Близнецы-соперники Ладлэм Роберт
Шум автомобиля, едущего по этой дороге, уже будет сигналом тревоги. Он не мог рисковать: у него не было намерения возвещать о своем прибытии в Кампо-ди-Фьори. Он притормозил и свернул в придорожный лес, отъехав как можно дальше от шоссе.
Через пять минут Эндрю подошел к воротам. По привычке он проверил, нет ли здесь колючей проволоки и электронного глазка. Нет. Он вошел в ворота и двинулся по дороге, окаймленной с двух сторон густым лесом.
Он шел по обочине, укрытый зарослями, пока не увидел дом. Точно такой, каким его описывал отец: мертвое, заброшенное здание.
Окна темные, снаружи свет нигде не горел. Хотя фонари не помешали бы. Дом прятался в тени. Старику, жившему здесь в одиночестве, освещение, конечно, требуется. Старики не доверяют зрению. Или священник уже умер?
И вдруг, словно из пустоты, до его слуха донесся голос — высокий, жалобный. Потом шаги. Шаги послышались из-за северного крыла дома, с дороги, которая огибала дом справа. Эта дорога, как он помнил со слов отца, ведет к конюшне. Фонтин припал к земле, укрылся в траве и замер. Чуть приподняв голову, он стал ждать.
Показался старик священник. На нем была черная сутана. Он нес плетеную корзину. Говорил он громко, но Эндрю не мог разглядеть его собеседника. И не мог разобрать слов. Потом монах остановился, обернулся и снова заговорил.
Ему ответили. Быстро, повелительно, на языке, который Фонтин не сразу узнал. Потом он увидел собеседника монаха и тотчас оценил" как соперника. Массивное туловище, широкие, тяжелые плечи. Верблюжьей шерсти пиджак и брюки от лучшего портного. Последние лучи заходящего солнца осветили обоих. Солнце било им в спину, но он смог разглядеть лица.
Эндрю сосредоточил свое внимание на молодом, могучем человеке, который шагал за священником. Крупное лицо, широко расставленные глаза под светлыми бровями и загорелым лбом и короткие, выцветшие на солнце волосы. Немного за сорок, не больше. И походка: так ходит человек сильный, уверенный в себе, который мог двигаться очень Проворно, но не хотел, чтобы об этом знали окружающие. У Фонтина в подчинении были именно такие люди.
Старик священник направился к мраморным ступенькам и переложил корзину из правой руки в левую: правой он подобрал полы сутаны. Поднявшись на верхнюю ступеньку, он обернулся к своему спутнику. Теперь он говорил спокойнее, словно смирившись с присутствием мирянина или его приказаниями. Он говорил медленно, и на сей раз Фонтам без труда понял, на каком языке они изъяснялись. На греческом.
Слушая священника, он пришел к еще одному не менее очевидному выводу. Этот могучего сложения человек — Теодор Аннаксас Дакакос. Бык, прущий напролом.
Священник пересек мраморное крыльцо и подошел к дубовым дверям. Дакакос не отставал. Оба вошли внутрь.
Фонтин несколько минут неподвижно пролежал в траве близ круглой площадки перед домом. Надо все обдумать. Что привело Дакакоса в Кампо-ди-Фьори? Что ему здесь нужно?
На все эти вопросы мог быть единственный ответ. Дакакос, действующий в одиночку, представляет здесь невидимую власть. Разговор, свидетелем которого он только что стал, не был разговором незнакомцев.
Теперь надо выяснить, прибыл Дакакос в Кампо-ди-Фьори один или нет. Привез ли он с собой телохранителей, свою «огневую мощь». Но в доме никого нет, свет не зажжен, окна темны, не доносится ни звука. Остается конюшня.
Эндрю стал отползать по траве прочь, пока дом не скрылся из виду. Он встал за кустарником и достал из кармана «беретту». Взобрался на насыпь, огораживающую круглую площадку перед домом, и на глаз оценил расстояние до конюшни. Если люди Дакакоса в конюшне, взять их ничего не стоит. Даже без стрельбы — а это самое главное. Оружие будет лишь средством достижения цели: они сдадутся, как только он им пригрозит.
Пригнувшись, Фонтин побежал к конюшне. Вечерний ветерок клонил травы и шуршал в листве. Профессиональный солдат, он старался не производить дополнительного шума. Скоро он увидел крышу конюшни и неслышно сбежал по косогору к аллее.
Перед дверью конюшни стоял длинный серый «мазерати». Шины перепачканы грязью. Ни звука, никаких признаков жизни — только тихий шорох веток и листьев. Эндрю опустился на колени, взял пригоршню грязи и бросил в окно конюшни.
Никого. Фонтин проделал то же самое еще раз, примешав к грязи маленький камешек. Стекло звякнуло довольно громко. Этого не могли не заметить.
По-прежнему тихо. Никого.
Эндрю осторожно вышел на аллею и направился к автомобилю. Прежде чем подойти к нему поближе, он остановился. Земля была твердая, но еще влажная от недавно прошедшего дождя.
«Мазерати» стоял капотом к северу. У правой дверцы следов не было. Он обошел машину кругом. Отчетливые следы виднелись около дверцы водителя. Дакакос приехал один.
Теперь нельзя терять ни минуты. Надо снять картину со стены и отправиться в неблизкую поездку в Шамполюк. Есть некая тонкая ирония в том, что он встретится с Дакакосом в Кампо-ди-Фьори. Жизнь доносчика оборвется там, где родилась его мания. «Корпус наблюдения» не остается в долгу!
Теперь он увидел, что в доме зажгли свет — но только в окнах слева от входа. Эндрю прижимался к стене, пригибаясь под окнами, и наконец добрался до того, которое было освещено ярче других. Он приблизил лицо к раме и быстро заглянул внутрь.
Это была огромная комната. Кушетки по углам, кресла, камин. Горели две лампы — одна у дальней кушетки, вторая чуть ближе, справа от кресла. Дакакос стоял у камина и что-то говорил, жестикулируя. Священник сидел в кресле. Над высокой спинкой виднелся его затылок. Голоса звучали приглушенно: о чем говорили, было непонятно. Эндрю не мог определить, вооружен ли грек; надо думать, что да.
Эндрю вытащил обломок кирпича из бордюра аллеи и вернулся к окну. Он встал, держа «беретту» в правой руке, кирпич — в левой. Дакакос подошел к священнику, то ли о чем-то прося, то ли что-то объясняя. Он был целиком поглощен беседой.
Момент настал.
Прикрывая глаза пистолетом, Эндрю размахнулся и с силой ударил кирпичом по стеклу, сокрушив заодно и тонкие деревянные перегородки. В ту же секунду он выбил стволом «беретты» обломки стекла, торчащие из рамы, наставил пистолет на обоих и заорал что есть мочи:
— Ни с места, иначе стреляю! Дакакос замер.
— Ты? — прошептал он. — Тебя же арестовали!
Голова грека упала на грудь, все его лицо было в глубоких, страшных, кровоточащих ранах от ударов стволом «беретта». Этот человек, подумал Фонтин, заслуживает мучительную смерть.
— Во имя Господа, будьте милостивы! — закричал священник из кресла напротив. Он сидел связанный и беспомощный.
— Заткнись! — взревел майор, не сводя глаз с Дакакоса. — Почему ты это сделал? Что тебе здесь нужно?
Грек, прерывисто дыша, смотрел на него затекшими глазами.
— Они сказали, что ты арестован. Они сказали, что у них теперь есть все, что для этого нужно. — Его голос был едва слышен, словно он говорил с самим собой, а не со своим мучителем.
— Они ошиблись, — сказал Эндрю. — Что-то там у них не сработало. Но ты же не будешь требовать, чтобы они прислали тебе письменные извинения? Что тебе сказали? Что они собираются меня взять?
Дакакос не ответил, моргая, когда в глаза попадали стекающие со лба ручейки крови. Фонтин помнил уроки пентагоновских инструкторов: «Ни секунды промедления. Ничего не объясняй. Главное — взять цель, а дальше дело техники».
— Ладно, черт с ними, — сказал он холодно. — Лучше скажи мне, что ты здесь делаешь?
Глаза грека закатились, губы задвигались.
— Ты мразь! Но мы тебя остановим!
— Кто это «мы»?
Дакакос выгнул шею, резко подался вперед и плюнул майору в лицо. Фонтин обрушил рукоятку «беретты» на челюсть грека. Голова Дакакоса упала на грудь.
— Прекратите! — закричал монах. — Я вам все расскажу. Есть священник Лэнд. Дакакос и Лэнд работают вместе.
— Кто? — резко обернулся к монаху Фонтин.
— Я больше ничего не знаю. Только имя. Они уже давно знакомы.
— Кто это? Что ему нужно?
— Не знаю. Дакакос мне не говорил.
— Он что, ждет его? Священник приедет сюда? Выражение лица монаха внезапно изменилось. Его веки дрогнули, губы задрожали.
Эндрю понял. Дакакос ждет кого-то, но не Лэнда. Фонтин поднял «беретту» и сунул ствол в рот полумертвого грека.
— Вот что, святой отец, у вас есть две секунды, чтобы сказать мне, кого он тут ждет. Кого этот гад ждет?
— Другого...
— Другого — кого?
Старый монах смотрел на него. Фонтин ощутил болезненную пустоту в груди. Он убрал пистолет.
Адриан!
Адриан приближается к Кампо-ди-Фьори! Его брату удалось вырваться из страны, и он все продал Дакакосу.
Картина! Надо убедиться, что картина висит на своем месте. Он обернулся, ища глазами дверь...
Удар был сокрушительный. Дакакос разорвал провод от лампы, которым был связан, и, рванувшись вперед, правой ударил Эндрю по почкам, а левой схватил ствол «беретты» и резко вывернул руку Фонтину — тому показалось, что у него лопнет локтевой сустав.
Эндрю упал на бок, покатившись по полу от мощного броска. Грек оседлал его и стал дубасить кулаком, точно гигантским молотом. Схватив за руку, он колотил костяшками его пальцев по полу, пока «беретта» не выстрелила: пуля угодила в дверной косяк и застряла там. Эндрю согнул колено и ударил грека в мошонку так, что тот согнулся, корчась от боли.
Фонтин снова откатился в сторону, высвободил левую руку и вцепился ею в окровавленное лицо Дакакоса. Дакакос, однако, не сдавался и ударил Эндрю по шее.
Вот оно! Эндрю выгнулся и вонзил зубы в руку, вонзил глубоко, точно бешеный пес, чувствуя, как теплая струйка крови полилась ему в глотку. Грек отдернул руку, Фонтин получил свободу маневра. Он снова со всей силы ударил коленом Дакакоса в промежность и поднырнул под него. Одновременно он протянул левую руку и, собрав все силы, нажал на нерв под мышкой Дакакоса.
Грек дернулся от боли. Эндрю перекатился влево, отпихнув тяжелое тело и высвободив правую руку.
Еще через мгновение, со сноровкой, приобретенной в десятках боев, Фонтин стоял на четвереньках и, подняв «беретту», всаживал пули в незащищенную грудь доносчика, который только что едва не убил его.
Дакакос был мертв. Аннаксаса больше не существует.
Эндрю поднялся, шатаясь. Окровавленный и разбитый. Он взглянул на ксенопского монаха. Старик, закрыв глаза, шептал молитву.
В обойме «беретты» оставался один патрон. Эндрю поднял пистолет и выстрелил.
Глава 28
Адриан удивился, когда портье протянул ему телеграмму. Он пошел к выходу, остановился и развернул сложенный листок.
"Мистеру Адриану Фонтину, отель «Эксельсиор», Рим, Италия.
Мой дорогой Фонтин,
нам необходимо срочно переговорить, ибо вы не должны действовать в одиночку. Меня не нужно опасаться. Поверьте. Я понимаю ваше беспокойство, поэтому обещаю действовать без посредников — мои люди не станут вмешиваться. Я буду ждать вас, приезжайте один, и мы с вами примем соответствующее решение. Справьтесь у своего информатора.
Тео Дакакос".
Дакакос следил за ним! Грек ждет, что они встретятся. Но где? Как?
Адриан понимал, что, пройдя через итальянскую таможню в Риме, он уже не в силах помешать своим преследователям узнать, что он в Италии. Этим объясняется его очередной шаг. Но то, что Дакакос собирается вступить с ним в контакт в открытую, казалось невероятным. Такое впечатление, что Дакакос считает, будто они действуют заодно. Дакакос охотился за Эндрю, неустанно шпионил за его братом и хитроумно расставил сети, в которые попался «Корпус наблюдения», а ведь с «Корпусом наблюдения» не сумели справиться ни Генеральная инспекция, ни министерство юстиции!
Сыновья Виктора Фонтина — внуки Савароне Фонтини-Кристи — искали ларец. Почему же Дакакос ставит преграды на пути одного и помогает другому?
Ответ прост: потому, что именно это ему и нужно. Перед носом осла болтается морковка: предложение обеспечить безопасность и доверие. Что, если перевести на нормальный язык, означает: полный контроль, ограничение свободы действий.
«...Я буду ждать вас, приезжайте один, мы вдвоем с вами примем соответствующее решение. Справьтесь у своего информатора».
Неужели Дакакос тоже едет в Кампо-ди-Фьори? Возможно ли это? И что это за «информатор»? Полковник Таркингтон, с которым Дакакос установил связи, охотясь на «Корпус наблюдения»? Какой еще общий информатор может быть у него и у Дакакоса?
— Синьор Фонтин? — Это был управляющий отелем Эксельсиор". Он стоял в дверях своего кабинета.
—Да?
— Я вам звонил в номер. Вас не было. — Управляющий нервно улыбнулся.
— Верно, — сказал Адриан. — Я ведь здесь. Что вам угодно?
— Интересы наших гостей для нас всегда на первом месте. — Итальянец снова улыбнулся. С ума можно сойти!
— Пожалуйста! Я очень тороплюсь.
— Только что нам звонили из американского посольства. Они сказали, что обзванивают все отели в Риме. Они разыскивают вас.
— И что же вы сказали?
— Интересы наших гостей...
— Так что же вы сказали?
— Что вы только что выехали. Вы же и в самом деле выезжаете. Но если хотите воспользоваться моим телефоном...
— Нет, спасибо, — ответил Адриан и направился к выходу. Потом обернулся; — Позвоните в посольство. Сообщите им, куда я уехал. Портье в курсе.
Это и была вторая часть его стратегического плана для Рима. И когда он это придумал, то понял, что лишь продолжает начатое в Париже. До конца дня профессионалы, которые охотятся за ним, наверняка установят место его пребывания. Благодаря компьютерам, паспортному контролю и международному сотрудничеству информация распространяется по земному шару очень быстро. Ему надо убедить их в том, что он направляется именно туда, куда вовсе не собирается ехать.
Рим — идеальный отправной пункт. Если бы он прилетел прямо в Милан, Генеральная инспекция подняла бы архивы, и тут же всплыло бы название «Кампо-ди-Фьори», а этого нельзя допустить.
Он попросил портье наметить для него маршрут автомобильного путешествия на юг. Неаполь, Салерно и Поликастро — по дорогам, которые могли бы вывести его через Калабрию к Адриатическому побережью. Он взял машину напрокат в аэропорту.
Теперь к охоте подключился и Теодор Дакакос. Дакакос, который владел куда более эффективными каналами передачи информации, чем вся разведка Соединенных Штатов. И это было тем более опасно. Адриан знал, за кем охотится генералитет армии Соединенных Штатов: за убийцей из «Корпуса наблюдения». Но Дакакосу нужен константинский ларец.
Это добыча посерьезнее.
В экспансивном потоке римского уличного движения Адриан направлялся в аэропорт Леонардо да Винчи. Фонтин вернул машину в прокатную контору и купил билет на рейс «Итавиа» до Милана. Он стоял в очереди на посадку опустив голову, ссутулившись, пытаясь раствориться в толпе. Он сделал еще шаг вперед и вдруг, сам не зная почему, вспомнил слова, сказанные одним блестящим юристом: «Ты можешь бежать со стадом, в середине стада, но, если захочешь что-то предпринять, подбирайся к краю и сворачивай в сторону». Это сказал Дарроу.
Из Милана он позвонит отцу. Он солжет об Эндрю, что-нибудь придумает. Сейчас не время об этом думать. Надо узнать побольше о Дакакосе.
Теодор Дакакос настигает его.
Адриан сидел на кровати в миланском отеле «Ди Пьемонте» — точно так же, как недавно сидел в номере отеля «Савой» в Лондоне, и рассматривал разложенные листки бумаги. Но это было не расписание авиарейсов, а ксерокопированный текст воспоминаний отца о событиях пятидесятилетней давности. Он перечитывал этот рассказ не потому, что забыл, нет, он давно уже чуть ли не наизусть выучил эти записки; но просто потому, что чтение оттягивало мгновение, когда нужно будет снять телефонную трубку. И еще он думал о том, насколько внимательно его брат изучил эти странички, эти путаные, часто сбивчивые воспоминания. Эндрю, пожалуй, будет смотреть на эти листки взглядом опытного боевого командира. Тут указаны имена. Гольдони. Капомонти. Лефрак. Люди, с которыми надо связаться.
Адриан понимал, что тянуть больше нельзя. Он сложил листки, сунул их в карман пиджака и направился к телефону.
Через десять минут телефонистка отеля соединила его с Норт-Шором, в пяти тысячах миль отсюда. Трубку взяла мать. Она произнесла эти слова очень просто, без всяких символов горя, ибо они общеупотребительны, а горе сокровенно.
— Отец умер вчера вечером.
Оба молчали. Тишина выразила их любовь. Словно мать и сын обнялись.
— Я немедленно вернусь домой, — сказал он.
— Не надо. Он бы этого не хотел. Ты знаешь, что надо делать.
Они снова замолчали.
— Да, — сказал он наконец.
— Адриан!
— Что?
— Мне надо тебе сообщить две вещи. Но я не хочу вдаваться в подробности. Ты понял? Адриан ответил не сразу:
— Пожалуй.
— К нам приходил офицер. Некий полковник Таркингтон. Он любезно согласился побеседовать только со мной. Он все рассказал мне про Эндрю.
— Мне очень жаль.
— Верни его. Ему нужно помочь. Мы обязаны помочь ему, чем только можно.
— Я постараюсь.
— Так легко оглянуться назад и сказать: «Да, вот теперь я все вижу. Теперь я все понимаю». Он всегда видел только плоды силы и власти. Но никогда не понимал, какая ответственность лежит на плечах сильного. Ему неведомо чувство сострадания.
— Давай не будем вдаваться в подробности, — напомнил ей сын.
— Да, не будем... Боже, я так боюсь!
— Не надо, мама! Джейн глубоко вздохнула.
— И еще кое-что. Здесь был Дакакос. Он говорил с отцом. С нами обоими. Ты должен ему верить. Такова была воля отца. Он в нем уверен. И я.
«Справьтесь у своего информатора».
— Он послал мне телеграмму. Он написал, что будет меня ждать.
— В Кампо-ди-Фьори, — закончила Джейн.
— Что он сказал об Эндрю?
— Что, по его мнению, твоего брата необходимо задержать. Он не стал уточнять, он говорил только о тебе. Он повторял твое имя.
— Ты действительно не хочешь, чтобы я вернулся домой?
— Нет. Здесь тебе нечего делать. Он бы этого не хотел. — Она помолчала. — Адриан, скажи брату, что отец ничего не знал. Он умер, думая, что его близнецы таковы, какими он хотел их видеть.
— Скажу. Я скоро еще позвоню.
Они простились.
Отец умер. «Информатора» больше нет, и утрата ужасна. Адриан сидел у телефонного аппарата, чувствуя, что лоб покрылся потом, хотя в комнате было прохладно. Он встал с кровати. Впереди много дел, надо торопиться, Дакакос уже на пути в Кампо-ди-Фьори. Но и убийца из «Корпуса наблюдения» тоже. А Дакакос этого не знает.
Он сел за стол и начал писать. Словно готовясь к завтрашнему перекрестному допросу в своем бостонском кабинете.
Но только сейчас речь шла не о завтрашнем дне. А о сегодняшнем вечере. И готовиться предстояло не долго.
Адриан остановил машину на развилке, развернул карту и положил ее на приборный щиток. Развилка была обозначена на карте. Больше никаких дорог нет до самого Лавено. Отец говорил, что слева должны быть большие каменные столбы ворот. Въезд в Кампо-ди-Фьори.
Он снова тронул машину, напряженно вглядываясь во тьму, ожидая, когда на фоне сплошной стены деревьев появятся два каменных столба. Мили через четыре он их увидел. Он притормозил у полуразрушенных колонн и осветил их фонариком. За воротами вилась дорога, как и рассказывал отец, которая, резко повернув, исчезала в лесу.
Он взял левее и въехал в ворота. Во рту вдруг пересохло, сердце забилось, каждый его удар отдавался в горле. Им овладел страх перед неведомым. Захотелось поскорее столкнуться с этим неведомым — пока страх не лишил сил. Он нажал на газ.
Нигде не было ни огонька.
Гигантский белый дом оцепенел: мертвое величие, окруженное мраком. Адриан припарковал машину на круглой площадке перед домом, напротив мраморных ступенек, потом заглушил двигатель и нехотя потушил фары. Он вышел из машины, вытащил из кармана дождевика фонарик и направился к ступенькам крыльца.
Тусклая луна на мгновение осветила мрачный пейзаж и скрылась за тучами. Небо хмурилось, но дождя не обещало: тучи быстро неслись за горизонт. Воздух был сух, все вокруг объято тишиной.
Адриан шагнул на ступеньку и осветил фонариком часы. Половина двенадцатого. Дакакос еще не приехал. Брат, видимо, тоже. Они бы услышали шум автомобиля. И не спали бы в такой час. Остается старик священник. А старый человек наверняка ложится спать рано.
— Эй, кто-нибудь! — крикнул он. — Я Адриан Фонтин и хочу с вами поговорить.
Тишина.
Нет. Какое-то движение. Какой-то шорох, как будто кто-то царапается. Едва слышный скрип. Он направил на звук фонарик. Луч фонарика выхватил из тьмы крыс — три, четыре, пять, — они перелезали через подоконник раскрытого окна.
Адриан осветил окно. Стекло оказалось разбито, из рамы торчали осколки. Он медленно подошел к окну, чего-то вдруг испугавшись.
Под подошвой хрустнули осколки. Адриан остановился и посветил фонариком внутрь.
У него перехватило дыхание, когда в луче света сверкнули две пары звериных глаз. Крысы метнулись назад, испуганные, но свирепые, и до его слуха донесся леденящий душу глухой топот лапок: твари скрылись в темноте дома. Раздался грохот. Обезумевшее от страха животное сшибло в комнате какой-то предмет — то ли стеклянный, то ли фарфоровый.
Адриан вдохнул и содрогнулся. Его ноздри наполнились тонким, едким смрадом гниющего мяса, от которого глаза заслезились и к горлу подкатила тошнота. Он задержал дыхание и полез в окно. Левой рукой зажал нос и рот, спасаясь от отвратительной вони, и осветил фонариком огромный зал.
То, что он увидел, его потрясло. Два трупа: один, в изорванной сутане, сидел привязанный к креслу, другой, полуголый, лежал на полу. Одежду на нем изодрали маленькие острые зубки, те же зубки вырвали куски мяса с груди, боков и живота, спекшуюся кровь разжижали крысиная слюна и моча.
У Адриана закружилась голова, и его вырвало. Он шагнул влево. Свет фонарика выхватил из тьмы дверной проем, он бросился туда, спеша вдохнуть свежего воздуха.
Он оказался в кабинете Савароне Фонтини-Кристи, человека, которого никогда не видел, но которого ненавидел теперь со всей силой ненависти, на которую был способен. Дед, открывший счет убийствам и ненависти, которые, в свою очередь, привели к новым убийствам и новой ненависти.
Из-за чего? Зачем?
— Будь ты проклят! — закричал он, схватил стул с высокой спинки и разбил его об пол. И, вдруг замолчав и мгновенно осознав, что делать, Адриан направил луч фонарика на стену позади письменного стола. Он вспомнил: «...справа, под картиной, изображающей мадонну...»
Рама была на месте, а стекло выбито.
Картина исчезла.
Трепеща, он рухнул на колени. Слезы наполнили его глаза, и он безутешно зарыдал.
— О Боже! — прошептал он, испытывая невыносимую боль. — О, брат мой!
Часть третья
Глава 29
Эндрю остановил «лендровер» на обочине альпийского шоссе и налил в пластиковый стаканчик дымящийся кофе из термоса. Он прокатился с ветерком: судя по карте, до городка Шамполюк оставалось каких-нибудь десять миль. Было утро: солнце поднималось из-за окружающих шоссе горных вершин. Надо немного передохнуть, а потом он поедет в Шамполюк и приобретет необходимое снаряжение.
Адриан отстал безнадежно. Теперь можно немного сбавить обороты и спокойно обдумать дальнейшие действия. К тому же брата ждали обстоятельства, которые окончательно выбьют его из колеи. Адриан обнаружит в Кампо-ди-Фьори два трупа и запаникует, растеряется. Брат не привык встречаться с насильственной смертью: это слишком далеко выходит за рамки привычной ему жизни. Солдат — дело другое. Физическая схватка — тем более кровопролитие — лишь обостряет его чувства, наполняет восхитительным ощущением восторга. Энергия клокотала в нем, он был уверен в своих силах и расчетливо и трезво обдумывал каждый шаг.
Ларец, можно считать, уже у него в руках. Теперь надо сосредоточиться. Изучить каждое слово, каждый намек. Он достал ксерокопию отцовских воспоминаний и стал читать.
"...В городке Шамполюк жила семья Гольдони. Судя по последним переписям жителей, они не покидали Церматта. Нынешний глава семейства — Альфредо Гольдони. Он живет в доме своего отца — там же обитал и его дед — на небольшом участке земли у подножия гор на западной окраине городка. Многие десятилетия Гольдони были самыми опытными проводниками в Альпах. Савароне часто нанимал их, к тому же они были его «северными друзьями» — так отец называл людей, живущих на земле, отличая их от городских торговцев. Первым он доверял гораздо больше, чем вторым. Очень вероятно, что он оставил какую-то информацию отцу Альфредо Гольдони. На случай своей смерти тот должен был позаботиться, чтобы эта информация перешла к его старшему ребенку — сыну или дочери, — как того требуют итало-швейцарские обычаи. Поэтому, если окажется, что Альфредо не старший ребенок, ищите сестру.
К северу, глубже в горы, — между вырубками вдоль железнодорожного полотна, которые называются «Krahen Ausblick» и «Greier Gipfel», если не ошибаюсь, — находится небольшой пансионат, хозяин которого — из семьи Капомонти. Судя по церматтской адресной книге (я не стал интересоваться непосредственно в Шамполюке, чтобы не вызвать подозрений), этот пансионат также еще функционирует. Насколько могу судить, они даже расширили свое дело. В настоящее время им управляет Нейтэн Лефрак, который стал наследником, женившись на представительнице рода Капомонти. Я помню этого человека. Конечно, в то время это был не взрослый мужчина, поскольку он на год-два младше меня. Он сын купца, торговавшего с Капомонти. Мы были друзьями. Я точно помню, что в семье Капомонти его люби—ли и надеялись, что он женится на одной из дочерей Капомонти. Видимо, так и произошло.
В детстве и в юности, отправляясь в Шамполюк, мы всегда останавливались в пансионате Капомонти «Локандо». Я очень хорошо помню теплый прием, смех, пылающие камины и уют. Это была простая семья — в высшей степени открытые и искренние люди. Савароне они очень нравились. Если бы он решил доверить кому-то тайну в Шамполюке, то лишь старику Капомонти — он был надежен как скала".
Эндрю отложил листки и взял карту. Он снова проследил линию Церматтской железнодорожной ветки и снова забеспокоился. Из всех вырубок, которые назвал отец, осталось только четыре, но в названиях ни одной из них не упоминался ястреб.
Картина, висевшая в кабинете в Кампо-ди-Фьори, оказалась не совсем такой, какой ее запомнил отец. Там не было птиц, выпорхнувших из кустов. Там были охотники на поросшем высокой травой лугу, их взгляды и ружья были устремлены вперед, а высоко в небе лениво парили ястребы: иронический комментарий художника к неудачной охоте.
Отец говорил, что вырубки назывались «Пик Орла», «Воронья сторожка» и «Гнездо кондора». Должна быть еще одна вырубка, в названии которой фигурирует «ястреб». Но если она когда-то и существовала, то теперь исчезла. Прошло полвека, и несколько заброшенных вырубок вдоль железнодорожного полотна в Альпах, конечно же, давно уже никого не интересуют. Кто, в самом деле, может вспомнить, где на такой-то улице тридцать лет назад была остановка трамвая, если и рельсы давно уже заасфальтированы! Он отложил карту и снова взялся за ксерокопию. Ключ скрыт где-то здесь, в этом тексте...
"...Мы остановились в центре городка, чтобы то ли пообедать, то ли попить чаю — забыл. Савароне вышел из кафе и отправился на почту проверить, нет ли для него телеграммы, — это я точно помню. Он вернулся очень расстроенный, и я даже испугался, что наше путешествие в горы не состоится. Однако, пока мы сидели в кафе, посыльный принес отцу какое-то сообщение, которое его весьма обрадовало. Больше о возвращении в Кампо-ди-Фьори он уже не говорил. Ужасный для семнадцатилетнего мальчишки миг разочарования счастливо миновал. Из кафе мы зашли в магазинчик. У его хозяина было немецкое по звучанию имя, не итальянское и не французское. Мой отец обыкновенно покупал у него провизию и снаряжение, потому что жалел его. Хозяин был еврей, а для Савароне, который резко осуждал погромы в царской России и лично был знаком с Ротшильдами, доброе отношение к представителям гонимой нации было естественным. Я смутно припоминаю малоприятный эпизод в магазине в тот день. Я уже и не помню, что именно произошло, но что-то серьезное, что вызвало у отца тихий, но решительный гнев. Гнев и печаль, если мне не изменяет память. Мне сейчас мерещится, что тогда он утаил от семнадцатилетнего мальчика подробности происшествия, но после стольких лет, возможно, это мне только мерещится.
Мы покинули магазин и отправились к дому Гольдони в конной повозке. Помню, как я рассматривал свой новенький рюкзак с канатами, альпенштоком, лопаткой и крюками. Я ужасно гордился этим снаряжением, потому что в моих глазах оно символизировало мое превращение в мужчину. Опять-таки мне смутно кажется, что, пока мы находились у Гольдони, в доме стояла какая-то печальная атмосфера. Не могу сказать, почему даже после стольких лет это ощущение не покидает меня, но я соотношу его с тем фактом, что мне никак не удавалось привлечь внимание мужчин в доме Гольдони к моему рюкзаку. И отец, и дядья, я конечно же взрослые сыновья, похоже, были заняты чем-то другим. Было условлено, что один, из сыновей Гольдони на следующее утро поведет нас в горы. Мы пробыли у них еще несколько часов, а потом продолжили путь в повозке до «Локандо» Капомонти. Помню, что, когда мы отправились в путь, уже стемнело, а поскольку дело было летом, то, значит, было уже половина восьмого или восемь".
Итак, таковы факты, думал Эндрю. Мужчина с сыном приезжают в городок, обедают, покупают кое-что в лавке у еврея, которого недолюбливают в округе, потом нанимают проводников, а избалованный подросток обижен тем, что взрослые не уделили должного внимания его новенькому альпинистскому снаряжению. Вся информация сводится к одному имени — Гольдони.
Эндрю допил кофе и навинтил пластиковый стаканчик на термос. Солнце светило вовсю. Пора двигаться. Он сгорал от нетерпения. Многие годы тренировок и участия в боевых операциях подготовили его к предстоящим нескольким дням поисков. Где-то глубоко в горах зарыт ларец, и он его непременно найдет!
«Корпус наблюдения» будет отомщен сполна. Майор повернул ключ зажигания, мотор взревел. Надо купить одежду, снаряжение и оружие. И увидеться с мужчиной по фамилии Гольдони. Или с женщиной по фамилии Гольдони. Скоро он это узнает.
Адриан сидел за рулем припаркованного к обочине автомобиля и вытирал платком рот. Он не мог избавиться от запаха и привкуса блевотины, как не мог отогнать видения двух истерзанных человеческих тел, обнаруженных им в темном доме. Как не мог забыть смрад смерти.
По лицу его градом катился пот. Такого нервного напряжения он никогда в жизни не испытывал, никогда еще не ощущал такого смертельного страха.
Его снова затошнило. Он подавил тошноту, несколько раз глубоко вдохнув. Надо обрести спокойствие и хладнокровие, надо действовать. Нельзя просто вот так сидеть в машине. Надо перебороть шок и обрести ясность мысли. Все, что ему остается, — это способность трезво мыслить.
Безотчетным движением он вытащил из кармана листки с ксерокопированым текстом отцовских воспоминаний и включил фонарик. Слова всегда выручали его — он умеет анализировать слова, оттенки их значений, тонкие нюансы смысла, простоту и сложность.
Адриан разложил странички и стал неторопливо их перечитывать. Итак, мальчик с отцом приехали в город Шамполюк. Мальчик сразу почувствовал: что-то неладно, возможно, даже не просто неладно, «...он вернулся очень расстроенный... Я даже испугался, что наше путешествие...» Магазин, принадлежащий еврею, гнев отца. «Я уже и не помню, что именно произошло, но что-то серьезное, оно вызвало у отца... гнев». И печаль. «Гнев и печаль, если мне не изменяет память». Потом их сменило неясное чувство обиды и растерянности: подростку не уделяли должного внимания те, чье внимание он пытался завоевать. «И отец, и дядья, и конечно же взрослые сыновья были заняты чем-то другим». Их внимание отвлекло иное — то, что вызвало гнев отца? Печаль? А неотчетливые воспоминания, в свою очередь, сменялись рассказом о царившей в доме доброй атмосфере и о пансионате на северной окраине городка, о «теплом приеме». Но за мирной интерлюдией очень скоро следовала смутная печаль и тревога: "Про пансионат Капомонти я мало что помню, разве только теплый прием, как много раз прежде. Но одно осталось в памяти: впервые за все время путешествий в горы у меня была отдельная комната, которую я занимал без младшего брата. Это было очень существенным шагом вперед — я наконец-то почувствовал себя по-настоящему взрослым. Потом был ужин, за которым отец и старик Капомонти изрядно выпили. Я помню это, потому что отправился спать, думая о предстоящем походе в горы, долго слышал их громкие, возбужденные голоса, доносившиеся снизу, и думал, как они не боятся разбудить постояльцев. В то время это был крошечный пансионат, и, кроме нас, в доме было еще, наверное, три или четыре человека. Странно, что это меня тогда заботило, но я никогда не видел отца пьяным. Я до сих пор толком не знаю, был ли он тогда пьян, но шумел вовсю. Ведь для молодого паренька, который в день своего семнадцатилетия ожидал драгоценного подарка, мечты всей его жизни — восхождения на настоящую гору в окрестностях Шамполюка, — даже мысль о том, что наутро отец встанет ослабевшим и злым, была нестерпима.
Однако ничего подобного не произошли. Утром приехал проводник Гольдони с провизией, позавтракал с нами, и мы тронулись в путь.
Сын Капомонти — а может быть, это был молодой Лефрак — немного подвез нас троих в повозке. Мы распрощались с ним и договорились, что он будет ждать нас на том же месте вечером следующего дня. Два дня в горах и ночевка со взрослыми! Меня переполняла радость, потому что я знал, что мы разобьем лагерь в горах выше, чем обычно поднимались с младшими братьями".
Адриан положил листки на сиденье. В последних абзацах описывались запомнившиеся отцу горы, тропы и виды. Путешествие в горы началось.
Необходимая информация, очень возможно, заключена именно в этих сбивчивых описаниях. Надо выявить отдельные вехи их путешествия — тогда можно восстановить весь маршрут. Но какие вехи? Какой маршрут?
О Боже! Картина на стене! Ведь картина у Эндрю!
Адриан подавил внезапную тревогу. Картина, унесенная из кабинета Савароне, может существенно сузить площадь поисков, но что дальше? Прошло пятьдесят лет. Полвека снегопадов, обледенении, весенних паводков, естественных природных процессов в почве...
Картина на стене, может быть, и представляет собой важный ключ к разгадке, возможно, самый главный. Но Адриан чувствовал, что есть и другие ключи, не менее существенные, чем эта картина. Они таятся в словах отцовских воспоминаний. Воспоминаний, которые не померкли за пятьдесят лет насыщенной событиями жизни.
Пятьдесят лет назад там что-то случилось, и это не имело отношения к путешествию отца с сыном в горы.
Он снова обрел способность мыслить. Потрясение и ужас еще владели им, но впереди уже вновь забрезжил свет разума.
«...Имейте в виду, содержимое этого ларца представляет смертельную опасность для всего цивилизованного мира...»
Надо добраться до тайника, найти ларец. Остановить убийцу из «Корпуса наблюдения».
Глава 30
Эндрю припарковал «лендровер» у забора, огораживающего поле. Дом Гольдони находился в двухстах ярдах ниже по дороге, поле было частью их земельных угодий. Вдалеке трактор пахал землю, и сидящий в нем человек то и дело оборачивался назад, глядя на результаты своего труда. Больше вокруг не было ни домов, ни людей. Эндрю решил переговорить с трактористом.
Было начало шестого. Он провел этот день, объезжая окрестности Шамполюка, закупая одежду, провизию и снаряжение, в том числе и отличный альпийский рюкзак. Там сейчас лежало все, что требуется для покорения горных вершин. И еще то, что не требуется. «Магнум» калибра 0,357. Все это он купил в большом магазине, выросшем на месте маленького, который упоминал отец в своих записках. Владельца звали Ляйнкраус; к косяку двери была прикреплена мезуза. Продавец горделиво сообщил ему, что Ляйнкраусы с 1913 года продают лучшее в итальянских Альпах снаряжение. В настоящее время, его магазины открыты в Люцерне и Нёшателе.
Эндрю вылез из «лендровера», подошел к забору и стал махать рукой, привлекая внимание пахаря. Это был низкорослый итало-швейцарец, здоровяк с взъерошенными каштановыми волосами над темными бровями, с грубыми чертами лица типичного обитателя Северного Средиземноморья. Лет на десять старше Фонтина. На лице у него было опасливое выражение, точно он не привык и не любил встречать незнакомцев.
— Вы говорите по-английски? — спросил Эндрю.
— Сносно, синьор, — ответил тот.
— Я ищу Альфредо Гольдони. Мне сказали, чтобы я ехал по этой дороге.
— Вам правильно указали, — ответил итало-швейцарец на более чем сносном английском. — Гольдони мой дядя. Я для него пашу. Сам он уже не может обрабатывать землю. — Пахарь замолчал, ничего больше не объясняя.
— Где я могу найти его?
— Там, где обычно. В дальней спальне дома. Тетя проведет вас к нему. Он любит гостей.
— Спасибо. — Эндрю зашагал к «лендроверу».
— Вы американец? — спросил пахарь.
— Нет, канадец, — ответил Эндрю, решив на всякий случай обеспечить себе «крышу». Он забрался на сиденье и взглянул на пахаря. — Мы говорим одинаково.
— И выглядите одинаково, и одеваетесь одинаково, — ответил фермер спокойно, рассматривая его отороченную мехом альпийскую куртку. — Одежда-то новая, — добавил он.
— Зато ваш английский нет, — усмехнулся Фонтин и повернул ключ зажигания.
Читать бесплатно другие книги:
