Сообразительный мистер Ридер. Воскрешение отца Брауна (сборник) Честертон Гилберт
Потом Хоум приложил руки козырьком ко лбу, точно закрываясь от взглядов.
– И еще… – тихо добавил он, как будто обращаясь только к священнику. – Мне явился призрак.
– Призрак? – изумленно повторил Нэриз. – Чей призрак?
– Призрак Гидеона Уайза, хозяина этого дома, – ответил Хоум окрепшим голосом. – Он появился над бездной, в которую пал.
– Ерунда! – воскликнул Нэриз. – Ни один здравомыслящий человек не верит в привидения.
– Это не совсем верно, – с легкой улыбкой, вставил отец Браун. – Некоторые случаи встречи с привидениями имеют не меньше доказательств, чем большинство преступлений.
– Преступления – это по моей части, – немного раздраженно произнес Нэриз. – А призраками пусть занимается кто-то другой. Если кто-нибудь посреди бела дня решает испугаться призрака, это его личное дело.
– Я не сказал, что боюсь привидений, хотя мог бы, – ответил отец Браун. – Нельзя о чем-то судить, пока сам через это не пройдешь. Я только сказал, что верю в них. По крайней мере настолько, что хотел бы узнать побольше об этом конкретном случае. Что именно вы видели, мистер Хоум?
– Это было там, на краю старых утесов. Вы же знаете, там есть провал или расселина, рядом с тем местом, откуда его столкнули. Остальные ушли вперед, а я как раз шел через пустырь за тропинкой вдоль утеса. Я часто так ходил, потому что люблю смотреть, как волны разбиваются об острые утесы. Но сегодня я не об этом думал, только удивился, что море такое беспокойное, хотя небо чистое и лунное. Я даже видел, как поднимаются и рассеиваются большие облака брызг над выступающими камнями. Трижды я замечал, как вздымались пенистые гребни, а потом заметил что-то необъяснимое. Четвертое облако серебряной пены поднялось в воздух и не опустилось. Оно будто замерло в воздухе. Мне показалось, что я сошел с ума, и время вокруг меня каким-то загадочным образом замерло или вовсе остановилось. Тогда я подошел ближе и, наверное, вскрикнул. Зависшие брызги и пена, похожие на недолетевшие до земли снежинки, вдруг соединились в сияющие лицо и фигуру, жуткую, как застывшая в воздухе молния.
– И вы говорите, это был Гидеон Уайз?
Хоум молча кивнул. Наступившее молчание нарушил Нэриз, который порывисто встал из-за стола (до того порывисто, что опрокинул стул).
– Все это полнейший бред, – сказал он. – Но все же лучше сходить туда и посмотреть.
– Я не пойду! – неожиданно громко вскричал Хоум. – Я больше никогда не ступлю на эту дорогу!
– Я думаю, что нам всем придется отправиться туда, – с серьезным видом произнес священник. – Хотя не стану возражать, что эта дорога опасна.
– Я не… Боже, почему меня все куда-то тянут? – простонал Хоум, и глаза его странно забегали из стороны в сторону. Он встал вместе с остальными, но к выходу не пошел.
– Мистер Хоум, – строгим голосом произнес Нэриз. – Я – офицер полиции, и этот дом, хоть вы можете этого и не знать, окружен. Я пытался провести расследование мирным путем, но мне нужно проверять все, что может иметь отношение к этому делу, даже такую глупость, как привидение. Я вынужден просить вас провести меня к тому месту, о котором вы говорите.
Некоторое время Хоум стоял, обливаясь потом и тяжело дыша, видимо, борясь с обуревающими его страхами. Потом неожиданно снова опустился на стул и намного более твердым голосом произнес:
– Я не могу. И вы имеете право знать, почему. Все равно рано или поздно вы об этом узнаете. Это я убил его.
На секунду стало тихо, как после разряда молнии, попавшей в дом и убившей всех, кто был в нем. А потом в этой мертвой тишине раздался голос отца Брауна, прозвучавший неожиданно тонко, как мышиный писк:
– Вы убили его умышленно?
– Можно ли ответить на такой вопрос? – произнес сидящий, мрачно покусывая ноготь. – Наверное, я тогда был не в себе. Он был таким грубым, говорил так высокомерно. Я зашел на его землю, и, кажется, он ударил меня. Мы схватились и подошли к краю обрыва… И только потом, когда я уже был далеко, мне вдруг пришло в голову, что я совершил преступление и что теперь я не такой человек, как все. Каинова печать легла мне на лоб и на сам мозг. Впервые в жизни я осознал, что на самом деле убил человека. И понял, что не смогу жить с этим. Рано или поздно я сознался бы. – Неожиданно он выпрямил спину и расправил плечи. – Но о других я не скажу ни слова. Спрашивать меня о заговорах или сообщниках бесполезно… Я ничего не скажу.
– Учитывая остальные убийства, – сказал Нэриз, – с трудом верится, что убийство не было спланировано заранее. Наверняка вас кто-то послал туда, разве не так?
– Против тех, с кем я работал, я не скажу ни слова, – промолвил Хоум, гордо подняв голову. – Я – убийца, но не предатель.
Нэриз подошел к двери и окликнул кого-то снаружи официальным голосом. Потом тихо сказал секретарю:
– Все равно мы все пойдем туда, только этот человек пойдет под конвоем.
Все понимали, что отправляться на прибрежные утесы охотиться на привидений после столь ошеломительного признания было затеей довольно нелепой. Однако Нэриз, хоть и был настроен скептически, считал своим долгом проверить каждую мелочь, перевернуть каждый камешек. Как кто-нибудь сказал бы, каждый могильный камень. Ведь, в конце концов, весь этот утес был одним гигантским могильным камнем над морской могилой несчастного Гидеона Уайза. Нэриз, вышедший из дома последним, запер дверь и пошел за остальными через пустырь в сторону скал, но вдруг с удивлением увидел юного Поттера, секретаря убитого Гидеона Уайза, который мчался обратно им навстречу. Он был бледен как полотно.
– Боже правый, сэр! – воскликнул он на ходу, и это были первые слова, произнесенные им за весь вечер. – Там действительно что-то есть. Оно… оно похоже на него…
– И у вас бред! – ошеломленно произнес сыщик и добавил: – Сумасшедший дом какой-то.
– Вы что, думаете, я мог не узнать его?! – завопил секретарь с ноткой обиды в голосе.
– Вас можно отнести к числу тех, – строго произнес сыщик, – у кого были причины ненавидеть его, как сказал Холкет.
– Может быть, – ответил секретарь, – но я ведь знаю, как он выглядит. Говорю же вам, это он стоит там, весь залитый этим адским лунным светом.
И он указал на расселину в утесах, где действительно бледнело что-то похожее на луч лунного света или клок пены, который начинал постепенно сгущаться. Они осторожно приблизились к нему ярдов на сто, видение продолжало оставаться недвижимым, но уже начало напоминать изваяние из серебра.
Нэриз побледнел и остановился, словно размышляя, что делать дальше. Поттер был явно испуган не меньше Хоума. Даже видавший виды репортер Бирн продвигался вперед с опаской. Поэтому он не мог не удивиться, увидев, что призрака, кажется, не устрашился лишь один человек, тот единственный из всей компании, кто открыто признался, что мог бы испугаться, ибо отец Браун спокойно продолжал идти вперед своей обычной развалистой походкой с таким видом, будто направлялся к доске объявлений.
– Вам, похоже, совсем не страшно? – спросил у священника Бирн. – А я думал, вы единственный из нас, кто верит в привидения.
– Если уж на то пошло, – ответил отец Браун, – я думал, вы единственный из нас, кто в них не верит. Однако верить в привидения вообще и верить в одно определенное привидение – это не одно и то же.
Бирн, почувствовав укол стыда, покосился на залитые холодным лунным светом камни, среди которых притаилось видение.
– Я и не верил, пока сам не увидел, – сказал он.
– А я верил, пока сам не увидел, – ответил отец Браун.
Журналист недоуменно взглянул на священника, смело двинувшегося вперед по широкой пустоши, которая, поднимаясь, переходила в расщепленный надвое утес. В белесом свете луны трава казалась длинными седыми волосами, причесанными ветром на одну сторону, и словно указывала на то место, где посреди меловых пятен обрывающегося утеса, просвечивающихся через серовато-зеленую землю, маячила бледная фигура или светящаяся тень, сущность которой до сих пор для всех оставалась непонятной. Пока что то была единственная фигура, высившаяся над всем плоским пустынным плато, если не считать черного квадрата спины священника, который деловито к ней приближался. И тут, огласив вечернюю тишину истошным криком, арестованный Хоум неожиданно вырвался из рук державших его полицейских, бросился бежать и, опередив священника, рухнул на колени перед призраком.
– Вы пришли, чтобы рассказать, что это я вас убил, – возопил он. – Но я сам признался!
– Я пришел рассказать, что вы этого не делали, – произнесла тень и вытянула перед собой руку. Сидевший на коленях подскочил и снова издал крик, но уже другой, и тут все поняли, что к ним тянется рука из плоти.
То было самое поразительное спасение от верной гибели за последнее время, как в один голос заявляли многоопытный сыщик и не менее многоопытный журналист. Хотя в действительности ничего чудесного в нем не было. От скалы все время отслаивались и падали вниз мелкие камни и осколки. Некоторые из них попадали в гигантскую расщелину, со временем образовав нечто вроде ступеньки или кармана в том, что сверху казалось разверстой пустотой, уходящей прямиком в морские глубины. Старик, все еще достаточно крепкий и жилистый человек, провалился в этот проем и провел там следующие двадцать четыре часа (довольно страшные в его положении), пытаясь выкарабкаться наверх по камням, которые рассыпались под его руками и ногами, но постепенно собрались в некое подобие лестницы, ведущей к спасению. Этим могла объясняться и оптическая иллюзия Хоума, когда он якобы видел белую волну, которая то поднималась, то опускалась, пока наконец не застыла на месте. Как бы то ни было, сейчас на краю утеса стоял живой Гидеон Уайз, из плоти и крови, с белыми волосами, в белой от меловой пыли простоватой деревенской одежде и с таким же белым и простоватым лицом деревенского фермера, которое в ту минуту казалось намного менее грубым, чем обычно. Возможно, миллионерам бывает полезно простоять сутки на каменной ступеньке у подножия вечности. Во всяком случае, он не только снял все обвинения против обвиняемого, но и дал показания, которые значительно изменили понимание всего дела. Он заявил, что Хоум вовсе не сбрасывал его с обрыва, а что ломкие камни под его весом просто рассыпались у него под ногами и что поэт даже сделал какое-то движение, чтобы спасти его.
– Стоя на этом спасительном кусочке скалы внизу, – торжественным тоном произнес он, – я дал слово Господу, что прощу всех своих врагов, поэтому Всевышний посчитал бы довольно некрасивым поступком с моей стороны, если бы я не простил такой мелочи, как этот случай.
Хоума, разумеется, увели под надзором полиции, но сыщик, конечно, понимал, что надолго под стражей его, скорее всего, не оставят, и наказание, если и последует, то не будет суровым. Что ни говори, а не каждый убийца может в качестве свидетеля в свою пользу привести в зал суда свою жертву.
– Странное происшествие, – сказал Бирн, когда сыщик и остальные пошли вдоль обрыва обратно в город.
– Да, странное, – согласился отец Браун. – Но не по нашей части. И все же я бы хотел обсудить его с вами, если вы не против.
Помолчав, Бирн сказал:
– Мне кажется, вы уже думали о Хоуме, когда говорили, что кто-то рассказал не все, что знал.
– Когда я это говорил, – ответил его друг, – я думал о необычно молчаливом мистере Поттере, секретаре преждевременно оплаканного или, если так можно выразиться, уже более не покойного мистера Гидеона Уайза.
– Кстати, единственный раз, когда Поттер со мной заговорил, я решил, что это какой-то сумасшедший, – несколько удивленным голосом вставил Бирн. – Но мне даже не приходило в голову его подозревать. Он что-то говорил о какой-то тесноте.
– Да, я так и думал, что ему что-то известно, – сказал отец Браун, задумчиво. – Но я не говорил, что он замешан в этом деле… Интересно, у старика Уайза действительно хватило бы сил выбраться из той трещины самостоятельно?
– О чем это вы? – не понял репортер. – Конечно, достаточно, он же выбрался из нее. Вон он идет, живой и здоровый.
Вместо объяснений священник вдруг спросил:
– Что вы думаете о Хоуме?
– Назвать его преступником в прямом смысле, конечно, нельзя, – сказал Бирн. – Да и не похож он на убийцу, а я их немало повидал на своем веку. Что уж говорить о Нэризе. Я думаю, в душе никто из нас не считал его преступником.
– А я как раз не считал его кем-то другим, – спокойно ответил священник. – Вы можете лучше меня разбираться в преступниках, но существует другой класс людей, с которым я знаком лучше, чем вы или даже Нэриз. Я много о них знаю, мне знакомы многие их привычки.
– Другой класс людей? – теряясь в догадках, повторил Бирн. – И кто же это?
– Кающиеся грешники, – ответил отец Браун.
– Что-то я не понимаю, – нахмурился Бирн. – Вы хотите сказать, что не верите в то, что это он совершил преступление?
– В его признание, – уточнил отец Браун. – Я за свою жизнь выслушал массу признаний и не припомню, чтобы кто-нибудь сознавался в содеянном столь же искренне. Это было благородное признание, признание, вычитанное из книг. Вспомните, как он говорил о печати Каина. Человек, которого мучает совесть, который считает, что совершил нечто ужасное, не станет так говорить. Давайте представим себе обычного конторского служащего или какого-нибудь посыльного из магазина, который в ужасе думает о том, что впервые в жизни украл деньги. Неужели первая его мысль будет о том, что он совершил тот же грех, что и Варавва? Или, допустим, кто-то в страшном приступе ярости убил ребенка. Неужели он мысленно начнет углубляться в историю, пока не вспомнит об идумейском властителе по имени Ирод? Поверьте, наши преступления слишком сокровенны и прозаичны, чтобы, совершив их, мы первым делом начинали выискивать параллели в истории, каким бы уместным ни было сравнение. И почему в минуту откровения он заговорил о том, что не предаст своих сообщников, хотя одним лишь упоминанием о них он их выдал? Никто ведь и не просил от него о ком-нибудь говорить или кого-то выдавать. Нет, я не думаю, что он говорил искренне, и не отпустил бы ему этот грех. Хорошее дело, чтобы людям отпускали грехи за то, чего они не делали! – И отец Браун, повернув голову, устремил взор в морскую даль.
– И все равно мне не понятно. Что вы хотите этим сказать?! – воскликнул Бирн. – Зачем мы вообще его обсуждаем, в чем-то подозреваем, если он оправдан? Он не убивал. Он ни в чем не виновен.
Отец Браун крутанулся, как волчок, и с неожиданным и необъяснимым волнением схватил друга за рукав пальто.
– Вот именно! – возбужденно вскричал он. – Запомните это. Он не убивал. Он ни в чем не виновен. Именно поэтому он – ключ ко всей загадке.
– Умоляю, пощадите! – воскликнул Бирн.
– Я хочу сказать, – настойчиво продолжил маленький священник, – что именно невиновность Хоума доказывает его вину.
– Четкое и понятное объяснение, ничего не скажешь, – с чувством произнес журналист.
Какое-то время они стояли молча, глядя на море, потом отец Браун, усмехнувшись, сказал:
– А теперь о тесноте. Вы с самого начала ошиблись там, где ошибаются большинство газет и политиков. Вы решили, что в современном мире главная забота богачей – большевисты. Но только это дело не имеет совершенно ничего общего с большевизмом, разве что в качестве ширмы.
– Но как же это? – воспротивился Бирн. Ведь трое миллионеров были убиты…
– Нет! – звенящий строгий голос священника прозвучал, как металл. – Это не так. В этом-то все и дело. Убиты не три, а два миллионера. Третий миллионер жив и здоров. И этот третий миллионер навсегда избавлен от угрозы, которая была высказана ему в лицо, можно сказать, чуть ли не в вашем присутствии, во время того разговора в гостинице, о котором вы рассказывали. Гэллап и Стейн угрожали старомодному и упрямому скряге вытеснить его из дела, если он не войдет в их союз. Отсюда и упоминание о тесноте, разумеется.
Чуть помолчав, он продолжил:
– Да, в современном мире движение большевиков играет большую роль, и, несомненно, ему необходимо дать отпор, хотя я не очень верю в то, как вы это делаете. Только никто не замечает того, что существует еще одно движение, не менее современное и не менее активное: великое движение в сторону объединения капиталов, образования монополий и превращение всевозможных предприятий в тресты. И это тоже своего рода революция. И результат этого тот же, что и у всех революций. Люди готовы убивать, борясь как за эти идеи, так и против них, так же происходит и с большевизмом. Ставятся ультиматумы, происходят вторжения, проводятся казни. Магнаты живут, как короли. Они окружают себя телохранителями и наемными убийцами. Они посылают шпионов во вражеские лагеря. Хоум и был таким шпионом старика Гидеона в стане одного из его врагов, только использовался он против другого врага, конкурентов, которые пригрозили пустить его по миру, если он будет упорствовать в своем желании оставаться независимым.
– Только я все еще не понимаю, в чем заключалась его роль. И вообще, какой от этого был толк, – признался Бирн.
– Как же вы не видите, – с жаром вскричал отец Браун, – что они предоставили друг другу алиби!
Бирн все еще с сомнением смотрел на него, хотя во взгляде уже начинало появляться понимание.
– Это я и имел в виду, – тем временем продолжал священник, – когда говорил, что их невиновность доказывает вину. Большинство людей решило бы, что они не могут быть замешаны в остальных двух преступлениях, потому что были участниками третьего. Но на самом деле, они были замешаны в остальных двух, потому что никакого третьего преступления не было. Слов нет, это достаточно странное, даже невероятное алиби. Невероятное, и потому неопровержимое. Конечно, мало есть таких людей, кто, слыша, как человек сознается в убийстве, усомнится в его искренности. Когда кто-то прощает своего убийцу, поневоле считаешь, что он делает это от души. Никому и в голову не придет, что ничего этого на самом деле не происходило, что первому нечего бояться, а второму нечего прощать. Выдуманная ими история привязала их к этому месту. Но в ту ночь их здесь не было, потому что в это время Хоум убивал в лесу старика Гэллапа, а Уайз душил маленького еврея в его римской бане. Поэтому я и задумался, действительно ли Уайз настолько силен, чтобы самостоятельно выбраться из той расселины.
– А с расселиной этой они вообще-то хорошо придумали, – с сожалением в голосе произнес Бирн. – Она и в природу вписывается, и выдумка их благодаря ей казалась такой убедительной.
– Слишком убедительной, – покачал головой отец Браун. – Какой живописный образ: клочья пены под лунным светом, собирающиеся в призрачную фигуру. И как поэтично… Хоум – подлец и негодяй, но нельзя забывать, что, как многие другие подлецы и негодяи до него, он еще и поэт.
Собака-прорицатель
– Да, – сказал отец Браун, – я люблю собак. Собака прекрасное существо, если только ее не превращают в кумира.
К сожалению, те, кто много и хорошо говорит, не всегда умеют слушать. Иногда их талант оборачивается своего рода тупостью. Собеседником отца Брауна был его друг, молодой человек по фамилии Фиеннс. У этого неиссякаемого источника всяческих историй и кладезя всевозможных задумок были голубые пытливые глаза и пшеничного цвета зачесанные назад волосы, которые выглядели так, будто зачесывала их не только обыкновенная расческа, но и все ветры мира. И все же он на какое-то время прервал поток слов, в удивлении воззрившись на священника.
– Вы хотите сказать, что люди слишком много с ними возятся? – наконец произнес он. – Что ж, даже и не знаю, что сказать. По-моему, это прекрасные существа, иногда мне даже кажется, что они знают намного больше, чем мы.
Отец Браун ничего не сказал, он продолжал рассеянно и нежно гладить по голове большого ретривера.
– Кстати, – Фиеннс снова вернулся к прерванному монологу, – а ведь в том деле, с которым я к вам хочу обратиться, тоже присутствовала собака. Вы, наверное, слышали про «Убийцу-невидимку»? Это странная история, но, на мой взгляд, самым странным в ней является как раз собака. Да, понятно, загадочное преступление, неясно, каким образом мог быть убит старый Дрюс, если в беседке кроме него никого не было, и все такое, но…
Рука, ласкающая собаку, на миг прекратила равномерное движение, и отец Браун невозмутимо произнес:
– Так это произошло в беседке!
– А я думал, вы из газет уже все знаете, – снова несколько удивился Фиеннс. – Подождите-ка, у меня, кажется, где-то с собой вырезка, там все подробно описано.
Он выудил из кармана обрывок газетного листа и передал священнику, который сразу принялся читать, подслеповато поднеся его к глазам одной рукой, а другой продолжая гладить пса. Со стороны он казался воплощением той притчи о человеке, левая рука которого не ведает, что творит правая.
«Многие загадочные истории об убийствах в полностью закрытых помещениях и об убийцах, покидающих место преступления непонятным образом, оживают в памяти в связи с поразительными событиями, произошедшими в Крэнстоне, на побережье Йоркшира, где ударом кинжала в спину был заколот полковник Дрюс.
В беседку, в которой он был убит, можно попасть всего через один вход – обычную дверь, открывающуюся на главную дорожку, идущую через сад к дому. Однако, благодаря стечению обстоятельств, которые можно даже назвать странным совпадением, вышло так, что в ту роковую минуту, когда произошла трагедия, и дорожка, и сама дверь находились в поле зрения нескольких свидетелей, показания которых полностью совпадают. Беседка стоит в самом дальнем конце сада, где нет ни калиток, ни других входов или выходов. Дорожка представляет собой длинную ровную линию, обсаженную с обеих сторон высокими дельфиниумами, которые растут так близко друг к другу, что любой шаг с дороги непременно оставил бы следы. К тому же и дорожка, и ряды растений заканчиваются у самой двери беседки, так что никто не мог побывать там и остаться незамеченным. Другого способа проникнуть в беседку, судя по всему, не существует.
Из показаний Патрика Флойда, секретаря убитого, следует, что с той секунды, когда полковник Дрюс в последний раз показался в дверях беседки, до того времени, когда тот был обнаружен мертвым, он находился в месте, откуда открывается вид на весь сад, – он стоял на верхней ступеньке лестницы, подстригая живую изгородь. Дженет Дрюс, дочь покойного, подтверждает это, указывая, что сидела все время на террасе дома и видела работающего Флойда. Это, в свою очередь, также подтверждается Дональдом Дрюсом, ее братом, который, поздно проснувшись, смотрел на сад, стоя в халате у окна своей спальни. И последнее: их рассказ согласуется с показаниями доктора Валантена, соседа, зашедшего на террасу поговорить с мисс Дрюс, и мистера Обри Трейла, адвоката полковника, который, вероятно, был последним, кто видел его живым за исключением, надо полагать, самого убийцы.
Все они сходятся на том, что события развивались следующим образом: примерно в половине четвертого мисс Дрюс прошла по садовой дорожке, чтобы спросить отца, когда он будет пить чай, но тот ответил, что чая не хочет и ожидает Трейла, своего адвоката, и попросил, когда он придет, направить его к нему в беседку. Девушка ушла и по дороге встретила Трейла, которому и передала, что отец ожидает его в беседке, куда тот и направился. Спустя примерно полчаса он вышел из нее, в дверях показался и полковник, который пребывал в полном здравии и даже был весел. С утра он был несколько расстроен после незначительной размолвки с сыном, однако позже настроение вернулось к нему, о чем свидетельствуют и другие лица, повидавшиеся с ним в течение дня, в том числе и два его племянника. Однако, поскольку в то время, когда произошла трагедия, они отправились на прогулку и находились далеко от этого места, показания их в качестве свидетельских не рассматриваются. Известно, что полковник находился в натянутых отношениях с доктором Валантеном, но этот господин заходил в дом ненадолго, лишь для того, чтобы перемолвиться с дочерью покойного, к которой, как говорят, неравнодушен.
Адвокат Трейл утверждает, что оставил полковника в беседке одного, и это подтверждает Флойд, который, имея возможность обозревать сад с высоты, не видел, чтобы кто-нибудь еще входил в беседку через единственную дверь. Спустя десять минут мисс Дрюс снова вышла в сад и, не дойдя до конца дорожки, увидела отца, который лежал на полу в своем белом полотняном пиджаке. Она вскрикнула, чем привлекла внимание остальных. Когда заглянули в беседку, мертвый полковник лежал рядом с плетеным креслом, которое тоже было опрокинуто. Доктор Валантен, еще не успевший уйти, определил, что смертельная рана нанесена чем-то вроде стилета. Клинок вошел пониже лопатки и пронзил сердце. Полиция обыскала окрестности, но подобное оружие не обнаружила».
– Значит, полковник Дрюс был в белом пиджаке? – произнес отец Браун, откладывая газету.
– Он привык так ходить в тропиках, – удивился странному вопросу Фиеннс. – Он там в разные переделки попадал (он сам так рассказывал), и мне почему-то кажется, что Валантена он недолюбливал как раз из-за того, что тот тоже в тропиках бывал. Хотя все равно, это не вносит никакой ясности в нашу головоломку. В газете все описано достаточно точно и подробно. Самой трагедии я не видел (я имею в виду, что не присутствовал там, когда обнаружили труп), поскольку гулял в это время с его племянниками и собакой, той самой, о которой хотел вам рассказать. Зато я видел сцену преступления, все, как описано в газете: прямая аллея с голубыми цветочками по бокам, темнеющий в ее конце вход в беседку, видел идущего по дорожке адвоката в черном костюме и шелковой шляпе и рыжую голову стоящего на лестнице секретаря, который подстригал ветки садовыми ножницами. Такую голову нельзя не заметить с любого расстояния, так что, если уж люди говорят, что она была там, в этом можно не сомневаться.
Этот рыжий секретарь, Флойд, – вообще любопытная личность, разбитной парень, который вечно выполняет за кого-то чужую работу, как в тот день, например, когда он взялся садовничать. По-моему, он американец, по крайней мере у него американский взгляд на жизнь, или, как у них там говорится, точка зрения.
– А адвокат? – спросил отец Браун.
Фиеннс помолчал, а потом очень медленно (что было для него достаточно необычно) сказал:
– Трейл показался мне удивительным человеком. В своем черном костюме он выглядел почти как пижон, хотя и франтом никогда не был. У него длинные пышные черные бакенбарды, которых никто не носит, наверное, с викторианских времен. Лицо довольно приятное, но строгое, манеры тоже сдержанные, правда, каждую минуту он чему-то улыбается, и когда показываются его зубы, тут всю его строгость как рукой снимает и вид у него делается какой-то подхалимский. Может, он просто стесняется, потому что при этом руки у него так и тянутся к галстуку с булавкой, которые у него тоже, как и он сам, красивые, но какие-то необычные. Если уж и подозревать кого-то… Хотя, что толку? Все равно ведь то, что произошло, иначе как невозможным и не назовешь. Никто не знает, кто это сделал. Никто не понимает, как это вообще могло произойти. Есть разве что одно исключение. Поэтому-то, кстати, я и заговорил об этом деле. Собака знает, кто убийца.
Отец Браун вздохнул и, думая о чем-то своем, произнес:
– Вы были там в гостях у своего друга, Дональда, верно? Но он не пошел на прогулку вместе с вами.
– Нет, – улыбнувшись, ответил Фиеннс. – Шельмец лег спать под утро и проснулся только днем. Я пошел с двумя его братьями, двоюродными, они оба офицеры и только недавно из Индии вернулись. Разговор с ними получился довольно скучный. Помню, старший (Герберт Дрюс его, кажется, зовут), он знаток лошадей, только и говорил, что о кобыле, которую недавно купил, да о моральных качествах человека, который ее ему продал. А его брат Гарри все жаловался на то, как ему не повезло в Монте-Карло. Я упоминаю об этом только для того, чтобы вы понимали: в нашей прогулке не было ничего необычного. Собака – вот единственная загадка в ней.
– Какой породы собака? – уточнил священник.
– Такой же, как эта, – ответил Фиеннс. – Я поэтому и заговорил об этом случае, когда вы сказали, что не любите, если собак обожествляют. Это большой черный ретривер по кличке Нокс. К слову, подходящая кличка[53], ибо то, что он на моих глазах сделал, – загадка почище убийства. Вы, должно быть, знаете: дом и сад Дрюса стоят на берегу моря. Мы вышли на песчаный пляж и удалились примерно на милю, а потом той же дорогой отправились обратно. По пути мы миновали местную достопримечательность, Камень судьбы, который называется так потому, что стоит на другом камне так, что кажется, его пальцем тронь – равновесие нарушится, и вся эта глыба упадет вниз. Камень судьбы не такой уж высокий, но нависающий контур придает ему грозный, зловещий вид, по крайней мере мне так показалось, потому как на моих жизнерадостных спутников вся эта живописная красота, похоже, не произвела ровным счетом никакого впечатления. Хотя, может быть, это я начал что-то такое чувствовать: мы подумали, не пора ли возвращаться, чтобы поспеть к чаю, и уже тогда у меня, кажется, появилось предчувствие, что в этом деле время имеет большое значение. Ни у меня, ни у Герберта Дрюса часов не было, поэтому мы крикнули его брату, который отстал на несколько шагов, остановившись под прикрытием живой изгороди, чтобы закурить трубку. Он крикнул в ответ, что было двадцать минут пятого. В сумерках его зычный голос прозвучал неестественно громко и значительно, точно он возвестил о чем-то ужасном. То, что он сам этого не заметил, только усилило впечатление, но так всегда бывает со знамениями, а часы в тот вечер действительно сыграли важную роль. Если верить показаниям доктора Валантена, бедный Дрюс умер почти ровно в половине пятого.
В общем, они сказали, что возвращаться еще рано и мы можем еще минут десять побродить. Поэтому мы прошли немного дальше по песчаному берегу, ничем таким не занимаясь. Так, бросали в воду камни и палки, чтобы собака их приносила. Правда, на меня сгущающиеся сумерки почему-то произвели какое-то тягостное впечатление. Да еще этот Камень судьбы на душу давил. А потом случилось нечто удивительное. Нокс в очередной раз вытащил из воды тросточку Герберта, Гарри швырнул в воду свою, пес снова забежал в воду и поплыл, но я думаю, что ровно в половине пятого он неожиданно остановился, вернулся на берег, встал перед нами, а потом вдруг поднял голову и завыл. Поверите, более печального и жуткого воя я в жизни не слыхивал.
«Что это с ним?» – спросил Герберт, но мы не знали, что ответить. Когда вой, перешедший в скулеж, прекратился, на пустынном берегу стало ужасно тихо. Но ненадолго. Раздался крик! Женский крик, откуда-то из-за живой изгороди. Тогда мы не знали, что это, позже выяснилось, что это закричала девушка, когда увидела тело убитого отца.
– И вы, надо полагать, вернулись, – терпеливо произнес отец Браун. – Что же случилось потом?
– Я расскажу вам, что случилось потом, – мрачным голосом сказал Фиеннс. – Когда мы вернулись в сад, первым, кого мы увидели, был Трейл, адвокат. Я до сих пор так и представляю его черный костюм и черные бакенбарды на фоне голубых цветов, которые уходят вдаль сужающейся дорожкой прямо к двери беседки, за которой виднеется красное садящееся солнце и в отдалении причудливый темный силуэт Камня судьбы. Адвокат стоял лицом к закату, поэтому лицо его оставалось в тени, но я клянусь, он улыбался! Я видел его белые зубы. А Нокс, едва заметив его, бросился вперед, остановился посреди дорожки и принялся на него лаять. Он лаял злобно и истошно. Ей-богу, можно было подумать, что еще немного, и можно будет разобрать страшные проклятия в этих полных ненависти звуках. Ну, а адвокат, тот только пригнулся и припустил по дорожке к дому.
Неожиданно отец Браун вскочил, охваченный сильным волнением.
– Значит, пес указал на его виновность, да?! – вскричал он. – Собака-прорицатель вынесла свой приговор. И вы наверняка обратили внимание, какие птицы в это время пролетали над вами? Может быть, вы заметили, в какую сторону они сворачивали? Вы у авгуров справились, какие жертвы приносились богам? Я надеюсь, вы не забыли вспороть собаке брюхо и обследовать ее внутренности? Вот они ваши варварские научные методы, которыми вы пользуетесь, когда хотите лишить человека жизни и чести!
С трудом справившись с удивлением, Фиеннс промолвил:
– Что с вами? Что я такого натворил на этот раз?
Тут в глазах священника появилось странное удивленное и взволнованное выражение, выражение, которое появляется в первую секунду на лице человека, когда он, натолкнувшись в темноте на столб, первым делом задумывается, не ушибся ли он.
– О, простите меня! – воскликнул он с искренним сожалением в голосе. – Извините за эту грубость. Умоляю, простите.
Фиеннс посмотрел на священника с любопытством.
– Иногда мне кажется, что вы – величайшая загадка из всех, – сказал он. – И все же, если вы не верите в загадку собаки, по крайней мере вы должны поверить в загадку человека. Вы ведь не станете отрицать, что в тот самый миг, когда собака, выбравшись из воды на берег, завыла, ее хозяин пал жертвой какой-то неведомой силы, которой ни один смертный человек не может ни объяснить, ни даже представить. А что до адвоката, тут ведь дело не только в собаке, есть и другие любопытные детали. Мне вообще он показался скользким типом. И эта его вечная улыбочка!.. Подозрительный он какой-то. Одна из его привычек, кстати сказать, навела меня на определенные мысли. Вы же знаете, что доктор и полиция оказались на месте очень скоро. Валантен тогда уже ушел, но его вернули, и он сразу же позвонил куда следует. Все это, учитывая, что дом стоит на отшибе, людей в нем было не много и пространство было ограниченное, сделало возможным обыск всех, кто мог находиться в это время поблизости. И действительно, обыскали всех и очень тщательно, потому что искали орудие убийства. Более того, дом, сад и берег были буквально прочесаны, и тоже без толку. Исчезновение стилета стало почти такой же непостижимой загадкой, как исчезновение самого убийцы.
– Исчезновение кинжала, – произнес отец Браун, кивая. Он как будто неожиданно увлекся рассказом.
– Так вот, – продолжил Фиеннс, – я уже упоминал про его привычку вечно хвататься за галстук и булавку… Особенно за булавку. Его булавка, как и он сам, выглядит старомодной и чересчур броской. В нее вделан камень с концентрическими разноцветными кругами, чем-то похожий на глаз. И меня до того раздражало, что он уделяет этой булавке столько внимания, что в конце концов он стал казаться мне похожим на циклопа с единственным глазом посередине. Но булавка была не только большой, но и длинной. У меня возникла мысль, что он так волнуется из-за нее, потому что она на самом деле даже длиннее, чем выглядела. И в длину не короче стилета!
Отец Браун снова задумчиво кивнул.
– Другие предположения насчет оружия были? – спросил он.
– Было одно, – ответил Фиеннс. – От одного из младших Дрюсов, двоюродных братьев, я имею в виду. Ни Герберт, ни Гарри поначалу не производили впечатление людей, которые могут оказать хоть какую-то помощь в научном расследовании. Но если Герберт – типичный тяжелый драгун, украшение и гордость своего конногвардейского полка, и ничто, кроме лошадей, его не интересует, то его младший брат Гарри служил в индийской полиции и кое-что понимает в таких вещах. Можно даже сказать, что по-своему он даже очень умен… Наверное, даже слишком умен – он оставил службу в полиции из-за того, что отмежевался от бюрократической волокиты и стал действовать на свой страх и риск. Короче говоря, он был чем-то вроде сыщика, изголодавшегося по работе, поэтому и накинулся на это дело с рвением профессионала. У нас с ним даже возник спор по поводу оружия. Спор, который привел к чему-то новому. Началось все с того, что он заявил, будто я неправильно описываю поведение собаки. Она, мол, не лаяла, а рычала на Трейла.
– И в этом он был прав, – заметил священник.
– Этот парень к тому же заявил, что, раз уж на то пошло, Нокс и раньше рычал на людей. В том числе и на секретаря Флойда. На это я возразил, что его аргумент опровергает сам себя, потому что преступление это не могли совершить двое или трое, и меньше всего стоит подозревать Флойда, этого невинного мальчишку, рыжая голова которого к тому же все время торчала над кустами у всех на виду.
«Я знаю, что определенные трудности есть, – сказал мне мой коллега. – Вы не могли бы пройти со мной по саду? Хочу показать вам что-то такое, чего, похоже, никто не заметил». Это происходило в день убийства, сразу после того, как обнаружили тело. Стремянка все еще стояла на том же месте, и рядом с ней мой проводник остановился, нагнулся и поднял из высокой травы какой-то предмет. Это оказались садовые ножницы, которыми пользуются, чтобы подстригать кусты, и на одном из лезвий было пятнышко крови.
На минуту стало тихо, а потом отец Браун неожиданно произнес:
– Для чего приходил адвокат?
– Он уверяет, что полковник послал за ним, собираясь изменить завещание, – ответил Фиеннс. – И, раз уж об этом зашел разговор, я должен упомянуть еще об одной вещи, связанной с изменением завещания. Видите ли, завещание не было подписано в беседке в тот день.
– Я так и думал, – сказал отец Браун. – Ведь для этого требуется присутствие двух свидетелей.
– Адвокат приехал за день до этого, тогда оно и было подписано. Однако на следующий день старик засомневался насчет одного из свидетелей.
– Кто выступил свидетелем? – спросил отец Браун.
– В этом-то и дело! – возбужденно воскликнул его друг. – Свидетелями были Флойд, секретарь, и этот доктор Валантен, хирург заграничный или кто он там. И эти двое, представьте, поссорились. Надо сказать, что секретарь – человек довольно назойливый, большой любитель вмешиваться не в свои дела. Он из той породы горячих сорвиголов, чей пыл и темперамент, к сожалению, оборачиваются склонностью к кулачным боям и жуткой подозрительностью. Как правило, они сомневаются в людях, а не доверяют им. Такие рыжеволосые взрывные люди чаще всего безгранично доверчивы или беспредельно недоверчивы, а иногда в них уживается и первое и второе. К тому же он не только на все руки мастер, так еще и знает все лучше всех. Привычка у него такая: поучать, да при этом еще и настраивать людей друг против друга. Все это надо учитывать, если разбирать, почему он стал подозревать Валантена, но в данном конкретном деле, похоже, за всем этим действительно что-то есть. Флойд сказал, что фамилия Валантена на самом деле не Валантен. Сказал, что раньше уже встречал доктора и тогда его звали де Виллон, и поэтому – это он так говорит – завещание полковника можно признать недействительным. Ну и, разумеется, при этом Флойд не преминул объяснить адвокату, что прописано в законах по этому поводу. Они из-за этого жутко поссорились.
Отец Браун рассмеялся.
– Такое часто происходит между свидетелями, которые заверяют завещание, – сказал он. – Это говорит о том, что им ничего не перепало. Ну а что доктор Валантен? Я не сомневаюсь, что этот секретарь-всезнайка знал, как зовут доктора, лучше, чем сам доктор. Хотя даже доктор мог дать какую-нибудь информацию.
Фиеннс на миг задумался, а потом ответил:
– Доктор Валантен отнесся к этому довольно странно. Доктор – вообще довольно странный человек. Выглядит он ярко, но как-то необычно, по-иностранному. Он молод, но носит бороду, стриженную квадратом, а лицо у него очень бледное, ужасно бледное… и ужасно серьезное. В глазах – постоянно какое-то напряжение, как будто он не хочет носить очки, хотя ему это нужно, или он испытывает головную боль от малейшей мысли. Но внешне он вполне привлекателен и одевается всегда очень строго: цилиндр, черный костюм, в петлице – маленькая красная розетка. Правда, держится он прохладно и даже высокомерно и имеет привычку пристально смотреть на собеседника, что очень сбивает с толку. Так вот, когда его обвинили в том, что он поменял фамилию, он сначала замер, уставился перед собой, точно сфинкс, а потом усмехнулся и сказал, что вот у американцев-де не бывает таких фамилий, которые можно менять. Тут-то полковника и проняло. Он раскричался на доктора, наговорил ему всяких грубостей, и по большей части из-за того, что доктор намеревается в будущем стать членом его семьи. Но, если честно, я бы все это не стал держать в памяти, если бы не несколько слов, случайно услышанных позже, утром в день убийства. Не хочется мне много об этом распространяться, потому что они не были предназначены для посторонних ушей, и узнай кто-нибудь, что я вам об этом рассказываю, меня могут назвать шпионом и, попросту говоря, обвинить в том, что я их специально подслушал. Когда мы с двумя братьями и собакой подходили к главным воротам, я услышал тихие голоса и понял, что это доктор Валантен и мисс Дрюс ненадолго уединились в тени дома, в тихом уголке за рядом цветущих растений. Они громко шептались, иногда чуть ли не переходя на сдавленный крик. Короче говоря, свидание влюбленных закончилось ссорой. Произносились такие слова, которые вообще-то не принято передавать посторонним, но в данных печальных обстоятельствах я не имею права об этом умолчать. Несколько раз они заговорили об убийстве. Девушка, кажется, умоляла его не убивать кого-то или говорила, что подстрекательство не должно стать поводом для убийства. Согласитесь, о таком не часто разговаривают с джентльменом, который заглянул на чашечку чая.
– А известно ли вам, – спросил священник, – сильно ли рассердился доктор Валантен после той ссоры секретаря с полковником? Я имею в виду, когда свидетели подписывали завещание.
– О, он был и вполовину не так зол, как секретарь, – ответил Фиеннс. – Когда завещание подписали, секретарь ушел оттуда злой как черт.
– А теперь, – сказал отец Браун, – давайте поговорим о самом завещании.
– Полковник был очень богатым человеком, и завещание его было серьезным делом. Тогда Трейл не стал нам рассказывать, какие изменения были внесены в него, но недавно, точнее, не далее как этим утром, я услышал, что большая часть денег, которая раньше должна была отойти сыну, теперь достанется дочери. Я ведь уже рассказывал вам, что Дрюс жутко злился на моего приятеля Дональда из-за его легкомысленного образа жизни.
– Вопрос метода заслонил вопрос мотива, – задумчиво заметил отец Браун. – Получается, что именно в то время смерть полковника была выгодна мисс Дрюс.
– Боже правый! Да как же вы можете такое говорить?! – вскричал Фиеннс, уставившись на священника округлившимися глазами. – Вы что, в самом деле, предполагаете, будто…
– Она собирается выйти замуж за доктора Валантена? – прервал его отец Браун.
– Кое-кто возражает против этого брака, – сказал его друг. – Но в семье Дрюсов его уважают. Он прекрасный хирург и предан своему делу.
– Настолько, что, навещая девушку, захватывает с собой хирургические инструменты? Он ведь должен был пользоваться каким-нибудь ланцетом, а попасть домой за это время он не мог.
Фиеннс вскочил и впился глазами в священника.
– Вы предполагаете, что он мог тем же ланцетом…
Отец Браун покачал головой.
– Все эти предположения пока голословны, – промолвил он. – Сейчас главное понять, не кто совершил это убийство и чем, а как оно было совершено. Подозреваемых достаточно, орудий убийства – хоть отбавляй: булавки, ножницы, ланцеты. Но как кто-то попал в беседку? Как туда могла проникнуть та же булавка?
Говоря, он внимательно глядел в потолок, но когда были произнесены последние слова, брови его вздернулись, точно он увидел там какую-то необычную муху.
– Хорошо, и что же делать? – поинтересовался молодой человек. – У вас ведь богатый опыт. Что бы вы посоветовали?
– Боюсь, что вряд ли сейчас я вам буду полезен, – вздохнув, ответил отец Браун. – Я ничего не могу советовать, не побывав на месте, не повидав людей. В данный момент можно лишь продолжать следствие. Насколько я понимаю, ваш друг из индийской полиции сейчас ведет собственное расследование. Надо бы мне съездить туда и справиться, как идут дела. Посмотреть, чего он, как частный сыщик, стоит. Вполне вероятно, что он уже раскопал что-нибудь новое.
Когда его гости – двуногий и четвероногий – удалились, отец Браун взял ручку и вернулся к прерванному занятию, составлению плана курса лекций об энциклике Rerum Novarum[54]. Работа была объемной и потребовала многих переделок, поэтому спустя пару дней он все еще трудился над ней, когда в комнату, виляя хвостом, снова ворвался большой черный пес и запрыгнул к нему на колени, всячески выражая свою радость и волнение. Хозяин собаки, который показался вслед за ней, был взволнован не меньше, хоть и не разделял радости своего питомца. Волнение его было иного сорта, поскольку голубые глаза его вылезали из орбит, а лицо было бледным как мел.
– Вы мне посоветовали узнать, чем занимался Гарри Дрюс, – безо всякого вступления отрывисто сказал он. – Знаете, что он сделал? – Священник не ответил, поэтому молодой человек продолжил, раздельно выговаривая слова: – Он покончил с собой.
Губы отца Брауна лишь слегка пошевелились, и слова, слетевшие с них, не имели ничего общего ни с этим событием, ни с этим миром.
– Иногда вы меня пугаете! – сказал Фиеннс. – Вы что… ожидали этого?
– Я не отбрасывал этой возможности, – произнес отец Браун. – Поэтому и просил вас узнать, что он делал. Я надеялся, что вы не опоздаете.
– Я нашел его, – хриплым голосом начал рассказывать Фиеннс. – Никогда не видел ничего более отвратительного и жуткого. Я снова зашел в тот старый сад и буквально почувствовал, что что-то произошло. Что-то изменилось, уже после убийства. Цветы все так же обрамляли синими гроздьями темную дверь старой серой беседки, но я видел в них синих бесов, пляшущих у входа в черную пещеру, ведущую в подземный мир. Я осмотрелся по сторонам, все как будто оставалось на своих местах, но у меня появилось ощущение, будто само небо поменяло свои очертания. А потом я увидел. За живой изгородью сада на фоне моря всегда был виден Камень судьбы. Теперь его не было!
Отец Браун поднял голову и стал внимательно прислушиваться.
– Понимаете, это выглядело так, будто со своего места ушла гора, или Луна свалилась с неба, хотя я, конечно же, знал, насколько Камень неустойчив и что он мог в любую минуту упасть от малейшего прикосновения. Тут меня словно осенило, я как ветер помчался по садовой дорожке и дальше напрямик к тому месту, проломив живую изгородь, точно она была не прочнее паутины. Вообще-то изгородь эта не слишком прочная, хотя защищает не хуже стены из-за того, что такая ровная и так аккуратно подстрижена. На берегу я увидел огромную глыбу, рухнувшую со своего пьедестала, а под ней – несчастного Гарри Дрюса. Одна рука его была согнута и как будто обхватывала камень. Выглядело это так, словно он сам его на себя натащил. А рядом, на темном влажном песке, большими кривыми буквами он написал: «Камень судьбы пал на дурака».
– И все из-за завещания полковника, – заметил отец Браун. – Молодой человек поставил все на недовольство полковника Дональдом. Особенно после того, как дядя пригласил его к себе в тот же день, что и адвоката, и так тепло приветствовал. Иначе ему грозил полный крах, ведь он потерял работу в полиции и проигрался до нитки в Монте-Карло. И осознав, что убийство родственника было напрасным, свел счеты с жизнью.
– Погодите! – удивленно воскликнул Фиеннс. – Я не поспеваю за вашей мыслью.
– И, к слову, о завещании, – спокойным голосом продолжал священник. – Пока я не забыл, или пока мы не перешли к более серьезным вопросам. Мне кажется, у этой истории с изменением фамилии существует очень простое объяснение. Я, по-моему, раньше уже слышал обе фамилии. Этот доктор в действительности французский аристократ маркиз де Виллон. Но еще он – пламенный республиканец, поэтому отказался от титула и взял себе старую забытую родовую фамилию. «Европа десять дней гадала, кто такой гражданин Рикетти»[55].
– О чем это вы? – недоуменно спросил молодой человек.
– Не обращайте внимания, – ответил священник. – В девяти случаях из десяти фамилию меняют в неблаговидных целях, но на сей раз это было сделано ради идеи. В этом и смысл его саркастического замечания насчет американцев, у которых нет фамилий, то есть титулов. В Англии маркиза Хартингтона никогда не называют мистером Хартингтоном, но во Франции маркиза де Виллона можно называть месье де Виллон. Так что это вполне могло сойти за изменение фамилии. Ну, а что до разговоров об убийстве, мне кажется, это тоже французский этикет. Доктор говорил о том, что вызовет Флойда на дуэль, а девушка пыталась переубедить его.
– Так вот оно что! – протянул Фиеннс. – Теперь понятно, что она имела в виду.
– И что же? – улыбнулся его друг.
– Это случилось перед тем, как я нашел тело несчастного. Только из-за такого потрясения я совершенно позабыл об этом. Трудно, знаете ли, вспоминать о романтических идиллиях, когда на твоих глазах разворачивается трагедия. Идя по аллее, ведущей к старой беседке, я встретил дочь полковника с доктором Валантеном. Она, конечно же, была в трауре, ну а он и так всегда черное носит, как будто на похороны собирается, только лица у них были такие, что траурными я бы их не назвал. Никогда еще я не видел, чтобы лица так светились, как у них. Они остановились, поздоровались со мной, тут она мне и сообщает, что они поженились и жить будут в небольшом домике на окраине города, где у доктора своя практика. Я, понятно, удивился, поскольку знал, что по завещанию собственность полковника доставалась ей, и постарался деликатно намекнуть ей об этом: сказал, что иду в дом ее отца и думал встретить ее там. Но она только рассмеялась: «Мы от этого всего отказались. Мой муж не любит богатых наследниц». И я был поражен, узнав, что они действительно настояли на том, чтобы все наследство снова было возвращено несчастному Дональду. Надеюсь, от подобного сюрприза он не потеряет голову. Вообще-то его никто не воспринимал серьезно, он был очень юн, и отец его не отличался особенным умом, но именно в связи с этим она сказала нечто такое, чего я тогда не понял, но сейчас вижу, что смысл ее слов сводится к тому же, о чем говорите вы. Гордо вздернув головой, она заявила: «Надеюсь, теперь этот рыжий мальчишка успокоится насчет завещания. Неужели он и впрямь думает, что мой муж, ради своих принципов отказавшийся от герба и титула, принадлежавших его роду со времен Крестовых походов, мог убить старика в беседке ради его наследства?» Потом она рассмеялась и добавила: «Мой муж никого не убивает, только если это не связано с его профессией. Он даже не послал секундантов к секретарю». Теперь-то я, разумеется, понимаю, о чем она говорила.
– Часть ее слов я тоже понимаю, конечно, – сказал отец Браун. – Что именно она имела в виду, говоря насчет рыжего мальчишки и завещания?
Фиеннс улыбнулся.
– Жаль, что вы никогда не видели секретаря, отец Браун. Вам бы понравилось наблюдать, как он заставляет все гудеть, как он это называет. Он похороны превратил чуть ли не в праздник. В доме, где должна царить священная тишина, у него дым стоит коромыслом. После того как стряслась беда, он вообще разошелся не на шутку. Его, похоже, уже ничто не удержит. Вы помните, я рассказывал вам, как он работал в саду вместо садовника и поучал адвоката, как вести юридические дела? Можете не сомневаться, он и хирурга поучал, как проводить операции, ну а если учесть, что хирургом тем был доктор Валантен, можно догадаться, чем это закончилось: он обвинил его не только в неумелости, но и кое в чем похуже. Секретарь почему-то вбил в свою рыжую голову, что это доктор убил полковника. Когда прибыла полиция, он был неподражаем. Нужно ли говорить, что Флойд вел себя, как величайший в мире сыщик? Шерлок Холмс во всем его язвительном интеллектуальном величии не возвышался над Скотленд-Ярдом больше, чем личный секретарь полковника Дрюса, наблюдавший за работой полиции в доме полковника. Поверьте, это стоило видеть! Он расхаживал с умным видом по поместью, потряхивая рыжей шевелюрой, а когда его о чем-то спрашивали, отвечал быстро и грубовато, точно его отрывают от важнейшего занятия. Наверняка подобное поведение секретаря и рассердило дочь Дрюса. Разумеется, у него возникла собственная версия. Хотя такие версии скорее подходят для книг детективного жанра, чем для реальности. Да Флойд и сам больше похож на персонажа какой-нибудь книги. Читать о нем, скажу я вам, намного веселее и приятнее, чем иметь с ним дело наяву.
– В чем заключалась его версия? – спросил священник.
– Больше шума, чем толку, – невесело усмехнулся Фиеннс. – Если хотя бы часть этого соответствовало правде, это была бы грандиозная догадка. Он заявил, что полковник-де был еще жив, когда его нашли в беседке, а доктор убил его хирургическим инструментом, когда разрезал одежду.
– Понятно, – сказал священник. – Надо полагать, лежа на грязном полу лицом вниз, полковник просто отдыхал после обеда.
– Поразительно, чего можно достичь напористостью, – продолжил рассказчик. – Флойд наверняка раздул бы эту историю до небес, обошел бы все газеты и добился бы, чтобы доктора задержали и допросили, если бы вся его версия не разлетелась вдребезги после того, как было обнаружено тело под Камнем судьбы. На этом круг замкнулся. Я думаю, что самоубийство можно считать почти прямым признанием. Хотя никто и никогда уже не узнает, как все было в действительности.
Несколько секунд никто не произносил ни звука, а потом заговорил священник:
– Мне кажется, я знаю, как все было в действительности, – со скромным видом промолвил он.
Фиеннс вздрогнул.
– Послушайте, – недоверчиво произнес он, – да как же вы можете знать, как все было в действительности, или утверждать, что знаете, если сидите тут в тысяче миль от того места и занимаетесь сочинением проповедей? Вы что, всерьез хотите сказать, будто знаете, что на самом деле произошло? Если это так, на чем основана ваша версия? Что навело вас на нее?
Отец Браун, охваченный необычным для него волнением, вскочил со стула, и первое произнесенное им слово прозвучало громко и отрывисто, как выстрел:
– Собака! – воскликнул он. – Разумеется, собака. У вас в руках с самого начала был ключ ко всему делу. Вам нужно было лишь внимательнее присмотреться к собаке, когда она вышла из воды.
Фиеннс удивился еще больше.
– Но вы же сами говорили, что мои мысли насчет собаки – это чепуха и что собака не имеет к делу никакого отношения.
– Собака имеет самое прямое отношение к этому делу, – сказал отец Браун, – что вы и сами бы поняли, если бы, глядя на собаку, видели собаку, а не Господа Бога, творящего суд над людьми.
На миг он смущенно замолчал, а потом извиняющимся тоном продолжил:
– Понимаете, дело в том, что я очень люблю собак. Мне показалось, что за всем этим жутковатым ореолом предрассудков, связанных с собаками, никто не подумал о самом несчастном псе. Взять, к примеру, такую, казалось, незначительную деталь, как то, что собака лаяла на адвоката и рычала на секретаря. Вы спрашиваете, как мог я догадаться о чем-то, находясь за тысячу миль? В основном благодаря вам. Вы описали людей так хорошо, что мне не составило труда распознать типы. Вот, например, Трейл: он часто хмурится и неожиданно улыбается, имеет привычку крутить в пальцах разные предметы, в особенности те, что расположены у горла. Чаще всего такие люди бывают нервными, их легко смутить. Не удивлюсь, если разбитной секретарь Флойд оказался бы нервным и несдержанным человеком. Эти американские проныры часто такими бывают, иначе бы он, услышав крик Дженет Дрюс, не порезался бы садовыми ножницами и не выронил бы их.
Собаки ненавидят нервных людей. Не знаю, может быть, человеческая нервность передается собакам, или собака, которая всего-навсего животное, так проявляет свою злобу, а может, все дело в том, что ее собачье тщеславие (а оно колоссально) просто не выносит, когда пес видит, что его не любят. В любом случае, когда бедный Нокс бросался на этих людей, в этом не было ничего такого, разве что этим он показывал, что не любит их, так как они боятся его. Далее. Я-то знаю, вы очень умный человек, и никто в здравом уме не станет потешаться над настоящим умом. Но мне иногда, например, кажется, что вы слишком умны, чтобы понимать животных. Иногда вы слишком умны, чтобы понимать других людей. Особенно, когда они поступают примитивно, почти как животные. Животные – существа очень прямолинейные, они живут в мире простоты и естественности. Возьмите этот случай: собака лает на человека, и человек убегает. Вам не хватает простоты разума, чтобы понять: собака лаяла, потому что ей не понравился этот человек, а человек убегал, потому что испугался собаки. Иных мотивов у них не было, да их и не требовалось. Вы же привносите сюда психологические загадки и наделяете собаку сверхчувственным видением, превращая ее в своего рода глас судьбы. Вам кажется, что тот человек бежал, увидев в собаке не собаку, а палача, готовящего ему петлю. И все же, если вдуматься, вся эта глубинная психология совершенно невероятна. Если бы собака могла осознанно увидеть в человеке убийцу своего хозяина, она не стала бы голосить, как приглашенный на пикник викарий, а вцепилась бы ему в горло. С другой стороны, неужто вы думаете, что человек настолько жестокий и бессердечный, что мог убить своего старого друга и после этого улыбаться его родным, на глазах у дочери убитого и врача, производившего осмотр жертвы, мог, услышав собачий лай, раскаяться и испытать такие угрызения совести, которые заставили бы его бежать оттуда без оглядки? Он мог почувствовать в этом трагическую иронию, это могло потрясти его, как любая другая мелочь, но он не пустился бы наутек от того единственного свидетеля, который, как он знал, не сможет заговорить. Люди ведут себя так, когда боятся не трагической иронии, а острых зубов. Все намного проще, чем вам кажется.
Однако что касается случая на берегу, тут все намного интересней. Судя по вашему рассказу, здесь в самом деле не все ясно. Я не понял, почему собака бросалась в воду и выбегала на берег – собаки обычно так себя не ведут. Если Нокс был чем-то сильно расстроен, он вообще не стал бы доставать из воды палку. Скорее, он бы начал рыскать по берегу, принюхиваясь в том направлении, откуда почувствовал зло. Но, насколько подсказывает мне мой опыт, если собака за чем-то бежит (за камнем, за брошенной палкой, за кроликом), остановить ее может лишь одно – строгая команда, да и то не всегда. То, что пес мог свернуть с пути из-за того, что у него поменялось настроение, кажется мне совершенно немыслимым.
– Но он действительно развернулся, – упрямо возразил Фиеннс, – и вышел из воды без палки.
– Он вернулся без трости по самой простой причине, – ответил священник. – Он ее не нашел. И скулил он, потому что не смог ее найти. Когда такое происходит, это действительно может заставить собаку скулить. Дело в том, что собаки – ужасные формалисты. Им так же важна точность в соблюдении правил игры, как для детей важна точность в пересказе сказки. В тот раз правила игры нарушились, и он вернулся, чтобы пожаловаться на поведение палки, ведь до тех пор подобное никогда не случалось. Еще никогда достойнейший и благородный пес не подвергался подобному отношению со стороны грязной старой трости.
– Чем же не угодила ему эта трость? – улыбнувшись спросил молодой человек.
– Она утонула, – просто ответил отец Браун.
Фиеннс ничего не сказал. Поэтому священник заговорил снова.
– Она пошла на дно, потому что это была не простая трость. Это был тонкий стальной клинок с острейшим концом, спрятанный в тончайшие деревянные ножны. Я не припомню, чтобы когда-нибудь убийца избавлялся от окровавленного орудия убийства таким простым и в то же время изобретательным способом – он забросил его в море, играя с собакой.
– Кажется, я начинаю вас понимать, – признался Фиеннс. – Но если даже полковник был убит этой саблей, для меня полнейшая загадка, как это было сделано.
– Для меня это не такая уж загадка, – ответил отец Браун. – В самом начале, как только вы произнесли слово «беседка», у меня возникли определенные подозрения. А когда вы сказали, что Дрюс был в белом пиджаке, я понял, что не ошибся. Все искали короткий стилет, поэтому не подумали об этом. Но, если в ход было пущено оружие с длинным, как у рапиры, клинком, тут нет ничего невозможного.
Он откинулся на спинку стула и устремил взгляд в потолок, как человек, готовящийся вернуться в памяти к своим старым мыслям.
– Все эти детективные рассказы, наподобие «Тайны желтой комнаты»[56], в которых убитых обнаруживают в запертых комнатах, куда невозможно проникнуть, не подходят для этого случая, потому что здесь мы имеем дело с беседкой. Когда речь идет о желтой комнате или о любой другой комнате, мы подразумеваем стены, однородные и непроницаемые. Но ведь беседки устроены иначе. Чаще всего, и этот случай не исключение, стены беседки представляют собой плотно соединенные, но все же отдельные ветки или полосы древесины, между которыми попадаются щели. За спиной Дрюса, когда он сидел в кресле у стены, была такая щель. К тому же сидел он не на обычном кресле, а на плетеном, и в нем тоже были отверстия. И наконец, беседка примыкает к самой живой изгороди, а вы сами говорили мне, что изгородь была тонкой. Человек, стоя за ней, мог без труда разглядеть среди переплетения веток белое пятно пиджака полковника.
Далее, что касается географии места, тут ваш рассказ был не очень вразумительным, но достаточно подробным, чтобы составить картину. Вы говорили, что Камень судьбы был не очень высоким, но потом обмолвились, что он возвышался над всем вокруг, точно горная вершина. Другими словами, он стоял рядом с дальней границей сада, поэтому вам пришлось довольно долго обходить его, чтобы дойти до этого места. Кроме того, маловероятно, чтобы юная леди завопила настолько громко, что ее вопли были слышны за полмили. Она издала обычный непроизвольный вскрик, но вы тем не менее, находясь на берегу, услышали ее. И еще, позвольте вам напомнить, что среди прочих интересных подробностей вы сообщили мне, о том, что Гарри Дрюс отстал от вас, чтобы закурить трубку у живой изгороди.
Тут Фиеннс слегка вздрогнул.
– Вы хотите сказать, что там он достал из ножен свой клинок и через переплетение веток вонзил его в белое пятно, как в мишень? Уверяю вас, вряд ли он мог так уж рассчитывать, что попадет в него, да и как мог он вот так на ходу додуматься до такого? Кроме того, он ведь не знал наверняка, что деньги старика перейдут ему, чего, кстати, так и не случилось.
Читать бесплатно другие книги:
