Дозоры. От Ночного до Шестого (сборник) Лукьяненко Сергей

– Для чего? Для очередной битвы с Тьмой? Ненужной битвы?

– Антон, все-таки ты сам сейчас говоришь, как Темный. Ты ведь ее любишь! Так не требуй и не жди ничего взамен! Это путь Света!

– Там, где начинается любовь, кончаются Свет и Тьма.

От возмущения девушка замолчала. Грустно покачала головой. Неохотно сказала:

– Ты можешь по крайней мере пообещать…

– Смотря что.

– Быть благоразумным. Довериться старшим товарищам.

– Обещаю наполовину.

Тигренок вздохнула. Неохотно произнесла:

– Слушай, Антон, ты, наверное, думаешь, что я тебя совсем-совсем не понимаю. Это не так. Я ведь тоже не хотела быть магом-оборотнем. У меня были способности к целительству, довольно серьезные.

– Правда? – Я с удивлением посмотрел на нее. Никогда бы не подумал.

– Были, были, – легко подтвердила девушка. – Но когда стал выбор, в какую сторону силы развиваться, меня позвал шеф. Мы сидели, пили чай с пирожными. Поговорили, очень серьезно, как взрослые, хоть я и была совсем девчонка, младше Юли. О том, что нужно Свету, в ком нуждается Дозор, чего могу добиться я. И решили, что способности к боевой трансформации надо развивать, пусть даже в ущерб всему остальному. Мне не очень нравилось вначале. Знаешь, как больно перекидываться?

– В тигра?

– Да нет, в тигра ничего, обратно трудно. Но я терпела. Потому что верила шефу, потому что понимала: это правильно.

– А сейчас?

– Сейчас я счастлива, – с жаром ответила девушка. – Как представлю, чего была бы лишена, чем занималась бы. Травки, заклинания, возня с исковерканным психополем, снятие черных воронок и приворотов…

– Кровь, боль, страх, смерть, – в тон сказал я. – Бой на двух-трех слоях реальности одновременно. Увернуться от огня, хлебнуть крови, протиснуться сквозь медные трубы.

– Это война.

– Да, наверное. Но разве именно ты должна быть на передовой?

– Кто-то ведь должен? И в конце концов такого дома у меня не было бы. – Тигренок обвела гостиную рукой. – Сам знаешь, целительством много не заработаешь. Будешь исцелять в полную силу, кто-то начнет убивать без остановки.

– Хорошо тут, – согласился я. – А ты часто здесь бываешь?

– Когда как.

– Догадываюсь, что не очень. Ты хватаешь дежурство за дежурством, лезешь в самое пекло.

– Это мой путь.

Я кивнул. Что я, в самом-то деле. Сказал:

– Да, ты права. Устал, наверное. Вот и несу всякую чушь.

Тигренок подозрительно посмотрела на меня, явно удивленная столь быстрой капитуляцией.

– Мне надо посидеть с бокалом, – добавил я. – Хорошенько напиться в одиночестве, уснуть под столом, проснуться с головной болью. Тогда сразу полегчает.

– Валяй, – с ноткой настороженности сказала волшебница. – Для чего ж еще мы сюда приехали? Бар открыт, выбирай, что по вкусу. Или пошли к остальным. Или мне с тобой за компанию посидеть?

– Нет, лучше в одиночестве, – похлопав рукой по пузатой бутылке, сказал я. – Совершенно гнусно, без закуски и компании. Когда пойдете купаться, загляни. Вдруг я еще сумею передвигаться?

– Договорились.

Она улыбнулась и вышла из комнаты. Я остался в одиночестве, если, конечно, не считать компанией бутылку армянского коньяка, во что иногда хочется верить.

Очень славная девушка. Они все славные и хорошие, мои друзья-товарищи по Дозору. Я слышу сейчас их голоса сквозь музыку «квинов», и мне приятно. С кем-то я в более хороших отношениях, с кем-то – в менее. Но здесь у меня нет и не будет врагов. Мы шли и будем идти вместе, теряя друг друга лишь по одной причине.

Ну почему же тогда я недоволен происходящим? Только я один – и Ольга, и Тигренок одобряют действия шефа, и остальные, спроси их прямо, присоединятся.

И впрямь утратил объективность?

Наверное.

Я хлебнул коньяка и глянул сквозь сумрак, отслеживая тусклые огоньки чужой, неразумной жизни.

В гостиной обнаружились три комара, две мухи и в самом углу, под потолком, паучок.

Пошевелив пальцами, я слепил крошечный, в два миллиметра диаметром, огненный шарик. Нацелился на паука – для разминки лучше выбирать неподвижную мишень – и отправил файербол в путь.

Аморального в моем поведении ничего не было. Мы не буддисты, во всяком случае – большинство Иных в России. Мы едим мясо, мы бьем мух и комаров, мы травим тараканов; если лень каждый месяц осваивать новые отпугивающие заклинания, насекомые быстро вырабатывают иммунитет к магии.

Ничего аморального. Просто это смешно, это притча во языцех, «с файерболом на комара». Это любимая забава детишек всех возрастов, обучающихся на курсах при Дозоре. Я думаю, что и Темные балуются тем же, вот только они не делают различий между мухой и воробьем, комаром и собакой.

Паука я сжег сразу. Полусонные комары тоже проблем не доставили.

Каждую победу я отмечал рюмкой коньяка, предварительно чокаясь с услужливой бутылкой. Потом принялся бить мух, но то ли алкоголя в крови стало многовато, то ли мухи чувствовали приближение огненной точки куда лучше. На первую я затратил четыре заряда, но хотя бы при промахах успевал рассеять их вовремя. Вторую сбил шестым файерболом, при этом всадив две крошечные шаровые молнии в застекленный стеллаж на стене.

– Как нехорошо, – покаялся я, допивая коньяк. Встал – комната качнулась. Подошел к стеллажу, в котором на черном бархате были закреплены мечи. На первый взгляд, пятнадцатый-шестнадцатый век, Германия. Подсветка была отключена, и точнее определить возраст я не рискнул. В стекле обнаружились маленькие воронки, но сами мечи я не задел.

Некоторое время я размышлял, как исправить проступок, и не нашел ничего лучшего, чем вернуть на место испарившееся и разлетевшееся по комнате стекло. Сил при этом пришлось затратить куда больше, чем если бы я развоплотил все стекло и воссоздал его заново.

Потом я полез в бар. Коньяка почему-то уже не хотелось. Зато бутылочка мексиканского кофейного ликера показалась удачным компромиссом между желанием напиться и взбодриться. И кофе, и спирт – все в одном флаконе.

Я повернулся и обнаружил в своем кресле Семена.

– Все пошли на озеро, – сообщил маг.

– Сейчас, – пообещал я, подходя. – Сей же час.

– Бутылку поставь, – посоветовал Семен.

– Зачем? – заинтересовался я. Но бутылку поставил.

Семен пристально посмотрел мне в глаза. Барьеры не сработали, а подвох я заподозрил слишком поздно. Попытался отвести взгляд, но не смог.

– Сволочь, – выдохнул я, сгибаясь в три погибели.

– По коридору и направо! – крикнул вслед Семен. Взгляд по-прежнему буравил мне спину, вился следом незримой нитью.

До туалета я добежал. Минут через пять подошел и мой мучитель.

– Лучше?

– Да, – тяжело дыша, ответил я. Привстал с колен, сунул голову в умывальник. Семен молча повернул кран, похлопал по спине:

– Расслабься. Начали мы с народных средств, но…

По телу прошла жаркая волна. Я застонал, однако возмущаться больше не стал. Отупение прошло давно, теперь из меня вылетал последний хмель.

– Что ты делаешь? – только и спросил я.

– Печенке твоей помогаю. Глотни водички, легче будет.

Действительно помогло.

Через пять минут я вышел из туалета на своих ногах, потный, мокрый, с красным лицом, но абсолютно трезвый. И даже пытающийся качать права.

– Ну зачем вмешался? Я хотел напиться и напился.

– Молодежь. – Семен укоризненно покачал головой. – Напиться он хотел! Кто же напивается коньяком? Да еще после вина, да еще с такой скоростью, пол-литра за полчаса. Вот однажды мы с Сашкой Куприным решили напиться…

– Каким еще Сашкой?

– Ну, тем самым, писателем. Только он тогда не писал еще. Ну так и напились же по-человечески, культурно, в дым и в драбадан, с танцами на столах, стрельбой в потолок и развратом.

– А он что, Иной был?

– Сашка? Нет, но человек хороший. Четверть выпили, а гимназисток шампанским споили.

Я тяжело плюхнулся на диван. Сглотнул, взглянул на пустую бутылку – снова начало поташнивать.

– И вы с четверти напились?

– Четверть ведра, как же тут не напиться? – удивился Семен. – Напиваться – можно, Антон. Если очень нужно. Только напиваться надо водкой. Коньяк, вино – это все для сердца.

– А водка для чего?

– Для души. Если совсем уж сильно болит.

Он смотрел на меня с легким укором, смешной маленький маг с хитроватым лицом, со своими смешными маленькими воспоминаниями о великих людях и великих битвах.

– Я не прав, – признался я. – Спасибо, что помог.

– Ерунда, старик. Когда-то я твоего тезку три раза за вечер протрезвлял. Ну, там надо было пить и не пьянеть, для дела.

– Тезку? Чехова? – поразился я.

– Нет, что ты. Это другой был Антон, из наших. Погиб он, на Дальнем Востоке, когда самураи… – Семен махнул рукой и замолчал. Потом почти ласково сказал: – Ты не торопись. Вечером все сделаем культурно. А сейчас надо ребят догонять. Идем, Антон.

Вслед за Семеном я послушно вышел из дома. И увидел Свету. Она сидела в шезлонге, уже переодевшись, в купальнике и пестрой юбке – или куске ткани вокруг бедер.

– Нормально? – с легким удивлением спросила она меня.

– Вполне. Что-то шашлык не впрок пошел.

Светлана пристально смотрела на меня. Но, видимо, кроме бурого цвета лица и мокрых волос, ничто не выдавало внезапного опьянения.

– Тебе надо поджелудочную проверить.

– Все нормально, – быстро сказал Семен. – Уж поверь, я тоже лечением занимался. Жарко, кислое вино, жирный шашлык – вот и все причины. Ему сейчас искупаться, а вечером по холодку мы бутылочку раздавим. Вот и все лечение.

Света встала, подошла, сочувственно заглянула мне в глаза.

– Может быть, посидим тут? Я сделаю крепкий чай.

Да, наверное. Хорошо бы. Просто сидеть. Вдвоем. Пить чай. Говорить или молчать. Это ведь все не важно. Смотреть иногда на нее или даже не смотреть. Слышать дыхание – или заткнуть уши. Только знать, что мы рядом. Мы вдвоем, а не дружный коллектив Ночного Дозора. И вместе потому, что этого хочется, а не по программе, намеченной Гесером.

Неужели я и впрямь разучился улыбаться?

Я покачал головой. И вытащил на поверхность лица трусливую, упирающуюся улыбку.

– Пойдем. Я еще не заслуженный старпер магических войн. Пойдем, Света.

Семен уже ушел вперед, но почему-то я понял, что он подмигнул. Одобрительно.

Прохлады ночь не принесла, но избавила от зноя. Уже часов с шести-семи компания раздробилась на маленькие кучки. Остались у озера неутомимый Игнат с Леной и, как ни странно, Ольгой. Ушли побродить по лесу Тигренок с Юлей. Остальные рассредоточились по дому и прилегающей территории.

Мы с Семеном оккупировали большую лоджию на втором этаже. Здесь было уютно, лучше продувал ветерок и стояла совершенно неоценимая в жару плетеная мебель.

– Номер раз, – сказал Семен, доставая из полиэтиленового пакета с рекламой йогурта «данон-кидс» бутылку водки. – «Смирновка».

– Рекомендуешь? – спросил я с сомнением. По водке я себя специалистом не считал.

– Я ее вторую сотню лет пью. А раньше она куда хуже была, уж поверь.

Следом за бутылкой явились два граненых стакана, двухлитровая банка, где под закатанной жестяной крышкой томились маленькие огурчики, большой пакет с соленой капустой.

– А запивать? – спросил я.

– Водку не запивают, мальчик, – покачал головой Семен. – Запивают суррогат.

– Век живи…

– Раньше научишься. И насчет водки не сомневайся, поселок Черноголовка – моя подконтрольная территория. Там на заводе колдун один работает, мелкий, не особо пакостный. Он мне и поставляет правильный продукт.

– Размениваешься по мелочи, – рискнул заметить я.

– Не размениваюсь. Я ему деньги плачу. Все честно, это наши частные отношения, а не дела Дозоров.

Семен ловким движением скрутил бутылке колпачок, разлил по полстакана. Сумка весь день простояла на веранде, но водка оставалась холодной.

– За здоровье? – предположил я.

– Рано. За нас.

Отрезвил он меня днем и впрямь качественно, наверное, не только алкоголь из крови удалил, но и все продукты метаболизма. Я выпил полстакана не дрогнув, с удивлением обнаруживая, что водка может быть приятна не только зимой с мороза, но и летом после жары.

– Ну вот. – Семен удовлетворенно крякнул, развалился поудобнее. – Надо Тигренку намекнуть, что тут кресла-качалки полезно поставить.

Он вытащил свою жуткую «Яву», закурил. Поймав мой недовольный взгляд, сообщил:

– Все равно буду их курить. Я патриот своей страны.

– А я патриот своего здоровья, – буркнул я.

Семен хмыкнул.

– Вот однажды позвал меня в гости знакомый иностранец, – начал он.

– Давно дело было? – непроизвольно подстраиваясь под стиль, спросил я.

– Не очень, в прошлом году. А позвал затем, чтобы научиться пить по-русски. Жил он в «Пенте». Прихватил я одну случайную подружку и ее братца – тот только что с зоны вернулся, некуда было податься, и пошли мы.

Я представил себе эту компанию и покачал головой:

– И вас впустили?

– Да.

– Воспользовался магией?

– Нет, зарубежный друг воспользовался деньгами. Водки и закуски он припас хорошо, стали мы пить тридцатого апреля, а закончили второго мая. Горничных не впускали, телевизор не выключали.

Глядя на Семена, в мятой клетчатой рубашке отечественного производства, затертых турецких джинсах и растоптанных чешских сандалиях, можно было без труда вообразить его пьющим розливное пиво из трехлитровой банки. А вот в «Пенте» он представлялся с трудом.

– Изверги, – с чувством сказал я.

– Нет, почему? Товарищу очень понравилось. Он сказал, что понял, в чем заключается настоящее русское пьянство.

– И в чем же?

– Это когда просыпаешься утром, и все вокруг серое. Небо серое, солнце серое, город серый, люди серые, мысли серые. И единственный выход – снова выпить. Тогда легче. Тогда возвращаются краски.

– Интересный попался иностранец.

– Не говори!

Семен снова наполнил стаканы, теперь – чуть поменьше. Подумал и вдруг налил их до краев.

– Давай выпьем, старик. Выпьем за то, чтобы нам не обязательно приходилось пить, чтобы увидеть небо голубым, солнце – желтым, город – цветным. Давай за это. Мы с тобой ходим в сумрак и видим, что мир с изнанки не такой, как кажется остальным. Но ведь, наверное, есть не только эта изнанка. За яркие краски!

В полном обалдении я выпил полстакана.

– Не сачкуй, пацан, – прежним тоном сказал Семен.

Я допил. Заел горстью хрустящей кисло-сладкой капусты. Спросил:

– Семен, почему ты так себя ведешь? Зачем тебе этот эпатаж, этот имидж?

– Слова больно умные, не пойму.

– Все-таки?

– Так легче, Антошка. Каждый как может бережется. Я – так.

– Что мне делать, Семен? – спросил я. Без всяких объяснений.

– Делай то, что должен.

– А если я не хочу делать то, что должен? Если наша светлая-пресветлая правда, наше честное дозорное слово и наши замечательные благие намерения встают поперек горла?

– Ты одно пойми, Антон. – Маг захрустел огурчиком. – Давно бы пора тебе понять, но засиделся ты у своих железяк. Наша правда, какая бы большая и светлая она ни была, состоит из множества маленьких правдочек. И пусть у Гесера сто пядей во лбу и опыт такой, что, не дай Бог, приснится. Но вдобавок у него еще магически залеченный геморрой, эдипов комплекс и привычка перелицовывать старые удачные схемы на новый лад. Это все к примеру, я его тараканов не ловил, начальство все-таки.

Он достал новую сигарету, и на этот раз я не рискнул возражать.

– Антон, дело ведь в чем. Ты парень молодой, пришел в Дозор и обрадовался. Наконец-то весь мир поделился на черное и белое! Сбылась мечта человечества, стало ясно, кто хороший, а кто плохой. Так вот пойми. Не так это. Не так. Когда-то мы все были едины. И Темные, и Светлые. Сидели у костров в пещере, глядели сквозь сумрак, на каком пастбище поближе мамонт пасется, с песнями и плясками искры из пальцев пускали, а файерболами чужие племена поджаривали. И было, для полной наглядности примера, два брата – Иных. Тот, что первым в сумрак вошел, может быть, он тогда сытый был, а может быть, полюбил в первый раз. А второй – наоборот. Живот болел от зеленого бамбука, женщина отвергла под предлогом головной боли и усталости от скобления шкур. Так и пошло. Один на мамонта наведет и доволен. Другой кусок от хобота требует и дочку вождя в придачу. Так и разделились мы на Темных и Светлых, на добрых и злых. Азбука, да? Мы так маленьких детишек-Иных учим. Только кто тебе сказал, старина, что все это остановилось?

Семен резко, так, что хрустнуло кресло, подался ко мне:

– Было оно, есть и будет. Всегда, Антошка. Конца-то нет. Сейчас мы того, кто сорвется и пойдет сквозь толпу, добро без разрешения творя, развоплощаем. В сумрак его, нарушителя равновесия, психопата и истерика, в сумрак. А что завтра будет? Через сто лет, через тысячу? Кто заглянет? Ты, я, Гесер?

– Так что тогда?

– Есть твоя правда, Антон? Скажи, есть? Ты в ней уверен? Тогда в нее и верь, а не в мою, не в Гесера. Верь и борись. Если духу хватит. Если сердце не ёкнет. Темная свобода, она ведь не тем плоха, что свобода от других. Это, опять же, для детей объяснение. Темная свобода – в первую очередь от себя свобода, от своей совести и души. Почувствуешь, что ничего в груди не болит, – тогда кричи караул. Правда, поздно уже будет.

Он замолчал, полез в пакет, извлек еще одну бутылку водки. Вздохнул:

– Вторая. Ведь не напьемся мы, чувствую. Не получится. А насчет Ольги и ее слов…

Как он ухитряется все и всегда слышать?

– Она не тому завидует, что ею не сделанное может Светлана совершить. Не тому, что у Светки впереди все, а у Ольги, если уж откровенно, позади. Она завидует, что ты есть рядом и хотел бы любимую остановить. Пусть даже и не можешь ничего сделать. Гесер мог, но не хотел. Ты не можешь, но хочешь. В итоге, может быть, и нет никакой разницы. А что-то все равно цепляет. Душу рвет, сколько бы ей лет ни было.

– Ты знаешь, к чему готовят Светлану?

– Да. – Семен расплескал по стаканам водку.

– К чему?

– Я не могу ответить. Я подписку дал. Что мог – сказал.

– Семен…

– Говорю же – подписку дал. Снять рубашку, чтобы знак карающего огня на спине увидел? Ляпну чего – сгорю вместе с этим креслицем, пепел в сигаретную пачку уместится. Так что прости, Антон. Не пытай.

– Спасибо, – сказал я. – Давай выпьем. Вдруг получится напиться? Мне надо.

– Вижу, – согласился Семен. – Приступаем.