Патрульные Апокалипсиса Ладлэм Роберт

— Вы что-нибудь из них потратили?

— Очень много. Я же вращался в кругах, где на зарплату directeur не разгуляешься. Я подбирался все ближе, платил тем, кого можно было купить, все больше и больше узнавал.

— Настоящая сольная операция. Кое-что для кого-то, кое-что для себя... Кто в этом разберется?

— К сожалению, это точно.

— Но вы же нам говорили... — прервала его Карин. — Должно же это что-то значить.

—Вы не француженка, дорогая. К тому же участвуете в секретных действиях, тайных операциях, разглашать суть которых не любит ни одна страна. Но в глазах обывателя они ведут к коррупции.

—Я не считаю вас продажным, — категорично заявила Карин.

— Я тоже не считаю, — согласился Моро, — но мы оба можем ошибаться. У меня жена, дети, и прежде чем они услышат клевету, будто я обесчестил себя как муж и отец — не говоря уже о несанкционированном стрелковом взводе или годах в тюрьме, — я убегу со своими миллионами и буду жить с комфортом в любой стране мира, где только пожелаю. Не забывайте, я опытный разведчик, у меня везде открыты счета. Нет, друзья мои, я все продумал. И выживу, даже если провалюсь. Я обязан это сделать ради своей семьи.

— А если не провалитесь? — спросила Карин.

— Тогда каждое оставшееся су будет передано Кэ-д'Орсей, а еще точный отчет о каждом франке, потраченном в моей сольной операции.

— Тогда вы не провалитесь, — сказал Лэтем. — Мыне провалимся. Пусть у меня нет миллионов, зато есть брат, которому разнесли выстрелом голову, а у Карин мужа замучили до смерти. Не знаю, какова ваша проблема, Моро, вы не хотите говорить, но могу предположить, что для вас она важна так же, как для нас наша.

— Предположение верное.

— Тогда, думаю, пора приниматься за работу.

— Чем прикажете работать, mon ami?

— Головой, призвав на помощь воображение, ибо это все, что у нас есть.

— Мне нравится, как вы это сказали, — одобрил глава Второго бюро. — Действительно, это все, что у нас есть.

— В нем живет его брат. — Карин, подойдя к Дру, взяла его за руку.

— Давайте вернемся к Траупману, Крёгеру и второй миссис Кортленд, — сказал Лэтем, отпустив руку Карин и садясь за стол.

Он нетерпеливо выдвинул ящик и взял оттуда несколько листов почтовой бумаги.

— Надо найти связь, ее не может не быть. Но как? Первое предположение — это ваш секретарь, Клод, ваша Моник... как ее там?

— Вполне возможно. Мы можем проанализировать ее звонки из офиса и тогда узнаем, с кем она разговаривала.

— И еще из дома...

— Certainment[100]. Это займет всего несколько минут.

— Соберите сведения и суньте ей под нос. Пригрозите, что пустите ее в расход, надо, так приставьте ей дуло к виску. Если Соренсон прав, этот Траупман захочет знать, что происходит, а она и есть та самая сука, которая может ему сказать! Потом возьмемся за нашего болтливого ученого мужа, Хайнриха Крейтца, посла Германии. И мне плевать на скандал, я готов его на замок запереть, лишь бы он не успел подать сигнал тревоги в Бонн.

— Вы очень торопитесь, друг мой, и отбрасываете дипломатические условности. Выглядит это привлекательно, но может сработать и против вас.

— Плевать я хотел! Кончилось мое терпение! Зазвонил телефон. Моро поднял трубку, назвался и стал слушать. Его мужественное лицо обмякло, он побледнел.

— Merci, — сказал он и повесил трубку, а затем добавил, закрыв глаза: — Еще один провал — Моник д'Агост забили до смерти. Теперь ясно, как из нее выжали информацию о моем местопребывании... Куда смотрит Господь Бог?

Вице-президент Говард Келлер ростом был немногим выше 170 сантиметров, но производил впечатление гораздо более крупного мужчины. Это отмечали многие, но мало кому удалось дать этому факту удовлетворительное объяснение. Пожалуй, больше других преуспел стареющий хореограф из Нью-Йорка, который наблюдал за вице-президентом во время одного из культурных мероприятий в Белом доме. Он шепнул оказавшейся по соседству балерине: «Понаблюдайте за ним. Он всего-навсего направляется к микрофону, чтобы представить кого-то публике, но обратите внимание, он точно пронзает перед собой пространство, рассекает телом воздух. Такое получалось у Трумана. Это дар. Так ведет себя первый парень на селе».

Божий дар ему помог или характер заводилы, но Келлер прослыл политиком, с которым нельзя не считаться, своим до мозга костей человеком в Вашингтоне. Вот уже четыре срока он был конгрессменом и двенадцать лет сенатором, став председателем могущественного комитета по финансам. Он выдержал нападки и ядовитые стрелы от Белуэя, приняв назначение на должность вице-президента, несмотря на то, что был старше и намного мудрее того, кого его партия выдвинула в качестве президента. Он поступил так, зная, что обеспечит успех на выборах во всех штатах, а для него это было главной общегосударственной задачей. Кроме того, Келлеру искренне нравился президент, он восхищался и его умом, и смелостью, хотя тому еще немало предстояло узнать о Вашингтоне — гораздо больше, чем было известно сейчас.

В данный момент, однако, эти заботы отошли на второй план. Он сидел за своим большим, заваленным бумагами столом и глядел на директора отдела консульских операций Уэсли Соренсона.

— Я и раньше слышал разные страшилки о чудовищах, но по сравнению с вашим рассказом Кинг-Конг — это безобидная обезьянка шарманщика, — спокойно сказал он.

— Я понимаю, господин вице-президент...

— Хватит чушь молоть, Уэс, мы слишком давно друг друга знаем, — остановил его Келлер. — Это ведь я пытался выдвинуть вас в DCI, помните? Единственный человек, который меня переспорил, были вы, весь сенат поддержал бы меня.

— Я никогда не хотел там работать, Говард.

— И поэтому взялись за более тяжелую работу. За этакую нестандартную операцию, которая, по идее, должна координировать действия Госдепартамента, ЦРУ и Администрации, не говоря уже об экзальтированных вояках Пентагона. Вы безумец, Уэс. Кто-кто, а вы-то уж знаете, что это невозможно.

— Признаться, я намеревался всего лишь давать советы и согласие — нет-нет, молчите, это конечно же задача конгресса.

— Спасибо, что не надо лишний раз сотрясать воздух... Итак, ко всем остальным шалостям в вашем сумасшедшем доме прибавились два нациста, которые утверждают, будто я их человек и участвую в новом фашистском движении. Все это было бы безумно смешно, если в не тот самый зыбучий песок. Это ведь Гитлер говорил, что достаточно долго врать по-крупному, и все поверят... А мы имеем дело с большой ложью и достаточно возмутительной, Уэс.

— Бога ради, Говард, я бы никогда не дал ей ходу!

— Вам, может быть, не удастся ее остановить. Рано или поздно ваших бритоголовых придется допрашивать другим, и среди них найдутся такие, кто ненавидит Администрацию президента. Они уцепятся, за малейшую возможность.

— Я не позволю зайти этому так далеко, если даже сначала придется застрелить этих подонков.

— Это ж не американский подход, — добродушно рассмеялся Келлер.

— Пусть не американский, но тогда я и сам такой, потому что и раньше поступал соответственно.

— Только не забывайте: на войне вы были намного моложе.

— Не знаю, послужит ли это вам утешением, но они указали и на спикера палаты, а он в другой партии.

— Боже мой, как это удобно. Прямой путь к посту президента. Сначала он сам, потом вице-президент, а за ними и спикер. Ваши нацисты знают нашу конституцию.

— Одному из них в образованности не откажешь, это точно.

— Спикер?..Этот милый, добрый старый баптист? Единственный грех его в том, что молится, решаясь на ненавистную ему сделку, поскольку другого способа обойти законы нет. Как они на него-то вышли?

— Они сказали, что его предки — немцы и он отказался от военной службы во время Второй мировой войны по принципиальным соображениям.

— А еще он пошел добровольцем как нестроевой врач и был тяжело ранен, спасая солдат. Так что ваши нацисты не такие уж умные. Если б они тщательно все проверили, то узнали бы, что у него штыри в спине с того самого времени, когда его принесли с Омаха-Бич, а он молился за детей, которые там остались, хотя сам чуть не умер. Об этом говорится в приказе о его награждении Серебряной звездой. Да, он тот еще гитлеровский головорез!

— Послушайте, Говард, — сказал Соренсон, подавшись вперед, — я пришел к вам, полагая, что вы должны знать об этом, а вовсе не потому, что хоть на йоту усомнился в вас. Надеюсь, вы отдаете себе в этом отчет.

— Хотелось бы так думать. И учитывая происходящее по всей стране, фразе «кто предостережен, тот вооружен» придаешь новое значение.

— Не только здесь. В Лондоне и Париже лазают по подвалам и заглядывают под кровати в поисках нацистов.

— К сожалению, некоторых уже нашли — к сожалению в том смысле, что даже эта жалкая кучка будоражит кровь охотников.

Келлер взял газету со стола. Она была сложена так, чтобы можно было прочитать статью в нижней правой части первой полосы.

— Взгляните на это, — добавил вице-президент. — Это сегодняшний номер хьюстонской газеты.

— Проклятье! -пробормотал Соренсон, взяв газету и начав читать, тут же пораженный коротким заголовком:

В БОЛЬНИЦЕ РАБОТАЮТ НАЦИСТЫ?

Пациенты, жалуются на оскорбительные замечания

"Хьюстон, 14 июля. На основе писем и устных заявлений граждан, чьи имена Совет попечителей не сообщает, администрация больницы «Меридиан» начала расследование, касающееся медицинского персонала. Жалобы связаны с многочисленными высказываниями врачей и сестер, расцененными как явно антисемитские, а также оскорби тельные для афро-американцев и католиков. «Меридиан» — не узко сектантское заведение, но общеизвестно, что там лечатся в основном протестанты, большей частью члены епископальной церкви. Также не секрет, что среди богатейших клубов страны больница известна как «водопой для белых протестантов», поскольку в «Меридиане» есть активно действующий и строго конфиденциальный филиал реабилитации алкоголиков, расположенный в двадцати милях к югу от города.

Наша газета получила копии двенадцати писем, направленных бывшими пациентами администрации больницы. Но справедливости ради, до тех пор, пока не прояснится ситуация, мы их не публикуем, чтобы защитить тех людей, чьи имена упомянуты".

— По крайней мере, они никого не изобличили, — сказал Соренсон, швыряя газету на стол.

— Сколько, вы думаете, это будет продолжаться? Ведь газеты продаются все время, не забывайте.

— Просто тошно становится.

— Ком нарастает, Уэс. В Милуоки на пивоваренном заводе два дня назад был крупный саботаж. И все потому, что название пива и имя владельца — немецкие.

— Я читал. Даже не смог закончить завтрак после этого.

— Докуда вы прочитали?

— Примерно как сейчас. А в чем дело?

— Имя-то немецкое, а семья еврейская.

— Отвратительно.

— А в Сан-Франциско советник по имени Швинн подал в отставку из-за угроз в адрес его семьи. Причина такова: он сказал в своей речи, что ничего не имеет против голубых, многие являются его друзьями, но ему кажется, что их влияние на общественное финансирование искусства превышает их представительность. Логика его не бесспорна — без голубых искусство бы значительно обеднело, — но он говорил как политик и имел право на такую точку зрения. Его, однако, окрестили нацистом, а детям в школе не давали проходу.

— Бог ты мой, ведь все опять повторяется, Говард! Стоит навесить ярлыки, и злобные псы уже кусают за пятки, за любые пятки!

— Это вы мне рассказываете? — сказал Келлер. — Да у меня полно врагов в этом городе, и не все они в противоборствующей партии. Скажем, вызовут наших двух нацистов в сенат и они с несокрушимой тевтонской уверенностью заявят, что да, конечно, я один из них, и спикер палаты тоже. Вы думаете, хоть один из нас двоих уцелеет?

— Но все их заявления — сплошное вранье. Конечно же вы уцелеете.

— Однако семена будут брошены, Уэс. Враждебно настроенные фанатики примутся рыться в наших досье, выдирая из контекста сотни высказываний, которые, взятые вместе, будут свидетельствовать против нас... Вы только что упомянули имя Божие. А знаете ли вы, что старый КГБ собрал досье на Иисуса Христа, основывая свои выводы исключительно на Новом Завете, и пришел к заключению, что он истинный марксист, настоящий коммунист?

— Не только знаю, я читал его, — ответил директор К.О., улыбаясь. — Звучало очень убедительно, только на мой взгляд предстал скорее социалистом-реформатором, нежели коммунистом. Нигде не сказано, что он был сторонником власти одной политической партии.

— "Кесарю кесарево", Уэс?

— Это дела давно минувших дней, мне бы пришлось все заново перечитывать.

Они тихо засмеялись. Соренсон продолжал:

— Но я понимаю, что вы имеете в виду. Это как в статистике: когда какие-либо данные преднамеренно выдергивают из всего исследования, они могут подтвердить все, что угодно.

— Так что же нам делать? — спросил вице-президент.

— Я расстреляю этих мерзавцев, что ж еще?

— И на их место придут другие. Нет, их надо выставить идиотами. Вы потребуете слушания в сенате, настоящего цирка, и выставите их на посмешище.

— Вы шутите.

— Вовсе нет. Так, может быть, удастся остановить безумие, охватившее нашу страну, Англию, Францию и Бог его знает, какие еще государства.

— Говард, это же безумие! Одно их появление на экране уже подлило бы масла в огонь чересчур бдительным!

— Если все правильно сделать, этого не произойдет. Поскольку у них есть сценарий, у нас должен быть свой.

— Какой сценарий? Вы говорите загадками.

— Вы приводите клоунов, — сказал Келлер.

— Клоунов?Каких клоунов?

— Тут надо будет немного покопать, но вы приводите тех, кто «за», и тех, кто «против». Свидетелей, поддерживающих обвинения, и других, гневно их отвергающих. Последних найти несложно. У спикера и у меня достойный послужной список, и в нашу защиту выступят благоразумные люди из Белого дома и так далее. Со свидетелями обвинения, нашими клоунами, конечно, потруднее, но они ключ ко всему.

— К чему?

— К той двери, за которой беснуется сорвавшееся с цепи безумие. Вам надо собрать достаточно сумасшедших, которые поначалу кажутся вполне нормальными и даже обходительными людьми, но по сути своей фанатики. Это должны быть несгибаемые приверженцы своей идеи, своего дела, но такие, которые при перекрестном допросе сломаются и покажут свое нутро.

— Мне кажется очень опасной эта затея, — сказал, хмурясь, директор К.О. — А если они не сломаются?

— Вы не юрист, Уэс, а я юрист, и уверяю вас, это самый старый и выигрышный трюк в суде — когда дело в руках хорошего адвоката. Бог ты мой, даже в пьесах и фильмах зацепились за это, потому что получается чертовски хорошая мелодрама.

— Я начинаю понимать. «Мятеж в Каине» и капитан Куиг...

— И фактически любое шоу с адвокатом Перри Мейсоном, — закончил его мысль Келлер.

— Но это все вымысел, Говард. Развлечение. Мы же говорим о реальности,нацисты-то существуют на самом деле!

— Такими же реальными были и «комми», и «розовые» и «попутчики», № мы почти потеряли из виду тихих профессиональных советских шпионов, потому что гонялись за подсвеченными утками по сотне тиров, а Москва тем временем смеялась над нами.

— Тут-то я согласен с вами, но не уверен, что аналогия уместна. «Холодная война» была реальностью, я сам ее продукт. И как юристы смогут отрицать то, что сейчас происходит? Это уже не утки в тире, как вы или спикер, а настоящие стервятники, вроде этого ученого Метца или британского помощника министра иностранных дел Моуздейла... Есть еще один, но об этом пока рано говорить.

— Я и не предлагаю сбавить темп в охоте на настоящих стервятников. Мне бы просто хотелось не дать еще больше раздуться той мании, когда в каждом видят только потенциального нациста, а не утку в тире. Да я уверен, вы согласны со мной.

— Согласен. Однако просто не представляю, что может дать слушание в сенате. Я вижу вокруг лишь шторм в восемнадцать баллов.

— Объясню на примере недавних событий. Начну с того деятеля, что служил в армии. Если б адвокат Салливан, консультировавший Оливера Норта, был бы вместо этого юристом в комитете сената, мистер Норт до сих пор сидел бы в военной тюрьме, а не собирался бы снова выставить свою кандидатуру. Куда проще — он был лжецом, нарушил военную присягу, обесчестил мундир и страну. А свои противоправные действия облек в форму выгодных для себя ханжеских расхожих фраз, сумев переложить свою вину на некую высшую субстанцию — читай, на Господа Бога. И получилось, что он не имеет никакого отношения к собственным порочным деяниям.

— Юрист, по-вашему, мог бы загнать его в угол?

— Одного я только что назвал, да таких еще с десяток наберется. В те дни мы, бывало, сидели с коллегами у нас в офисе, выпивали и следили за слушаниями по телевизору. Мы тогда устраивали шутливые дискуссии: кто из наших собратьев законников мог бы поставить этого завравшегося подонка на колени. Мы были из обеих партий, а потому остановились на пламенном сенаторе со Среднего запада, бывшем прокуроре. Он жутко нам досаждал, но адвокат был потрясающий.

— Думаете, ему бы это удалось?

— Нет вопроса. Понимаете, он тоже был военным пехотинцем и получил Знак Почета конгресса. Мы представляли, как выпустим его в голубой форме с пурпурной орденской лентой и золотой медалью на шее и натравим на этого вруна.

— И он бы справился?

— Я помню его слова: «Жалко времени на этого шакала. Я сейчас все силы трачу, чтобы привлечь промышленность в наш штат». Но думаю да, он бы пошел на это.

— Я осторожно пороюсь в нашей картотеке, — сказал Соренсон, вставая. — Но у меня все равно серьезные сомнения. Ящики Пандоры меня не привлекают, так повелось еще с войны. Подумать только, менее чем через час мне предстоит открыть один из них.

— Рассказать не хотите?

— Не сейчас, Говард. Мне, возможно, позже потребуется ваше ходатайство перед президентом, хотя бы для того, чтобы заручиться согласием госсекретаря.

— Значит, неприятности — в дипломатической сфере?

— На самом верху посольства.

— Боллинджер — зануда, но его любят в Европе. Считают интеллектуалом, того не понимая, что во время глубокомысленных пауз он не столько обдумывает оптимальные решения, сколько размышляет, как бы обратить дело нам на пользу.

— Я, пожалуй, соглашусь с вами. Мне всегда казалось, что он не любит брать на себя серьезных обязательств.

— Вы не правы, Уэс. У него есть одно серьезное обязательство: уберечь самого себя. И к счастью для нас, еще уберечь и президента, что, естественно, возвращается эхом к нему самому.

— А президент знает об этом?

— Конечно, он очень проницателен, это человек блестящего ума. Тут quid pro quo[101]. Думаю, будет справедливо сказать, что нашему человеку в Овальном кабинете время от времени требуется тот, кто смазывал бы ему шестеренки.

— Нет сомнений. Но вы сами сказали, он человек проницательный и всему учится.

— Если в мне только удалось заставить его почаще отрывать задницу от кресла, он быстрее бы научился. Так и дело пошло в быстрее.

— Спасибо, что нашли для меня время, Говард... господин вице-президент. Буду держать вас в курсе.

— Не надо держать дистанцию, господин директор. Нам, динозаврам, приходится поддерживать молодых двуногих, когда они, спотыкаясь, выбираются на сушу.

— Не знаю, способны ли мы на это.

— Если не мы, то кто же? Разные там Адамы Боллинджеры? Охотники на ведьм?

— Мы еще поговорим, Говард.

В Париже была середина дня: теплое яркое солнце, чистое небо — лучшего и не пожелаешь для прогулки по бульварам, по саду Тюильри или для того, чтобы постоять возле Сены, подставив лицо ветру, и понаблюдать, как по воде скользят лодки, ныряя под бесчисленные мосты. Париж летом — поистине Божий дар.

Для Жанин Клунз-Кортленд этот день был не только Божьим даром, но и символом триумфа. Она свободна на пару дней, свободна от буржуазной морали надоевшего мужа, который все еще грезил о бывшей жене, часто повторяя ее имя во сне. На минуту она представила, как было бы прекрасно и приятно устроить тайное свидание с каким-нибудь любовником, способным ее удовлетворить, подобно тем многим тщательно отобранным, мужественным студентам в Чикаго. Поэтому-то они и жили в часе езды от университета. В немецком посольстве есть атташе, привлекательный мужчина чуть старше тридцати. Он с ней флиртовал в открытую. Жанин могла бы позвонить ему, и он опрометью бросился бы туда, куда она скажет, это точно. Но нельзя, какой бы привлекательной и соблазнительной ни казалась эта идея. Свободное время надо подчинить более неотложным и менее эгоистичным интересам. Она отпросилась из отдела документации и справок на время отсутствия мужа, посла, под тем предлогом, что накопилась домашняя работа, которую гораздо легче сделать в его отсутствие. Никто, естественно, не возражал, и она дала понять главному помощнику Дэниела, что собирается побродить по магазинам в поисках подходящих тканей для их апартаментов... Нет, она не может воспользоваться посольским лимузином — если жена посла решила проявить свой вкус, Госдепартамент не должен за это расплачиваться.

Как легко она нашла слова. Ну а почему бы и нет? Ее же готовили к делу всей жизни с девяти лет. Но вызвать для нее такси она все же помощнику позволила.

Адрес и код связи с членом Братства Жанин получила еще до отъезда из Вашингтона. Это был магазин сапожника на Елисейских полях, и во время короткого разговора надо было дважды упомянуть имя «Андрэ». Например, так: «Андрэ говорит, вы лучший сапожник в Париже, а Андрэ почти никогда не ошибается».

Она назвала таксисту адрес и откинулась на спинку сиденья, обдумывая, какую информацию пошлет в Германию... Правдивую, разумеется, но сформулированную таким образом, чтобы наверху не только поразились ее необыкновенным достижениям, но и приняли бы мудрое решение перевести ее в Бонн. В конце концов, пост посла во Франции был одним из ключевых в Европе. А в тот момент он был настолько важным, что Госдепартамент предпочел залезть в самые недра умудренного опытом профессионального дипломатического корпуса, но не отдать это место новичку из политических выдвиженцев. А она была женой профессионала. Ей сказали, что вскоре взойдет звезда недавно разведенного сотрудника министерства иностранных дел. Дальше все вышло просто. Дэниел Кортленд был одинок, подавлен и искал сочувствия, которое она ему и дала.

Такси остановилось у магазина сапожника. Это был даже не магазин, скорее небольшой торговый центр кожаных изделий. В искусно оформленных витринах красовались блестящие сапоги, седла и другое охотничье снаряжение. Жанин Клунз вышла и отпустила такси.

В тридцати ярдах за отъехавшим такси припарковалась машина Второго бюро. Водитель взял высокочастотный телефон, и его тут же соединили с офисом Моро.

— Слушаю, — ответил сам Моро, поскольку на место убитой Моник д'Агост никого не взяли, более того: смерть ее скрывали, объясняя отсутствие на службе болезнью.

— Мадам Кортленд только что вошла в «Седло и сапоги» на Елисейских полях.

— Это поставщик богатых наездников, — сказал глава Второго бюро. — Странно, в досье посла не упоминается о пристрастии к верховой езде.

— Магазин еще славится сапогами, сэр. Говорят, они долго носятся и очень удобны.

— Не представляю себе Кортленда в сапогах, даже если они и долго носятся.

— Может быть, мадам носит.

— Допустим, но если она не равнодушна к такой обуви, то, надо думать, потом сразу же отправится к Чарльзу Джордану или в магазин Феррагами на улице Сент-Оноре.

— Мы докладываем только о том, что происходит, мсье. Послать моего коллегу на разведку?

— Неплохая мысль. Скажите, пусть посмотрит товар, приценится, ну и тому подобное. Если у мадам примерка, ему следует немедленно уйти.

— Ясно, сэр.

В седане «пежо», проехавшем по широкому бульвару Елисейских полей и остановившемся напротив «Седла и сапог», мужчина в дорогом деловом костюме в полоску тоже взял трубку телефона. Однако вместо того, чтобы звонить по парижскому номеру, он набрал код Бонна, Германия. Его соединили за несколько секунд.

— Guten Tag, — ответил голос на линии.

— Это я, опять из Парижа, — сказал хорошо одетый мужчина в «пежо».

— Какая была необходимость убиватьводителя-пехотинца вчера вечером?

— У меня не было выбора, майн герр. Он заметил меня еще у штаба блицкригеров на складах «Авиньон». Вы, надеюсь, помните, что просили все разузнать об их исчезновении, а поскольку только я знал, где они располагаются, вы сами приказали мне туда отправиться.

— Да-да, помню. Но зачем было убивать пехотинца?

— Тогда же он привозил на склады полковника и этих двоих, офицера и блондинку, и заметил меня. А увидев еще и вчера вечером, узнал и крикнул, чтоб я остановился. Что мне оставалось?

— Хорошо, тогда мне надо вас поздравить, я полагаю.

— Полагаете, майн герр? Если в меня схватили, то накачали бы наркотиками и допытались, почему я там нахожусь! И еще, что я убил секретаря Моро после того, как узнал у нее, где он.

— Тогда я вас действительно поздравляю, — сказал голос в Германии. — Мы поймаем Моро; сейчас он слишком опасен для нас. Ведь это для вас лишь вопрос времени, так ведь?

— Уверен, но звоню вам по другому поводу.

— В чем дело?

— Я преследую незарегистрированную машину Второго бюро. Она несколько часов стояла у американского посольства. Необычно, вы согласны?

— Да. И что же?

— Они взяли под наблюдение жену посла, фрау Кортленд. Она только что вошла в магазин кожаных изделий «Седло и сапоги».

— О Боже!— прервал его человек из Бонна. — Связь через Андрэ!

— Простите...

— Не вешайте трубку, я сейчас.

Прошло несколько минут, человек в «пежо» барабанил пальцами левой руки по рулю, а правой прижимал к уху трубку. Наконец линия из Германии ожила.

— Слушайте меня внимательно, Париж, — твердо сказал человек на том конце провода. — Они ее раскрыли.

— Кого раскрыли, майн герр?

— Не важно.Просто слушайте приказ и выполняйте... Как можно скорее убейте эту женщину! Убейте ее!