Непослушные принцессы Мак-Робби Линда

Малинче

(1502–1529)

Принцесса, служившая завоевателям своей родины

Жила-была ацтекская принцесса. Ее отец являлся касиком города-государства вблизи Мексиканского залива, но он умер, когда девочка была еще младенцем. Ее злая мать вскоре вновь вышла замуж и родила мальчика.

Матери и отчиму захотелось, чтобы следующим касиком стал их сын. Маленькая принцесса им мешала. Они не могли позволить Малинче выйти замуж, потому что в этом случае ее муж имел бы право на верховную власть. И вот коварные родители придумали гнусный план: они продали девочку работорговцам майя, а всем сказали, что она умерла. Эти майя в свою очередь перепродали Малинче работорговцам из города Табско, где принцесса расцвела и была спасена храбрыми испанскими рыцарями. Она оказалась полезна им в качестве переводчицы и проводницы. Ацтекская принцесса впитала в себя религиозное учение испанцев, поэтому, когда жизнь свела ее с матерью, она простила коварную женщину.

Эту похожую на сказку версию биографии красивой, замечательной женщины, ацтекской принцессы Малинче, создали испанские историки. В современной Мексике эту историю рассказывают по-другому. В постколониальной истории Малинче – одна из самых осуждаемых, вызывающих горячую полемику фигур.

Настоящая история принцессы, конечно, не столь однозначна.

Мы не знаем подлинных обстоятельств ее рождения. Мы даже не знаем ее настоящего имени. Малинче – всего лишь искаженная форма Малинцин, имени, которое дали девочке работорговцы, продавшие ее. Хотя, судя по всему, ее отец происходил из знатного рода, титул «принцесса» был добавлен позднее испанцами для пущего эффекта. Правдой является только то, что в возрасте восьми или девяти лет маленькую Малинче продали в рабство. Для культуры Мезоамерики это не было редкостью. Родители довольно часто продавали своих детей в рабство. Впоследствии рабов использовали для сексуальных утех или на разных работах.

В 1519 году испанцы добрались до Табаско. Мир, в котором жила юная Малинче, изменился самым кардинальным образом. Во главе конкистадоров стоял Эрнан Кортс. Прежде испанцы уже побывали в этих местах пару раз, и отношение к ним местной народности чонталь дружеским назвать было никак нельзя. На этот раз чонталь решили дать бой, но у завоевателей было оружие, пушки и кони. С начала битвы прошло всего ничего, а чонталь потеряли двести двадцать человек. Капитуляция была единственным выходом. В качестве контрибуции испанцы получили много золота, еды и девятнадцать молодых женщин. Малинче была одной из них. Испанцы окрестили ее Мариной – так было принято, конкистадоры крестили женщин-рабынь, прежде чем затащить их к себе в постель. А потом Малинче подарили одному из соратников Кортеса.

«Самая замечательная женщина» была «красивой, умной и самоуверенной», – так в 1568 году охарактеризовал ее Берналь Диас дель Кастильо, пехотинец в армии Кортеса. Впрочем, не это сделало Малинче незаменимой для испанцев, а ее лингвистические способности. Родным языком молодой женщины был нахуатль. Находясь в рабстве в Табаско, она выучила два майяских языка, а затем обучилась у одного монаха, едущего с армией Кортеса, кастильскому диалекту. Ее способности оказались настолько выдающимися, что через четыре месяца Малинче бегло говорила по-испански. Когда Кортес понял ее ценность в качестве переводчицы, он приблизил ее к себе. Молодая женщина так часто выступала глашатаем воли предводителя конкистадоров, что некоторые индейцы начали звать Кортеса El Malinche, что означает «господин Малинче».

Впрочем, ценность молодой женщины не ограничивалась тем, что она была хорошей переводчицей. Малинче знала существующие в средеиндейской знати традиции благодаря тому, что, как свидетельствуют ее испанские биографы, детство девочки прошло в «благородном» доме. Став рабыней, Малинче познакомилась с культурой нескольких племен. Она понимала ход мыслей своих соотечественников. Молодая женщина знала, во что они верят и чем занимаются. Для Кортеса она стала подарком судьбы, проводницей по совершенно незнакомой стране.

Малинче очень скоро доказала свою полезность. Она поведала Кортесу о том, что ацтеки считают его реинкарнацией их божественного правителя Кетцалькатля[21]. А еще женщина сообщила, что есть недовольные тиранией ацтеков племена, которые легко будет спровоцировать на восстание и с их помощью разгромить империю. Без Малинче Кортес не смог бы договориться с теми, кто хотел сражаться на его стороне. После того как конкистадоры завоевывали очередное племя, нужно было, чтобы кто-то объяснил индейцем, что они завоеваны и это серьезно. Малинче даже шпионила ради испанцев. Однажды, играя роль ненавидящей конкистадоров служанки, она услышала от одной индианки о намерении мужчин устроить на испанцев засаду, когда те выедут из деревни Чолула. Малинче рассказала обо всем Кортесу, а тот приказал своим солдатам устроить резню местных вождей и воинов.

Не без помощи Малинче испанцы сумели добраться до Теночтитлана, огромной и великолепной столицы Монтесумы[22]. В конце 1519 года именно она была переводчицей на первой встрече императора ацтеков с заморскими чужеземцами. Неизвестно, что на самом деле говорил Монтесума и как переводила его слова Малинче, но Кортес сообщил испанскому королю о том, что правитель ацтеков согласился признать над собой его власть. Это заявление дало Кортесу моральное право покорить ацтеков с помощью оружия. (Согласно международному праву, испанский король не мог заставить иноземный народ служить себе, но имел право подавлять мятежи своих подданных.) Весной 1520 года, через несколько месяцев натянутого, но мирного сосуществования, разразился вооруженный конфликт. Кортес заявил, что ацтеки готовятся напасть на испанцев и перебить их. Обвинив Монтесуму в измене, конкистадор арестовал императора ацтеков. То, что случилось дальше, описывается по-разному. Индейские источники обвиняют во всем испанцев. В них утверждается, что конкистадоры начали первыми, напав и начав убивать ацтеков, которые собрались в храме во время религиозного праздника. Солдаты Кортеса впоследствии писали, что празднество было всего лишь прикрытием для воинов и знати, готовившихся напасть на испанцев.

Война была неизбежна. Согласно местным источникам, Малинче пыталась уговорить ацтеков не начинать войну, подчеркивая их беспомощность перед огнестрельным оружием, но тщетно. Сначала Кортесу и его солдатам пришлось отступить, но в конечном счете восстание ацтеков было подавлено, скорее всего, не благодаря военной мощи испанцев, а из-за появления еще одного безжалостного врага – оспы. Испанцы завезли эту смертельную болезнь в Америку, а местные жители не имели против нее иммунитета. Через несколько недель после победы над испанцами тысячи ацтеков умерли. В конце апреля 1521 года Кортес, получив пополнение из ранее захваченной испанцами Кубы, вновь отправился в поход на Теночтитлан. На этот раз он завоевал город.

Сомнение вызывает вероятность того, что без помощи Малинче испанцы, обладая менее чем тысячью солдатами, смогли бы за два года завоевать империю ацтеков. Почему эта женщина помогала завоевателям? Вряд ли Малинче испытывала симпатию к тому государственному устройству, которое существовало в доколониальной Мексике. Все, что оно ей дало, – вечное рабство. Возможно, у нее просто не было другого выбора… А может, Малинче по-настоящему влюбилась в Кортеса. В 1522 году она родила ему сына, которого назвали Мартином в честь деда конкистадора.

После того как испанцы завоевали империю ацтеков, Малинче уже не была им необходима, а Кортес, как показывают дальнейшие события, в нее влюблен не был. Когда его жена-испанка умерла в 1522 году при подозрительных обстоятельствах (возможно, к этому приложил руку сам Кортес), он не упустил возможности заключить политический союз, женившись на настоящей ацтекской принцессе. Впрочем, Кортес не забыл женщину, которая так сильно помогла ему в свое время. Благодаря ему Малинче разбогатела. Современники описывали, как по приказу Кортеса в ее дом свозили золото. Осенью 1524 года она вышла замуж за капитана Хуана Харамильо, одного из соратников Кортеса. В качестве приданого Малинче получила в свои владения деревни Олутла и Тетиквипакве. Став женой высокородного и высокопоставленного испанца, она избежала тяжелой судьбы других индианок, которые в бедности и позоре рожали метисов-полукровок.

Малинче и ее муж оставались на службе у Кортеса. В апреле 1526 года у нее родилась дочь. В 1529 году, через десять лет после прибытия испанцев в Мексику, Малинче умерла, скорее всего, от одной из завезенных европейцами болезней, которые косили местное население.

В современной Мексике словом malinchista называют предателей своего народа, кем, предположительно, и была Малинче. Ее называют Мексиканской Евой, La Traidora (Предательницей), La Vendida (Продажной) и многими другими нехорошими эпитетами.

При этом остается невозможным отделить реальную Малинче от ее легендарного образа. Она никогда не записывала своих мыслей. Нам неизвестно, что она чувствовала и каковыми были мотивы ее поступков. Мы не знаем, была ли она дочерью знатных родителей, любила ли она своего мужа и от чего умерла. Отсутствие полной информации делало относительно легким превращение женщины из плоти и крови в яркий символ, значение которого со временем изменялось. Романист Анаэль Лонг писал в 1939 году: «Она символизирует собою больше, чем может удержать один конкретный миг истории».

Во время борьбы Мексики за независимость Малинче стала символом предательской женской сексуальности, частично из-за того, что завоеватели страны отзывались о ней уважительно. Диас дель Кастильо именовал Малинче «воистину великой принцессой», которая, «хоть и была туземной женщиной, обладала таким мужеством, что превосходила в этом любую женщину». В 1945 году, беспощадно критикуя взгляд на историю, созданный испанцами, нобелевский лауреат от Мексики Октвио Пас[23] обрушился на Малинче, утверждая, что в ней заключены истоки свойственного мексиканцам «тревожного беспокойства и душевной боли». Он назвал ее la Chingada (очень неприличное слово) и заявил, что Кортес сделал с этой слабой, спокойной женщиной то, что испанцы учинили с народами Мезоамерики. То, что Малинче «поддалась» завоевателю, – ее вина, ее вероломство. Это она предательница, а Кортеса, хоть он и негодяй, ни в чем винить нельзя. Многие десятилетия преобладал именно этот взгляд на Малинче. В 1982 году, например, памятник ей и ее сыну, первому метису Мексики, был демонтирован после студенческих протестов местного значения. Студенты не хотели, чтобы рядом с их учебным заведением стоял памятник проклятой предательнице.

Драматурги, романисты и режиссеры создали различные вариации на тему истории Малинче, по-разному интерпретируя ее образ. В романе Генри Райдера Хаггарда «Дочь Монтесумы» (1893) она похожа на Покахонтас. Малинче также спасает конкистадоров от своих соплеменников, которые вознамерились перебить их. В историческом романе Гэри Дженнингса «Ацтек» она предстает интриганкой и предательницей. Иногда Малинче рисуют в образе психически неуравновешенной «дьяволицы», которая, впрочем, чувствует угрызения совести за те злодеяния, которые совершили с ее помощью испанцы. Она также предстает женщиной настолько глубоко влюбленной в Кортеса, что ее просто не волнует то, что мужчина использует ее в качестве пешки в своей игре. Или же она реалистически мыслящий человек, понимающий, что лучше выжить, приняв строну конкистадоров, чем умереть в рабстве. Или же она своеобразный «громоотвод», принявший на себя вину за падение государства ацтеков. Или же она сумасшедшая, с радостью пмогающая утопить в крови ее народ.

Относительно недавно феминистки сделали Малинче сначала типичным образом жертвы насилия со стороны мужчин, чинимого как ацтеками, так и испанцами, а затем той, которая, крепко цепляясь за жизнь, выжила в то время, когда все вокруг нее пали. Современные ученые рассматривают Малинче в качестве своеобразного культурного и языкового мостика между мезоамериканским прошлым и постколониальным настоящим. Ее сын Мартин, плод связи с Кортесом, превратился в символ метисского будущего Мексики.

Ни одна другая ацтекская принцесса не оставила столь неизгладимого следа в мексиканской истории. Ни одна другая женщина не сыграла такой важной роли в завоевании Мексики испанцами. При этом ее невозможно оценить в полной мере, ведь Малинче осталась в истории безгласной. Как прежде, так и теперь свои собственные слова ей приписывают ученые, романисты и феминистки.

История полна кровавых концовок, неразгаданных мотиваций, странных решений и поступков, смысл которых мы не в состоянии понять до конца. Вследствие этого очень легко манипулировать фактами, особенно в нашем случае, когда фактов так мало. Мы даже не знаем настоящего имени этой женщины, не говоря уже о мотивах ее поступков. Вот правдивая история Малинче.

Большинство женщин королевских кровей, несмотря на пышные титулы, не обладали реальной властью. Их действия и поступки главным образом определяла воля отцов, братьев или мужей. Во время войн женщины нередко становились трофеем мужчин-победителей. Такова судьба красавицы Нест Уэльской.

В 1093 году, после насильственной смерти ее отца, короля Риса ап Теудура, молодая Нест стала заложницей норманнов. В конце концов она очутилась при дворе захватчиков, где на нее положил глаз Генрих, младший брат короля Уильяма Второго Английского. Позже она родила ему одного из множества его внебрачных сыновей. Когда Генрих и сам стал королем, он выдал Нест замуж за своего товарища Джеральда Виндзорского. Пара отправилась жить в прежде захваченный мужем уэльский замок. Там Нест родила Джеральду четырех детей.

В 1109 году принц Оуайн встретил Нест на празднестве и влюбился в нее. Как многие другие мелкие валлийские владетели, Оуайн хотел сбросить норманнское ярмо. Он и его люди решили напасть на замок Джеральда и похитить Нест. Джеральд сбежал через отхожее место. Нест вместе с детьми оказались пленниками Оуайна. Детей, впрочем, вскоре вернули отцу.

Скорее всего, Оуайн не любил Нест. Ее похищение принц использовал как повод, чтобы развязать войну. Он воспользовался ею, чтобы, так сказать, написать еще одну страницу в долгой летописи превращения высокородных женщин в военные трофеи. Авантюра Оуайна привела к войне, в которую были втянуты почти все местные жители. За это принцесса Нест получила прозвище Елена Уэльская. Генрих Первый, ее бывший любовник, вступился за женщину. Он предложил недоброжелателям Оуайна земли в Уэльсе, если они силой оружия вернут Нест мужу. Год спустя Оуайн бросил Нест и сбежал в Ирландию. Нест вернулась к мужу и детям, но бунт, поднятый Оуайном, продолжался до 1116 года.

София Доротея

(15 сентября 1666–13 ноября 1726)

Принцесса-узница

Из этой истории мог бы получиться похожий на сказку роман, если бы за дело взялись братья Гримм или… Стивен Кинг. Когда принцессе Софии Доротее сказали, что она должна выйти замуж за курпринца Георга Людвига Ганноверского, девушка потеряла сознание. Она снова упала в обморок, когда ей пришлось приветствовать Георга Людвига. Когда Софии Доротее протянули усыпанный бриллиантами миниатюрный портрет ее суженого, она запустила им в стену со словами: «Я ни за что не выйду замуж за эту свинью!» Но 21 ноября 1682 года ей все же пришлось обвенчаться с этой «свиньей». Пожалуй, это была самая большая ошибка в ее жизни.

София Доротея Брауншвейг-Целльская родилась на северо-западе Германии в 1666 году. Она была единственным отпрыском герцога Георга Вильгельма Брауншвейг-Люнебург-Целльского. В детстве она росла капризным, романтически настроенным ребенком. Ей подыскивали высокородного мужа и, когда девушке исполнилось шестнадцать лет, кажется, нашли. Ее жених, двадцатидвухлетний Георг Людвиг, приходился Софии двоюродным братом. Он был сыном и наследником курфюрста Ганноверского, правителя самого влиятельного княжества в Германии. Он также имел права на корону Англии и впоследствии стал королем Георгом Первым. Они были знакомы с юных лет, но не испытывали друг к другу особой привязанности. Хотя в своих воспоминаниях большинство современников пишут о Софии Доротее как о симпатичной, умной и жизнерадостной девушке, Георг считал ее выскочкой, незаконнорожденным ребенком, чьи родители обвенчались лишь тогда, когда девочке исполнилось десять лет. Девушка в свою очередь думала, что Георг груб, холоден и излишне чопорен. В Ганновере его прозвали Свиным Рылом не только за внешность, но и за отношение к окружающим.

Даже собственная мать Георга не особо жаловала сына. В письме к племяннице она назвала его «самым глупым, упрямым мальчишкой на свете». «У него вокруг мозга очень толстая кора, и я сомневаюсь, что кто-нибудь из мужчин или женщин сможет понять, что же под ней скрывается». Георг порицал Софию Доротею за ее далеко не идеальное происхождение, но сам, ничуть не стесняясь, начал очень рано обзаводиться незаконнорожденными детьми. В шестнадцатилетнем возрасте Георг удосужился обрюхатить одну из гувернанток своего брата. Его матери хотелось, чтобы он «не позорил свое имя тем, что стругает бастардов».

Но, как это часто случалось среди монархов, испытывают новобрачные приязнь друг к другу или нет, значения не имело. Сначала казалось, что Георг и София Доротея смирились со своей судьбой. Через одиннадцать месяцев по прошествии свадьбы у них родился сын, которого назвали Георгом Августом. К сожалению, двор курфюрста в Ганновере задыхался в тисках всевозможных формальностей. Новые родственники встретили Софию Доротею вполне доброжелательно, но вскоре им пришлось признать, что манеры невестки оставляют желать лучшего, а сама она оказывает «плохое влияние». А тем временем отношения между молодоженами становились все хуже и хуже. Георг всячески игнорировал свою резвую женушку, а при встрече делал вид, будто испытывает отвращение к ней. Хуже того, когда София Доротея была беременна их вторым ребенком, Георг избил ее.

Муж завел роман с молоденькой Мелюзиной фон Шлюленберг, фрейлиной его матери. Девушка была очень худа и на голову выше Георга. Когда они вместе прогуливались на людях, то представляли собой любопытное зрелище. А появлялись они на публике довольно часто – Георг не делал тайны из их отношений. Однажды беременная жена пошла за ним в кабинет и со слезами на глазах поинтересовалась, что ей сделать, чтобы вернуть его расположение. Георг рассвирепел, начал трясти женщину, словно тряпичную куклу, и едва не задушил ее. После этого на ее теле остались синяки. София Доротея слегла в постель. Придворные опасались, что может случиться выкидыш. Свою больную жену Георг не навещал до тех пор, пока мать не заставила его это сделать. Когда же он наконец пришел, то угрюмо сидел, держа супругу за руку с видом скучающего ребенка. София Доротея поправилась, а вот брак – нет.

В марте 1687 года она родила девочку. Георг продолжал отношения с Мелюзиной. Спустя два года муж и жена уже не скрывали враждебности по отношению друг к другу. Бльшую часть времени Георг проводил либо на войне, либо в объятиях Мелюзины. Первая из их дочерей (всего их было три) родилась в январе 1692 года. Когда София Доротея жаловалась своим родителям на измены мужа, те советовали ей не падать духом и делать вид, будто ничего не происходит. Когда она жаловалась родителям своего мужа, которые в то же самое время являлись ее дядей и тетей, те говорили, что лучше не касаться этой темы. Свекровь напомнила Софии Доротее о том, что Георг может однажды стать королем Англии, следовательно, она будет королевой. Причина того, что Георг имл шансы претендовать на английский престол, заключалась в том, что парламент собирался принять закон, в силу которого католик не имеет права сидеть на английском троне. По этому самому закону более пятидесяти августейших особ, имевших больше прав стать правителями Англии, теряли их из-за «неправильной» религии.

Оставалось только вопросом времени, когда молодая, симпатичная курпринцесса найдет утешение на стороне. И она нашла его в лице Филиппа Кристофа фон Кёнигсмарка, блестящего молодого шведского графа, полковника из армии Ганновера. Кёнигсмарк происходил из выдающейся семьи профессиональных военных и обладал «поэтическими» личными качествами, выгодно выделявшими его на фоне гнусного характера Георга.

К 1689 году Кёнигсмарк и принцесса влюбились друг в друга по уши. Граф писал ей сентиментальные любовные письма со стихами романтического свойства. Сначала София Доротея старалась уклониться от опасного флирта, но к концу года начала писать ответы. Она зашивала тайные послания Кёнигсмарка в складки штор или прятала их в своей комнате в шкатулках с игральными картами. Письма от Софии Доротеи граф находил у себя в шляпе или в перчатках. Послания от курпринцессы ему доставляла доверенная фрейлина. Прошло немного времени, и обмен эпистолярными посланиями из придворной пантомимы любви перерос в нечто большее. Глубина их страсти стала очевидна к апрелю 1691 года, когда Кёнигсмарк написал: «Я обнимаю ваши колени». К марту следующего года их переписка содержала фривольные намеки на совместную monter  cheval[24]. Лошадей называли «посланниками страсти», которую испытали влюбленные. Кёнигсмарк писал о наслаждении «обнимать самое красивое тело на свете» и своем желании «целовать место, дарующее ему такое несказанное наслаждение».

Их роман должен был оставаться для всех тайной, но при дворе, конечно же, знали о нем. Любовники обращались за помощью к слишком многим, когда приходилось обмениваться посланиями, написанными легко дешифрируемым кодом. Хотя курпринцесса и Кёнигсмарк встречались в комнате фрейлины, они обменивались на публике долгими взглядами и условными знаками. При этом они свято верили, что сумели обвести всех вокруг пальца. Кёнигсмарк писал Софии Доротее: «Какая радость, ma petite[25], что мы можем безнаказанно общаться друг с другом на глазах у тысяч людей».

Хотя все всё знали, никто понятия не имел, что же с этим делать. Несмотря на меры, предпринятые свекром и свекровью, не говоря уже о родителях Софии Доротеи, переписку между влюбленными птичками пресечь не удавалось. Кёнигсмарка отправили на войну – благо, в конце XVII века найти подходящую войну в Европе было нетрудно. Не помогло. В подтверждение своей любви граф даже подписал некоторые из своих писем собственной кровью. В то время как эта страсть расцветала, и без того жалкий брак Софии Доротеи увядал на глазах. Один эпизод, случившийся в 1693 году, может послужить тому иллюстрацией. Однажды, прогуливаясь вечером по Ганноверскому дворцу, София Доротея подошла к маленькому, стоящему в стороне домику. Открыв дверь, женщина застала мужа, держащего за руки свою любовницу. Они вместе с любовью взирали на новорожденную девочку, вторую дочь, рожденную Мелюзиной от Георга. Обидевшись до глубины души при виде этой тайной сцены семейного счастья, курпринцесса принялась кричать на своего неверного мужа. Георг Людвиг вцепился жене в горло, но на этот раз ее фрейлинам удалось вовремя оттащить его.

Неудивительно, что после этого София Доротея принялась искать возможность сбежать от мужа вместе с Кёнигсмарком. Она внимательно изучила свой брачный контракт и была поражена, поняв, что собственных денег у нее нет: отец переписал все ее приданое на мужа. София Доротея отказалась жить под одной крышей с мужем и уехала к родителям. Там она попросила позволить ей остаться с ними или предоставить ей какое-нибудь другое жилье, но и на этот раз отец ее подвел, разрешив дочери погостить у них не дольше пары месяцев.

Когда София Доротея вернулась в Ганновер в июне 1694 года, она и ее любовник разработали следующий план: они отправятся вместе в княжество Брауншвейг-Вольфенбюттель, где смогут найти убежище при дворе благоволившего к ним герцога Антона Ульриха. Первого июля Кёнигсмарк обнаружил в своих покоях письмо от Софии Доротеи с просьбой прийти в ее спальню в десять часов вечера. Переодевшись так, чтобы его не узнали, Кёнигсмарк проник во дворец и пробрался к дверям в комнату любовницы. Там он полушепотом начал напевать мотив из «Испанского безрассудства». Это был их условный сигнал. София Доротея впустила Кёнигсмарка. Она рада была его видеть, но удивилась, ведь никакого письма не писала. Несмотря на зловещие предчувствия, они решили бежать из города следующим утром – женщине хотелось перед отъездом попрощаться с детьми. Любовники расстались в приподнятом, возбужденном настроении. Софии Доротее никогда больше не суждено было увидеться с Кёнигсмарком.

Их свидание на самом деле стало ловушкой, расставленной графиней Кларой Елизаветой фон Платен, любовницей свекра Софии Доротеи. Ходили слухи, что прежде эта женщина была любовницей Кёнигсмарка. Елизавета фон Платен искала возможности добиться изгнания курпринцессы со двора. Когда граф направлялся в покои Софии Доротеи, фон Платен побежала к свекру своей соперницы и заявила, что бесстыжие любовники в этот самый час греховодят. Она предложила поймать их на горячем и арестовать Кёнигсмарка. Курфюрст дал добро.

Когда Кёнигсмарк вышел из покоев Софии Доротеи, его поджидали графиня и четверо вооруженных мужчин. Выхватив шпаги, они бросились на графа. Прежде чем его шпага сломалась, Кёнигсмарк ранил каждого из четырех нападавших. Вскоре его одолели. Лежа на полу, истекая кровью, граф прошептал: «Спасите принцессу… Она ни в чем не виновна». Это были его последние слова. Как сообщают, фон Платен ударила умирающего в лицо украшенной бриллиантами туфлей.

Только теперь она осознала, что натворила. Курфюрст согласился на арест, но отнюдь не на убийство графа. Кёнигсмарк был аристократом и имел обширные знакомства. Его будут искать. Запаниковав, графиня поспешила к курфюрсту рассказать, что же случилось. Он уполномочил фон Платен сделать все возможное, чтобы избежать скандала. Графиня вместе с другими придворными засунули труп в мешок, положили в него для веса камни и бросили в реку. Теперь все, кто знал при дворе об убийстве, держали рот на замке.

На следующий день, собрав свои вещи, София Доротея ждала, когда к ней, как обычно, придут дети, чтобы пожелать ей доброго утра. Вместо них к курпринцессе пожаловал придворный, который уведомил ее о том, что до дальнейших распоряжений ей запрещается покидать это крыло дворца. Был произведен обыск, в ходе которого обнаружились изобличающие ее письма. Три дня спустя София Доротея узнала от своей фрейлины о смерти Кёнигсмарка.

Курпринцесса находилась под арестом, пока ее отец и свекор решали, что же с ней делать дальше. Без развода обойтись было нельзя, но обвинение в адюльтере неизбежно привело бы к тому, что на поверхность всплыли бы неприятные факты. И так уже люди вокруг задавались вопросом: «Куда пропал щеголеватый молодой граф?» Поэтому выбрали наиболее подходящее обвинение: один супруг оставил другого. Двадцать восьмого декабря 1694 года брак расторгли. Софию Доротею объявили виновной стороной и лишили права на повторное вступление в брак. Но, по крайней мере, теперь она была свободна…

Ошибаетесь. Отец вновь ее предал. Он согласился на то, чтобы его дочь считали государственной преступницей Ганновера. Местом ее ссылки определили замок Альден Бисен, окруженный с одной стороны излучиной реки, а с другой – глубоким рвом. Желание надежно изолировать Софию Доротею от всего света проистекало из опасения того, что политические враги Георга Людвига, главным образом Франция и те англичане, которые не хотели видеть немца на своем троне, воспользуются ею в своих политических играх. Двадцативосьмилетняя принцесса должна была до самой смерти оставаться зницей.

Только оказавшись в замке, София Доротея осознала весь ужас своего положения. Ей не разрешали видеться с детьми. Ее отец отказался встречаться с дочерью и не позволил матери к ней поехать. Все ее слуги принесли присягу верности курфюрсту. Им вменялось в обязанность доносить обо всем подозрительном. На свежий воздух принцессе позволили выходить только тогда, когда врачи убедили в необходимости этого ее тюремщиков. Но даже после этого женщине разрешалось лишь немного пройтись в саду со стороны заднего фасада замка под неусыпным оком охраны. Во многие части замка Софии Доротее просто запрещали заходить. Однажды рядом с крылом, в котором она жила, вспыхнул пожар. Путь к спасению лежал через галерею, ступать на которую София Доротея не имела права. Попав в западню, женщина ждала на пороге, прижимая к груди шкатулку с драгоценностями, пока не появится кто-то и не проведет ее в безопасное место.

Немецкое общество в целом и дворянство в частности было возмущено беззаконным содержанием Софии Доротеи под стражей. Последовало несколько, впрочем, неудачных, попыток ее освободить. Теперь все называли ее «принцесса Альденская». Оставшиеся тридцать три года своей жизни она провела в этом замке. Женщина умерла 13 ноября 1726 года в возрасте шестидесяти лет.

В тот день, когда ее бывшему мужу, уже королю Англии, сообщили о ее смерти, Георг поехал в театр в сопровождении двух своих любовниц. Он запретил сыну, будущему королю Георгу Второму, публично носить траур по матери. Только дочь Софии Доротеи, ставшая королевой Пруссии, смогла оплакать ее. Георг приказал похоронить бывшую супругу в герцогской усыпальнице в Целле, ночью и без должного отпевания. На могильной плите значилось только ее имя, а также даты рождения и смерти.

После смерти, согласно легенде, София Доротея все же отомстила своему бывшему мужу. За несколько лет до ее смерти французская гадалка предсказала суеверному Георгу Первому, что если он каким-то образом станет причиной смерти Софии Доротеи, то и сам умрет в течение года. Это предсказание было оплачено матерью пленницы, но не будем об этом… Пророчество испугало Георга, но недостаточно сильно, чтобы принудить освободить бывшую супругу. Но было еще кое-что… На смертном ложе София Доротея прокляла Георга и написала ему письмо, укоряя за жестокость и бессердечие. Когда бывший муж читал последнюю волю умершей, в которой она молила Всевышнего покарать его за учиненные им преступления, у мужчины случился сердечный удар, после которого он умер.

Леопольд Второй, король Бельгии, был жестоким правителем и еще более жестоким отцом. Его жена, женщина, которая своих лошадей любила больше, чем детей, была не многим лучше его. Поэтому неудивительно, что их старшая дочь, Луиза Мария Амелия, гасила свой гнев и недовольство жизнью тем, что обогащала владельцев магазинов, модисток и парикмахеров по всей Европе.

Появившаяся на свет в 1858 году принцесса Луиза прекрасно осознавала тот факт, что не является долгожданным наследником, о котором мечтал отец. Девочка росла в атмосфере холодности, плохо скрываемого безразличия, жестокости и строгости. В пятнадцатилетнем возрасте ее выдали замуж за троюродного брата, принца Саксен-Кобург-Готского, грузного мужчину на четырнадцать лет старше ее. Девочка понятия не имела, чего ей ожидать от первой брачной ночи, – никто не удосужился ее в этом просветить. Когда Луиза поняла, к чему идет дело, она просто сбежала. Потом ее нашли в ночной рубашке. Девочка пряталась в оранжерее.

Новобрачные поехали в Вену, где космополитизм австрийского двора излечил все фобии принцессы. Она с головой окунулась во флирт, скандальные любовные похождения и разорительные походы по магазинам. Даже после рождения двух детей Луиза не образумилась. В 1895 году, спустя двадцать лет после вступления в законный брак, она познакомилась с хорватский графом Гёзой Маташичем, блестящим австро-венгерским офицером, который был на десять лет младше ее. Впоследствии Луиза вспоминала, что их чувство было подобно электрическому разряду. Спустя два года пришла ее очередь пропустить через всех разряд тока: принцесса сбежала с Маташичем. «Ты многим рискуешь ради красивых платьев, комплиментов и признаний в любви, – писала ей мать. – Все это не долговечнее мыльных пузырей. Прекрати сплетни, которые о тебе распространяют. Утри слезы со щек твоей мамы». Отец не позволил дочери развестись с мужем, но Луиза не поддалась на уговоры. Она переехала во Францию и поселилась в Ницце, где могла жить со своим любовником вне досягаемости двора.

Но расточительность Луизы вскоре дала себя знать. Истратив все деньги на отели, одежду и драгоценности, обанкротившаяся особа королевских кровей вынуждена была распродать все до нижнего белья включительно. Со стороны это должно было выглядеть огромной дворовой распродажей «старого хлама». Вырученных денег, впрочем, не хватило на то, чтобы покрыть миллионный долг. Король Леопольд Второй и муж, от которого она сбежала, отказались платить ее кредиторам. Тогда те вломились к принцессе в дом и забрали все, что не было прибито гвоздями к полу.

Утверждают, что после этого Луиза и Маташич встали на путь преступления: стали подделывать векселя на имя сестры Луизы. Некоторые, впрочем, говорили, что это дело было сфабриковано по инициативе отца и мужа принцессы. Граф Маташич пустился в бега, но его вскоре арестовали и посадили в тюрьму за мошенничество. Леопольд Второй поставил дочери ультиматум: либо она вернется к мужу, либо ее отправят лечиться в психиатрическую больницу. Луиза предпочла последнее, и ее поместили в лечебницу, которой управлял австрийский придворный врач. В 1902 году в «Нью-Йорк таймс» писали, что принцессу «держат узницей» в течение двух лет и врачи нашли ее случай «безнадежным».

Луиза провела в лечебнице шесть лет, пока Маташич не помог ей бежать. Они перебрались в Париж, где жили в бедности. Даже когда в 1907 году Луиза получила развод, их дела не улучшились. Леопольд Второй отрекся от дочери. Остаток жизни Луиза и Маташич провели в странствиях по Европе, а по пятам за ними шли их кредиторы. В 1921 году принцесса написала мемуары, намереваясь хоть немного отбелить свою замаранную репутацию и заработать какие-то деньги. Книгу она посвятила своему отцу, «великому человеку» и «великому королю». Впрочем, как писала Луиза Мария Амелия: «Мое королевское происхождение не принесло мне ничего, кроме несчастий. С раннего детства меня обманывали, а я страдала».

Верный Маташич умер в Париже в октябре 1923 года. Луиза умерла в марте 1924 года, прижимая его портрет к груди.

Сара Уиннемакка

(около 1844–17 октября 1891)

Дочь вождя племени, обвиненная в коллаборационизме

Заголовок в вашингтонской «Нейшнл трибьюн» гласил: «Принцесса Уиннемакка. Больше не дикая индианка, а воспитанная леди из Бостона». На дворе стояло 29 января 1885 года. Сара Уиннемакка Хопкинс, более известная как принцесса Уиннемакка, или Салли из северных пайюта, ездила по северо-востоку страны и читала лекции.

Сара, чье настоящее имя было Токметони, что переводится как «молюцелла»[26], описывала во время своих выступлений тяжелые условия, в которых ее соплеменники живут в резервациях, но в статье об этом нет ни слова. В легкой, чуть насмешливой форме, типичной для того времени, когда дело касалось коренных жителей Америки, репортер пишет, что, с тех пор как Сара отказалась от своих языческих традиций, ее соплеменники смотрят на нее с недоверием. «Они видят, что она носит одежду своих белых сестер и, что еще подозрительнее, пользуется мылом и гребешком. Для настоящих пайюта эти вещи противоречат их традициям». В заключение репортер делает следующий вывод: «Почти все относятся к ней с некоторой толикой настороженности».

Репортер правильно уяснил по крайней мере одно: к Саре с настороженностью относились почти все. Хотя белые американцы всячески приветствовали ее поведение, они все же не считали «индейскую принцессу» своей. В свою очередь некоторые индейцы племени пайюта воспринимали Сару как предательницу, работающую на правительство США, которое, как им представлялось, считает решением «индейского вопроса» голод и болезни. В сложившейся ситуации эта женщина просто не могла выйти победительницей.

Эта женщина больше всего известна как автор собственной автобиографии, выпущенной в свет в 1883 году под названием: «Жизнь среди пайюта. Причиненные им обиды и их требования». Это была первая автобиография, написанная и опубликованная индианкой. Рассказ Сары о себе начинается так: «Я родилась примерно в 1844 году. Точно сказать, когда я родилась, не могу. Я была еще маленькой девочкой, когда первые белые люди появились в наших краях. Они были похожи на кугуаров, ревущих кугуаров. Я никогда не забуду первой встречи с ними».

Когда в сороковых годах XIX века белые поселенцы начали просачиваться на Запад, северные пайюта были небольшим кочевым племенем охотников-собирателей, которые бродили по территориям, ныне принадлежащим штатам Невада, Калифорния и Орегон. Переселенцы между тем устремились на запад в поисках золота, готовые перекопать все золотоносные пологие холмы на своем пути. Коренные жители стояли у них на пути.

Сара вспоминает, как ее дедушка, вождь племени, встретив первых переселенцев, отнесся к ним по-дружески и даже стал их проводником. Соплеменники Сары подкармливали белых людей, когда настала трудная зима, и, подчиняясь желанию ее дедушки, обращались с ними как с братьями. Отец Сары, вождь Уиннемакка, был более осмотрителен и держался от пришельцев подальше. Этому не стоило удивляться, учитывая то обстоятельство, что некоторые из поселенцев вместо добра отплатили индейцам сожженными зимовниками, беспричинной стрельбой и отравленными источниками. Сара отмечает, что среди белых встречались хорошие люди, которые дарили индейцам одежду, давали ей лекарства, когда девочку обсыпало от соприкосновения с ядовитым сумахом, и относились к ее соплеменникам с уважением. Но таких было не очень много, и к тому же все больше поселенцев прибывало на их земли.

Раньше, чем другие, Сара осознала, что для того, чтобы выжить в мире ревущих кугуаров, надо научиться разговаривать на их языке. К счастью для нее, девочка обладала лингвистическими способностями. Испанский язык Сара выучила, когда ей не было еще и десяти лет, благодаря тому, что кое-кто из членов ее семьи вышел замуж за испанских колонистов в Калифорнии. К изучению английского девочка оказалась не менее способной, чем к изучению испанского. Она овладела им, поступив прислугой в дом к одной семье в Неваде. Там, скорее всего, ее впервые окрестили Сарой. В 1859 году, когда девочка вела переговоры между своими хозяевами и индейцами, она поняла, что белые переселенцы предпочитают иметь дела с теми, кого считают наделенными властью. Поэтому Сара сообщила нескольким правительственным агентам о том, что ее отец – «верховный вождь» всех северных пайюта, а не группки в сто пятьдесят человек. «Маленькая белая ложь» позволила вождю Уиннемакка говорить от имени своего народа, а Сара назвала себя «принцессой».

Жизнь может быть чрезвычайно опасной для индейца, пытающегося найти свое место на границе между «цивилизацией» и «дикостью». Один из таких случаев описан в книге Сары. Американские солдаты безосновательно обвинили индейцев в угоне скота и вырезали целую деревню до последнего ребенка. «Белые всегда первыми развязывали войны, исходя из своих эгоистических мотивов», – писала Сара.

В 1872 году северным пайюта «даровали» резервацию Малр в Орегоне. Семья Сары перебралась туда. Сначала всем управлял федеральный агент Сэмюель Пэрриш. По словам Сары, он относился к индейцам хорошо, по справедливости. Спустя четыре года его заменили подлым Уильямом Райнхартом. Этот человек крал предназначенные для индейцев продукты, отказывался платить за работу и обманывал при любой возможности. При нем многие индейцы начали голодать. Тех, кого заподозрили в преступлении, казнили без суда. Часть земель, которая полагалась пайюта по договору, захватили белые поселенцы. Индейцам оставалось все меньше охотничьих угодий. Райнхарт даже закрыл школу. Все старания Сары выхлопотать достаточно еды для своих соплеменников и сообщить властям об условиях жизни в резервации ни к чему не привели, хоть она и подписывала свои письма «Принцесса Уиннемакка».

В 1878 году те из индейцев, которые остались в резервации, подняли бунт. Во главе стояли воины племени банноков. Сара и ее семья встали на сторону американского правительства. Когда ее отца и его людей захватили в плен банноки, Сара за двое суток проскакала двести двадцать три мили ради того, чтобы их вызволить и отвести под защиту стен форта, в котором засели федеральные войска. Впоследствии она работала у американцев переводчицей, проводницей и лазутчицей. По завершении Баннокской войны федеральное правительство не стало разбираться в том, кто на чьей стороне воевал. Всех пайюта объявили врагами и военнопленными. Им пришлось пройти триста пятьдесят миль по глубокому снегу, который иногда был по грудь взрослому человеку, до резервации Якима в штате Вашингтон. Почти пятая часть индейцев пайюта умерла в дороге, главным образом это были маленькие дети и старики. Еще больше пайюта умерло в резервации, в том числе и сестра Сары. У них не было в достатке еды, теплой одежды и дров.

Желая уберечь своих соплеменников от медленного, но неизбежного вымирания в резервации, Сара поехала на восток агитировать в защиту индейцев и встретиться с чиновниками из Вашингтона. В дороге она выдавала себя за принцессу. Эта роль была ей хорошо знакома. В 1864 году Сара с отцом и сестрой в качестве индейской «королевской» семьи отправилась в турне по США. Они представляли собой ожившую иллюстрацию распространенных в среде белых мифов об индейцах. Сара и ее семья появлялись на публике в головных уборах из перьев. В театр «королевская» семья вошла, сопровождаемая процессией из индейских воинов. Они разыгрывали стереотипные сценки в духе концепции «благородного дикаря» и Покахонтас, приправляя все это «кровожадным дикарем», что выражалось в «великом танце скальпирования» и «танце войны».

То, что Сара разыгрывала роли, навязанные ею представлениями белых об индейцах, не делает ей чести, но женщина по крайней мере узнала, как следует завоевать их внимание. Впоследствии, во время лекций и других публичных мероприятий, Сара одевалась в то, что называла «традиционной одеждой индейской принцессы», и люди ей верили. Отделанные бахромой наряды производили фантастическое впечатление. Иногда они были сшиты из оленьей замши, иногда – из ткани. Украшали их узоры, образчики которых Сара позаимствовала с абажуров ламп и занавесок в домах белых. В довершение женщина, распустив свои длинные черные волосы, повязывала голову полоской кожи, украшенной бусинками и перьями. Запястья ее украшали браслеты из бусин. Ходила она повсюду с бархатной сумкой, на которой был вышит купидон. Фотография «принцессы Сары» в «национальном» костюме появилась на обложке ее вышедшей в 1883 году автобиографии. Те, кто приходил на ее лекции и публичные выступления, имели возможность купить ее фотографии в пышном убранстве. Вырученные от продаж деньги шли на покрытие ее дорожных расходов и помощь соплеменникам.

Сара знала, что делает. Ее одежды соответствовали романтическому образу обреченной на увядание, благородной, дружелюбно настроенной к белым принцессы. Она просто не могла не задеть соответствующих струн в душах тех, кто чувствовал угрызения совести по поводу концепции Явного предначертания[27]. На пике ее популярности рассказы о Саре и ее семье печатались во многих газетах и журналах. Не менее полутора тысяч человек встретились с ней. За пять лет женщина прочла более четырехсот лекций. Она привлекла внимание Мэри Пибоди Манн, вдовы педагога-реформатора Хораса Манна, и ее сестры Елизаветы Пибоди, которые начали помогать индианке.

Образ «цивилизованной индейской принцессы» помог Саре привлечь к себе внимание людей. После этго она перестала миндальничать и между рассказами вполне развлекательного свойства начала вставлять тяжелую для слушателей информацию о несправедливостях, от которых страдают пайюта и другие индейские племена. В своей автобиографии Сара писала: «О, добрые, богобоязненные люди! Сколь долго вы будете стоять в стороне и взирать на то, как мы страдаем по вашей вине?»

Сара часто обыгрывала в своей автобиографии слова «дикарь», «цивилизованный» и «христианский». Описывая, как ее соплеменники помогали белым переселенцам, она утверждала: «Они дали пришельцам столько, сколько имели. Они не стали разводить руками и говорить: «Я ничего тебе не дам, если ты мне не заплатишь». Нет, мы, дикари, никогда бы до такого не додумались». Несмотря на веру белых в свою цивилизованность, Сара показывала существующее в их культуре двуличие: «Вы кричите о свободе, но при этом держите нас в резервациях против нашей воли и перегоняете с места на место, словно мы животные».

В конце 1878 года многолетние старания Сары быть услышанной федеральным правительством были вознаграждены. Она встретилась с президентом Ратерфордом Хейсом и министром внутренних дел Карлом Шурцем[28]. Ничего добиться ей так и не удалось. Несмотря на данные ей письменные обещания вернуть пайюта в резервацию Малур, на практике ничего не изменилось.

Неспособность федерального правительства исполнять свои же обещания сделала отношения Сары с ее соплеменниками еще более натянутыми. Хотя женщина много лет потратила на то, чтобы помочь своему народу, некоторые считали ее в лучшем случае соучастницей махинаций федерального правительства, а в худшем – предательницей собственного народа. Даже самые смелые поступки Сары не привели ни к чему хорошему. После Баннокской войны, например, она убедила своих соплеменников направиться в форт Харни, откуда их обещали сопроводить в резервацию Малур. Но федеральное правительство их обмануло, и вместо Малура индейцам пришлось отправиться в резервацию Якима. По пути многие из них умерли. Когда пятеро индианок сбежали, Саре и ее сестре поручили выследить и вернуть их обратно. Федеральное правительство вознаградило ее старания. По имеющимся сведениям, за службу во время Баннокской войны женщина получила ежегодную пенсию в размере шестисот долларов и дом в Орегоне. Само собой, популярности среди индейцев ей это не прибавило.

Если уж говорить начистоту, несмотря на усилия, направленные на то, чтобы помочь своим соплеменникам, Сара Уиннемакка отнюдь не горела желанием вести тот образ жизни, который вели они. В 1870 году она заявила корреспонденту одной газеты: «Индейский образ жизни мне нравится… Я бы предпочла жить с моим народом, но жить не так, как живут они. Я была по-другому воспитана… Самый счастливый период моей жизни приходится на то время, когда я жила в Санта-Кларе вместе с белыми и училась в школе». Не стоит об этом забывать. Сара трижды выходила замуж за белых мужчин, включая сотрудника того самого агентства, которое бесчестно повело себя с ее народом. Она также выступала за то, что сейчас можно назвать политикой ассимиляции. И тогда, и в наше время эта ее позиция вызывала и вызывает у людей возмущение. Сара предпочла физическое выживание пайюта их культурной идентичности, считая, что ассимиляция лучше голодного, медленного вымирания в резервации.

Образ Сары Уиннемакка, который сложился у белых, также нельзя назвать однозначным. Откровенность сделала женщину удобной мишенью для нападок некоторых американских газет, на страницах которых Сару изображали скандальной, грязной индианкой, замешанной в воровстве. Бюро по делам индейцев было заинтересовано в том, чтобы выставить Сару в неприглядном свете. Ее называли «той, кто повсюду следовал за войсками», а то и попросту «распутницей». Поднимались вопросы о ее мнимом пьянстве и пристрастии к азартным играм. После таких обвинений, если Сара высказывала свое мнение по какому-то поводу, с ней уже можно было не считаться. Людям свойственно верить в худшее, а над всем остальным просто смеяться, поэтому призывы Сары защитить ее соплеменников оставались без внимания. Но женщина не прекращала выступать.

Значение титула «принцесса» имеет множество оттенков. Весь секрет в том, как себя вести, прикрываясь им. То, что у северных пайюта не было наследственной аристократии, не помешало Саре объявить себя принцессой ради того, чтобы некоренные жители Америки услышали ее голос. Но, добившись этого, Сара своей ложью сделала себя более уязвимой.

К концу жизни ей казалось, что она мало чего смогла достичь. После долгих лет сплошных разочарований, видя, как ее соплеменники мерзнут и недоедают, после того как президент не сдержал данное ей слово, устав от нападок в прессе, Сара в 1884 году вернулась в Неваду и открыла школу для индейских детей. Просуществовав четыре года, школа закрылась, после того как муж Сары проиграл часть денег, которые поступили от продажи книги или были выделены благотворителями.

Сара Уиннемакка умерла 17 октября 1891 года. Только со временем люди по достоинству оценили ее наследие. В 2005 году штат Невада подарил бронзовую скульптуру Сары Уиннемакка Хопкинс Национальному залу скульптур в Капитолии. Она изображена такой, какой видели ее люди, приехавшие послушать речь индианки: около тридцати пяти лет, в расшитом бусинами и отделанном бахромой платье ее собственного фасона, с украшенной купидоном сумочкой на боку.

На табличке постамента значится:

Правозащитница

Педагог

Автор первой книги, написанной коренной жительницей

Описание верно, но оно не передает всю противоречивость ее натуры. Сара была неоднозначно воспринимаемой героиней, которая, выдумав себе другую личность, написала об этой личности целую книгу. Сара была среди тех немногих коренных жителей страны, чей голос принимался в расчет, когда речь заходила о моральном долге Соединенных Штатов перед индейцами. К сожалению, как писала сама Сара, «храбрые поступки не всегда вознаграждаются на этом свете».

София Долгорукая

(23 октября 1907–26 февраля 1994)

Княжна, ставшая коммунисткой

В 1940 году Софка Скипвит, урожденная княжна София Долгорукая, оставила относительно спокойную Англию и направилась в Париж. Учитывая растущие имперские амбиции нацистов на континенте, время было выбрано неудачно. Софка утверждала, что собирается пробыть во Франции не больше полугода, заработать немного денег для своей матери и отчима – супружеской четы живущих там русских эмигрантов, которые не нашли своего места в жизни. В Англии Софка оставила трех сыновей. Самого младшего, Патрика, взяла на воспитание «теща молочника». Двух старших отправили к родителям ее мужа. Софка попрощалась со своим мужем, летчиком Королевских военно-воздушных сил Великобритании. Она понятия не имела, что пройдет четыре долгих года, прежде чем она снова увидится со своими детьми. Мужа она вообще больше живым не увидит.

Полная драматизма история жизни Софки рассказывается в двух биографиях. Одну написала ее внучка и тезка. Другая, 1968 года издания, написана ею самой. Первым делом надо заметить, что родословная этой женщины, хотя и с налетом незаконнорожденности, тянется из глубины веков. Софка происходила из великих династий российских правителей. Среди ее предков были Екатерина Вторая и князья Киевской Руси. Софка росла в Санкт-Петербурге. Детство ее было похоже на детство многих других детей из аристократических семей: гувернантка-англичанка, тонны игрушек, совместные игры со страдающим гемофилией царевичем, никакого общения с простыми людьми. Вот только ее мать, графиня София Бобринская, была не похожа на большинство аристократок. К дочери, правда, эта женщина относилась холодно, без должной любви, но она, по крайней мере, отличалась энергичностью и силой воли, выделяющей Софию Бобринскую на фоне других женщин того времени. Она была замечательным хирургом, одной из первых женщин-авиаторов России, единственной женщиной-водителем, принявшей участие в автомобильном ралли в 1912 году, и поэтессой, чьи сатирические стихи публиковались под псевдонимом. И что более всего шокировало публику, София Бобринская развелась с отцом Софки, очаровательным греховодником князем Петром Долгоруким, после пяти лет неудачного и не отличавшегося супружеской верностью брака.

Вскоре случились события, после которых жизнь Софки уже не могла быть похожа на жизнь ее родителей. Старый режим, увлекая за собой семью Софки, вот-вот должен был быть низвергнут революцией. Первая мировая война призвала обоих родителей Софки на фронт: ее отец служил в конногвардейском полку, а мать работала по линии Красного Креста. Лишения и гибель солдат на фронте способствовали разжиганию революционных настроений в народной среде. Когда неизбежная катастрофа разразилась, России пришлось иметь дело с еще одной войной, на этот раз гражданской. Испугавшись большевицких транспарантов, заалевших на рыночных площадях, и стрельбы на улицах, бабушка Софки перевезла маленькую княжну в Крым – полуостров на Черном море. Там они узнали о расстреле большевиками членов царской семьи и о том, что отец Софки объявлен врагом народа.

Жизнь была лишена даже тени надежности. Конюх, работавший на их семью, человек большевистского склада ума, втайне преподал Софке курс революционных идей, объяснив всю несправедливость аристократической социальной системы. В апреле 1919 года, когда опасность для представителей аристократии еще больше возросла, Софка вместе с бабушкой и другими беженцами отправилась на корабле в Великобританию.

В Англии Софку ждало то же самое, что и множество других русских белоэмигрантов, лишенных всего аристократов, чье положение, по крайней мере сначала, считали романтическим и достойным сочувствия. В журнале «Ева» напечатали фотографию, на которой девочка позировала вместе с собакой. В статье обыгрывались мотивы величия титула князей Долгоруких и русской революции. До двадцати лет девушка металась между разными родственниками, живущими в Венгрии, Италии и Париже. Она была молода и импульсивна. Она читала русских поэтов и гуляла по улицам со своими парнями. Выпускные экзамены в школе Софка провалила. Она перебивалась случайными заработками, пока не нашла работу личного секретаря у шотландской герцогини, давней приятельницы ее семьи.

Но семена революции были посеяны в мозгу Софки еще тогда, в России. Там она жила в богатстве, пользуясь множеством привилегий. Она была свидетельницей того, как меньшинство вело легкомысленное существование, оставаясь слепым к страданиям и бедности своих соотечественников. И эти семена уже дали всходы.

Когда Софка была подростком, ее интерес к мальчикам был довольно невинным. Когда девушке исполнилось двадцать лет, от ее невинности не осталось и следа. Если называть вещи своими именами, она спала с кем попало. «Когда я говорю “беспорядочная половая жизнь”, я имею в виду секс с мойщиком окон, почтальоном и все такое прочее», – писал брат ее покойного мужа через десятилетие после смерти Софки. Сама она хвасталась, что за всю жизнь у нее было более сотни любовников. Своей внучке Софка заявила: «Не имеет значения, сколько у тебя любовников, главное, чтобы их было не больше одного за раз».

К сожалению, сама Софка не следовала своему совету. В 1931 году она вышла замуж за Льва Зиновьева, аристократа-изгнанника и архитектора. Они были очень не похожи друг на друга, но, кажется, по-настоящему влюблены, по крайней мере, в самом начале. Вскоре в их браке наметились трещинки. Софка закрутила небольшой романчик на стороне. В своей автобиографии она назвала эту измену «одним из самого худшего», что она сделала в жизни. Льву не понравилось, что у его жены появились «друзья». Вскоре Софка узнала, что у мужа – другая женщина. Вот так обстояли дела, когда в конце 1934 года Софка повстречала Грея Скипвита, мужчину, которого она считала любовью всей своей жизни. Ей было двадцать семь, ему – двадцать три. Грей был сыном состоятельного баронета, а Софка учила его русскому языку. Через полгода флирт перерос в настоящую любовь. Хотя женщина была беременна вторым ребенком от мужа, она решила бросить Льва Зиновьева. Супружеская чета разъехалась в 1936 году, а в следующем официально оформила развод. Через два дня Софка стала миссис Скипвит. Церемония состоялась в регистрационном офисе района Челси в Лондоне. Непродолжительный медовый месяц молодожены провели в Ницце. После этого они поселились в сельской идиллии Мейденхеда. Спустя полгода Софка вновь забеременела.

Между тем все эти годы, пока женщина переживала личные драмы, ее политические взгляды окончательно сформировались, приняв вид весьма неприятный для ее аристократической родни. Софке довелось пожить и в роскоши, и в бедности (как-то Лев потерял работу, и семья сильно нуждалась в деньгах), поэтому женщина не могла понять, откуда берется та пропасть, которая их разделяет. «Пережив такое, ты уже никогда не сможешь относиться к жизни как прежде», – писала она. К тому времени, когда Софка снова нашла постоянную работу (на этот раз секретаршей у актера Лоуренса Оливье), она была на пути к тому, чтобы стать коммунисткой, посадив собственный мозг на диету из Карла Маркса, левацкой идеологии и советской пропаганды. Она прочла «Манифест коммунистической партии», и «ничто в нем не противоречило моим убеждениям». Но у нее все же были сомнения. Позже Софка писала: «Наш коммунизм подобен всемирной тайной организации, созданной для того, чтобы повалить повсюду власть. Если ты присоединишься к коммунистам, эта идея будет править твоей жизнью. Как от мафии, от нее нет ходу назад».

Когда в сентябре 1939 года началась война, Грей добровольцем пошел в Королевские военно-воздушные силы Великобритании. Софка впала в депрессию. Она начинала день с вина. Впоследствии женщина утверждала, что сбежала во Францию, откликнувшись на зов матери, у которой не хватало денег (на морфий, если уж говорить начистоту), но правда, судя по всему, заключалась в том, что ей просто необходимо было развеяться. Софка никогда не относилась к тому типу женщин, которые любят менять подгузники и вытирать сопливые носы. Отправиться во Францию, когда нацисты уже стучали в ее двери, было вполне в духе Софки. Она приехала в Париж как раз вовремя, чтобы увидеть немецкое вторжение и капитуляцию Франции. Княжна очутилась в охваченном паникой городе среди миллионов таких же беспомощных, как она. Более того, будучи британской подданной, Софка автоматически становилась в глазах немцев врагом. В дневнике, который она вела для мужа Грея, есть запись от 5 декабря, в которой рассказывается о том, что один русский знакомый собирается помочь ей пробраться в неоккупированную страну. Три дня спустя Софка писала: «Дорогой! Я тебя люблю. Сегодня ужасно холодно. Гололедица. Плохо. Спокойной ночи, родной. Пожалуйста, вспоминай меня чаще». Это последняя запись. На следующий день Софку арестовали. Она успела прихватить с собой шубу, книгу «Братья Карамазовы» и купить буханку хлеба у булочника. Ее посадили в конвоируемое помещение, а оттуда отправили на железнодорожный вокзал.

Трое суток Софка ехала вместе с десятками других женщин, имевших несчастье обладать британскими паспортами, в вагоне третьего класса. Прибыли они в Безансон. Женщин разместили в продуваемых насквозь бараках, которые нацисты превратили в импровизированный лагерь для заключенных. Несмотря на тяжелые условия, Софка там освоилась. Выступив от имени своих подруг по несчастью, она сумела добиться горячего душа и составила расписание дежурств. Ее назначили chef de chambre (главной по «общежитию»). Софка распоряжалась расходом топлива и распределением еды. Спустя полгода женщин перевели в «Гранд-отель» Виттеля, популярного бальнеологического курорта, который нацисты, реквизировав, превратили в образцово-показательный концлагерь, искусное опровержение всех тех «слухов» об ужасах концентрационных лагерей, которые появлялись в прессе демократических стран.

В Виттеле выживание не было ежедневным уделом заключенных. Софка читала лекции по русской литературе, организовала драматический кружок, ставивший пьесы Шекспира, и преподавала русский и английский языки. Она вела активный образ жизни, закрутила по крайней мере один лесбийский романчик, допоздна засиживалась, играя в карты, и, как вспоминала одна ее подруга, никогда не позволяла себе раскисать. Здесь Софка повстречала настоящих коммунистов, членов партии, которые убедили женщину, что коммунизм – не совсем мафия, как она прежде думала. «Я почувствовала, что эта идеология в будущем имеет все шансы подарить человечеству справедливое сосуществование», – писала она позже. Вскоре Софка стала членом подпольной коммунистической ячейки. Она передавала нужную информацию и помогала готовить побеги своим товарищам.

В июне 1942 года «идиллии» Софки пришел конец: она узнала о том, что ее муж пропал без вести. В сентябре того же года ей сообщили, что Грей, скорее всего, погиб. Женщина не вставала с постели и отказывалась есть. Ее перевели в лагерную больницу. Смерть мужа потрясла Софку, но она нашла утешение в объятиях Изи, еврейского узника, посаженного в лагерь в 1943 году вместе с четырехлетней дочерью и матерью. Жену Изи убили нацисты. Когда настал день отправки всех евреев в концентрационные лагеря, у Изи был шанс сбежать, но только одному, без семьи. Он предпочел отправиться на верную смерть. Горе Софки переродилось в ярость. Она сообщила Сопротивлению о том, что ожидает евреев, о том, что шестнадцать человек попытались покончить жизнь самоубийством, но не уезжать из Виттеля, о том, как она выкрала новорожденного младенца, накачала его лекарствами и, завернув в одеяло, вынесла в аптечке после того, как его мать послали на смерть. Союзники на эту информацию никак не отреагировали. Софка делала все, что могла. В 1944 году, когда ей и еще некоторым заключенным позволили покинуть лагерь, женщины вынесли с собой списки польских заключенных, зашитые под подкладками пальто. Уже после смерти Софки ее помощь евреям Виттеля была признана Институтом памяти Холокоста в Израиле.

Теперь Софка стала вдовой. В Великобритании у нее остались дети. В 1943 году немцы предложили ее освободить. Женщина предпочла остаться в Виттеле. Впоследствии она утверждала, что действовала по приказу коммунистической партии, решившей, что там она сможет принести больше пользы. Когда война приближалась к концу, немецкие власти пригласили Софку вести пропагандистские передачи по берлинскому радио. Она согласилась, замыслив сбежать от немецкой «опеки» в Лиссабоне. План удался. Софку с товарищем из Виттеля подобрали информированные агенты британского посольства. Летом 1944 года она вернулась в Великобританию. Прежний ее босс Лоуренс Оливье нашел ей работу. Заполнить пустоту в душе Софке помогал алкоголь и частая смена сексуальных партнеров. Она вступала в непродолжительные отношения «с любым, кто казался мне приятным и веселым», – писала она впоследствии.

А еще Софка с головой бросилась в коммунизм, официально вступив в партию. Она продавала номера «Ежедневного рабочего» на улице, а по воскресеньям утром ходила в советское посольство смотреть русские фильмы. Она стала убежденной коммунисткой. Партийные функционеры называли ее «товарищем Софкой» или «нашей коммунистической принцессой». По субботам женщина устраивала «субботние супы у Софки», на которые приглашала членов партии, журналистов, писателей, художников и других представителей богемы. В 1946 году она ушла с прежнего места работы и стала секретарем в Британо-советском обществе дружбы, занимавшемся переводом советской пропагандистской литературы.

Политические взгляды Софки не были популярны, особенно в среде изгнанных из России дворян. Женщину не принимали в доме ее покойного мужа, где росли двое ее старших сыновей. Учитывая то, что большевики разрушили уклад жизни ее семьи, убили многих друзей и родственников и разбросали русское дворянство по всей Европе и даже за ее пределами, такой реакции не стоит удивляться. Брат покойного мужа Софки писал: «Стать коммунисткой, будучи в то же время русской эмигранткой, это все равно, как если бы еврейка, спасшаяся из Германии, вступила в нацистскую партию». Коммунистической деятельностью Софки заинтересовалась британская госбезопасность. Согласно досье, найденному ее внучкой, соответствующие органы сначала сочли Софку «ценным приобретением» для коммунистической партии, имеющим обширные связи в разных слоях общества. Впоследствии они пришли к выводу, что женщина «ненадежна» и «ведет беспорядочную половую жизнь».

В 1949 году Софка нашла свое призвание, начав работать на коммунистическое туристическое агентство «Прогрессивные туры». Их лозунг был «Путешествие. Дружба. Мир». Агентство устраивало туристические поездки в Советский Союз и другие страны социалистического лагеря. На этом поприще Софка отличилась тем, что добивалась у директоров гостиниц снижения цен, заставляла бюрократов работать быстрее и водила своих подопечных вокруг монументов и жилых домов, построенных в стиле советского брутализма. За ней все время наблюдали: один из агентов МИ5 также работал в туристическом агентстве.

На протяжении пятидесятых годов Софка оставалась преданным членом партии и туристическим агентом, хотя и страдала от сомнений и «недостатка веры». Даже разоблачение совершавшихся при Сталине злодеяний не смогло поколебать ее убежденности в том, что коммунизм – единственная заслуживающая доверия дорога к обществу всеобщего равенства. Софка верила, что долг каждого настоящего коммуниста защищать Советский Союз от нападок, даже если он понимает, что этот социальный эксперимент потерпел крах. Когда она водила туристов по дворцу, который прежде принадлежал ее деду, а теперь стал кафедрой геологии Ленинградского университета, Софка каждый раз говорила, что полностью согласна с тем, что этот дворец следовало отобрать и использовать на общее благо.

Софка писала в своей автобиографии: «Мир, в котором я родилась в 1907 году, кажется теперь, спустя шестьдесят лет, почти фантастическим. Невозможно поверить в то, что когда-то так жили, как немыслимо поверить в жизнь на далекой планете. Легче, по-моему, представить себе туристическую экскурсию в космос, чем возвращение к обычаям и предрассудкам, строгим правилам этикета, роскоши и нищете, культуре и невежеству той эпохи». Тот мир был до основания разрушен, когда Софке исполнилось двенадцать лет. Мир, в котором она жила потом, сгубила война и социальные потрясения. А перед самой ее смертью Советский Союз, страна, которую изгнанная русская княжна успела полюбить, прекратил свое существование.

В 1962 году Софка переехала в Бодмин-Мур[29] вместе со своим последним любовником Джеком, с которым она познакомилась во время поездки по России. Женщина стала эксцентричной. Она жила в неприбранном доме (Софка говорила, что слишком много времени уделяет собственным мыслям и чтению, чтобы еще и прибираться в доме), дни напролет проводила перед телевизором в обществе гончих псов за просмотром теннисных матчей. В семидесятых она написала поваренную книгу, посвященную русской кухне. Хотя отношения с собственными детьми у Софки всегда были непростыми, она любила побыть в роли «нетрадиционной» бабушки.

Бывшая княжна Софка умерла в феврале 1994 года. Ей было восемьдесят шесть лет. Ее внучка вспоминает одну из любимых присказок бабушки: «Если у тебя хватает денег на две буханки хлеба, купи одну, а на остальные деньги купи цветы». Другими словами, надо жить полной жизнью. Никогда не знаешь, когда ее у тебя отберут.

Тусовщицы Принцессы, которые прожигали свою жизнь

Кристина

(18 декабря 1626–19 апреля 1689)

Принцесса, любившая переодеваться в мужскую одежду

Проблемы с определением пола у Кристины Шведской начались очень рано. Когда она родилась, девочку тотчас же объявили мальчиком. Ошибка была вполне простительна: ранее придворные астрологи предсказали королю Густв-Адольфу Второму, что у него родится мальчик, наследник, в котором он так нуждался. Ребенок появился на свет довольно волосатеньким и при рождении издал громкий крик. На новорожденную сразу же надели длинную сорочку. К тому же помещение, освещенное одной лишь свечой, утопало в полумраке.

Кристина впоследствии утверждала, что, когда все наконец поняли, что она на самом деле она, а не он, испуганная кормилица, ничего не говоря, показала девочку отцу. Вместо того чтобы разгневаться, король взял дочь на руки, поцеловал ее и заявил: «Возблагодарим Господа. Эта девочка не менее дорога моему сердцу, чем мальчик. Пусть Господь, поскольку Он даровал мне ее, бережет это дитя. Большего мне не нужно. Я доволен». Очень мило, вот только вряд ли король Густав-Адольф так думал.

Рождение Кристины усложняло вопрос престолонаследия. У короля Густава-Адольфа был еще один ребенок, мальчик, но он являлся незаконнорожденным, поэтому над страной повисла угроза династического кризиса. Шансы на рождение еще одного ребенка осложнялись тем, что его жена Мария Элеонора была полубезумна, а сам король постоянно воевал.

Густав-Адольф постарался сделать все возможное в сложившейся ситуации. Он дал недвусмысленное указание воспитывать дочь так, словно она принц, и закалять ее тело физическими упражнениями. Вскоре король уехал на войну и погиб на поле брани, когда Кристине исполнилось всего-то шесть лет. Ее объявили королевой шведов, готов и вандалов, великой герцогиней Финляндии, герцогиней Эстонии и Карелии, владетельницей Ингерманландии[30]. Слишком много титулов для маленькой девочки, которая на портретах, написанных в это время, похожа на престарелую карлицу.

Гораздо позже Кристина утверждала, что все, кто бы ей ни повстречался, кода она еще была девочкой-королевой, были поражены силой ее личности. Еще один кирпичик в мифотворчество, как и рассказ о реакции отца на ее рождение. В письме, адресованном Богу (такой уж была Кристина), королева писала: «Они узрели, что Вы создали меня столь степенной и серьезной, что я не проявляла ни толики нетерпения, как свойственно это другим детям». До восемнадцати лет, впрочем, Кристина была королевой только формально. Швецией правили пять регентов, назначенных еще ее покойным отцом. Регенты надеялись, что Кристина выйдет замуж до истечения этого срока. В этом случае ее муж смог бы править страной, если не вместо королевы, то совместно с ней.

Но тут в дело вмешался неучтенный фактор, спутавший все карты. Психическое состояние матери Кристины быстро ухудшалось. После гибели короля Мария Элеонора погрузилась в траур, превратившись в одетую во все черное истеричку, которая все время плакала и стенала. Кристина, которую мать прежде не любила из-за того, что та была девочкой с излишней растительностью на теле, «смуглой, словно мавр», теперь стала связующим звеном между ней и покойным мужем. Мария Элеонора не спускала с дочери глаз. После трех лет такой тягостной материнской любви Кристину избавили от опеки матери, а саму Марию Элеонору отправили подальше, в замок, расположенный в пятидесяти милях от местопребывания королевы-девочки.

Кристина получила образование в соответствии с желанием ее отца. Судя по всему, оно было вполне основательным. Один из учителей Кристины в докладе, предназначенном для слушания в парламенте, утверждал, что королева прилежна, «не похожа на других представительниц своего пола», «смела и схватывает все на лету». В детстве ее игрушками были оловянные солдатики, с помощью которых Кристина разыгрывала военные маневры на поле боя. Королева метко стреляла из пистолета, была отличной наездницей и фехтовала на шпагах. Искусство управления государством она изучала по биографиям Александра Македонского и Елизаветы Первой. Для общения с иностранными послами Кристину обучали латыни, немецкому и французскому языкам. А еще королеву воспитывали в лютеранстве, государственной религии Швеции.

В ноябре 1644 года Кристине исполнилось восемнадцать лет. Пришел конец регентства. Государственными делами она занялась со всем пылом юности, вот только молодой королеве не хватало опыта. Девушка столько раз твердила самой себе о своем величии, что это вконец ее ослепило. Она наделала много ошибок. Несмотря на полученное солидное образование, в политике и управлении она ничего не смыслила. Кристина то и дело колебалась, когда надо было вести себя решительно. Она часто поступала наперекор другим, вместо того чтобы прислушаться к доводам разума. Желая власти, она не способна была ею распорядиться. Кристина расплодила при дворе разного рода интриги, ошибочно полагая, что сможет контролировать ситуацию. Она тратила государственные деньги так, словно это были ее собственные средства, а когда казна опустела, принялась продавать титулы, запрудив страну графами и баронами и сильно сократив базу налогового обложения. Это существенным образом уменьшило государственные доходы в ближайшем будущем. К чести королевы надо сказать, что бльшая часть средств была потрачена на покупку произведений искусства и избавление королевского двора в Стокгольме от его провинциальности. Кристина закупила огромное количество книг, картин, скульптур и других произведений искусства, а также собрала вокруг себя множество выдающихся ученых со всей Европы. Жемчужиной ее «коллекции» стал великий французский философ Рене Декарт, почтивший шведский двор своим присутствием. («Я мыслю, следовательно, существую».) Кристина решила, что он будет ее наставником и станет преподавать ей три раза в неделю в пять часов утра в неотапливаемой библиотеке. На дворе стоял январь 1650 года, «самый холодный месяц самого холодного года ужасно холодного столетия». Декарт заболел воспалением легких и умер. О планах королевы Кристины построить великому человеку огромную гробницу вскоре все позабыли. Тело католика Декарта осталось гнить под деревянной доской в неосвященной земле лютеранского кладбища.

Будучи женщиной умной, королева в то же время была дилетанткой. Она знала обо всем на свете, но в объемах, достаточных только для того, чтобы произвести впечатление на придворных. В своих увлечениях она никогда не задерживалась долго на одном и том же. Кристина настолько гордилась тем, что ее воспитывали как принца, что однажды сказала французскому послу: «Терпеть не могу, когда меня поправляют».

Все знали, что Кристине не нравится быть девушкой. В своей автобиографии она писала: «Я презирала все, что имеет отношение к моему полу, за исключением, пожалуй, только умеренности и пристойности». Хотя она была привлекательной, хрупкого телосложения и ростом едва пять футов, Кристина расхаживала повсюду, словно мужчина, в обуви на низких каблуках. Она разговаривала так, как это свойственно мужчинам, и ругалась, как моряк, грубым, глубоким голосом. Провинившихся слуг королева била собственноручно. Кристина сутулилась. Пышной женской моде той эпохи она предпочитала короткие юбки и штаны. На вышивание и этикет у Кристины просто не хватало ни времени, ни терпения. Королева считала, что слишком занята, чтобы терять время на причесывание. Купаться она тоже не любила. В ее оправдание можно сказать, что в ее время мало кто любил часто купаться.

Кристина сознательно стремилась быть похожей на мальчика. Ходили упорные слухи о том, что королева – гермафродит. Это в свою очередь давало пищу к далеко идущим инсинуациям, которые Кристина даже не пыталась опровергнуть. Девушка часто спала в одной постели со своей фрейлиной-фавориткой, которую за красоту прозвала Беллой[31]. В те времена не считалось зазорным, если две незамужние девушки спят вместе, но королева не таясь намекала на то, что дело сном не ограничивается. Однажды королева смутила английского посланника, прошептав ему на ухо, что внутри Белла так же прекрасна, как снаружи.

В возрасте двадцати двух лет Кристина объявила, что никогда не выйдет замуж. Того же, кого все прочили ей в мужья, своего двоюродного брата Карла Густава, она объявила наследником престола. Быть може, она брала пример с Елизаветы Первой, английской королевы-девственницы, которая имела «сердце и характер короля». Еще будучи юной девушкой, Кристина зачитывалась ее биографиями. Само собой разумеется, это ее заявление только распалило слухи о предполагаемом лесбиянстве (бисексуальности) королевы. Впрочем, никаких доказательств каких-либо сексуальных отношений подобного свойства, за исключением брошенных ею невпопад фраз, не существует. Ее решение никогда не выходить замуж было, судя по всему, обусловлено скорее отвращением к сексу как таковому, чем неприязнью по отношению к мужчинам. Однажды Кристина написала: «Брак – лучшее лекарство от любви, а брачное ложе – ее могила».

Пока все судачили о странном поведении и неопределенной сексуальной ориентации королевы, никто не замечал по-настоящему тревожного интереса Кристины к католицизму. Подобно всем ее соотечественникам, ее воспитывали в духе лютеранства. Являясь королевой, Кристина формально была главой шведской Церкви. В те времена за принадлежность к католицизму «виновных» в Швеции ожидало изгнание, пытки или даже смертная казнь. Исключение не делалось даже для королевы, но Кристину это обстоятельство не пугало. Ее увлечение католицизмом объяснялось несколькими факторами. Так, многие из ученых, призванных ею ко двору, были католиками. Королева симпатизировала четкой иерархии католической Церкви и ее богатой педагогической традиции.

В то же самое время Кристине наскучило быть королевой. В 1650 году, в год, когда она объявила, что никогда не выйдет замуж, девушку официально короновали. Празднество пришлось отложить из-за того, что в казне не хватало денег. Но даже принимая поздравления, королева обдумывала возможность отречься от престола. Кристина ненавидела ограничения, которые возлагали на ее свободу обязанности монарха. Государственная казна обанкротилась, частично вследствие ее плохого управления. Люди страдали от голода, вызванного очень холодной зимой. Недовольство стилем ее правления распространилось и среди придворных, несмотря на то что Кристина не выносила никакой критики в свой адрес.

Неудивительно, что мысли об отречении приходили ей в голову, но, учитывая святую веру девушки в собственное величие, удивительным кажется то, что она воплотила их в жизнь. В 1653 году Кристина объявила о своем желании отречься от престола, но сохранить за собой титул королевы. О своих планах перейти в католицизм она помалкивала. Как ни странно, шведский парламент согласился со всеми ее требованиями, включая земельную собственность и немалый доход. Шестого июня 1654 года в замке Уппсла состоялась церемония отречения.

Желание Кристины поскорее отделаться от трона было очевидным. Она уехала из Уппсалы в тот же день, даже не дождавшись окончания банкета по случаю коронации своего двоюродного брата. Направляясь в Данию, девушка надела на себя мужскую одежду, в которую главным образом и одевалась с тех пор, а также приказала обрить ей голову, нацепила мужской парик, а на бок повесила шпагу. «Наконец свободна! – как передают, воскликнула она. – Прочь из Швеции! Надеюсь, я никогда сюда больше не вернусь!»

Кристина могла бы торжественно отплыть на корабле, куда бы она ни пожелала, но девушка предпочла трястись в седле, глотая дорожную пыль. Такое поведение считалось несколько эпатажным для знатной дамы, но бывшая королева, казалось, избрала именно это своим modus operandi[32]. В своих странствиях Кристина добралась до Брюсселя, где перешла в католицизм. Отсюда она отправилась в Рим на первую аудиенцию к Папе. Девушка не утруждала себя полным отказом от лютеранства, что выливалось в не совсем благочестивом поведении. Так, к примеру, в ночь перехода в католицизм слышали, как она потешается над преосуществлением, несмотря на то что совсем недавно клялась его почитать. Кристина имела привычку разговаривать в Церкви. Ее любовь к живописи и скульптуре, изображающей голую натуру, тоже не особо вязалась с набожностью.

Кристина сорила деньгами. Уютно устроившись в снятой в долг римской вилле, она настолько поиздержалась, что не могла платить своим слугам. Те вынуждены были воровать ее столовое серебро. Случилось и нечто более скандальное: Кристина влюбилась в кардинала Дечио Аццолини, молодого, умного и симпатичного папского приближенного. Недолгое время молодая женщина даже отказывалась от мужской одежды ради платьев. Впрочем, подол их был слишком коротким. Понтифику пришлось сделать Кристине небольшой выговор. Аццолини, кажется, отвечал взаимностью на любовь шведки. Ходили слухи, что она даже родила ему ребенка. На самом деле они, судя по всему, никогда не спали вместе, несмотря на двусмысленные разговоры Кристины и заверения ее бывшей служанки в том, что ее хозяйка – «величайшая блудница на свете».

Теперь Кристина заинтересовалась вполне приземленными, мирскими делами, в том числе пустилась интриговать. Ей вдруг пришло в голову вновь стать настоящей королевой, взойдя на трон южно-итальянского Неаполитанского королевства, из-за которого между Францией и Испанией то и дело вспыхивали вооруженные конфликты. В начале 1656 года Кристина втайне договорилась с кардиналом Джулио Мазарини, куратором французской шпионской сети, о том, что захватит трон Неаполитанского королевства при поддержке четырех тысяч французских солдат и будет держать его тепленьким для молодого Филиппа Анжуйского. Вся трепеща от приятного возбуждения, женщина бегом взобралась на крепостную стену замка Святого Ангела[33] и выстрелила из пушки. К сожалению, она забыла прицелиться, и ядро врезалось в стену здания. Вот лажа!

Но политические ветры изменчивы. Спустя полтора года идею посадить Кристину на трон Неаполя положили на полку. Обиду и гнев женщина выместила на своем обер-шталмейстере маркизе Джованни Ринальдо Мональдески, в ведомстве которого числилась всего одна лошадь. Живя во Франции и ожидая вестей от Мазарини, Кристина обнаружила, что Мональдески пишет письма, в которых повторяет все те порочащие ее слухи, что ходят в обществе. Десятого ноября 1657 года она объявила маркиза повинным в государственной измене и приказала своим приближенным в тот же день привести смертный приговор в исполнение. Быть может, она была королевой без страны, но права карать и миловать своих подданных у нее никто не отбирал. Мональдески не стал исключением. Хотя с юридической точки зрения приговор был законным, жестокость расправы над маркизом произвела на всех крайне негативное впечатление. Папа, прежде довольный переходом королевы в католицизм, назвал Кристину варваркой и отказался принимать ее у себя в Риме.

Женщине исполнилось всего тридцать два года, а она уже исчерпала запас благорасположения большинства европейских политических игроков. Ее неуклюжие попытки вернуться в политику встречались с едва скрываемой улыбкой. Кончилось все тем, что женщина бльшую часть времени стала проводить в саду на римской вилле, на которой жила. К концу жизни она облекала свое дородное, коренастое тело в мужскую одежду, стриглась коротко, а на верхней губе отпустила коротенькие «усики». Кристина отчаянно хотела, чтобы ее воспринимали всерьез, считали интеллектуалкой, значительной политической фигурой, а со стороны выглядела просто смешно.

Если бы только она это понимала… Следует даже восхититься той глубиной веры в собственное величие, которую Кристина пронесла через всю жизнь. В своей незаконченной автобиографии она писала: «Мои таланты и добродетели возвеличили меня над всеми людьми». Кристина умерла в апреле 1689 года. Чтение ее завещания выявило степень высокомерия бывшей королевы. Все свое достояние, недвижимость и драгоценности она завещала слугам, «придворным» и фрейлинам. Вот только мало что из завещанного на самом деле принадлежало ей.

В 1933 году на экраны вышел черно-белый фильм «Королева Кристина» с Гретой Гарбо в главной роли. Хотя актриса по национальности тоже была шведкой, красавица Гарбо мало чем напоминала страдавшую излишней волосатостью королеву Кристину. Да и сюжет фильма мало соответствует тому, что произошло на смом деле. Впрочем, созданный Гарбо образ дерзкой королевы в определенном смысле отвечает исторической правде, ведь Кристина никогда не теряла веру в созданную ею самой легенду. Фильм – чистой воды выдумка, но Кристина хотела бы в это верить.

Карабу, известная также под именем Мэри Бейкер

(23 ноября 1791–24 декабря 1864)

Мнимая принцесса, которой удалось обмануть английскую общественность

Поздно вечером 3 апреля 1817 года попечитель над бедными в Алмондсбери, небольшой английской деревушке, состоящей всего из нескольких домишек и расположенной недалеко от Бристоля, стал свидетелем наиболее странного, пожалуй, случая за всю его жизнь, проведенную в провинции. Жена местного сапожника, занимающегося починкой старой обуви, пришла к нему за советом. Как ни странно это может прозвучать, но «молодая женщина» без приглашения вошла в ее дом и, растянувшись на диване, «дала тем самым понять, что собирается переночевать под этой крышей». Возможно, она просто бродяжка, но выяснить это не представлялось возможным, поскольку незваная гостья не разговаривает ни по-английски, ни на другом из известных языков. Поставленные в безвыходное положение, попечитель над бедными и жена сапожника решили обратиться за помощью к тем, кто занимал в приходе более высокое общественное положение. Живущий по соседству эсквайр Сэмюель Уорал и его жена-американка Елизавета проделали путь в милю, желая на месте разобраться в том, что происходит.

Как писал очевидец событий, на девушке было надето черное платье, повязанное черно-красной шалью «свободно и со вкусом, так, что создавалось впечатление, будто их хозяйка хочет воссоздать азиатский костюм». Девушка была небольшого роста, всего пять футов и два дюйма, но симпатичная и производила благоприятное впечатление. У нее были темные глаза и волосы. На вид ей можно было дать лет двадцать пять. Вещей с собой у таинственной незнакомки почти не было, так что понять, откуда она, было непросто. Общалась она главным образом с помощью жестов. Ее поведение было странным. Войдя в общий зал на постоялом дворе, незнакомка с интересом уставилась на изображение яблока, высеченное на стене, и сообщила сопровождающим ее людям, что «это плод ее страны». Она молилась перед тем, как приступить к чаепитию, и, кажется, не имела представления, для чего нужна кровать.

Супружеская чета Уоралов решила оставить незнакомку на ночь на постоялом дворе, а затем отвезти в бристольскую больницу Святого Петра для бедных и бродяг. Местные жители, прослышав о странной молодой женщине, начали приводить на постоялый двор иностранцев, с тем чтобы те постарались понять, на каком языке она разговаривает. Ничего из этого не вышло, никто ее не понимал. А тем временем настроение незнакомки ухудшилось. Она отказывалась есть, пить и даже спать. Миссис Уорал сжалилась над девушкой и поселила ее у себя в доме. С помощью жестов ей удалось узнать имя несчастной – Карабу.

Несмотря на определенные успехи, Уоралы пока не могли понять, откуда прибыла девушка и что с ней случилось. Так прошли две недели. Вмешался счастливый случай. Португалец, который был проездом в этих местах, услышал о загадочной девушке и решил ее повидать. До этого ему случалось бывать в Малайзии. С трудом этому человеку удалось понять то, что девушка хотела рассказать о себе.

История жизни Карабу представляла собой преисполненный драматизма монолог, прерываемый яростной жестикуляцией и плачем. Ее отец был китайцем, занимавшим заметное положение в обществе. Мать-малайку убили каннибалы. Выходило, что Джавасу, родной остров Карабу, расположен где-то в Ост-Индии. Когда она гуляла в садах родного острова, пираты под предводительством ужасного капитана Ши Мина напали на Карабу и похитили ее. Они заткнули девушке рот кляпом, связали по рукам и ногам и потащили на борт своей грязной посудины. Отец пустился вплавь в погоню. Сама Карабу сражалась как тигрица, убив одного и ранив другого пирата, но все напрасно. Проведя одиннадцать дней на борту пиратского корабля, она была продана капитану брига, державшего курс на Европу. Спустя несколько месяцев бриг вошел в Бристольский залив. Карабу решила спастись бегством. Оказавшись на суше, она обменялась одеждой с англичанкой и шесть недель бродила по стране, прежде чем ее приютили добрые Уоралы.

В течение двух месяцев, последовавших за этим рассказом, с принцессой Карабу, родившейся на острове Джавасу, обращались как с августейшей особой, которая путешествует. Ее поселили в комфортабельном загородном доме Уоралов возле Алмондсбери. Хозяева старались побольше узнать о Карабу, и принцесса шла им навстречу, насколько позволял ее скудный словарный запас. Девушка вспомнила, что ее мама, прежде чем безвременно уйти в небытие от рук… и зубов каннибалов, носила на лице золотую цепочку, которая тянулась от проткнутого носа к правому виску. У отца было еще три жены. Он путешествовал, сидя в портшезе. Шляпу отца украшали павлиньи перья, а на шее висела золотая цепь, обозначающая его высокий социальный статус. Обычаи ее родины включали в себя приветственное падение ниц. Слуги ее отца играли на музыкальном инструменте, похожем на кларнет с приделанной к нему арфой. Черные каннибалы, которых звали «бугу», отрезли руки и головы белым людям, а потом жарили их на огне и ели.

С каждым днем симпатичная принцесса вела себя все более демонстративно. Она ходила с луком и колчаном со стрелами за спиной. Карабу умела стрелять на бегу из лука, причем очень метко. На боку девушка носила палку, так, словно это был меч. Она молилась «Аллах-Таллаху». Раз в неделю принцесса Карабу воздавала хвалу восходящему солнцу, стоя на крыше дома. Оказавшись возле озера, она выказывала его водам свое почтение. Принцесса пила только воду и ела приготовленную своими руками пищу (она была «неравнодушна к карри»). В присутствии мужчин девушка вела себя натянуто, не позволяла им прикасаться даже к ее руке. Если мужчина дотрагивался до ее одежд, принцесса переодевалась.

Карабу научила Уоралов словам своего родного языка. Она даже выводила на бумаге письмена, похожие на китайские иероглифы. Девушка показала своим хозяевам, как одеваются у нее на Джавасу: юбка до щиколоток, подпоясанная в области грудной клетки, и длинные широкие рукава. На ноги она надевала открытые сандалии. Голову принцессы украшал тюрбан с воткнутыми пучком павлиньими перьями.

Все это, конечно, была несусветная выдумка.

Карабу не приплыла в Англию из далекой Ост-Индии. Такого места, как Джавасу, на свете просто не существует. На самом деле она была родом из соседнего графства. Как нам кажется, чем дольше ее спасители и их друзья пытались узнать о Карабу, тем больше информации они ей предоставляли. Считая, что девушка не умеет ни разговаривать, ни читать по-английски, они показывали Карабу книги с иллюстрациями, изображающими ее предполагаемую родину, и не таясь рассказывали друг другу об экзотических «восточных» традициях, известных им. Девушка украшала услышанным свои повествования. Ей не было дела до того, какое происхождение имеет та или иная традиция. Карабу в равной мере восхищалась китайской головоломкой и резьбой эскимосов по мыльному камню.

После первого толчка, полученного от португальского путешественника, мотивы которого до сих пор остаются невыясненными, Карабу вошла во вкус. Слушать ее было, должно быть, интересно. Девушка ни разу не прокололась. Современник вспоминает: «Она ни разу не сбилась и не запуталась, не допустила ошибки ни в разговоре, ни в своем поведении. Она всегда соблюдала ритуал омовения собственной чайной чашки и т. д.» Даже попытки вывести Карабу на чистую воду, удивив ее, не сработали. Однажды две подозревающие неладное служанки ворвались в ее комнату, вопя о пожаре, но принцесса лишь одарила их недоумевающим взглядом.

К началу июня, впрочем, когда весть о принцессе достигла даже Шотландии, продолжать игру стало очень опасно. Карабу сбежала от Уоралов в расположенный неподалеку модный город-курорт Бат. Но если девушк намеревалась лечь на дно и подождать, пока страсти вокруг нее поутихнут, она просчиталась. Когда миссис Уорал отыскала свою сбежавшую подопечную, то обнаружила Карабу «на вершине славы и в центре внимания». Девушка уютно устроилась в гостиной одной знатной особы в окружении «модных визитеров», пришедших с ней познакомиться.

Карабу удалось убедить миссис Уорал в том, что ее побег связан с желанием вернуться на Джавасу. Однако через несколько дней, благодаря общественному резонансу, вызванному ее появлением в Бате, правда начала всплывать на поверхность. Женщина, у которой Карабу прежде снимала помещение, сообщила миссис Уорал, что несчастная принцесса как две капли воды похожа на ее квартирантку-англичанку. Затем появился молодой человек, который помнил Карабу по прежней жизни и добавил что-то насчет того, что «ей следовало бы быть более покладистой в его обществе».

Карабу была изобличена, и ей ничего не оставалось, кроме как рассказать миссис Уорал правду или нечто очень близкое к правде.

Карабу с острова Джавасу на самом деле звали Мэри Бейкер, она же Уилкокс. Она была родом из Визериджа, расположенного в графстве Девоншир. В шестнадцатилетнем возрасте Мэри устроилась служанкой в дом к фермеру, но ушла оттуда, когда хозяин отказался повысить ей жалованье. Сменив несколько мест, на которых приходилось выполнять грязную и тяжелую работу, она впала в нужду и вынуждена была ходить от дома к дому, прося милостыню. Мэри не хотела возвращаться в маленькую деревушку в Девоншире, где почти все приходились ей родней. Девушка направилась в Лондон, где заболела и несколько месяцев провалялась в больнице. Оттуда ее взяла в прислуги одна семья.

После досадного недоразумения Мэри вынуждена была оставить это место. Отчаявшись, девушка нашла пристанище, как ей казалось, в женской религиозной общине, расположенной в районе Блэкфрайэрс. Вскоре, однако, выяснилось, что в лечебнице Святой Марии Магдалины живут исключительно «раскаявшиеся проститутки». Когда стало известно, что Мэри никогда не занималась этим ремеслом, ее оттуда выгнали. Теперь девушка решила вернуться в Девоншир. Направляясь домой, Мэри обрзала себе волосы и облачилась в мужскую одежду, чтобы проще было найти себе работу. Она связалась с разбойниками, промышлявшими на большой дороге. В ее обязанности входило исполнять при них роль слуги и быть на подхвате. Уловка Мэри раскрылась, когда она не сумела выстрелить из пистолета. Разбойники отпустили ее, под страхом смерти запретив рассказывать что-либо о них посторонним.

Наконец Мэри вернулась к родителям. Те потребовали от дочери, чтобы она нашла себе работу. Как и прежде, долго это не продлилось. От кожевенника Мэри ушла потому, что тот заставлял ее таскать тяжелые шкуры, привозимые на телегах в мастерскую. В другом месте ее заставили пройтись по глубокому снегу, после чего она заболела и чуть было не умерла. Стать кухаркой у Мэри не получилось из-за того, что «огонь с ней не дружил».

Вернувшись в Лондон в 1814 году, Мэри предположительно вышла замуж за француза, который сбежал от нее вскоре после того, как узнал, что она беременна. В 1816 году она родила сына. Не имея средств, чтобы самой прокормить ребенка, не зная, вернется ли к ней муж, Мэри отдала мальчика на усыновление. Вскоре после этого ребенок умер в сиротском приюте. Узнав об этом, Мэри бросила место служанки в Лондоне и пустилась бродяжничать по стране. Некоторое время она пропутешествовала вместе с цыганским табором. Покинув цыган, которые упрашивали Мэри остаться с ними, молодая женщина принялась скитаться из села в село, желая скопить достаточно денег, чтобы хватило на переезд в Америку. Побираться, приняв вид иностранки, показалось Мэри куда интереснее и выгоднее. Вот так она появилась в Алмондсбери, а затем очутилась под крылом добросердечных Уоралов.

Рассказанная ею история, насколько можно ее проверить, довольно близка к правде. Кое-что из того, что поведала Мэри, подтвердил ее отец, ошеломленный услышанным сапожник из Девоншира. Он выразил мнение, что, хотя его дочь смышленая, «у нее не все в порядке с головой», после того как в пятнадцатилетнем возрасте Мэри переболела острой ревматической лихорадкой.

Мэри не была мошенницей. Все рассказчики о ее мистификации сходятся на том, что она ничего не украла, никогда не брала вещей, ей не принадлежащих. Так почему она так себя повела? Возможно, первоначально Мэри хотела оградить себя от риска очутиться в тюрьме. Английские законы тех лет сурово относились к попрошайкам и бродягам. Если бы стало известно, что она не иностранная принцесса, а обычная, сбившаяся с верного пути англичанка, Мэри рисковала провести в тюрьме не один год.

Современники имели, впрочем, на ее счет другие предположения. Один краниолог (так называли ученых, которые по форме черепа человека пытались определить его характер) назвал Мэри «холодной» особой, обладающей «безграничными амбициями». Как ни странно, этот ученый муж обнаружил в форме ее черепа мало «скрытности», но исключительно много «осмотрительности» и «тщеславия». На основе своих наблюдений он пришел к выводу, что целью игры, которую вела Мэри, было доказать всем, что «я… я… я… я могу водить вас за нос и выставлять полными дураками». Журналистское расследование прошлого и личности «принцессы», которое вел неутомимый Джон Мэтью Гутч из бристольской газеты, выявило, что эта женщина обладала живым воображением и любила находиться в центре всеобщего внимания. Опросив всех, кто ее знал, Гутч пришел к выводу, что окружающим Мэри казалась эксцентричной выдумщицей, рассказывающей небылицы, «которые никому не причиняли ни малейшего вреда, но проистекали, кажется, от одной лишь любви к неординарному». На Гутча Мэри произвела благоприятное впечатление: «Подобного рода талантам должно было найтись лучшее применение; то, что этого не произошло, достойно великого сожаления».

Впрочем, надо признать, что фантазии Мэри не всегда были здоровыми. Даже рассказанная ею «правдивая» история ее жизни не полностью избавлена от лжи. В некоторых случаях ложь смехотворна. Несмотря на то что Мэри говорила миссис Уорал, она не могла не знать о том, что лечебница Святой Марии Магдалины – приют для бывших проституток. При поступлении в это заведение Мэри заявила, что на распутный образ жизни ее толкнул джентльмен, который соблазнил, а потом бросил ее. Из госпиталя Мэри ушла по собственной воле. Проституцией она не занималась, это достоверно известно. Зачем в таком случае ей взбрело в голову обращаться за помощью в лечебницу Святой Марии Магдалины, остается невыясненным. Была она замужем или нет, выяснить также не удалось. Известно только, что у нее родился мальчик, который умер в сиротском приюте – эти ее слова подтверждаются документами. После смерти младенца ее рассказы и выдумки становятся все более затейливыми.

Подобного рода поведение полностью соответствует тому, что мы знаем о нервных срывах, вызванных сильным потрясением. Особенно это опасно, если человек предрасположен к сумасшествию, что в случае с Мэри, кажется, соответствует действительности. Люди, пережившие острую ревматическую лихорадку, склонны к различным психоневрологическим расстройствам, в том числе к маниакально-депрессивному психозу. Поэтому заявление отца Мэри о том, что, пережив лихорадку, она начала вести себя немного странно, не так уж далеко от истины.

То, что люди ей верили, вполне объяснимо. Мэри была хорошей актрисой, а окружающие просто-напросто хотели ей верить. В те времена романтическое восприятие «восточного» было в моде. В популярную культуру оно проникало через живопись, поэзию, книги с иллюстрациями и даже внутренний декор помещений. Иметь у себя в маленькой тихой деревушке настоящую принцессу с Джавасу было ужасно экзотично. Кто бы не захотел поверить, что все это правда?

После того как обман Мэри открылся и рассказы о нем появились в местных газетах, интерес к принцессе-самозванке с Джавасу даже возрос. В город съезжались люди с разным общественным положением только для того, чтобы увидеть Мэри. Были среди них графы, врачи и даже несколько священников, желающих направить забудшую душу на путь истинный.

Но в 1817 году, через несколько месяцев после своего разоблачения, молодая женщина села на борт корабля, следующего в Америку. Проезд ей оплатила достойная восхищения миссис Уорал, чья доброта не знала пределов. Рассказы о мистификации, героиней которых была эта женщина, опередили Мэри. На пристани порта в Филадельфии толпились любопытные зеваки. Уже появились планы поставить на подмостках пьесу, в которой Мэри будет играть саму себя. Каррабу, как начали произносить придуманное ею имя в Америке, моментально стала знаменитостью, а модницы принялись щеголять в тюрбанах. Впрочем, Мэри вскоре стала подвергаться насмешкам. Без сомнения, элемент издевки над легковерием британцев присутствовал в репортажах местных газет об американских похождениях мисс Карабу, включая плавание вверх по водопаду. К этому примешивалось негодование по поводу того, что эта девушка, «пользующаяся дурной славой» у себя на родине, как писалось в одном издании, осмелилась появиться в Америке.

В 1824 году Мэри вновь появляется в Лондоне в общем зале гостиницы на Нью-Бонд-стрит под именем принцессы Карабу. Желающих с ней познакомиться было не много, поэтому денег на оплату номера не хватало. Ее слава, судя по всему, была не слишком долговечна. Но судьба оказалась благосклонной к этой самозванке королевских кровей. Мэри вернулась в Бристоль и организовала доходный бизнес по продаже пиявок местным больницам и аптекам. Она вышла замуж за Ричарда Бейкера. У них родилась дочь, которую тоже назвали Мэри. После смерти матери торговля пиявками перешла к ней. Девушка унаследовала неординарную личность матери и со временем стала считаться городской сумасшедшей, помешанной на кошках.

Мэри Бейкер, она же принцесса Карабу, умерла в Бристоле в канун рождества 1864 года в возрасте семидесяти пяти лет, а вот история ее похождений продолжала жить и приводить людей в восхищение. Время от времени к ней обращалась популярная культура. Так, в девяностые годы прошлого века появились художественный фильм с Фиби Кейтс в главной роли, постановка в бристольском театре и телевизионная программа на Би-Би-Си. Мэри могла бы собой гордиться. В конце концов, она любила хорошие истории.

Принцесса Карабу была не единственной женщиной, выдававшей себя за августейшую особу. История знает множество самозванок, которые из-за своего безумия, любви или жадности претендовали на то, чтобы быть теми, кем не являлись.

Большинство выбирали тактику героини «Принцессы на горошине». Они разговаривали как принцессы, вели себя как принцессы, устраивали истерики из-за овощей под матрасами и надеялись, что окружающие признают в них особ голубой крови. Другие самозванки полагались на невежество аудитории и желание поверить их россказням. Встречались, правда, и выдающиеся актрисы, подобные принцессе Карабу, которые пользовались своим живым воображением и непомерной дерзостью. Иногда в вымысел верили только потому, что и сама самозванка свято уверовала в свои сумасшедшие бредни.

Итак, если вы решили строить из себя липовую принцессу, вот шесть достойных вашего внимания способов стать самозванкой.

В 1774 году эта молодая женщина объявилась в Париже, заявляя, что является законнорожденной дочерью императрицы Елизаветы, тети русского царя Петра Третьего, и ее тайного мужа графа Алексея Разумовского. Если бы это было правдой, то у этой женщины прав на императорскую корону было бы больше, чем у императрицы Екатерины Второй, взошедшей на престол не по праву крови, а через брак.

Эксцентричная женщина называла себя княжной Таракановой. Так, по ее утверждению, нарекла ее высокородная мать, прежде чем отослать подальше от двора в Персию[34]. Красивая и получившая, судя по всему, хорошее образование, самозванка вызвала определенный интерес в среде европейской аристократии. Несколько мужчин стали частью ее «свиты». (Примечание. Когда притворяетесь принцессой, полезно иметь под рукой немного настоящей голубой крови. Так ваши претензии будут иметь больший вес.)

Момент для самозванства был выбран не самый удачный. Недавно по приказу Екатерины Второй в ходе кровавого дворцового переворота был умерщвлен ее склонный к пьянству супруг. Мириться с какими-либо претендентами на престол императрица явно не собиралась. Самозваная княжна, живя в кредит в неимоверной роскоши в Италии, великодушно предложила Екатерине Второй поделить между собой Российскую империю, особо подчеркивая то, что не хочет звать турок себе на помощь. Но русская императрица была не из тех, кто будет колебаться, когда нужно раздавить кого-то из маленьких тараканов-людишек. Решимость Екатерины Второй еще более упрочилась, когда она узнала, что княжна Тараканова поддерживает отношения с польскими мятежниками, сеющими семена революции на территории империи.

Екатерину Вторую беспокоило то, что скандальная слава и определенная поддержка, которую оказывали княжне Таракановой, может спровоцировать начало полномасштабного восстания. Поэтому императрица послала своего бывшего любовника, графа Алексея Орлова, в Италию с особой миссией. В его обязанности входило втереться самозванке в доверие, притвориться, что он верит ей, обольстить и похитить ее.

План сработал. Граф Орлов, пообещав жениться на Таракановой, заманил ее на свой корабль. Там ее посадили под арест и увезли в Россию. Княжна Тараканова умерла в тюрьме в 1776 году, чуть меньше чем через год после своего пленения. Она так и не дождалась суда. Сразу же после ее смерти поползли слухи, что самозванка захлебнулась в своей тюремной камере во время наводнения на Неве, но на самом деле женщину погубила болезнь, не излечимая в условиях тюрьмы.

В начале семидесятых годов XVIII столетия сестра королевы Шарлотты, супруги короля Великобритании Георга Третьего и тезки многих городов, местностей, дорог и пабов в британских колониях, посетила Новый Свет. Колониальные сплетники, падкие на новости из метрополии, находились в радостном волнении. Вы не слышали о принцессе Сюзанне-Каролине-Матильде? Ей запретили появляться при дворе после одного скандала… Но ведь королева Шарлотта родом из Германии. Почему принцесса Сюзанна не говорит по-немецки?.. Потому что она отказывается разговаривать на своем родном языке до тех пор, пока не помирится с самой любимой из своих сестер. Скандал в королевском семействе! Все места себе не находили от возбуждения.

Полтора года принцесса Сюзанна была украшением светских салонов Виргинии и обеих Каролин. Она ездила по гостям и пользовалась доступным ей комфортом. Как же все были шокированы, когда «принцесса» оказалась не впавшей в немилость особой благородных кровей, а беглой преступницей.

Настоящее имя принцессы Сюзанны было Сара Уилсон. Родом она была из графства Стаффордшир. В Лондоне Сара нанялась в прислуги к Каролине Вернон, одной из фрейлин королевы Шарлотты. Вскоре после этого обнаружилось, что за короткое время Саре Уилсон удалось украсть у своей хозяйки богатое платье, миниатюрный портрет королевы, кое-какие драгоценности и другие вещи. Женщину судили и приговорили к смертной казни. Благодаря ходатайству Каролины Вернон казнь заменили высылкой в колонии.

В 1771 году Сару Уилсон привезли на корабле в Балтимор и продали в качестве законтрактованной работницы Уильяму Деваллу, плантатору из Мэриленда. Каким-то образом ей удалось сбежать и добраться до Виргинии. С собой Сара прихватила шитое золотом платье, драгоценности и миниатюрный портрет королевы, которые она, верьте или нет, умудрилась утаить от полиции и перевезти через Атлантический океан. Эти вещи как нельзя лучше пригодились Саре Уилсон в задуманной ею авантюре.

Принарядившись должным образом, в глазах местных обывателей Уилсон превратилась в принцессу Сюзанну. Они распахнули перед ней двери своих гостиных и позволили создать собственный двор за их счет. Кажется, Сара была выдающейся актрисой, мелочно-дотошной в деталях. Она даже вышила маленькие короны и монограмму на своем постельном белье. Женщина надела на себя маску аристократки в изгнании, тонко намекая, впрочем, на то, что она все еще имеет определенное влияние на королевские дома Европы и доброта, проявленная к ней сейчас, будет впоследствии щедро вознаграждена. Сколь долго намеревалась самозванка играть свою роль, не ясно, но пока что ей удавалось вести успешную торговлю обещаниями.

Новости в колониях имели свойство путешествовать без всякой суеты. Прошло много месяцев, прежде чем Девалл услышал о проделках «принцессы в изгнании». Плантатор послал одного из своих людей в Южную Каролину, куда перебралась к тому времени Сара, с целью взять авантюристку под стражу. Человек, посланный Деваллом, обнаружил Сару Уилсон в доме местного богача в окружении свиты. Открыв присутствующим настоящее имя авантюристки, человек плантатора под дулом пистолета заставил «принцессу» следовать за ним.

Вернувшись к Деваллу, Сара Уилсон еще два года провела в скромной роли служанки, пока ей не представился шанс сбежать. Когда в колонию приплыла другая женщина, которую также звали Сара Уилсон, авантюристка ухитрилась завладеть ее документами. Бывшая «принцесса» впоследствии вышла замуж за британского офицера, и супружеская пара организовала собственный бизнес, используя в качестве стартового капитала деньги, собранные во время пребывания Сары Уилсон в роли изгнанной аристократки. Они жили долго и счастливо в постреволюционной Америке и растили своих детей.

Оливия Серрес, урожденная Уилмот, была женщиной, которая время от времени оказывалась в долгах. Попав в такое незавидное положение, она начинала утверждать, будто является не просто Оливией Серрес, не пользующейся особым признанием художницей-пейзажисткой и романисткой, а принцессой Оливией Кумберлендской, иногда рожденной в браке, иногда незаконной дочерью брата короля.

Впервые Оливия сделала это заявление в 1817 году, направив прошение на имя короля Георга Третьего, который к этому времени был безнадежно психически болен. Она утверждала, что является незаконнорожденным ребенком покойного Генриха Фредерика, герцога Кумберлендского. Этого, впрочем, было недостаточно для того, чтобы отвести от Серрес угрозу долговой тюрьмы. В 1820 году она возобновила свои притязания, утверждая на этот раз, что является законнорожденным ребенком, появившимся на свет 3 апреля 1772 года. Ее мать Оливия Уилмот втайне обвенчалась с герцогом Кумберлендским.

Оливия не ограничилась тем, что тревожила своими просьбами королевский двор. Она выносила свое дело на суд общественности, причем неоднократно. Будучи плодовитой писательницей, она публиковала памфлет за памфлетом, в которых пыталась связать вместе противоречивые притязания. Однажды на улицах Лондона появились листки с броским заголовком: «Принцесса Кумберлендская содержится в неволе!» В 1822 году Оливия выпустила в свет перл под названием «Обращение принцессы Кумберлендской к британскому народу», отличающийся растянутостью и непоследовательностью изложения. Среди всего прочего в нем рассказывалось о том, как юную принцессу, начавшую тонуть, спасла собака, и о том, как она у себя дома подверглась нападению разбойников.

А еще Оливия утверждала, что ее дядя доктор Уилмот был на самом деле ее дедушкой, тайно обвенчанным с польской принцессой. Плодом этого союза была мать Оливии, которая вызвала настолько сильную страсть в сердце герцога Кумберлендского, что он обвенчался с ней в 1767 году. Но их семейное счастье было недолговечным. Герцог бросил свою жену, которая вскоре после этого умерла. Свою дочь отец отдал на воспитание в дом маляра из Уорика, который имел склонность растрачивать чужие деньги.

К счастью для Оливии, все, кто мог бы опровергнуть ее заявления, были мертвы: герцог умер в 1790 году, король Георг отошел в мир иной в 1820-м, а Олив Уилмот, ее мать, «скончалась от мук разбитого сердца» примерно в то время, как ее дочь впервые начала рассказывать небылицы о себе. Аргументом в пользу самозванки было ее внешнее сходство с покойным герцогом. Не обошлось и без театральных эффектов. Оливия приказала нарисовать королевский герб на дверцах своей кареты и одела лакеев в ливреи королевских цветов. Остальные «доказательства» состояли из переписки между нею, членами королевской семьи и несколькими министрами, а также письменных показаний под присягой, подтверждающих ее притязания. Все это было подделкой.

Оливия продолжала настаивать на своем, часто в письменном виде, до самой своей смерти, случившейся в 1835 году. Один из последних памфлетов под названием «Беды, выпавшие на долю ее королевского высочества принцессы Оливии Кумберлендской» вышел в свет в 1833 году. Там, в частности, утверждалось, что «все законы, как людские, так и Божьи, были нарушены в отношении этой леди». В конце памфлета стояло: «Продолжение следует». Так и случилось. После смерти Оливии ее дочь старалась добиться того, чтобы быть признанной принцессой Лавинией Кумберлендской, но ничего у нее не вышло.

В июле 1940 года элегантная двадцатидвухлетняя манекенщица своим приездом в Шанхай оживила и без того развеселое сообщество иностранцев, живших в этом городе. Звали девушку принцесса Сумара. Она утверждала, что является дочерью махараджи Бхупиндера Сингха из Патиала[35].

Поселилась Сумара в фешенебельном отеле «Парк». Шанхай тех времен представлял собой фильм-нуар[36], перенесенный с кинопленки в жизнь. В этом печально известном своим насилием городе собралось немало беженцев из Европы, гангстеров и мошенников. Сумара удачно вписалась в их общество. По слухам, семья отказалась от нее, шокированная ее «аморальным поведением» и тем, что принцесса была «последовательницей лесбийского культа». Даже посыльные в гостинице не могли чувствовать себя в безопасности, находясь в обществе этой нимфоманки.

Впрочем, принцесса не ограничивалась лишь тем, что скандализировала общественность Шанхая своими повышенными сексуальными аппетитами. Она была также политической интриганкой самого высокого пошиба. Вокруг нее вертелись известные криминальные авторитеты и политические сторонники Японии. Среди посетителей ее роскошного гостиничного номера были известные агенты разведок стран «оси», поэтому британская контрразведка и полиция провели небольшое расследование. Оказалось, что настоящее имя «принцессы» Райкумари Сумара Апйит Сингх, до недавнего времени она была женой чиновника «Индийских государственных дорог». Выдавать себя за дочь махараджи Патиала было нетрудно, учитывая то, что у того было двадцать три дочери и отец не смог бы за всеми уследить. Сумара имела какое-то отношение к семье махараджи, но вот только какое, осталось до конца невыясненным. Так, британская полиция в Шанхае утверждала, что девушка была племянницей и в то же самое время любовницей махараджи.

В декабре 1941 года «принцесса» очутилась в затруднительном финансовом положении. Ей пришлось выехать из дорогого номера-люкс в отеле «Парк», но, когда японские войска вошли в город, ее материальное положение снова поправилось. Она вернулась в отель «Парк», где устраивала коктейль-приемы для японских, немецких и итальянских союзников. Среди приглашенных были лица, сотрудничающие с разведками стран «оси». В 1943 году Сумара вышла замуж за американца японского происхождения, связанного с преступным миром Шанхая.