Финт Пратчетт Терри
Герой дня снова встречается с девой в беде и срывает поцелуй у одной восторженной особы
Поднявшись в мансарду, Финт застал Соломона все еще за токарным станком. Странное зрелище представлял собою Сол за работой: он словно куда-то исчезал. Нет, разумеется, он был здесь и никуда не девался; но мозг его временно сосредотачивался в кончиках пальцев: старик ни на что не обращал внимания, кроме своего кропотливого труда, так что со временем все это начинало казаться частью некоего природного процесса, столь же незаметного и неспешного, как, скажем, трава растет. Финт завидовал этой его умиротворенной отрешенности, но ему она точно не подошла бы.
Равно как и Соломонова одежа; ну уж нет, ни за что на свете Финт бы на себя такое не напялил! Отправляясь в синагогу, старикан облачался в мешковатые панталоны и поношенное габардиновое пальто что зимой, что летом; а благополучно возвратившись в свое мансардное обиталище, надевал панталоны еще более длинные, бог весть откуда, с жилеткой, которая – надо отдать Соломону должное – обычно бывала настолько бела, насколько позволяли обстоятельства. А еще Соломон переобувался в прихотливо вышитые комнатные туфли из заморских стран, где, по-видимому, когда-то жил и, с вероятностью, откуда едва унес ноги. А еще на нем, конечно же, был фартук с огромным карманом спереди, так что вся хитрая дорогостоящая мелочовка если и скатывалась с верстака, то туда.
Из котла на плите распространялся аппетитный аромат – баранине миссис Куикли нашлось достойное применение. Финт непроизвольно облизнулся. У него просто в голове не укладывалось, как Соломону это удается: старик мог состряпать вкуснющий обед из половинки кирпича и деревяшки. Однажды Финт не удержался и спросил, на что Соломон ответствовал: «Ммм, надо думать, это все блуждания по пустыне; таки волей-неволей приучишься пускать в дело то, что есть».
Финт провалялся на своем тюфяке не смыкая глаз едва ли не всю ночь напролет; благо не смыкать глаз – дело несложное: внизу, во дворах, то и дело завязывались драки – это мужики по домам возвращались; орали младенцы, тут и там вспыхивали скандалы и ссоры; вся эта какофония в Севен-Дайалз служила колыбельной. «Счастливые семьи, – думал Финт. – А такие вообще бывают?» А над улицами плыл колокольный звон, рассыпаясь по всему городу.
Финт глядел в потолок, размышляя о карете. От Джули-Грязнули ничего нового не добьешься; пожалуй, единственный способ узнать больше – это продолжать расспрашивать в надежде привлечь внимание тех самых людей, которые не любят, когда вопросы задают, а уж тем паче, когда на них отвечают. Вот им наверняка кое-что известно.
С чего начать, с чего начать? Скрипучее колесо и шикарная карета. А был ли на ней герб? Например, с орлами? Может, если бы удалось снова увидеться с девушкой, она бы вспомнила больше?..
«Так-так-так, – думал Финт, – мистер Мэйхью зовет меня к себе, и его жена тоже, так, пожалуй, смышленый молодой человек мог бы прифрантиться малость, и на ботинки марафет навести, и умыться перед выходом, в надежде, что хорошему мальчику с этого визита перепадет побольше, чем чашка чая, – может, пожрать дадут. И как знать, глядишь, если он будет вести себя паинькой, со всем, так сказать, уважением, ему разрешат снова увидеть ту девушку с чудесными золотыми волосами».
А поскольку плутовство по заказу не отключается, Финтов внутренний голос предательски нашептывал: «А может, и деньжат еще подкинут, хорошему-то мальчику». Кроме того, ему казалось, он мистера и миссис Мэйхью раскусил: как ни странно, попадаются иногда богачи, которым вправду есть дело до уличной бедноты – и которые оттого чувствуют себя слегка виноватыми. Если ты беден, и, скажем, не забудешь руки хорошенько отмыть, и нету у тебя ни стыда ни совести, так что ты состряпаешь слезливую историю своих бедствий не хуже Финта – хотя, по правде говоря, Финту и выдумывать-то ни к чему, ведь его жизнь, которую он описал Чарли почти совсем правдиво, бедствиями была и без того щедро сдобрена, – так эти люди тебя прямо расцеловать готовы, ведь благодаря тебе они почувствуют себя лучше.
Лежа в темноте и думая о девушке, Финт слегка устыдился, что помышляет только о собственной выгоде, ведь спасение девушки – наверняка само по себе награда, но устыдился он разве что самую малость, потому что жить-то надо, чо?
Финт неуютно заворочался, вспомнив про Чарли, который, похоже, принимает Финта за этакого короля пиратов; а если вдуматься, так ведь Чарли на самом деле свою игру ведет. Каждый мальчишка хочет, чтобы его считали крутым парнем и крепким орешком, так? Потому что тогда чувствуешь себя, ну, взрослым. Для Чарли слова – это хитрая игра своего рода, может, в ней Финт и не разбирается, но игра все равно остается игрой – а он, Финт, в игре выживания здорово наловчился.
Глядя в никуда, Финт подумал о Дедуле: тот умер с улыбкой на губах в городской канализации, посреди всего того, что канализация в себе содержит. Не скоро он, Финт, снова сунется в Мальстрем. Крысы – твари мелкие, но их великое множество, а как только весть разнесется по туннелям – они сбегутся отовсюду. Надо выждать хотя бы недельку-другую, прежде чем возвращаться к тому месту, где старикан помер. Помер там, где сам хотел, напомнил себе Финт.
А взять Обрубка – у него ж две ноги было, пока в него не угодило пушечное ядро, когда он сражался где-то в Испании.
А взять его самого – и тут в сознании всплыли слова Чарли, меняя его мир – мир, где ты только что весело тошерился в клоаке, а в следующую минуту, ты и глазом моргнуть не успел, полисмены уже называют тебя героем и ты разгуливаешь по шикарным особнякам, словно у себя дома. Ты уже не тот, кем проснулся поутру. Как будто бы огромная пружина, распрямляясь, тащит его за собой – и, наверное, рано или поздно мальчишке приходится решать, что за мужчина из него вырастет. Станет ли он фишкой в игре – или игроком?..
В темноте Финт улыбнулся – и заснул, и снились ему золотые локоны.
Поутру, намывшись почище, Финт направился прямиком к дому мистера Мэйхью. В свете дня особняк выглядел очень даже представительно: не дворец, конечно, но сразу видно – здесь живет тип, у кого достаточно денег, чтобы называться джентльменом. Да тут вся улица такая: прибранная, чистенькая, нарядная. А вот и полисмен ее патрулирует; к немалому удивлению Финта, бобби, проходя мимо, коротко ему отсалютовал. Ничего особенного, просто легкий взмах пальцев, но вплоть до сего дня полисмены в таких районах обычно велели Финту проваливать отсюда, да побыстрее. Набравшись храбрости, Финт вспомнил, как изъяснялся Чарли, и в свою очередь поприветствовал полицейского словами:
– Доброго вам утра, констебль, погожий нынче денек выдался.
И ничего не случилось! Бобби неспешно прошествовал мимо – и все. Вот это да! Обнадеженный Финт отыскал нужный номер. Он еще мальцом научился ошиваться у задних дверей домов на пижонских улицах и – что очень важно! – умел прослыть за смышленого парнишку. Он рано осознал, что если уж ты голодранец, так можно сделать из этого профессию и преуспеть в ней; если хочешь быть успешным голодранцем, так выучись «горлодрать». Вот и весь секрет. А если собираешься «горлодрать», так тут надо быть настоящим актером. Надо уметь поболтать со всяким и каждым: и с дворецкими, и с поварихами, и с горничными, и даже с кучерами – короче, надо сделаться местным весельчаком, душой-парнем, всегда с шуткой наготове, чтоб все тебя знали. Это сродни театру, где ты – звезда. Такая дорога к богатству и славе не приведет, дело понятное, но и к Тайбернскому дереву[9] и петле – тоже. Нет, безопаснее всего иметь один-единственный, свой собственный талант, а его талант – это быть Финтом, Финтом до мозга костей. И вот он завернул за угол и подошел к задней двери, надеясь, что, может, повезет опять наткнуться на повариху миссис Куикли и снова разжиться пирожком или шматом баранины.
Дверь открыла служанка.
– Да, сэр?
Финт с достоинством выпрямился.
– Я к мистеру Мэйхью. Мне назначено прийти; меня зовут Финт.
Не успел он это выговорить, как откуда-то из глубины дома послышался грохот, служаночка малость запаниковала, как это за служанками водится (особенно при виде Финтовой жизнерадостной ухмылки), но тут же облегченно выдохнула, ибо на ее место подоспела миссис Куикли, давняя Финтова приятельница. Она смерила гостя критическим взглядом и воскликнула:
– Чес-слово, ну и франт, фу-ты ну-ты! Уж извиняйте, если не присяду в реверансе, а то я вся в потрошках аж до подмышек!
Минуту спустя повариха вернулась к двери, теперь уже не обремененная чужими внутренностями. И первым делом шуганула служанку:
– Мы с мистером Финтом поболтаем чуток, так что ты беги пригляди за свиными ножками, детка.
Повариха одарила Финта жарким объятием, слегка сдобренным потрошками, затем заботливо обтерла его и возгласила:
– Да ты нынче герой дня, малыш, это уж как пить дать, за завтраком только об этом и говорили! Выходит, ты, шалопай такой, вчера вечером в одиночку спас «Морнинг Кроникл» от разграбления! – Она лукаво улыбнулась. – Ну, я-то про себя подумала, если это тот самый молодой человек, мой давешний знакомец, так помешать краже он может только одним способом, а именно, спрятать ручонки за спину. А тут вдруг оказывается, ты храбро сразился с грабителями и со свету их согнал; так про тебя рассказывают. Ну надо же! Не успеешь оглянуться, а тебя позовут на должность лорда-мэра Лондона. А тогда уж будь добр, возьми меня своей леди-мэршей – не беспокойся, я замужем побывала не раз и не два, так что я в этом деле смыслю. – Заметив выражение его лица, повариха расхохоталась и, посерьезнев, промолвила: – Молодчага, парень. Девчонка тебя проводит наверх, к хозяевам, а будешь уходить, не забудь еще разок сюда наведаться, глядишь, я тебе чего-нить поесть заверну.
Финт поднялся вслед за служанкой по каменным ступеням к двери – к той самой волшебной, обитой зеленым сукном двери, что служит границей между теми, кто моет полы и теми, кто по полам ходит, – между верхним и нижним этажами мира. По правде сказать, угодил он в ад кромешный, где муж и жена вынужденно выступали судьями в споре между двумя маленькими мальчиками о том, кто сломал чьего солдатика.
Мистер Мэйхью так и вцепился в гостя и, кивнув жене, которая успела лишь затравленно улыбнуться Финту из эпицентра игрушечной войны, повлек его в свой рабочий кабинет. А там втолкнул его в неудобное кресло, сам уселся напротив и тотчас же приступил к делу:
– Счастлив возобновить наше знакомство, молодой человек, особенно в свете вашего отважного вмешательства вчера вечером: Чарли мне уже все рассказал. – Генри Мэйхью помолчал. – Вы чрезвычайно интересный юноша. Могу ли я задать вам… несколько вопросов личного характера? – Рука его уже потянулась к карандашу и блокноту.
Финт к такому не привык: люди, которым хотелось задать ему вопросы личного характера, такие как «Где вы были ночью шестнадцатого числа?», обычно задавали их, никакого разрешения не спрашивая, и ответа требовали незамедлительно.
– Не возражаю, сэр, – выдавил из себя Финт. – Ну то есть если они не слишком личные.
Мистер Мэйхью рассмеялся, а Финт между тем обвел взглядом комнату, недоумевая: зачем одному человеку такая пропасть бумаги? Книги и стопки бумаг лежали на всех горизонтальных поверхностях, включая пол, – повсюду на полу, но аккуратно.
– Я так понимаю, сэр, вы не были крещены? – поинтересовался мистер Мэйхью. – Мне кажется, что вряд ли. Мистер Финт – это имя, которое вам… досталось?
Финт решил отвечать по возможности честно. В конце концов, он уже проходил все это с Чарли, так что он выдал слегка урезанную версию «истории Финта», потому что незачем болтать лишнего.
– Нет, сэр; я найденыш, сэр; Финтом меня прозвали в приюте, потому что я больно верткий, сэр.
Мистер Мэйхью открыл блокнот: гость подозрительно сощурился. Карандаш уже завис над бумагой, того гляди прянет вниз, так что Финт заявил:
– Не в обиду будь сказано, сэр, если кто за мной чего пишет, меня прям в дрожь бросает и язык отнимается. – И зорко оглядел комнату в поисках запасных выходов.
Однако, к вящему его изумлению, мистер Мэйхью промолвил:
– Молодой человек, я приношу свои извинения за то, что не спросил вашего разрешения. Разумеется, я не стану делать записей, не спросив предварительно вас. Видите ли, я много чего записываю по работе, или, правильнее будет сказать, в силу моего призвания. Речь идет об исследовании – о проекте, над которым я работаю вот уже какое-то время. Я и мои коллеги надеемся открыть правительству глаза на ужасное положение дел в нашем городе; ведь если задуматься, это богатейший, самый могучий город мира, и однако ж, многие живут в условиях немногим лучше, чем в Калькутте. – Заметив, что Финт не изменился в лице, мистер Мэйхью уточнил: – Возможно ли, молодой человек, что вы не знаете, где находится Калькутта?
Финт уставился на карандаш. Ну ладно, видать, не отвертишься.
– Точняк, сэр, – признался он. – Без понятия, сэр, уж простите.
– Мистер Финт, это не ваша вина. Действительно, – продолжал мистер Мэйхью, словно рассуждая сам с собою, – невежество, неудовлетворительное состояние здоровья, отсутствие правильного питания и питьевой воды ведут к тому, что ситуация ухудшается еще больше. Так что я просто-напросто расспрашиваю людей об их жизненных обстоятельствах и да, об их заработках, ведь правительство никак не сможет проигнорировать тщательную подборку данных! Как ни странно, представители высших слоев общества, которые обычно щедрой рукой жертвуют на церкви, благотворительные фонды и прочие великие начинания, не слишком любят опускать взгляд вниз, себе под ноги, ограничиваясь разве что раздачей супа для добродетельных бедняков.
При упоминании о еде у Финта в животе опять забурчало. Забурчало, видимо, достаточно громко, чтобы даже мистер Мэйхью расслышал; заметно смутившись, он спохватился:
– Глубокоуважаемый сэр, вы же наверняка проголодались; я это предвидел – сейчас позвоню, горничная принесет вам ветчины и парочку яиц. Мы небогаты, но, по счастью, и не бедны. Хотя надо отметить, что у всех в этом вопросе своя арифметика. Видал я людей, которые, на мой взгляд, прозябали в беспросветной нищете, а между тем уверяли, что дела у них идут неплохо; с другой стороны, знаю я и таких, которые живут в огромных особняках и доход имеют немаленький, и тем не менее считают, что они в двух шагах от долговой тюрьмы! – Улыбнувшись Финту, он позвонил в колокольчик и полюбопытствовал: – А вот взять вас, мистер Финт, вы, как я понимаю, тошер, но не брезгаете и другими случайными подработками по возможности? Вы считаете себя богачом или бедняком?
А вопрос-то с подвохом, догадался Финт. Мистер Мэйхью, возможно, не так чертовски хорошо знает жизнь, как Чарли, но и недооценивать его нельзя; так что паренек решился на крайнее средство – честность.
– Пожалуй, мы с Солом не то чтоб совсем бедны, сэр. Видите ли, мы зарабатываем понемножку тем и этим, кое-что перепадает, так что, думается, нам грех жаловаться в сравнении с многими другими, да.
Похоже, испытание он выдержал: мистер Мэйхью остался доволен. Он покосился на блокнот и уточнил:
– Сол – это ведь тот джентльмен, еврей по религиозным убеждениям, с которым вы живете под одним кровом, как мне рассказывал Чарли?
– Ой, не думаю, что его пришлось долго убеждать, сэр. Кажется, он так евреем и родился. По крайней мере, так он говорит.
Финт взять не мог в толк, что так насмешило мистера Мэйхью, и поневоле задумался, откуда это Чарли столько всего знает, что даже сообщает приятелю о его, Финта, местожительстве: причем сам Финт что-то не помнит, чтобы об этом рассказывал. Но все эти пустяки тотчас же вылетели из головы, едва за дверью послышались шаги служанки и громыхание подноса. Так может громыхать только тяжело нагруженный поднос – добрый знак! И чутье Финта не подвело. Мистер Мэйхью сказал, что уже позавтракал, так что Финт жадно накинулся на ветчину с яйцами, времени зря не теряя.
– Чарли возлагает на вас большие надежды, как вы сами знаете, – промолвил мистер Мэйхью, – и я должен признаться, что искренне восхищаюсь тем, с какой готовностью вы ринулись на защиту нашей юной леди, тем более что, как я понимаю, прежде вы знакомы не были. Сейчас я вас к ней провожу. Она, по-видимому, понимает по-английски, хотя я опасаюсь, что рассудок ее помутился вследствие пережитой трагедии: по-видимому, она не в состоянии рассказать о злоключениях, ее постигших.
Необычное дело! – Финт задумчиво поглядел на тарелку с едой, не торопясь подъесть все подчистую, – и вместо того сказал:
– Она очень напугана. Она была замужем за каким-то гадом, который плохо с ней обошелся, это точно. И… – Финт хотел было продолжить, но засомневался. Он думал про себя: «Ей здорово досталось, да; ей страшно, да; но что она повредилась в уме – это вряд ли. Небось выжидает: пытается понять, кто ей друзья. На ее месте, при том что ее и впрямь избили до полусмерти, я, верно, сообразил бы прикинуться будто мне хуже, чем на самом деле; таков закон улиц. Незачем людям все про тебя знать».
Финт по-прежнему ощущал на себе взгляд мистера Мэйхью; и вот вам пожалуйста, последовал новый вопрос:
– Будьте добры… скажите, где вы родились, мистер Финт?
Ему пришлось подождать: Финт расправился с остатками завтрака, облизал нож с обеих сторон – и только тогда ответил:
– В Боу[10], сэр, хотя доподлинно не поручусь.
– А вы бы не рассказали мне о своем воспитании… как вы стали тошером?
Финт пожал плечами.
– Поперву был мусорщиком, таких еще «грязевыми жаворонками» называют – а чем еще мальцу заняться-то? – оно само собой получается, если вы понимаете, о чем я, возишься в речной грязи, подбираешь кусочки угля и всякое такое. Летом оно неплохо, зимой – просто жуть, но если мозгов хватает, так и ночлег себе найдешь, и пожрать промыслишь. Недолго поработал помощником трубочиста – ну да я Чарли рассказывал; а в один прекрасный день начал тошерить – и назад уж не оглядывался. Пристрастился к этому делу, как свинья к помоям, что, в общем, почти то же самое. Тошерона пока не нашел, но авось еще повезет.
Финт рассмеялся и, решив подбросить этому серьезному джентльмену пищи для размышлений, добавил:
– Зато почитай что все остальное, сэр, я находил – все то, что люди выбрасывают, или теряют, или чего им не нужно. Просто дух захватывает, сколько всего там, внизу, можно найти, особенно под клиническими больницами, чес-слово! Я могу под землей пересечь Лондон из конца в конец, выбраться наверх где захочу, и скажу вам, сэр, вы мне просто не поверите, сэр, какая ж там красотища! Местами на заброшенные дома похоже, целые лестничные пролеты, а на стенках понаросло всякого – тут и Грот, и Заветерь, и Королевина Спальня, и Палата Шепотов, и разные другие места – мы, тошеры, знаем их как свои пять пальцев, сэр, ну, то есть если пальцы хорошенько отмыть с мылом. Когда вечерний свет отражается от реки, там прямо рай, сэр. Вы мне небось не верите, но так оно и есть.
Финт помолчал, прикидывая, не наболтал ли лишнего: здравый смысл подсказывал, что человеку с карандашом наготове лучше не знать насчет мелких покраж и насчет воришки и змееныша; такого рода откровения годятся для Чарли и ему подобных, но для таких, как мистер Мэйхью, разумно слегка лоск навести.
– Однажды я там, внизу, старый остов кровати нашел. И не перестаешь удивляться, как туда свет просачивается, – докончил Финт и улыбнулся мистеру Мэйхью: тот взирал на гостя с видом шокированно-озадаченным и, пожалуй, с толикой восхищения.
– И последнее, мистер Финт, – проговорил мистер Мэйхью. – Вы не могли бы мне сказать, сколько вы зарабатываете своим ремеслом тошера?
Финт ждал чего-то подобного. Он интуитивно сократил свой заработок вполовину и ответствовал:
– Ну, бывают дни удачные и неудачные, сэр, но, думается, я зарабатываю примерно столько же, сколько трубочист, да иногда еще удача подвалит.
– А вам нравится ваш род занятий?
– О да, сэр. Я брожу где вздумается, я ни перед кем не отчитываюсь, и каждый день – своего рода приключение, сэр, если понимаете, о чем я. – И, стремясь подкрепить свое реноме респектабельного юного джентльмена, Финт добавил: – Конечно, мне случается найти там, внизу, вещицу-другую, кем-то потерянную, и до чего ж приятно-то бывает вернуть пропажу хозяину. – «Ведь, строго говоря, так и есть, – подумал Финт про себя, – даже если при этом еще и несколько шиллингов перепадет».
Спустя какое-то время мистер Мэйхью, откашлявшись, произнес:
– Мистер Финт, благодарю вас за ценную информацию. Вижу, с завтраком вы уже покончили: тарелка прямо блестит; так что, вероятно, настало время вам снова увидеться с нашей гостьей. Кстати, а вы знакомы с такой вещью, как ванна? Я вынужден уточнить, учитывая, что для вашего рода деятельности вы выглядите относительно чистым.
Финт самодовольно ухмыльнулся.
– А это спасибо Соломону, сэр, ну, тому старикану, у которого я живу. Он до чистоты злой как черт, потому как он же ж из избранного народа. И да, у нас в задней комнате есть ванна, сэр, – такая маленькая, в ней только стоя мыться, сверху вниз пройдешься ветошкой, сэр, и даже с мылом, мать честная! Я слыхал поговорку, чистоплотность-де сродни праведности, но сдается мне, Сол считает, что чистоплотность праведности сто очков вперед даст.
Мистер Мэйхью глядел на Финта во все глаза, как будто в горсти фартингов вдруг обнаружил шестипенсовик. Наконец он выговорил:
– Вы меня просто поражаете, мистер Финт; вы не иначе как головня, исторгнутая из огня. Будьте добры, следуйте за мной.
Минутой позже Финта ввели в довольно темную комнату для горничных наверху. Золотоволосая девушка полусидела на одной из постелей, точно только что поднялась; комната внезапно озарилась ярким светом от ее улыбки, во всяком случае, для Финта, чье сердце, пусть и тронутое ржавчиной, забилось часто-часто.
– А вот и юная леди, которая, я счастлив отметить, чувствует себя гораздо лучше, – возвестил мистер Мэйхью. И указал на вторую находящуюся в комнате даму: – А это, как вы уже поняли, моя жена Джейн; сдается мне, вы с ней уже встречались, но представлены не были. Дорогая, это небезызвестный тебе мистер Финт, спаситель страждущих дев.
Финт не всегда бывал уверен, что понимает мистера Мэйхью, но сейчас на всякий случай решил уточнить, а то ведь потом неприятностей не оберешься:
– Сэр, страждущая дева была только одна – это если «страждущая дева» означает леди. Но всего одна, сэр, точняк.
Миссис Мэйхью, что устроилась подле девушки, держа миску с супом и ложку, встала и протянула руку.
– Безусловно, мистер Финт, страждущая дева, числом одна. И с какой стати мой муж вообразил, будто их было больше? – Они с Генри обменялись улыбками, и Финт задумался, а не упустил ли он какую-то шутку, но миссис Мэйхью еще не закончила.
Финт знал, что такое семьи, и мужья, и жены; жены частенько помогали своим мужчинам, которые торговали на улицах всякой всячиной вроде вареной картошки и сэндвичей – вареная картошка, это ж настоящее лакомство! – и в игорном бизнесе целые семьи бывали заняты. Финт – а у него на такие вещи глаз наметан – наблюдал за членами семьи, отслеживая выражения их лиц и то, как они обращались друг к другу. Иногда ему казалось, что хотя глава семьи – мужчина, как оно и полагается, но если приглядеться и прислушаться, то увидишь, что брак – он как баржа на реке, а жена – ветер, подсказывающий капитану, куда барже плыть. Может, миссис Мэйхью и не ветер, но знает, когда надо подуть в нужном направлении.
Итак, супруги поулыбались друг другу, и миссис Мэйхью удрученно произнесла:
– Боюсь, что от жестоких побоев, которые перенесла эта юная леди – и я подозреваю, что не в первый раз, – разум ее отчасти затмился, поэтому, к сожалению, я не могу представить вас должным образом. Пусть она зовется Симплисити[11], пока мы не узнаем больше. Это хорошее христианское имя; и оно мне дорого – так звали одну мою старинную подругу. Наша гостья еще очень молода; можно надеяться, что она быстро поправится. Однако сейчас я держу занавески плотно задернутыми почти все время, чтобы с улицы не доносился шум карет – потому что Симплисити пугается. Однако ж я рада отметить, что ее физическое здоровье вроде бы постепенно восстанавливается, а синяки сходят. К сожалению, я так понимаю, ее жизнь в последнее время была… не столь безмятежна, хотя по ряду признаков складывается впечатление, что некогда все было куда… благополучнее. В конце концов, кто-то, по-видимому, любил ее достаточно сильно, чтобы подарить ей такое роскошное кольцо.
Финту незачем было знать особую систему сигналов между мистером Мэйхью и его женой, он и без того видел, что состоит этот шифр по большей части из многозначительных взглядов от одного к другому, причем среди сообщений было и такое: «В присутствии этого паренька не стоит говорить о дорогом кольце».
– Она беспокоится, когда слышит кареты, верно? – промолвил Финт. – А как насчет других уличных шумов? Лошади там или бочки золотарей[12] – они ведь тоже здорово громыхают?
– Вы очень проницательный юноша, – заметила миссис Мэйхью.
Финт так и вспыхнул.
– Прошу прощенья, мадам, мои парадные брюки сегодня в стирке.
Ничуть не изменившись в лице, миссис Мэйхью пояснила:
– Нет, мистер Финт, я имела в виду, вы все схватываете на лету и вы знаете жизнь, или, вернее сказать, Лондон, что, в сущности, одно и то же. Мистер Диккенс, как я понимаю, не сомневается, что вы сумеете помочь нам раскрыть эту тайну. – Она снова переглянулась с мужем и добавила: – Я полагаю, вам уже известно про самое ужасное во всей этой сатанинской истории. – Она замялась, словно пытаясь перетасовать в голове неприятные мысли, и наконец выговорила: – Я так понимаю, вы не остались в неведении о том, что юная леди была… она была… она потеряла… – Окончательно смутившись, миссис Мэйхью в смятении выбежала из комнаты. Повисло молчание.
Финт оглянулся на Симплисити и обратился к мистеру Мэйхью:
– Сэр, если вы не возражаете, мне бы очень хотелось побеседовать с Симплисити один на один. Я бы заодно ее супом покормил. У меня такое чувство, что со мной она снова поговорит чуток.
– Боюсь, что оставлять юную леди наедине с вами в спальне просто недопустимо.
– Точняк, сэр; а избивать леди до полусмерти и пытаться утопить ее в сточной канаве тоже недопустимо, но не я это сделал. Так что, думается мне, под вашим респектабельным кровом можно было бы добавить к правилам чуток… человечности?
Миссис Мэйхью нерешительно перетаптывалась на лестничной площадке; Генри Мэйхью, совершенно сбитый с толку, встрепенулся и сказал:
– Я не буду закрывать дверь, сэр. Если мисс Симплисити не возражает.
От кровати тотчас же донеслись знакомые интонации Симплисити:
– Пожалуйста, сэр, мне бы очень хотелось по-христиански поговорить со своим спасителем.
Верный слову, мистер Мэйхью в самом деле оставил дверь слегка приоткрытой, и, в кои-то веки отчаянно застеснявшись, Финт уселся в кресло, покинутое супругой Генри Мэйхью, и неловко улыбнулся Симплисити, а та заинтересованно улыбнулась в ответ. Затем он подобрал суповую ложку и передал ее девушке, говоря:
– А чего бы вам хотелось от жизни теперь?
Улыбаясь все шире, Симплисити очень осторожно взяла ложку, поднесла к губам, выпила суп. И, понизив голос, проговорила:
– Хотелось бы мне сказать, что я была бы рада поехать домой, но у меня больше нет дома. И мне нужно разобраться, кому я могу доверять. Могу ли я доверять вам, Финт? Думается, я могла бы довериться человеку, который храбро вступился за незнакомую женщину.
Финт сделал вид, что это все сущие пустяки, дело житейское.
– Знаете, я ничуть не сомневаюсь, что вы можете доверять мистеру и миссис Мэйхью.
Но, к вящему его удивлению, девушка возразила:
– Нет, не думаю. Мистер Мэйхью предпочел бы, чтобы мы с вами не разговаривали. Он, похоже, опасается, что вы, Финт, каким-то образом злоупотребите моей беспомощностью, а я считаю, это… – девушка на миг замялась, подбирая нужное слово, – это просто немыслимо! Вы меня спасли, вы за меня вступились, а теперь вы причините мне вред? Они, безусловно, люди хорошие, но хорошие люди, к примеру, могут считать, что им следует передать меня доверенным лицам моего мужа, потому что я его жена. В таких вопросах некоторые люди совершенно бескомпромиссны. Наверняка кто-то предъявит что-нибудь ужасно официальное, с внушительной печатью и подписью, – и мистер и миссис Мэйхью против закона не пойдут. Против закона, волей которого меня заберут из страны, где родилась моя мать, и отвезут обратно к мужу, который стыдится меня и не смеет возразить отцу.
По мере того как она говорила, голос ее набирал силу, и, внезапно осознал Финт, он еще и зазвучал как у уличной девчонки – у той, что знает правила игры. Легкого немецкого акцента как не бывало, теперь в интонациях ее слышались гласные Англии, и делала она ровно то, что делает всякий, у кого мозги на месте: осторожничала и не выбалтывала лишнего.
Финт никак не мог сообразить, что же это за акцент такой. Он знал, что на свете бывают и другие языки, но, как порядочный лондонец, в глубине души их не одобрял, ведь всякий, кто не англичанин, понятное дело, рано или поздно окажется врагом. Если изо дня в день отираешься в порту, так обязательно поднахватаешься не языков как таковых, так хотя бы их звуков; вслушайся внимательно и поймешь: голландец говорит иначе, чем немец, и шведа, конечно же, сразу отличишь, а финны, разговаривая с тобой, всегда позевывают. Финт здорово навострился различать языки, но ни один так и не потрудился выучить, хотя к двенадцати годам затвердил слова, означающие. «А где тут веселые девочки?» на нескольких языках, включая китайский и несколько африканских. Даже портовые крысы эти слова знали; а веселые девочки, случалось, подбрасывали тебе фартинг за то, что направил джентльмена на верный путь. Став постарше, Финт осознал, что иные сказали бы – на ложный путь; ну да есть разные точки зрения, а вот если голодаешь – тогда всего одна.
На лестничной площадке возникло какое-то движение, Финт тут же взвился с места, шустро, как гвардеец, и практически отсалютовал крайне удивленному мистеру Мэйхью и его супруге.
– Сэр, мадам, я тут потолковал немного с девушкой. Как вы сами говорите, ее, похоже, пугает шум карет. Может, если бы я сводил ее подышать свежим воздухом, она бы своими глазами убедилась, что кареты, которые ездят у вас под окнами, – это самые обычные кареты?.. Так что, если вы не возражаете, можно мне пригласить ее на прогулку?
Повисло такое молчание, что Финт понял: кажется, идея была не из лучших. А за этой мыслью последовала и другая: а я ведь разговариваю с этим джентом как с равным! Просто удивительно, как костюм от старьевщика и яйца с ветчиной поднимают дух! Да только я все еще тот самый парень, который поутру проснулся тошером, а они все еще – джентльмен и его супруга, владельцы этого огромного дома, так что мне бы надо поосторожнее, а то они, чего доброго, вдруг решат, что я снова тошер, и выставят меня за порог. Однако ж он добавил про себя голосом очень даже дерзким: «Я никому не принадлежу, никто не вправе мной командовать, перед пилерами я чист и ничего постыдного не совершил. Да, я не так богат, как они, ну еще бы, мне до них как до луны, но я ничем не хуже их».
Миссис Мэйхью, помявшись, заговорила, тщательно подбирая слова:
– Что ж, рано или поздно Симплисити и впрямь понадобится выйти на свежий воздух, так что, вероятно, это можно будет устроить, мистер Финт. Но вы наверняка понимаете, что такая прогулка возможна только в присутствии сопровождающего лица. Видите ли, оставлять девушку наедине с молодым человеком – каким бы храбрецом он себя ни выказал – в приличном обществе не принято. В этом отношении мы абсолютно непреклонны, хотя я, разумеется, верю, что ваши намерения абсолютно чисты.
Мистер Мэйхью глядел так же смущенно, как и его жена, и Финт, все еще полагаясь на свою удачу, самым подкупающим тоном промолвил:
– Что ж, дорогая моя миссис Мэйхью, я вам обещаю никакие шуры-муры не разводить: потому как что такое «шуры», я вообще не знаю, а кота у меня нету, только собака.
На мгновение ее стальной взгляд снова помягчел, и миссис Мэйхью промолвила:
– Вы, мистер Финт, опережаете события.
– Надеюсь, что так, миссис Мэйхью; иногда мне и впрямь кажется, что меня так и тянет вперед помимо моей воли. Однако ж, миссис Мэйхью, вы, я думаю, согласитесь, что опережать события куда лучше, чем от них отставать. Сдается мне, я к мисс Симплисити со всей душой. А еще мне подумалось, мы ведь все хотим отыскать тех парней, что ее избили, так что если бы я прошелся с ней по городу, может, она бы увидела или услышала что-нибудь такое, что подбросило бы мне ключ к разгадке. Я знаю, что карета, из которой девушка сбежала, издает приметный звук – я в жизни не слышал, чтоб каретное колесо так скрипело. Вот я и говорю: отыщется карета, отыщется и ключ.
Мистер Мэйхью, оглянувшись на жену, ответствовал:
– Ваше красноречие делает вам честь, мистер Финт, но мы – то есть моя жена и я – считаем, что ситуация сложилась неоднозначная.
Финт с достоинством выпрямился.
– Да, сэр, боюсь, что так и есть; сдается мне, что и мистер Чарли с вами согласится. Не знаю, что такое «красноречие», зато я хорошо знаю Лондон, сэр, вплоть до последнего грязного дюйма, знаю, где безопасно, а куда лучше не соваться. Все знают Финта, сэр, и Финт знает каждую собаку. Так что Финт выведает все, что надо.
– Да, мистер Финт, – кивнула миссис Мэйхью, – я не сомневаюсь, что так, но мой муж и я считаем, что по отношению к этой юной леди мы выступаем in loco parentis[13], поскольку о ней, по-видимому, некому больше позаботиться, так что светские условности должно соблюсти.
Финт понятия не имел, что такое loco parentis, так что он просто пожал плечами и промолвил:
– Как скажете, мадам, но завтра я тут буду проходить мимо, в аккурат после ланча, – и добавил, чуть повысив голос: – На случай, если кто-то передумает.
Мистер Мэйхью догнал его уже у кухни.
– Моя жена сегодня несколько перенервничала, если вы понимаете, о чем я.
На это Финт смог сказать только:
– Не понимаю, – и, как и подобает двум джентльменам, продолжать эту тему они не стали. Обменявшись с мистером Мэйхью рукопожатием, Финт нырнул в кухонную дверь; голова у него до сих пор кружилась при мысли о том, что ему позволили высказаться со всей откровенностью. Будет чего порассказать Солу!
При виде гостя кухарка нисколечко не удивилась.
– Да ты, дружок, у нас восходящая звезда, прямо запанибрата с теми, кто тебя постарше да почище будет! Вот и молодчина! Сдается мне, я перед собой вижу уже не тошера, а смышленого молодого человека, для которого мир открывает безграничные возможности. – И она сунула Финту промасленный сверток, приговаривая: – С деньгами у нас нынче не густо – не лучшие времена настали; тебе-то, конечно, знать неоткуда, но вторую служанку рассчитали. Если дела пойдут еще хуже, я так понимаю, следующая на очереди миссис Шарплис, невелика потеря, а потом, видать, дойдет черед и до меня, хотя даже вообразить себе не могу, чтоб миссис Мэйхью здесь, внизу, сама хозяйничала. Но я тебе завернула, чего от стола осталось: тут холодная картошка с морковкой и добрый кус свинины.
Финт принял сверток со словами:
– Большое вам спасибо, я крайне признателен.
Заслышав такое, миссис Куикли широко раскинула руки в попытке прижать гостя к груди.
– Вот речи истинного джентльмена. А поцелуйчик мне, часом, не перепадет?.. – с надеждой спросила она.
Так что Финт поцеловал кухарку – даму весьма пылкую, что в поцелуях толк знала, – когда же ему удалось наконец высвободиться, миссис Куикли промолвила:
– Как вознесешься до небес, смотри не забывай тех, кто внизу остался.
Глава 6,
в которой на шесть пенсов покупают много супа, а иностранным золотом платят шпиону…
Чувство неловкости преследовало Финта до самого дома, равно как и аромат потрошков. Отчего-то он уже не был уверен, кто он такой – оборвыш из городской канализации или тот, кто запросто болтает с аристократами, – хотя у него хватало опыта понять, что мистер и миссис Мэйхью, не то чтобы аристократия, несмотря на дом и слуг. Дом у них, конечно, всяко получше тех, где доводилось жить Финту, но местами малость обшарпанный. Не грязный, нет; но видно, что с деньгами в семье не густо, как сетовала миссис Куикли, каждый пенни на счету.
Да, миссис Мэйхью сильно озабочена, но Финту показалось, что озабоченность эта вроде как заложена в ее натуре и дело не только в Симплисити. Он досадливо пожал плечами. Может, так и надо, подумал он. Чем больше у тебя есть, тем тревожнее тебе живется – не ровен час все потеряешь. Если денег вдруг недостает, начинаешь всерьез беспокоиться, что того гляди лишишься своего уютного домика вместе со всеми симпатичными безделушками, расставленными тут и там украшения ради.
Финт никогда и ни о чем особо не тревожился, кроме самого важного: сытно поесть и поспать в тепле. На что сдался дом, битком набитый милыми безделушками (а у Финта был глаз наметан на милые безделушки, особенно такие, которые нетрудно подцепить и проворно сунуть в карман и так же быстро перепродать). Но зачем они нужны-то? Показать, что ты можешь себе их позволить? И тебе от этого станет сильно приятнее жить на свете? Ты в самом деле почувствуешь себя счастливее?
Дом семьи Мэйхью исполнял свой долг с холодной чопорностью, но особо счастливым не выглядел – ощущалась в нем какая-то напряженность, Финту не вполне понятная, даже в воздухе разливалось уныние, – и, как ни странно, Финт тоже ни с того ни с сего слегка загрустил, бог весть почему. Несчастье как состояние души обычно было ему чуждо. У кого, спрашивается, есть время на уныние? Ему случалось подосадовать, взбелениться и выйти из себя, но это же просто тучи на небе; рано или поздно они расступались. И надолго не задерживались. Но, идя куда глаза глядят прочь от дома Мэйхью, Финт чувствовал, что тащит за собою груз чужих забот.
А единственное лекарство от такого недуга – это спуститься в канализацию, потому что если уж оказался по уши в дерьме, так чего бы не пощупать вокруг, вдруг шестипенсовик подвернется. Только надо бы домой заскочить, переодеться, – в его гардеробе впервые завелся такой дорогой и парадный предмет, как костюм от старьевщика, в таком на работу не ходят, правильно?
Но… Симплисити. Финт думал о ней не переставая. Гадал, кто она такая и кому может быть известно, что с ней случилось и почему. И, само собою, кто ее обидел. Вот это ему просто позарез надо выяснить. А в многолюдном городе всегда найдется кто-нибудь, кто краем уха что-нибудь да слышал.
Полиция наверняка ничего не знает – еще бы, кто ж, будучи в здравом уме, станет разговоры разговаривать с пилерами. Нет, изредка среди них попадаются ничего себе, но доверять им не стоит. А вот с Финтом люди охотно поговорят – со славным стариной Финтом, особенно если ссудить им шестипенсовик до дня святого Неверия.
Так что, шагая в мансарду переодеться путем не просто кружным, но прямо-таки окольным, обходным и объезжим, он нашел время потрепаться с местным отребьем; и с кокни, которые продают яблоки и которых хлебом не корми, дай всей оравой сцепиться с пилерами в драчке на добрый старый лад, где все средства хороши и любое оружие сгодится. Потолковал с уличными торговцами, торгующими мало не себе в убыток. Поболтал с дамами, что слоняются там, ничем особенно не занятые, и всегда обрадуются джентльмену при деньгах, который выкажет девушке похвальную щедрость, особенно после того, как в питье ему кой-чего подмешают, – а после того ему, глядишь, посчастливится отбыть в долгое путешествие вниз по Темзе в дальние дали, где он с вероятностью познакомится с разными интересными людьми, которые, чего доброго, попробуют его на зуб, если слухи не врут. А если джентльмену очень не повезет или он обидит кого-то вроде миссис Холланд с Банксайда[14] – то вниз по Темзе он поплывет без лодки.
Потом еще были парни, предлагавшие сыграть в «Корону и якорь», – но здесь хотя бы есть надежда на выигрыш, если ты трезв и кости выпали в твою пользу. Не такова другая игра, на которую зазывает развеселый бодрячок: при нем только и есть что плоская деревянная доска, а на ней три наперстка и одна горошина. На этом маленьком ратном поле ты делаешь ставку на местонахождение пресловутой горошины, надеясь, что зорким взглядом непременно отследишь ее путь, пока наперстки крутятся и вертятся в руках болтливого бодрячка. Но тебе никогда в жизни не угадать правильно, потому что где горошина на самом деле, известно только бодрячку да Господу – да и Господь, пожалуй, не вполне уверен. Если ты уже принял на грудь, ты будешь пытаться снова и снова, все повышая и повышая ставки, потому что рано или поздно, даже если ты просто-напросто угадываешь, горошина непременно должна оказаться под указанным тобою наперстком. Но увы, этого не произойдет ни за что и никогда.
Или есть еще кукловод из «Панча и Джуди» – вот умора эти «Панч и Джуди», особенно теперь, когда от палки мистера Панча достается еще и полисмену. Детишки хохочут, взрослые тоже хохочут, да всяк захохочет, когда хохочущий мистер Панч завопит «Так тебя, так!» своим писклявым голоском, под стать какой-нибудь хищной птице… или каретным колесам.
Повзрослев, ты понимаешь, что Панч на самом-то деле выбросил из окна младенца и бьет жену… Конечно, бывает и такое; жен, во всяком случае, частенько поколачивают, а уж что порою случается с младенцами – это тема вообще не для детей: это вам не счастливые семьи.
А нынче Финт, в чье сознание медленно вползала жуткая сияющая тьма, обступившая удивительную девушку с золотыми волосами, проходя мимо балаганчика, с трудом сдерживался, чтобы не отколотить треклятую визгливую куклу. Он прямо затрясся от негодования – но заставил себя вернуться на грешную землю. Для него все это не внове; так было всегда. Но Симплисити… вот в истории с Симплисити он, наверное, сможет что-нибудь сделать. Причем не только для Симплисити, но и для себя тоже – хотя при чем тут он сам, Финт покамест до конца не разобрался.
Однако если ему так уж не хочется зрелищ, от которых зло берет и с души воротит, так он лучше полюбуется на ребят с собаками, которые разным штукам обучены, или на силачей, которые гири тягают, или на бокс – без перчаток, понятное дело.
Но сегодня – сегодня Финт задавал вопросы. И прямо-таки самого себя превзошел. Потолковал с двумя дамами, поджидающими джентльмена. Поболтал с держателем «Короны и якоря», который знал его по имени, и даже с тяжелоатлетом – тот аж захрюкал от удовольствия. Кому-то даже напомнил про шестипенсовик, выпрошенный в долг ради бедной старой мамочки, и тонко ввернул:
– Да не, не парься, я ж знаю, ты расплатишься, когда сможешь.
Короче, Финт шагал по миру – или по крайней мере по той его части, что втиснулась между лондонскими борделями, – оставлял за собою жирный Финтов след, вроде как кот территорию метит, – и вопросы повисали в воздухе. Так что, если кто услышит ненароком скрипучую карету, даст знать Финту; а еще лучше, думал он, если владелец скрипучей кареты, той самой, что скрипит – как свинья визжит, когда ее режут, – захочет разобраться с человеком, который задает все эти вопросы. Это все равно что бросать крошки в реку – проверяя, не клюнет ли кто; способ хороший, но есть одна проблема: из глубин может выплыть акула.
Тут Финт вспомнил про фургончик «Счастливая семейка». На этой мысли Финт задержался, пытаясь сообразить, где и когда он видел «Счастливую семейку» в последний раз: небось на каком-нибудь мосту, где всегда кипит передвижная торговля. Эта «Счастливая семейка» на самом деле просто волшебство какое-то: небольшая повозка с целым зоопарком внутри, и все зверье мирно уживается вместе. Надо будет при первой же возможности сводить туда Симплисити – ей точно понравится. Тут Финт осознал, что плачет: перед его мысленным взором вновь возникло прелестное личико, все в синяках, словно девушка с лестницы скатилась. Кто-то тому виной; высморкавшись в тряпицу, Финт поклялся, что в один прекрасный день непременно доберется до ее мистера Панча, и загонит его в угол, и поучит хорошим манерам, будьте покойны!
Тут Финт очнулся от раздумий: кто-то потянул его за штанину. Он недовольно оглянулся: двое детишек, может, пяти лет или шести, смотрели на него снизу вверх, протягивая ладошки. Прямо сейчас эта немая сцена пришлась совершенно некстати, но каждый из малышей тянул к нему одну ручонку, а второй крепко держался за приятеля. Финт не забыл, как сам когда-то попрошайничал точно так же, но приставал только к тем, кто выглядел побогаче, – хотя, если ты голоден и тебе пять лет от роду, у кого угодно побольше денег, чем у тебя. В своих шикарных шмотках Финт, понятное дело, на тошера уже не смахивал. И все равно ты – тошер, напомнил себе Финт, но не просто тошер; а прямо сейчас ты побудешь джентльменом на сумму в размере шестипенсовика.
Так что он отвел детишек к ларьку Мари-Джо, которая наливала наваристого супу всем без разбору, кто только мог выложить несколько фартингов, – а может, и того меньше, если повариха расщедрится.
Мари-Джо была женщина хорошая, а такие всегда наперечет. Про нее много чего рассказывали: якобы некогда она была знаменитой актрисой в стране лягушатников, и вправду, в ней по сей день сохранилась какая-та чудинка, этакий шалый блеск в глазах. По слухам, она когда-то была замужем за солдатом и тот погиб в какой-то войне, но, к счастью, успел ей шепнуть, где спрятал всю добычу, захваченную во многих походах.
Так вот, Мари-Джо, с ее-то порядочностью – хоть она и пробыла столько лет замужем за лягушатником! – открыла этот свой ларек, вполне заслуживающий доверия: уж будьте покойны, в супе не плавает ни крысы, ни чего похуже; супом с кусочками собачатины и кошатины она не торгует, еще чего! Суп Мари-Джо был щедро сдобрен чечевицей и всякой прочей всячиной: может, оно и разварилось в месиво, но в целом идет только на пользу и согревает изнутри. Ну ладно, положим, иногда куски конины попадаются, у лягушатников так принято, зато нажористее выходит. Говаривали, будто даже пижонские едальни нынче сдают объедки Мари-Джо, зная, что у нее все пойдет в дело. Это все ее французские плутни, говорили люди, она любым фу-ты ну-ты шеф-поваром вертит как хочет, но – «Вот и молодец девка», – твердил народ, ведь все добытое шло в огромную вместительную кастрюлю; а Мари-Джо помешивала содержимое всю ночь напролет, отвлекаясь только на то, чтобы зачерпнуть половник для очередного покупателя. А платили вы ровно столько, сколько она считала нужным, и поскольку никому не хотелось, чтобы ему пригрозили половником за жадность, торговаться никто не пытался.
Так что, когда Финт объявился перед нею с двумя мальцами на буксире, Мари-Джо смерила его взглядом и воскликнула:
– Ну надо ж, мы, никак, при деньгах, а, Финт? И у кого ж ты их стырил?
Она смеялась, понятное дело, ведь оба наверняка помнили те времена – много лет назад, еще до того, как волосы ее совсем побелели, – когда Финт и сам был от горшка два вершка и ошивался вокруг ее ларька, протягивая руку этак жалобно, но с надеждой, в точности как доставленная им парочка.
– Мне не надо, Мари-Джо, но накорми вот этих двоих досыта сегодня и завтра на шесть пенсов, ладно?
На лице ее появилось странное выражение. Под стать продаваемому ею супу, в нем можно было усмотреть что угодно, но преобладало удивление. Однако улица есть улица, и Мари-Джо потребовала:
– Сперва покажи шестипенсовик, юный Финт.
Финт бросил монету на прилавок, Мари-Джо посмотрела на шестипенсовик, потом на Финта, потом на детишек, у которых аж слюнки потекли в предвкушении, потом снова на красного от смущения Финта и тихо промолвила:
– Как же ж так, ну надо ж, точно, ничего не попишешь, и что же мне теперь прикажете делать? – Тут от улыбки ее по всему лицу разбежались лучики-морщинки, и Мари-Джо заявила: – Для тебя, Финт, я этих козявок накормлю и сегодня, и завтра, и, может, даже послезавтра, но, мать моя женщина, что такое случилось-то? Аллилуйя! Мир перевернулся, а я-то и не заметила! Только не говори, что ты в церковь ходишь, – никакая исповедальня не вместит того, что ты способен порассказать! Да что ж творится-то на белом свете? Мой маленький Финт вырос и стал ангелом.
Мари-Джо произносила его имя как «Фэнт» – и всякий раз по спине его пробегали серебристые отзвуки. Мари-Джо знала всех и каждого, знала все про всех и каждого, и теперь она глядела на Финта, опасно улыбаясь, но с ней всегда приходилось играть по ее правилам, так что он улыбнулся в ответ и запротестовал:
– Да ладно тебе, Мари-Джо, хватит обо мне трепаться-то! Нечего обелять мое честное имя! Но я ж тоже когда-то был мальцом, ты ведь понимаешь, о чем я? Вот что: если ты будешь вести счет тому, что им скормишь, я обязательно расплачусь с тобой позже, чес-слово.
Мари-Джо послала ему воздушный поцелуй, благоухающий мятой, наклонилась поближе и прошептала:
– Я про тебя, парень, слыхала разное. Ты смотри там, поосторожнее! Во-первых, твоя вчерашняя разборка с Обрубком. Он, понимаешь, похваляется направо и налево. – Мари-Джо еще больше понизила голос. – А потом был один джентльмен. А уж я-то джентльмена с первого взгляда распознаю. Расспрашивал про человека по имени Финт – и не думаю, что он для тебя подарок заготовил. Дорогой такой джентльмен.
– Его, часом, не Диккенсом звали? – уточнил Финт.
– Не, этого я знаю – мистер Чарли, газетный репортер, с пилерами запанибрата. Один из этих ваших невыносимых англичан. А тот джентльмен – я бы сказала, он больше на адвоката смахивает. – И, как ни в чем не бывало, Мари-Джо обернулась к следующему покупателю, про Финта словно позабыв.
А Финт зашагал дальше, на каждом углу встречая знакомого, – пошутит тут, поболтает там, а заодно и вопросец задаст – на самом деле ничего важного, пустяки, просто вспомнилось ни с того ни с сего – насчет золотоволосой девушки, что сбежала из кареты в грозовую ночь.
Нет, ему-то никакого дела нет, ясен пень; просто слыхал краем уха, как говорится – ему-то оно, понятно, без надобности. Это же славный старина Финт, Финта все знают – а Финт любопытствует насчет кареты и девушки с золотыми волосами. Теперь придется держать ухо востро, ну и что с того? Он и так всегда начеку. А прямо сейчас он уже стоит у основания шаткой лестницы, что ведет наверх, в мансарду.
А вот и дом; и Соломон, как всегда, сидит за работой. Он всегда работает; причем работа в его руках не столько кипит, сколько тихо-мирно тушится на маленьком огне – он почти всегда корпит над какой-нибудь мелочью, для которой требуются миниатюрные инструменты и изрядный запас терпения, и легкая рука, а порою и большая лупа. Онан свернулся калачиком под стулом – так, как умел сворачиваться только Онан.
Старик не торопясь снова запер дверь и только тогда сказал:
– Ммм, опять трудный денек выдался, друг мой, надеюсь, что таки прибыльный?
Финт предъявил щедрое пожертвование из кухни Мэйхью, и Соломон одобрительно отозвался:
– Ммм, недурно, очень недурно; и еще кус свинины, такой хороший кус; пожалуй, на мясную запеканку пойдет. Молодец мальчик.
Несколько лет тому назад притащив домой шмат свинины, чудом выпавший из кухонного окна прямо в невинные руки Финта, который всего-то навсего проходил мимо, мальчишка спросил Соломона:
– А я думал, вам, евреям, свинину есть запрещено, нет?
Если Онан сворачивался как бог, то Соломон пожимал плечами как один из его ангелов.
– Строго говоря, возможно, что и так, ммм, но есть и другие правила, – ответствовал он. – Во-первых, это дар Господень, а щедрые дары отвергать не подобает, и во-вторых, свинина, кажется, неплохая, получше, чем обычно, а я – старый человек и, ммм, очень голоден. Порою мне думается, что правила, придуманные много веков назад, чтобы благополучно переправить через пустыню моих легковозбудимых драчливых праотцов, чтоб они были здоровы на том свете, не то чтобы применимы в этом городе, с его смогом, дождями и туманами. Кроме того, я уже немолод, и я изрядно проголодался, и я таки скажу об этом дважды, а знаешь, почему? – потому что, по мне, так это имеет самое прямое отношению к делу. Сдается мне, в создавшихся обстоятельствах Бог все поймет, или Он – не тот Бог, которого я знаю. Это я к тому, чем хорошо быть евреем. После того как моя жена погибла при погроме в России, а я бежал в Англию, прихватив одни только инструменты, я, завидев белые утесы Дувра, один, без жены, сказал так: «Господи, сегодня я в тебя больше не верю».
– А Бог что на это сказал? – полюбопытствовал Финт.
Соломон театрально вздохнул, словно затрудняясь с ответом, а затем улыбнулся:
– Ммм, Бог сказал: «Соломон, я все понимаю; когда передумаешь, дай мне знать». И я таки остался много доволен, потому что мне дали выговориться, мир стал лучше и чище, а теперь я сижу в месте хоть и довольно грязном, зато я свободен. И да, я свободен есть свинину, если уж Господь распорядился так, что свинина оказалась в моей кастрюле.
А Соломон между тем вернулся к работе.
– Я, чтоб ты знал, делаю зубчатые колесики, мальчик мой, вот для этих часов. Эта работа трудоемкая, требует значительной координации руки и глаза, но по-своему еще и очень успокаивает, вот почему я таки охотно берусь за колесико-другое. Выходит, я помогаю времени узнать, что оно такое, точно так же, как время знает, чем стану я.
Повисло молчание, нарушаемое лишь убаюкивающими звуками Соломоновых инструментов; оно и к лучшему, потому что Финт не знал, что тут сказать; он гадал про себя: это все потому, что Соломон еврей, или потому, что Соломон так стар, или то и другое вместе, и наконец заявил:
– Мне надо бы подумать малость, я ведь тебе сейчас не нужен? Я, понятное дело, переоденусь.
А все потому, что Финт не сомневался: лучше всего думается, пока тошеришься. Прошлой ночью прошел дождичек, но не сильный; и теперь ему хотелось немного побыть наедине с собой.
Соломон только отмахнулся:
– Ступай, мальчик, на меня не оглядывайся. И Онана с собой возьми, будь так добр…
Чуть позже чуть в стороне приподнялась решетка сливного люка – и Финт ловко спрыгнул в свой мир. Поскольку прошел дождь, внизу было не так уж и плохо, а поскольку все еще стоял белый день, по туннелям гуляло эхо, о да, много эха. Там чего только не услышишь – а голоса разносятся от края до края. И от каждого звука остается умирающий призрак, и отлетает – кто знает, в какую даль?
А прибавьте к этому еще и шумы с улицы: иногда можно было целый разговор подслушать, если собеседники стояли у самого люка и болтали без умолку, даже не подозревая о том, что внизу затаился тошер. Однажды какая-то дама выходила из кареты, споткнулась, выронила кошелек, а он возьми и раскройся. Тошерское счастье не подвело: несколько монет скатились в ближайший водосток. Юный Финт услышал ее вопли и проклятия на голову лакея, который якобы плохо придержал дверь, и поспешил на звук – а звенело уже в туннеле, и, словно манна небесная, ему чуть ли не в руки упали полсоверена, две полукроны, шестипенсовик, четыре пенса и фартинг.
Читать бесплатно другие книги:
