Патрульные Апокалипсиса Ладлэм Роберт
— И что же это, Роджер?
— Спятили они, вот что. Знаешь, как некоторые журналисты малюют тебя той же краской, что старину Барри Голдуотера из Аризоны? Ядерный маньяк, который взорвет всех нас к черту, и прочая сумасшедшая чушь?
— Знаю. Он вышел из этого с честью, и я выйду. Чего хотел этот человек из Бюро?
— Узнать, не выражал ли ты когда-нибудь сочувствия к... нет, ты только послушай: к «делу фашистов». Не говорил ли, что поступки нацистской Германии, приведшие к войне, имеют некоторое оправдание... Вот что я скажу тебе, Ларри: кровь у меня вскипела, но я сдержался и только сказал ему, что он не там ищет. Я напомнил ему, что тебя наградили за Корею, и знаешь, что сказал этот ублюдок?
— Нет, Роджер. Что же?
— Он сказал — и с какой-то издевкой: «Но это была война против коммунистов, не так ли?» Черт, Ларри, он пытался слепить дело из ничего!
— Поскольку коммунисты были анафемой для нацистской Германии, ты так понял?
— Черт возьми, так! А этот парень тогда был еще так мал, что понятия не имел, где эта Корея находится, но он говорил очень уж вкрадчиво... Бог мой, какая сдержанность, благожелательство, сущий ангел. Сама невинность и сладкие слова.
— Они посылают своих лучших людей, — глядя вниз, на стол, тихо заметил Рут. — Чем же закончился разговор?
— О, имей в виду: он весьма меня обнадежил, дав понять, что его секретная информация явно ошибочна и расследование будет тотчас же прекращено.
— Это значит, оно только начинается. — Лоренс Рут, взяв карандаш, с треском сломал его левой рукой. — Спасибо, Брукси, я очень благодарен тебе.
— Что все-таки происходит, Ларри?
— Не знаю, в самом деле не знаю. Когда выясню, позвоню тебе.
Фрэнклин Уогнер, ведущий самой популярной в стране вечерней программы новостей «Эм-би-си ньюс», переписывал текст, который через сорок пять минут ему предстояло прочесть перед камерами. В дверь постучали, и он отозвался:
— Войдите.
— Привет, мистер Честность, — сказал Эммануел Чернов, продюсер новостей, входя в комнату и усаживаясь. — Опять сражаешься со словами? Ненавижу повторяться, но, вероятно, уже поздно менять текст телеподсказки.
— Как я уже сказал, в этом нет необходимости. Ни в чем таком не было бы необходимости, если бы ты нанимал людей, умеющих правильно писать слово «журналистика» и знающих ее основные принципы.
— Вы, писаки, посещающие в Хэмптоне кабаки с плавательными бассейнами, вечно ноете.
— Я был в Хэмптоне всего один раз, Мэнни, — не поднимая от текста красивой с проседью головы, заметил Уогнер. — И скажу тебе, почему больше туда не поеду. Сказать?
— Еще бы!
— Тамошние пляжи забиты людьми обоего пола, тощими и жирными; они бродят взад-вперед по песку с гранками в руках, показывая всем, что они писатели. А вечерами собираются в кафе при свечах и расхваливают свои бездарные писания, чтобы самоутвердиться за счет грязных издателей.
— Это жестоко, Фрэнк.
— Зато, черт побери, точно. Я вырос на ферме в Ванкувере и знаю, что если ветры с Тихого океана приносят песок, значит, урожая не будет.
— Неплохо ты преуспел, а?
— Возможно, но я не выношу литераторов, чьи пустые слова уходят в песок... Вот, пожалуй, и все. Если не поступит неожиданных сообщений, у нас получится относительно грамотная передача.
— Тебя не назовешь скромным, мистер Честность.
— А я на это и не претендую. Кстати, если вспомнить о застенчивости, в которой тебе нельзя отказать, почему ты здесь, Мэнни? Я полагал, ты передал все права на критику и возражения нашему исполнительному продюсеру.
— Дело совсем в другом, Фрэнк, — сказал Чернов, устремив на собеседника тяжелый, печальный взгляд из-под опухших век. — Сегодня днем у меня был посетитель, парень из ФБР, которого, видит Бог, я не мог не принять.
— Чего он хотел?
— Думаю, твою голову.
— Что-что?
— Ты — канадец, верно?
— Да, и горжусь этим.
— Когда ты учился в том университете в... в...
— В университете Британской Колумбии.
— Да, в том самом. Ты протестовал против войны во Вьетнаме?
— Это была акция Объединенных Наций, да, я во всеуслышание протестовал против нее.
— Ты отказался от службы в армии?
— Мы не были военнообязанными, Мэнни.
— Но ты не пошел в армию.
— Меня не призвали, но я бы не пошел в любом случае.
— Ты был членом Всемирного движения за мир, правильно?
— Да, как и большинство из нас.
— Ты знал, что Германия это поддерживала?
— МолодежьГермании, студенческие организации, но, уж конечно, не правительство. Бонну запрещено участвовать в вооруженных конфликтах и даже обсуждать такие вопросы в парламенте. В условия капитуляции входит соблюдение нейтралитета. Боже милостивый, неужели ты, занимая такое место, ничего этого не знаешь?
— Я знаю, что очень многие немцы участвовали во Всемирном движении за мир, а ты явно был там на хорошем счету. «Мир во все мире» мог иметь и другое значение, вроде гитлеровского «Мир через всеобщую высокую мораль».
— Ты что, прикидываешься параноиком-евреем, Мэнни? Если так, то учти, что моя теща была еврейкой, а, говорят, это важнее, чем если бы евреем был отец моей жены. Так что моих детей едва ли можно назвать арийцами. Помимо этого неопровержимого факта, лишающего меня возможности принадлежать к вермахту, германское правительство не имело ничего общего с ВДМ.
— И все же немецкое влияние там было очень заметно.
— Чувство вины, Мэнни, глубокое чувство вины тому причиной. Что, черт побери, ты пытаешься мне доказать?
— Этот человек из ФБР хотел узнать, нет ли у тебя связей с новыми политическими, движениями в Германии. В конце концов, Уогнер по-английски пишется как Вагнер, а это — немецкая фамилия.
— Чушь!
Кларенс (Клар) Огилви, вышедший в отставку председатель правления «Глобал электроникс», возвращался домой на своем стареньком «дюзенберге». Он свернул с парковой дороги Меррит в Гринвиче, штат Коннектикут, недалеко от своего дома, или поместья, как иронически именовала его пресса. До кризиса 1929 года, когда его семья была богата, три акра земли с бассейном средней величины, но без теннисного корта и конюшен, не считались поместьем. Однако богатый Клар почему-то вызывал презрительное к себе отношение, словно был виноват, что родился богатым. Его собственные достижения не принимались во внимание, ибо все полагали, что он способен хорошо заплатить за рекламу.
Все забыли, вернее сознательно упустили из виду годы, когда он работал по двенадцать — пятнадцать часов в сутки и превратил почти убыточную компанию, принадлежавшую его семье, в одну из самых процветающих фирм электронного оборудования в стране. В конце сороковых годов он окончил Массачусетский технологический институт, став пропагандистом новой техники, а вернувшись в семейный бизнес, сразу понял, что дело отстает на десятилетие. Он распустил почти всех, кто занимал высокие посты, обеспечив их пенсией, которую, как он надеялся, сможет выплачивать, и заменил их своими единомышленниками, ориентированными на компьютерную технику, и нанял талантливых людей, независимо от пола.
К середине пятидесятых технические успехи его команды длинноволосых новаторов в джинсах, покуривающих «травку», привлекли внимание Пентагона. Однако дело шло со скрипом и громом в основном потому, что на совещаниях презренные неопрятные «бороды» и «мини-юбки», объясняя новейшие технические достижения одетым с иголочки людям, небрежно клали ноги на полированные столы или приводили в порядок ногти. Но против их продукции невозможно было устоять, и военная мощь нации значительно выросла, а семейное предприятие приобрело глобальные масштабы.
«Все это происходило вчера», — думал Клар Огилви, проезжая по сельским дорогам к своему дому. А вот сегодняшний кошмар не мог привидеться ему в самом страшном сне. Он понимал, что никогда не пользовался популярностью в так называемом военно-промышленном комплексе, но то, что произошло, было уж слишком.
Его, попросту говоря, заклеймили как потенциального врага страны, тайного фанатика, разделяющего цели растущего в Германии неофашистского движения!
Он ездил в Нью-Йорк к Джону Саксу, своему адвокату и хорошему другу, который позвонил ему и вызвал по срочному делу.
— Вы поставляли немецкой фирме «Оберфельд» электронное оборудование, в которое входили спутниковые передатчики?
— Да, поставляли. С разрешения Федеральной комиссии по торговле, ребят по экспорту, и Государственного департамента. Контракта по использованию оборудования не требовалось.
— Ты знал, Клар, что за фирма «Оберфельд»?
— Знал одно — что она сразу же оплачивала счета. Я ведь сказал, что она была проверена.
— Ты никогда не интересовался их промышленной базой, направлением их деятельности?
— Мы считали, что они хотят расширить применение электроники, свои спецификации. Остальное касалось контроля за экспортом в Вашингтоне.
— Для нас это выход, конечно.
— О чем ты говоришь, Джон?
— Они — нацисты, Клар, новое поколение нацистов.
— Как, черт побери, мымогли знать об этом, если не зналВашингтон?
— На этом бесспорно можно строить защиту.
— Защиту от чего?
— Есть люди, утверждающие, что ты знал то, чего не знал Вашингтон. Что ты намеренно, осознанно снабжал группу нацистских бандитов новейшими изобретениями техники в области средств коммуникации.
— Это безумие!
—Таким может быть обвинение, против которого нам придется бороться.
— Ради всего святого, почему?
—Потому что, как мне сказали, ты занесен в некий список, Клар. Притом ты не пользуешься всеобщей любовью. Честно говоря, я бы избавился от этого твоего «дюзенберга».
— Что? Это же классика!
— Это немецкая машина.
— Черта с два немецкая. «Дюзенберг» — американская машина, сделанная в Вирджинии!
— Но название, понимаешь.
— Нет, ни черта не понимаю!
Кларенс (Клар) Огилви подъехал к своему дому, размышляя о том, что сказать жене.
Пожилой бритый мужчина в очках с черепаховой оправой и сильными стеклами, увеличивавшими его глаза, стоял в тридцати футах от пассажиров, которым предстояло пройти проверку перед вылетом в Штутгарт, Германия, рейсом «Люфтганзы» № 7000. Каждый пассажир предъявлял вместе с авиабилетом свой паспорт и ждал, пока служащий сверял его с данными на экране невидимого компьютера. Бритый уже прошел проверку, и посадочный талон лежал у него в кармане. Он с беспокойством наблюдал, как к стойке подошла седая женщина и предъявила свои документы. Через несколько мгновений мужчина с облегчением перевел дух: его жена прошла контроль. А через три минуты они встретились у газетного киоска: оба разглядывали выставленные журналы, делая вид, что не знают друг друга. Однако они шепотом обменялись несколькими фразами.
— С этим кончено, — сказал по-немецки мужчина. — Посадка через двадцать минут. Я пойду с последней группой, а ты иди с первой.
— Не слишком ли ты осторожен, Руди? Мы совсем не похожи на фотографии в наших паспортах.
— В таких делах лучше проявить чрезмерную осторожность. Утром меня хватятся в лаборатории — возможно, уже хватились, если я понадобился кому-то из коллег. Мы продвигаемся семимильными шагами в получении оптического волокна, которое позволит перехватывать передачи с международных спутников независимо от частоты.
— Ты же знаешь, я ничего не понимаю в этой белиберде...
— Это не белиберда,дорогая женушка, а серьезная большая исследовательская работа. Мы работаем по сменам, двадцать четыре часа в день, и в любой момент напарник может захотеть проверить по нашим компьютерам, как идет работа.
— Ну и пусть проверяет, дорогой муженек.
— Ты — просто ноль в науке! Программное-то обеспечение у меня,а я распространил вирус по всей системе.
— Знаешь, твоя бритая голова далеко не так привлекательна, как твои седины, Руди. Став такой же седой, я прощу тебя, если ты заведешь любовницу.
— Ты совершенно невозможна, дорогая!
— Так зачем же мы занимаемся всеми этими глупостями?
— Я тебе объяснял: Братство, только ради Братства!
—Политика наводит на меня тоску.
— Увидимся в Штутгарте. Кстати, я купил тебе то бриллиантовое ожерелье, которое ты видела у «Тиффани».
— Как ты мил! Мне будут завидовать все женщины в Мюнхене!
— В Ваклабрюке, дорогая. Мюнхен только по уик-эндам.
— Какая досада!
Арнольд Аргосси, обозреватель на радио и телевидении, исповедующий ультраконсервативные взгляды, с трудом втиснул свое массивное тело в слишком тесное для него кресло и сел за стол в студии. Надев наушники, он заглянул за матовую стеклянную перегородку. Там находились продюсер и многочисленные операторы, благодаря которым его пронзительный голос, столь любимый поклонниками, разносился по стране в отведенное ему эфирное время. Однако лучшее время ему давали лишь изредка, поскольку очарованных им слушателей становилось все меньше. Вероятно, многих возмущали его агрессивные нападки на все либеральное,чему он, кстати, никогда не находил вразумительной альтернативы. Постепенное падение его рейтинга ничуть не уменьшало его самомнения, — напротив, он продолжал изливать на свою все уменьшавшуюся аудиторию все более яростные нападки на «лесбиянок-коммунисток», «женщин-фашисток», «убийц эмбрионов», «бездомных тунеядцев», извергая потоки обычной клеветы. В конце концов от него отвернулось даже «терпеливое стабильное большинство», усомнившееся в справедливости его обличительных речей.
Загорелся красный огонек. "Вэфире".
—Привет, Америка, привет вам, истинные мужественные сыны и дочери гигантов, создавших нацию из страны дикарей и сделавших ее прекрасной. Говорит А. А., и сегодня я хочу услышать вас! Честных трудолюбивых граждан этой великой страны, которую осквернили и испоганили сексуально-озабоченные, разрушающие веру, подрывающие моральные устои, психически больные обманщики, которые, захватив власть, сорят вашими деньгами. Слушайте последние новости, друзья мои! Конгрессу представлен закон, разрешающий оплачивать из наших налогов обязательное сексуальное образование молодежи, главным образом в городах. Неужели вы можете этому поверить! Нашиденьги выбросят на решение модной проблемы, нашидоллары пойдут на покупку, но крайней мере, миллиона презервативов в день, чтобы безродные отпрыски ленивых бездельников могли совокупляться направо и налево и... нет, я не могу произнести это, у нас семейная программа. Мы проповедуем мораль вашего Господа; мы не потворствуем низким, диким потребностям Люцифера, архангела ада... Как помешать этому сумасшедшему разврату? Ответ ясен, я слышу, как вы выкрикиваете это. Стерилизация,друзья мои! Безболезненный отказ от продолжения рода путем удовлетворения похоти, ибо похоть — это не супружеская любовь. Похоть — это неразборчивое влечение, свойственное животным, и никакое так называемое «сексуальное образование» не излечит ее, а только будет порождать!.. Теперь мызнаем, о ком говорим, не так ли? Да? Я слышу крики либералов — расизм!Но скажите, друзья мои, разве это расизм ввести программы, которые совершенно очевидно принесут лишь пользу тем, кто испорчен своей неразборчивостью в связях. Я думаю, что нет. А что думаете вы?
— Слушайте! — закричал первый позвонивший на студию. — Я не расист, но, ей-богу, лучше заплатить каждому черному, кто на пособии, двадцать пять тысяч баксов, чтоб он убрался к себе в Африку и завел там племя, — они сразу за это ухватятся. Я даже подсчитал. Обойдется дешевле, правильно?
— Мы не можем способствовать миграции путем подкупа, сэр, это — неконституционно. Однако вы высказались! Следующий, пожалуйста.
— Я звоню из Нью-Йорка, А. А., из нижней части Вест-Сайда, и хочу сказать, что у нас весь дом провонял этой кубинской стряпней. Нельзя ли нам избавиться от Кастро и отправить их всех туда, откуда они приехали?
— Мы не можем допускать этнические оскорбления, сэр, но, оставляя в стороне неудачное выражение, которое вы применили к определенной национальности, в вашем вопросе есть смысл. Напишите вашим сенаторам и конгрессменам и спросите, почему мы не послали спецкоманду убить диктатора? Что у нас еще?
— Пламенный привет, А. А.! Сенаторы и конгрессмены, они ведь должны нас слушать, верно?
— Конечно, должны, друг мой.
— Вот здорово!.. А как их звать?
— Информацию об этом получите в почтовом отделении. Кто еще хочет поговорить с Аргосси Аргонавтом, прошу!
— Добрый вечер, майн герр, я звоню из Мюнхена, из Германии, у нас сейчас вечер. Мы слушаем вас на волне «Религия для мира» и благодарим Бога, что нас с вами познакомили. Спасибо вамза все, что вы для нас делаете!
— Кто это, черт побери? — спросил Аргосси, прикрывая микрофон и заглядывая за матовую перегородку.
— Эта «Религия для мира» — чертовски хороший рынок для нас, Арни, — раздался в наушниках ответ продюсера. — Мы вещаем на Европу на коротких волнах. Будь умницей и послушай этого парня, это его денежки, и у него их много.
— Как дела в Мюнхене, мой новый друг?
— Намного лучше, когда мы слышим ваш голос, герр Аргосси.
— Очень рад. Я был в вашем прекрасном городе около года назад и ел там самые лучшие сосиски с капустой. Их подают вместе с картофельным пюре и горчицей. Потрясающе!
— Это вы, майн герр, потрясающий человек! Вы явно один из нас, из тех, кто строит новую Германию.
— Боюсь, я не понимаю, что вы имеете в виду...
— Naturuch, конечно, понимаете! Мы создадим новый рейх, «четвертый рейх», и вы будете у нас министром пропаганды. Вы будете намного лучше Геббельса, гораздо убедительнее!
— Кто это!.. — грязно выругавшись, взревел Арнольд Аргосси.
— Отключите микрофоны и остановите пленку! — закричал продюсер. — Боже мой, сколько же станций принимали это?
— Двести двенадцать, — равнодушно ответил оператор.
— О-ох! — опускаясь на стул, выдохнул продюсер.
«Вашингтон пост»(Первая полоса, внизу, слева)
ТАЙНОЕ РАССЛЕДОВАНИЕ ВЫЗЫВАЕТ ТРЕВОГУ НА ХОЛМЕ
Агенты ФБР ездят по стране и задают вопросы
ВАШИНГТОН, округ Колумбия, пятница. Как стало известно «Пост», агенты Федерального бюро расследований разъезжают по стране, собирая информацию о крупных деятелях сената и палаты представителей, а также членах правительства. Характер этого расследования неясен, и министерство юстиции не объясняет и даже не подтверждает проведение такого расследования. Слухи, однако, не Прекращаются. В их справедливости убеждает то, что рассерженный сенатор от Колорадо, Лоренс Рут, по словам его сотрудников, потребовал немедленной встречи с Генеральным прокурором. После встречи с ним Рут отказался от комментариев, заявив только, что произошло недоразумение.
Намеки на то, что такие «недоразумения» распространились за пределы столицы нашего государства, прозвучали вчера вечером, когда популярный и уважаемый ведущий вечерней программы новостей Эм-би-си Фрэнклин Уогнер уделил две минуты «эссе на личную тему», как он это назвал. В его голосе с красивыми модуляциями явно слышалась горечь, если не сдерживаемый гнев. Он изобличал тех, по его словам, «гиен, которые, изображая бдительность, копаются в прошлом, пытаясь выяснить прежние (и вполне законные) политические убеждения того или иного человека, и даже анализируют происхождение имен и фамилий, чтобы опорочить тех, к кому питают неприязнь». Он вспомнил «массовую истерию времен Маккарти, когда честные люди становились жертвами инсинуаций и им выносили необоснованные обвинения». В заключение журналист объявил, что он «благодарный гость этой чудесной страны» (Уогнер — канадец), но первым же самолетом вернется в Торонто, если он и его семья «будут поставлены к позорному столбу».
Засыпанный после этого вопросами, Уогнер тоже отказался от комментариев, заметив только, что подстрекатели известны и «этого достаточно». Эм-би-си заявила, что им не перестают звонить, что число звонков достигает нескольких тысяч, и более восьмидесяти процентов высказываются в поддержку мистера Уогнера.
Единственным ключом к этим расследованиям, как полагает наш репортер, является то, что они каким-то образом связаны с последними событиями в Германии, где правым фракциям весьма успешно удалось внедриться в правительство Бонна.
Герхард Крёгер взволнованно ходил взад и вперед перед своей женой Гретой. Они находились в глубине лесов Ваклабрюка, во все еще недостроенном медицинском комплексе.
— Он все еще жив, как мы знаем, — возбужденно говорил хирург. — Он выжил после первого кризиса, и это хорошо для моей методики, но вредно для дела.
— Почему? — спросила хирургическая сестра.
— Потому что мы не можем найти его!
— Ну и что? Ведь он скоро умрет.
— Конечно, но если у него произойдет кровоизлияние в мозг и он умрет у наших врагов, врачи произведут вскрытие и обнаружат мой имплантат, а этого нельзя допустить!
— Но ты ничего не можешь изменить, так зачем же расстраиваться?
— Его надо найти. Я должен найти его.
— Как?
— В последние дни его жизни, в последние часы, наступит момент, когда он захочет обратиться ко мне. Его охватит такое смятение, что он будет жаждать моих указаний.
— Ты не ответил на мой вопрос.
— Да, но я не знаю ответа.
На столике зазвонил телефон. Она подняла трубку.
— Да?.. Да, конечно, герр доктор. — Грета прикрыла трубку рукой. — Это Ханс Траупман. Говорит, что срочно.
— Думаю, что да, он редко звонит. — Крёгер взял у жены трубку. — Должно быть, срочное дело, доктор? Не помню, когда вы звонили в последний раз.
— Час назад в Мюнхене арестован генерал фон Шнабе.
— Бог мой, за что?
— Подрывная деятельность, подстрекательство к бунту, преступления против государства — вся обычная юридическая чушь, которую наши предшественники использовали в более благоприятных условиях.
— Но каким образом!
—Очевидно, ваш Гарри Лэтем-Лесситер не единственный, кто пробрался в нашу долину.
— Непостижимо! Все и каждый прошли через самые скрупулезные проверки, включая даже электронное сканирование мозга, которое фиксирует ложь, сомнения, малейшее колебание. Я лично разработал методику этих проверок, они надежны.
— Возможно, кто-то из них изменил свои взгляды, покинув долину. Как бы там ни было, фон Шнабе задержала полиция, и опознание проводилось так, что человека, указавшего на него, не было видно. Судя по тому немногому, что нам известно, это женщина, поскольку упоминалось сексуальное оскорбление. Говорят, один полицейский в небольших чинах смеялся, обсуждая это со своими коллегами в полицейском участке Мюнхена.
— Я неоднократно предупреждал генерала насчет связей с женским персоналом. А он всегда отвечал: "При всей вашей учености, Крёгер, вы не понимаете, что олово «генерал» вызывает представление о силе, а сила — сущность секса. Он хотятменя".
— А он даже не был генералом, — заметил Траупман. — И еще меньше «фоном».
—Неужели? А я думал...
— Вы думали то, что вам следовало думать, Герхард, — перебил доктор из Нюрнберга. — Шнабе блестяще осуществлял военные операции, был предан нашему делу: мало кто из нас мог бы отыскать такую долину, создать такой комплекс и руководить им... В этом сказывалась его огромная сила. По правде говоря, он был и есть,пользуясь медицинским термином, социопат с блестящим интеллектом, человек того типа, который нужен такому движению, как наше, особенно в начальной стадии. Впоследствии, конечно, их заменят. В этом и состояла ошибка «третьего рейха»: они верили в свои фальшивые титулы, жили ими и не признавали настоящих генералов, юнкеров (потомственных дворян), которые могли бы выиграть войну, своевременно вторгшись в Англию. Мы не совершим таких ошибок.
— Что же делать сейчас, герр доктор?
— Мы организуем убийство Шнабе — его застрелят в камере сегодня ночью пистолетом с глушителем. Это несложно: безработица высока даже среди преступников. Это следует сделать до начала допросов, особенно до применения амитала.
— А Ваклабрюк?
— Теперь им будете руководить вы. Но нас, нашего вождя в Бонне беспокоит этот ваш компьютеризованный робот в Париже. Ради Бога, скажите, когда он умрет?
— Остался день, от силы три — дольше он не протянет.
— Хорошо.
— Простите, герр Траупман, но очень вероятно, что у него произойдет настоящий взрыв в затылочной части.
— Там, где помещен ваш имплантат?
— Да.
— Мы должны найти его прежде, чем это случится. Обнаружив одного робота, они подумают, что существует тысяча других!
— Я так и сказал моей жене, — помните хирургическую сестру, о которой вы так хорошо отзывались?
— Грета, конечно. Что она предлагает?
— Она согласна со мной, — ответил Крёгер, хотя его жена отрицательно покачала головой. — Мне необходимо вылететь в Париж и встретиться с нашими людьми. Сначала с мейхельмёрден — у них что-то пропало. Затем с нашим агентом в американском посольстве; нужно выяснить, что ему известно об антинейцах. Наконец, с нашим человеком во Втором бюро. Он колеблется.
— Будьте осторожны с Моро. По сути, этот человек один из нас, но он француз. Мы точно не знаем, наг чьей он стороне.
Глава 12
Дру Лэтем, а ныне Гарри, стоял в тени Трокадеро, позади статуи короля Генриха, прижав к глазам бинокль ночного видения. Он вглядывался в отстоящее от него на сотню ярдов и такое же затененное место между статуями Людовика XIV и Наполеона. Именно здесь он просил Карин де Фрис устроить ему встречу, надеясь получить некоторые конфиденциальные документы своего «покойного брата». Было уже почти одиннадцать, летняя луна освещала парижские улицы, и от этого Дру Лэтем чувствовал себя спокойнее.
Выйдя из черной машины, двое мужчин в темных костюмах направились к месту встречи, держа в руках кейсы с документами из стола его «брата», которые «срочно ему понадобились». Это были нео, поскольку Карин, как и обещала Дру, эту последнюю просьбу никому не передавала. Значит, ее телефон прослушивается внутри посольства.
Дру смешался с толпой гуляющих, среди которых было много парижан, но еще больше иностранных туристов с фотоаппаратами — то и дело мелькали вспышки. Подняв воротник пиджака и надвинув на лоб кепи, почти скрывавшее его лицо, Дру пробирался сквозь толпу, пока не оказался футах в пятидесяти от места встречи. Он внимательно оглядел двух мужчин, стоявших между величественными статуями; они были спокойны и неподвижны как монументы — лишь время от времени медленно поворачивали головы. Дру, присоединившийся к группе туристов, вдруг с ужасом заметил, что все они с Востока и значительно меньше него ростом. С другой стороны подошла небольшая группа европейцев, — Лэтем заметил, что по иронии судьбы они говорят по-немецки. Возможно, это добрый знак, даже обнадеживающий. Эта группа окружила памятник Наполеону, победителю из победителей, и тут же прозвучали замечания, вызывавшие безошибочные ассоциации. «Зиг! Дружище Наполеон!» — подумал Дру, не спуская глаз с лжекурьеров, стоявших всего в десяти футах от него. Пришел момент что-то предпринять, но Лэтем не знал, что именно.
И тут его осенило. Les rues de Monpamasse![57]Карманники! Бич Седьмого парижского округа.
Он выбрал худенькую невзрачную женщину, стоявшую рядом с ним, и неожиданно сдернул сумочку, висевшую у нее на плече. Она закричала:
— Ein Dieb. Fasst ihn![58]
В потемках Дру бросил сумочку ничего не подозревающему человеку, стоявшему ближе всех к первому лжекурьеру из посольства, и, выкрикивая бессмысленные слова на скверном немецком, толкнул на него какую-то пару, потом кого-то еще и еще. За считанные секунды перед статуей Наполеона образовалась небольшая свалка; послышались крики, люди пытались в темноте найти вора. Первый из лжекурьеров оказался в свалке; он пытался выбраться из нее, когда неожиданно перед ним возник Лэтем.
— Хайль Гитлер! — тихо произнес Дру и изо всех сил ударил его кулаком в горло. Нео упал, и Лэтем оттащил его в темное место за статуями, стоящими напротив Эйфелевой башни, залитой светом прожекторов.
Необходимо увезти этого человека с Трокадеро! Но так, чтобы не видел ни второй курьер, ни прикрытие, если кто-то еще сидит в черной машине. К этой встрече, как и ко всем другим, Дру хорошо подготовился: все необходимое охотно предоставили ему антинейпы. У него был медицинский спрей, парализующий голосовые связки, проволочный жгут, чтобы связать запястья, и телефон сотовой связи с незарегистрированным номером. Он воспользовался двумя первыми средствами, усыпив пленника, начавшего приходить в себя, затем вынул телефон и набрал домашний номер полковника.
— Да? — послышался в трубке тихий голос.
— Витковски, это я. Я взял одного.
— Где ты?
— Трокадеро, на северной стороне, у последней статуи.
— Ситуация?
— Точно не знаю. Есть еще один, и на площади стоит машина, черная, с четырьмя дверцами. Кто в ней, неизвестно.
— Людей вокруг много?
— Не слишком.
— Как ты захватил его?
— А у нас есть время обсуждать это?
— Если ты хочешь, чтоб я действовал эффективно, рассказывай. Ну?
— Вокруг толпились туристы. Я украл сумку, и заварилась каша.
— Хорошо. Мы усугубим обстановку. Я позвоню в полицию и скажу, что, по нашим предположениям, убили американца с целью ограбления.
— Это были немцы.
— Какая разница. Через несколько минут появятся машины с сиренами. Перейди на южную сторону и выбирайся на улицу. Я скоро буду.
— Господи, Стэнли, парень страшно тяжелый!
— Ты не в форме?
— Нет, черт возьми, но что я скажу, если меня остановят?
— Ты тащишь пьяного американца. Парижане любят такое слышать. Повторить по-французски?.. Да ладно, говори как умеешь... будет правдоподобнее. Валяй!
Как и сказал полковник, через девяносто секунд появились пять патрульных машин, и воющие сирены огласили всю площадь. Толпа, подстрекаемая возбуждением и любопытством, устремилась туда, а Лэтем поволок курьера на южную сторону. Зайдя за скульптуры, он перебросил его через плечо, как делают пожарники, и побежал в темноте к улице. Там, опустив нациста на тротуар, Дру опустился возле него на колени и стал ждать сигнала от Витковски. Посольская машина подъехала к обочине и дважды мигнула фарами, подавая ему сигнал.
«Нью-Йорк таймс»(Первая полоса, внизу, справа)
ОГРАБЛЕНА СТРОГО ЗАСЕКРЕЧЕННАЯ ПРАВИТЕЛЬСТВЕННАЯ ЛАБОРАТОРИЯ