Алмаз темной крови. Книга 1. Танцующая судьба Арден Лис

Глава четвертая. Дети Лимпэнг-Танга (продолжение)

– Амариллис, с тех пор, как ты вернулась из школы Нимы, ты стала чересчур часто задумываться! Можно подумать, что ты обучалась в какой-нибудь философской мыслильне… Может, партию в махшит?

– Не-а, не хочу. Знаешь, братец Арколь, ведь совсем недавно я думала о том же самом… ну, о том, что же мне делать дальше. Тогда матушке Тилите удалось пристроить меня в горничные, и это казалось такой удачей! Слушай, может порекомендуешь меня кому-нибудь из своих прелестниц?

– Не понимаю тебя, сестренка. Тебе что, плохо здесь? Но даже если ты заскучала и желаешь поблестеть на публике, тебе достаточно благосклонно кивнуть хозяину любого театра, и он приползет на коленках, держа в зубах цветочек из Арр-Мурра, только бы заполучить тебя на свою сцену! Что, разве не так?!

– А что толку? Все равно не пустят…

– Кто не пустит?!.

– Кто-кто… а то ты не знаешь! Думаешь, я не пробовала? Так он меня живо укоротил, даже внушение сделал. Да что толку об этом говорить, пойду-ка я спать.

Аш-Шудах, улыбаясь только ему ведомым мыслям, смотрел в большое, чуть волнистое зеркало – не на свое отражение, ибо его там не было, но на лицо спящего Арколя… несколько едва слышных слов – и на месте Арколя оказалась мирно почивающая Амариллис. Маг провел рукою над влажно поблескивающей поверхностью стекла, и лица юноши и девушки слились воедино, не соединяясь, но словно просвечивая сквозь друг друга. Вот вздрогнули черные брови Арколя, в сонном недоумении сойдясь к переносице, а вот показалась светлая прядь волос, лежащая на щеке Амариллис… Несколько минут аш-Шудах всматривался в это двойное отражение, затем, взяв из стоявшей одесную шкатулки щепоть порошка, похожего на золотистую пудру, которой шаммахитские модницы посыпали ресницы, высыпал себе на ладонь и, резко выдохнув, сдул ее прямо на зеркало. Блестящая пыльца с нежным звоном посыпалась на его волнистую поверхность и осела на ней; аш-Шудах снова улыбнулся и сказал, обращаясь к отраженным в позолоченном стекле:

– Смотрите…

Черные, отвесные скалы, несокрушимой стеной вздымающиеся из ярящегося моря… и узкий проход в этой самой природой созданной крепостной стене, опоясывающей одинокий остров… и корабль, ведомый искусным кормчим, танцующий на волнах между каменных клыков, торчащих из воды, а на веслах – одни лишь женщины, полуобнаженные, с ярко-синими волосами, заплетенными в недлинные косы. Одна из них поворачивается в сторону ищущего взгляда вещего зеркала, и спящие видят яростно блестящие глаза, неукротимый, гордый рот никем не побежденной воительницы, вышедшей в открытое море на поиски приключений.

Серые каменные своды бесконечного коридора, мертвая утроба горы, и по ней бегут трое: мальчик, девочка и держащий их за руки старик… и эти же мальчик с девочкой, только повзрослевшие, летят сквозь пылающие кольца с трапеции на трапецию.

Молодая женщина, собирающая травы в плоскую плетеную корзину; лицо ее печально и ресницы еще не высохли от недавно пролитых слез. Рядом с нею пожилой мужчина, что-то горячо ей говорит, заметно волнуясь, а она в ужасе отшатывается от него, отталкивает готовые обнять ее руки.

Темнокожий беловолосый мужчина в жреческом одеянии спорит о чем-то с подобными себе священнослужителями… и он же, одетый в нищенские лохмотья, идет по пыльной дороге, палимый бешеным солнцем; непреклонно и горько сжаты полные губы, и в глазах – серый пепел отчаяния.

И вдруг эти разрозненные картинки, бестолковые, как и подобает сонным видениям, сменяет предельно четкий, настоящий пейзаж – стройные стволы золотистых сосен легким хороводом окружают лесное озеро, подобное дивной чаше в руках лесного духа. Нежная и сверкающая водная гладь, и вереницы облаков, отразившиеся в ней. Один берег – крутой, только кубарем катиться, зато другой – пологий, и там, между расступившимися деревьями, высится воздушно-легкий храм, к которому ведут широкие, белоснежные ступени. Внезапно чуткую лесную тишину разорвал мелодичный перезвон колокольчиков.

Амариллис вздрогнула и тихо застонала во сне; на другом конце дома Арколь так резко повернулся, что чуть было не свалился с кровати, его пальцы судорожно вцепились в шелковые простыни… но тот, кто направлял их сон, снова улыбнулся, что-то успокаивающе проговорил, легонько дунув на зарябившее было зеркало – и все успокоилось.

По ступеням храма спускался высокий, стройный юноша, его длинные волосы были заплетены во множество косичек, перевитых несчисленными бубенцами; обнаженные узкие ступни легки и бесшумны, разворот плеч неожиданно широк, а лик – божественно прекрасен. Остановившись на последней ступени, юноша приложил правую руку к сердцу в знак приветствия и обратился к видевшим его во сне:

– Счастья и радости вам, слышащие меня – меня, Лимпэнг-Танга, бога шутов и артистов. Я призываю вас, ибо моя труппа не может быть полной без танцовщицы и того, кем ты сам захочешь стать, Арколь. Мы все ждем вас, – и в этот момент из храма вышли и встали рядом со своим богом те, кого только что сетями вещего сна ловил аш-Шудах.

– Поспешите, не позвольте мне заскучать без вас… – Лимпэнг-Танг улыбнулся широко и лукаво, как ребенок, встряхнул головой, рассыпая серебристый звон, и после этого сонное видение Арколя и Амариллис стало таять, исчезать в колокольчиковом переплеске, словно утренний туман, убоявшийся жаркой ласки солнечных лучей.

А в своем покое аш-Шудах вздохнул с облегчением, провел по зеркалу сновидений шелковым расшитым платком, сметая золотистую пыльцу, и откинулся на спинку кресла. Он просидел в одиночестве не более пяти минут, когда на его плечо легла чья-то ладонь. Не оборачиваясь, маг накрыл ее своей рукою и сказал:

– Ты чересчур пунктуален для артистической натуры, брат мой, – и, встав, приветствовал пришедшего. Они дружески обнялись и от этого движения звонкие волосы младшего (сводного) брата аш-Шудаха раскатились серебристым смешком.

– Я несказанно польщен твоим доверием, братец, – удобно устроившись на низком диване, Лимпэнг-Танг с веселым любопытством смотрел на мага, – помнится, было время, когда ты мне и дохлой летучей мыши не поручил бы. А тут, смотрите-ка – лучший ученик, можно сказать, приемный сын, да и девушка тоже не простая… Ты уверен, что будешь доволен моим покровительством?

– Не знаю, Лимпэнг-Танг, – с усмешкой отвечал маг, – не знаю… Дохлую летучую мышь я бы тебе и сейчас не доверил, поскольку абсолютно уверен в том, что ты тут же подсунул бы это сокровище мне в шербет… или под подушку. Так что даже и не мечтай. А что касается моих детей – думаю, ты их не разочаруешь. Арколю пора отправляться в обязательное для каждого – пусть даже и очень талантливого – подмастерья странствие, а повозка бродячего театра послужит ему неплохой маскировкой…

– Но у меня уже есть мастер иллюзий! Лиусс отлично зарекомендовал себя… конечно, куда ему тягаться с твоим учеником – но даже ради тебя я не прогоню его.

– Разве я просил об этом? Не беспокойся, вряд ли Арколь захочет работать с примитивной магией бесплотных образов, его это не интересует. И роль он изберет себе другую, вот увидишь. Ну, а Амариллис… надеюсь, ты понимаешь, какой я делаю тебе подарок?

– Понимаю… и безмерно тебе благодарен. Послушай, братец… а тебе не жаль отпускать ее?

– Так ты присмотришь за ними? – аш-Шудах явно не собирался отвечать на последний вопрос младшего брата.

– Да присмотрю, не переживай ты так! Может, я и не самый благовоспитанный бог в Обитаемом Мире, но детей своих обижать не позволю никому! И тебе в том числе… поэтому будь так добр, простись с Амариллис как-нибудь… понежнее… Не учить же мне тебя, в самом деле!..

– Вот это верно. Спасибо тебе, Лимпэнг-Танг.

– Не за что, – вставая с дивана, ответил звонковолосый бог, – всегда пожалуйста.

Уже после того, как гость удалился так же неслышно и мгновенно, как и приходил, аш-Шудах заглянул в стоявшую на столике рядом с диваном резную хрустальную чашу с шербетом и с довольной улыбкой покачал головой – в чаше мирно плавала летучая мышь, невозмутимым презрением к миру подтверждая свою дохлость…

Утром наступившего дня магу не составило особого труда истолковать одинаковые сны, посетившие Арколя и Амариллис; перспектива попасть в храмовую труппу Лимпэнг-Танга вдохновила бы кого угодно… И точно так же Арколю не составило особого труда выбрать себе роль.

– Я думаю, что буду хорошим шутом, – и, опережая вопросы Амариллис, пояснил: – фокусы мне показывать уже как-то не к лицу, да и неинтересно, место воителя наверняка занято этой… синеволосой… акробат из меня некудышный, певец тоже не ахти. Так что придется тряхнуть стариной: в приюте мне частенько влетало за непочтительное насмешничанье. Конечно, если учитель не сочтет эту роль несоизмеримой с достоинством его ученика…

– Не сочтет, – ответил аш-Шудах.

Сборы в дорогу заняли весь день; все-таки будущим артистам предстояло немало проехать по дорогам Обитаемого Мира – через ничейные земли, мимо Маноры, к сосновым борам в предгорьях Безымянного Хребта; дорогу же в храм бога шутов им должен был указать сам Лимпэнг-Танг.

Амариллис, в последний раз проверив содержимое двух своих дорожных тюков (по привычке она все делала сама, неизменно приводя в священный ужас слуг аш-Шудаха), решила попрощаться с чудесным садом, который был так же обманчив и заманчив, как и глаза его создателя – на вид он был не больше обычного сада при богатом шаммахитском доме, на деле же в нем можно было запросто заблудиться. Девушка не спеша шла по узенькой тропке, петляющей, словно лесные речушки севера, между деревьями, иногда прикасаясь к теплой шершавой коре или вставая на цыпочки, чтобы понюхать вечерний цветок. Она полностью погрузилась в свои мысли и поэтому заметно вздрогнула, когда повернула за очередным изгибом дорожки и только что не споткнулась о сидящего на траве мага. Он же, одним, воистину царственным, движением бровей прервав ее неуклюжие извинения, предложил ей присесть рядом.

– Опять предостерегать будете? – в который раз впадая от робости в дерзость, спросила Амариллис.

– Помолчи, дева, – вздохнул аш-Шудах, – для поддержания достойной беседы совершенно необязательно говорить… иногда достаточно только слушать.

Некоторое время они сидели в молчании, нарушаемом лишь приглушенными хлопками раскрывающихся цветов, да вздохами ветра в зеленой листве. Наконец, набравшись смелости, Амариллис снова решилась заговорить.

– Господин мой, если вы что-то хотите сказать мне, будьте снисходительны, скажите это словами, я ведь не Арколь, и в тишине расслышу не многое…

– Не называй меня так, Амариллис, ибо – на то была священная воля Вседержителя – твое сердце мне не принадлежит… не перебивай. Ты отдала мне свое первое желание… но не сердце. Да помолчи же, дева. Ты слишком рано отвыкла слушаться старших; и боюсь, на тебя трудно будет найти управу…

Аш-Шудах протянул руку и коснулся волос Амариллис. Она бессознательно потянулась головой за его ладонью, словно ластящаяся кошка; подняла глаза и попыталась улыбнуться.

– Я, пожалуй, пойду…

– Ты боишься меня?

– Вот еще! – взорвалась Амариллис. – Очень надо! Вы же меня и пальцем не тронете, так чего мне бояться?! Разве только того, что я сойду с ума от скуки, пока вы тут медитировать будете. Хватит играть со мной, как сытый кот с неаппетитной мышью, жрать ведь все равно не собираетесь!!!

Уже через секунду после последнего выпаленного слова она оказалась на траве, распластанная волей аш-Шудаха как подопытная лягушка. Она глянула в его лицо, нависающее над ней, подобно грозовой туче, и зажмурилась – молнии, вырывающиеся из «черных алмазов», вполне могли бы испепелить небольшой город.

– Ты, невоспитанная, бессовестная, неблагодарная, несносная девчонка! Видит небо, я хотел отпустить тебя с миром, но ты этого не заслуживаешь!..

Первые несколько дней пути девушка была непривычно молчаливой, но не печальной; ее спутник, догадываясь о происходившем в ее душе, не тревожил ее якобы развлекающими, а на самом деле любопытствующими разговорами, всеми силами ограждая ее покой. Когда они покидали пределы Шаммаха, миновав последние пограничные гарнизоны империи, Амариллис наконец-то отважилась заговорить, ни к кому, в общем-то, не обращаясь:

– Нет, я, конечно, подозревала о его могуществе, но даже и предположить не могла, что он в силах останавливать время…

Ехавший рядом Арколь только покачал головой:

– Я долгое время был его учеником, а с недавних пор – и помощником, и я абсолютно уверен в том, что ни истинного облика его, ни истинной его Силы мы не в состоянии постичь… ни я, ни ты. А… ты долго пробыла с ним?

– Не знаю. Кажется, неделю. А может быть пять минут. Не знаю. Однако долго же ты сдерживал любопытство, брат Арколь.

– Вообще-то это не мое дело… – и Арколь в смущении отвел глаза.

– Как это не твое?! Ты же мой названный брат! Старший, между прочим. Вот Фрон с Траем живо бы из меня все повытрясли, глядишь, и полегчало бы мне.

– Прости, я не думал, что вправе задавать тебе такие вопросы, боялся, ты обидишься.

– Не обижусь. Да и ничего такого, собственно говоря, я и не могу рассказать.

– Я знаю. И боялся, что именно это и смутит тебя. Так много усилий – и такой результат.

– Да уж. Лалик я бы наврала с три короба, чтобы не позориться, а тебе врать бесполезно, да и не хочу. Мне стыдно, Арколь. Какая же я дура все-таки… представляю, как я ему надоела своим ничтожеством, – и Амариллис крепко закусила нижнюю губу, снова погружаясь в молчание.

Они уже проехали изрядный кусок намеченного пути; по старому, содержащемуся в идеальном порядке торговому тракту, соединяющему Шаммах и Манору; теплым майским вечером танцовщица и шут въехали в Эрмеллино – один из пригородов Маноры, славящийся своими оливковыми рощами. Они решили остановиться на одном из гостеприимных, шумных постоялых дворов; у Арколя был удивительное чутье на безопасные места, не раз помогавшее им даже и в их на удивление спокойном странствии. На сей раз ему приглянулась «Услада Нальдино» – и путники попридержали коней; Арколь легко спрыгнул на землю, будто и не трясся весь день в седле, помог спуститься Амариллис и обратился к спешившему навстречу хозяину (Нальдино в четвертом поколении):

– Уважаемый, мы с самого утра в дороге, надеюсь, у вас найдутся две смежные комнаты для меня и моей сестры?

– Найдутся, как не найтись, прекрасные комнаты, тихие, окнами в сад, никто не помешает благородным господам отдыхать, прошу вас, проходите!

Усталых коней увели в конюшню со строжайшим указанием вычистить, напоить, накормить – и все как следует, впрочем, конюх с такой любовью оглаживал холки чистокровных шаммахитских лошадей, что хозяйская строгость была необязательна. Оказавшись в доме, Амариллис, избалованная в школе Нимы, потребовала горячей воды и чистых полотенец, с наслаждением выкупалась в небольшой деревянной ванне, прислушиваясь к хихиканью и визгу, доносившимся из-за полуоткрытой двери – Арколь, по неизвестной причине заслуживший репутацию не то принца инкогнито, не то императорского посланника, вовсю этим пользовался. Не спускаясь в общую залу, они отужинали в комнате девушки и, собираясь как можно раньше утром отправиться в путь, улеглись спать.

Арколь проснулся с неясным ощущением тревоги. Не вскакивая и не суетясь, он прислушался: из соседней комнаты, где мирно посапывала его названная сестра, доносился тихий, но отчетливый скрип – скрип половиц под многоопытной – но все же не эльфийской – ногой. Когда Арколь понял, что шаги незваного гостя продвигаются в направлении кровати Амариллис, реакция последовала незамедлительно. Спустя пару секунд ночной посетитель, жалобно пискнув, замер, наслаждаясь приятным холодком шаммахитской стали у собственного горла. Одним жестом засветив свечу на прикроватном столике, Арколь не без иронии сказал:

– Добро пожаловать!.. Да проснись же ты, Амариллис! К тебе гость.

Амариллис, с трудом выкарабкиваясь из цепких объятий сладкого полуночного сна, присела на кровати и все еще слипающимися глазами уставилась на незадачливого воришку (или соблазнителя). Тот стоял не дыша, вытаращив и без того большущие глаза цвета незрелого крыжовника, и казалось, что даже огненно-рыжие пряди волос колышутся на его беспутной голове от ужаса.

– Умоляю! Погасите свет!

Он просипел эти слова задушенным, словно из-под подушки голосом, по-прежнему не осмеливаясь пошевелиться. Все еще недоумевая, Амариллис спросила:

– Вы что, окном ошиблись?

И тут со стороны конюшен раздался дикий рев.

– Лорка, погань ты этакая! Иди сюда, я тебе ноги оторву, кобель хренов! Ах ты паскуда рыжая, мать твою так-перетак… – а дальше пошло такое, что Арколь опустил кинжал и развернул гостя лицом к себе.

– Кто это столь высокого мнения о твоей персоне?

– Почтеннейший купец Альдобрандино, я-то думал, что он еще в Пьяческе отстал, так нет ведь, выследил все-таки, старый хрен! Да погасите же вы свет!

А на дворе судя по нестихающей мощи рева давно и прочно рогатый мессир Альдобрандино сулил «рыжей харе» много чего хорошего, всполошил уже спавших слуг, разбудил постояльцев – словом, весь дом поставил на ноги. В саду замелькали факельные огни, в коридорах затопали, послышались чьи-то визги…

– Быстро! – и рыжий незнакомец схватил Арколя за руку, – бежим отсюда! Пока он там надсаживается, успеем добежать до конюшен!

И странное дело – вместо того, чтобы выставить зеленоглазого любовничка за дверь, прямиком в объятия правосудия, Арколь и Амариллис, не сговариваясь, бросились переодеваться; ученик аш-Шудаха, отвесив добротный подзатыльник возмутителю спокойствия, засмотревшемуся на Амариллис, пихнул ему в руки один из дорожных тюков, другой схватил сам, и все трое выбрались в коридор. Немного потолкавшись с обитателями взбутетененной «Услады Нальдини», они оказались во дворе, в общей суматохе пробежали к конюшне, где их ожидал неприятный сюрприз.

Кони шута и танцовщицы мирно стояли в стойлах, у самого входа нетерпеливо переступал с ноги на ногу великолепный серебристый жеребец – а рядом с ним так же нетерпеливо переминался верзила с пудовыми кулачищами и головой со среднюю репку. Голова у старого хрыча Альдобрандино еще соображала. Увидев сие небесное видение, рыжий резко затормозил и вознамерился укрыться в доме. Увы! достопочтенный купец, успев побывать в комнате, в которой всегда останавливалась его жена, возвращаясь от замужней сестрицы, и убедившись, что супруги там, по непонятной причине, нет (ее задержало на лишний день банальнейшее расстройство желудка), решил хотя бы наполовину добиться своего. И в эту самую минуту он, во главе небольшого отряда улюлюкающих слуг, приближался к конюшне.

Несчастный любовник заметался как заяц в западне, Амариллис, не принимая во внимание обстоятельства, помирала со смеху… положение спас Арколь.

За простейшим заклинанием быстрого сна последовал взмах длинных пальцев, сплетенных в магическом жесте – и почетный караул у конюшни был снят. Они взлетели в седла, разом дали шпоры и решились передохнуть, лишь когда Эрмеллино был далеко за спиной. Путники остановились и, насколько позволял лунный свет, оглядели друг друга – рыжий мертвой хваткой прижимает к себе дорожный тючок, глаза-крыжовины таращатся с бледного лица, обрамленного холеной бородкой, Амариллис, взъерошенная, в криво-накосо застегнутой куртке (покинув Шаммах, она, несмотря на уговоры Арколя, предпочла южным одеяниям более практичные северные), и Арколь, в завлекательно распахнутой на груди рубашке, торчащей белым ухом из расстегнувшихся штанов… Спустя мгновение все трое дружно хохотали. Отсмеявшись, рыжий галантно поклонился нежданным спутникам, наконец-то получив возможность представиться:

– Ваш покорный слуга, Лорка Аригетто Гвардастаньо деи Верджеллези ди Сигинольфо, седьмой – и младший сын графа Манарди да Бреттиноро из Арзахеля!

– Ничего себе имечко!.. – восхитилась Амариллис, – Слушай, пока тебя к обеду зовут, жаркое не остывает? А если ты в колодец упадешь? Представляю: бежит кто-нибудь за помощью и орет: «Спасите! Помогите! Мессир Лорка Аригетто Гварилези…»

– Гвардастаньо. И прекрати придираться к чужому имени, это невежливо, – прервал ее Арколь.

– Конечно, лезть к девице ночью в окно куда как вежливее, – ехидно согласилась Амариллис, – и я не придираюсь, я просто беспокоюсь. А ну как колодец будет глубоким? Что тогда?

– Тогда будет вполне достаточно «рыжей отравы», – ухмыльнулся в ответ Лорка, – простите, но кто вы, оказавшие мне столь высокую честь, приняв в свое общество?

– Я – Арколь, а эта благовоспитанная девица – моя сестра Амариллис. Мы направляемся в храм Лимпэнг-Танга, дабы присоединиться к храмовой труппе.

– И в каком же качестве, позвольте полюбопытствовать?

– Амариллис – танцовщица, она обучалась в школе Нимы, а я – шут.

– Школа Нимы? да-а-а… повезло храмовой труппе. Но ты не похож на шута, мессир Арколь.

– Послушайте, – вмешалась в разговор Амариллис, – мы собирались выехать из Эрмеллино пораньше – не настолько, конечно, но что уж теперь… так давайте поедем наконец, что попусту на дороге стоять. Успеете наговориться, путь неблизкий.

– Благодарствую, но являться к богу вот так запросто, без приглашения – на это даже моей наглости не хватит, – с заметным огорчением ответил Лорка.

– Не скромничай, рыжая отрава, – услышав этот голос, путники как по команде повернули головы и увидели сидящего на межевом камне Лимпэнг-Танга; над головою бога мерцал целый рой светлячков.

– Смирение тебе не к лицу, паршивая овца из стада Бреттиноро. Судя по тому, как ты лазаешь в окна замужних дам, а потом удираешь по крышам, так из тебя может получиться неплохой акробат. Но мне ты нужен как вольтижер. Пока. А там посмотрим, может, Шонно и согласится поделиться своими секретами. Поспешите, дети мои, ибо я уже начинаю скучать.

…Остаток ночи они провели в дороге, потом остановились в какой-то деревушке, несколько часов отсыпались на сеновале, и, наскоро поев, снова отправились в путь.

Когда до сосновых боров близ Безымянного Хребта оставался день-другой пути, их нагнали уже знакомый по вещему сну Лиусс и какой-то незнакомый юноша – северянин богатырского сложения. Как пояснил по дороге фокусник, это был Орсон, будущий силач труппы; бывший подмастерье кузнеца ухитрялся во время работы выстукивать тяжеленным кузнечным молотом медно-звонкие мелодии, чем и приглянулся Лимпэнг-Тангу. Путь они продолжали уже впятером, обсуждая обстоятельства своего призвания и пытаясь строить

планы…

Когда они покидали храм Лимпэнг-Танга, отправляясь в свое первое путешествие, эту песенку, ставшую вскоре их гимном, горланил ее сочинитель – Лорка. Его спутники только диву давались: и когда это он все успевает? За несколько дней, проведенных в храме, он успел подкатить к Рецине и получить от нее изрядную взбучку, переключился на Криоллу – и был за шкирку вытащен из девушкиной комнаты ее разъяренным братом. После этого ему пригрозили отлучением от труппы, и взяли с него честное благородное слово, что спутниц своих он оставит в покое, отдыхая в их обществе только душой, тело же предоставит в распоряжение поклонниц.

Для легкомысленного бога Лимпэнг-Танг оказался даже чересчур предусмотрителен. Все, что могло понадобиться его артистам на первых порах – будь то посуда или костюмы, одеяла или сценический реквизит, сундук с приспособлениями для примитивной иллюзионной магии или провизия – все уже было сложено в две добротные повозки, запряженные парой выносливых коней. Вот чего он не дал своим детям вовсе – так это денег («Не мое дело» – так он выразился о финансах); зато вручил лично Лиуссу здоровенный короб с семейством чистокровных нильгайских глузд: трехметровых змей с шипастыми гребнями, обладающих гипнотическими способностями и ядовитых, отныне они должны были защищать повозки артистов во время вынужденных ночных стоянок, а также охранять театральную кассу и ценное имущество.

Что касается первоначального репертуара, то здесь Лимпэнг-Танг оказался весьма суровым критиком, да оно и понятно – второй возможности произвести первое впечатление у его труппы не будет, поэтому ей предстояло сразу же вцепиться публике в горло мертвой хваткой, дабы не отпускать ее до конца времен. Головокружительные полеты Шонно и Криоллы на сотворенных для них трапециях капризного бога не впечатлили; акробаты несколько приуныли, пока Шонно не вспомнил о придуманном им почти год назад номере, который отверг распорядитель иремского цирка. Брат и сестра облачились в привезенные с собою костюмы, имитирующие расцветку хищных кошек и словно обливающие тело от головы до пят, с помощью Орсона и Лиусса соорудили простую трапецию с несколькими свободно свисающими веревками и принялись выделывать такое… что скучающе посвистывающий Лимпэнг-Танг вытаращился на них, словно уличный мальчишка, и не поскупился на похвалы. Рецина получила высочайшее одобрение после того, как патрон соизволил скрестить с нею серпы смерти; Лиусс, Лорка и Орсон тоже пришлись ко двору. Арколь, как всегда невозмутимый, изобразил для собравшихся «Утро Властителя Шаммаха», заставив их хохотать до колик. И уже поздним вечером, когда на ступенях храма зажглось пламя светильников, согревающее все еще холодную темноту весенней ночи, пришел черед Веноны и Амариллис – одной петь, другой – танцевать. Надо сказать, что поначалу Амариллис, привыкшей к своему Хранителю мелодий, участие певицы показалось лишним, однако спорить с богом она не решилась. И правильно сделала. Потому что низкий, бархатных голос ведуньи трав (каковой была Венона до призвания) сыграл для ее танца роль драгоценной оправы.

Насладившись лицезрением искусства своих избранников, Лимпэнг-Танг отметил каждого из них знаком божественного признания и покровительства – отцепив со своих косичек восемь пар колокольчиков, он продел их артистам в левое ухо. На следующее утро после этой церемонии его храмовая труппа отправилась удивлять мир.

Глава пятая. Подарочек

На привал они остановились уже после полудня, укрывшись от зноя в легком, кружевном перелеске, в стороне от дороги. Лорка распряг лошадей – и верховых, и тягловых – и пустил их попастись на воле; со всех трех повозок (третью приобрели совсем недавно, для Веноны и Лиусса) сняли тенты, чтобы проветрить и просушить постели. Поскольку сегодня служить очагу должны были Шонно с сестрой, артисты, с нетерпением принюхиваясь, ждали на обед суртонский плов с курицей и красными сливами; Амариллис помогала Веноне развешивать на перекладинах для тентов пучки собранных ранним утром трав. Вот уже полгода танцовщица терпеливо штудировала толстенный фолиант «Великого флорария», на который она потратила в книжной лавке почти весь свой месячный заработок; Венона же, видя ее искренний интерес и неиссякающее усердие, помогала ей разбирать особо сложные места и даже делилась своими собственными секретами.

– Смотри, Ами, вот эта ромашка никуда не годится, можешь скормить ее жеребчику Лорки.

– Но почему? чем она хуже вот этой?

– Запомни, целебными свойствами обладает только та ромашка, у которой головки цветков в разрезе пустые… видишь? А теперь повтори, что я тебе говорила вчера о способностях этого цветочка.

– М-м-м… ромашка пригодна для полосканий при воспаленном горле и сухом кашле, справляется с желудочными судорогами, отлично изгоняет сыпи и воспаления на коже, устраняет зуд. Ее отваром хорошо умываться девочкам-подросткам, и мыть младенцев. Правильно?

– Правильно. А вот это зверобой… какой хороший! Давай-ка завтра наберем побольше одних цветочков, да сделаем масло, чтобы растирать ваши вывихи и синяки. Нет-нет, не вешай тысячелистник на солнце, иначе он утратит всю силу! Его сушат в тени, а хранят в темноте.

– А используют как?

– Заваривают как чай, делают отвар для ванн. Это отличное противосудорожное средство, может даже остановить выкидыш, поскольку одновременно и расслабляет и укрепляет мышцы.

– А моя бабка называла его молокогон, поила всех молодок в семье… такой-то горечью! – сказал, застенчиво улыбаясь, подошедший поближе Орсон.

– И была совершенно права! Вон ты какой верзила вымахал! – улыбнулась Венона.

– А я тоже такие цветочки видел. Помнится, еще удивился: такие невзрачные, а туда же, в графские покои влезли. Графиня Настаджо их на белом вине настаивала… сама пила, но мне не предлагала, – к разговору присоединился и Лорка.

– Ну еще бы, – и травница смерила его насмешливым взглядом, – тебе ведь не грозила опасность народить графу наследника с волосенками цвета морковки! Кстати, Ами, запомни этот старый арзахельский рецепт: на одну малую бутыль белого вина – две пригоршни цветов тысячелистника, настаивать не менее пяти дней. Пить по утрам, натощак, по маленькой чашечке.

– А сколько времени пить?

– Да сколько будет нужно. После того, как настойка закончится, нужно сделать перерыв на три недели, действие ее в это время сохраняется.

– Понятно. А вот эти букетики куда вешать?

– О, вот с этими букетиками поосторожнее. Давай повесим их в тени, на ветерке… так, а из каких трав мы их сделали?

– Ну… из полыни – запах ни с чем не спутаешь, эти фиолетовые цветочки – это шалфей, это мята – душистая!.. Дудник… и бальзамин.

– Верно. Когда будем проезжать через цветочные луга Каджи, соберем чабрец и майоран, ближе к Эригону постараемся найти истинный розмарин, а в городе купим хизоп, в этих краях он не растет. Собранные травы смешаем, засыпем в большую бутыль и зальем орчатской можжевеловой водкой.

– Ага, а потом выльем в канаву.

– Не спеши. Настой полмесяца выдерживают в теплом месте, фильтруют и разливают по бутылочкам. И одна маленькая ложечка натощак может прогнать глистов – за один прием!.., лечит все болезни желудка, прекращает гниение пищи в кишечнике, помогает даже при тяжелых отравлениях – в том числе и ядами. Что, стоит постараться?

– Стоит. Глисты на юге – как ревматизм на севере. И как этот настой называется?

– Вода жизни.

В этот момент их незастольный разговор был прерван призывом акробата уделить должное внимание его стряпне; дважды просить не пришлось никого, а вот добавки, как всегда, не хватило. После обеда бросили жребий, кому мыть посуду. Лорка – тоже как всегда – смухлевал, его поймали и отправили на берег недальней речушки с котлом и мисками искупать вину. Когда же солнечные лучи стали заметно мягче и немного посвежел воздух, артисты вновь тронулись в путь.

Верхом ехали только Лорка и Рецина, остальные устроились в повозках, раскрытых по-прежнему.

Разговор вертелся вокруг предстоящих выступлений в Эригоне и периодически возвращался в событиям в замке Гэлвинов, теперь уже недельной давности. Рецина отпускала рискованные шуточки по поводу панического бегства силача Орсона из замка сразу же после окончания праздника – к бедняге с самого начала праздников приставал некий одайнский вельможа с сомнительной репутацией, одним видом своих напомаженных локонов доводя его до паники… Синеволосая амазонка сначала советовала Орсону в другой раз как следует отхлестать прилипалу вожжами, а потом посадить его голым задом в муравейник, и тут же выражала сомнение, не воспримет ли тот сии действия как новый изысканный способ порочного наслаждения. Орсон только отплевывался.

Лорка, от мытья посуды несколько посмурневший, вступил в разговор не сразу и возможно поэтому его вопрос обратил на себя общее внимание.

– Да, я так и не понял, что это за высокородная сосулька выручила Амариллис? Что, очередной эльфийский поклонник?

– Вроде того, – ответил Арколь.

– Ничего себе… Ах вот оно что… а я-то думал, откуда это ты такая встрепанная вернулась… Я ведь тебя не намного опередил, уж очень занятные у господина барона племяшки оказались. Ну и как он тебе?

– Слушай, ты, рыжая отрава, – и Амариллис повернулась лицом к вопрошавшему – если не отстанешь, я попрошу Рецину, и мы вместе посадим тебя в короб к глуздам. Они с удовольствием послушают про бароновых племяшек.

– Что, неужели все так серьезно? – ничуть не смутившись, спросил Лорка.

Ответа не последовало.

– Так я и думал, – и, ловко увернувшись от нацеленного ему в голову яблока, неутомимый искатель приключений на рыжую голову добавил: – Эй, я рад за тебя, плясунья…

Поздним вечером, почти ночью труппа остановилась на ночлег. За околицей одной из еще одайнских деревень (восточная граница княжества проходила как раз по берегу Каджи, до которого собирались добраться не позднее чем через три дня) оказался большущий фруктовый сад; быстро поладив со сторожем при помощи фляги вина да пары-тройки позвякивающих металлических кружочков, Лиусс настойчиво посоветовал всем укладываться спать, выпустил из короба соскучившихся глузд и отправился в свой возок.

День был жарким, артисты приустали и поэтому вскоре все – даже Лорка – мирно почивали. Все, кроме названных брата и сестры.

Арколь сидел на толстой войлочной подстилке, по неискоренимой шаммахитской привычке скрестив ноги и свесив кисти рук с колен, Амариллис устроилась рядом. Они сидели молча, изредка встречаясь взглядами и явно не зная, с чего начать разговор. Первым не выдержал Арколь.

– Помнится, ты как-то сказала, что на правах старшего брата я могу спрашивать тебя о делах сердечных. Кажется, это именно такой случай. Что произошло, Амариллис? Ты не без изящества отвела нам глаза, в красках рассказав о подлости Ливайны – клянусь дланями Вседержителя, при первой же встрече я заставлю ее шлепнуться в самую глубокую и грязную лужу! Поступок лорда Лотломиэль был действительно красив… хоть картину пиши… поэтому никто не удивился тому, что для выражения благодарности тебе понадобилась целая ночь.

– Тогда в чем же дело?

– А вот в чем. Во-первых, в следующий раз предупреждай… хоть как-нибудь. Добро, вслед за тобою в замок отправился Лорка, не миновав все того же мажордома и не забыв послать мне весточку. Иначе я бы решил, что с тобой опять сводят старые счеты ревнивые дамы и не стал бы мешать Орсону разнести все великолепие Гэлвинов к растакой-то матери, как он выражается. И тебе бы все испортили, и хозяина бы потревожили. А во-вторых, если я рядом, необязательно пить венонину горчуху, она может спровоцировать сильное кровотечение.

– Ты что, и этому учился?!

– Представь себе, да. Учитель настоял на полном курсе медицины… как всегда, не зря.

– Хорошо, брат Арколь, – немного помолчав, серьезно сказала Амариллис, – твои советы приняты. Это все?

– Нет, не все. Лорка, конечно, болван («Сам ты болван» – подумал про себя младший Бреттиноро, вовсе не думавший спать и навостривший уши с самого начала разговора брата и сестры) и несносный остолоп, греющий уши чужими словами (покрасневший как спелый южный помидор, Лорка высунулся из возка и, сказав, что нечего разводить душещипательные беседы возле пытающихся уснуть сотоварищей, плюхнулся на свое место и накрыл голову подушкой, твердо решив не услышать более ни слова) – но ведь он прав, Амариллис. («Еще бы не прав» – пробурчал себе под нос вольтижер.) Мне показалось, что вы встречались и до выступления.

– Если это можно назвать встречей, то да. Помнишь, в последний день выступлений я уходила на Быстрицу, простирнуть бельишко? Так он как раз тогда возвращался в свои благословенные леса, собрался переходить речку, а мне… ну, в общем, я чихнула.

– Клянусь каменными клыками Краглы, хотел бы я это видеть! Он принял тебя за лешачиху?

– Да ну тебя. Он подскользнулся от неожиданности и свалился в воду.

– Постой, попробую догадаться, что было дальше. Ты не упустила возможности повеселиться на его счет и принялась распевать свои глумливые песенки.

– Угадал. Он тогда страшно разозлился, пришпилил меня стрелой за рукав к иве… идет, весь мокрый, с волос вода ручьями… и так спокойненько сулит мне трепку. Только потом почему-то передумал и полез целоваться. Нахал остроухий.

– Эй, поосторожнее насчет ушей, – и Арколь погрозил сестре кулаком.

– Ну вот. Я сначала, конечно, изумилась – их светлости нас обычно за ровню не держат, а у меня еще и прадедова темная кровь вылезла… – чего это он, с ума сошел, что ли?! От холодной воды в голове помутилось?! А потом… Знаешь, Арколь, пока он меня целовал, я простила жизни все – и свою половинку Свияра, и маму с папой, и братьев… и мерзкий трюм, и пиратские щупанья, и страх, и боль. Однажды аш-Шудах сказал мне, что судьба не любит быть в долгу и всегда расплачивается, и не скупится.

Помолчав, девушка продолжила:

– Да, потом я удрала, как нашкодивший подросток. Представь, каково мне было увидеть его среди гостей барона, я думала, сбегу куда-нибудь… Ах, Арколь, я хотела бы забыть всю эту историю, будто и не было ничего… («Ишь, чего захотела!..» – уже сквозь сон подумал Лорка) Ну зачем мне все это?! Эльф, да еще из высокородных, лорд Цветущих Сумерек… и я – танцовщица самого Лимпэнг-Танга, ученица Нимы! Да на что он мне сдался?! Вот был бы наследным принцем, тогда я, может, и подумала бы («Вот это правильно. Выше нос, плясунья!» – с последним зевком вылетело из наконец-то уснувшего вольтижера). Все, братец, не хочу я больше говорить об этом. Спать пора, я с Веноной договорилась с утра чабрец пособирать. Все. Было, и прошло.

Амариллис поднялась, потянулась, и направилась к «девчоночьему домику». И уже вслед ей Арколь сказал:

– Хочешь ты этого или нет, сестра моя Амариллис, но теперь тебе придется считаться со своим сердцем, – и уже про себя добавил – и ты наконец-то начнешь взрослеть.

Как и ожидалось, спустя три неполных дня дети Лимпэнг-Танга добрались до Каджи; здесь, на равнинах Одайна она заметно отличалась от той бесноватой реки, какую помнила Амариллис – порастратив по пути свой пыл, она разливалась широко и лениво, принимая в свое лоно воды множества ручьев и речушек вроде Быстрицы. Паромные переправы и почти все судоходство на Кадже принадлежали цвергам, не зря же исток реки находился чуть ли не посредине Тархины – их столицы, великолепного скального града.

День уже начинал клониться к вечеру, но Лиусс предпочел немного переплатить пожилому седоусому цвергу, распоряжавшемуся на пароме, и заночевать уже по ту сторону одайнских земель, на каком-нибудь приличном постоялом дворе, а буде такой не встретится, остаться на ночь под открытым небом и под надежной защитой глузд. Лучше уж так, шепнула ему его жена, чем провести остаток дня, тупо созерцая вальяжное течение Каджи, ночевать возле паромной пристани, и видеть, как тускнеют глаза Амариллис, и заранее готовить ей снотворное, и окуривать «девчоночий домик» черным шиповником, отгоняющим кошмары…