Финт Пратчетт Терри

Глава 7

Финт оказывается на волосок от гибели и становится героем дня (опять!); а Чарли разжился материалом для статьи – и загубил лучшие брюки

Финт вернулся домой, сполоснул лицо, вымыл руки, а Соломон между тем разложил по тарелкам мясную запеканку. О своих скитаниях по другим странам Соломон почти ничего не рассказывал, но вот готовить он в путешествиях здорово выучился, что правда, то правда, – причем использовал специи и травы, о которых Финт слыхом не слыхивал.

Однажды Финт спросил Соломона, почему тот решил перебраться в Англию, и Соломон объяснил: «Ммм, видишь ли, друг мой, я так понимаю, в затруднительной ситуации правительства в большинстве своем принимаются стрелять по своим подданным, но в Англии правительству нужно-таки сперва спросить разрешения. А самый цимес в том, что никому нет до тебя особого дела, если ты не слишком шумишь. Ммм, такая страна мне нравится. – Старик помолчал. – Однажды, когда я, как водится, спасался бегством, помню, повстречался мне один довольно лохматый юноша, чтоб он был здоров, который заверил меня, что в один прекрасный день мы покончим со старым миром. Мы тогда от казаков прятались. Порою я, ммм, гадаю, что сталось с молодым Карлом…»

После ужина – такого вкусного, что просто пальчики оближешь, – Соломон с Финтом пошли выгулять Онана, пока солнце катилось к горизонту. Поучительное зрелище представлял собою Соломон, запирающий дверь. Лестница была узкой и шаткой, как и весь дом, как и все вокруг по большей части, но, войдя в мансарду, вы подмечали разницу: стальную арматуру по периметру дверного проема и замок, с виду простенький, а на самом деле чрезвычайно сложный – Соломон его сам смастерил. Чтобы вломиться внутрь, понадобилась бы небольшая армия, и даже Финту приходилось стучаться особым образом, прежде чем Соломон ему отопрет. Некогда мальчишка спросил Соломона, зачем столько хлопот, старик ответил: «Живу долго» – и пояснять не стал.

В медовом зареве вечернего солнца улицы немного смахивали на волшебную страну – очень и очень немного, надо признаться. Но солнце словно бы исцеляло город от грызни, свар и обид дня; несколько ларьков еще не закрылись, и хозяева зажигали лампы по мере того, как свет угасал. Вокруг царили мир и благодать – но ты-то знал, что это лишь пересменок, следом за людьми дня придут люди ночи, в точности как ночь приходит следом за днем, вот только день в общем и целом не имеет привычки шарить в карманах ночи.

Финт с Соломоном выпили пивка в винной лавке; и Онану тоже перепало. Финт рассказал Солу об Онановой находке в канализации и о своих планах наведаться в особняк Мэйхью, чтобы пригласить Симплисити на прогулку по возможности уже завтра. Наконец усталые друзя зашагали обратно в мансарду.

По пути Финт заметил, как что-то ослепительно-яркое сияет в дымном воздухе, и полюбопытствовал:

– Сол, это чего такое? Ангел небось?

Спросил он скорее в шутку, но Соломон ответствовал:

– Ммм, мой опыт общения с ангелами довольно ограничен, мальчик мой, хотя я верю, что они существуют, ммм; однако именно этот ангел, если не ошибаюсь, таки планета Юпитер.

Финт, сощурившись, вгляделся в светящуюся точку.

– А это еще что за зверь такой?

Сол ему чего только не рассказывал; но тут запахло чем-то новеньким.

– А ты не знаешь? Юпитер – это огромный мир, гораздо больше нашей Земли.

Финт вытаращил глаза.

– Ты хочешь сказать, Юпитер – это мир, в котором живут люди?

– Ммм, полагаю, на этот счет у астрономической науки готового ответа нет, ммм, но я таки допускаю, что живут, иначе на что такой мир сдался? И знаешь, что я тебе скажу? Ммм, я скажу тебе, что это таки лишь одна из нескольких планет, то есть миров, которые обращаются вокруг солнца.

– Чего? Я думал, это солнце вращается вокруг нас. Мы ж своими глазами это видим; разве может быть иначе?

Финт окончательно запутался, а вдумчивый голос Соломона между тем продолжал:

– Ммм, таки сомневаться не приходится; это доподлинно установленный факт. Тебе, возможно, также небезынтересно будет узнать, что у планеты Юпитер есть четыре луны и все они обращаются вокруг нее, как наша луна вокруг Земли.

– Это еще как? Ты же только что сказал, это мы вращаемся вокруг солнца. А луна тогда куда вращается? Тоже вокруг солнца, нет?

– Действительно, луна вращается вокруг Земли; они вместе вращаются вокруг солнца, и действительно, ммм, я таки могу заверить тебя, что насчет лун Юпитера все чистая правда, потому что я, в бытность свою в Голландии, своими глазами наблюдал их в телескоп.

Финту казалось, у него голова того гляди лопнет. Надо же, чего выясняется-то! Ты встаешь поутру, ты ходишь по своим делам, ты думаешь, будто знаешь все, что только можно, и вдруг оказывается, что там, вверху, в небесах, все вращается волчком. Финт прямо готов был возмутиться, что его не посвятили в эту тайну раньше. По дороге он жадно слушал, пока Соломон извлекал из недр памяти разнообразные астрономические сведения. Процесс закончился, когда Финт спросил:

– А мы в этих мирах побывать можем?

– Ммм, очень маловероятно, они таки слишком далеко.

Финт призадумался.

– Дальше, чем Бристоль, да? – Про Бристоль он слыхал – кажется, это крупный портовый город, но уж всяко поменьше Лондона.

Соломон вздохнул.

– Увы, Финт, гораздо, гораздо дальше Бристоля; даже еще дальше, чем Земля Ван-Димена[15] – а это, сдается мне, самая удаленная от нас точка, на другой стороне земного шара.

Финту казалось, что все, о чем рассказывает Соломон, впивается в него на манер серебряной булавки: не больно, но здорово будоражит. Перед ним открывался огромный мир, раскинувшийся далеко за пределами подземных туннелей, – и в мире этом полным-полно всего такого, о чем он, Финт, до нынешнего дня даже не подозревал. Его словно встряхнуло: а ведь ему хочется обо всем об этом узнать. Подумал Финт и о Симплисити: вдруг она еще больше заинтересуется молодым человеком, который в таких вещах сечет, – и осознал, до чего ж ему не терпится снова ее увидеть.

Поднимаясь по лестнице, Соломон обронил:

– Если бы ты, Финт, лучше разбирался в буквах, я, пожалуй, мог бы заинтересовать тебя трудами сэра Исаака Ньютона. А теперь пойдем внутрь, что-то сыровато становится. Ммм, ты меня про ангелов спрашивал; ангелы – это, ммм, посланники, так что, думается, все то, что дает тебе новые знания, может считаться ангелом, милый мой Финт.

– А я думал, они носят послания от Бога?

Соломон вздохнул, приступая к нелегкому процессу отпирания двери.

– Ммм, ну что ж, – промолвил он, – если однажды ты перестанешь возиться в… невесть чем, я, пожалуй, потолковал бы с тобой о трудах философа Спинозы, который таки помог бы расширить твой кругозор – насколько я вижу, в голове у тебя свободного места хоть отбавляй – и познакомил бы тебя с понятием атеизма, что со всей определенностью оспаривает веру в Бога. Что до меня, бывают дни, когда я в Бога верю, а бывают, когда нет.

– А так разве можно? – удивился Финт.

Соломон толкнул дверь – и, едва войдя внутрь, принялся суетливо ее запирать.

– Финт, тебе не понять уникальной договоренности между еврейским народом и Богом. – Старик оглянулся на Онана и добавил: – Мы таки не всегда друг с другом согласны. Вот ты спросил про ангелов. А я говорю о людях. Но кто такие люди, скажите на милость, чтобы наделять способностью к любви только себе подобных? Где есть любовь, ммм, непременно должна быть и душа; однако Господь, как ни странно, по-видимому, считает, что души есть только у людей. Я Ему долго втолковывал, почему Ему следует, ммм, пересмотреть Свою позицию в этом вопросе, тем более что какое-то время назад, задолго до того, как я повстречал тебя, однажды я столкнулся с одним перевозбужденным джентльменом, вооруженным убежденностью в том, что всех евреев надо мочить – а тако же и весомым железным прутом, – и надо отметить, что подобная ситуация была мне, ммм, не внове. Онан, в ту пору еще щенок, доблестно тяпнул перевозбужденного джентльмена за неназываемые и тем самым отвлек внимание на себя, так что я сумел сбить его с ног с помощью одного, ммм, приема, усвоенного в Париже. Кто скажет, что этот поступок не был подсказан любовью, тем более что, пытаясь любой ценой защитить меня, Онан в награду за свою самоотверженность получил сокрушительные удары, которые, возможно, и сделали его таким, каков он есть. Ммм, а теперь я таки устал и намерен погасить свет.

В темноте Финт ворочался на своем тюфяке; Онан жадно следил за ним, в надежде, что сегодня как раз одна из таких ночей, когда достаточно зябко, чтобы Финт захотел разделить тонкий тюфяк с пахучей собаченькой. Во взгляде его светилась безоговорочная любовь: такую способна испытывать только собака – собака, несомненно, наделенная душой. Но Онан был собакой до мозга костей, так что метафизика его по сложности заметно уступала человеческой, хотя иногда у него приключался некоторый кризис двоебожия: был бог старый, от которого пахло мылом, и молодой, от которого восхитительно пахло всем на свете – во всяком случае, когда он возвращался из туннелей, и для чувств Онана Финт был что радуга в калейдоскопе. Исполненный надежды пес сосредоточил на Финте всю мучительную искренность своей любви, и Финт сдался – как всегда.

В комнатушке воцарились тишина и тьма; лишь тихонько похрапывал Соломон, да сумеречный свет просачивался сквозь грязное оконце, да звучал запах Онана – каким-то непостижимым образом его улавливало даже ухо.

Снаружи, на улице, застыл одинокий наблюдатель, жалея про себя, что рядом нет второго такого же, потому что одинокий наблюдатель поутру, чего доброго, окажется одиноким трупом, если, конечно, трупы способны ощутить себя трупами – такого рода философские парадоксы очень любил Соломон.

Наверху, в мансарде, Финт спал и во сне слушал, как над головой кружатся планеты, перемежаясь видениями девушки с золотыми волосами.

На следующее утро Финт подскочил еще раньше Соломона; обычно, если никаких планов на день у него не было, он нежился под одеялом до тех пор, пока Онан не принимался вылизывать ему лицо – а ощутить такое дважды никому не захочется.

Соломон не сказал ни слова: он стряпал суп, которому суждено было послужить завтраком, – но Финт заметил, что старик улыбается про себя. Благодаря Соломоновой магии и его связям в Ковент-Гардене самая обычная каша-размазня превращалась в изысканный суп: Финт полагал, что вкуснее никто не сварит, даже Мари-Джо. Но вот Финт отложил ложку.

– Спасибо, Сол, было очень вкусно, но мне пора.

– Ммм, никуда тебе не пора, пока ботинки не почистишь. Ты ж теперь почти джентльмен, по крайней мере при очень плохом свете, и на тебя возложена миссия, ммм, великой важности, так что тебе надо выглядеть как картинка, тем более сегодня, в преддверии новой встречи с мисс Симплисити. В этом городе и без того трудно быть представителем избранного народа; еще не хватало, чтоб меня обвинили в том, что отпускаю такого справного паренька из дому без приличного шмуттера; да меня опять камнями забросают! И только попробуй запачкать костюм – чтоб когда вернулся, на нем ни пятнышка не было! А теперь ботинки, мальчик. – Соломон отпер один из сейфов и протянул Финту металлическую коробочку со словами: – Вот это – настоящая вакса, самое то, даже пахнет приятно, ммм, не то что этот твой поганый свиной жир! Придется тебе потрудиться в поте лица своего: таки будешь надраивать свои подержанные ботинки до тех пор, пока не сможешь разглядеть в них свою не первой свежести физиономию; кстати, о физиономии, вот чем ты займешься после: с физиономией твоей придется повозиться не меньше, чем с ботинками, поскольку вчера вечером ты, ммм, не умылся как следует.

Не давая Финту возразить, Соломон продолжил:

– А потом, пора бы тебе зарубить на носу: то, что ты называешь своими волосами, на самом деле хуже, ммм, монгольских штанов, а это, уж поверь мне, штаны не для слабых духом, сплошь шерсть и ошметки яка; скажу больше, молоком яка монголы, как я понимаю, умащают волосы по особым случаям. Так что, поскольку мне таки не хотелось бы бежать в другую страну, ммм, после того как ты приведешь себя в порядок и станешь похож на доброго христианина – потому что, милый мой мальчик, шансы сделать из тебя приличного еврея, по счастью, невелики, – предлагаю тебе пойти найти настоящего цирюльника и подстричься и побриться у профессионала, а не с помощью, ммм, старика, у которого от усталости руки дрожат.

Финт умел худо-бедно бриться самостоятельно, – хотя, по правде сказать, брить ему было покамест почти нечего, – но он в жизни не стригся как следует, в настоящей цирюльне. Обычно он делал все сам – забрав волосы в горсть, оттяпывал лишнее ножом, а Соломон служил говорящим зеркалом: старик просто стоял перед ним и говорил, где откромсать побольше. Результат, понятное дело, оставлял желать много лучшего – много, очень много; а потом еще полагалось пройтись расческой-вошегонкой, неудобная штука, и это еще мягко сказано, зато зуд унимается. И до чего ж приятно видеть, как мелкие тварюки сыплются на пол, и потом попрыгать по ним, зная, что на ближайшие несколько дней, по крайней мере, ты уже не вшивый олух.

Финт запустил пальцы в волосы – Соломон называл этот метод «германской расческой» – и вынужден был признать, что Сол прав – вот здесь, над бровями, есть простор для совершенствования.

– Я знаю одну цирюльню: видел давеча на Флит-стрит.

Времени еще полно, думал про себя Финт, надраивая ботинки, как велено, в поте лица своего заодно с новообретенной ваксой. Соломон стоял тут же, не давая отлынивать; он упомянул к слову, что ваксу купил в Польше. Похоже, нет числа странам, где Соломон побывал – и откуда в спешке уносил ноги; нечестно вынуждать его снова сниматься с места.

Финт вдруг вспомнил, как Соломон однажды достал из сейфа пепербокс – многоствольный револьвер.

«Тебе он на что?» – спросил мальчишка тогда. А Соломон, помнится, ответствовал:

«Пуганая ворона куста боится. Ну да не так уж и боится, на самом-то деле…»

Начистив ботинки к вящему удовлетворению старика – а угодить тому было непросто, – Финт бегом кинулся в направлении Флит-стрит. На улицах потеплело; и до чего же приятно было чувствовать себя чистым, хотя подержанные шмотки кое-какие сомнения вызывали: все тело свербело и чесалось! Выглядел костюм сногсшибательно, очень хотелось пройтись по улице с этакой вальяжной небрежностью, но все впечатление портил тот факт, что каждую минуту Финт принимался почесываться. Зуду на месте не сиделось, игривый такой зуд попался, ему хотелось поиграть в прятки, он то шмыгнет в ботинки, то обнаружится за ушами, а то проворно проберется в пах, где с ним довольно сложно побороться в публичном месте. Наконец Финт решил, что стоит ускорить шаг – глядишь, станет легче, – и, чуть запыхавшись, вскорости уже стоял перед цирюльней, которую заприметил вчера. Он впервые взглянул на именную табличку на двери – и с трудом разобрал: «Мистер Суини Тодд, брадобрей».

Финт вошел внутрь; помещение казалось пустым – но вот он углядел бледного беспокойного человечка; забившись в парикмахерское кресло, он что-то пил: как оказалось, кофе. При виде Финта брадобрей вздохнул, отряхнул фартук и с вымученной веселостью воскликнул:

– Доброе утро, сэр! Превосходное утречко! Чего желаете?

По крайней мере, он честно попытался вложить в приветствие хоть сколько-нибудь веселья, но с первого взгляда было понятно – чего нет, того нет. Финт в жизни не видел такой скорбной мины, если не считать того случая, когда Онан опозорился больше обычного, сожрав Соломонов ужин, едва старик отвернулся.

Мистер Тодд был со всей очевидностью не из породы весельчаков; уныние к нему словно прилипло; мать-природа скорее предназначала его на роль немого плакальщика, в чьи обязанности входит с подобающе горестным видом сопровождать гроб на кладбище, не произнося ни слова – иначе на два пенса дороже выйдет. Если бы мистер Тодд признал очевидное и не пытался изображать бодрячка, всем было бы легче; это ж все равно что череп нарумянить. Финт завороженно наблюдал. «Может, цирюльники все такие, – думал он про себя. – В конце концов, мне всего-то нужно, что постричься и побриться».

С замирающим сердцем Финт опустился в кресло, а Суини набросил на него белую простыню – жест этот можно было бы назвать театральным, если бы Суини справился с первого раза. Финт вдруг ощутил какой-то смутный, неотвязный запах – откуда-то потянуло гнилостной вонью, к которой примешивались ароматы мыла и лосьонов в баночках. «Тут ведь не мясная лавка, – подумал Финт, – так что держу пари, владелец дома взял да и пробил дыру из сортира прямо в канализацию – как только людям не стыдно!»

Простыня обмоталась вокруг Финтовой шеи – злополучный Суини тотчас же ее снял, многоречиво извиняясь и заверяя, что больше такого не повторится. Повторилось. Причем дважды. На третий раз простыня накрыла Финта более-менее приемлемым для обоих образом, и вспотевший Суини приступил к работе. Кто-то когда-то, вероятно, сказал мистеру Тодду, что цирюльник, в придачу к парикмахерским умениям, должен заучить целую библиотеку шуток, анекдотов и разнообразных острот, в том числе такие, что содержат пикантные замечания о юных барышнях – если в кресле окажется джентльмен подходящего возраста и характера. Однако тот, кто дал подобный совет, просто не учел, что Суини напрочь лишен всего того, что называется живостью, веселостью, беззаботностью или хотя бы элементарным чувством юмора.

Тем не менее Финт видел: мистер Тодд очень старается. Ох ты ж, как же он старался, прямо из кожи вон лез, пока правил бритву на ремне, – перевирал анекдоты, забывал ключевые фразы и, о ужас, хохотал над своей же шуткой, так неуклюже пересказанной. Но наконец Суини посчитал лезвие достаточно острым – и настал черед пены для бритья; ею цирюльник занялся, едва отложив бритву, сверкающим лезвием строго на север – чтобы не затупилось.

Прикованный к креслу Финт благоговейно наблюдал за происходящим; мысли его то и дело перескакивали от зрелища цирюльниковых приготовлений к образу более отрадному: то-то восхитится Симплисити при виде того, как он прифрантился – елы-палы, ни дать ни взять настоящий молодой джентльмен! Вдруг Финт заметил, что пальцы брадобрея все покрыты шрамами; хотя эта небольшая проблема ему, похоже, не мешала: Суини проворно взбивал пену с маниакальным энтузиазмом циркового клоуна. Пена летела во все стороны; перенасыщенная воздухом, она казалась почти управляемой, под стать дирижаблям: она плыла по ветру, словно стремясь поскорее вырваться за пределы этого места; то же самое желание теперь обуревало и Финта – тем более что снова потянуло гнилостным запахом: тяжелый и неприятный, он постепенно заполнял собою комнату.

– Вы в порядке, мистер Тодд? – спросил Финт. – У вас руки слегка дрожат, мистер Тодд.

Лицо цирюльника напоминало стальную маску, если, конечно, сталь способна потеть; Суини раскачивался из стороны в сторону, а глаза его, словно две дыры в снегу, глядели в нездешнюю даль, невесть куда, невесть на что. Финт принялся украдкой выпутываться из простыни, не сводя бдительного взгляда с мистера Тодда. Ох ты ж, вот те на, а теперь мистер Тодд забормотал что-то себе под нос: слова мешались друг с другом, пытаясь вырваться на волю, а некоторые так торопились удрать от раскачивающегося брадобрея, что обгоняли сами себя.

Глядь, а Суини уже стоит между Финтом и дверью на улицу и размахивает блестящим лезвием, как новобрачная по завершении обряда, высматривая, кто поймает букет…

Финт, надеясь, что не выдаст себя оглушительным стуком сердца, спокойно проговорил:

– Мистер Тодд, расскажите, что такое вы видите; наверняка что-то ужасное. Я могу вам помочь?

Бум, бум, колотилось сердце, но Финт словно не слышал. И Суини Тодд, к несчастью, тоже; его бормотание временами начинало звучать чуть более внятно. Стараясь не делать резких движений, Финт медленно и осторожно приподнялся с кресла и встал на ноги, размышляя про себя: может, опиум? Он принюхался – лучше бы он этого не делал! – нет, спиртом от этого человека тоже не пахнет. Как можно более мягким голосом Финт произнес:

– На что вы такое смотрите, мистер Тодд?

– Они… они возвращаются. Да, да, возвращаются, хотят забрать меня с собой… Я их помню… Вы, сэр, знаете, на что способно пушечное ядро? Иногда они подпрыгивают вверх-вниз, так забавно, ха, а еще – катятся по земле, и какой-нибудь парнишка… да, совсем зеленый парнишка с фермы в Дорсете или Ирландии, у которого голова битком набита всяким вздором про бои и битвы, а в кармане – неумело нарисованный портрет его девушки, а он ведь и впрямь запал ей в душу, как же – храбрый воин, едет сражаться с Бони… Этот юный герой видит, как страшное ядро катится по траве, – ни дать ни взять игра в кегли! – и как распоследний идиот зовет своих приятелей, тех, что выжили, и бежит пнуть его хорошенько, знать не зная, сколько в том ядре еще осталось силы. Хватит, чтобы оторвать ему ногу, и не только ногу. Цирюльник и хирург, это я, скорее хирург, чем цирюльник на поле боя, оно отчасти сродни скотобойне, но платят малость получше… Я их вижу перед собой, наяву… люди изломанные, изувеченные, творения Господа, изуродованные до неузнаваемости, страшно, страшно… вон они идут… они идут, они всегда идут, наши славные герои, одни служат глазами тем, кто ослеп, другие тащат тех, кто обезножел, а третьи кричат за тех, кто лишился голоса…

Бритва кружила и танцевала в воздухе, гипнотизируя взгляд, взад и вперед, туда-сюда, а Финт медленно подбирался к вспотевшему цирюльнику.

– Бинтов не хватало, лекарств не хватало, не хватало самой… жизни… – бормотал Суини Тодд. – Я пытался. Я никогда не угрожал оружием другому, я только пытался помочь, там, где лучшая помощь – это милосердный нож, и все-таки они приходят… они приходят сюда… все время… ищут меня… Говорят, что они не мертвы, но я-то знаю. Мертвы, а ходят. Ох! Как жалко, как жалко…

Тут Финтова рука, что уже некоторое время следовала за прихотливым полетом непредсказуемого лезвия, мягко поймала кисть, его сжимавшую, и Финту показалось, будто он и сам видит этих солдат – так гипнотизировало волнообразное движение бритвы; он чувствовал, будто его против воли тащат к какому-то ужасному финалу, – но тут внутренний Финт, мастер по части выживания, очнулся, отсалютовал, взял под контроль Финтову руку и аккуратно и осторожно вынул бритву из пальцев Суини Тодда.

Тот продолжал раскачиваться: он словно ничего не заметил. Неотрывно глядя туда, куда так не хотел смотреть Финт, он просто выпустил бритву и рухнул в кресло. Вокруг него тихо оседала пена.

Лишь тогда Финт осознал, что они не одни, – пока он погружался в призрачный мир Суини Тодда, в дверном проеме – и вели они себя на диво тихо для своего брата! – возникли двое пилеров: обильно потея, они пялились во все глаза на него и на бедного брадобрея. Один из пилеров воскликнул: «Матерь Божья Пресвятая Богородица!» – и оба отпрыгнули назад, – а Финт сложил бритву и убрал ее в карман от греха подальше. А затем обернулся, жизнерадостно улыбнулся пилерам и поинтересовался:

– Я могу вам чем-нибудь помочь, джентльмены?

После чего мир обезумел – ну, чуть больше, чем до того. Финта обступили люди, в тесную цирюльню пилеров набилось, что сельдей в бочке; они устремились в глубину комнаты, загремел замок, громыхнул удар ноги, где-то вдалеке послышались страшные ругательства. Волна трупной вони поистине кладбищенского размаха прокатилась через все помещение под вопли толпы, Финта внезапно затошнило – и при этом, как ни странно, он слегка подосадовал, что так и не удалось подстричься.

Снаружи засвистели полицейские свистки, в цирюльню ворвались еще пилеры, двое подхватили опрокинувшегося и, вероятно, бесчувственного мистера Суини Тодда; по лицу его бежали слезы. Его тут же выволокли наружу, а Финт остался в кресле в эпицентре тарарама, достаточно шумного, чтобы приписать к нему еще одно «ра», а то и «рам». Со всех сторон на Финта глядели чьи-то лица, стоило ему шевельнуться, и над толпой прокатывалось сдавленное аханье; все еще не вполне понимая, на каком он свете, он смутно услышал голос одного из пилеров, что как раз вышел из подвала со словами:

– Он просто стоял. В смысле, вот просто стоял как влитой, лицом к лицу с этим типом, не моргнув и глазом, выжидая удобного момента, чтобы выхватить страшное оружие! Мы ни слова не смели произнести, потому что видели: преступник вроде как во сне – во сне размахивает смертельным оружием! Что я могу сказать? Умоляю вас, леди и джентльмены, не нужно спускаться в подвал. Не нужно, прошу вас; потому что если спуститесь, вы там такое увидите, что не порадуетесь. Фред, не пускай их! Назвать это кровавой бойней – значит ничего не сказать. Поверьте моему слову, я знаю, что говорю, – я ж в прошлом солдат. Я при Талавере[16] сражался – и там был ад кромешный. Но там внизу меня прям наизнанку вывернуло, точно говорю. В смысле, такая там вонь стоит. Неудивительно, что соседи начали жаловаться. Да, сэр, вы, сэр, чем я могу вам помочь?

Словно в тумане, Финт увидел, как следом за пилерами явился не запылился Чарльз Диккенс.

– Меня зовут Диккенс, – представился Чарли, – и я знаю юного Финта за человека во всех отношениях превосходного и достойного доверия; это тот самый герой, что спас редакцию «Морнинг Кроникл» не далее как позавчера вечером; наверняка вы все об этом уже наслышаны.

Финту слегка полегчало, тем более что загремели оглушительные аплодисменты; он оживился еще больше, когда кто-то в толпе заорал:

– Предлагаю устроить подписку для храброго юноши! Даю пять крон!

На этом этапе Финт попытался подняться на ноги, но Чарли Диккенс, склоняясь над ним, мягко толкнул его обратно в кресло, придвинулся совсем близко, так что его губы оказались у самого Финтова уха, и зашептал:

– Было бы уместно слегка застонать, друг мой, вследствие пережитого вами ужаса. Доверьтесь мне как журналисту: вы снова герой дня; жаль будет неосторожным высказыванием испортить весь эффект. – Он придвинулся еще на дюйм и еле слышно добавил: – Вы только послушайте, как они наперебой сулят герою золотые горы; а теперь я осторожно помогу вам подняться на ноги и уведу под сень роскошных чертогов редакции «Кроникл», где настрочу такую статью – ничего подобного из-под пера не выходило со времен Цезаря!

Чарли заулыбался. Вот хитрющая лиса, подумал Финт – пока непостижимый мир стремительно вращался вокруг него и оглушал какофонией звуков. А Чарли наклонился еще ближе и сообщил:

– Кстати, мой бесстрашный друг, вам небезынтересно будет узнать: мне только что сообщили, что мистер Суини Тодд этой своей бритвой перерезал глотку шести джентльменам, что заходили к нему на неделе подстричься и побриться. Если бы не ваша почти волшебная реакция, вы бы стали седьмым. Это были мои лучшие брюки! – взревел, или, скорее, завопил он, потому что Финт внезапно изверг из себя завтрак прямо на Чарли.

Спустя какое-то время Финт уже восседал за длинным столом в кабинете редактора «Кроникл», мечтая поскорее поспешить к Симплисити. Напротив него устроился Чарли – он почти не злился, потому что с тех пор, будучи человеком со средствами, приобрел себе новую пару брюк, а пострадавшую отослал в чистку. Внутренняя перегородка кабинета доходила до половины высоты стены, так что работники отдела новостей, проходя мимо, видели, что происходит внутри, – а сейчас любопытные шастали туда-сюда прямо толпами. И задерживались тоже: каждый писатель, журналист и печатник находили повод поглазеть на юношу, который, если верить волшебному уличному телеграфу, уложил на обе лопатки кошмарного Демона-Цирюльника с Флитстрит.

Финта все это начинало не на шутку раздражать.

– Да я его, почитай, пальцем не тронул! Просто осторожно толкнул вниз и отобрал из рук треклятую бритву, вот и все! Честно! Он ведь, казалось, словно опиума наелся или что-то вроде, потому что он видел мертвых солдат – мертвецы шли к нему навстречу, клянусь, и он с ними разговаривал – ему вроде как стыдно было, что он не сумел их спасти. Сущая правда, мистер Чарли, я вам клянусь, я их тоже видел, если на то пошло! Бедолаги, которых взрывом на ошметки разорвало! Хуже того, люди, которых разорвало только до половины, они кричали от боли! Он не демон, мистер, хотя, сдается мне, побывал в аду, а я никакой не герой, сэр, ну вот нисколечко не герой. Он не гад, он не в себе, ему плохо, он в уме тронулся. Вот и все, сэр, вся подноготная, сэр. И эту самую правду вам надо записать. В смысле, я никакой не герой, потому что мне думается, он не злодей, сэр, если понимаете, к чему я клоню.

В сияющей чистотой комнатушке повисла тишина, отчасти заполненная пристальным взглядом Чарли. Тикали часы; даже не оборачиваясь, Финт чувствовал: сотрудники редакции по-прежнему не упускают случая на него полюбоваться – на скромного и непритязательного героя дня. Чарли неотрывно смотрел на него, поигрывая пером. Наконец он со вздохом проговорил:

– Дорогой мой мистер Финт, правда – штука непростая; это, чтоб вы знали, сложная конструкция под стать Небесам. Нам, журналистам, простым работникам пера, приходится вычленять из нее те истины, что человечество – а оно не под стать Богу – сумеет понять. В этом смысле все на свете люди – писатели и журналисты: каждый сочиняет внутри собственной головы повесть о том, что видел и слышал, несмотря на то что человек, сидящий напротив, возможно, составит совершенно иное представление о природе события. В этом – спасение журнализма и его проклятие: осознание того, что на головоломку почти всегда можно взглянуть с разных точек зрения.

Чарли еще поиграл пером – и со смущенным видом продолжил:

– В конце концов, мой юный Финт, кто вы такой? Благородный молодой человек, отважный и решительный и, очевидно, вообще не знающий, что такое страх? Или, может быть, – предположу, что так! – уличный голодранец, в избытке наделенный звериной хитростью и удачливостью самого Вельзевула. Так я скажу вам, мой друг, что вы – и то и другое, включая все многообразие оттенков между ними. А мистер Тодд? Он в самом деле демон? – те шестеро из подвала подтвердили бы, что да! Если бы, конечно, могли заговорить. Или он жертва, как вы предпочитаете думать? Где же правда? – спросите вы, если бы я дал вам шанс заговорить; а я пока что не дам. Мой ответ вам таков: правда – это туман, в котором один видит небесное воинство, а другой – летающего слона.

Финт попытался запротестовать. Никаких небесных воинств он в жизни не видел, равно как и слонов – он понятия не имеет, что это, – хотя готов поставить шиллинг, что Соломон, верно, в своих странствиях повидал и то и другое.

Но Чарли как ни в чем не бывало продолжал:

– Пилеры видели, как молодой человек одолел убийцу, размахивавшего кошмарным оружием, и на данный момент это – правда, которую нам следует напечатать в газете и восславить. Однако я добавлю ноту – скажем так, несколько иного свойства – и сообщу, что герой дня тем не менее сжалился над несчастным, понимая, что тот повредился в уме, насмотревшись на ужасы недавних войн. Я напишу, как вы красноречиво доказывали мне, что мистер Тодд сам – жертва войны, как и покойники из его подвала. Я доведу ваше мнение до сведения властей. Война – это страшно; многие возвращаются домой израненными, пусть раны их и не видны взгляду.

– Это вы здорово придумали, мистер Чарли, – менять мир с помощью росчерка пера по бумаге.

Чарли вздохнул.

– Не факт, что получится. Его либо повесят – либо отправят в Бедлам. Если не повезет – потому что я сомневаюсь, что у него хватит денег оплатить комфортное там пребывание, – то в Бедлам. Кстати, я буду очень признателен, если вы заглянете завтра в «Панч», чтобы наш художник, мистер Тенниел, нарисовал ваш портрет для печати.

Финт пытался осмыслить услышанное.

– Вы устраиваете представления с Панчем и Джуди?

– Нет, я не устраиваю никаких представлений. «Панч» – это новое периодическое издание, журнал про политику, литературу и юмор, а юмор – на случай, если вы не знаете, – это то, что способно рассмешить и по возможности заставить призадуматься. Один из основателей «Панча» – мистер Мэйхью, наш общий друг. – У Чарли внезапно отвисла челюсть, и он лихорадочно нацарапал несколько слов на листе бумаги. – Ну, ступайте, радуйтесь жизни и, будьте так добры, возвращайтесь сюда завтра как можно раньше.

– Прошу прощения, сэр, но у меня в любом случае сейчас назначена деловая встреча, – промолвил Финт.

– У вас назначена деловая встреча, мистер Финт? Право слово, вы очень разносторонняя личность.

Уже выбегая из издательства, Финт гадал про себя, что такого Чарли имел в виду. Черт его подери, если он подступится к Чарли с вопросом; но он выяснит, что это значит, как можно скорее. Так, на всякий случай.

Глава 8

Молодой человек приглашает свою девушку на оздоровительную прогулку, а миссис Шарплис становится послушной и кроткой

Финт со всех ног бежал к особняку Мэйхью, а перед его мысленным взором маячили развеселая физиономия и крючковатый нос мистера Панча, который избивает жену, мутузит полицейского и выбрасывает из окна младенца – а все дети хохочут. Чего тут смешного? – недоумевал Финт. Чего тут вообще смешного? Он прожил на улицах семнадцать лет и знал – смешно там или не смешно, но это правда жизни. Не всегда, конечно, но частенько, если человек опустился совсем низко, ему не приходит в голову ничего лучше, как драться: он бьет жену, бьет ребенка и рано или поздно попытается ударить палача, да только этот удар никогда не достигнет цели, и, о, как хохотали дети над мистером Панчем! Но Симплисити не смеялась…

Припустив быстрее, Финт добрался до места, если верить лондонским колоколам, примерно к тому времени, когда с ланчем только что покончили. Расхрабрившись, Финт направился к парадной двери – в конце концов, он юный джентльмен, которому назначена деловая встреча, – и позвонил в звонок. Он шагнул назад – дверь открыла миссис Шарплис, выдала ему ненавидящий взгляд и тут же захлопнула дверь, расписки не дождавшись.

Несколько секунд Финт глядел на демонстративно закрытую дверь и думал: «А я отказываюсь в это верить». Он выпрямился, отряхнул пиджак и снова схватился за шнурок звонка; и трезвонил до тех пор, пока наконец дверь не открыла та же самая особа. Но Финт был к тому готов; она еще и рта в полную ширь не открыла, как он выпалил:

– Нынче утром я победил Демона-Цирюльника с Флит-стрит, и если вы меня не впустите, посмотрим, что скажет на это мистер Диккенс в своей газете! – Экономка кинулась в дом, а Финт крикнул ей вслед: – Большими буквами!

Он еще подождал у открытой двери, и очень скоро навстречу ему вышла миссис Мэйхью, улыбаясь так, словно не была вполне уверена, уместна ли тут улыбка. Не доходя нескольких шагов, она, понизив голос, осведомилась тоном человека, ожидающего услышать в ответ самую что ни на есть вопиющую ложь:

– Это правда, молодой человек, что нынче утром вы победили кровожаднейшего из злодеев на Флит-стрит? Мне кухарка рассказала; и, если верить мальчишке из мясной лавки, о новостях уже весь Лондон судачит. Неужели это в самом деле были вы?

Финт вспомнил, как Чарли объяснял про туман. Подумал о том, что хочет снова увидеть Симплисити, попытался принять вид одновременно застенчивый и героический. Но все же заставил себя признаться:

– Ох, миссис Мэйхью, оно все прямо как в тумане.

Это сработало; миссис Мэйхью заговорила снова:

– Полагаю, мистер Финт, вы не слишком удивитесь, что сама Симплисити после вашего недавнего визита ясно дала нам понять, что хотела бы выйти на солнышко на оздоровительную прогулку вместе с вами, как вы тогда предложили. Поскольку денек выдался такой погожий, а здоровье мисс Симплисити явно идет на поправку, я не нашла в себе сил отказать ей в просьбе. Но, как мы уже говорили, отпустить вас без присмотра я не могу: вас будет сопровождать компаньонка.

Финт позволил небольшой паузе воцариться – и тут же отречься от престола. Он попытался воспроизвести тот характерный звук, с которого Соломон начинал разговор, добавляя ему приятности и задушевности, и промолвил:

– Ммм, я вам бесконечно признателен, мадам, и, раз уж зашла речь, если вы не возражаете, мне бы где-нибудь посидеть тихонько, прийти в себя да отдышаться, пока Симплисити собирается. Мне все-таки здорово досталось.

Миссис Мэйхью тотчас же по-матерински захлопотала над гостем.

– Ох, бедный, милый мальчик! – воскликнула она. – Как вы, должно быть, страдаете! Вы серьезно ранены? Не послать ли за доктором? Может, вы приляжете?

Финт поспешил задавить грядущий кошмар в зародыше и, не переводя дыхания, запротестовал:

– Нет-нет, пожалуйста, не надо, мне бы просто побыть одному минуту-другую, чтоб оправиться, если не возражаете. Мне сразу полегчает.

Суетясь, как курица вокруг единственного цыпленка, миссис Мэйхью повела гостя по коридору и открыла дверь в комнатушку, всю отделанную белой и черной плиткой, с великолепным клозетом, не говоря уже об умывальном тазике. Тут же стоял кувшин с водой.

Едва оставшись один, вдали от посторонних глаз, Финт попытался с помощью воды хоть что-нибудь сделать с волосами, которых, по счастью, не коснулись заботливые руки мистера Тодда, кое-как привел себя в порядок и воспользовался клозетом. И подумал: что ж, в глазах миссис Мэйхью он герой, но речь-то идет о Симплисити, верно? А сама Симплисити вроде бы отлично поняла все то, что он сказал накануне, – и сама была крайне заинтересована в этой прогулке.

Финт в жизни не слышал афоризма «цель оправдывает средства», но, учитывая, где и как он рос, этот принцип вошел в плоть и кровь. Так что, выждав некоторое время и картинно постонав малость, Финт вновь перевоплотился в героя и вышел из отхожего места, готовый к встрече со своей юной леди.

Миссис Шарплис ждала в прихожей; на сей раз она взглянула на Финта не без робости – как и полагается смотреть на человека, попавшего в новости, и какие новости! А поскольку день выдался такой хороший, у Финта хватило великодушия одарить ее сдержанной улыбкой; ответом ему была жеманная гримаска, наводившая на мысль, что военные действия хоть и не вовсе позабыты, но по крайней мере временно приостановлены. В конце концов, он сейчас – раненый герой, а это что-нибудь да значит, даже для таких, как миссис Шарплис.

Однако Финт заметил, что миссис Шарплис взяла со столика в прихожей записную книжечку – люди такими пользуются для заметок, к ним еще крохотный карандашик на шнурке крепится. Значит, экономка полагает, у нее будет повод что-то записать. Финт, который всегда держался от алфавита подальше, внезапно пожалел, что так и не занялся вплотную столь занудным делом, как чтение, – оно всяко лучше, чем разбирать буквы медленно, по одной за раз. Поздно, слишком поздно! – наверху лестницы возникло какое-то движение, и миссис Мэйхью сошла вниз, ведя за руку Симплисити, – она спускалась очень осторожно, сперва нащупывая одной ногою нужную ступеньку и только потом переставляя вторую ногу. Это заняло какое-то время, по ощущениям Финта, где-то с год, пока обе дамы наконец не оказались в прихожей.

Миссис Мэйхью улыбнулась ему улыбкой, которая оставляла желать, но Финт глядел только на Симплисити. Он отметил, что миссис Мэйхью заботливо снабдила ее капором и шалью, почти закрывавшими лицо, а значит, по большей части и синяки, которые уже постепенно сходили. Поймав взгляд Финта, Симплисити так и засияла – о да, это было самое настоящее сияние, потому что капор окружал ее на манер ширмы так, что лицо было словно подсвечено.

Финт подал даме руку.

– Здравствуйте, Симплисити; я так рад, что вы согласились выйти со мной на небольшую прогулку.

Симплисити протянула ему ладошку, легонько сжала его пальцы и сказала… что-то, чего Финт не расслышал; она повернула голову чуть в сторону, так что он заметил синяки на ее шее, и тот груз, что он носил в себе, почти не замечая, внезапно ожил и зашептал ему: «Гады тебе за это ответят!» В тот миг ему померещилось, будто в глазах Симплисити что-то блеснуло, как вспыхивает падучая звезда на пути к земле; он такую видел только раз, очень давно и очень далеко, на Хампстед-Хит, а других с тех пор и не случилось, потому что если ты тошер, так на падучие звезды особо рассчитывать не приходится. А Симплисити так и не выпустила его руку, что было необыкновенно приятно, но непрактично, разве что Финт собирался всю дорогу пятиться спиной.

В конце концов Финт осторожно высвободился, обошел девушку кругом, взял за другую руку, все одним движением – никто не пострадал! – и бережно повел ее к калитке, на цыпочках пробираясь через крохотный палисадничек перед домом, где несколько роз пытались изменить мир к лучшему. В наши дни такое все чаще видишь, думал про себя тошер; люди, у которых наконец-то достало денег поселиться в приличном квартале, пытаются даже свои маленькие садики превратить в миниатюрное подобие Букингемского дворца.

Неспешно гулять по Лондону ему доводилось нечасто; в конце концов, он же Финт, проворный и верткий, он нигде не задерживается подолгу, чтоб не сцапали. Но сейчас на руку его опиралась Симплисити, и он понимал, как ей нужна его поддержка, и замедлял поступь, а в результате замедлялись и мысли, так что кусочки головоломки сходились аккуратно и четко, а не наспех и как попало. Финт оглянулся на миссис Шарплис: она шла позади, чуть поотстав. Время едва перевалило за полдень, в этой части Лондона гулять было одно удовольствие; в ясном солнечном свете он чувствовал себя до странности счастливым и совершенно в своей стихии – под руку с девушкой. Симплисити подстроилась под его шаг; всякий раз, как Финт к ней оборачивался, она улыбалась ему, и вокруг царили мир и покой, которые в трущобах воцаряются разве что к часу ночи, когда мертвецы уже свое откричали, а живые вдребезги пьяны и плевать хотели на всех и вся. Внезапно Финту стало все равно, опознает Симплисити что-нибудь важное или нет; довольно было уже того, что они рука об руку прогуливаются по улице.

Однако ж некая часть Финта, которая финтить и уворачиваться никогда не разучится, направляла его глаза и уши, заставляла вслушиваться в каждый шаг, вглядываться в каждое лицо и наблюдать за каждой тенью, просчитывать, прикидывать, оценивать и делать выводы. Но тут впереди замаячила старуха по прозвищу Дряблая Молли, и Финт сосредоточил внимание на ней.

Дряблая Молли долго представляла для Финта неразрешимую загадку: тошер все ломал голову, откуда берутся цветы, которыми она торгует на улицах, – эти ее хрупкие, изысканные букетики и бутоньерки. Однажды старуха, по лицу которой во все стороны разбегались непоседливые морщины, рассказала ему откуда, и с тех пор Финт никогда более не смотрел на кладбища прежними глазами. У него аж мурашки пошли по спине; но он рассудил так: наверное, когда ты так стар, что будешь постарше многих, похороненных под твоими ногами, и, стало быть, и сам какого-никакого уважения заслуживаешь, так почему бы и не «позаимствовать» цветочки, рассыпанные по надгробиям свежих могил. Кому с того хуже-то? А если задуматься, так цветы, украденные у незабвенных усопших, которые, посмотрим правде в глаза, уже едва ли способны вдохнуть аромат, тем не менее помогают выжить славной старушке.

Грустно подумать и жутко вообразить, как Молли ночами на кладбище методично собирает цветочные венки, чтобы осторожно разъять их под покровом тьмы и любовно составить букетики для живых. Так ли важно для судеб мира, что мертвецы недосчитаются своих цветов, которых даже не видят, если бедная старая Дряблая Молли, у которой, похоже, последний зуб остался, продержится в живых еще хотя бы ночь. Кроме того, решил Финт, некоторые венки с виду ни дать ни взять целая цветочная лавка, так что цветочком больше, цветочком меньше, для них без разницы; и при этой мысли Финт почувствовал себя чуть лучше.

Вот почему он мягко повлек за собою Симплисити прямиком к старухе, которая с жалким, несчастным видом скорчилась на тротуаре – ей даже притворяться особо не надо было. Финт отдал шестипенсовик – да, целых шесть пенсов! – за букетик благоуханных цветов. А если покойнички и перевернулись в гробах, так разве потихоньку, спасибо им большое; кроме того, поразмяться им только на пользу.

Вручая цветы Симплисити, он смог сказать только: «Это вам подарок», а она воскликнула – в самом деле воскликнула! – «Ой, розы!» – Финт был уверен, что ему не послышалось. Губы ее задвигались, губы ее сами превратились в розу, произнося эти слова, и сомкнулись снова; кажется, Симплисити сама себе удивилась, а Финту в глубине души снова отчаянно захотелось набить кому-то морду.

И тут девушка произнесла:

– Финт, умоляю вас, я слышала их разговор. Я очень признательна миссис и мистеру Мэйхью, но… все именно так, как я боялась. Я слышала, как они говорили, что будут очень рады, когда меня отошлют назад, под защиту мужа. – В лице ее отразился неизбывный ужас.

Финт оглянулся через плечо на экономку: та держалась в нескольких шагах позади, крепко сжимая записную книжку, и прошептал: