу, – но мне кажется, с моей стороны это будет правильно, сам не знаю почему.

Вошла экономка, обожгла ненавидящим взглядом Финта, и, как он не без удовольствия заметил, Чарли достался взгляд немногим более любезный. У экономки пробивались усики, из-под которых донеслось ворчливое:

– Извиняйте, если некстати, сэр. Я не возражаю приглядеть за еще одним «дивом в беде», что называется, но при всем моем уважении, за делишки этого юного беспризорника я вам не в ответе. Надеюсь, если нынче ночью он вас всех зарежет в собственной постели, меня никто винить не станет. Не в обиду будь сказано, понятное дело.

Финт к такого рода нападкам привык; люди вроде этой дурищи считали, что все уличные мальчишки без исключения воры и карманники: не успеешь глазом моргнуть, как они уже сопрут шнурки из ваших ботинок и продадут их вам же. Финт вздохнул про себя. Ну да, подумал он, про большинство ребят это, конечно же, правда… ну, почти про всех… но зачем же обобщать-то? Вот он, Финт, – никакой не вор; ни разу не вор. Он… он просто преловко умеет находить потерянное. В конце концов, мало ли что вываливается из карет и падает с телег! Он в жизни не запускал руку в чужой карман. Ну разве что пару раз, если карман так откровенно оттопыривался, что что-нибудь непременно бы выпало, а он, Финт, живо бы подхватил – до земли бы не долетело. Это никакое не воровство; просто зачем же на улицах мусорить, да и если на то пошло, случалось оно всего-то навсего… сколько-сколько? Пару раз в неделю? В конце концов, это просто тяга к аккуратности, и все же некоторые люди такие недалекие, они тебя того гляди вздернут, и все из-за недопонимания. Да вот только шанс недопонять Финта им ни разу не представился; нет уж, дудки, он верткий да скользкий и уж всяко поумнее старой дуры, которая и в словах-то путается (если на то пошло, что такое «диво в беде»? Мура какая-то! Если кто и попал в беду, чему тут удивляться-то?) Работка хороша, если только подвернется, хотя, строго говоря, Финт с неизменным постоянством избегал всего того, что можно было бы назвать работой. Он, конечно же, тошер, клоачный охотник, это дело он просто обожает. Но это не работа – это образ жизни, только тогда и живешь по-настоящему. Не будь он таким дурнем, он бы уже давным-давно сидел там, внизу, в канализации, пережидая, пока гроза утихнет и откроется новый мир богатых возможностей. Он бесконечно дорожил этими своими вылазками, но прямо сейчас лапища Чарльза крепко ухватила Финта за плечо.

– Слушайте сюда, друг мой; эта леди вас раскусила; и если вы в этом доме вздумаете поиграть в Чингизхана и мне на вас пожалуются, я натравлю на вас кой-кого из моих знакомцев. Ясно? А оружие у меня такое, что Чингизхану и не снилось, и по вам я не промахнусь, друг мой. А теперь я должен поручить пострадавшую юную леди вашему попечению, а вас самого – попечению миссис Шарплис, от чьего слова зависит ваша жизнь. – Чарли поулыбался и продолжил: – «Диво в беде», как сказано! Это надо записать. – К вящему изумлению Финта и, надо думать, к изумлению миссис Шарплис, Чарли извлек на свет крохотный блокнотик и коротенький карандаш и быстро сделал пометку.

Экономка злорадно сощурилась на Финта.

– Положитесь на меня, сэр, уж я не подведу. Если этот мелкий паскудник примется за свои штучки, я его отсюда вышвырну и сдам судье, глазом моргнуть не успеет, будьте покойны. – Тут она взвизгнула и ткнула пальцем: – Сэр, вы гляньте, он у нее уже что-то стибрил!

Финт похолодел; рука его застыла на полпути к полу. Момент выдался неловкий.

– Ах, миссис Шарплис, воистину зоркостью вы подобны… как бы это выразиться? – всевидящему Аргусу, – непринужденно ввернул Чарли. – Я заметил, как юноша подобрал эту вещицу; она уже какое-то время валялась у кровати – выпала из руки девушки. Мистер Финт, конечно же, забеспокоился, как бы ее не проглядели. Ну же, Финт, будьте так добры, дайте это сюда.

Изнывая от желания облегчиться, Финт протянул находку. Это была дешевая колода карт, но под взглядом Чарли рассмотреть ее толком так и не удалось. Чарли здорово действовал Финту на нервы.

– Это детская карточная игра, миссис Шарплис, – объявил наконец Чарли. – Я бы сказал, молодой леди уже совсем не по летам; и карты совсем отсырели. «Счастливые семьи» – я о такой слышал. – Он задумчиво повертел колоду в руках и наконец подвел итог: – Здесь кроется какая-то тайна, дорогая моя миссис Шарплис, так что я возвращаю находку в руки того, кто перевернет небо и землю, чтобы ухватить тайну за хвост и вытащить в свет дня: то есть в руки нашего мистера Финта. – С этими словами он протянул карты потрясенному Финту и весело предупредил: – Не злите меня, юноша, я вас знаю как облупленного, поверьте слову. А теперь мне и впрямь пора. Дела не ждут!

Финт был готов поклясться, что Чарли подмигнул ему с порога, прежде чем скрыться за дверью.

Ночь пролетела быстро, поскольку по бльшей части уже перетекла в завтрашний день. Финт сидел на полу, прислушиваясь к тихому дыханию девушки и к похрапыванию миссис Шарплис, которая как-то умудрялась спать с одним открытым глазом, который неотрывно глядел прямо на Финта: так стрелка компаса неизменно указует на север. Ну и на что ему это все сдалось? С какой стати он мерзнет тут, на полу, когда мог бы уютно свернуться калачиком у Соломоновой плиты (чудесное изобретение; если надо плавить много золота, то и как горн может использоваться)?

Но девушка была так красива, несмотря на следы побоев; Финт не сводил с нее глаз, снова и снова вертя в руках отсыревшую колоду дурацких захватанных карточек; вглядывался в ее лицо – один сплошной синяк. Эти скоты здорово ее отделали, измолотили, как боксерскую грушу. Он, конечно, своим ломиком им тоже вмазал за милую душу, но мало – Господь свидетель, мало им будет! Он их отыщет – отыщет всенепременно, – и душу из них вышибет, и в лаванде зароет…

Финт проснулся на полу в полумраке, освещенном одной-единственной мерцающей свечкой, и не сразу понял, где находится, – но опознал-таки обстановку, включая миссис Шарплис на стуле, что по-прежнему всхрапывала, как мясник, пытающийся располовинить свинью. Но, что куда важнее, в тишине раздался совсем слабый, дрожащий голосок:

– Можно мне водички, если вам не трудно?

Финт запаниковал было, но в тазике стоял кувшин: вот она, вода! Девушка очень осторожно взяла стакан из его рук – и жестом попросила еще. Финт оглянулся на миссис Шарплис, снова наполнил стакан, протянул его девушке и прошептал:

– Скажите мне, как вас зовут, – пожалуйста!

Голос девушки звучал хрипло, точно кваканье, но кваканье истинной леди: так могла бы квакать принцесса-лягушка.

– Мне нельзя называть свое имя, но вы очень добры, сэр.

Финт так и вспыхнул.

– А почему эти подонки вас избили, мисс? Уж их-то имена вы мне назвать можете?

– Лучше не стоит, – снова раздался жалобный голосок.

– Тогда можно я подержу вас за руку, мисс, ночь-то выдалась зябкая? – Это очень по-христиански, подумал Финт; по крайней мере, он что-то такое слышал. К некоторому его удивлению, девушка и в самом деле протянула ему ладошку. Он сжал ее в своей – внимательно пригляделся к кольцу на ее пальце и подумал: «Золотища-то сколько, и герб еще: ой-ей, парнишечке из-за такого герба влипнуть в неприятности как нечего делать. Герб с орлами, и чегой-то не по-нашенски написано. Такое кольцо что-нибудь да значит, сказал себе Чарли; такое кольцо потерять не захочешь. И орлы глядят как-то больно злобно».

Его интерес от девушки не укрылся.

– Он говорил, будто любит меня… мой муж. А потом позволил им избить меня. Но мама всегда говорила: если только добраться до Англии, там сразу окажешься на свободе. Не дайте им забрать меня обратно, сэр… я не хочу уезжать.

Он наклонился поближе и прошептал:

– Мисс, я никакой не сэр… Я – Финт.

Девушка сонно пробормотала, с немецким акцентом, как показалось Финту:

– Финт? То есть тот, кто финтит, то есть проворно уворачивается? Спасибо вам, Финт. Вы очень добры, а я так устала…

И она откинулась на подушки – Финт едва успел подхватить стакан.

Глава 2,

в которой Финт видит умирающего, умирающий видит свою Госпожу, а Финт становится королем тошеров

Едва колокола отзвонили пять часов, проснулась миссис Шарплис – со звуком, больше всего похожим на «Всхрюк!». При виде Финта глаза ее прямо-таки налились ядом и сей же миг обшарили комнату, выискивая седы преступления.

– Ну, мелкий прострел, ты тут всласть отоспался в тепле и уюте в христианской спаленке, как тебе обещали, – небось впервые в жизни. А теперь пошел отсюда вон, да смотри мне! Я тебя наискось вижу, глаз с тебя не спущу, пока не окажешься по ту сторону черного хода, попомни мои слова!

Ах, какие гадкие, какие несправедливые речи, – да и сама она не лучше: отвела Финта вниз по замызганной черной лестнице в кухню и распахнула дверь с такой силой, что та аж отскочила от стены и сама собою с грохотом захлопнулась снова, к вящему увеселению кухарки, наблюдавшей за этой пантомимой.

Дверь укоризненно качнулась на петлях туда-сюда, а Финт с достоинством промолвил:

– Вы слыхали, чего сказал мистер Чарли, хозяйка. А он большой человек, и он поручил мне миссию, так что раз я теперь при миссии, а я так думаю, миссионеру надо бы подкрепиться чуток, прежде чем его вышвырнут на холод. И сдается мне, мистер Чарли не порадуется, если я расскажу ему, как вы негостеприимны, миссис Жополиз.

Финт, не задумываясь, исковеркал ее имя и остался очень собою доволен, хотя экономка, похоже, ничего не заметила. А вот кухарка заметила и рассмеялась – причем не без ехидства. Финт в жизни не прочел ни единой книги, но если бы прочел – кухарку он читал с той же легкостью; это просто поразительно, сколько всего можно понять по глазам, или по фырканью, или даже по непристойному звуку – если он вклинится в разговор в нужном месте. Есть просто язык, а есть язык интонаций, быстрых взглядов, неуловимых движений лица – привычных мелочей, которых сам не осознаешь. Те, кто считает, будто лица их непроницаемы, даже не догадываются, что выбалтывают свои сокровенные мысли любому, у кого достанет смекалки распознать сигналы, а сейчас один такой сигнал прямо-таки плавал в воздухе, точно вывеска в руках у ангела, и недвусмысленно возвещал, что кухарка терпеть не может экономку – настолько, что охотно над ней поглумится даже в присутствии Финта.

Так что Финт преловко прикинулся чуть более усталым, и чуть более напуганным, и чуть более заискивающим, чем обычно. Кухарка тотчас же поманила его к себе и сказала – тихо, но не настолько, чтобы не расслышала экономка:

– Ладно, паренек, у меня тут овсянка варится, могу и тебе плеснуть, и есть еще кус баранины, самую малость пованивает, ну да ты небось и похуже едал. Тебя устроит?

Слезы брызнули из глаз Финта: качественные такие слезы, с душой и с салом, – хоть ножом режь. Финт рухнул на колени, прижал к груди руки и с глубокой искренностью произнес:

– Благослови вас Господь, хозяюшка, благослови вас Господь!

Эта бессовестная пантомима принесла ему здоровенную миску овсянки – с очень даже приемлемым количеством сахара. Баранина еще не дошла до той стадии, когда мясо начинает жить своей собственной, внутренней жизнью; Финт с благодарностью принял завернутый в газету подарок – потушить с чем-нибудь вполне сгодится – и проворно затолкал его в карман, чтоб не испарился ненароком. Что до овсянки, гость вычерпал из миски все до последней капли – к явному одобрению кухарки, почтенной дамы, которая, надо отметить, при каждом движении тряслась всем чем можно, включая подбородок.

Финт мысленно уже занес ее в список союзников, по крайней мере против экономки, которая все еще пепелила его злобным взглядом, – но тут кухарка грубо ухватила его за руку и завопила, куда громче, чем подсказывала необходимость:

– А ну-ка пошли в буфетную, поглядим, много ли ты успел натырить, парень!

Финт попытался высвободиться, но кухарка, как говорилось выше, была женщина корпулентная, как оно за кухарками водится. Таща гостя за собою, она нагнулась к нему и шикнула:

– Да не вырывайся ты. Голова совсем не варит, что ли? Молчи и делай, как велю!

Кухарка открыла дверь и повлекла гостя вниз по каменным ступенькам в пахнущую соленьями комнатушку. Захлопнув дверь за собою, она слегка помягчела и объяснила:

– Эта старая кошелка, экономка то есть, будет клясться и божиться, что ты ночью стянул то и это, и уж можешь не сомневаться, что побрякушки на самом-то деле осядут в ее собственных карманах. Так что если ты здесь с кем и задружился, вся дружба тут же и испарится, что утренняя роса. Хозяева-то – они люди порядочные, всегда купятся на жалостную историю честного трудяги на мели или падшей женщины, которая пытается подняться, уж сколько я их тут перевидала. И скажу я тебе, что очень многие такие истории – чистая правда, уж кому и знать, как не мне.

Сколь можно более вежливо Финт попытался убрать с себя ее руки. А то кухарка ощупывала его куда ниже, чем диктовала необходимость, причем с явным энтузиазмом и с характерным блеском в глазах.

Проследив выражение его лица, она воскликнула:

– Да я ж не всегда была жирной старой кошелкой; когда-то споткнулась, было дело, но тут же прыг – и снова на ногах. Вот так и надо, парень. Любой способен подняться, если закваски хватит. Нет уж, я не всегда такая была; чес-слово, ты б здорово удивился, а может, и развеселился бы и, правду сказать, в паре случаев, пожалуй, что и засмущался бы.

– Да, хозяюшка, – смиренно согласился Финт. – И, будьте добры, хватит меня лапать.

Кухарка расхохоталась – подбородки так и заходили ходуном, – а затем, посерьезнев, произнесла:

– Судомойка мне рассказала, ты этой ночью вроде как помог спасти какую-то славную девчушку от головорезов, а я-то знаю – знаю доподлинно! – что тебя точно в чем-нибудь да обвинят, если я не растолкую тебе, что почем. Так вот, малыш, отдавай-ка добром тетушке Куикли все, чем успел поживиться, а я уж позабочусь о том, чтоб вернуть вещички по местам. Мне эта семья по душе, и я не потерплю, чтоб их грабили, даже такой бойкий парнишечка, как ты. Так что кайся давай в своих грехах, и все тебе простится, и выйдешь ты отсюда без единого пятна на репутации, и хотелось бы мне сказать то же о твоей одеже. – Она оглядела его штаны – и неодобрительно поморщилась.

Финт с ухмылкой протянул ей одну-единственную серебряную ложку:

– Ложечка, одна, и то только потому, что я ее в руке держал, когда вы меня сюда вниз потащили. – Затем он предъявил колоду карт. – А это, хозяюшка, мне дал сам мистер Диккенс.

Тем не менее кухарка, уже с усмешкой, снова ощупала его сверху донизу, обнаружила нож, кастеты и короткий ломик; это все она демонстративно проигнорировала, но велела гостю снять заодно и башмаки для осмотра, поморщилась, картинно зажала нос и дала понять: пусть обувается снова, да побыстрее. И весело осведомилась:

– Что, даже в заднице пусто? А что такого, не ты первый, не ты последний. Нет, проверять не полезу; у тебя на ребрах мясца-то поболе, чем обычно у таких, как ты, а это значит, что либо ты чист перед законом, либо чертовски умен; лично я ставлю на второе и очень удивлюсь, если верно первое. А теперь мы чего сделаем: я протащу тебя наверх и буду на тебя, на паршивца такого, орать, чтоб услышала старая кошелка. А орать я буду вот что: я-де тебя обыскала с ног до головы, рискуя собственным здоровьем, и вышвыриваю тебя с пустыми руками. После того я вроде как выкину тебя за дверь пинком ноги, и вновь за работу, а работать мне будет тем приятнее, ежели представлю, как старая мерзавка кипит и клокочет, точно котел с пчелами. – Кухарка оценивающе пригляделась к Финту и промолвила: – Ты ведь тошер, так?

– Точно, хозяюшка.

– Слыхала я, работенка эта не из легких да за жалкие гроши.

Правило номер один: никогда не болтай лишнего. Так что Финт уклончиво отозвался:

– Ну, это как сказать, хозяюшка, зарабатываю как могу.

– Ладно, пошли, разыграем наш спектакль для тех, у кого ушки на макушке, и ступай себе, да помни – если тебе друг понадобится, ты приходи повидать Куикли. Я серьезно: если я чем смогу помочь, так ты только свистни. А ежели мне туго придется да я постучусь в твою дверь – ты уж не запирайся.

Снаружи солнце едва проглядывало сквозь завесу дыма, тумана и хмари, но для таких, как Финт, стоял белый день. Немножко солнышка – в самый раз, кто ж спорит, под его лучами одежка быстрее просыхает; но Финт любил сумрак и, по возможности, клоаку, а прямо сейчас его неодолимо тянуло в уютную темноту.

Так что он подцепил ломиком крышку ближайшего канализационного люка и спрыгнул вниз, где, кстати, оказалось не так уж и плохо. Благодаря вчерашней грозе в канализации сделалось чуть терпимее. Там, впотьмах, наверняка уже рыщут и другие тошеры, но Финт золото и серебро нюхом чуял.

Соломон говорил, будто у его пса Онана нюх на ювелирку. В самом деле, Финт охотно воздавал собаке должное, ну нельзя же не пожалеть бедную тварь: за Онана и впрямь частенько бывало очень стыдно, но что есть, то есть – остренькая песья мордочка прямо оживлялась, стоило ему почуять рубины. Финт порою брал его с собой в туннели, и если там, внизу, во мраке, удивительный нос Онана отыскивал сокровища, по возвращении домой Соломон угощал его лишней порцией куриных потрошков.

Финт пожалел, что сегодня собаки при нем нет: острый слух Онана улавливал шум внезапного ливня в нескольких милях вверх по реке – о чем пес и оповещал громким лаем, – но сегодня Финт начал не в том квартале, времени сбегать за собакой не было, так что придется обходиться тем, что есть, – а он, в конце концов, в этом здорово наловчился. Если ты в своем деле дока, как вот Финт, так сгребешь добычу и выберешься наверх, на свежий воздух, задолго до того, как по подземным коридорам хлынет первая волна дождевой воды.

Но, похоже, вчерашняя гроза опустошила небеса досуха. Сегодня в туннелях было тихо-спокойно, как на мельничной запруде: тут и там поблескивали лужицы да по самому центру коридора змеилась тоненькая струйка. После грозы пахло обычно – как-как? – ну, это, мокрой дохлятиной, гнилой картошкой и затхлостью, – а по нынешним временам, к сожалению, так еще и дерьмом. Что Финта просто выбешивало. Как рассказывал Соломон, ребята по имени римляне построили клоаку, чтобы дождевые воды стекали в Темзу, а не затапливали жилые дома. Но нынче богатеи повадились отводить трубы от своих выгребных ям прямо в подземные туннели, а Финт считал, это просто нечестно. Тут от крыс не знаешь, куда деваться, а еще и ступай с оглядкой, чтобы в «шарля»[3] не вляпаться.

Сверху, от сточных канав, сквозь крышки канализационных люков просачивалось достаточно света – в них ведь есть отверстия, пропускающие воду; но на самом-то деле тошеру полагается работать на ощупь – пальцами рук, а иногда и ног нашаривать всякую тяжелую мелочовку, что, принесенная потоком, застревает в раскрошившейся кирпичной кладке. Но искать надо, включив не только чутье, но и мозги, в этом – самая суть и дух ремесла, это и означает быть тошером – так наставлял его старина Дедуля: ремесло-де должно настолько стать частью тебя самого, чтоб ты чуял золото даже среди «шарлей».

Про римлян Финт мало чего знал, но некогда построенные ими туннели были очень стары и постепенно разрушались и приходили в негодность. Ну да, порою вниз спускались рабочие – подлатать потолки и стены на скорую руку, малость здесь, чуток там, это ж коту на смех. Рабочим бригадам – а их время от времени официально нанимали укреплять и чинить осыпающуюся кладку – лучше на глаза не попадаться, прогонят в три шеи, да только они всяко постарше Финта будут, так что удрать от них – плевое дело. Кроме того, для рабочих существует рабочее время, а в погожую ночь тошер может хоть до утра вкалывать, обшаривая укромные уголки, где кирпич вывалился из стены или пол неровный. А лучше всего – места, где закручиваются маленькие водовороты: там скапливаются пенсы, шестипенсовики, фартинги, полуфартинги и – если очень, очень повезет, – иногда даже соверены, полусоверены и кроны; а то и брошки, серебряные шляпные булавки, лорнеты, часы, золотые кольца. Всю эту мелочовку подхватывала и кружила темная карусель огромным вращающимся сгустком липкой грязи, и – если ты по-настоящему удачлив и веришь в Госпожу всех тошеров, то ты – да-да, именно ты! – окажешься тем везунчиком, который в один прекрасный день отыщет грязевой шар – что-то вроде здоровущего плам-пудинга. Это диво дивное у тошеров называлось словом «тошерон»: разобьешь его, а внутри – целое состояние, на всю жизнь хватит.

Финту случалось находить все из вышеперечисленного по отдельности, а порою – одну-две вещицы сразу в укромной щели, которую он тут же мысленно брал на заметку и, конечно же, снова к ней возвращался. Но хотя паренек частенько притаскивал домой добычу, при виде которой Соломон расплывался в улыбке, ему так и не случилось отыскать этот грязевой пирог с начинкой из драгоценностей и денег, ключ к лучшей жизни.

«Но, – думал он про себя, – что может быть лучше жизни тошера, по крайней мере, если ты – Финт? Мир, то есть Лондон, создан для него и только для него; мир всегда играет ему на руку, словно сама Госпожа так приказала. Золотые побрякушки и монеты тяжелые, они легко застревают в щелях, а вот дохлых кошек, крыс и «шарлей», наоборот, уносит течением, и это хорошо, кому ж охота в «шарлика» вляпаться, – слава небесам, что оно не тонет. Но, – размышлял про себя Финт, словно бы бездумно, а на самом деле очень методично обшаривая туннель, заботливо проверяя по пути свои любимые ловушки и одновременно высматривая новые, – а как поступит тошер, если ему в руки и впрямь попадет самый настоящий тошерон? Он эту публику, тошеров то есть, знал как облупленных; если выпал счастливый денек, что они сделают с добычей? Что, спрашивается, они сделают с кровными своими денежками, тяжким трудом нажитыми, ради которых часами рылись в грязи? Пропьют, чего ж еще; и чем больше добудут, тем пьянее напьются. Может, тот, кто поумнее, и заначит малость на ночлег и ужин; к утру тошер снова гол как сокол».

Под пальцами звякнуло! Это стукнулись друг об друга два шестипенсовика в местечке под названием «Не подведи»: отличное начало!

Финт знал, что далеко превосходит всех прочих тошеров; вот поэтому, в нарушение всех тошерских правил, он полез в клоаку во время грозы, и здорово бы на этом выиграл, если бы не та потасовка и все, что случилось после. Потому что если ты в ремесле руку набил, то найдешь в туннелях местечко-другое, где можно отсидеться в пузыре воздуха, пока повсюду вокруг бушуют стихии. Он давно подыскал себе такое убежище, и пусть там зябко и мокро, зато ему первому посчастливилось бы собрать урожай минувшей ночи в близлежащих туннелях. А теперь надо поторапливаться: того гляди появятся и другие тошеры; глядь – а в полумраке что-то сверкнуло, поймав солнечный блик. Искорка тотчас же погасла, но Финт уже приметил место, осторожно пробрался туда и обнаружил горку грязи поверх песчаного наноса, где от туннеля отходил водосток поменьше; вода еще сочилась здесь тоненькой струйкой.

Ну вот, пожалуйста, – дохлая крыса, а в пасти у нее словно золотой клык посверкивает, а на самом-то деле – ну надо же, золотой полусоверен в зубах у Мистера Крыса застрял. Крыс по возможности лучше не трогать; вот поэтому Финт всегда таскал с собой в подземелья маленький ломик. Пустив его в дело заодно с ножом, он разжал хищные челюсти и вытащил монету. Балансируя ею на лезвии ножа, паренек подставил находку под сбегающую по стене струйку – ополоснул, стало быть.

Эх, кабы всегда так везло! Ну кому в такой день захочется быть наемным рабочим? Умелому трубочисту неделю придется вкалывать, чтобы заработать те деньги, что он сегодня играючи подобрал. В такой денек хорошо быть тошером, чего уж там!

И тут он услышал стон…

Осторожно обойдя крысу, Финт нырнул в туннель поменьше, наполовину забитый всяким сором – по большей части сучьями и палками, некоторые – острее ножа, – и прочими обломками, что прошлой ночью смело водой. Но тут потрясенному взгляду Финта открылось, что эта гора мусора в основном состоит из человека, и человек этот выглядит не лучшим образом: на месте одного глаза осталось не то чтобы много, зато второй как раз открылся и уставился прямо на Финта. Финт вгляделся в это лицо: от лица нестерпимо разило, и паренек содрогнулся, ибо узнал его.

– Никак, ты, Дедуля? – спросил он.

Старейший из лондонских тошеров словно бы побывал в руках палача; Финт разглядел то, что от бедняги осталось, – и его чуть не вывернуло. Небось работал в одиночку, в точности как Финт, – и уже не смог выбраться, когда хлынул водяной поток, а вода чего только не принесла, все, что повыбрасывали, что потеряли, от чего пытались избавиться. Это бесформенное месиво со всей силы обрушилось на Дедулю; тем не менее он попытался сесть прямо – весь в синяках, окровавленный, заляпанный невесть какой гадостью – такую только в затопленной канализации и встретишь.

Дедуля сплюнул грязь – по крайней мере, Финт надеялся, что это грязь и ничего больше, – и слабо выговорил:

– Да это ж Финт! Рад тебя видеть в добром здравии, как говорится; ты славный паренек, я всегда это повторял, и посмышленей меня будешь. Так вот чего я от тебя хочу прям щаз: добудь-ка мне пинту самого худшего бренди, что только найдешь, тащи его прямиком ко мне и залей туда, где у меня была глотка, идет?

Финт попытался освободить старика, сдвинув в сторону часть мусора, но Дедуля застонал и прошамкал:

– Поверь на слово, мне досталось – мало не покажется, ну не дурень ли я, да еще в мои-то годы! Мог бы и подумать головой, старый пень! Сдается мне, я нынче откусил кусок не по зубам; пора, значит, помирать. Будь ласков, притащи выпивон, ты ж мой хороший; у меня в правой клешне зажаты шестипенсовик, и крона, и еще пять пенсов; они все еще там, я прям чувствую – это все тебе, пацан; свезло тебе, стало быть.

– Слышь, – запротестовал Финт, – я у тебя, Дедуля, ни пенса не возьму!

Старый тошер покачал головой – тем, что от нее осталось, – и прошептал:

– Во-первых, я тебе никакой на самом деле не дед, вы, пацаны, меня так прозвали просто-напросто потому, что я старше вас всех; и, клянусь Госпожой, ты заберешь мое добро, когда меня не станет, ты ж тошер, а тошер подбирает все, что найдет! Я, кстати, знаю, где я, – знаю, что там наверху, ниже по течению, сразу за углом есть винная лавочка. Так мне, говорю, бренди, самого худшего, что у них найдется; и вспоминай обо мне с добром. А теперь сыпь со всех ног – или проклятие умирающего тошера настигнет тебя!

Финт опрометью кинулся к ближайшему люку, выкарабкался на поверхность, отыскал замызганную винную лавчонку, купил целых две бутылки бренди – разило от него так, что одним запахом ногу перепилить можно. Эхо его шагов еще не угасло в туннелях, а он уж спустился обратно.

Дедуля был на месте, никуда не делся, изо рта его обильно текло, но при виде Финта он слабо улыбнулся. Финт протянул бедолаге первую бутыль, загодя ее открыв; содержимое с долгим бульканьем потекло в Дедулину глотку. Кое-что, впрочем, вылилось изо рта обратно, когда он кивком попросил вторую, говоря:

– Во, отлично, мне как раз хватит, самое то, так тошеру и полагается помирать. – Голос его понизился до шопота; одной относительно целой рукой он вцепился в Финта и промолвил: – Я ее видел, парень; саму Госпожу – туточки она стояла, во всей красе, вот где ты сейчас; вся в багрянце и золоте, и сияла, как солнышко на соверене. Послала мне воздушный поцелуй, поманила меня к себе – и драпанула прочь, но только этак изящно драпанула, как истинная леди, сам понимаешь.

Финт не знал, что тут сказать, – но все-таки сумел найти нужные слова:

– Ты многому научил меня, Дедуля. Ты рассказал мне про Крысиную Королеву. Так что, знаешь, сплюнь-ка ты изо рта сточную воду – и думается, я смогу перетащить тебя отсюда в местечко получше. Давай хотя бы попробуем, ну пожалуйста.

– Ни шанса, парень. Сдается мне, если ты меня сейчас с места стронешь, я ж на куски развалюсь; ты бы лучше просто посидел со мной чуток, если не слишком торопишься. – В темноте опять забулькало; Дедуля снова приложился к огненному бренди и продолжил: – Из тебя чертовски хороший ученик вышел, этого не отнимешь; ну то есть у ребят по большей части просто нюха нету на это дело; а на тебя я смотрел все эти годы, и прям душа радовалась: для тебя ж ремесло тошера – что для прохфессора книги. Ты только глянешь на кучу дерьма, и глазенки так и засветятся: знаешь доподлинно – под ней точно что-то стоящее. Так мы и работаем, парень, – те, что почище нас, выбрасывают ненужное, а мы в отбросах находим по-настоящему ценное. Вот и с людьми так же. Видал я тебя за работой, парень, и сразу понял: у тебя тошерство в крови, прям как у меня. – Он закашлялся, и части его изувеченного тела заходили ходуном в жутком танце. – Меня, Финт, королем тошеров прозвали. На то похоже, теперь им стал ты, и мое тебе благословение. – Старик усмехнулся остатками рта. – Ты ведь папашу своего не знал, парень?

– Нет, Дедуля, – откликнулся Финт. – И я не знал, кто мой папаша, и мамаша небось не знала; да и ее я тоже не знал. – С потолка капало; глядя в никуда, Финт выговорил: – Но ты всегда был мне Дедулей, я это знаю доподлинно, и если б ты не обучил меня тошерству, мне б в жизни не отыскать всех здешних укромных уголков, и Мальстрем, и Королевину Спальню, и Золотой Лабиринт, и Соверенную улицу, и Пуговичный волчок, и Дыши-Легко. Эх, сколько раз это местечко меня выручало, пока я еще только уму-разуму набирался… Спасибо тебе за это, Дедуля. Дедуля?… Дедуля!

Финту померещилось какое-то движение в воздухе или, может, неуловимо тихий звук, вот он есть – а в следующий миг плавно сошел на нет. Но что-то еще осталось; Финт придвинулся поближе – и, с последним своим вздохом, подрагивающим на губах, Дедуля, где бы он уж ныне ни находился, промолвил:

– Я вижу Госпожу, парень, я вижу саму Госпожу…

Дедуля улыбался ему – и продолжал улыбаться, пока свет в его глазах не погас, а тогда Финт наклонился, почтительно разжал Дедулин кулак и забрал наследство, теперь принадлежащее ему по праву. Отсчитал две монеты – и торжественно положил на глаза покойному, потому что, ну, так надо, так всегда делалось. А затем посмотрел в темноту и произнес:

– Госпожа, посылаю к тебе Дедулю, хороший он старикан; он обучил меня всему, что я смыслю в тошерстве. Ты уж не обижай его: ругается он страшно.

Финт проворно выбрался из канализации – словно за ним гнались сам ад и все его демоны. Опасаясь, что это в самом деле так, мальчишка пробежал бегом то небольшое расстояние до Севен-Дайалз[4] и относительно цивилизованной мансарды доходного дома, где жил, работал и вел дела Соломон Коган, в комнатушке на самом верху лестничного пролета, – с такой высоты перед ним открывался вид на многое такое, чего он, вероятно, видеть не очень-то и хотел.

Глава 3

Финт приобретает костюм, который жмет в области неназываемых, а Соломон выходит из себя

Когда Финт добрался наконец до мансарды, снова пошел дождь – мерзкая унылая морось. Он нетерпеливо переминался с ноги на ногу снаружи и, как только старик проделал все замысловатые манипуляции по отпиранию двери, пулей влетел в дом, едва не сбив с ног Соломона. Соломон был стар и мудр: он не стал докучать Финту расспросами – пусть полежит бесформенной вонючей грудой на старом соломенном тюфяке в глубине мансарды до тех пор, пока этот сгусток горя не будет готов ожить снова. А тогда Соломон, мудрый, как его тезка, сварил супу, и аромат супа поплыл по комнате, так что Онан, мирно спавший рядом с хозяином, проснулся и завыл: звук был такой, словно из чудовищной бутыли вытаскивают жуткую пробку.

Финт выбрался из-под одеяла, с благодарностью принял миску с супом, молча поданную ему Соломоном, а старик вернулся к своему верстаку, к токарному станку с педальным приводом, и очень скоро вновь послышался уютный бойкий стрекот, который напомнил бы Финту кузнечиков в поле, если бы тот хоть раз в жизни видел кузнечика или поле, если на то пошло.

Но, с чем его ни сравнивай, мерный стрекот звучал утешительно, и по мере того как суп оказывал свое целительное действие и танцевали кузнечики, Финт рассказал старику – ну, почти все и рассказал, – и про девушку, и про Чарли, и про миссис Куикли, и про Дедулю, – а Соломон не произнес ни слова, пока слова не закончились у Финта, и только тогда проговорил:

– Таки трудный денек у тебя выдался, бубеле, и как же жалко друга твоего, Дедулю, мммм, пусть его душа упокоится в мире.

– Но я бросил его там на съедение крысам! – простонал Финт. – Он сам мне велел!