С мамой о прекрасном. Русская живопись от Карла Брюллова до Ивана Айвазовского Соловьева Инна

Глава 11

Нико Пиросмани

Нико Пиросмани (родился в 1862 году, предположительно в селе Мирзаани, в Кахетии, Российская империя, ныне Грузия, умер 5 мая 1918 года в Тифлисе, ныне Тбилиси) – грузинский художник-примитивист. Его родители – Аслан Пиросмани и Текле Токликишвили – были крестьянами. После смерти отца, матери и старшего брата маленького Нико взяла на воспитание помещица Эпросине Калантарова, вдова фабриканта Ахверди Калантарова. Самостоятельно обучившись рисованию, Пиросмани в 1882 году (по другим данным – в 1888 году) вместе с художником-самоучкой Гиго Зазиашвили организовал живописно-малярную мастерскую, специализировавшуюся по изготовлению вывесок. В 1894 году он открыл в Тбилиси молочную лавку, но в 1901-м вышел из дела. Пиросмани был беден, а потому вынужден был расписывать стены винных подвалов и ресторанов, а также рисовать вывески и портреты. Образовавшееся в 1916 году в Тифлисе Общество грузинских художников пригласило Пиросмани на одно из первых заседаний и поручило художнику Ладо Гудиашвили оказать ему материальную помощь. Но после появления в одной из тифлисских газет карикатуры на Пиросмани тот отошел от Общества и в дальнейшем избегал встреч с кем-либо из профессиональных художников. Умер в бедности. Местонахождение его могилы неизвестно.

Автопортрет

1900 год

1909 год, Тифлис. В театре «Бель вю» – концерты красавицы актрисы Маргариты де Севр. Старый добрый Тифлис, с его улочками, с его жителями, с его радостями и огорчениями, с его кинто. Кинто – так грузины называют деловых мужчин, которые умеют красиво одеваться и нравиться женщинам. Кинто торговали зеленью и прочими товарами. Мало того, у каждого кинто был красный платочек, который предназначался для взвешивания. В этом был особый шик. И мужчины эти умели проводить время красиво! Собирались в харчевнях, в духанах – и говорили обо всем на свете. На их языке это называлось «кутёж». Это сейчас говорят: «Я пошел на встречу». А тогда в Тифлисе говорили: «Я пошел на кутёж».

Говорят, что эту красавицу Маргариту увидел Нико, когда торговал молочными продуктами. Он вместе с компаньоном держал молочную лавку. Увидел Маргариту и влюбился в нее. А дальше – не в день ее рождения, а в день своего рождения – он продал свою долю в предприятии и все, что выручил, все деньги потратил на цветы. Там были арбы, полные арбы цветов. Арба за арбой двигались к ее гостинице. И вскоре все, что было перед ее гостиницей, все пространство было заполнено цветами. Она проснулась… от запаха. Проснулась от необычайного аромата, и этот запах был такой, что она поняла – сегодня будет счастье. И она не вышла, не выскочила к окну, нет-нет. Она оделась в самое красивое платье, подошла к этому окну и распахнула его. И то, что она увидела, никто никогда в своей жизни не видел и не увидит. Потому что все было в цветах. И никто не посмел идти по этим цветам. И только один человек, высокий, худой, но красивый, с седой головой, двигался по этим цветам.

И она выскочила к нему, а народ стоял вокруг и смотрел – что будет. И она поцеловала Нико в губы. И только после этого убежала с каким-то другим красавцем. Только один вопрос она ему задала: «Нико, почему в твой день рождения, а не в мой?» Но вопросы Пиросмани задавать было бесполезно.

Кутеж трех князей

1909 год

Это одна из легенд о великом грузинском художнике Нико Пиросмани. Красивый миф – едва ли соответствующий действительности, так как биографы утверждают, что во время гастролей Маргариты де Севр в Тифлисе Пиросмани уже не был совладельцем молочной лавки.

Этот миф оказался живучим, потому что Пиросмани был удивительным художником и потому что он был и остался художником, которому нет равного в веках. Он работал в стиле примитивизма, потому что был самоучкой и нигде не учился. На его картинах те образы, которые являлись к нему. Те образы, которые он видел. Та маленькая страна, в которой он жил, где он любил, хоть иногда и безответно. Но как он сумел сделать ее теплой, красивой, открытой, приятной для всего мира! Пиросмани иногда сравнивают с Анри Руссо. Но насколько же Руссо более манерный по сравнению с Пиросмани, насколько менее искренний! Хотя тоже великолепный, великий.

Пиросмани создал жанр фантастического реализма. У него все вполне реально, но при этом есть ощущение абсолютной сказочности. И все, что говорят о нем, – все это правда и одновременно миф.

Он действительно родился в бедной семье. Отец его работал садовником в поместье богатого бакинского фабриканта Калантарова. Вдова этого фабриканта по-доброму отнеслась к Нико, у которого рано умер отец, умерли мать и старший брат. Она понимала, что это мальчик с богатым внутренним миром. Старалась его не обидеть. Она говорила: «Не трогайте Нико, Нико не такой, как все!»

Актриса Маргарита

1909 год.

Он действительно был не такой, как все, с самого детства. У него был свой внутренний мир, он был страшно обидчивый, у него были какие-то фантазии. У него вообще не было ощущения времени. Он не понимал, как это – «приди к этому часу и сделай то-то». Он только понимал, что он не такой, как дети хозяев, и страдал от этого. Долгое время он жил в этом гостеприимном доме, но уже понимал, что нужно, наверное, ему уходить. И наступает момент, когда он начинает самостоятельную жизнь.

Характер формируется, а вот дар еще не пробивается. Нико организует живописно-малярную мастерскую, но прогорает. Какое-то время работает на железной дороге (с 1890 по 1894), но эта работа – нетворческая – не пришлась ему по душе. Когда он уволился, ему выплатили выходное пособие, на которое он купил молочную лавку. Вскоре нашелся компаньон – Дмитрий Алугишвили.

Семейная компания

1907 год

Но торговать Нико тоже не любил. Не то чтобы он был ленивым. Нет, ни в коем случае. Просто это как-то некрасиво – торговать. Брать деньги. Он уходил на целый день, а компаньон прибегал: «Боже мой, Нико, что ты наделал, лавка открыта!» Он отвечал: «Пусть так берут». Вот это его характер. Может быть, этот рассказ – тоже один из мифов.

Что поражает в картинах Пиросмани? Поражает прежде всего даже не искренность. Искренность – это, безусловно, необходимый атрибут наивного искусства. Но в Пиросмани поражает умение взглянуть на мир новыми, свежими, абсолютно невинными глазами и изумиться этому миру. Удивиться его красоте. Удивиться его величию. А величие он видел во всем. В куске хлеба, который лежал на столе. В бурдюке вина. В луне, которая появилась на небе. В мужчинах, которые приходили на кутёж. Это удивление и радость перед красотой мира.

Он писал иногда на жести, иногда на клеенках. Были такие черные и белые клеенки, замечательный, кстати, материал. Краски он делал сам.

Фуникулер в Тифлисе

Начало ХХ века

И остались картины. Он написал их на самом деле более двух тысяч. А осталось всего 300 работ. Но какого качества! Его письмо плавное, тягучее, густой мазок, который потрясающе держит форму. И перспектива есть у него. Картина «Фуникулер в Тифлисе» – там и перспектива, там все есть. Но это все присуще только ему, его собственному видению.

Даже трудно сказать, что он прошел какие-то этапы в своем развитии. Какие-то картины у него, например вывески духанов, – сразу, с самого начала «настоящие». Люди в своем времени, люди при своем занятии. Люди достойные, люди уважаемые. Никакой суеты. Он на самом деле больше всего любил проводить время в духане. Почему? Вот там, ему казалось, люди занимаются делом. Вот там они спокойно сидят, спокойно выпивают, спокойно обсуждают свои проблемы. Вот это красивое времяпрепровождение. А то, что они работают, – это казалось ему какой-то суетой. Это не была для него настоящая, красивая жизнь. Вот жизнь красивая – здесь.

Да, его называли человеком не от мира сего. Он и правда был человеком не от мира сего. Вел бродячий образ жизни. Часто никто даже не знал, где он ночует. Но каждое утро он появлялся перед духаном со своим ящичком – у него был красивый деревянный ящичек с красками. И он всегда был в чистой рубахе и не носил маленьких войлочных шапочек, как все. Он ходил в шляпе. Его уважали, называли «жантельмен». При этом он был негордый, слушался своих заказчиков. И если ему говорили: «Нико, прошу тебя, нарисуй на этой вывеске зайца», – рисовал. Казалось бы, при чем тут заяц на вывеске кафе, ресторана? А он рисовал. Он шел навстречу заказчику и никогда не говорил, что ему мало дали денег. Это все было ниже его.

Трудно нам понять его – он жил в своем собственном мире. Быть может, большие деньги его бы сгубили. Хаим Сутин, когда стал большим художником, все равно ел из консервных банок, даже живя в пятизвездочных отелях, и оставлял всюду эти банки, вскрытые консервным ножом. Потому что для него, как и для Пиросмани, это было неважно.

Портрет Георгия Саакадзе

1913 год

Пасхальный барашек

1914 год

Пиросмани любил изображать животных – но он не был анималистом. Животные – это были характеры. Это была сила, это была ревность, это была храбрость, это был грузинский фольклор, который жил в нем. Это было уважение к Руставели. Пиросмани был грамотным человеком, что, в принципе, неудивительно, – он воспитывался в семье Калантаровых и там многому научился. Он знал русский язык и вывески писал по-русски.

Но вот Пиросмани все больше и больше пьет. Он опускается. И когда его нашли братья Илья и Кирилл Зданевичи, которые и сделали Пиросмани имя, и Илларионов приехал в Тифлис, когда они отыскали этого художника и поместили в одной из тифлисских газет статью о его творчестве, – он становится знаменитым. Но нельзя сказать, что известность радовала его. Это не было в духе Пиросмани. Его известность не радовала. Наоборот. В той же газете, где написали о нем, потом поместили карикатуру на него (а может быть, и просто дружеский шарж). А для него это было оскорблением – если он изображен как-то не так, как ему хотелось, как он видел себя. И он ушел от этого. Он страшно переживал.

Он хотел одного. Хотел, чтобы было вино, хотел работать и чтобы были его картины. И картины его остались.

Глава 12

Константин Андреевич Сомов

Константин Андреевич Сомов (родился 30 ноября 1869 года в Петербурге, умер 6 мая 1939 года в Париже) – русский живописец, иллюстратор и график. Его отец Андрей Иванович Сомов был старшим хранителем Эрмитажа. В возрасте 10 лет Константин Сомов поступил в частную петербургскую гимназию, где одним из его одноклассников был будущий художник Александр Бенуа. В 1888 году поступил в Императорскую Академию художеств, которую окончил в 1897 году. Константин Сомов и его друзья – Сергей Дягилев, Лев Бакст и Александр Бенуа – организовали кружок живописцев, позднее ставший основой художественного объединения «Мир искусства». С 1894 года Сомов несколько лет работал в мастерской Ильи Ефимовича Репина. К этому периоду относятся такие его картины, как «Портрет Н.Ф. Обер», «Дорога на даче», «Весной. Мартышкино» (все – 1896), «Портрет А.И. Сомова» (1897). Осенью 1897 года Сомов отправляется в Париж, а в 1899-му возвращается в Петербург. К этому периоду относятся такие его полотна, как «Осень в Версальском парке» (1898), «В детской» (1898), «Дама в голубом» (1900), «Портрет А.П. Остроумовой». Сомов также иллюстрировал книги, в частности делал обложки для стихотворных сборников К. Бальмонта «Жар-птица» и В. Иванова «Cor ardens», для книги А. Блока «Лирические драмы». После Октябрьской революции характер творчества Сомова принципиально не изменился, но вместо дам и кавалеров на его картинах появились современные девушки и крестьянки в красных платках. В конце 1923 года Сомов отправляется в Нью-Йорк сопровождать выставку русского искусства и принимает решение не возвращаться в СССР. Летом 1925 года Сомов переезжает из США во Францию, где пройдут завершающие 14 лет творчества мастера.

У Константина Сомова есть удивительный портрет Александра Блока. Это портрет, больше похожий на посмертную маску, – настолько натуралистически, анатомически верно он написан.

В 1906 году выходит в свет первый номер журнала «Золотое руно». Известный предприниматель, миллионер и меценат Н.П. Рябушинский, который являлся спонсором этого журнала, дал задание художникам – написать ряд портретов поэтов и писателей, в том числе и Александра Блока. Как писал Леонид Пастернак, портрет воспринимался как биография.

Автопортрет в зеркале

1928 год

Свой портрет Блока Сомов делал с натуры. Было четыре или пять сеансов. Но, наверное, не было еще такого портрета, создавая который, художник сумел полностью устраниться. Сомов показал холодно и объективно то, что он увидел.

Портрет освещен холодным светом, совершенно равномерным. Удлиненное красивое лицо, правильные черты. И абсолютно безжизненные холодные глаза. Кто-то писал, что это языческий бог, стыдящийся грязи вокруг него. Кто-то писал, что этот портрет похож на греческие статуи, на голову Гермеса в исполнении Праксителя. То есть все обращали внимание на абсолютную неподвижность черт Блока и застывшее лицо. Это лицо пророка, который знает себе цену, но устал говорить и вещать людям правду.

Портрет А.А. Блока

1907 год

Портрет сначала понравился Блоку – потому что он был действительно фотографичен. Абсолютно точно, казалось бы, передавал черты его лица. Он был настолько похож, что, когда молодой еще художник Юрий Анненков впервые увидел Блока, он написал так: «Вышел Блок. Кисти Сомова».

Потом, однако, Блок сделал фотографию портрета, послал фотографию своей маме и написал, что он там ужасный. То есть, видимо, Сомов, будучи провидцем, прочитал что-то такое в лице Блока, что самому Блоку хотелось бы скрыть. Это не порок, нет. Но это лицо человека необычного, страдающего, сдержанного и все-таки со страстями. И со страстями, вероятно, тайными и, вероятно, порочными. То есть портрет свой Блок не полюбил.

Время написания этого портрета – Серебряный век. Символизм, модернизм, такое обилие талантливых людей, такое обилие талантливых художников! «Мирискусники» – Бенуа, Лансере, Добужинский – и многие, многие другие. Такое количество поэтов талантливых – Блок, Бальмонт, Мережковский, Зинаида Гиппиус! Прямо как из рога изобилия. Почему накануне революции 1905 года, накануне Первой мировой войны и, наконец, революции 1917 года появляется такая совершенно, казалось бы, странная поэзия и живопись? Какие-то дамы, кавалеры сомовские, какие-то праздники, маскарады. Все утонченное, все костюмированное, бальное. Все такое с гримасами, Арлекин, Коломбина – все более чем странное.

Это Блок. Хочется сказать «и в кольцах тонкая рука» – а у Блока «и в кольцах узкая рука». Откуда накануне таких страшных событий, которые грядут, появляется такая изысканно-манерная тема? И в поэзии, и в живописи.

Существует исторический анекдот. 1788 год. Париж. Версаль. Накрыт стол, празднуют какое-то событие, красивый вечер, идет смена блюд, все дамы в шелках, в кринолинах, кавалеры соответствующе одеты. И вдруг встает человек по имени Жак Казот. Медленно встает, уставившись в свою тарелку, и вдруг начинает говорить: «Я чувствую, что грядут страшные, ужасные события. Я вижу вас всех без голов». И действительно через год произошла революция, за которой последовал якобинский террор. И ни один из сидевших тогда за праздничным столом не выжил.

Ну а сам Жак Казот был схвачен, приговорен к смерти, геройски защищен своей дочерью Елизаветой, с ней отпущен на свободу, но через несколько дней снова схвачен и казнен 25 сентября 1792 года. Значит, страшная участь не минула и пророка.

Ж.-Б. ПЕРРОННО

Портрет Жака Казота

1760–1765 годы

Настоящий большой поэт и настоящий большой художник, хочет он того или не хочет, всегда является пророком. Он пропускает через себя эти токи истории и пытается донести их, в меру своего таланта, людям. Вот откуда берутся «сомовские кавалеры». Это не потому, что Сомов любил Францию, ездил во Францию, возрождал традицию французского рисунка XVIII века. А потому что все его дамы, все его Коломбины, Арлекины, все эти утонченные свидания, эти тайные поцелуи, свидания на скамейках – это тот пир, который происходит во время чумы. То, что в скором времени закончится катастрофой.

Блок и Сомов могли бы быть друзьями. Они приблизительно люди одного поколения – разница в возрасте 10–11 лет, – оба родились в Петербурге, в семьях высокообразованных людей. Сомов – сын хранителя Эрмитажа, Блок – сын профессора юридического факультета Варшавского университета. Но нет никаких сведений о том, что они действительно дружили. Конечно, они встречались, и портрет написан с натуры. Но, судя по портрету, любви и восхищения не было. Может, в этом и нет ничего удивительного – потому что это Сомов и потому что это Блок, обе личности интересные, выдающиеся.

Когда речь заходит о Блоке, интересно проследить, как человек формировался, что его формировало. Ну, конечно, прежде всего семья – родители Блока разошлись рано, когда Саше было три года. Отец его тоже имел склонность к написанию стихов, и притом так его тянуло делать это, что он решил, что надо это быстренько бросать, иначе можно уйти в стихосложение насовсем, навсегда. Блок начал писать стихи с пяти лет. Нервный был ребенок. Он вообще как человек был удивительно восприимчив. Человек без кожи. Наверное, другим поэт быть не может.

Арлекин и Смерть

1918 год

Влюбленные. Вечер

1910 год

Портрет С.В. Рахманинова

1925 год

Поэтому он восторженно воспринял и революцию 1905 года. Он вообще говорил о том, что чувствовал нарастание народной волны и хотел быть среди народа, хотел быть с народом, разделять все его страдания, все его муки, весь его революционный пыл. И был, действительно, – и знамена нес, и участвовал в демонстрациях. И Октябрьскую революцию тоже принял, за что страшно его «били» собратья по перу. И отсюда поэма «Двенадцать», которая вызывала столь неоднозначные толки и была просто категорически отвергнута Зинаидой Гиппиус и Дмитрием Мережковским – а их Блок знал лично и относился к ним с большим уважением.

Блок характеризовал свое отношение к России такими словами: «У меня ненавидящая любовь к России». Так мог сказать только Блок – «ненавидящая любовь». И очень быстро, к сожалению, пришло страшное разочарование, надломленность. Когда он произносил речь по поводу юбилея Пушкина, блестящую речь, а его подправляли товарищи в штатском, что можно говорить, а чего нельзя, Андрей Белый, друг его, сказал, что это товарищи, которые не пишут, а подписывают. И Блок чувствовал эту несвободу. Это его надломило, он впал в депрессию и вскоре умер.

У Сомова другая история. Сомов активно работал в России, великолепно писал после того, как вернулся из Франции, сделал серию блестящих портретов, потом идут его маркизы и арлекины, костюмированные балы, красавицы. И когда в 1923 году он везет в Америку российскую выставку, он остается за границей. Обосновывается, впрочем, не в Америке, а в Париже. И что удивительно – покинув родину, Сомов не кончился как художник. Он много писал и много работал, были и удачные картины, например портрет С.В. Рахманинова (1925), и менее удачные. Но все же он не смог подняться до своего прежнего уровня. Почему? Потому что здесь, в России, со своими дамами и арлекинами он был провидцем. Это были пляски накануне трагических событий, накануне катастрофы. А там это были просто костюмированные постановки.

Ощущение грядущей беды ушло. Техника осталась, он был блестящий рисовальщик, как немногие. Сомов не прозябал в нищете, не влачил жалкое существование, как многие эмигранты. Но ушел нерв. И все-таки благодаря Сомову до нас дошел Александр Блок. Не только своими стихами, но и тем, что он представлял собой как личность, – его черты, его характер, его внешность, внешность человека тонкого, интеллигентного, надменного, необыкновенного, страстного, сдерживающего свою страсть, большого, огромного таланта человека.

Послесловие

Россия, как и ее живопись, прошла через три главных этапа своей истории. И живопись, подобно лакмусовой бумажке, ясно отражает те перемены, которые происходили в национальном сознании. С Алексея Антропова начался новый этап эволюции русского изобразительного искусства. Не случайно его парадный портрет Петра III, которым начинается экспозиция Государственной Третьяковской галереи, совпал по времени с созданием Императорской Академии художеств. Богобоязненная страна, еще при Алексее Михайловиче страшившаяся даже иоту изменить в своих церковных обрядах, за одно-два поколения превратилась в могущественную и de facto светскую империю. В своей книге автор постаралась описать этот «имперский период» русской живописи, который подошел к концу в 1917 году. Совершенно логично, что книга завершается двумя художниками-эмигрантами, двумя Константинами – Коровиным и Сомовым, не сумевшими принять большевистское искусство. Конечно, автор понимает, что ей не удалось охватить и малой толики того, что было создано в живописи за эти уникальные 200 лет российской истории. Но от того, как читатели встретят книгу, зависит и ее возможное продолжение.