Яд желаний Костина Наталья

Эксперт Мария Камышева подняла искусно подведенную бровь, и ее полные накрашенные губы сложились в презрительную улыбку. Этим самым она давала понять, что ей надоели недоверчивые и нахальные опера, у которых в головах одни только версии, меняющиеся каждый день. А у нее — надежные и окончательные выводы, подкрепленные показаниями приборов, которые невозможно обмануть!

— Вот профиль токсина из тела собаки, вот этот — из тела бомжа… как его… Водолажского, а этот — токсин из тела Кулиш. Ну, какие тебе еще подтверждения нужны? Сама видишь, все профили — абсолютно идентичные. То, что отравил их один человек, — это вам доказывать, а то, что их отравили одним и тем же ядом, — это я уже написала. Все. Вот тебе бумажки, и освобождай помещение. У меня времени на дискуссии нет, мне работать надо.

У Кати сердце провалилось куда-то, застучало часто-часто, и она сглотнула набежавшую слюну. Вот, значит, как…

— Игорь, в театр бежать надо! — быстро набрав номер, сказала она в трубку и помчалась по коридору.

— Успеется. — Лысенко небрежно махнул рукой, когда она, с умоляющим лицом, запыхавшись, влетела к нему кабинет. — Ты чего, Катька, так взбудоражилась? Под контролем же все! Там еще ночью наши побывали. Камер кругом понатыкали. Бухин и Бурсевич с утра там сидят. Нас с тобой только и не хватало…

— Игорь, у них сегодня премьера! — предчувствуя недоброе каким-то неизвестным науке органом, выпалила Катя. — Я знаю… не спрашивай откуда, но я просто знаю, что сегодня что-то произойдет…

— Ну, если хочешь, пошли, — неохотно согласился Лысенко. — Все равно с работы пора уходить.

Когда они явились, опера уже началась. У главного входа на них шикнула контролерша:

— Куда? Без билетов не пущу!

Напрасно они совали ей под нос удостоверения — упрямая старуха перегородила дверь:

— Ходят тут всякие, на базаре документы купят и ломятся на каждый спектакль, совести нет! Вместо того чтобы билеты в кассе купить… И без вас уже полон зал!

— И правда, хватит базар разводить. Пошли через служебный. — Лысенко потянул Катерину за руку.

На служебном их, разумеется, хорошо знали.

— Ты смотри, даже телевидение приехало, — заметила Катя.

У входа действительно стоял здоровенный автобус с надписью «ТВ». Какие-то люди сновали туда-сюда через служебный проход, занося аппаратуру, вместе с ними на глазах у оперов просочилась и группка девиц богемного вида, которые, выжидая удобного момента, покуривали на улице. Катя саркастически бросила:

— Охрана! Нас с центрального не пустили, а здесь видишь, что творится? Тут любой войдет и насыплет отравы куда захочет!

— Ну, положим, не любой… а только тот, у кого фантазия работает. Видала, как ловко они проскочили? Ну, ты придумала, что мы здесь делать будем? Ладно, не горюй, сам понимаю… предчувствие есть предчувствие. Ну, хоть музыку послушаем. Пошли пока в зал.

Они тихо вошли в зал с бокового входа и тут же сели с краю. Опера уже началась. На сцене под ярким светом софитов пела Аня Белько, а в оркестровой яме играл невидимый оркестр. Катя закрыла глаза. Музыка волшебными волнами накатывала на нее, а голос женщины на сцене был такой красоты и мощи, что хотелось плакать от счастья, не открывая глаз. А потом открыть их и смотреть, потому что смотреть тоже было на что. В каждом движении певицы сквозили сдерживаемая страсть, и мука, и любовь… Господи, как это страшно, оказывается, — любовь убийцы…

— Какой талант, — прошептал рядом Лысенко.

Катя только кивнула. Она никогда особенно не любила оперу, но сегодня происходящее на сцене буквально заворожило ее.

Действие разворачивалось стремительно, и, когда пошла сцена безжалостного убийства, в которой певица была особенно убедительна, в зале кто-то не выдержал и вскрикнул.

— Прекрасная режиссура, — услышала Катя шепот у себя за спиной. — Какие мизансцены! Какой голос! Какая пластика! Где он откопал такое дарование?

По центральному проходу змеились провода, и камеры телевидения снимали спектакль с нескольких точек. И все же, несмотря на то, что действие захватило ее, Кате почему-то не сиделось на месте. Было страшно и радостно одновременно. Радостно оттого, что они наконец-то нашли убийцу, а страшно…

— Хоть бы антракт быстрее, — бросила она Лысенко, ерзая от нетерпения.

Капитан кивнул с отсутствующим видом. Кате внезапно захотелось встать прямо посреди спектакля и броситься за кулисы искать Бухина с Бурсевичем. Она тяжело вздохнула, и Лысенко нашел и сжал ее руку. Она благодарно ответила на его сочувствие и немного успокоилась, хотя десять минут, оставшиеся до антракта, показались ей нескончаемыми.

— Сейчас, — шепнул он ей на ухо. — Сейчас пойдем, не волнуйся. Все будет хорошо…

Наконец опустился занавес, зажегся свет, но публика не сразу задвигалась и зашумела, еще несколько мгновений в зале висела абсолютная тишина. Потом шквал аплодисментов обрушился на зал, но Катя все равно расслышала тот же голос за спиной, который хвалил режиссера:

— Великая певица! Потрясающее открытие сезона!

Она запуталась бы в нескончаемых коридорных поворотах, если бы не Лысенко, который уверенным шагом шел впереди. Вот наконец и нужная дверь. Борис Бурсевич, совершенно спокойный, позевывая, сидел рядом с техником-компьютерщиком напротив полудесятка мониторов, на которых была выведена черно-белая картинка.

— Casta-a di-i-v-a, — вполголоса напевал он приятным тенорком.

— Боря, ты чего?

— Прицепилась, проклятая! — с чувством сказал Бурсевич. — Сашка тут кассеты крутил с утра… развел оперу! Еще и в зале сейчас пели. Целый день, как в музыкальной школе.

— Есть что-нибудь? — нетерпеливо спросил Лысенко и указал глазами на экраны.

— Пока ничего.

— Ну ладно. Боря, я тебя прошу, не пой, а смотри!

— Мог бы и не говорить, — обиделся Бурсевич. — Я и так весь внимание!

— Ладно, прости. Если что, я на связи. Савицкий где? — негромко справился он в лежавшую на столе рацию, не желая мешать Бурсевичу следить за событиями на мониторах.

— За кулисами, — ответил чей-то голос, искаженный прибором.

— Хорошо. Глаз с него не спускайте. А Столярова?

— Она тоже здесь.

— Следите за ней внимательно. Чтобы не дай бог…

— Да не волнуйтесь так, Игорь Анатольевич… — Рация смолкла.

— Ну, я в зал. Нечего мне за кулисами светиться, — сказал Лысенко. — Катерина, ты со мной?

— Я здесь посижу.

— Зря. Когда еще на опере побываешь!

Лысенко вышел. Техник внимательно наблюдал за экранами, а Бурсевич снова немедленно завел свое:

— Ca-ast-a di-iva-a-a…

Он обладал довольно приятным голосом, но Кате было не до оперных арий. Она сидела, напряженно всматриваясь в изображения на мониторах, пока в глазах не появилась резь. Помещения, просматриваемые камерами наблюдения, были совершенно пусты. Вот в коридоре промелькнула какая-то неясная фигура и пропала. Она взглянула на часы. Скорее бы хоть что-нибудь начало происходить! Неподвижное и неопределенное ожидание в течение последних десяти минут, пока спектакль не закончился, вымотало ее больше, чем часы напряженной работы. Наконец и эти томительные минуты истекли, но еще некоторое время тут, в глубине театра, скрытой от зрительских глаз и далеко от сцены, ничего не происходило. Вдруг почти разом на всех экранах началось бурное движение. Разрешение было слишком слабым, чтобы хорошо различать лица, и она занервничала. Рация пискнула, и Катя схватила ее.

— Игорь?

— Белько идет в свою гримерку. Спокойно, не беги, она не скоро там появится.

— Почему?

— Ну, букеты там всякие, поздравления, интервью…

— Ты ее видишь?

— Сейчас не вижу.

— Игорь… — буквально задохнулась Катя.

— Спокойно, я сказал. Доверяй работе своих товарищей. Жертв больше не будет, это я тебе обещаю. Ну и не буду же я светиться, иначе попадусь кому-то на глаза! Вы там тоже сидите тихо, как мыши. Если кто посторонний ломиться будет, не открывайте. Честно говоря, народу тьма. Эта премьера — самое подходящее время, чтобы кого-нибудь укокошить…

Она не сломалась, не отказалась и не заболела. И она действительно была великой певицей, как грустно призналась себе Лариса Столярова. Как только Анна Белько запела на сцене, жена режиссера, до последнего сидевшая в своей гримерке в полной готовности, поняла, что в этот раз она проиграла. После того, как в театре взойдет новая молодая звезда, старой и угасающей приме делать в нем будет уже нечего…

Лариса медленно сняла грим, аккуратно повесила не пригодившийся ей костюм и сошла вниз, в зал, в директорскую ложу, любезно предоставленную в ее распоряжение. Она сидела здесь одна, и ни муж, ни даже лебезившая перед ней в последнее время завтруппой не зашли сюда… Впрочем, она и не желала никого видеть. Спектакль произвел на нее двойственное впечатление: с одной стороны, она сама собиралась пожать лавры в роли Катерины Измайловой и все время, пока на сцене длилось действие, глотала слезы обиды и разочарования. Однако, с другой стороны, она не могла не признать, что ее муж сделал правильный выбор. Анна Белько — певица мирового уровня, большой драматический талант. А ей, видимо, действительно пора отсюда уходить…

Когда весь зал встал, то и дело выкрикивая «Браво!» и заставляя певцов вновь и вновь выходить на сцену и раскланиваться, она не присоединилась к аплодирующим. Столярова с тяжелым сердцем молча покинула ложу, у выхода из которой нос к носу столкнулась с возбужденным и сияющим мужем.

— Как тебе премьера? — спросил он как ни в чем не бывало и, подхватив ее под локоть, увлек назад, в зал, к сцене, под свет софитов и объективы кинокамер телевидения.

Он вел себя более чем странно, словно ее мнение действительно его интересовало, будто это она пела сейчас там. Или это благодарность за то, что она так легко сдалась? Пошла на поводу и у него, и у остальных?

— Прекрасно, — сказала она и повторила: — Это было просто прекрасно, Андрей… Поздравляю.

Вокруг них уже толпился театральный и телевизионный люд. «Открытие сезона!..» «Какое удачное открытие сезона!» Эти слова и поздравления неслись со всех сторон. Кто-то по наивности целовал и ее в щеку, как будто успех соперницы мог ее обрадовать.

— Тебе нехорошо? — вдруг забеспокоился муж. — Ты ужасно побледнела!

— Нет, все в порядке, — заверила она.

— Мне нужно поздравить Аню, — сказал он. — Ты не пойдешь со мной?

Вокруг была толпа, и ей показалось, что все глаза устремлены прямо на них. Что скажет стареющая и уже теперь окончательно бывшая прима? Может быть, она закатит своему неверному мужу истерику? Или хотя бы оплеуху?

Она молча, с достоинством взяла его под руку, любопытствующие расступились, и они пошли по коридорам к гримеркам так, как ходили много лет. Только сейчас он не вел ее после спектакля, где она пела заглавную партию, — в этом спектакле эту партию пела другая. Его любовница. Ее соперница. Хотя какое это теперь имеет значение? Ей уже давно не больно… больно… очень больно!

Вся гримерка Анны Белько была завалена цветами.

— А вот и Андрей Всеволодович! — громко сказал кто-то.

Хлопнула пробка шампанского. На красивое и оживленное лицо премьерши ей почему-то не хотелось смотреть. Кто-то предупредительно придвинул ей стул, но она не стала садиться. Что ж она, совсем старуха, чтобы сидеть в углу? Разлили по бокалам игристый напиток, символизирующий торжество. Она любила пить шампанское после удачного спектакля. Андрей всегда заказывал брют, но ей напиток казался слишком сухим и острым, и она обычно пила его так, как любила — с маленьким кусочком сахара и долькой лимона. Ей подали бокал. Раньше Андрей всегда следил, чтобы у жены к шампанскому не переводились мелкокусковой сахар и лимон. Однако сегодня не ее праздник, не ее премьера, и ему не до капризов своей старой жены. У него теперь новая восходящая звезда, а возможно, и новая спутница жизни. И он сейчас рядом с Анной…

Когда Лариса пригубила бокал, рука ее дрожала, а рот кривился не то в усмешке, не то в гримасе. Вино показалось ей горьким. Внезапно она дернулась, как от удара электрическим током: прямо перед ней стояла Аня Белько — полные счастья голубые глаза, золотые локоны. Все еще в гриме и в последнем, арестантском, костюме. Впрочем, даже он ей идет. Да, Аня Белько дождалась своего часа… Теперь у ее молодой и удачливой соперницы будет все то, что когда-то было у нее самой: любимый человек, семья, главные партии во всех спектаклях. Тоска, Аида, Виолетта… Что ж, у нее прекрасный голос, она заслужила…

— Поздравляю, Аня, вы пели прекрасно, — сказала она. — Ни одной ошибки. Это потрясающая премьера, — заключила она.

Окружающие зааплодировали, Андрей в полупоклоне пожал ей пальцы, потом поднес к губам ее руку и поцеловал. Боже, какой дурак! Радуется, что его старая жена похвалила его молодую любовницу! Она протянула бокал, и он столкнулся с такими же бокалами. Мелодичный звон еще не растаял в воздухе, а она снова пригубила и отставила его в сторону.

— Лариса Федоровна, вы ведь любите с сахаром? — спросила ее Белько. — Я все приготовила. Сахар, лимон…

Боже, какая предупредительность! Она что, будет теперь носиться с ней, как носится со своими бродячими животными? Она будет ее жалеть? Кормить из мисочки творогом — ведь теперь именно она, бывшая прима, несчастная, брошенная на глазах у всех, как старая никчемная кошка, которую пинком выставили за порог… И даже последнюю партию, которую она мечтала спеть всю жизнь, у нее сегодня отобрали!

Аня Белько подхватила ложечкой кубик быстрорастворимого сахара и положила в ее бокал. Сверху упала долька душистого лимона. Пузырьки с шипением поднимались вверх и лопались, лопались…

— Есть! — быстро сказал техник. — Увеличиваю…

— Сашка, бегом! — выкрикнула Катя в рацию…

Она не поняла, что случилось, когда неизвестно откуда взявшийся молодой человек вынул у нее из рук бокал с шампанским. Другие люди — некоторых она видела в театре и знала, что они из милиции, и совершенно незнакомые — наполнили тесное помещение гримерки. Она не поняла, почему и куда уводят Аню Белько и зачем пересыпают из коробки в полиэтиленовый пакет кусочки сахара… А потом вдруг поняла все — недаром Лариса Столярова слыла умной женщиной. Она осмыслила и сложила все части этой страшной головоломки — но не испугалась. Наверное, после всего, что только что произошло прямо на ее глазах, бояться уже не было нужды.

— С вами посидеть, Лариса Федоровна?

Перед ней стояла та самая рыжая девушка, которая однажды приходила к ней домой. Она смотрела на певицу участливо и держала ее за руку. Голова немного кружилась, и Лариса обнаружила, что почему-то лежит на топчане, а под языком у нее расплывается приторная мятная свежесть валидола. Голос у рыжей девушки был мягкий, с глубокими бархатными нотками. Лариса Столярова умела разбираться в голосах. Но не каждым голосом можно петь. А какой неземной, божественный голос пел сегодня Катерину Измайлову! Какой голос! Аня Белько… Зачем? Чего ей не хватало? Вопрос был глупым. Ей, этой золотоволосой богине с чистыми голубыми глазами, не хватало того же, чего и самой Ларисе. Этой талантливой певице хотелось спеть Измайлову, и, наверное, не только Измайлову… Лариса Столярова внезапно вспомнила все честолюбивые мечты молодости. Что ж, они сбылись: она пела и Аиду, и Виолетту, и Татьяну, и Травиату, бывала на гастролях по всему миру. Она много чего успела за свою сценическую жизнь, а Белько затирали все — и Кулиш, и другие, и — чего греха таить — она сама… А что удалось спеть этой несчастной честолюбивой девочке на сцене, обладая таким исключительным голосом? Кроме сегодняшней премьеры, пожалуй, ничего. А если бы… если бы происшедшее с ней, Ларисой, сейчас сошло ей с рук, как почти сошло убийство Кулиш, то она стала бы блистательной, великой певицей… Гений и злодейство — две вещи несовместные? Или совместные? Кто знает?..

— Да, и гений, и злодейство, — задумчиво произнес Сашка Бухин, откладывая в сторону исписанную тетрадь. — Мурашки по коже, когда все это читаешь. Ты знаешь, я ведь плакал в зале, когда ее слушал, честно. Не понимаю… Она ведь могла петь на всех сценах мира после премьеры «Измайловой»…

— Или не могла, — тихо сказала Катя. — Для того чтобы петь на мировых сценах, как ты говоришь, одного таланта мало. Нужны еще деньги, да и везение тоже. Спонсоры, чтобы тебя продвигали. Да много еще чего нужно! А она… Она хотела добиться лишь одной-единственной большой роли. Чтобы показать, на что способна. И она ее добилась. Но какой ценой! Ты ведь знаешь, что Савицкий уговорил жену отказаться от премьеры, чтобы Измайлову спела Белько, а взамен пообещал ей, что Аня Белько больше Измайлову петь не будет? Только потому Столярова согласилась уступить.

— Жаль, что Анна Белько подслушала их разговор. Если бы Столярова молча ушла в сторону, она не рисковала бы быть отравленной. Ты знаешь, мне ее тоже жаль…

— В этой истории о многом нужно пожалеть. И многих, — философски заметила старлей Скрипковская, и напарник удивленно покосился на нее. Катя не была склонна вести подобные беседы.

— Дольше всего мы не могли понять, как отравили Кулиш. А всего-то и нужно было внимательно выслушать про именинный торт. Как там сказала завтруппой: «И каждый кусочек в отдельной салфеточке. А посередине…» Если бы я тогда поинтересовался этим тортом до конца, то, возможно, сразу бы все понял! Ведь посередине, на круглом кусочке стояла сама Кулиш, изваянная твоей Черной из марципана. Ну кто мог взять и откусить имениннице голову? Естественно, фигурку отдали самой Кулиш, которую хлебом не корми, а дай сделать что-то эпатажное. Вот она на глазах у всех с удовольствием ее и съела. А добавить в фигурку яд было проще простого — всего-то ввести его шприцем. Когда вокруг все снуют, готовят стол, что-то режут, что-то моют… Она улучила момент и впрыснула яд или в саму фигурку, или внутрь кусочка торта. Да, эта Белько все точно рассчитала. Кулиш в тот день еще с утра жаловалась на мигрень, а про ее привычку лечить все болезни снотворным знала вся труппа. Кроме того, даже если бы она проснулась от того, что почувствовала себя плохо, то уже не смогла бы встать — токсин довольно быстро парализует мышцы. Белько не пожалела яда — никакого риска, что Кулиш обнаружит его присутствие в сладком, не было. Потому что у марципана специфический вкус, а вытяжка бледной поганки, которой она травила людей и животных, почти без вкуса и совсем без запаха.

— Я справлялась — бабушка, которая вырастила Анну, была химиком. Преподавала в университете органическую химию. А органические токсины были ее коньком. Ты знаешь, что сильные яды в очень малых дозах способны даже остановить рост раковых опухолей?

— Впервые слышу, — неподдельно удивился Бухин. — У меня у самого мать врач, но такого она никогда не рассказывала. Ну, правда, она у меня отоларинголог. Она в своей специальности, конечно, ас, но… даже когда у девчонок зубы лезли, она не поняла, отчего у них температура. Так и в токсинах не каждый разберется, я думаю.

— Очень многие травники практикуют лечение рака с помощью очень ядовитых растений. А у меня мама ботаник, ты же знаешь. Так я от нее слышала, что от рака помогают смертельно ядовитые аконит, болиголов, белладонна, белена. Ну и омела, мухомор — они не такие опасные, но если принимать их бесконтрольно, отравиться можно довольно серьезно. Вплоть до отказа печени и почек. У Белько дома нашли целый арсенал растительных ядов. Ее бабушка умерла от рака, но пыталась сама себя вылечить. А ее внучка использовала яд с совсем другой целью…

— Не понимаю только, зачем она отравила соседскую собаку? Чем она ей помешала? И разве она не понимала опасности быть разоблаченной? Ведь испытывать яд на бомжах она отправилась к дому Столяровой?

— Саня, скорее всего, это получилось случайно. Наверное, она хотела угостить отравленным пирожным Столярову — ну кто бы поверил, что Столярова сама к ней пришла! Ведь если бы она его съела, на Белько подумали бы в самую последнюю очередь — кому бы пришло в голову, что жена пойдет в гости к любовнице? А та еще и будет ее угощать! Это было очень на руку Белько, но Лариса Федоровна отказалась есть дома у соперницы. Она даже кофе пить не стала — из этических соображений. Конечно, под подозрение сразу попал бы Савицкий — у него с женой в последнее время постоянно были бурные выяснения отношений, даже на людях. Кроме того, жена, похоже, его еще и шантажировала. Она что-то знала об отношениях мужа с покойной Кулиш — возможно, что-то увидела или услышала, как он угрожал бывшей любовнице. Но она теперь все равно нам не расскажет. У Ларисы Столяровой завидная выдержка, и она умеет хранить секреты. А против режиссера все равно не нашлось бы никаких улик — а нет улик, нет и обвинения. Что касается пирожного, то, скорее всего, провожая Столярову, Белько взяла его с собой, чтобы выбросить на улице или с какой-то другой целью. Все знали об этой ее особенности подкармливать бродячих животных, и Столярова, наверное, не удивилась, когда девушка положила сладость в сумку. А тут Столярову очень некстати стала облаивать соседская собачка. Ну, ей стало неловко, она и попросила у Белько пирожное, чтобы задобрить пса. А та не смогла найти предлог, чтобы отказать, хотя, я думаю, ей и не хотелось травить этого милого Тосика. Он ведь не сделал ей ничего плохого…

— Жаль, что этот дневник придется вернуть Сорокиной, — задумчиво сказал Бухин. — Так здорово написано, если честно. Я бы дал его почитать Дашке.

— А ты сними с него копию, — легкомысленно толкнула на должностное преступление старлея Бухина старлей Скрипковская. — А потом, когда закончится следствие и Белько вынесут приговор, отдашь ей.

— Эх, если бы я мог так сочинять! — воскликнул Сашка, взгляд которого по-прежнему был прикован к исписанной тетради Анны Белько.

— Стихи?

— Нет, Кать. Стихи у нас в семье есть кому писать. Если бы я мог писать романы… пусть даже и детективы…

— И что? — заинтересовалась Катя.

— Я бы написал по этому дневнику роман. И знаешь, как бы я назвал его?

— Как?

— Яд желаний.