Мастерская чудес Тонг Куонг Валери

Милли

Сильви заботливо припасла для меня целую дюжину коробок, и я набила их доверху всевозможным скарбом. Все было готово заранее, запечатано и заклеено. Честно говоря, для моих вещей столько коробок не требовалось. Много ли мне нужно? Одежда, обувь, книги, бумаги, компьютер. Комнатка маленькая, лишнего и не втиснешь.

Однако Жан расстарался, поставил на уши все свое огромное братство, многие отозвались на его клич, и в результате я, как по мановению волшебной палочки, стала обладательницей несметного богатства: разнообразной посуды, утюга, кофеварки, постельного белья, салфеток и прочих абсолютно необходимых предметов. Пришлось нанять грузовик.

Накануне переезда я всю ночь не спала, извелась, измучилась. В «Мастерской» меня ни на минуту не оставляли в покое, со мной прощались все кому не лень. Я мечтала только об одном: скорее прочь отсюда! Томилась, дождаться не могла, а время, как нарочно, тянулось медленно. Когда же окончится этот затянувшийся постылый спектакль? Когда я смогу жить нормально? Не прятаться, не оглядываться, изводить тонны влажных салфеток в свое удовольствие, мыть все, что под руку попадется, драить пол, окна и стены… У меня мания чистоты, порядка, системы, ритуала везде и во всем. А мне приходилось сдерживаться, чтобы не прослыть сумасшедшей, не вызвать лишних вопросов.

Какое счастье не встречать то и дело Сильви, чья враждебность усиливается день ото дня. Не слышать сочувственных реплик нуждающихся и волонтеров.

— Неужели память к вам так и не вернулась?

— Зельда, бедная, как вам тяжело, наверное!

— Мигреней не бывает?

— А вдруг гипноз поможет? Или ребёфинг?

Главное, подальше от Жана. В последнее время наши отношения изменились — и не по моей вине. Он стал навещать меня каждый вечер под разными благовидными предлогами, приглашал в ресторан, провожал на работу. Мне не нравился его взгляд, тяжелый, настойчивый, пристальный. А после того, как я объявила о своем решении и мы объяснились, Жан бродил по «Мастерской» совсем потерянный — тоже радости мало.

Сначала он оторопел и не произнес ни слова. Затем попытался меня отговорить. Поняв, что это невозможно, вдруг побледнел, вскочил, лицо его перекосилось от ярости. Жан отвернулся к стене и заговорил отрывисто, жестко, будто бы сам с собой.

— И к лучшему. Старый дурак. Простите, Зельда. Я вам в отцы гожусь. Мне стыдно. Я весь дрожу. Сердце бьется. Вообразил невесть что. Я не должен. Вы были приблудным котенком с улицы. А стали ослепительной кометой. Я влюбился в вас безумно, страстно. Сам не знаю как.

Я застыла, ошеломленная. Конечно, я догадывалась, предполагала, однако надеялась, что до признания не дойдет. К нему я не была готова. Между тем Жан продолжал изливать душу.

— После смерти жены я думал, что мое сердце мертво. Поверьте, Зельда, я вовсе не хотел, чтобы оно ожило. Я начал бороться за счастье других, раз мне самому счастья не отпущено. Но порой мне кажется, что я остался жить не из любви к ближним, а из малодушия. Мы с женой обещали друг другу, что умрем в один день. Я не решился последовать за ней. Оставил ее одну в холодном каменном склепе. Убедил себя, будто живой смогу принести пользу другим…

Потом Сильви сказала мне, что жена Жана погибла двадцать лет назад в автокатастрофе. Она пребывала в тяжелой депрессии, пила транквилизаторы, поэтому неизвестно, сама ли она свела счеты с жизнью или просто потеряла управление под воздействием лекарств. Жан считал, что в ее смерти виноват он один. Не смог уберечь, защитить, исцелить.

После разговора с Жаном я вернулась к себе в комнату расстроенная и подавленная. Никак не могла собраться с мыслями. Боже, я не только обманула его, использовала в своих целях, но еще и разбила ему сердце… Невольно, но все же… Единственное утешение: никаких надежд я ему никогда не подавала и ответила честно, по совести, хоть тут не солгала.

От усталости ныло под ребрами. Я складывала в сумку последние мелочи: косметичку, ручки, зарядку от телефона. Руки двигались машинально, сами собой. Тревожный сумбур в голове. В третий раз моя жизнь безвозвратно меняется. Кардинально, резко, до самого основания. Процесс болезненный, неприятный, пугающий, однако я справлюсь, видит бог! Покину «Мастерскую» и окажусь в своей новой славной квартирке в старинном доме.

Стук в дверь. Наверное, за мной приехала Мариэтта. Жан предупредил, что вместо мистера Майка, который внезапно попал в больницу, придет она. Сразу вызвалась мне помочь, хотя на грузчика уж никак не похожа, что и говорить. Для Жана сделает что угодно. Она к нему неравнодушна. Мы с мистером Майком это давно заметили. Стоит Жану к ней обратиться, она вся зальется краской, встрепенется, выпрямится… Да, забавная у нас получится команда! Впрочем, с чего бы нам ссориться? Она вполне милая, доброжелательная, спокойная. Главное, уехать отсюда поскорей. Попутчики неважны. Постоянная тревога, настороженность, нетерпение вконец меня измучили. Мне все равно, с кем и как, лишь бы сейчас, не откладывая.

Я открыла дверь и обмерла. Кровь застыла в жилах, дыхание оборвалось. Мой организм — обмен веществ, циркуляция лимфы, сокращение мышц, восстановление тканей — вдруг перестал существовать. Мозг больше не посылал импульсов и сигналов, не обрабатывал информацию. Его просто-напросто не было. Время остановилось. Я умерла. Очевидно. Иначе бы не увидела в проеме двери две схожие тени, два призрака, двух юных и древних гостей из той страны, откуда обычно не возвращаются. Или они порождение моего воспаленного воображения, тлеющего безумия, оживший ночной кошмар?

Я поняла, зачем они здесь. Тени пришли за мной. Какое право я имела скрыться от них, убежать, ускользнуть? От их власти невозможно освободиться.

— Мальчики мои, братики любимые! — крикнула я исступленно. — Вот вы и нашли меня!

Они отшатнулись, одинаковые во всем. Их напугал мой крик, мой охрипший скрипучий голос, — будто железкой провели по камню. Напугал мой взгляд, полный ужаса и тоски. Я умоляла их ответить хоть что-нибудь, не молчать.

— Отчего? Ну отчего вы показались мне только теперь? Через столько лет… Когда я перестала вас ждать…

Один пробормотал:

— Нас вообще-то мама прислала. Она места здесь не нашла, вот и…

— Мама? Мама? — повторяла я, оторопев. — Это мама вас прислала?

Я ничего не понимала и не могла понять. Резкая боль в груди, в голове — невыносимая тяжесть.

— Малыши мои ненаглядные! Братья! Вы ведь знаете, что все они говорят обо мне неправду. Вы погибли не по моей вине, клянусь! Я так хотела вас спасти! Но дым разделил нас плотной стеной, пламя жалило, жгло нестерпимо, я задыхалась, плакала, кричала, не могла к нему подступиться… Я вас любила, души в вас не чаяла. И вы меня любили. Обнимали оба, болтали о чем-то, понятном лишь вам двоим. Я не ревновала, поверьте! Хотя для мамы на всем белом свете никого, кроме вас, не существовало. И для папы тоже. «Какие у меня красивые сыновья! Какие чудесные близнецы!» Все восхищались удвоенным совершенством. Однако мы с вами все равно привязались друг к другу. В тот вечер и я умерла. Отчасти. Нет, полностью. Но я не вправе жаловаться, не вправе даже заикнуться об этом. Ведь я выжила, уцелела, не сгорела в огне. «Это подло, несправедливо, — решили родители. — Ей двенадцать, взрослая девочка, и такая шустрая, сообразительная… Не она ли это подстроила? Не она ли их погубила?» Нет, не я. Не я вас сожгла!

Вне себя от горя, оглушенная, отупевшая, я не помнила, как упала. Мариэтта подняла меня, попыталась успокоить.

— Тише-тише, Зельда. Все хорошо. У вас был припадок. Вам нужно немного полежать. Мальчики, помогите мне дотащить ее до кровати! Принесите воды и помолчите — мне нужно сообразить, что делать дальше.

— Вот, мама, держи. — Один из близнецов протянул ей кружку.

Так она их мать! Меня затрясло от беззвучных рыданий. Мариэтта обняла меня крепко, прижала к груди.

— Простите меня, — всхлипнула я. — Просто в прихожей темно, и мне на мгновенье почудилось… Хотя я знаю, что такого не может быть. Братья ко мне не придут. Они давно умерли, погибли при пожаре, сгорели дотла. Мне было двенадцать, им — восемь. Теперь они стали бы вот такими. Господи, как я могла их спасти? Мы жили в загородном доме. Родители, уходя, велели мне: «Милли, ты старшая, ты уже большая. Присмотри за братьями. Мы поужинаем с друзьями неподалеку и скоро вернемся». Я осталась внизу, в гостиной. Близнецы спали наверху. Вернее, не спали, скорей всего, раз огонь вспыхнул именно у них в детской. Я не поджигала, я просто не устерегла их… Смотрела по телевизору конкурс молодых дарований, эстрадных певцов. Я тоже мечтала стать знаменитой. Артисткой, дивой. Включила звук на полную мощность. Подпевала, плясала. Когда почуяла гарь, было слишком поздно… Я пыталась подняться по лестнице, звала их, обливалась слезами. Поздно! Я выскочила из дома, принялась стучаться к соседям. Родители и это поставили мне в вину. «Ты что, забыла про телефон? Почему не вызвала пожарных, полицию, службу спасения, нас, в конце концов?! Столько времени потратила даром! Позвать соседа! Очень умно!»

Сосед тоже смотрел телевизор. Какую-то интересную передачу. Он не желал открывать, боялся все пропустить. Я стучала и звонила целую вечность. Наконец он открыл, мрачнее тучи.

— Что случилось? Что такое?

— У нас огонь, — кричала я. — Везде огонь!

Слишком поздно. Братья уже обратились в пепел. Две кучки пепла.

— Милли? — переспросила Мариэтта.

Ее сыновья, слушая меня, испуганно вжались в стену.

— На самом деле вас зовут Милли, вот оно что! Стало быть, память вернулась к вам? Боже, и всему виной мои мальчики! То есть это их заслуга, верно?

Снова солгать несложно. Она сама подсказала мне как. Оставалось только кивнуть, подыграть. Но я не могла продолжать надоевший фарс. Просто не было сил опять притворяться, все замалчивать, подавлять, искажать. Я бы вправду умерла, если б это продолжилось.

Я положила голову ей на плечо.

— Нет, Мариэтта, память ко мне не вернулась. Она никуда и не исчезала. Если бы амнезия поглотила мое отчаяние, горе, вину, я была бы счастлива. Но с двенадцати лет и поныне мои душевные раны, ожоги, не заживали ни на одно мгновение. Я все время лихорадочно стираю повсюду сажу и копоть того пожара. После второго мне показалось, что искупленье свершилось, я очистилась и могу зажить по-новому, освободившись от прошлого. Все сложилось спонтанно, само собой, безо всякого злого умысла. Я больше не могла тащить этот груз. Решила, что в забвенье, хотя бы и ложном, мое спасение.

Она кивком попросила мальчиков выйти и оставить нас одних. Какое-то время молчала в раздумье, затем проговорила с тяжелым вздохом:

— Мне ли не знать, как тяжко давит чувство вины… Смерть непоправима, утрата невосполнима. Неважно, когда и как это произошло. Могла ты помочь или нет. Двенадцать тебе или семнадцать. Хочется уничтожить себя, наказать. Пустота пожирает твою жизнь день за днем. Ты сама загоняешь себя в угол, в ловушку, в клетку. Преследуешь себя, истязаешь. Просто не можешь иначе.

Внезапно бледная слабая улыбка, похожая на первый луч зимней зари, скользнула по ее лицу.

— Но с возрастом, Зельда, понимаешь, что свобода тебе все-таки дорога. В один прекрасный день осознаешь, что жизнь — бесценный дар, и мы обязаны его принять.

В дверь просунулись две головы, неотличимые друг от друга. Я смотрела на них во все глаза. Сердце рвалось на части. Братики, дорогие, неужели и у вас сломались бы голоса, начали пробиваться усы? Вы стали бы такими же неуклюжими, грубоватыми и надменными, готовыми сразиться с целым миром…

— Так мы выносим коробки или как? — спросил один из близнецов.

— Ну конечно, Макс. Выносите! — скомандовала Мариэтта. — Вперед, за работу. Живо! Ни одной не забудьте, глядите!

Понемногу я пришла в себя. Уезжая из «Мастерской», я не всхлипывала, не задыхалась и не дрожала. Сердце щемило, однако непосильная ноша свалилась с плеч. Я будто слышала голоса братьев, их топот на лестнице, дурацкие шутки, смех. Мне никогда не удастся поцеловать их, приласкать. В дыму, в окружении обуглившихся стен, в остывшем пепле пропало наше будущее. Но теперь я могла их оплакивать. Живая мертвых.

Мариэтта

Мне было трудно следить за дорогой, сосредоточиться, не отвлекаться. Спасало лишь чувство долга. Я говорила себе: «Ты тут старшая. Никаких эмоций, лишних вопросов, ненужных замечаний. Малютка, как ее называет Жан, и так не знает, на каком она свете».

Я думала о Жане. Когда тайное станет явным, сумеет ли он, чистый сердцем, искренний, правдивый, простить Зельду за то, что она лгала?

Когда мы прибыли, мальчики быстро занесли коробки наверх и сбежали к друзьям. Все к лучшему.

Квартира мне понравилась: чистая, светлая, с окнами на восток. Мебели в достатке. В спальне — большая кровать, в гостиной — диван и низенький столик, а кухня и вообще обставлена полностью.

Мы с Малюткой принялись распаковывать коробки. У нее по щекам катились слезы, плечи вздрагивали, взгляд был грустный, растерянный. Мне стало жаль Милли. Я обняла ее и сказала:

— Знаешь, сегодня и у меня необычный день. Перед отходом я объявила мужу, что собираюсь с ним развестись. Как видишь, и я изгоняю призраков, налаживаю свою жизнь, готовлюсь насыщать ее, взращивать, оберегать. Прошлое и не утянет меня на дно. Я покончила с его властью. И ты покончишь, не сомневайся!

Она подняла на меня глаза, полные слез, и спросила:

— Ты больше не любишь мужа?

Наивный детский вопрос. Впрочем, все правильно. Сейчас она моя дочка, а я ее мама, которая всегда защитит и утешит. Незаметно мы перешли на «ты».

— Все гораздо сложнее. Отчасти ты права, я давно его не люблю. Однако живу себе и живу под его игом. Он опасный зверь. Обаяние, улыбка, актерская игра, остроумие, внешний блеск не дают разглядеть в нем жестокого грубого деспота. Я одна знаю, каков он на самом деле. Остальным он запудрил мозги, пустил пыль в глаза. Талантливый манипулятор. Да и я постоянно себя обманывала. Думала, что слишком слаба и не смогу его побороть. Что должна покориться и все терпеть, раз он отец моих детей. Тысячу раз принимала его извинения, верила обещаниям. «Я изменюсь, непременно изменюсь!» Как же! Слава богу, теперь все будет иначе. Не знаю, что ждет меня впереди, но в одном уверена: такого я больше не потерплю, ему нет прощения!

Я доставала разные вещи — тарелки, стаканы, картинки в рамках, фен, — и каждая напоминала мне о каком-нибудь эпизоде постылого прошлого. О скандалах, вранье, унижениях, тошнотворной грязи, сточной яме супружества. Мобильный завибрировал в кармане. Я по инерции прочитала сообщение: «Возвращайся, есть разговор». Такие на первый взгляд невинные слова означали нешуточную угрозу: «Я тебя раздавлю, уничтожу, сотру в порошок! Дерзкая тварь, жалкая букашка! Наступлю каблуком — только мокренько будет. Знай свое место, моли о пощаде. Без меня ты ничто, пустое место. Приползешь, будешь в ногах валяться. Иначе тебе не жить». Вот он, зарычал, показал зубы.

Закружилась голова, все поплыло перед глазами.

— Ты побледнела, — встревожилась Зельда. — Что-то не так? У тебя неприятности?

— Неприятности. Можно сказать и так. Вернее, тоска смертная, сплошное мучение. Он ждет меня, готовится нанести решительный удар. Безжалостный, жесткий. Не пугайся, скорей всего, бить он меня не станет. Шарль обычно действует осмотрительней, прячет когти в бархатных лапах. Он мастер на всякие подвохи. Предпочитает уничтожать словесно и наказывать финансово. Однажды я дала ему отпор при сыновьях. Тогда он заблокировал мою банковскую карту, хотя не имел на это права, нужна была моя подпись. Однако кто же откажет очаровательному мсье Ламберу? Безупречному, восхитительному! Он же депутат, влиятельный человек. Ему верят на слово. Перед ним стелются, лебезят, сгибаются в три погибели. Раз он сказал, что кто-то постоянно ворует деньги с карты его жены, значит, так и есть. Мне пришлось очень туго.

Зельда обдумала все сказанное, и вдруг ее осенило:

— Почему бы тебе не обратиться к Жану? Моя комната в «Мастерской» свободна, ты могла бы пожить там какое-то время, переждать грозу, подготовиться к сражению, собраться с силами.

— Ты гений! — обрадовалась я. — Идеальный вариант! Наилучший! Все мгновенно уладится. Сейчас же напишу ему SMS.

«Жан, я объявила Шарлю, что развожусь с ним. Решилась наконец-то, представляете? Это, безусловно, ваша заслуга. Ну и моя отчасти, правда ведь я старалась? Я благодарна Вам бесконечно. Свяжитесь со мной, нужно срочно поговорить. Я у Зельды. Она благополучно устроилась на новом месте». Лишь бы он не отключил мобильный!

«Догадываетесь, о чем я?»

Получив мое сообщение, он будет на седьмом небе от счастья. Нас тянет друг к другу давно, мы влюбились с первого взгляда, и теперь между нами нет препятствий! Жан — человек сдержанный, неимпульсивный. Он не обнаружит своих чувств, пока я не сделаю первый шаг ему навстречу. Просто заедет за мной, отвезет в «Мастерскую», поселит в комнате Зельды и будет ждать.

Я скажу, что истосковалась по общению, что устала от одиночества, что мне нужна родная душа — тогда он все поймет. И примчится ко мне немедленно, в тот же час.

И тогда… И тогда мы будем вместе.

Мистер Майк

В больничке я не застрял, мне свезло. Док погорячился, думал, у меня кровоизлияние в брюшную полость. Оказалось, ничего такого, обычное воспаление, еще сто лет проживу, коли не помру. С операции ныло-саднило, да я внимания не обращал и колеса их не глотал, забывал. Пациент из меня никудышный. Ладно, проехали. Я уж линять собрался — не тут-то было. Принесла нелегкая интерна-практиканта. Вот навязался на мою голову! Давай мне втирать три часа о пользе алкоголя. О пользе, прикиньте, а? Проповедует: «Вы, мсье, зануд в белых халатах не слушайте, они вам правду не скажут. На самом деле алкоголь снабжает организм витаминами, стимулирует кровоток, прочищает вены и мочеточники, не говоря уж о том, что это лучшее средство от стресса». Насилу сбежал от него.

В «Мастерскую» добрался к вечеру, извелся весь, не терпелось узнать, как Малютка справилась без меня с коробками. Ух и зол же я был, что не поспел ей подсобить! Только дверь открыл — Жан мне навстречу.

— Мистер Майк, пора за работу. Нужно забрать Мариэтту Ламбер. Она у Зельды. Поехали!

Тоже мне командир! Давай-давай, круглое носи, квадратное катай. Мог бы хоть раз такси поймать или сам за баранку сесть. В уши мне дул: «Отдыхайте, поправляйтесь». А вместо этого гоняет почем зря. Ладно, это я так, для порядка. Ведь рад-радешенек, что увижу, как Малютка устроилась на новом месте. Потому ни слова поперек не сказал, все исполнил.

В тачке Жан молчал, будто воды в рот набрал. Прежде не затыкался, чесал языком всю дорогу, хвастался, скольким жизнь изменил-наладил, кости перемывал нуждающимся (я этого слова раньше ни от кого не слыхал, только в книгах встречал, зато Жан любил его до смерти). Нет, что-то с ним творится неладное. Зубы стиснул, челюсти словно судорогой свело.

Кивнул, мол, вот здесь припаркуйся. Махнул рукой: «Следуй за мной!» В лифте я на него вблизи взглянул и малость даже струхнул. Мужик не в себе! К тому же молчит как рыба. Позвонил в дверь. Малютка отозвалась: «Иду-иду». Мне сразу полегчало. Обрадовался. Слава богу, сейчас на нее посмотрю, на лапушку, разберусь, что и как у нее в дому. Она, похоже, в глазок нас увидела. Крикнула: «Мариэтта, Жан и мистер Майк за вами приехали!»

Открыла нам. И радость мигом увяла. Глаза красные, щеки в подтеках от слез, видно, долго плакала-горевала. Я так и закипел: кто обидел, кто довел бедную?! Не поздоровится же вам! С чего это Жан такой мрачный? Не он ли девчонку замучил?

— Решили навестить меня? Очень рада, проходите. — Голос тусклый, неживой. — Мистер Майк, что ж ты примчался после больницы? Тебе бы отдохнуть.

Жан очень удивился:

— И давно вы с ним на «ты»? — Первые его слова с тех пор, как мы выехали из «Мастерской». — Я за Мариэттой, позовите ее поскорей, пожалуйста.

Малютке, любимице своей, даже «привет» не сказал, не зашел, ни на что не взглянул, озабоченный, хмурый. Не к добру это!

Мариэтта будто ждала нас. Вышла с сумкой, сразу надела пиджак. Что они там замутили? Объясните мне, ради бога! Поцеловала Зельду, бросилась к Жану.

— Я готова!

Глаза с поволокой, рот до ушей: «Готова на все!» Сильви сразу ее раскусила, чертовка. Втюрилась, так и есть. Но Жан ее не приветил. Сказал сердито:

— Поехали, — и весь разговор.

А в машине такое началось! Жан сидел рядом со мной, Мариэтта — позади. Она ему весело так, со значением:

— Ну как? Вы получили мое сообщение?

Он ей в ответ сухо и холодно:

— Получил. С чего бы иначе я за вами явился? Вам нужно опомниться, образумиться и, главное, поскорей вернуться домой. Я отвезу вас назад, к мужу, мадам Ламбер. Дома примите ледяной душ, вам это просто необходимо.

Так и сказал: «Мадам Ламбер». Мариэтта вздрогнула — он же ее без ножа кромсал, прямо в сердце всадил и еще повернул. Затряслась, забормотала:

— Простите, Жан, я ничего не понимаю… Это шутка такая, да? — однако было видно, что все она понимает, Жан вовсе не шутил, по голосу ясно. — Как вы смеете? Я вам сказала, что ухожу от мужа, а вы заставляете меня вернуться к нему? Я думала, вы будете счастливы, поздравите меня, порадуетесь, что я настолько изменилась… Думала, вы встретите меня с распростертыми объятиями… Вы же меня отталкиваете, губите, топите. За что? Куда подевалось ваше участие, сочувствие, расположение, восхищение? С чего вдруг вы меня разлюбили?

Он развернулся и посмотрел на нее в упор, улыбнулся гаденько, подлил, так сказать, презрения. Сами знаете, я не любитель нюни распускать, но и мне стало ее жалко, прям до слез.

— Разлюбил, говорите? Куда девалось восхищение? А чем, позвольте спросить, мне было восхищаться? Вами, Мариэтта? С чего вдруг? Для меня загадка, откуда у вас взялось подобное заблуждение. На кой черт вы мне сдались? Думаете, мне интересен экзистенциальный кризис депрессивной богатой самки? Разочарую вас: ни в малейшей степени. Конец света: горстка малолеток не уважает учительницу! Я плачу!

Я вцепился в баранку и вжался в сиденье, будто меня здесь нет. У Мариэтты от обиды глаза на лоб полезли.

— Не понимаю, — чуть слышно пролепетала она. — Не верю ни единому слову. Какая жестокая шутка! Я исповедовалась вам, вы меня внимательно слушали, утешали. Я рассказала о самом страшном…

— О самом страшном? — рассмеялся Жан как последний засранец. — Отлично! Поговорим о самом страшном. Вы сделали аборт. Какой ужас! Чудовищное испытание! Бедняжка! Оглянитесь: за один только год в нашей стране более двухсот тысяч женщин делают аборт и не требуют помощи у «Мастерской». Спуститесь с небес на землю. Вы не страдалица и не жертва. Вы сами виноваты в своих проблемах. Зельда не виновата. И те, кто слушает ваши беспомощные лекции, не виноваты. Люди попадают в аварии, умирают от неизлечимых болезней, нищеты, одиночества. Вы здоровы и счастливы. Опомнитесь, вернитесь домой. Хватит ломать комедию. Повзрослейте наконец!

Она стала белая, как мертвец.

— Хватит ломать комедию?! Я не просила у вас помощи, вы сами приехали за мной, уговорили пожить в «Мастерской», обещали чудесное исцеление!

— Верно, я участвовал в этом фарсе. Не по своей воле, уж поверьте. Шарль попросил утихомирить свою супругу, у нее, мол, крыша поехала. Я не смог ему отказать. Сделал исключение, изменил своим принципам ради человека, который целых пятнадцать лет верой и правдой служил «Мастерской». Ваша дурацкая выходка могла дорого ему обойтись. Приближались выборы. Вы его здорово подставили. Я обещал, что вы будете как новенькая. И сдержал обещание. Хотя новенького, пожалуй, многовато… Так что о разводе и речи быть не может. Посмотрите правде в глаза.

— Правда в том, что я совершила немыслимые усилия, стала другим человеком… Думала, вы мной гордитесь.

— Вами? Какие такие усилия, что за бред? Вы палец о палец не ударили. За вас работали другие. На совесть. Думаете, мелкого гада Зебрански совесть замучила? А добрая фея Констанс, наладившая вместо вас ваше хозяйство, пришла из волшебной страны?

Он тяжело вздохнул.

— Я предупреждал Шарля, что свобода — палка о двух концах. Последствия непредсказуемы. Риск велик. Он меня не послушал. Пусть пожинает плоды. И не предъявляет претензий. Я свое дело сделал, дальше разбирайтесь сами. Прочь с глаз моих, надоели до смерти. Возвращайтесь к тому, кто идеально вам подходит. А меня оставьте в покое.

Жан обернулся ко мне, типа базар окончен, с дамочкой все улажено.

— Мистер Майк, дайте газу, хочу поскорей отделаться. Потом еще раз заедем к Малютке, я попрошу у нее прощения. Так замотался с этой чушью, что даже не поздоровался как следует. Зельда обиделась, наверное, не поняла, в чем дело.

Я видел в зеркальце, что Мариэтта согнулась, будто пнули в живот, уткнулась носом в колени и твердила тихонько: «Шарль, Шарль, Шарль…» Мне стало как-то не по себе, захотелось извиниться, сказать, что я здесь типа ни при чем. То есть Зебрански я, конечно, навалял. И домработницу ту я знаю. Такие уж в «Мастерской» методы. Ловкость рук. Но про засаду с мужем мне не докладывали. Подленький план. И про то, что Жан ее размажет по стенке, я не знал. Хоть бы предупредил, что ли… Тут она вдруг просунулась между кресел и ухватилась за ручной тормоз. Тачка взвизгнула, подпрыгнула и резко остановилась.

— Ты что, ненормальная? — взвыл Жан. — Убить нас хочешь?

Откуда что взялось! Ни бледной немочи, ни заплаканной дамочки. Василиск глянул мерзавцу в глаза.

— Прощайте, Жан. Думаю, вы отлично позабавились, дергая за ниточки беспомощную марионетку Мариэтту. Малютка посмеялась тоже, управляя вами. Как там ее, Зельда? Нет, на самом деле она Милли. Она отомстила за меня, я довольна. Прекрасное утешение!

Мариэтта выскочила из машины. Жан завопил:

— Мистер Майк, не дайте ей уйти!

В субботний вечер в центре народу до черта. Разве кого поймаешь в такой толпе? В кино я бы выхватил ствол, а ему ответил брутальным шепотом: «Ждите в машине, босс!» Но тут вам не фильм, все взаправду. Да и в падлу было мне ее ловить, если честно.

Я прикинулся шлангом, выполз, как сонная муха, нарочно, чтоб она убежала как можно дальше.

— Майк! — визжал уже Жан. — Назад! Вернитесь! Пусть катится. Провалиться им с Шарлем, достали.

Ругался он по-черному всю дорогу.

— Тварь! Змея! Захотела куснуть меня побольней, вот и принялась на Зельду наговаривать. Ревнивая сука. Пусть бесится. У нее нет ни молодости Малютки, ни ее красоты, ни ума. Эту стерву никто не любит. Знаете, мистер Майк, она на каждой лекции ко мне липла, намеки всякие, предлагала себя как шлюха. Вместо мозгов одни феромоны. Ради Шарля я все терпел. И вот результат! Угроза развода! Браво! Шарль в бешенстве, я уверен. Он рвет и мечет, винит во всем меня. Политики все одинаковые. Командуют: «Огонь!» — а потом удивляются, откуда столько трупов.

Я в это время вспоминал Сильви: «Депрессивная богатая самка. Кукушка». То же, что и Жан, слово в слово. Эта явно все знала про Мариэтту.

— Мсье Харт, простите, что вмешиваюсь. Однако, по-моему, вы пережали гайку, аж резьбу сорвало. Зачем же так грубо? Это, конечно, не мое собачье дело, да я и не в курсе ваших терок, но пускай себе разводятся, вам-то что?

— Шарль Ламбер — депутат, влиятельный человек. Он жертвует нам немалые средства. И, самое главное, благодаря ему мы в безопасности. «Мастерская» очень уязвима, у нас нестандартный подход ко многим проблемам, наши методики не по вкусу всяким ханжам и занудам. Мы, по сути, играем с огнем. А лишившись его поддержки, и вовсе погибнем. Развод для него — настоящий Армагеддон. Скандал несусветный. Конец политической карьеры. Он представляет правых и должен быть образцом высокой нравственности. Что, если противники узнают страшную тайну: его жена в молодости сделала аборт? Представляете? Хорошо бы он вспомнил, чем мне обязан, а немедленно не расторг в ярости наше соглашение…

Я затормозил возле дома Зельды.

— Забудем о Мариэтте, ну ее, — сказал Жан. — Сейчас важнее узнать, что на уме у Малютки.

А что у нее на уме? Тут уж я впал в думку. Опять чем-то не тем запахло. Жан надулся, насупился как хорек, напрягся. Снова бульник за пазухой держит? Оскорбили его? Не хочу, чтоб он к ней прикапывался, как к Мариэтте. Пусть хоть заранее предупредит. Нет, помстилось, это у меня уже крыша поехала. И чудится невесть что. С этой работой своей я совсем затрюхался. Психую много, и дел невпроворот. Не разберешь этих, где у них правда, где ложь. А справедливости и подавно не сыщешь.

Милли

Раскуроченные коробки со всяким ненужным хламом загромоздили весь пол. Как только Мариэтта уехала, я легла на диван и уставилась в потолок. Разбирать вещи дальше не было сил, я попробовала, но руки не слушались. Братья словно бы забрали меня с собой.

И потом я ждала неминуемых последствий.

Рано или поздно он придет и потребует объяснений. Влюбленные женщины не умеют хранить секреты. Мариэтта обязательно проговорится, ведь она любит Жана. А он призовет меня к ответу, предъявит внушительный счет. Жаль, что из нас получился банальный любовный треугольник. Она любит его, он любит другую, которая не любит его… Комедия стара как мир. На мне все заканчивается, ломается, рушится. Я тупик, глухая стена, разрыв в цепи. Печаль!

В дверь позвонили. Я знала, что это Жан. Больше некому. Какое облегчение! Конец притворству, бегству, лжи. Сегодня рвутся узы, развязываются узлы.

Он приехал опять с мистером Майком, но без Мариэтты. Глянул на меня недоверчиво, напряженный, колючий. Руки дрожат. Я не стала дожидаться расспросов, заговорила первая, опередила его.

— Вы вправе обвинить меня во лжи. Другие долгие годы считали, что я обманщица, абсолютно несправедливо. Говорили, что только юный возраст служит мне оправданием, что иначе мне бы не избежать ответственности за поджог, что напрасно я все отрицаю… Разве можно жить с таким грузом? Назвали лгуньей — я стала лгать. Амнезия казалась мне единственным спасением, я вправду решила забыть прошлое и начать все с чистого листа. От безвыходности, от отчаяния.

Они переглянулись. Мистер Майк явно растерялся. Жан разозлился и обиделся до крайности.

— Я не поверил Мариэтте Ламбер. Однако она сказала правду. Вы цинично использовали меня, обвели вокруг пальца, надули. Никакой амнезии не было и нет. Просто в голове не укладывается! Как вы могли так поступить со мной, Зельда?! Как вы могли?

— Поймите меня, Жан, войдите в мое положение. Амнезия — моя давняя заветная мечта. Я бы с радостью избавилась от ужасных воспоминаний и от себя самой. Пожар и прыжок из окна я не выдумала. Помощь была мне нужна. Разве вы не говорили, что ваше призвание — налаживать и чинить, собирать и склеивать осколки? Судьба расколола меня на тысячу кусков, я превратилась в черную дыру, зияние, пробел. Я задыхалась, умирала от жажды. Вы стали для меня живительным источником, который чудом возник посреди пустыни.

Жан весь покраснел и затрясся. Я взглянула с мольбой на мистера Майка, ища поддержки и защиты, но тот замер с суровым непроницаемым видом.

— Нет, нет и нет! — завопил наш благодетель. — Я никогда и ни за что вас не пойму. Вам нет прощения. Это за гранью, это немыслимо. Я доверял вам, а вы посмеялись надо мной. Поглумились, втоптали в грязь. К черту вашу судьбу, не вам судить, в чем мое призвание и кому какая помощь нужна. Здесь я решаю, не вы. Я создал «Мастерскую», я управляю всеми и не позволю, чтоб кто-то мной помыкал. Я вам не прислуга, прими-подай. Я спасаю людей. А вы обошлись со мной как с мальчиком на побегушках.

Мне пришлось сесть. Ноги подогнулись, живот свело. Но я все равно пыталась достучаться до него, выразить свою искреннюю признательность.

— Жан, ваши усилия не пропали даром. Я внимательно слушала вас, обдумывала каждое слово и поняла, что вы правы. Тяжелые испытания не губят нас, а многому учат. Жизнь прекрасна. Благодаря вам я ее полюбила. Ведь вы не знаете, как я жила прежде. Я карабкалась, старалась изо всех сил. Я вовсе не паразитка, поверьте.

Он не желал меня слушать. Вернее, слышал лишь то, что хотел. В его голосе появились уже знакомые мне металлические нотки. И снова я испугалась.

— Я старалась, я слушала, я полюбила, я, я, я. Вы, Зельда, эгоцентричны до крайности. Или Милли… Как вас там? Неважно. Что было прежде, не знаю и знать не хочу. Вы могли бы рассказать мне об этом еще тогда, в больнице. И я бы вас выслушал. А теперь слишком поздно, поезд ушел. Никаких объяснений, никаких оправданий. Не знаю, на кого я больше сержусь: на вас или на себя? Как подумаю, что меня угораздило… Да, человек слаб. Молодая, красивая, до странности похожая на нее… Нет, вы и мизинца ее не стоите, бледная копия, слабое отражение… Тьфу! Как я мог обмануться! Ладно, все в прошлом. Вы украли чужое место, чужую жизнь. Придется вернуть украденное.

Вернуть? Если я и заняла чужое место, то заняла его прочно. Вычеркнуть и выкинуть меня невозможно.

— Мне жаль, что вы настолько разочарованы. Честно говоря, я надеялась, что вы сможете меня понять и даже простить. Вы казались другим. Ничего не поделаешь. Я принимаю и такую реакцию. Больше вы обо мне не услышите. Отныне я не доставлю вам никаких хлопот. И в «Мастерской» иногда ошибаются. Смиритесь. Забудем друг о друге навсегда, будто и не встречались.

Его лицо исказилось от гнева.

— Вздумали снова мне диктовать, устанавливать правила, распоряжаться? Не выйдет! Вы глупы и бессовестны, иначе у вас язык бы не повернулся такое сказать. В понедельник я первым делом позвоню Робертсону, и он вас уволит. Ищите другую работу!

Жан кричал на меня, оскорблял, унижал — я все сносила безропотно. Таких несправедливых и грубых нападок я, конечно, не ожидала. Но, в конце концов, он имел право злиться. Я действительно виновата. Я его обидела, отвергла. Не мне его судить, сама хороша. Как ни странно, наше общение и впрямь пошло мне на пользу. Я поверила в свои силы, в свои возможности. Обрела вкус к жизни. Мне понравилось общаться с людьми, к чему-то стремиться, учиться, действовать, преодолевать препятствия. Я готова уйти, я справлюсь и без опеки.

— Робертсону не придется меня увольнять, я уйду по собственному желанию. Он достойный человек, и мне стыдно ему лгать. Вы, Жан, доказали мне, что я чего-то стою и могу рассчитывать на многое. То, что мне удалось у Робертсона, удастся и в другой фирме.

Сказала и сразу почувствовала: что-то не так. Жан злорадно заулыбался: мол, ишь чего захотела! Мистер Майк смутился, забеспокоился, принялся умолять его взглядом промолчать, пропустить свой ход. Тщетно.

— Ах, вы чего-то стоите, да неужели? Не страдайте манией величия, деточка. Не обольщайтесь: без ангелов-хранителей такому ничтожеству ничего бы не удалось. Я заставил Робертсона взять вас на работу и продвигать по служебной лестнице. А без мистера Майка вам бы не видать китайцев как своих ушей. Кстати, поздравляю, мистер Майк! Вы потрудились на славу. Браво! Такую хитрую комбинацию придумали, шпионам бы у вас поучиться. И Возель опоздал по вашей милости, и шину Сандры вы проткнули, и сумку ее стащили, отлично! Одна сказка про старую больную мать чего стоит! Такую не всякий придумает. Тут нужен особый талант, воображение, вдохновение. Вот вы, мистер Майк, не зря мой хлеб едите.

Мистер Майк? Придумал сказку про больную мать?

— Мы оберегали вас на каждом шагу, все предугадывали, все продумывали. Мистер Майк буквально пылинки с вас сдувал. Так незаметно и привели вас к победе, сами бы вы ни за что не справились. Наивные дураки! Нашли кому служить верой и правдой… Но теперь чудесам конец. Пробило полночь. Все исчезло. Золушка в лохмотьях сидит на тыкве. И фея-крестная больше к ней не придет. В понедельник Сильви уничтожит ваши поддельные документы и все, что связывает вас с «Мастерской». В понедельник вы вернетесь к реальности, той, которую заслужили. Я отведу вас обратно к дверям больницы. И не пытайтесь снова меня обмануть. Я ведь могу и в полицию вас сдать как мошенницу. Не понимаю, что сейчас-то меня удерживает от этой разумной меры.

Что-то он еще говорил, я не слушала. Сердце заныло, подступили слезы. Боже мой! Мистер Майк оказался обманщиком… Забота о матери, наши задушевные разговоры, шутки, смех — сплошное вранье! Я смотрела на него, пораженная. Он молчал. Ничего не отрицал, не оправдывался.

— Мистер Майк, так ты со мной общался по службе, а не по дружбе? Знаешь, плевать я хотела на фирму, на тыкву, на добрую фею. Все это бред, суета, ерунда. Один ты мне был дорог. Казался другом, поддерживал, спасал от одиночества. Оказался ловким трюком, фокусом, миражом. Как это больно…

Жан радовался победе, понимал, что отправил меня в нокаут. Я открыла входную дверь: выметайтесь! Не знаю, что придало мне сил: горе или гнев. Я ни о чем не думала, ничего не чувствовала, хотела только одного: «Чтоб духу вашего здесь не было!»

Мистер Майк вышел первый. За все это время он не произнес ни слова, а под конец даже не дышал и не моргал. Да и что тут скажешь? Он прав.

Жан даже не обернулся на пороге. Ушел, хлопнув дверью.

Мистер Майк

— Пивко бы нам сейчас не повредило, а? — весело спросил Жан, выходя из подъезда.

Думает, я дубина, хрен бесчувственный, который дрочит по команде и рад без памяти, если ему нальют на халяву холодненького. Хоть и вправду я говно собачье, раз подгадил Малютке по его указке и вот только сейчас учуял, а говорят еще: свое не воняет.

— Прошу прощения, мсье Харт, а нельзя было полегче, что ли, не добивать совсем? Вы и так ее на улицу выставили, вам этого мало?

— Полегче, не добивать? Правда и вам глаза колет?

— Вы бы о правде помолчали, — оборвал его я. — Правды у вас тут не было отродясь. Все лгут, все повязаны. И Мариэтта Ламбер, и муж ее, и Робертсон, и Сильви, конечно. И все те, кто работает в «Мастерской», и побирушки эти, нуждающиеся ваши. Даже Малютка. Тот, кого я сменил, лепил горбатого. И тот, что придет на мое место, будет лепить. Ложь — оружие массового поражения, красная кнопка, на которую вы все жмете. Вот в чем ваша фишка. Как я, дурак, сразу не догадался! Одного не пойму: чего вы на Зельду баллоны катите? Она ваши же методы взяла на вооружение и применила их против вас, вот и всех делов!

— Гляньте-ка на нашего военного, красивого, здоровенного! — пропел Жан с издевкой. — Настоящий философ! А слог-то какой: «Ложь — оружие массового поражения». Браво! Я восхищен. Вы, само собой, на моем месте справились бы куда лучше. Посмотрите списки, убедитесь, скольким людям за двадцать лет моя ложь спасла жизнь. Спросите у них, в претензии ли они, мучает ли их совесть? Нет, они счастливы и благодарны. В детали никто не вдается. Плевать им на мои методы. Сбавьте обороты, мистер Майк. Не лгите самому себе. Вы не за правду стоите, а за свое эго. Вы привязались к Зельде, подружились с ней, дорожили ее уважением, доверием, симпатией. Теперь всего лишились, вот и беситесь. Вы ведь неравнодушны к Малютке, сознайтесь! Да и кто без греха? Я сам влип по самые уши. Признаю, она меня покорила, мозги мне запудрила, лишила рассудка. Но теперь я прозрел. И не сверну со своего пути ради какой-то поганки. Так и знайте! Вы меня не злите, мистер Майк. Я и так злой! Вам изначально все было ясно про мои методы, они вам понравились, показались действенными, хоть и не вполне законными. Я и не скрывал, что предлагаю грязную работу, но вы согласились, подписали контракт. Вас не смущала ваша роль. Теперь поздно строить из себя обманутую невинность. Вы тоже о правде не заикайтесь. Не вам судить меня и мою «Мастерскую». Мы никого не убивали. А если и приструнили пару упрямцев, так это пошло на пользу и им, и общему делу. С Мариэттой Ламбер осечка вышла, согласен. И я готов принять все последствия. В любом случае я никогда не поступался принципами, не шел против совести. Сомневаюсь, что вы можете сказать то же самое о себе.

Он прав. Я за жизнь много когда лгал, особенно себе самому. С детства мечтал, чтобы все меня уважали, ради этого готов был наизнанку вывернуться, а совесть с принципами нервно курили в сторонке. Вот я ругаю бывшую: мол, влюбилась не в меня, в камуфляж мой сраный, а сам напялил черный костюм с галстуком и грудь колесом… Костюм что, лучше комка? Из армии ушел, чтоб не быть терпилой, а для Жана чего только не делал за милую душу… И где тут логика? Где свободный выбор и гордость? Что я за мужик такой, а?