Финт Пратчетт Терри
Над головой в сложном и непонятном мире раздавался цокот копыт, эхо шагов, иногда проезжал экипаж или карета, и вдруг из ниоткуда донесся звук – жутковатый металлический скрежет, – от которого Финт замер как вкопанный. Металл жаловался на свою тяжкую участь, словно что-то пошло не так или, может, что-то застряло в колесе; и теперь оно с лязганьем тащилось по камням, и звук этот опалял душу: кто его услышал, вовек не забудет.
Карета! Посмотреть бы, куда она поехала, и он бы наверняка отыскал гадов, избивших Симплисити. Финт в предвкушении сжал кулаки: погодите, вы еще отведаете моих кастетов…
Карета катила по улице над ним; Финт выругался – до следующего сливного люка в этом направлении бежать было далековато, но, к счастью, по относительно чистому туннелю, где, как убеждал себя тошер, подержанный костюм нисколечко не пострадает. Он мчался по коридору, не задержавшись ни на миг даже ради шиллинга, и остановился только тогда, когда увидел над головой решетку люка. Финт достал было ломик, но не успел откинуть люк, как раздалась тяжелая поступь копыт и звяканье упряжи. Что-то огромное закрыло собою спасительный кружок света, распространяя вокруг вязкий и ядреный запах навоза: телега пивовара наехала на люк и прочно обосновалась там – точно старый хрен, наконец-то после долгого ожидания засевший в сортире. Сходству содействовал еще и тот факт, что громадные вспотевшие тяжеловозы, впряженные в телегу, единодушно решили помочиться – очень гигиенично, чего уж там. Зверюги были крупные, день выдался долгим, так что ливень прошел не за секунду-другую, но какое-то время низвергался этаким элегантным дуэтом богине облегчения. К сожалению, поскольку единственный путь вел вниз, Финт просто не успел увернуться – не до того было.
Вдалеке, постепенно вливаясь в уличный грохот и гвалт, пронзительный скрежет колеса звучал все тише. Как бы то ни было, мускулистые рабочие с пивоварни начали сгружать по деревянным скатам тяжелые бочки, и это громыхание заглушило все прочие звуки.
Финт знал заведенный порядок: как только ребята вынесут из паба все пустые бочонки и заменят их на полные, они, знамо дело, разопьют по пинте пива. В этом жизнеутверждающем предприятии к ним присоединится сам трактирщик, якобы того ради, чтобы всем прийти к согласию касательно качества искомого нектара, хотя, по правде сказать, настоящая причина-то в том, что, поворочав тяжелые бочки, человек заслужил глоток пивка, разве нет? Этот ритуал, наверное, так же стар, как само пиво. Случается, работники с пивоварни и трактирщики выпьют и по второй – твердо вознамерившись убедиться наверняка, что пиво действительно отменное. Да что там, Финт это пиво уже чуял: такой аромат не перешибешь даже запахом лошадей, его и некая конская эссенция не заглушит; у тошера прямо слюнки потекли.
Финт всегда любил запахи туннелей, проложенных неподалеку от пивоварен. Один парень по имени Жмурик, по профессии крысолов, как-то рассказал ему, что самые крупные и жирные крысы водятся как раз под пивоварнями, причем за пивоваренных крыс еще и платят дороже – уж больно они свирепы в драке.
Однако как ни крути, Финт понимал: треклятую карету ему уже не догнать. Наверху ребята усердно трудились над определением качества пива; да, он, конечно же, может добежать до другого люка, да только добыча его к тому времени как пить дать затеряется в уличном шуме Лондона. Оставалось лишь злиться да досадовать из-за упущенной возможности.
Финт побрел дальше – тем более что громадные тяжеловозы умеют не только мочиться; вот почему уличные голодранцы бегают за ними с ведром. Часто слышишь, как они нахваливают свой товар у домов побогаче, с палисадниками, и повторяют нараспев: «Пенни за ведерко, хозяйка, хорошо утрамбовано!»
Теперь оставалось лишь побыстрее дойти до следующего люка и выбраться на поверхность. И вот, после того как он целый день финтил да уворачивался, он тащился теперь по лабиринту улиц усталый, изголодавшийся, и притом отлично сознавая, что на подержанном костюме и впрямь ни единого пятнышка, потому что он весь – одно сплошное пятно. Иаков с сыновьями, конечно, что угодно отчистят, но тут им придется здорово попотеть. Ну да ничего тут не попишешь, сам виноват.
Финт мрачно шагал дальше, по ходу дела отслеживая головы, мигом исчезающие из поля зрения, едва смекнув, что их засекли, или мутных личностей, торопливо ныряющих в переулки. Так поступает парень-жох: он знает, что суетливая, суматошная толпа просто занята своим делом, ну да, памятуя о возможности влезть и в чужое, если возможность подвернется. Финт высматривал вопрошающий взгляд, взгляд прицельный, зоркий, взгляд, читающий улицу как раскрытую книгу.
Прямо сейчас вокруг все было чисто – насколько это возможно на улице; и по крайней мере на эту ночь Симплисити в безопасности, утешал себя Финт. Если, конечно, из дома – ни ногой. Чего только не случается на улицах у всех на виду – просто ужас что такое!
Финт хорошо помнил, как в недалеком прошлом переоделся маленькой цветочницей; он был еще довольно юн, чтобы сойти за девочку – золотисто-каштановые кудри так очаровательно выбивались из-под платка, причем даже не его собственные – Финт одолжил их у Энни-за-Полпенни: та могла похвастаться недурственными светлыми волосами. Волосы у Энни росли как грибы – и смотрелись примерно так же. Но она неплохо зарабатывала каждые несколько месяцев, продавая их изготовителям париков.
А затеял Финт этот маскарад потому, что цветочницам – а некоторым было всего-то четыре годочка от роду, – скажем так, докучали джентльмены определенного склада. Цветочницы торговали в сезон фиалками и нарциссами – славные они были девчоночки, Финт питал к ним самые теплые чувства и опекал их по возможности. Конечно, подрастая, они вынуждены были зарабатывать на хлеб, как и все прочие, и надо сказать, что в определенных обстоятельствах некоторые шуры-муры со старшими девочками были вполне уместны, при условии, что где тут шуры, а где муры, решали они сами. Однако младших своих сестричек они защищали неистово, и тут-то Финта и уговорили впервые в жизни надеть платье.
Так что, когда франтоватые джентльмены, которым нравилось захаживать к бедным цветочницам поглядеть, не расцвело ли тут новых бутончиков им на забаву, заявлялись в надежде опоить их спиртным, чтобы гнусно с ними обойтись, их ненавязчиво направляли к робкой, трепетной фиалочке – то есть к Финту.
Вообще-то надо признать, он играл свою роль с блеском: парень-жох ведь всегда актер, так что из Финта трепетная фиалочка получалась куда убедительнее, чем из других цветочниц, которые, как бы так сказать, обладали не в пример лучшими данными. Финт уже почти распродал все свои фиалки – голос у него еще не ломался, и при желании он мог изобразить самую настоящую маленькую девственницу. Спустя несколько часов девчонки подсказали ему, где рыщет особенно гадкий денди: этот вечно ошивался вокруг девочек помладше, и вот гадкий денди уже направляется прямиком к нему, в пижонском пальто и при трости, позвякивая монетами в кармане. Вся улица аплодировала, когда маленькая цветочница, неожиданно мускулистая, ухватила скользкого ублюдка за грудки, вдарила ему кулаком, затащила в переулок – и позаботилась о том, чтобы еще какое-то время в его карманах звенеть было нечему.
Это был один из самых удачных дней в Финтовой жизни, потому что, во-первых, он сделал доброе дело цветочницам, так что от одной-двух, глядишь, перепадет поцелуй и обнимашки, как между друзьями водится. Во-вторых, джентльмен остался лежать и стонать в переулке, лишившись всего вплоть до неназываемых, а Финту перепали золотые часы, одна гинея, пара соверенов, немного мелочи, трость черного дерева с серебряной насечкой и одна пара пресловутых неназываемых[18]. А главная прелесть в том, что этот хмырь никогда в жизни не побежит жаловаться пилерам. Ах да, забыл, джентльмен еще золотой зуб выплюнул, Финт, помнится, гаду от души вмазал – вот был удар так удар, таким ударом впору по гроб жизни гордиться, – и зуб поймал прям на лету. Цветочницы все ладони себе отбили, аплодируя, а Финт чуть петухом не закукарекал. Он сводил нескольких цветочниц постарше поужинать устрицами; словом, любой молодой человек на его месте сказал бы, что день удался. Добрый поступок всегда окупается; хотя дело было еще до того, как Финт спас Соломона, который отдельных деталей этого предприятия никак не одобрил бы.
А поскольку Финт уже практически добрался до дома, до своего, так сказать, надела, пусть и почерневшего от копоти, он позволил себе слегка расслабиться, – и тут на плечо ему легла рука, на удивление хваткая, учитывая, что ее владелец применял силу главным образом к писчему перу.
– Вот те раз, мистер Финт! Вы не поверите, сколько мне пришлось выложить извозчику, чтобы добраться сюда побыстрее. Должен отметить, что канализация ваш костюм не пощадила. Нет ли здесь поблизости кофейни, как вы думаете?
Финт думал, что нет, но предположил, что в какой-нибудь местной пирожковой, может, чего и найдется, прибавив:
– Вот за вкус не поручусь. Наверное, малость сродни мясным пирожкам; да, пожалуй, на мясные пирожки очень даже похоже; ну то есть если зверски проголодаться, то сойдет, если понимаете, о чем я.
В конце концов он повел Чарли в паб, где можно было поговорить, не опасаясь, что тебя подслушают, и где вероятность того, что кто-нибудь попытается обчистить Чарлины карманы, была не столь высока. Переступив порог, Финт вошел внутрь этаким козырем. Тем самым козырем, которому все под масть – пики ли, трефы, бубны или черви, – это был Финт в лучшем виде, парень-жох, друг всем и каждому в здешних трущобах. Он пожал руку Квинсу, хозяину паба, и нескольким завсегдатаям сомнительной репутации, – пожал горячо и рьяно, давая понять тем, у кого есть глаза, что здесь владения Финта и никого другого.
В целом Чарли держался неплохо, и все-таки здесь он был в трущобах, сюда даже пилеры заходят с опаской, и никогда – по одному. Здесь Чарли смотрелся так же неуместно, как Финт поначалу чувствовал себя в здании парламента. Два разных мира.
На самом-то деле, если задуматься, Лондон не так уж и велик: одна квадратная миля лабиринтов в окружении еще улиц, и людей, и… возможностей… а снаружи – россыпь пригородов, которые вообразили себя Лондоном, но только никакой они не Лондон, еще чего! – по крайней мере, не на взгляд Финта. О, иногда он выбирался за пределы квадратной мили – не поверите, на расстояние целых двух миль! – где тщательно драпировался в непрошибаемую самоуверенность жохства. Тогда он был само дружелюбие с теми, с кем стоило водить дружбу, и жох призывал жоха, жохи Внешних Пустошей, как Финт называл эти улицы, были тебе не то чтобы друзья, но ты уважал их границы в надежде и уверенности, что они уважат твои. Понимание достигалось с помощью взглядов, намеков и время от времени – обмена жестами, которые в словах не нуждались. Но это все просто показная видимость, игра такая… и когда он не был Финтом, он порою гадал, а кто он на самом деле. Ведь на поверку Финт куда сильнее его.
Время от времени какой-нибудь завсегдатай косился на Чарли, переводил взгляд на Финта, тотчас же все понимал и отворачивался. Никаких проблем, никто ничего не говорит, босс, твоя правда.
Когда стало ясно, что боевых действий не предвидится, и перед гостями поставили две пинты портера, в кои-то веки в чистых стаканах, раз уж тут у нас джентльмен, Чарли заявил:
– Юноша, закончив наши дела с Анджелой, я поспешил прямиком в издательство, и что же я обнаружил? А вот что: мой друг мистер Финт, отважный герой, – очень богатый человек. – Чарли наклонился поближе и прошептал: – Собственно, тут у меня в кармане звонкой монеты на сумму в пятьдесят соверенов плюс то, что теперь покажется вам мелочью, – все аккуратно завернуто, чтоб не звякало; и, по-видимому, будет еще.
Финт наконец справился с собственным ртом, что на секунду-другую совершенно вышел из повиновения. И прошептал:
– Но, Чарли, я ж никакой не герой.
Чарли приложил палец к губам.
– Вы там поосторожнее с возражениями; вы же знаете, кто вы и что вы, и я, пожалуй, тоже, хотя я, похоже, добрее к вам, чем вы сами. Но сейчас честные лондонцы собрали эти деньги для того, кого считают героем. Кто мы такие, чтобы отнять героя у честных лондонцев? И кто, если не герой, способен изменить мир к лучшему?
Финт окинул взглядом бар. Никто к ним не прислушивался.
– А бедный старый Тодд – злодей, так? – прошипел он.
– Ну, как вам сказать, – откликнулся Чарли. – Предположим, что именно герой мог бы заявить во всеуслышание, что так называемый злодей на самом-то деле всего-навсего несчастный, страдающий безумец – это война сделала его таким; именно герой мог бы подсказать, что Бедлам здесь уместнее виселицы. Кто дерзнет отказать герою, тем более если помянутый герой потратит часть своего новообретенного богатства на то, чтобы облегчить бедняге пребывание в стенах Бедлама.
Финт представил себе мистера Тодда в Бедламе, где горемыку, надо думать, запрут наедине с его демонами, безо всяких удобств, разве что Финт сможет себе позволить их оплатить. От этой мысли по спине у юноши побежали мурашки: такая будущность и впрямь казалась не в пример хуже ньюгейтских виселиц, особенно с тех пор, как там освоили искусство располагать узел петли так, чтоб шея ломалась мгновенно. А это значит, что всем заинтересованным лицам уже не нужно часами болтаться тут же, и висельнику не приходится больше полагаться на друзей, чтобы те дернули его за пятки, пока он в петле отплясывает фанданго. По слухам, хороший карманник разживется ужином, просто прогулявшись за спинами зевак, желающих насладиться зрелищем по полной. Финт и сам такое попробовал разок и остался не в накладе, но, к вящему своему удивлению, отчего-то постыдился использовать такое событие в корыстных целях и отдал преловко вытащенные деньги двум нищим.
– Никто не станет меня слушать, – возразил он.
– Вы себя недооцениваете, друг мой. И недооцениваете могущество прессы. А теперь закройте рот, пока туда что-нибудь не влетело, и помните, завтра утром я жду вас в редакции «Панча», чтобы мистер Тенниел нарисовал портрет (а рисует он в довольно забавном ключе): ведь наши читатели жаждут полюбоваться на героя дня.
Чарли хлопнул Финта по спине – и тотчас же об этом пожалел, поскольку ладонь его пришлась на особенно духовитый фрагмент Финтова костюма.
– Карета, – вспомнил Финт. – Я ее снова слышал. Чуть не догнал. Я этих гадов разыщу, Чарли. Они Симплисити и пальцем не тронут.
– Что ж, в данный момент она в безопасности у Анджелы, – улыбнулся Чарли. – И я надеюсь, я уговорю Бена помолчать денек-другой, пока я навожу дальнейшие справки. Мы с вами команда, мистер Финт, мы – команда! Игра в разгаре, так что давайте надеяться, что мы – на стороне победителей.
С этими словами Чарли вышел из паба и торопливо зашагал к ближайшей широкой улице, способной вместить в себя кеб, а Финт так и остался сидеть с открытым ртом – и с карманами, битком набитыми вожделенной и блестящей звонкой монетой. Спустя несколько секунд богини реальности и самосохранения сообща накинулись на него, и счастливый владелец целого состояния опрометью помчался через Севен-Дайалз и забарабанил в Соломонову дверь.
Постучался Финт условленным стуком, тут же раздался ликующий лай Онана, послышалось шарканье Соломоновых туфель, громыхнули засовы. Финт знал, что лондонский Тауэр – крепость, которую ему никогда не хотелось осмотреть изнутри, – на ночь запирают с пышными церемониями стражники-йомены, известные под прозвищем «бифитеры». Но при всей своей сложности эти их церемонии наверняка далеко уступали Соломонову ритуалу отпирания-запирания двери в скрупулезности и дотошности. Дверь, кстати, наконец-то открылась.
– Ох, Финт, таки поздновато ты сегодня. Ничего, жаркому только на пользу постоять на огне чуток подольше… Ой-вэй, что ты сотворил с почти совсем новым костюмом от Иакова!..
Осторожно сняв пиджак, Финт по настоянию Соломона повесил его на вешалку – дожидаться, покуда им займутся вплотную, затем медленно повернулся, открыл кошелек, врученный ему Чарли, и высыпал содержимое на Соломонов верстак.
А затем отступил на шаг и заявил:
– Думаю, Иаков со мной согласился бы, что прямо сейчас костюм не так важен. – Он усмехнулся. – Как бы то ни было, всем известно, что капелька мочи одежке только на пользу, так что, думаю, малая толика этой звонкой монеты все уладит лучшим образом, что скажешь? – И пока еще старик не закрыл рта, Финт добавил: – Надеюсь, у тебя в сейфах места хватит!
И тут же подумал, глядя на потрясенного Соломона, который временно утратил дар речи, – а ведь, пожалуй, имеет смысл перенести все это богатство куда-нибудь еще, да по возможности поскорее.
Прошло некоторое время. На столе остались стоять две пустые миски из-под жаркого – и тут же целое состояние: аккуратные столбики монет, выстроенные в порядке номинала – от одного-двух полуфартингов вплоть до гиней и соверенов. Соломон с Финтом завороженно глядели на столбики, словно ожидая от них какого-то фокуса или, скорее, подвоха: чего доброго, они вот-вот растают в воздухе и вернутся туда, откуда взялись.
Что до Онана, он встревоженно переводил взгляд с одного хозяина на другого, гадая, не замечен ли в каком прегрешении; по правде сказать, обычно так оно и бывало, хотя в данном случае пес пока еще ни в чем не провинился.
Соломон с превеликим вниманием выслушал рассказ Финта о том, что произошло в цирюльне, и обо всех последующих событиях, вплоть до приглашения на званый ужин от мисс Анджелы и вознаграждения, которое Чарли вручил ему в пабе. Иногда, подняв палец, старик задавал уточняющий вопрос, но по большей части помалкивал и лишь под конец сказал:
– Ммм, таки не твоя вина, что люди зовут тебя героем, но ты молодец, что понимаешь – если он и чудовище, то таким его сделали чудовищные преступления других. Железо на наковальне за молот не отвечает, и, думается мне, Бог поймет, что ты использовал каждую возможность, дабы объяснить ситуацию тем, кто готов слушать. Ммм, а то я не знаю, что люди рисуют себе мир таким, каким им хочется. Им нравится, когда убивают драконов, а если в истории и зияют дыры, то их заполнит народное воображение. Никто тут не виноват. Что до денег, то я тебе так скажу: таким способом общество пытается облегчить свою совесть. И это целительное действие таки имеет свой побочный эффект, а именно превращает тебя в чрезвычайно обеспеченного молодого человека, которому, я считаю, таки просто необходимо положить большую часть этих денег в банк. Ты упомянул про даму по имени мисс Анджела Бердетт-Куттс, пусть она будет счастлива: она в самом деле невероятно богата, ибо унаследовала от деда огромное состояние, и ты поступишь мудро, если станешь вести дела с ее семьей. Думается мне, твой выбор – джентльмены из банка мистера Куттса, так что предлагаю тебе доверить свои деньги им, под процентную ставку; там они будут в безопасности, в наилучшем виде. Такой хороший запас на черный день!
– Ставка, говоришь? А на что деньги делают ставку?
– На новые деньги, конечно, тут уж ты мне поверь, – заверил Соломон. – Это еще «банковский интерес» называется.
– Не хочу, чтобы кто-то мной слишком заинтересовался! – заявил Финт.
Соломон издал особенно смачное «ммм».
– Таки не столько тобой, сколько твоими деньгами. Ммм, видишь ли, дело обстоит так. Предположим, кто-то из этих новомодных железнодорожных джентльменов, назовем его мистер Стивенсон, задумал создать потрясающий новый двигатель. Поскольку мистера Стивенсона интересуют главным образом шкворни и атмосферное давление, в мире коммерции он, вероятнее всего, не слишком сведущ. Ммм, так вот мистер Куттс и его джентльмены находят для него предпринимателей – в данном случае это ты, Финт, – которые могли бы ссудить его наличностью, таки необходимой, чтоб его гениальная идея превратилась в осязаемую реальность. Мистер Куттс оценит клиента с точки зрения его добросовестности и надежности – короче, позаботится о том, чтобы твои деньги работали на вышеупомянутого инженера, но одновременно и на тебя тоже. Разумеется, банкиры прежде всего посоветуются и удостоверятся, что наш джентльмен с сияющими глазами, в штанах до колен, заляпанных смазкой, насквозь пропахший угольной пылью, – это надежное капиталовложение, но мистер Куттс и его семья – очень богатые люди, пусть они будут здоровы, и разбогатели они отнюдь не на ошибках и промахах. Это называется финансирование. Поверь мне; я еврей, мы в таких вещах понимаем.
Соломон сиял счастьем, но Финт опасливо возразил:
– По мне, так ничем не лучше азартной игры. А если играешь на деньги, того гляди без штанов останешься.
Онан, про которого все забыли, жалобно заскулил из-под стола.
– Действительно, возможно и такое, но, ммм, я тебе так скажу: азартная игра игре рознь. Вот взять хоть покер. Суть покера в том, что ты наблюдаешь за людьми, а тебе, юноша, в этом деле равных нету. Ты читаешь по лицам. Таки не знаю, как тебе это удается, – это дар, не иначе. Вот и с финансами то же самое – с людьми нужно держать ухо востро, и «Мистер Куттс и К°» об этом ни на минуту не забывают.
– Тебя послушать, так они жохи вроде меня! – заметил Финт.
Соломон улыбнулся.
– Ммм, это чрезвычайно интересная философия, Финт, но я бы не советовал распространяться о ней перед джентльменами из банка Куттса. Помни, очень трудно удержаться в бизнесе, имея дурную репутацию, а они держатся, и еще как. – Соломон поморщился: ароматы высыхающего пиджака перебивали даже Онанов вклад в атмосферу мансарды.
– Мне страшно жаль, что с костюмом так вышло, – посетовал Финт, но Соломон только отмахнулся, издав нечто вроде «фуууй».
– Из-за Иакова не переживай, – промолвил он. – Чтоб Иаков да рассердился на покупателя, у которого денег куры не клюют? Кроме того, конская моча, как известно, одежду чистит лучше лучшего – не все, правда, это ценят, хотя все знают, что пахнет она как хороший сидр, с фруктовой такой нотой. А теперь предлагаю лечь пораньше, как только ты отмоешься, потому что завтра нам предстоит ужинать с очень важными людьми и я со стыда сгорю, если станут говорить: «Вы только гляньте на этого беспризорника-переростка, сразу видно, он совершенно не умеет себя вести». А ведь того гляди скажут: возможно, ножом и вилкой он пользоваться умеет, но вот, ммм, лопаточку для рыбы отродясь в руках не держал; и примутся перешептываться: «А ведь он наверняка громко чавкает, когда суп ест», а ты, Финт, да позволено мне будет заметить, частенько этим грешишь. Если туда званы такие люди, как мистер Дизраэли, тебе должно быть джентльменом, и, ммм, похоже, у меня меньше дня на то, чтобы тебя в такового превратить. Одними деньгами тут не обойдешься.
Финт поморщился было, но Соломон продолжал громогласно вещать – с ветхозаветной непоколебимостью, потрясая праведным перстом, словно того гляди швырнет наземь скрижали Завета. Тогда бы дом точно обрушился – учитывая, что балки и без того поскрипывали и постанывали под весом бессчетных семейств, заполонивших здание.
Воинственно выставив вперед бороденку – точно выдвинув авангард, – Соломон втолковывал:
– Это вопрос гордости, Финт; у меня она есть, а тебе ею еще предстоит обзавестись. Утром мы первым делом сходим навестим мистера Куттса, а потом таки посмотрим, не сыщется ли в Лондоне цирюльник, способный наилучшим образом постричь и побрить клиента, не зарезав его при этом бритвой. Я как раз знаю подходящего.
Не успел Финт и слова вставить, перст вновь вознесся, моря расступились, загрохотал гром, потемнели небеса, в панике разлетелись и попрятались птицы. Или, по крайней мере, все это произошло в четырех стенах мансарды и в воображении Финта.
– Не спорь со мной, – свирепо заявил Соломон. – Здесь тебе не клоака. Когда речь идет о финансах и банковском деле и приведении тебя в божеский вид, главный тут я. Таки доказано на опыте. И заруби себе на носу, что впервые за всю твою жизнь я настаиваю и требую! Не время спорить со старым другом. В конце концов, я ж тебе не объясняю, как работать в канализации.
Перст, устав пронзать воздух, присоединился к своим собратьям-пальцам, прибой отхлынул назад, темные небеса уступили место безмятежному, пусть и грязноватому вечернему зареву; грозный перст, исторгающий громы и молнии, в воображении Финта поблек и погас, а Соломон, разом умалившись, попросил:
– Теперь будь так добр, сходи выведи Онана по его надобности, – и можно на сегодня прикрывать лавочку.
Когда Финт с собакой сбежали вниз по лестнице, в небесах еще догорал последний отсвет. Следуя неписаному правилу, юноша спустил Онана с поводка и, отвернувшись, принялся глазеть по сторонам, словно и знать не знал, чем там занята собака. Кое-где мерцали огоньки, но редкие, по пальцам перечесть можно – ведь свечи денег стоят. Уж таковы лондонские плеяды: случайная звезда-другая да свеча в окне, что жертвует толику своего жира неблагодарным улицам. Если в это время суток видишь свечу в окне, значит, какой-то бедолага помер, а не то, так другой бедолага родился. Свет нужен, если позвали повитуху, – и свет обозначает смерть. А если смерть приключилась в не столь мирных обстоятельствах – если случай из тех, каким заинтересуются пилеры, – тогда понадобится коронер, а значит, и вторая свеча.
Размышляя обо всем об этом, Финт прикрикнул на Онана: «фу!» – пес уже нашел чего погрызть, – и тут в голове тихо звякнул звоночек: юноша внезапно осознал, что в темноте кто-то неслышно к нему подкрался – и теперь к горлу его приставлен нож.
Раздался тихий голос:
– Тебе, мистер Финт, известно местонахождение кой-чего важного, а я слыхал, тебя тут побаиваются, потому как все, дескать, знают, ты – парень непростой, раз уделал Суини Тодда. Но я? Я скажу, нет, враки, как есть враки, так? – раз всего-то и надо, что покараулить прямо здесь да пригрозить тебе, когда ты выйдешь проветриться перед сном, дожидаясь, пока вонючая шавка еще больше загадит мостовую, так что законопослушным жителям вроде меня и ступить-то некуда. Не вини себя, мистер Финт; многих бедолаг привычка сгубила, а я слыхал, ты парень с мозгами. Так вот, мы тут одни, ты, я и шавка, и жить шавке осталось недолго, после того как ты мне выложишь все, что надо, и я с тобой покончу. Один короткий вскрик посреди трущоб, и все, нету тебя. То-то порадуется мой наниматель, мистер Ушлый Боб. Так вот, мистер Финт, если можешь, выкладывай, где девчонка с золотыми волосами; а если не можешь, все равно тебе крышка.
В теле Финта не дрогнул ни один мускул, если не брать в расчет сфинктер. Но вот в мозгу его пронеслось имя Ушлого Боба, и Финт промолвил:
– Я тебя не знаю. А ведь думал, мне в любом из округов каждая рожа знакома. А вы бы не представились, мистер? В конце концов, я вряд ли поделюсь с кем-нибудь этими сведениями, так?
Лезвие чуть касалось основания Финтовой шеи. Онан почти наверняка бросится на врага, если подать ему сигнал, но приставленный к шее нож очень способствует тому, чтоб тщательно взвесить все «за» и «против». Шея, как знал Финт, штука крепкая, жилистая, вполне способна выдержать вес крупного мужчины, что наглядно демонстрируют тайбернские виселицы, и проткнуть ее порою непросто, если не знать, куда целиться. Но вот резануть по шее – милое дело.
Невидимка замолчал; если бы Финт не ощущал над ухом чужое дыхание, он, пожалуй, и знать не знал бы, что рядом кто-то есть. Все эти мысли вихрем пронеслись в голове юноши. Невидимке нравится, что Финт беспомощен и полностью в его власти; есть такие люди, что правда, то правда; но этому типу никогда не стать жохом. Если настоящий жох хочет тебя убить, жох рассусоливать не станет.
А невидимка, по-видимому, решил, что самое время помучить жертву еще немного.
– Я никого не тороплю, – проговорил он, – так что ты небось уже смекнул, что из захвата не вырвешься, а я успею здорово подпортить тебе шею, прежде чем твой песик на меня кинется. Конечно, с ним малость повозиться придется, но собаки – не проблема, если свое дело знаешь и оделся как надо. Я не затем столько лет на ринге провел, чтоб теперь ушами хлопать: я за себя в любой драке постоять сумею! До кастетов тебе сейчас никак не добраться – и до этого твоего ломика тоже, не то что в последнюю нашу встречу. – Он сдавленно хихикнул. – И до чего ж мне приятно будет расквитаться с тобой за ту грозовую ночь. Ты, верно, слыхал, что кое-кто с тех пор принял меры, так что мой тогдашний кореш ныне не на этом свете, а на том – а ты ему вот-вот составишь компанию, точняк. А мне к вам, счастливцам, присоединяться не с руки, так что выкладывай все, что знаешь. Прямо сейчас.
Финт задохнулся. Так вот он, один из тех гадов, которые избивали Симплисити! И за всем этим стоит Ушлый Боб! Финт слыхал это имя – вроде адвокат такой, весьма уважаемый в не слишком уважаемых кругах. Уж не этот ли хмырь разговаривал с Мари-Джо?
В груди всколыхнулся гнев, яростный и неодолимый, и перетек в искрометную, слепящую убежденность, – пока лезвие мягко поглаживало его шею. Внутренний голос шептал: «Этот человек отсюда не выйдет».
Рядом не было ни души. Время от времени где-то раздавался взвизг, вскрик или загадочный вздох – музыка ночи в многоквартирных домах, – но прямо сейчас Финт и невидимка были одни.
– Выходит, я в руках профессионала? – промолвил Финт.
– О да, можно сказать и так, – откликнулся голос за его спиной.
– Круто, – восхитился Финт и резко ударил головой назад с такой силой, что послышался вдохновляющий хруст, – и тут же, стремительно обернувшись, пнул противника ногой. Не слишком заботясь о том, куда пришелся пинок и, собственно, на чем там он топчется, Финт радовался богатому многообразию выбора и в бешенстве пинал и топтал, что подвернется. Если на то пошло, самое разумное, что тут можно сделать, – это остаться в живых, а шансы остаться в живых, если тебе угрожают ножом, обоснованно малы. Лучше расквасить злодею нос и поставить здоровенный синяк, нежели самому превратиться в воспоминание. Боже милостивый, а ведь этот хмырь еще и за воротник залил, прежде чем идти на дело, – идея не из лучших там, где требуются быстрота и точность. Но ведь это – один из гадов, избивавших Симплисити; никакой пинок тут лишним не покажется.
Финт подобрал с мостовой оброненный негодяем нож и, глядя сверху вниз на лежащего в сточной канаве противника, объявил:
– Хорошие новости: через пару месяцев ты об этой неприятности и не вспомнишь. Плохая новость: спустя пару недель тебе придется попросить кого-нибудь снова как следует переломать тебе нос, не то тебя родная мать не узнает.
Негодяй засопел; насколько удавалось разглядеть в темноте, сейчас его покрытая шрамами физиономия смотрелась едва ли не лучше, чем прежде. Считается, что измочаленная рожа – признак профессионального боксера, но это не так – это признак боксера-любителя. Хорошие боксеры предпочитают выглядеть красавчиками – чтоб противник потерял бдительность.
Финт со всей силы пнул поверженного врага в пах и, пока тот стонал, по-быстрому обшарил его карманы на общую сумму в пятнадцать шиллингов, шесть пенсов и полпенни. Пнул его еще раз, для ровного счета. Стянул с него башмаки и сообщил:
– Да, мистер, я – тот самый парень-жох, который уделал тебя в грозовую ночь. Тот самый жох, что справился с Суини Тоддом, и знаешь что? При мне его бритва. И чую, в кармане ей спокойно не лежится. Скажи Ушлому Бобу, пусть приходит и сам задает мне свои вопросы, так-то! Я не убийца, но с убийцами я на короткой ноге, и если ты мне здесь еще попадешься или если я услышу, что ты снова полез с кулаками к даме, я ж из тебя душу вышибу и в лаванде зарою. Поплывешь вниз по Темзе без лодки, попомни мои слова.
Повсюду вокруг и сверху было слышно, как осторожно приоткрываются окна – осторожно, потому что, чего бы там ни произошло внизу на улице, может, вы на самом деле не хотите этого видеть, особенно если есть вероятность, что с вопросами придут пилеры. В трущобах необходимо развить в себе особый вид слепоты: чтоб включался и отключался по желанию.
Финт сложил ладони рупором и жизнерадостно завопил:
– Все в порядке, народ, это я, Финт, и какой-то пришлый тип, не из наших, он, представляете, об мою ногу споткнулся. – Про «пришлого» нужно было непременно ввернуть, чтобы все, кто слушал, убедились: здешние границы, уж какие ни есть – а прямо сейчас это по большей части грязь вперемешку с остатками недавних Онановых трапез, – под надежной защитой; и совсем не лишне напомнить всем и каждому, что защищает их Финт, славный старина Финт.
В сером сумраке раздались сонные аплодисменты – хлопали все, кроме мистера Слейда, шкипера баржи, который кротостью речей не славился – и, кроме того, на работу ему приходилось вставать ни свет ни заря. День у него явно не задался; глядя вниз, он рявкнул:
– Ок, а теперь сыпь отсюда, засранец, марш спать!
Финт предпочел проигнорировать приглашение сперва справить естественную нужду, а потом идти на покой; вместо того он отчасти отволок, отчасти перенес на себе негодяя за пределы своих границ, как велит закон улиц, затем еще десять минут убил на то, чтобы оттащить его подальше от доходного дома – на случай, если пилер затеет расследование. Наконец он прислонил тело к стене и прошептал:
– Свезло тебе, парень. И если я еще раз увижу в наших краях твою рожу, как говорят у нас в профессии, быть тебе и стрижену и бриту. Уяснил? Я так понимаю, это было «да».
Финт свистнул Онану – но сперва пес помочился гаду на ногу; Финт ничего подобного не планировал, но решил, что в создавшихся обстоятельствах это превосходный финал для сценария.
И тут… остался только Финт, и Финту показалось, что события вечера нуждаются в последнем завершающем штрихе, в последней мелкой мелочи, о которой парень-жох стал бы вспоминать с гордостью – и которая придала бы еще больше блеску его репутации. Пораскинув мозгами и позвенев в руке уворованными монетами, он зашагал обратно к своему кварталу, подошел к маленькой дверце и несколько раз постучал.
Спустя какое-то время наружу выглянула очень опасливая старушка в ночной рубашке и с превеликим подозрением спросила:
– Кто там? Денег в доме ни пенса, чтоб вы знали. – И тут же сменила тон: – Ох, да это ж юный Финт. Чтоб мне провалиться, я тебя только по зубам и узнала. В жизни ни у кого не видала таких белых.
К вящему удивлению старухи, Финт ответствовал:
– Да, это я, миссис Бичем, я знаю, что у вас в доме денег нет, так вот теперь есть. – И высыпал добычу в руки изумленной хозяйки.
На душе стало не то слово как приятно, а беззубая старуха прямо засияла в темноте:
– Благослови вас Бог, сэр, я ужо помолюсь за вас утром в церкви.
Финт несколько удивился; никто и никогда на его памяти не предлагал прочесть за него молитву. И мысль об этой молитве в зябкую ночь дарила приятное тепло. Сберегая его в груди, Финт повел Онана по длинной лестнице наверх, спать.
Глава 11
Финт прихорашивается, а Соломон выходит чист пред всеми
Соломон еще не ложился: ждал, пока вернется Финт. В числе восторженных зрителей его не было, поскольку ни одна из комнат мансарды на улицу не выходила. Все окна смотрели на какие-то склады; Соломон считал, что этот вид куда предпочтительнее, нежели все то, что можно ненароком увидеть на улице. Друзья обменялись в темноте лишь несколькими словами, Финт плюхнулся на тюфяк – и последняя свечка была погашена.
Свернувшись клубком под одеялом с осознанием плодотворно прожитого дня, Финт следил, как перед его внутренним взором неспешно проплывают мысли. Неудивительно, что мир вращается, – столько всяких перемен произошло! Давно ли он услышал крик и выпрыгнул из бурлящей канализации… сколько дней назад дело было? Он посчитал – три дня. Три дня! Похоже, мир движется слишком быстро, смеется над Финтом, дразнится – попробуй поймай! Ну так что ж, он кинется вдогонку и возьмет свое, и будь что будет. Завтра он идет на потрясающий ужин – туда, где наверняка будет Симплисити. По мере того как нарастала усталость, Финт убеждался: главное во всем этом – то, чем ты кажешься, и он учился производить впечатление. Казаться героем, казаться умницей, казаться достойным доверия. Похоже, ему удалось одурачить всех подряд, а что окончательно сбивало с толку – ведь и с ним самим та же история, что-то неодолимо толкает его вперед, как подспудный двигатель. И все еще осмысливая этот странный вывод, Финт заснул.
На следующий день швейцар, в чьи обязанности входит открывать двери банка «Куттс» перед клиентами, обнаружил перед собой престарелого еврейского джентльмена в поношенном габардиновом пальто и с меркантильным блеском в глазах. Наваждение прошествовало мимо в сопровождении юноши в костюме словно бы с чужого плеча и дурно пахнущей собаки. Прочие клиенты начали было роптать, зачем-де сюда бедняков пускают, но тут выяснилось – после того как все монеты достоинством выше шестипенсовика были должным образом ссыпаны в мешочки и все бумаги подписаны, – что у этих бедных людей очень много денег.
Забрав расписку в получении и новехонькую блестящую банковскую книжку, загадочные двое исчезли так же быстро, как и появились, и Красное море сомкнулось снова, и планеты доковыляли до своих законных орбит, и весело играли первенцы, и мир был в порядке. Кроме той его части, в которой находился один из старших компаньонов мистера Куттса, внезапно осознавший, что каким-то непостижимым образом согласился на процентную ставку, предлагаемую очень нечасто; впрочем, на тот момент он счел, что дешево отделался, убрав Соломона из здания, прежде чем тот повыгоняет меновщиков. Мысль, конечно, нелепая и совершенно необоснованная, но тем не менее из любых торгов Соломон неизменно выходил победителем, а прочие еще какое-то время не вполне понимали, на каком они свете.
Едва оказавшись на улице, Финт скрепя сердце напомнил Соломону, что ему надо заглянуть в редакцию журнала «Панч»: какой-то там художник должен нарисовать его портрет для обложки.
Мистер Тенниел, как выяснилось, был не намного старше Финта; его каштановые волосы отливали рыжиной. Финт уселся перед ним на стул, и, пока художник работал, они непринужденно болтали о том о сем. Оказалось, что позировать мистеру Тенниелу для портрета в три четверти совсем не сложно – это тебе не четвертование, заметил Соломон. По-видимому, это была шутка, но пояснять Соломон не стал.
«Пожалуй, – думал про себя Финт, – точнее было бы сказать так: сам процесс несложен, но на нервы действует». Мистер Тенниел корябает, корябает по бумаге, и вдруг как вскинет глаза на Финта, как пришпилит его взглядом к стулу, точно бабочку, – и тотчас же снова принимается лихорадочно что-то корябать. Художник склонялся над рисунком – так, что виден был только затылок; а Соломон, устроившись в кресле, попивал себе кофе да почитывал бесплатный экземпляр «Панча».
К вящему изумлению Финта, рисование не заняло много времени; Тенниел наконец добавил к портрету на мольберте несколько последних штрихов и с усмешкой развернул его к Финту.
– Пожалуй, мне даже нравится, мистер… можно звать вас просто Финтом? Думаю, самую суть я схватил, но, понятное дело, обложка пустого места не терпит, нужно будет добавить кой-каких деталей: дать читателям представление о том, что произошло в цирюльне мистера Суини Тодда. Мистера Тодда мне тоже придется нарисовать: публика требует и героя, и злодея.
Финт сглотнул.
– Но на самом-то деле мистер Тодд никакой не злодей, сэр… – начал он.
Тенниел отмахнулся кистью.
– Я слыхал, битва при Талавере была сущим адом. Говорят, Веллингтон как одержимый слал своих людей вперед, бросал прямо на пушки, с чудовищными потерями. Остается только надеяться, что жертва стоила стольких жизней, если это вообще возможно. – Тенниел пожал Финту руку и продолжил: – Мистер Диккенс рассказал мне всю правду о том, что случилось в тот день на Флит-стрит: просто удивительно, как в наши дни публичное восприятие неизменно тяготеет к макабрическому! Кажется, обывателю ничто так не мило, как «кррровавое убийство». – Он помолчал. – Что-то не так, мистер Финт?
Рисуя портрет, Тенниел критически рассматривал Финта, а Финт, в свою очередь, пристально разглядывал его. И видел не только то, что лежит на самой поверхности; в какой-то момент ему явственно померещилось – что-то не в порядке. Финту потребовалось некоторое время на то, чтобы понять, в чем дело, и подобрать нужные слова.
Смущенный тем, что его застукали – ведь пялиться на людей неприлично! – Финт решил отвечать со всей откровенностью:
– Мне кажется, у вас что-то такое с левым глазом, да, мистер Тенниел? Надеюсь, этот изъян вам рисовать не мешает?
Лицо художника застыло – и вновь оттаяло до кривой улыбки.
– Шрам такой маленький; кажется, вы первый из моих знакомых, кто его заметил. Несчастный случай в детстве, сущий пустяк[19].
«Не такой уж и пустяк, сдается мне», – подумал про себя Финт, глядя на улыбающееся лицо собеседника.
– Правильно Чарли сказал о вас давеча!
– О? Ммм, и таки что же давеча сказал Чарли про моего друга Финта, будьте так добры, сэр? – пророкотал Соломон, поднимаясь на ноги и пряча журнал в глубины пальто. – Мне чрезвычайно любопытно. – Он, конечно же, улыбался, но слова прозвучали подчеркнуто весомо.
Тенниел, безусловно, интонацию уловил: покраснев, он промолвил:
– Раз уж я проболтался, сэр, придется уж выложить все как на духу – но, пожалуйста, не говорите мистеру Диккенсу, что я его цитировал. На самом деле сказал он вот что: «Мистер Финт так чертовски умен, что в один прекрасный день его имя запомнят на всех континентах – возможно, как благодетеля человечества, а возможно, как обаятельнейшего из прохвостов, что когда-либо качались в петле!»
Соломон рассмеялся – изумленный мистер Тенниел аж отпрянул на шаг – и ответствовал:
– Что ж, мистер Диккенс отлично разбирается в людях, надо отдать ему должное, а прямота его достойна всяческих похвал. Но если вы встретитесь с ним до меня, пожалуйста, передайте ему, что Соломон Коган делает все возможное в пользу первого из вариантов! Большое спасибо за ваше время, сэр, но теперь прошу нас извинить, мне нужно сводить этого юного головореза туда, где его отдраят дочиста, как никогда в жизни, и знаете почему? – потому что вечером мы приглашены на очень важный ужин в Уэст-Энде. Доброго вам дня, сэр, и еще раз спасибо, а теперь нам таки действительно пора.
– Не время прохлаждаться, Финт, – объявил Соломон, когда дверь за ними закрылась. – Ты ведь знаешь, сколь большое значение я придаю мытью? Так вот, сегодня мы наведаемся в турецкие бани со всеми полагающимися атрибутами.
Финт ничего подобного не ждал, но Соломонова мудрость и его радения во имя основ гигиены до сих пор помогали ему выжить, так что Финт ни за что бы не стал разочаровывать друга; спорить он не смел, опасаясь, что охваченный праведным пылом Соломон оттащит его туда за ухо. Лучше смириться, чем стать посмешищем всех трущоб и борделей. Так что, сделав хорошую мину при плохой игре, Финт вышел вслед за стариком под моросящий дождичек пополам с дымом. Они отвязали Онана от фонарного столба, где оставляли пса, зная, что никому и в голову не придет его украсть.
Финт почувствовал себя куда лучше, когда вдруг вспомнил слово «турецкий». Кто-то, возможно Джинни-Опоздалка – очень милая девушка, от одного ее смеха щеки сами собою вспыхивали огнем; одно время они были очень близки, – рассказывал ему про Турцию. Его воображение надолго заполонили волнующие образы танцовщиц и загорелых красавиц в полупрозрачных халатиках. По-видимому, они сперва делают человеку массаж, а потом умащают его, как Джинни сказала, «мослами», и еще «асинциями», что звучало ужасно экзотично, хотя, по правде говоря, в устах Джинни-Опоздалки экзотично звучало все, что угодно. Когда Финт упомянул об этом в разговоре с Соломоном – Финт тогда был намного моложе и все еще довольно наивен, – старик ответствовал: «Да неужели! Я не так много путешествовал по странам Леванта, но, что бы уж тамошние жители ни делали со своими козами, я уверен, что ослами они ни в каком виде не натираются. Asinus – это, видишь ли, осел по-латыни; а ослы благоуханием никогда не славились. Я подозреваю, ты имеешь в виду «эссенции», то есть вытяжки из ароматических масел. А зачем тебе?»
Финт – тогда еще совсем мальчишка – пробормотал: «Да ни за чем, просто так, на самом деле, просто слово услышал». Но сейчас, как ни крути, слово «турецкий» воскресило в памяти многообещающе-восточные видения, и, преисполнившись оптимизма, юноша сам не заметил, как прошел весь путь до турецких бань на Коммершиал-роуд.
Там, понятное дело, бани встречались на каждом шагу, ими частенько пользовались даже те, кто был по-настоящему беден, когда – как объяснила одна старуха Финту – «надо бы комья грязи посшибать». Зачастую бани были обустроены в точности как вся остальная часть мира: чем больше платишь, тем выше вероятность получить самую горячую и чистую воду, да к тому ж еще и прозрачную – по крайней мере, пока в нее не добавили мыла. Финт знал, что в некоторых таких местах вода, в которой мылись благородные, перемещалась в купальни для, так сказать, среднего класса, а потом утекала в огромную емкость для низших сословий, куда поступала уже с мылом: если во всем искать положительные стороны, так ведь сплошная экономия получается. И пусть вам не случалось садиться за стол с мэрами, рыцарями и баронами, вы, по крайней мере, пользовались с ними одной ванной, так что лондонец – это звучит гордо.
Дождь зарядил чаще – типично лондонский дождь, он утрачивал чистоту и свежесть, еще не долетев до земли, и возвращал улицам все то, что унесли ввысь дымовые трубы. На вкус – все равно что грязный пенни лизнуть.
К дверям бани вело несколько ступенек, хотя больше ничего в ее пользу не говорило; она явно не выглядела прибежищем томных турчанок. Однако внутри обнаружилась дама – Финт слегка воспрял душой; впрочем, дама оказалась сильно немолода и при усиках, и Финт снова приуныл. Дама и Соломон о чем-то приглушенно заспорили промеж себя. Старикан торговался даже за однопенсовую булочку, но в старухе, похоже, обрел достойную противницу: всем своим видом она давала понять, что цена тут одна, «бери или проваливай», и, что до нее, если гость провалится куда подальше, так она только порадуется.
В своем стремлении выторговать самую дешевую цену везде, где можно, Соломон нечасто терпел поражение; Финт ясно расслышал, как тот пробурчал под нос «Иезавель», уже оплачивая, как выяснилось, ключи от двух шкафчиков. Разумеется, Финт и прежде не раз бывал в обычных городских банях, но эта, как он надеялся, окажется приключением поинтереснее. Против перспективы умасливания он нимало не возражал.
И вот, завернувшись лишь в широкие полотенца и шлепая босыми ногами по мрамору, Соломон и Финт вошли в огромное помещение, которое выглядело приблизительно так, как выглядел бы ад, если бы его обустраивали с учетом, что человек заслуживает второго шанса. Там гуляло странное эхо – так бывает, когда пар, камень и род людской сведены воедино. К большому разочарованию Финта, вокруг не наблюдалось вожделеемых дам в полупрозрачных халатиках, но повсюду в туманном полумраке виднелись смутные очертания фигур – фигур явственно мужских. Соломон, тронув Финта за плечо, шепнул:
– Берегись Гнатонов – умный с полуслова понимает.
Это полуслово Финта умнее не сделало; но вот наконец до тошера дошло, и, спускаясь в ближайшую купальню, он заверил:
– Я, знаешь ли, в банях и раньше бывал, но красивее этой пока не видел. А Гнатоны мне никогда не докучали.
– Видать, Бог на них всерьез ополчился, – промолвил Соломон; а горячая вода поднималась все выше, уже почти им по пояс. – Сам я в толк не могу взять почему; сдается мне, они на свой скромный лад оказывают этой маленькой планете что-то вроде услуги, ибо не помогают заполнять ее совершенно лишними людьми.
В банях баня была не одна; были парные, холодные ванны, горячие ванны, а вот сейчас в купальню вместе с ними спустился какой-то завернутый в полотенца джентльмен с бицепсами толще, чем у нормальных людей бедра, и пророкотал, что мельничный жернов:
– Джентльмены, массаж не хотите? Основательный, качественный, сплошная польза, эффект сразу прочувствуете, будете потом бодры как огурчики, а?
Финт оглянулся на Соломона. Тот кивнул и промолвил:
– Попробуй обязательно. Здесь они тебя здорово утюжат, зато потом ощутишь в теле приятную теплоту. – Старик кивнул массажисту: – Сделайте массаж и мне, и моему другу тоже; а мы между тем потолкуем промеж себя и расслабимся.
Впоследствии Финт решил про себя, что ничего расслабительного в массаже не было, вот разве что, когда он наконец закончился, сразу так хорошо стало. Но пока двое массажистов щипали их, мутузили и мяли, иного интереса к своим жертвам, сиречь клиентам, не проявляя, юноша изливал Соломону душу, перемежая рассказ ойканьем и айканьем.
– Хорошо, что Симплисити в безопасности там, где она есть, – говорил Финт, – но жизнь ее окажется под угрозой всякий раз, как она просто прогуляться выйдет. А как я понимаю, в правительстве никто и пальцем не пошевельнет, чтоб ей помочь (уй!).
– Ммм, – протянул Соломон. – Это потому, что, ммм, правительство думает главным образом о народе – вот с отдельными личностями у него неважно получается – и в стране, безусловно, есть и такие, кто считает, что если выдать девушку обратно против ее воли, отношения между двумя державами таки заметно улучшатся. Воистину, хоть мне и выговорить такое страшно, это очень даже христианский поступок, потому что, в конце концов, она жена в глазах Господа – хотя, Финт, Богу иногда случается и отвернуться, за что я Ему частенько пеняю. Желания мужа, чтоб ты знал, неизменно считаются, ммм, более важными, чем желания жены.
– Этот вчерашний хмырь работал на парня по прозвищу Ушлый Боб, который (ай!) очень интересуется Симплисити и мной, – рассказывал Финт в промежутках между мощными шлепками. – Он хочет знать, где она, так что небось ему с того какая-то деньга перепадет. Ты его знаешь? Я слыхал, он из законников.
– Ушлый Боб, – задумался Соломон. – Ммм, сдается мне, я о нем слышал. И да, он адвокат – для преступников, так скажем. И я не о том, что он отмазывает их в суде. Этим он, безусловно, тоже занимается, но он скорее, ммм, что-то вроде посредника, скажем так. Например, кто-нибудь обратится к нему и, допустим, обронит: «Есть в нашем городе один джент, которому мне бы хотелось доставить некоторые неудобства». Никто ни словом не обмолвится насчет убийства или там отрезания уха; вполне довольно обменяться взглядами, до носа дотронуться – много есть разных знаков, – так что сам Ушлый Боб сможет заявить, что ведать ничего не ведал об этом деле и с какой такой стати чья-то гостиная вся забрызгана кровью. – Соломон вздохнул. – Говоришь, это его люди напали на мисс Симплисити?
– Ага, и теперь мне позарез надо его отыскать. Как только спихнем с плеч наше сегодняшнее дельце. Надо было вчерашнего хмыря выспросить, где этот Ушлый Боб обретается, но я (ой!) как раз пинал его в неназываемые и, грешным делом, позабыл. Думается, я и в носяру ему здорово въехал, по всей роже расплющил, так что он разве что похрюкивать мог.
– Пусть это послужит тебе уроком, – назидательно промолвил Соломон. – Насилие не всегда на пользу делу.
– Соломон, у тебя дома шестиствольный пистолет лежит! – напомнил Финт.
– Ммм, я сказал, не всегда.
– Что ж, если ты знаешь, где его искать, ты мне скажи, потому что завтра я в любом случае им займусь, – попросил Финт. – Он небось думает, кто-то будет рад услышать, что Симплисити мертва. Не потому, что ее ненавидят, а просто потому, что она (уй!) кому-то поперек дороги встала.
Соломон отозвался таким долгим «ммм», что поначалу Финт посчитал его откликом на особый, с вывертом, щипок массажиста, но тут Соломон тихо произнес:
– Так вот, Финт, ты сам только что решил свою головоломку. Пусть эти люди думают, что Симплисити, ммм, мертва. На покойников никто не охотится. Ммм, просто на ум пришло, вот и поделился. Не принимай всерьез.
Финт вгляделся в лицо собеседника: глаза его сияли.
– Что ты имеешь в виду?!
– Я имею в виду, Финт, что ты очень изобретательный юноша, а я всего лишь подбросил тебе мыслишку – обдумать на досуге. Вот и думай. Думай вот о чем: люди видят то, что хотят видеть.
Кулак смачно впечатался в Финтову спину, но тот даже не заметил: мозг его словно взорвался, голова пошла кругом. Финт оглянулся на Соломона и молча кивнул. В глазах его плясали бесенята.
Соломон поднялся на ноги, воздвигся над Финтом, словно кит, потрепал его по плечу.
– Нам пора, юноша. Во всем нужна мера, даже в чистоплотности.
Вытершись хорошенько, они вернулись к своим кабинкам, и Соломон предложил:
– Посидим тут, выпьем чего-нибудь: не стоит выходить на улицу сразу после бодрящего массажа, того гляди сквозняк прохватит. А после того, мальчик мой, я намерен познакомить тебя с Сэвил-роу, где одеваются все важные шишки. Времени у нас не так много, но вчера вечером я послал мальца к моему другу Иззи, он все сделает в лучшем виде. Его заведение – отнюдь не лавка старьевщика, и он, конечно же, даст хорошую скидку старому другу, который, между прочим, донес его на себе до безопасного места, когда его казаки подстрелили. – И добавил: – Пусть только попробует не дать. Тащил его больше мили, причем бегом, прежде чем мы оторвались от них в снегах, а у нас троих ни у кого даже башмаков не было, разбудили-то нас посреди ночи. После того мы разошлись каждый своей дорогой, но молодого Карла я навсегда запомнил – кажется, я тебе о нем рассказывал? – он мне твердил, что все люди равны, но безжалостно угнетаемы, причем некоторые так даже угнетают сами себя. Если задуматься, таки он еще много чего наговорил. В жизни не видал, чтоб юноша был так ужасно подстрижен, и глаза такие дикие – на голодного волка смахивал.
Но Финт не слушал.
– Сэвил-роу, это ж в Уэст-Энде! – воскликнул он, словно речь шла о другом конце света. – А мне точно нужны шмотки, как у благородных? Ведь мистер Дизраэли и его друзья, хм, они знают, кто я такой, разве нет?
– Ммм, о, и кто же ты такой, ммм, мой друг? Ты им – подчиненный? Их наемный рабочий? Или, смею предположить, ты им ровня? Молодой Карл, несомненно, сказал бы, что ровня; может, по сей день так говорит. Если, конечно, еще жив. – Финт как-то странно покосился на Соломона, и тот поспешил пояснить: – Ммм, насколько я помню, если объяснять людям направо и налево, как жестоко их угнетают, ты, скорее всего, наживешь себе врагов с обеих сторон: из числа угнетателей, которым это дело нравится и останавливаться они не собираются, и из числа угнетенных, потому что они, как людям свойственно, предпочли бы об этом не знать. А не то разозлятся, мало не покажется.
Финт заинтригованно уточнил:
– А я – угнетенный?
– Ты? Не то чтоб заметно, мальчик мой, да и сам ты тоже никого не угнетаешь; завидное положение, не так ли? – но на твоем месте я бы не слишком задумывался о политике, а то, чего доброго, расхвораешься. Кстати, я совершенно уверен, что некоторые, пусть и не все люди, с которыми ты познакомишься сегодня, заметно богаче тебя, но, полагаю, в их глазах это не повод считать себя выше таких, как ты, – судя по тому, что я слыхал про даму, в чьем доме мы нынче ужинаем. Деньги делают людей богатыми; заблуждается тот, кто думает, будто деньги делают людей лучше – или хуже, если на то пошло. Важно, что люди совершают и что после себя оставляют.
Соломон допил кофе и промолвил:
– Поскольку путь нам предстоит неблизкий, а у меня ноги ноют, возьмем извозчика и таки будем вести себя по-джентльменски, как нам и пристало.
– Но это ж чертова прорва денег!
– И что с того? Прикажешь мне теперь тащиться в этакую даль под дождем? Финт, кто ты такой? Ты – король необъятных просторов – при условии, что просторы эти лежат под землей. Ты подбираешь деньги с земли, чтобы жить, а поскольку находишь ты монетки играючи, думается мне, в каком-то смысле ты навсегда останешься ребенком. Жизнь для тебя – забава, ответственности – никакой; но вот сейчас ты принимаешь на себя ряд обязательств. У тебя есть деньги, Финт: новехонькая блестящая банковская книжка тому свидетельство. И ты надеешься завоевать сердце юной дамы, ммм, так? Это мужчине полезно; мужчину выковывают на наковальне, имя которой – обязательства.
Едва переступив порог бань, Соломон бросился на помощь почтенной старушке, которая всего-то потянулась погладить Онана. Старик помог ей отчиститься, а когда и платье ее, и Соломонов платок пришли в относительно приличный вид, он помахал кебу, и тот остановился даже вопреки воле кучера: от конских копыт аж искры посыпались.
Благополучно устроившись на подушках внутри и оставив лондонский дождь со всей его вязкой липкостью снаружи, Соломон откинулся назад и посетовал:
– В толк взять не могу, почему эти джентльмены так недобро настроены к своим клиентам. Казалось бы, в извозчики имеет смысл идти тем, кто любит людей, нет?
Дождь полил стеной, небо обрело цвет мятой сливы. Плохой день для тошера, но ночь, может, удачная выдастся; если повезет, то сразу после ужина Финт вернется под землю, туда, где ему и место… Памятуя о недавней Соломоновой лекции, Финт мысленно поправился: туда, где он иногда считает нужным бывать.
А Финт чувствовал, что ему туда надо, – он снова засомневался насчет себя. Конечно, он все еще Финт – но какой Финт? Потому что он со всей очевидностью не тот же самый Финт, что неделю назад. «А если люди так стремительно меняются, – подумал он, – как можно быть уверенным, что ты выиграешь и что потеряешь? Ну то есть нынче для меня взять извозчика… проще простого; я – парень, который раскатывает по Лондону в кебе, не уличный голодранец какой-нибудь, у которого зад из штанов торчит, который, помнится, бегал за кебами вдогонку, пытаясь прицепиться. Теперь я даже за проезд плачу; а узнал бы я былого мальчишку?»
Казалось, погода готовилась к великой грозе – сродни той ночи, когда Финт впервые повстречал Симплисити. Кучер сидел спереди, под открытым небом, во власти всех стихий, – может, потому и ворчал, – и уж конечно, находить дорогу под сплошным ливнем могла только лошадь. В мире, по всей видимости, не осталось ничего, кроме дождя, и теперь, вопреки всем законам природы, какая-то его часть явно падала вверх, потому что нигде больше места уже не нашлось бы.
В этот самый миг Финт услышал – совсем слабо, еле-еле – тот самый звук, который подсознательно выискивал в городском шуме не первый день: скрежещущий визг терзаемого металла. Раздавался он где-то впереди. Финт кинулся к сдвижному окошечку, позволяющему седокам говорить с кучером, если тот, конечно, соизволит прислушаться, и заорал, не обращая внимания на хлещущие в лицо струи воды:
– Если догонишь карету впереди нас – ту, что со скрипучим колесом, – дам тебе крону!
Ответа не последовало – да кто бы его и расслышал на многолюдных улицах, среди водяных испарений и дождевых брызг? – и однако ж скорость кеба внезапно поменялась, а озадаченный Соломон воззвал:
– Ой-вэй, откуда у нас возьмется лишняя крона?
Финт не слушал; смышленый парень всегда найдет в кебе, за что ухватиться, чтобы, подтянувшись, вылезти на крышу, в данном случае к вящему негодованию кучера, который ругался как сам дьявол и орал, заглушая грозу: пусть-де его удавят собственным галстуком, если он допустит, чтоб какой-то паршивый сопляк лазал туда-сюда по его экипажу. Невзирая на шум дождя и громогласную брань, Финт свесился вниз и заявил:
– Ты небось слыхал про парня, который одолел Суини Тодда, Демона-Цирюльника? Так вот, дядя, это я, да, Финт. Ты хочешь поговорить об этом или мне рассердиться? – Финт сполз пониже, чтобы было на что опереться, пока он разговаривает с кучером, и заявил: – Владелец той кареты впереди нас разыскивается по обвинению в покушении на убийство, вооруженном нападении и нанесении тяжких телесных повреждений. А также, возможно, в похищении молодой дамы и смерти ребенка!
Капитан экипажа, мокрый насквозь, прорычал:
– Да черта с два, ты гонишь!
– Это ты черта с два гонишь, прибавь ходу, сэр! – рявкнул Финт. – И если я найду этого гада до того, как им займутся пилеры, тем хуже для него, и, кстати, ты, понятное дело, без награды не останешься.
Кучер, пытаясь кое-как править лошадью среди вспыхивающих молний, искоса зыркнул на Финта: во взгляде этом слились гнев, любопытство и смутное недоверие.
– Ах, стало быть, ты для него страшней пилеров, так? А у пилеров, между прочим, здоровенные дубинки, кому и знать, как не мне! – Он широко разинул рот, в котором торчал один-единственный одинокий зуб, и добавил: – Эти ублюдки чертовски убедительны, когда им надо, мы на своей шкуре испытали. – Кучер сплюнул, добавив к грозе влаги в количестве примерно трех дождевых капель, с жалостью оглядел Финта и заворчал, беззубо усмехнувшись: – А чем это ты хуже пилеров, малыш, расскажи-ка дяде!
– Я? Да тем, что у пилеров есть правила. А я миндальничать не привык. И если уж дело дошло до драки, меня-то ничто не остановит – в отличие от пилеров!
Читать бесплатно другие книги:
